Прядильщица Снов

Пролог

Аля с детства боялась зеркал.

Боялась, что нечто смотрело на нее из глубины стекла, наблюдало за каждым робким движением, издевалось и насмехалось, пока она беспечно жила. За иллюзией реальности могло скрываться нечто странное, необъяснимое и даже жуткое.

Она давно не верила в старые сказки. Давно выбросила все детские книжки и страшилки, спрятала пыльные диски с фильмами, сорвала со стен потускневшие плакаты.

Но одно осталось неизменным — она все еще боялась себя.

«Уродина!»

Самое болезненное, мерзкое и страшное слово, которое преследовало ее всю жизнь. Самый главный страх.

Аля стояла в огромном мрачном зале, окруженная бесконечными зеркалами. Потолок терялся во тьме, словно звездное небо, поглощенное черной бездной. Стены растворялись в полумраке, отчего создавалось ощущение одновременно замкнутости и безграничности пространства. Пол под ногами — гладкий, холодный, как поверхность замёрзшего озера — отражал ее силуэт криво, искаженно, будто намеренно уродовал и без того ненавистный образ.

«Ненавистный!»

Откуда-то сверху пробивался тусклый свет, дрожащий и нестабильный. Тяжелый воздух насытился запахом отсыревшей древесины — так пах старый шкаф в доме у бабушки, который вынесли после ее смерти.

«Странные воспоминания!»

Аля не понимала, где она, почему она здесь и зачем. Несмело поворачивалась по сторонам, и каждое движение отдавалось эхом, а отовсюду на нее смотрели зеркала, зеркала, зеркала...

«Где я? Почему я здесь? Кто я?»

Навязчивые мысли роились в сознании и вызывали необъяснимые приливы тревоги. Последнее, что она помнила, — мягкий, успокаивающий женский голос, приглушенный свет лампы и классическая музыка на фоне. Кажется, ноктюрны Шопена. Женщина предложила ей закрыть глаза, расслабиться и погрузиться в глубины подсознания.

И она оказалась здесь. В месте, где все границы стерты, где время и пространство идут иначе и не имеют значения... Колени дрожали все сильнее, внутренняя слабость нарастала, но она чувствовала — нужно понять, что привело ее сюда.

«Сон? Реальность?»

Она сделала неуверенный шаг, туфли тихо скользнули по гладкому полу. Отражения в зеркалах шевельнулись следом за ней, словно оживая. И вновь со всех сторон она отчетливо увидела самое ненавистное, самое омерзительное и презренное лицо. Свое собственное. Увидела каждый мелкий изъян, каждую неровность кожи, которую она старательно пыталась скрыть от мира и самой себя.

Спутанные рыжие волосы хлипкими прядями свисали на бледное лицо, слишком широкий нос неестественно выделялся на фоне пухлых щек, тонкие губы обветрились и почти потеряли цвет. Маленькие глаза под тяжелыми веками поблекли от усталости, печали и слез. Высыпания не красили и без того тусклую кожу. И вся ее фигура — невысокая, полная, слегка сгорбленная — потерялась в мешковатой одежде. Аля всегда одевалась так, чтобы скрыть собственную полноту, с которой безуспешно боролась с самого детства.

Внутри поднялась тошнотворная волна отвращения. Сердце сжалось, дыхание участилось. Отражения множились, искажались, превращались в жуткие и невероятно уродливое образы. Ей казалось, что сами зеркала ожили: они шептали, смеялись стеклянным хохотом.

«Уродина. Уродина!»

«Посмотри на себя! Ты никогда не будешь красивой!»

Губы каждого отражения искривились в мерзкой ухмылке, глаза сияли необъяснимой злобой.

«Никто не полюбит тебя, уродина... Толстая, неуклюжая уродина!»

Слова эхом разносились по залу, сплетаясь в хаос насмешек и упреков. Аля по привычке зажала уши — и теперь голоса звучали внутри головы, пронизывали каждую мысль.

«Тебе всего шестнадцать, а ты уже так одинока и омерзительна! И всегда будешь такой. До старости, до смерти».

Отражения начали меняться. Лица расплывались, искажались, превращаясь в тени из детских кошмаров. В глубине зеркал, как из небытия, возникли жуткие фигуры: высокий силуэт в черном плаще с капюшоном; кукла с разбитым лицом и пустыми глазницами; мрачный клоун с кроваво-красной дьявольской улыбкой. Образы, которые преследовали ее всю жизнь, особенно после смерти бабушки.

И вот она — снова жалкая маленькая девочка, прячущаяся под одеялом от ночных кошмаров. Она вспомнила, как боялась темноты, как представляла, что монстры притаились под кроватью и хотят унести ее под землю.

Тени потянули к ней свои длинные, изогнутые пальцы; их движения были медленными и зловещими. Они сами — холод и отчаяние. Але даже стало трудно дышать.

«Ты не сбежишь... Мы всегда рядом!»

