Пуля на двоих

Пролог

Вечер опускался на город медленно, не спеша, словно знал, что ему нечего бояться. Он тянулся по крышам и стенам, прокрадывался в щели окон, окутывал улицы густым мраком, принося с собой тишину и тайну. Город замирал, сбавляя темп, будто по сигналу — как артист, покидающий сцену. День отыграл своё, а теперь наступало время других — тех, кто выходил на охоту, когда большинство спит.

Лёгкий туман расползался по асфальту, словно дым от несуществующего пожара. Он плыл медленно, вязко, заволакивая тротуары, обволакивая стволы деревьев, колеса машин, каблуки прохожих. Фонари тускло моргали в своих стеклянных коконах, словно стыдясь собственной беспомощности. Они не могли прогнать тьму — только подчёркивали её.

На обочине, у одного из самых престижных жилых комплексов города, стоял автомобиль. Чёрный седан бизнес-класса — идеальная машина для тех, кто не хочет, чтобы их запоминали. Он не бросался в глаза— как человек, который ничем не выделяется, и именно этим пугает. Кузов блестел, отражая редкие лучи света и силуэты прохожих. Однако никто не останавливался, чтобы разглядеть его. Люди проходили мимо, словно чувствовали, что не стоит.

У капота, едва различимый в полумраке, стоял мужчина. Высокий, статный, с прямой спиной и замиранием в каждом мускуле. Он не двигался. Даже ветер не шевелил его пальто — как будто воздух обтекал его стороной. Под его краем поблёскивал лацкан дорогого костюма. Шляпа скрывала лицо, но не могла скрыть ауру опасности, которая исходила от него. Он не нервничал, не смотрел на часы, не переминался с ноги на ногу. Он ждал. Терпеливо. Как зверь, выжидающий, когда добыча сама подойдёт к нему.

Дверь подъезда издала характерный щелчок, как пусковой крючок в замедленном действии. Из здания вышел второй мужчина. Его было сложно не заметить. Даже в сумраке он казался массивным, как скала. Он двигался уверенно, с той грацией, что бывает у бойцов — не демонстративной, но ощутимой. Каждый его шаг звучал, как удар сердца города. Чёрные спортивные штаны, кожаная куртка, белая футболка, натянутая на рельефный торс. Простота, за которой скрывался опыт. Сила. И нечто большее.

Но не внешность привлекала внимание. Не походка. И даже не то, как он будто не замечал ничего и никого.

А глаза.

Чёрные. Абсолютно. Без зрачков. Без света. В них не отражалось ничего — ни огней, ни эмоций, ни самой жизни. В них не было человека. Только тьма. Пугающая, глухая, всепоглощающая. Так смотрят не живые. Так смотрит то, что приходит в тишине, когда уже поздно молиться.

Он прошёл мимо машины, мимо стоящего мужчины. Но не ушёл далеко. Остановился. Потому что услышал:

— Можно на разговор?

Он повернулся медленно. Механически. Не из интереса. Не из раздражения. Просто потому, что нужно было. Его лицо оставалось непроницаемым. Никакой улыбки. Никакого удивления. Только взгляд. Тяжёлый. Пронзающий.

— В машину, — коротко бросил заказчик и открыл заднюю дверь.

Наемный убийца подчинился. Не из уважения. Просто потому, что так было проще. Он сел внутрь, растворяясь в кожаном салоне, словно в чернильном пятне. За ним вошёл заказчик, захлопнув дверь. И мир, снаружи ещё как-то живой, остался за стеклом.

Салон поглотил их, как чрево древнего зверя. Здесь царила тишина. Даже мотор не гудел. Здесь не было времени. Только двое мужчин и воздух, пропитанный ожиданием.

— У меня для тебя дело, — заговорил заказчик, вытаскивая сигарету. Кончик засветился, как глаз в темноте.

Наемник не ответил. Он смотрел. Как скала. Как смерть. Как финал истории, которую ещё не начали писать.

— Её зовут Каролина Фелинская. Наследница огромной империи. Деньги, власть, связи. Всё при ней. И ещё кое-что — много врагов. В том числе мы.

Он сделал затяжку, и дым потянулся к сидящему на против парню, но рассыпался, не коснувшись.

— Мы хотим, чтобы она исчезла. Быстро. Чисто. Без следов. Сможешь?

Наемник не сразу ответил. Глаза его оставались пустыми, но в глубине на миг что-то шевельнулось. Инстинкт. Или предчувствие. Словно он уже знал, что это за имя.

Он кивнул. Один раз.

И в этот момент, где-то очень далеко, чья-то жизнь начала обратный отсчёт.

Мир, который невозможно вернуть (Каролина)

Моё детство — как шёлковое покрывало, сотканное из света, музыки и маминых сказок. В нём не было острых углов, не было колючих слов, не было ни страха, ни тревоги. Я росла в мире, где всё дышало любовью. Где ветер не кусал, а щекотал, где ночь не пугала, а баюкала, где утро начиналось не с будильника, а с аромата маминых духов и тёплого папиного голоса.

Дом просыпался медленно. Где-то внизу щёлкала кофеварка, за окном пели птицы, и утренний свет мягко стелился по полу, пробираясь сквозь воздушные занавески. Я открывала глаза и слышала, как по дому разносится лёгкий шелест маминых шагов. Потом — звон ложек, щелчок переключателя, плеск воды в чайнике. Всё это было как увертюра к симфонии нового дня — спокойной, наполненной счастьем.

