Проводник

Проводник

... Присыпанное звездным инеем небо казалось глубоким и прозрачным, не имеющим ни дна, ни берегов. И в этой бескрайней синеве проглядывал тонкорогий месяц, робким бликом замерший над темными силуэтами домов. А на земле лежал снег. Пушистые белые сугробы и глянцево блестящие тротуары, помнившие шаги сотен ног, отражали мягкое серебристое мерцание, наполнявшее воздух. Удивительно, какими светлыми, порой, бывают зимние ночи...
Фарида успела замерзнуть настолько, что пальцы перестали слушаться - узел получался с трудом, но до того ненадежный, что хотелось плакать. А она и плакала, размазывая слезы по щекам, отчего становилось только холоднее. Левая щека болела, разбитую губу неприятно дергало, но хуже было то, что рука отзывалась болью при каждом движении. Неужели сломала, когда муж столкнул ее с лестницы? Ответить некому, вокруг только снег да рыхлая морозная тишина, обнявшая пустырь прозрачным коконом.
Зачем? Зачем она поехала в этот проклятый город? Устала ждать Рустама в родной деревне, захотела сама обрадовать новостью, что скоро он станет отцом? Сестра хитростью раздобыла его временный адрес, и она поехала, чтобы увидеть мужа, сказать, что первенец обязательно будет мальчиком, как он и хотел... Фарида всхлипнула, глотая злые слезы, дернула плотную ткань, в отчаянии посмотрела туда, где в тенях больших домов и разноцветных магазинов остался муж, уехавший на заработки. И его новая семья, которую тот завел три года назад. Вспомнив женщину, выглянувшую из-за плеча Рустама, Фарида едва не завыла раненым зверем: еще не старая, но ухоженная, с нежными руками и аккуратными ногтями. Почему-то это задевало больше всего. У той женщины точно не было голодной скотины в хлеву, огорода, на котором нужно работать от рассвета и до заката, далекого колодца, куда приходилось ходить за водой, если в деревне забивался водопровод... Выходя замуж, Фарида с жалостью смотрела на свою мать, сгорбленную от тяжелой работы и высушенную многочисленными родами. Окрыленная девушка верила, что в жизни все случится иначе: муж будет уважать ее, не станет пить и драться, как отец, а вместо этого начнет зарабатывать деньги. Она же станет следить за домом, готовить ужин, а по вечерам расспрашивать мужа, смотреть в его лицо, зная, что именно так выглядит надежда. Раньше Фарида мечтала о большом доме, в котором всегда будет звучать детский смех… Глупые мечты! Злость медленно превращалась в отчаяние, а отчаяние плавилось, становясь холодной ненавистью. Заполошно бьющееся сердце постепенно успокаивалось, и откуда-то из груди поднялась волна жара, согревая окоченевшее тело. Пусть будет проклят Рустам, предавший ее и все законы, которые клялся соблюдать! Пусть будет проклята женщина, что подлой змеей заползла в их дом и украла счастье! Пусть будет проклят город, все его жители до последнего ребенка! От таких мыслей сделалось страшно, однако следом навалилось тяжелое вязкое безразличие, утягивающее в темноту, как в бездонный омут. Будь, что будет.
Фарида тяжело шагала по ночному пустырю, прямо к черному зеву недостроя на окраине района. Как она там оказалась, вспомнить не получалось, только сильнее начинала кружиться голова. Огни тротуара слепили заплаканные глаза, а темнота, зовущая из переулков, обещала покой. Тени заброшенных построек ложились на белый снег: черное-белое, черное-белое. Обледеневшие остовы зданий влекли измученную женщину, и было у них нечто общее, роднящее человека из плоти и крови с мешаниной цемента и арматуры. Отчаяние и одиночество. Этим грудам кирпича не суждено стать домами, как ей больше не бывать счастливой женой и доброй матерью. Обвязывая торчащую балку цветастым поясом любимого платья, Фарида горько рассмеялась: Рустам сказал, что ему не нужна ни она, ни будущий сын, обещал вызвать милицию, если не перестанет голосить на весь этаж и не уберется прочь. Грозил, будто вернется и опозорит на всю деревню, если не согласится на развод мирным путем... Пусть теперь делает, что хочет! Женщина еще раз обернулась в сторону города, сплюнула кровавую слюну и шагнула вперед, прямо в черный провал недостроенной шахты лифта. Шею резко дернуло, что-то хрустнуло под челюстью, а в следующий миг тело пронзила совсем иная боль, зарождающаяся внизу живота...

