Пусть всегда будет мама

Пусть всегда будет мама

Антон сидел за компьютером, как и почти каждый вечер. Снег за окном падал в свете фонаря — типичная зимняя картинка его жизни. Последние пару лет он существовал в режиме робота с четко заданной программой – "работа — дом". Редкие дни выбивались из этого графика, но не приносили радости, а только подчеркивали рутину. Жизнь, казалось, давно махнула на него рукой или он на её, оставив следы, шрамы и горечь разочарования: ошибка с профессией, бесполезная армия, пару разочарований, которые он по ошибке считал любовью, и серая хандра, которая в итоге привела его обратно, в его старую комнату, знакомую с детства, в двадцать пять лет. Здесь было безопасно. Предсказуемо.

Его мать, Тома, много лет проработала в розничной торговле и к своим сорока шести стала директором достаточно крупного магазина. После развода с отцом она вышла замуж за свою работу. Возможно, у нее и были романы — Антон допускал это теоретически. Ведь она до сих пор оставалась очень привлекательной женщиной: худенькая, с изящной, почти девичьей фигурой, высокая. Иногда, когда они дурачились, подкалывая друг друга, ему казалось, что она его подружка-ровесница — так легко смеялась, так непосредственно морщила носик. Но Тома всегда знала, где проходит черта. Один взгляд, одна интонация — и она снова становилась матерью: строгой, неулыбчивой, выстраивающей ту самую дистанцию, которая делала их союз прочным и нерушимым.

Так и жили, как хорошие соседи, как верные друзья. У каждого — своя комната, свой график, свои маленькие тайны. Но было и общее: вечерний чай на кухне, разговоры ни о чем и обо всем сразу. Эти беседы, этот ритуал были якорем для них обоих. Антон ловил себя на том, что ждет их целый день — момента, когда мир сожмется до размеров кухонного стола, залитого теплым светом люстры.

Но в последнее время что-то изменилось, что-то в картине их мира, идеально предсказуемой, уютной, в той, что они так долго создавали, изменилось, что-то треснуло. Мать будто отдалилась, хотя физически была здесь. На работе, говорила она, "запрягли по уши", внезапные проверки, отчеты, бесконечный учет. Она стала рассеянной. Могла, задумавшись, положить ключи в холодильник, а пачку масла — в сумку. На прямой вопрос иногда отвечала с запозданием пару секунд, будто ее мысли были где-то далеко.

А потом Антон стал подмечать детали, мелкие, но назойливые, как комариный писк в тишине.

Телефон. Раньше он лежал где попало и как попало. Теперь он всегда оказывался аккуратно повернут дисплеем вниз, будто скрывая не просто сообщения, а целый мир. И она носила его с собой повсюду, даже когда выходила вынести мусор на две минуты.

Внешний вид. Тома всегда следила за собой, но теперь это был не просто уход — это была легкая, едва уловимая перемена. Макияж стал чуть ярче, продуманнее — не для офиса, а словно для невидимого свидания. Волосы, всегда собранные в практичный хвост, теперь часто оставались распущенными, лежали мягкими волнами, и от них пахло не просто шампунем, а чем-то еще, сладким и неправильным. Антон не понимал, что не так, но странное тревожное чувство зарождалось где-то внутри.

Смех. Из-за двери ванной стал доноситься приглушенный, сдавленный смешок — тот самый, женский, стыдливый и в то же время довольный. И шёпот. Не монолог, а именно диалог, прерываемый паузами, чтобы выслушать невидимого собеседника. Однажды Антон ясно расслышал ее фразу, сказанную томным, игривым голосом, которого он у нее никогда не слышал: "Да брось ты, прекрати…".

Он замер в коридоре, рука на ручке собственной комнаты. Из-под двери ванной струился свет и этот странный, чужой голос его матери. В груди что-то екнуло — не страх, а первая, тонкая трещина в надежном стекле их мира. Воздух в квартире, еще секунду назад такой знакомый и пресный, вдруг наполнился невидимым током чуждой энергии. Что-то происходило. И происходило мимо него.

Дни потянулись, сливаясь в недели. Сначала исчезли их вечерние посиделки. Потом общение стало формальным, утилитарным, бытовым: "Купить хлеб?", "Заплати за интернет". Слова, лишенные тепла, как пустые скорлупки.

Мать стала возвращаться поздно. Каждый день. Сначала на час, потом на два, очень скоро и все три стало нормой. Она не выглядела измотанной. Напротив — приходила с каким-то внутренним сиянием, уставшая, но явно довольная. Она улыбалась своим мыслям, тут же шла в душ, а после закрывалась в комнате, откуда доносился тихий перезвон приходящих сообщений.

Антон пытался поговорить откровенно, прямо, но мать только отмахивалась, не глядя в глаза: "Устала, Антош. Сейчас такой период. Любимый, ты чего, ревнуешь маму? Какой же ты еще маленький". Смешок. Она никогда не врала прямо. Она растворяла вопросы в этой едкой, снисходительной ласковости. И уходила. Всегда уходила от прямого взгляда и прямого ответа.

Беспокойство Антона копилось, как статическое электричество, готовое щелкнуть искрой. Ему не просто было тревожно — ему необходимо было знать, просто надо, он не знал зачем или не хотел признаваться себе. Ревность? Нет, с чего бы. Она же мать. Но что-то корябало изнутри, как заноза под ногтем. Мысль, от которой он яростно отмахивался, возвращалась снова и снова: "Мама. Его мама. С кем-то."

Вечером, когда она снова задержалась, что-то в нем лопнуло. Хватит. Точка кипения пройдена. Сборы заняли минуты. Холодный воздух ударил в лицо, обжег легкие. Остановка. Автобус. Его мысли были мутными и лихорадочными, как у пьяного. Предчувствие беды стало почти физическим — будто на шее висел тяжелый камень, плита, глыба.

Магазин. Знакомая вывеска. Он по привычке свернул к торцу, к служебному входу. Дверь, которую он видел сотни раз, сейчас казалась пастью чудовища. Коридор за ней — нутром неведомого зверя. Ладони стали ледяными и липкими. Антон не решался войти. Замер в десяти метрах, в тени, прижавшись спиной к холодной кирпичной стене. Ждал. Минута. Три. Десять. Двадцать. Он уже начал коченеть от холода и сомнений.

Дверь распахнулась. Показалась знакомая фигура. И её смех — звонкий, живой и… и чужой. Мать вышла, и в свете уличного фонаря он увидел её лицо. Оно светилось. Она была счастлива. Настоящим, неподдельным счастьем. Он сделал шаг навстречу, и почти сразу застыл. Рядом с ней шел парень. Сопляк. Лет на пять младше самого Антона.