Папа был мужчиной с морщинами, в которых можно было прочитать целую жизнь. Его тёмные волосы серебрились у висков, а в глазах, карих и глубоких, как лесное озеро, пряталась усталость человека, пережившего многое, но всё ещё верящего в чудо. Он был высоким и сдержанным, с осанкой человека, знающего цену себе и времени. На его лице жила какая-то грусть — не навязчивая, а благородная, как у человека, который много потерял, но не озлобился.

Я знала: у него было прошлое. Три развода. Пятеро взрослых детей, о которых я слышала лишь по фотографиям и мимолётным упоминаниям. Но рядом со мной он всегда был только настоящим. Без остатка. Он называл меня «маленькой ласточкой», клал руку мне на голову и долго держал, как будто хотел остановить время.

Мама — как будто сошла со страниц модного журнала: высокая, грациозная, с точёной фигурой и глазами цвета весенней листвы. Её кожа была нежной, как лепестки пиона, а волосы — волной чёрного шелка, всегда идеально уложенные. Даже по утрам она выглядела безупречно. Казалось, она никогда не уставала. В её движениях было столько лёгкости, будто она плыла по воздуху, а голос… он был как музыка — тихая, мягкая, почти шепчущая.

Мама не работала, но всё в доме принадлежало её рукам. С ней само слово «дом» оживало, приобретало вкус ванили, запах корицы и тепло свежевыстиранных простыней. Она читала мне сказки, плела из моих волос косы, пела французские песенки под гитару. Иногда я думала, что она волшебница — ведь как ещё объяснить, что с ней всё становилось красивее, ярче, теплее?

Наш дом стоял за городом — большой, белый, с верандой, оплетённой розами. Внутри было так светло, будто солнце жило вместе с нами. Высокие потолки, резные лестницы, широкие окна, сквозь которые утренний свет лился мёдом. По стенам — фотографии в рамах, по полу — ковры с восточными узорами. Всё в этом доме говорило: здесь живут те, кто умеет быть счастливыми.

Моя комната была настоящим царством детских фантазий, наполненным светом и мягкими цветами. Каждый уголок здесь был знаком и уютен. Стены, окрашенные в нежный розовый и молочный оттенки, создавали атмосферу, где не было места для суеты и тревог. Прямо в центре стояла большая кровать с балдахином, словно из сказки, покрытая пушистым одеялом, которое мягко струилось по бокам. Вокруг неё — подушки, словно облака, на которых я часто спала, обнимая свои игрушки.

На стенах висели картины с изображением животных, замков и волшебных лесов, а вдоль окон висели лёгкие занавески, которые поднимались на утреннем ветерке, создавая игры света и теней. Легкий тёплый свет проникал сюда каждое утро, когда первые лучи солнца пробивались через большие окна. Освещали всё это пространство, наполняя его тёплым сиянием. Здесь всегда было как-то по-своему светло и радостно, словно мир вокруг меня мог изменяться, но этот уголок всегда оставался неизменным, наполненным спокойствием.

По всей комнате было много игрушек, каждая из которых, кажется, жила своей маленькой жизнью. В углу стояла полка с плюшевыми медведями и зайцами, рядом — коллекция фарфоровых кукол с изысканными платьями, которые мама купила мне в путешествиях. Ложки, кубики, игрушечные машинки, мягкие кошки — всё это было расставлено так, чтобы я могла бесконечно играть, разворачивая свои маленькие миры.

На полках стояли книги, красиво переплётные, с волшебными историями, которые мама читала мне перед сном. Они были моими спутниками в путешествиях в миры, где мечты сбываются, а чудеса — реальны.

Балкон, выходящий прямо из моей комнаты, был отдельным миром, где я проводила много времени. Он был уютным, с маленькими горшками, в которых росли цветы — фиалки, ромашки и маленькие розы. Я любила выходить туда рано утром, босиком, когда ещё не было слишком жарко, и смотреть на просыпающийся мир. С балкона открывался вид на сад, где стояли деревья, росли клёны и мандарины, а летом я часто сидела на маленьком кресле, наслаждаясь тишиной, запахом цветов и бескрайним голубым небом.

Комната была наполнена светом и мечтами, каждый предмет, каждая игрушка в ней рассказывали свою маленькую историю, и я жила среди них, чувствуя себя частью этого прекрасного и беззаботного мира.

В нашем доме всегда было много света. Он проникал не только через окна, но и через тёплый свет, который мама и папа приносили с собой, даже когда были далеко. С нами, в нашем доме, всегда было как-то по-особенному — не просто уютно, а волшебно.

Сад был отдельным царством. Папа сам выбирал растения для него, как художник, подбирающий палитру для картины. Я помню, как мы с ним сидели на скамейке, а он объяснял, почему этот клён должен стоять рядом с сакурой, а сирень — под углом к мандариновому дереву. Он всегда любил рассказывать о растениях, и даже если я не совсем понимала, о чём он говорит, мне казалось, что это важно. Для него было важно, чтобы всё вокруг росло правильно, красиво, как в сказке.

Когда наступала весна, наш сад превращался в нечто живое. Он взрывался цветами и ароматами. Мы выходили в тёплый вечер, чтобы гулять по аллеям, собирали лепестки в ладоши, плели венки, шутили, смеялись. Мама держала папу за руку, а я бегала впереди, наслаждаясь тем, как мягкая трава касается моих ног. В такие моменты я верила, что это всегда будет продолжаться, что такой мир вечен.