Однажды смерть протянет руку помощи…

… По серому асфальтовому полотну разбегалась сеть мелких трещин. Паутиной тянулись они мимо старых домов, здания аптеки и закрытого газетного киоска, сливались с тенями, что отбрасывали высаженные вдоль тротуара деревья. Если смотреть со стороны, они напоминали карту московского метрополитена, ветвящуюся бесчисленными путями глубоко под землей. В детстве Димка верил, что нельзя наступать на трещины, иначе потом весь день будут преследовать неудачи, поэтому в первый класс шел, словно танцор, выделывающий замысловатые па. А потом он вырос и махнул рукой на глупые суеверия. Может, зря?...
Для чего люди возвращаются в город своего детства? Кто-то едет проведать родных и друзей, кто-то в приступе ностальгии прогуливается по знакомым улицам до дрожи в коленках, кто-то горделиво смотрит на полинявшие дома, показывая, как он вырос. А кто-то просто бежит. От проблем, от боли, от разрушившихся надежд, бетонными блоками раздробивших не готовый к такому хребет. От себя. Когда стало совсем невыносимо, Димка молча собрал сумку, купил билет, написал матери, что едет обратно, после чего запихнул ключ от съемной квартиры в почтовый ящик и отправился на вокзал. По всему выходило, что он сбежал и теперь уныло топал по тротуару, бездумно перешагивая змеящиеся по асфальту трещины.
Изменения в городе парень, разумеется, успел заметить (надо же, проезд в маршрутке подорожал, появились новые торговые центры, и любимую кондитерскую закрыли, построив взамен кафе), но делал это скорее на автомате, мысленно ставя галочки в графах соответствует \ не соответствует привычному облику. Раньше бы он забросил сумку домой и пошел бродить по хорошо знакомым местам, зашел в гости к старому другу, но сейчас гулять по улицам не тянуло совершенно, и виной этому была вовсе не июньская жара, обрушившаяся на город. Вместо прогулки по парку и сидения возле фонтанов хотелось запереться в комнате, закрыть дверь на оба замка и задернуть шторы, отгораживаясь от всего мира. Хотелось… Ветер тряхнул ветки черемухи, росшей на углу дома, и в лицо парню брызнули холодные капли – напоминание о дожде, прошедшем пару часов назад. Отогнав упаднические мысли, Димка поправил кепку, чтобы тень от козырька падала на лицо, растер занывшую руку и зашагал хорошо знакомой дорогой, ведущей через арку во двор, к дому, где прошло его детство.
Дом номер восемь по улице Садовой вытянулся на целых десять подъездов. Одной стороной он был обращен к далекой реке, а окнами другой перемигивался с соседними многоэтажками да умиленно глядел на внутренний двор. Десять лет назад там была большая песочница, и в ней каждый вечер возводились замки или прокапывались мудреные ходы, а чуть поодаль поднимались разномастные турники да битые жизнью качели, с которых Димка пару раз падал. Теперь на их месте раскинулся современный игровой комплекс, ярким пятном выделяющийся на фоне умиротворенной округи. По отмытому дождем покрытию с писком носилась малышня, а родители и дети постарше устроились на разноцветных скамейках, дружно уткнувшись в телефоны. Прогресс, однако. Раньше в этом доме жила бабушка Димки, к которой он бегом бежал после школы. Наталья Федоровна работала в поликлинике. Сперва старшей медсестрой, а потом, после выхода на пенсию, осталась там, но уже гардеробщицей. Бойкую старушку, держащую в страхе сотрудников ЖКХ и местную администрацию, знал весь двор, но для Димки она была лучшей бабушкой на свете, читавшей ему в детстве сказки, забиравшей из садика, умевшей готовить самые вкусные блины.