Аля отступила назад, споткнулась и упала на пол. Холод камня обжег ладони, но она не почувствовала боли. Только страх. Он заполнил все ее существо, парализовал волю.

«Это не может быть правдой... Просто сны, видения».

Слёзы потекли по щекам, смешиваясь с каплями пота. Аля собрала остатки сил, с трудом поднялась и побежала. Ноги едва слушались, но она не останавливалась. Зеркала мелькали по сторонам, отражения кошмаров преследовали ее, наблюдали со злобой и ненавистью. Коридоры казались бесконечными, и каждый вел к залу с зеркалами. Шепот усиливался, превращаясь в оглушительный шум, а удары сердца отдавались в ушах монотонным, навязчивым эхом.

«Пожалуйста, прекратите! Пусть это закончится...»

И вдруг — тишина.

Аля остановилась, тяжело дыша; грудь сжалась от нехватки воздуха. Тени отступили, звуки растворились в безмолвии. Тусклый, холодный свет сменился мягким, почти волшебным желтоватым сиянием.

Посреди очередного зала с зеркалами словно из ниоткуда возникла девушка. Аля замерла, не веря собственным глазам.

Это она.

Аля вспомнила, что совсем недавно, решив изменить себя, она нарисовала картину. Красочную, наивную и абсолютно несбыточную картину с идеальным образом самой себя. Нарисовала образ Александры, которой она всегда мечтала стать.

Глава 1. Зимнеградск

Родной город. Зимнеградск. Эти слова отдавались в груди Али Костровой тихим, протяжным эхом и вызывали смешанные чувства — от теплой ностальгии до странной, непривычно холодной отстраненности. Она смотрела в запыленное окно такси на знакомые виды, когда-то дорогие нежному детскому сердцу, но теперь... как будто совсем чужие.

Зимнеградск потерялся на Северо-Западе России и всегда отличался тишиной и особым душевным уютом, несмотря на холодный климат. По крайней мере, так казалось Але все десять лет, которые Костровы провели в Москве. Они покинули Зимнеградск, когда ей было всего шесть, и уехали навстречу новой жизни и новым возможностям, а квартиру сдали чужим людям. Але не нравилась шумная, суетная Москва, и она отчаянно желала вернуться, даже видела сны с любимым парком, мутноватым прудом, обнаглевшими голубями и утками и цветущими яблонями. Мечтала вновь посетить любимый кинотеатр с мамой и посмотреть мультфильмы под сахарный хруст попкорна. И просто почувствовать сладковатый запах родной, а не съемной столичной квартиры!

Вернулась. Но что-то здесь было не так. Вроде все осталось по-прежнему, но воспринималось иначе. Чуждым, незнакомым, далеким. Даже образы из воспоминаний поблёкли, стали пресными, серыми, безвкусными.

Переноска с котом Рыжиком дрожала у нее на коленях. Сквозь приоткрытую сетку Аля видела, как любимец нервничал и смотрел на нее беспокойными янтарными глазами.

«А ведь мы нашли Рыжика здесь. Он тоже отвык от Зимнеградска, как я...»

Сердце Али сжалось, и она на миг отвернулась от окна, осматривая салон машины, пропахший старой обивкой и пирожками с яблоками, которые мама купила на вокзале.

Отец тихо дремал на переднем сиденье, временами кивая головой в такт ухабам на дороге. Ветер из приоткрытого окна трепал его русые волосы, а на обветренных губах играла мягкая улыбка. В салоне машины тихо звучала песня «Александра» из знаменитого старого фильма, который Аля когда-то смотрела в гостях у бабушки. Водитель — коренастый седеющий мужчина средних лет — напевал под нос слова, периодически постукивая пальцами по рулю.

«Александра, Александра

Этот город наш с тобою

Стали мы его судьбою,

Ты вглядись в его лицо».

«Увы, не стали...»

Мама достала яблочный пирожок и с задорным видом протянула дочери.

— Будешь?

«Да куда мне еще твои пирожки! Ты худая и красивая, в машине занимаешь меньше места, чем я...»

Аля резко отодвинула руку матери, отрицательно помотала головой и снова повернулась к окну. Улицы Зимнеградска как будто застыли во времени, из которого Аля уже выросла. Перед ее глазами возникали знакомые серые кирпичные пятиэтажки и панельки с балконами, завешенными бельем и цветочными горшками. По асфальтированным дорогам, испещренным мелкими ямками, весело скакали воробьи и собирали крошки. Старушки в цветных платках мирно сидели на лавочках у подъездов, обсуждая последние новости. Сквозь шум дороги Аля слышала мирный, беззаботный детский смех, напоминающий ее собственную прошлую радость. Укутанные в легкие куртки люди спешили по своим делам, пряча лица от не по-летнему прохладного ветра. Казалось, даже само время здесь тянулось медленнее, чем в Москве, пропитанной тревожной неоновой суетой.