Родители Димки развелись, когда ему исполнилось пять лет, и какое-то время они с мамой жили в бабушкиной квартире, а потом переехали в комнату на соседней улице. Тот дом он практически не помнил, разве что темный коридор, в котором вечно выкручивали лампочки. Спустя полтора года мама повторно вышла замуж за военного. Чтобы не мучить ребенка частыми переездами, было принято совместное решение оставить его у Натальи Федоровны. Первое время Димка, конечно, скучал, но быстро привык, а осенью пошел в школу, находящуюся в паре сотен метров от дома.
Бабушка учила с ним уроки, делала поделки до глубокой ночи и каждое утро незаметно подкладывала в карман рюкзака маленькую шоколадку или яблоко, чтобы он мог перекусить после занятий. Именно она впервые отвела десятилетнего внука на концерт в местную филармонию, где он увидел выступление юных скрипачей, после чего «заразился» идеей освоить этот инструмент. Отчим был против, рассчитывая пристроить Димку в кадетский класс, но слаженный хор материнского сопрано и бабушкиного контральто переменили его решение. Весной вместо велосипеда на день рождения мальчик получил заветную скрипку и был абсолютно счастлив.
Наталья Федоровна всегда старалась помочь Димке, терпеливо слушала первые корявые мелодии, учила вместе с ним теорию, ходила на все концерты и страшно гордилась, когда парень поступил в московскую консерваторию. Подняв голову, Димка привычно нашел взглядом три широких окна на четвертом этаже, и на миг показалось, что сейчас из-за занавески появится знакомая фигура, помашет рукой. Не помашет… Бабушка умерла за семь месяцев до окончания консерватории, так и не попав на отчетный концерт, который мечтала увидеть. Врачи говорили, что инсульт случился внезапно, поэтому она совсем не мучилась, но легче от этого все равно не становилось…
На скамейке возле подъезда чинно сидела Вера Павловна, бывшая воспитательница детского сада, которая уже несколько лет находилась на заслуженном отдыхе. Но профессиональные привычки никуда не делись, поэтому каждое лето женщина занимала свой наблюдательный пост, пристально следя за многочисленными внуками, увлеченно лезущими на горку. И за другими детьми. На Димку она посмотрела краем глаза, отвернулась к верещащим детям, но через мгновение вновь повернулась, пригляделась и всплеснула руками:
- Дима! Да неужели это ты?
- Да… - попятился тот. – Здравствуйте, Вера Павловна…
Встречаться с соседкой, помнящей его трехлетним карапузом, Димке совсем не хотелось. Вот только у бывшей воспитательницы на этот счет было совсем другое мнение. Требовательно хлопнув ладонью по скамейке рядом, она еще раз оглядела парня и вынесла вердикт:
- Как же ты похудел. Раньше таким справным был, а как уехал – одни кости остались. Неужели никто не кормил?
- Я сам ем, сколько надо, - буркнул Димка, стараясь не замечать жалости во взгляде. – Мне нормально…
- Молодежь, - вздохнула соседка. – Ульяна, внучка моя, тоже все время то на работе пропадает, то за компьютером сидит – света белого не видит. Ты заходи в гости, пирожками угощу. Надолго теперь сюда?
- Как получится. Теть Вер, извините, но я пойду. Рад был увидеть…
Женщина неодобрительно поджала губы, но тут на площадке кто-то пронзительно взвизгнул, и она переключила внимание. Закинув рюкзак на плечо, Димка поспешил ретироваться, но голос соседки догнал у самой двери:
- Насчет квартиры не переживай, Таня хороших жильцов туда пустила, да и мы с Мариной Витальевной за ними приглядывали.
- Спасибо, - только и успел сказать парень прежде, чем дверь закрылась.
Надо же, его как будто ждали… Осознание кольнуло невидимой иглой где-то в районе живота, но быстро исчезло.
В подъезде почти ничего не поменялось; разве что стены перекрасили из тускло-голубого в тошнотно-зеленый да повесили новые почтовые ящики, половину из которых успели погнуть и покорежить чьи-то руки. Старый лифт с двумя выжженными кнопками натужно скрипел, доезжая до нужного этажа, а там можно было хоть с закрытыми глазами идти. В детстве у Димки была привычка считать шаги или ступени на лестнице, поэтому он точно помнил, что от лифта до двери одиннадцать шагов. А теперь только восемь. То ли шаги увеличились, то ли расстояние с возрастом сократилось, усмехнулся парень, открывая коричневую дверь, которой в магазине присвоили название «Дикая вишня». Хотя на вишню глубокий лилово-коричневый цвет никак не тянул, и отчим Владислав Геннадьевич в шутку назвал его «Гнилой сливой». Дверь они ставили вместе с Димкой за год до его отъезда в Москву и за пять лет до смерти бабушки…
Предыдущие жильцы, молодая семейная пара, явно провели генеральную уборку перед выездом – в воздухе все еще чувствовался запах чего-то несъедобно-химического. Тонкая прозрачная пленка словно покрывала все поверхности небольшой комнатки с бежевым диваном, двухдверным шкафом и удивительно просторной кухней. Квартира казалась стерильной, абсолютно безжизненной, и от этого ощущения Димка поежился, чувствуя себя в ней совершенно лишним. Чужим. Выпутавшись из лямок рюкзака, он бездумно провел ладонью по столешнице, тронул дверку шкафа, тихо скрипнувшую в ответ. На пальцах остался след пушистых домашних пылинок – квартиранты съехали две недели назад, а все это время комната стояла закрытая. Понимая, что глупо стоять памятником посреди комнаты, парень тряхнул головой, затем решительно шагнул к окну, чтобы открыть форточку, и едва не смахнул на пол порядком увядший цветок, забытый предыдущими жильцами. Сиротливо притулившись в углу подоконника, он поник на солнцепеке, уныло опустив мягкие, как тряпки, листья – земля в горшке высохла и потрескалась на манер уличного асфальта.
- Ладно, если еще не помер, то попробую тебя реанимировать, - вслух обратился Димка к цветку и отправился за водой.
Добросовестно полив неожиданного соседа, парень разложил вещи, смахнул пыль, старательно протер пол на кухне. Не то чтобы он так любил уборку или был фанатом порядка, но в тот момент хотелось избавиться от чужого невидимого присутствия. Да и руки занять не мешало, ибо давно усвоил, что труд физический мысли негативные разгоняет. А негатива сейчас совсем не хотелось… Покончив с наведением чистоты, парень автоматически заглянул в холодильник, тяжело вздохнул, глядя на пустые полки, покосился на оживающий цветок. Вот уж кому повезло – постоял на свету, нафотосинтезировал себе еду и доволен, а кому-то в магазин идти придется… Хорошо, что на улице вечер и не так жарко, мысленно порадовался он, воровато оглядываясь по сторонам – встретить кого-то из знакомых совершенно не хотелось.
Готовить, в принципе, Димка умел, хоть и не очень жаловал это дело, но пожарить картошку или сварить суп вполне себе мог. Складывая в корзину макароны, парень не заметил движения за спиной, поэтому едва не вздрогнул, когда по плечу ощутимо хлопнули.
- Казачонок, ты здесь какими судьбами?
Конечно же это был Славик Соловьев, с которым в далеком детстве Димка излазил все окрестные гаражи, пустыри и заброшки. Главный балагур и затейник не слишком изменился за это время, разве что окончательно сбрил волосы да лишился четверти переднего зуба.
- Привет, - старательно улыбнулся Димка, пожимая протянутую руку. – Да вот решил приехать…
- А как же Москва? Бабка твоя всем хвасталась, что ты там главный музыкант в оркестре. Звезда!
Чувствуя, как лицо и шея начинают гореть от прилива крови, парень отвел взгляд.
- Надоело. Захотел вернуться.
Соловьев хитро улыбнулся, тряхнул его за плечо.
- Это правильно. Ладно, полетел я. Давай завтра к нам в гости? Посидим, поболтаем.
- Спасибо, - кивнул Димка, заранее зная, что никуда не пойдет. – Рад был встрече.