Рыжик тихо мяукнул и царапнул лапкой сетку переноски. Он словно чувствовал ее беспокойство, смятение, непонимание...

— Тише, милый, — прошептала Аля, проводя пальцами по сетке. — Скоро будем дома.

За окном начал накрапывать дождь, и мелкие капли скатывались по стеклу, отчего мир превращался в размытую акварель серых и золотых оттенков. Аля помнила, что конец августа в Зимнеградске всегда был непредсказуемым — таким же, как и ее будущее здесь...

— Что-то ты грустная какая-то. Что случилось, мой сладкий пончик? — Мама нежно потрепала Алю по плечу. — Переживаешь из-за переезда?

Словно «пончик» отозвалось болезненным уколом. Прозвище, которое в детстве звучало мило, теперь вызвало лишь бесконечное раздражение и ненависть к собственному телу.

«Пончик... Уродина. Толстая уродина!»

— Все в порядке, мам.

— Надо тебя по магазинам сводить. — Мама мягко провела по таким же рыжим, но вечно спутанным и непослушным волосам дочери. — Знаешь, я уже присмотрела пару бутиков в центре. У них такие потрясающие платья! Заодно и к школе тебе что-нибудь купим.

Аля вздохнула и хмуро опустила взгляд. Ей не хотелось обсуждать фигуру, одежду, новую школу. Она давно перестала понимать собственную мать. Та всегда была как солнечный луч — яркая, теплая и беззаботная. Она находила комфорт и радость везде, даже в мелочах. Аля же чувствовала себя жалкой, потерянной в этом мире тенью собственной матери, которой никогда не суждено стать такой же красивой, стройной и уверенной.

Она так и останется себе ненавистной.

Машина остановилась у старого кирпичного пятиэтажного дома с облупившимися балконами и потрескавшийся краской на окнах. Аля почувствовала, как все внутри сначала сжалось пружиной, а затем отчаянно и безудержно затрепетало. Родной, дорогой сердцу дом. Дом, в котором прошло ее детство, в котором осталось столько горячо любимых воспоминаний. Но и он теперь казался другим, словно за десять лет, пока там жили чужие люди, сама его душа канула в бездну, и на место ей пришли совсем другие духи, с другой памятью, другим прошлым и иной судьбой. Может быть, более новые, свежие и жизнерадостные, чем прежние, но совершенно чужие, потерявшие свою настоящую сущность.

И ее посетило незнакомое прежде, но такое томительное предчувствие, что она тоже боится потерять.

«Что за глупости? Это же наш дом! Наконец-то мы вернулись!»

Аля тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли и тщетно пытаясь тоже ощутить нескончаемый оптимизм своей матери. Мама в это время потянулась к отцу, который все еще тихо дремал на переднем сиденье.

— Просыпайся, мой медвежонок, — она потрясла папу за плечо. — Приехали!

Глава 2. Чужая среди своих

Первое сентября наступило неожиданно — две недели пролетели, словно мимолетный порыв ветра. Костровы распаковали коробки с вещами, расставили книги на полках, обновили некоторую мебель и даже купили мелочей для уюта. Аля стояла перед зеркалом на шкафу в коридоре, пристально рассматривая собственное отражение. Зеркала были ее страхом, напоминающем об уродстве и несовершенстве, и обычно она избегала их, но сегодня решила взглянуть на себя впервые за долгое время.

«Как всё печально...»

Темно-синяя форма с ароматом кондиционера для белья сидела на полной фигуре нелепо и неуклюже; плотная, шершавая юбка в складочку неэстетично обтягивала бедра, а тщательно выглаженная белая блузка вся смялась гармошкой. Аля аккуратно расправила складки, чувствуя, как тревога сжимает горло нечеловеческими пальцами. Попыталась уложить непослушные рыжие волосы, но пряди упрямо выбивались из-под заколки.

Отчаявшись, Аля вздохнула и распустила волосы, позволила им свободно лежать на плечах. Затем провела рукой по лицу, посмотрела в собственные блеклые зеленые глаза и прошептала:

— Новая школа. Новые люди. Новые взгляды. Ты справишься!

Из кухни послышался голос матери:

— Аля, булочки готовы! Будешь завтракать?

«И снова она о своих дурацких булочках... Даже не поддержит меня. Как будто сегодня обычный день».

Мама всегда вставала пораньше, устраивала себе утренние ритуалы и медитации, а потом готовила завтрак, пританцовывая под музыку. Должно быть, так она создавала иллюзию идеальной жизни. Такую же, как и забота едой.

— Нет, мам, спасибо, я опаздываю, — крикнула она в ответ, хотя на самом деле завтракать просто не хотелось, что даже радовало ее: лучше пусть не будет аппетита совсем.

— Тогда возьми с собой, вдруг проголодаешься.

Мама вышла из кухни с шелестящим бумажным пакетом, от которого исходил аромат свежей выпечки.

— Нет, мама, я не проголодаюсь. Мне нужно поменьше есть.

— Да брось, день будет долгим!

Мама отмахнулась и настойчиво протянула булочки Але.

Аля спешно поблагодарила мать, кинула перекус к учебникам и, надев рюкзак, вышла из квартиры. Подъезд встретил ее запахом сырости, старой краски и пыли, отчего она поморщилась — раньше даже здесь все было иначе...

На улице ее обдало свежим ветром, зябким и бодрящим. Аля поежилась и накинула куртку. Зимнеградск просыпался медленно, будто смаргивал сонную дымку длинных ночей с невидимых заспанных глаз. Даже в такую важную дату улицы города казались пустынными; лишь изредка там появлялись суетливые школьники с родителями, несущие яркие букеты с лентами. Мимо проезжали редкие машины, оставляя за собой облака серого дыма; рабочие выгружали продукты из машины около продуктовой лавочки на углу дома. Соседка Антонина Андреевна, сильно постаревшая за десять лет, по традиции гуляла со своими таксами — Аля помнила их еще совсем щенками, но теперь они с трудом передвигались на коротких лапах, да и сама хозяйка уже опиралась на палку. Облезлый полосатый кот испуганно прятался от собак среди выцветшей клумбы, усыпанной сухими листьями.

Аля пожелала соседке доброго утра и ускорила шаг, боясь опоздать на торжественную школьную линейку, но даже идти было сложно — волнение нарастало, сковывало ее движения. Сердце билось все быстрее, и навязчивые мысли крутились в голове неугомонными вихрями.

«Как меня примут? С кем я сяду? Вдруг никто не станет общаться с такой страшной одноклассницей?»

Аля остановилась около старого здания из красного кирпича, которое выглядело внушительно и даже немного пугающе. Высокие окна отражали серое небо, а разноцветные шары и флажки тревожно развевались на ветру, словно показывая, что праздничный вид этого места — лишь иллюзия.

Во дворе школы, обсаженном клумбами и деревьями, уже собиралась торжественная линейка: первоклассники с гордым видом сжимали огромные букеты, а взволнованные родители суетились рядом, поправляли галстуки и банты. Шумная толпа, аромат свежих срезанных цветов, школьные портфели и яркие банты — казалось, этот праздник отмечали все, кроме Али. Из старых динамиков по всему двору разносилась песня «Первоклашка, у тебя сегодня праздник!»; дребезжащие звуки смешивались с далекими гудками машин и разговорами.

Желудок сжался в голодном спазме: привычка вечно заедать стресс дала о себе знать.

«Нет, должна быть сила воли!»

Аля почувствовала, как вновь ее охватывает невротическое, почти паническое беспокойство. Толпа людей, незнакомые лица, громкие звуки — всё это давило на нее, вызывало желание спрятаться и не показываться никогда и никому. Она совсем не хотела, чтобы все эти нарядные, красивые, настроенные на праздник люди видели ее. Совершенно.

«Ладно, это последний раз. Только завтрак. Перекушу, пока все собираются, может, станет полегче...»

Она огляделась по сторонам в поисках укромного места. От заднего двора школы веяло спокойствием и тишиной: высокие тополя образовывали небольшую рощу, прекрасно укрывающую от чужих глаз. Аля направилась туда, надеясь хоть немного успокоиться перед началом занятий.

Села на старую деревянную скамейку под раскидистым кленом, достала из сумки булочку с вареньем — уже не такую горячую, как утром, но все еще сахарно пахнущую свежим хлебом и клубничным повидлом. Улыбнулась, вспоминая теплые домашние чаепития в кругу семьи, проникнутые тем же сладким ароматом заботы.

Аля откусила кусочек, наслаждаясь любимым вкусом, и закрыла глаза. На мгновение стало легче, тревоги отступили перед теплыми воспоминаниями.

Увы, ненадолго.

Ее отвлек звонкий девичий смех, раздавшийся совсем неподалеку.

— И прикинь, он мне вчера ночью опять написал!

Аля резко распахнула глаза и посмотрела в сторону, где в тени деревьев прятались две девушки, явно не желая быть замеченными. Одна из них — высокая, болезненно худая, со светлыми волосами, уложенными в идеальные локоны — держала в руках тонкую сигарету и изящно постукивала по ней пальцами с длинными красными ногтями. Яркая помада и подчеркнутые скулы делали ее лицо более взрослым и холодным. Ее подруга — ниже ростом, с темными волосами, заплетенными в косу, и большими карими глазами — выглядела более естественно, но в ее взгляде читалась та же надменность.