Старый знакомец легко подхватил звякнувшую пивом корзину и танцующей походкой направился к кассе. Похоже, вечер у Соловья намечался веселый… Больная ключица противно заныла, напоминая о себе, пальцы левой руки свело короткой судорогой. Звезда он, как же… Хорошо, что не инвалид парализованный! Димка тяжело вздохнул, с трудом проталкивая в легкие внезапно загустевший воздух, и поплелся в сторону алкогольного отдела. Во рту снова появился мерзостный медикаментозный вкус химической горечи; остро захотелось напиться, чтобы ничего не помнить, ни о чем не думать, не слышать в сознании голос врача, утверждавшего, что он, Димка, везунчик, каких мало. Еще бы, единственный выживший в аварии человек, отделавшийся незначительными, по мнению эскулапа, повреждениями. У закованного в гипс парня на этот счет было совершенно иное мнение, но высказывать он его не стал, а первым делом спросил о том, уцелел ли его альт. Врач только головой покачал, списав все на последствия наркоза, а Димке потом было стыдно, что в тот момент состояние инструмента интересовало его больше, чем судьба товарищей по несчастью. Впрочем, помочь он все равно никому бы не смог.
Дома электрический свет неприятно резанул по глазам – за окнами стремительно темнело, намекая на то, что короткая летняя ночь уже приблизилась к середине. Димка тяжело плюхнулся на стул, покосился на купленный ужин и потянулся к бутылке. Аппетит после встречи с Соловьевым пропал совершенно, оставив взамен себя тянущую тошноту и легкое покалывание под ключицей. Первый глоток пошел тяжело, обжигая рот сивушным привкусом, в желудке стало горячо и колко, будто гвоздей наглотался, но после второго все успокоилось. Профессиональным алкоголиком парень не был, а целенаправленно напивался в гордом одиночестве вообще впервые, но вскоре организм прозрачно намекнул, что цели он своей достиг: мысли начали путаться, движения замедлились, стали неловкими, как после наркоза. Помнится, тогда ему мерещилась бесконечная стена, уходящая в небо, вдоль которой он плелся, безуспешно разыскивая дверь. Какую дверь? Зачем? Димка и сам не знал. Потом кто-то взял его за руку и увел прочь, в звенящую пустоту, рванувшуюся навстречу светом и болью пробуждения…
Едва не свалившись по пути в туалет, Димка ощутимо приложился лбом об косяк, пьяно хихикнул, а потом медленно сполз на пол и заплакал. Так бывает, когда долго пытаешься дружелюбно улыбаться людям и вежливо отвечать на сочувственные вопросы родственников, а внутри до боли натягивается невидимая струна. И вот в один момент она лопается, пребольно вонзаясь куда-то в подреберье. Помнится, во время выступления у него порвалась струна, напоследок впившись в палец, и до самого конца парень чувствовал, как пульсирует под кожей кусочек металла… Теперь играть ему больше не придется. Никогда. Врачи говорили, что чудом восстановленные связки могут просто не выдержать нагрузки. Тогда парень не поверил. Дома, как только сняли швы, а к пальцам начала возвращаться чувствительность и минимальная подвижность, он взял старую скрипку и попытался воспроизвести на ней первое, что пришло в голову. В мыслях часто звучала мелодия из репертуара Джона Уильямса. Да, «Список Шиндлера» тогда подошел как нельзя лучше. Однако пальцы тут же свело, а от плеча до запястья будто раскаленный штырь вогнали в кость. Хватая ртом воздух, Димка с ужасом смотрел на свою руку, как на что-то чужое и враждебное, и только тогда к нему пришло осознание, что на музыкальной карьере придется поставить крест. Прежняя жизнь закончилась, а что будет дальше – неизвестно. Ежась от внезапно нахлынувшего холода, парень закрыл лицо руками, словно хотел спрятаться. Перед глазами, как в ускоренной перемотке, проносились кадры прошлой жизни: учеба, оркестр, овации, букеты, бесконечные репетиции и чувство музыки, пронизывающей насквозь. Тогда от счастья за спиной буквально вырастали крылья, а все неурядицы казались мелкими и легко разрешимыми. Все, чем он жил, оборвалось в одночасье, когда машина Дениса, весельчака-альтиста, коллеги и лучшего друга, по совместительству, вылетела на встречку и практически в лоб столкнулась с неспешно плетущейся «Тойотой». Димка плохо помнил тот момент, только истошный крик Вики, оборвавшийся ударом, где слились воедино глухой лязг металла и звон стекла. Настоящий death metal. Страшная вышла мелодия…
- Аккуратнее надо быть, молодой человек.