Глава 3. Идеал

Зимнеградск в очередной раз встретил Алю серым утром, словно кто-то натянул над городом тяжелое, мокрое одеяло. Небо висело низко, почти касалось крыш старых кирпичных домов, а каждый вдох обжигал легкие и оставлял на губах горький привкус неумолимой осени — сырой, грязной, неуютной. Аля шла по таким знакомым, но теперь таким болезненно чужим улицам детства. Шестилетняя Алечка представляла Зимнеградск доброй сказкой: узкие улочки, дома, покрытые мхом, как старые дубы, и запах хвои, витающий в воздухе и зимой, и летом. Но сейчас все иначе, совсем иначе. Серо. Уныло. Будто кто-то выключил цвета, оставив только блеклые пепельные и грязные оттенки. Больно.

Аля закуталась в зеленый хлопковый шарф, пряча лицо от холодного ветра. Мягкий, приятный на ощупь, пахнущий мамиными ванильными духами. Но совсем не согревающий — прямо как равнодушная забота матери, даже не интересовавшейся, как у Али дела в новой школе, зато каждое утро готовившей новые кулинарные изыски на завтрак.

Аля уже ненавидела эту пустую заботу едой.

В школе, кстати, дела были не очень. За неделю она так и не познакомилась ни с кем поближе. Девочки из класса в основном вели себя доброжелательно, но их разговоры о макияже, парнях и трендах звучали чуждо, малопонятно. Аля пыталась вклиниться, мило улыбалась, кивала, но чувствовала себя лишней. Как невидимка, которая случайно затесалась в их уютный, давно выстроенный мир.

А проект с Романом... Аля вздохнула. Она даже не знала, как к нему подступиться. Он не звонил, не писал, не подходил в школе. Казалось, он вообще не замечал ее существования, а тем более — не интересовался явно бессмысленным по его мнению заданием. Она несколько раз хотела написать ему, напомнить о себе, но пальцы замирали над экраном телефона, а сердце начинало бешено колотиться от страха показаться навязчивой, глупой, смешной. Она подумывала сделать весь проект сама, но одна мысль об этом заставляла тревожно вздрагивать.

«Я ведь не справлюсь одна. Снова всех подведу. Надо мной опять будут смеяться!»

Да, опять. Как всегда.

Аля тоскливо глядела под ноги. Мокрые листья хлюпали под ботинками, а в воздухе отчетливо различался запах сырости и дыма из труб — типичный для осеннего Зимнеградска. В детстве она даже любила эти ароматы, но теперь они сдавливали грудь.

Как и мысли о первом уроке физкультуры в новой школе.

Аля ненавидела физкультуру каждой клеточкой тела и души. В московской школе это был настоящий ад. Учитель — мужчина средних лет с армейской выправкой — вечно придирался к ней по поводу и без. Утверждал, что физкультура должна быть ее любимым уроком, ставил «двойки» и смеялся вместе с одноклассниками, будто и сам недалеко от них ушел.

В голове совсем не вовремя всплыли обжигающие болезненным стыдом воспоминания о девятом классе.

Москва. Огромный спортивный зал с высокими потолками и скрипучим паркетом. Запах резины от мячей, пота и старых матов, плакаты с лозунгами: «Спорт — это здоровье!», «Быстрее, выше, сильнее!». Одноклассники играли в волейбол, веселились и подшучивали друг над другом, пока Аля робко пряталась в стороне, в бесформенной футболке, натянутой на полное тело, и чувствовала жар на щеках под насмешливыми взглядами.

Физрук — Игорь Петрович — стоял в центре зала, заложив руки за спину. Высокий, с короткой стрижкой и жестким взглядом, в неизменной белой футболке с надписью «Спартак» и в спортивных синих штанах.

— Кострова! — его громкий голос разнесся по залу, заставив Алю невольно сжаться всем телом, как бездомного щенка на холоде. — Где ты была на прошлом уроке? Опять болела? Или сидела в столовке с пирожками?

Последовали издевательские ухмылки одноклассников. Аля, жаждущая провалиться сквозь землю, прошептала робко и сбивчиво:

— Я... Я действительно болела.

— Ну конечно, болела она, — усмехнулся Игорь Петрович. — Ты же знаешь, Кострова, физкультура должна быть твоим любимым уроком. У тебя же, как говорится, большой запас прочности.

Смех стал громче. Кто-то из мальчиков — из-за жуткого смущения Аля даже не запомнила, кто именно — громко повторил: «Запас прочности!». Аля не знала, куда себя деть, и едва сдерживала предательские слезы.

В тот вечер она решила сесть на жесткую диету, записаться в спортзал и изменить себя полностью. Но уже на следующий день не выдержала и, закрывшись в комнате, съела целый торт, захлебываясь рыданиями и невыносимой ненавистью к себе.

«Уродина. Толстая уродина!»

Теперь, стоя перед мрачным зданием школы, Аля чувствовала, как тот же самый страх сжимает грудь. Она остановилась около старого клена на школьном дворе, глубоко вдохнула холодный воздух, пытаясь успокоиться.

Не вышло — ветер донес до нее обрывки чужого разговора.