Затуманенный разум не сразу сообразил, что обращаются к нему, и лишь потом пришло осознание, что сделать это в пустой квартире некому. Однако голос был, как и невысокий полуседой мужичок в клетчатом джемпере и коричневых брюках.
- Ой, - только и сказал парень, во все глаза глядя на странного визитера. Неужели так быстро «белочка» пришла? – Вы кто?
- Допустим, Павел Сергеевич, - усмехнулся тот. Лицо его было худым и каким-то оплывшим, словно человек внезапно похудел, а оставшаяся кожа сдулась, как воздушный шарик. Только тусклые глаза смотрели с интересом из-под набякших век.
- Здрасьте, - невпопад выдал Димка, осторожно поднимаясь на ноги. Сидеть на полу даже перед собственной галлюцинацией было неудобно. – А… Как вы сюда попали?
Логичнее было предположить, что он забыл закрыть входную дверь, и назвавшийся Павлом Сергеевичем через нее вошел, вот только парень хорошо помнил, что запирал оба замка. Несуразица какая-то выходила…
- Ну, это дело десятое, - отмахнулся ночной гость, потом неодобрительно покосился на стол и назидательно произнес: - А вот одному пить совсем не дело, Дима, да еще и на пустой желудок.
Какая заботливая «белочка», мысленно подивился парень, но вслух спросил:
- Разве мы с вами знакомы?
- Фактически – нет, не виделись, - посетовал тот, и Димка заметил, что сквозь его локоть может рассмотреть угол шкафа. – Так вышло, что я умер за два года до того, как твоя бабушка сюда переехала… Достойная женщина, смею заметить.
- То есть вы – призрак? – медленно произнес парень.
- Энергетическая проекция человека, - недовольно поджал губы собеседник. – Знаешь, Дима, я раньше тоже во все это не верил потому что доказать не мог. Преподаватель органической химии, как же… А теперь вот без всяких доказательств с тобой беседую.
Надо же, какие интеллигентные у него галлюцинации, порадовался Димка. А что, к обычным алкашам черти приходят, да притом еще и зеленые, а к нему – преподаватель органической химии явился. Странно, что не Корелли или сам Паганини. Решив больше ничему не удивляться, парень подпер рукой тяжелеющую голову и снова посмотрел на Павла Сергеевича.
- Скажите, пожалуйста, а от меня вы чего хотите?
Призрачный собеседник заметно занервничал, беспокойно оглядываясь по сторонам, потом подался вперед:
- Выпусти меня из этого мира. Открой дверь.
- Какую? – опешил парень. – Могу только свою отпереть, входную…
Павел Сергеевич замотал головой, выражая яростный протест, потом зачастил:
- Дверь, ведущую за Черту, разделяющую мир живых и тех, кто свое отжил. Дима, помоги, я знаю, что ты это можешь, иначе бы не пришел к тебе.
- Почему так решили? – растерялся тот. – Я что, особенный?
- Ты – проводник, тебя Смерть за руку держала, - вздохнул призрак.
И тут Димка вздрогнул, чувствуя, как по коже проходит волна жара и холода. Стало жутко.
- Открой дверь, пожалуйста, - попросил он. – Тяжело мне в этом мире, давит он меня… Дима, я не хочу стать безумным духом и слоняться по дому, пугая жильцов.
- А почему тогда сразу не ушли? – осторожно спросил парень.
Призрак опустил голову и поморщился будто пытался проглотить неимоверную горечь. Говорить он очень не хотел, но что-то заставило выдавить ответ.
- Понимаешь, когда онкология меня совсем доконала, я… Покончил с собой. Нет, люди думали, что наконец-то отмучился, поэтому и проверять особо не стали… Но здесь все знают. Об одном жалею только, что дочку не уберег. Видел же, дурак старый, что муж у нее спивается, что жизни ей не дает. Надо было и его с собой прихватить, - тусклые глаза Павла Сергеевича недобро блеснули, как у голодного зверя. – Убил он Иришку мою, и сам в тюрьме сдох, как собака… Отпусти меня, Дима, пока совсем худо не стало. Тяжело мне здесь…
Хмельная голова гудела, а тело казалось легким, практически невесомым, когда парень поднялся на ноги. Словно из ниоткуда появилась уверенность, что он все делает правильно.