Аля вздрогнула, повернулась на звук и заметила, что в тени деревьев, прячась от чужих глаз, стояли... Полина и Роман. Аля хотела проигнорировать их и пойти дальше, но что-то заставило ее замереть на месте. Может, смех Полины — звонкий, но с едва уловимой металлической ноткой, как будто она играла роль, которую сама же придумала. Или молчание Романа — тяжелое, как осеннее небо.

Полина даже в школьной форме выглядела вызывающе привлекательно. Под слегка расстегнутой белой блузкой виднелась тонкая серебряная цепочка с кулоном в форме луны на заметно выпирающей ключице. Юбка сидела идеально и гармонично сочеталась с черными лоферами на небольшом каблуке. Длинные светлые волосы были собраны в небрежный хвост, а браслет, украшенный маленькими подвесками, звенел на запястье при каждом движении. Полина стильно затягивалась сигаретой, отчего дым клубился вокруг, будто она была центром странного, мрачного ритуала.

Роман терялся на её фоне. Его черный пиджак, украшенный значком с логотипом ноты, сидел чуть небрежно, а галстук съехал на бок. Черные кудри слегка растрепались, а голубые глаза смотрели куда-то вдаль, будто он был не здесь — как обычно. Одну руку он положил в карман, а другой придерживал беспроводной наушник

Глава 4. Изгой

Аля бежала.

Ноги тяжело шлепали по мокрой дорожке стадиона, а каждый шаг отдавался глухим стуком в висках. В ушах грохотала музыка — резкая песня с надрывным вокалом и гулкими гитарами. Она не помнила, как этот трек оказался в плейлисте. Кажется, добавила его когда-то давно, в надежде, что агрессивный ритм поможет двигаться быстрее. Но сейчас музыка только усиливала давящее, изнуряющее чувство беспомощности.

Стадион в Зимнеградске был таким же, как и все в этом городе — серым, потрепанным временем и равнодушным. По краям дорожки росли редкие деревья, голые ветви тянулись к низкому небу, словно пытаясь ухватиться за что-то несуществующее. Влажный и холодный воздух пах прелыми листьями и сырой землей. Под ногами хрустела опавшая листва, смешанная с грязью, а вдалеке, за забором, слышался шум машин и редкие голоса прохожих — приближался вечер.

Аля задыхалась.

Каждый вдох обжигал легкие, словно она вдыхала не воздух, а ледяную воду. Грудь сжималась, сердце колотилось так громко, что заглушало даже музыку. Она пыталась сосредоточиться на ритме, на счете шагов, но мысли упрямо возвращались к одному и тому же:

«Почему у меня ничего не получается?»

Две недели.

Две недели она считала калории, отказывалась от сладкого, заставляла себя бегать, даже когда все внутри кричало: «Хватит!»

Но весы упрямо показывали одно и то же. Ничего не менялось. Ничего.

«Может, я просто неспособна?»

Мысли с новой силой ударили по голове так, что Аля не выдержала и неосторожно, нелепо споткнулась. Ноги подкосились, и она упала в кучу мокрых листьев. Грязь прилипла к ладоням, холод просочился через тонкие спортивные штаны. Проклятые листья — влажные, холодные, безжизненные — щекотали руки. Но Аля не могла встать, тело просто не слушалось. Ее собственный стыд — словно сжатая пружина в груди, которая вот-вот должна была вырваться наружу. Не покидало ощущение, что весь мир наблюдает за ней, за ее очередным позором.

Мимо пробежала девушка. Стройная, легкая, как ветер. Ее спортивный костюм идеально сидел на фигуре, волосы были собраны в аккуратный хвост, и даже в таком виде она выглядела как модель с обложки журнала.

«Она смотрит на меня. Она видит, какая я жалкая. Она думает, что я неудачница...»

Мимолетный взгляд метнулся в ее сторону, и Але показалось, что девушка улыбнулась. Улыбнулась с презрением, насмешкой. И осудила. Конечно же, осудила. Это было невозможно — Але хотелось встать и убежать, спрятаться. Она вновь ощутила себя жалким, неуклюжим мешком с картошкой.

Аля сжала кулаки, пытаясь подняться. Листья прилипли к рукам, грязь въелась в кожу. Она достала из кармана спортивной куртки салфетку и начала вытирать ладони, но грязь только размазывалась.

«Зачем я вообще это делаю? Зачем мучаю себя?»

Из сумки, брошенной на скамейку, торчал уголок шоколадного батончика. Аля знала, что он там. Она положила его утром, «на всякий случай». На случай, если станет совсем невмоготу.

И сейчас этот случай настал.

Она подошла к сумке, дрожащими руками достала батончик. Обертка зашуршала, словно обвиняя ее. Аля развернула его, отломила кусочек и положила в рот. Сладость мгновенно разлилась по языку, и на секунду она почувствовала облегчение.

Но только на секунду.

Потом стало липко и приторно, словно она попробовала на вкус собственные провалы, и пришло осознание. Она снова сорвалась. Снова не смогла.

«Я слабая. Я ни на что не способна...»

Аля смотрела на батончик в руках, и с каждым укусом ощущала, как растекается не только вкус, но и вся ее воля, как сама она растворяется в этом жутко калорийном шоколаде.

Перед глазами вновь предстал рисунок, который она спонтанно сотворила две недели назад под впечатлением от статей загадочного психолога Агаты. Идеальный образ. Но воодушевление, разгоревшееся в тот вечер в ее душе, исчезло. Осталось только прежнее мучительное бессилие. Даже советы Агаты казались такими далекими, такими чуждыми.

«Ты все равно не сможешь изменить себя».

Аля закрыла глаза, пытаясь прогнать это чувство, но оно не уходило. На мгновение она снова потерялась в темном, холодном мире, где всё было слишком чуждое и острое. Отвратительное чувство, что нет пути ни назад, ни вперед. Просто непреодолимая стена.

Листья продолжали падать, зловеще шурша и увязая в земле. Как в типичном Зимнеградске — в этом уголке, забытом всеми.

Аля села на скамейку, сжала почти доеденный батончик в руке и закрыла глаза.

«Почему я такая? Почему я не могу быть другой?»

Но ответа не было. Только холодный ветер, шум машин и тихий шепот листьев под ногами.

***

Вечером она снова встала на весы, будто сама себе выписала приговор. Уже не ждала изменений, но всё равно глядела на цифры на экране. Такие знакомые, но такие холодные и безжалостные.

Тело сжалось от ненависти к себе, стоило ей только увидеть результат.

Неужели это я?

Да, это она. Это всё было ею. Она чувствовала этот вес в каждом сантиметре своего тела — на щеках, на бедрах, в животе, в каждом шаге. Как тяжёлое одеяло, которое она не могла с себя сбросить.

Это определяло всю Алю Кострову. Это — единственное, что она могла контролировать. Могла бы, если бы понимала, как.

Аля увидела себя в зеркале, и на мгновение будто стала частью этих злосчастных цифр, частью мучительной тяжести. Смотреть в глаза своему отражению она, как и всегда, не решилась, потому что оно было таким... чужим, как далекий образ, не имеющий ничего общего с её внутренним самоощущением.

Снова вспомнилась картина с идеальной Александрой, которую она повесила на стене в своей комнате. Хотелось думать, что когда-то однажды она станет такой. Когда-то всё изменится. Но сейчас, в этот момент, она ощущала, что всё бесполезно. Она устала. Не только физически, но и эмоционально.

Нужно было сосредоточиться на чем-то другом. Аля зашла в комнату, села за стол, открыла ноутбук и начала работать над презентацией для завтрашнего школьного конкурса. Проект о здоровом образе жизни. Роман так и не помог ей — как всегда молчал, не писал ни слова, не говорил с ней и даже не отвечал на сообщения. А она так и не решилась подойти к нему после урока физкультуры: ей все еще было невероятно, безумно стыдно за себя. Не могла забыть, как все смеялись над ней и осуждали — и даже на лице Романа, кажется, появилась легкая улыбка — как он отвернулся, когда она села рядом с ним, как игнорировал ее просьбы.

Глава 5. Маска королевы

Полина

Полина прекрасно знала, как выглядит силуэт победительницы со стороны. Стильная причёска развевалась на ветру, бёдра покачивались под облегающей синей юбкой, а каблуки новых ботильонов стучали по разбитому асфальту жалкого, ненавистного Зимнеградска. Она наслаждалась эффектом — украдкими взглядами, оборачивающимися мальчишками, завистливыми шёпотами подруг.

В свои шестнадцать она уже чувствовала себя королевой.

— Господи, Катя, ты реально собираешься это есть? — Полина резко остановилась и ткнула длинным ногтем в булочку, которую подруга уже подносила ко рту. — Ты в курсе, сколько в ней углеводов? Да ты на неделю вперёд калорий съешь!

Катя Волкова замерла с открытым ртом, её веснушчатое лицо залила краска стыда. Булочка мгновенно исчезла обратно в пакет, будто была не куском хлеба, а горящей спичкой — забавно.

— Я... просто не завтракала, — пробормотала она, опуская взгляд. — И в школе не ела.

— И правильно сделала, — Полина закатила глаза. — Я тоже не завтракала и не обедала. Знаешь, почему? Потому что у меня есть дисциплина, а у тебя нет.

— Ты и без диеты худая, — пробормотала Катя, убирая пакет в потёртую кожаную сумку.

— Я не худая, Кать, — поправила Полина, морщась от её недалёкости. — Я просто работаю над собой. У меня есть дисциплина.

«Почему они такие наивные? Худоба не достаётся от природы!»

Лиза Скворцова и Даша Маслова переглянулись, пряча улыбки. Они знали правило: встать на сторону Полины, поддержать, подыграть. За это она позволяла им находиться в своей орбите, греться в лучах её популярности.