- Тогда пойдемте, - сказал парень, выходя на балкон.
На улице было свежо, пахло холодными листьями кленов и влажной землей. Окна в домах погасли, и по двору серебристым потоком струился лунный свет. Он казался густым и маслянистым, почти осязаемым, и Димка без раздумий запустил в него руку. Вопреки любой логике, пальцы коснулись твердой полированной поверхности, похожей на теплый гранит или мрамор. От края до края через весь мир протянулась огромная стена, упирающаяся в самое небо. Значит, это и есть Черта? Парень уже представил дверь, похожую на ту, что когда-то вела в кладовку. Маленькому Димке она казалась проходом в другой мир, полный чудесных и странных вещей вроде советских журналов или коробки с ракушками, привезенной матерью в юности из Анапы. Пальцы легко сомкнулись на круглой металлической ручке, ладонь ощутимо коротнуло, будто током, и дверь начала медленно, словно нехотя, открываться. В лицо пахнуло нагретой пылью, шариками от моли и пожелтевшей бумагой. За дверью клубился серый туман.
- Получилось! – выдохнул призрак, неотрывно глядя через плечо Димки. – Спасибо тебе. Я иду…
Парень сомневался, что Павел Сергеевич видел то же, что и он, однако призрак решительно шагнул вперед, растворяясь в темном проеме, и ощущение металла в ладони исчезло. На душе впервые за долгое время стало легко и спокойно.
- Хорошей дороги, - зачем-то сказал он, глядя, как в далекой синеве перемигиваются звезды.
Теперь надо добраться до дивана и лечь спать, задвинул себе установку Димка, ощупью пробираясь к намеченной цели, однако довершить маневр ему не дали – в прихожей пронзительно заверещал звонок. В первый момент парень подумал, что звенит у него в голове, но сигнал повторился, и он поплелся открывать. На пороге, в лучших традициях сюрреализма, возвышалась фигура Алексея Юрьевича Ткачева, а за его спиной мигала подъездная лампочка.
Наверное, его можно было назвать старым другом, если такая формулировка подразумевает человека, рядом с которым Димка провел все детство и юность; человека, во многом, ставшего примером для подражания, и в некотором смысле заменившего отца. Бабушка даже говорила, что они похожи внешне – оба высокие, русоволосые, светлоглазые. Только у Ткачева жесткие, как проволока, кудри отливали старой медью, и глаза казались желто-зелеными, а у Димки волосы были светлее, как выгоревшие осенние травы, и серо-голубые глаза бесконечно меняли свой оттенок.
- Ой, здрасьте, дядя Леша! – обрадовался Димка. – А вы тоже умерли?
Не ожидавший такого заявления Ткачев уставился на него круглыми, как у глубоководной рыбы, глазами, беззвучно открыл рот, собираясь охарактеризовать ситуацию, но передумал и закрыл обратно.
- Что, настолько плохо выгляжу? – наконец выдал тот, подхватывая сползающего на пол парня.
- Нормально, - невнятно буркнул тот, чувствуя, как комната вращается дурной каруселью. От рубашки старого друга пахло табачным дымом и ночной прохладой. – Вам тоже дверь открыть?
Алексей Юрьевич только головой покачал, потом глянул в сторону кухни и сердито цокнул:
- Эх ты, алкоголик-самоучка… Сколько раз говорил, что крепкие напитки закусывать надо, тем более тебе, раз пить не умеешь.
- Умею, - заспорил тот, заплетающимся языком, пока старый друг волоком транспортировал его в комнату. – Сами учили! А вы как здесь… Оказались?
Ткачев тяжело вздохнул, сгружая парня на диван, опустился рядом.
- Да понимаешь, Дим, выхожу я ночью покурить, смотрю на небо, на звезды, думаю о высоком, планы строю, а потом замечаю, что у вас свет горит, и ты на балконе трусами светишь, да руками машешь, как дирижер заправский… Непорядок, сам знаешь. Вот и пришел проведать, а тут ты в одиночестве напиваешься. Нет бы меня пригласил, я бы хоть закуску какую организовал…
Он что-то еще говорил, но Димка уже провалился в вязкий беспокойный сон.