— Ты вчера пропустила такую драму на физ-ре, — Лиза ловко перевела тему. — Кострова чуть не заехала Ларинскому мячом по лицу. Он отскочил, как ужаленный.

— Она ещё ему так улыбнулась, как дебилка, — добавила Даша. — Боже, было так противно наблюдать. Эта жируха реально думает, что у неё есть шанс?

Полина сделала паузу, эффектно отбросив с лица несколько светлых прядей.

— Она просто лохушка, — с лёгкой усмешкой произнесла она, слегка запрокинув голову.

Девочки взорвались смехом — слишком громким, слишком восторженным и неестественным. Но Полине — плевать. Адреналин растекался по венам, словно наркотик. Она впитывала свою дозу превосходства, ежедневную инъекция власти, даже когда вела их за собой по серому школьному двору после уроков. Стройную гибкую Дашу с её идеальным шпагатом, тихую, но остроумную Лизу и восторженно смотрящую на неё Катю, мечтающую когда-нибудь тоже постройнеть. Полина ощущала себя центром вселенной.

— А может, Аля действительно случайно промахнулась? — неуверенно предположила Катя.

Полина резко обернулась, и та вжала голову в плечи, будто ожидая удара.

— Ты её защищаешь? — голос Полины звенел от напряжения. — Тебе её жалко, да?

— Нет, я просто...

— Ты просто что? — Полина сделала шаг к ней, и весь мир будто замер. — Тебе нравится эта зашуганная корова?

— Полина, я не это имела в виду, — голос Кати дрогнул.

Полина смерила её холодным взглядом, а затем резко улыбнулась и легонько щёлкнула её по носу.

— Расслабься, я пошутила, — усмехнулась она. — Господи, у тебя такое лицо было!

Девочки нервно засмеялись, одновременно с облегчением и напряжением.

— Как же я ненавижу эту школу! — с чувством выдохнула Полина, когда они вышли за ворота. — Кто вообще придумал это тупое название? Зимнеградск. Как будто тут круглый год зима!

— Ну, почти! — горько усмехнулась Лиза. — Девять месяцев минимум.

Каштановые пряди подруги выбились из-под её шапки, а на щеках играл румянец от холода. Лиза всегда выглядела небрежно, но в этом была её прелесть. Сегодня её яркий жёлтый шарф эффектно сочетался с чёрным пальто.

Они прошли мимо облезлых трёхэтажек с выцветшими вывесками: «Парикмахерская «Локон», «Аптека», «Ремонт обуви». Ветер дул в лицо, путался в волосах, забирался холодной рукой под пальто. Осень здесь — не красивое время года из фотографий в социальных сетях, а безнадёжный период между недолгим летом и бесконечной зимой.

В такие моменты Полина ощущала себя единственной вспышкой света в сером существовании подруг. Без неё они, казалось, растворились бы в унылом пейзаже города. Для них она была окном в другой мир — мир стиля, красоты и надежд на лучшее. Она раздавала им крохи своего внимания, а они ловили каждое слово, как голодные птенцы.

Но никто из них не знал, что она сама — такой же голодный птенец, только научившийся прятать свой голод за безупречным макияжем и дизайнерской одеждой.

— Кстати, вы знали, что у Климовой из одиннадцатого «Б» анорексия? — небрежно бросила Полина, наблюдая за реакцией.

— Да, она вроде в больнице лежала, — кивнула Лиза.

— Какой ужас! — пробормотала Катя, инстинктивно поправляя расстёгнутое пальто, которым пыталась скрыть недостатки фигуры.

— Странно, — Полина задумчиво покрутила кулон в форме луны. — Она была почти идеальна. Наверное, перестаралась.

— Ты же не думаешь, что анорексия — это хорошо?

Катя испуганно посмотрела на неё.

— Это же смертельная болезнь.

— О, Кать, конечно, нет, — Полина закатила глаза. — Я просто говорю, что Климова всегда была красивой. В ней было что-то... утончённое.

Она заметила, как Катя опустила глаза, словно пытаясь спрятаться от этих слов. Подруга никогда не станет утончённой — с её широкими бёдрами и круглым лицом — как бы ни старалась. Полине было почти жаль её. Но Катя свято верила в себя, а Полина поддерживала ей веру, наслаждаясь превосходством.

Ей нравилось ловить собственное отражение в витринах магазинов, в лужах, в тёмных окнах автобусов. Проверять, не выбился ли волос из причёски, не размазалась ли тушь, не легло ли пальто неправильной складкой. Она видела себя со стороны, как фото в глянцевом журнале: высокая, стройная, с осиной талией, подчёркнутой широким ремнём на дизайнерском сером пальто. Под ним — ненавистная школьная форма, которую она разбавляла брендовыми брошками. На длинных и стройных ногах — идеально сидящие ботильоны на устойчивом каблуке. Ни грамма лишнего жира. Она работала над этим месяцами.