Путь в вечность

Путь в вечность

Мир за стеклом был белым и безжалостным. Бесконечная череда заснеженных елей, пронзающих свинцовое небо, мерный, гипнотизирующий стук колес – все это погружало в состояние, близкое к трансу. Я ехала в купе одна, прижав лоб к холодному, почти ледяному стеклу, и пыталась поймать ускользающую нить нового сюжета. Блокнот на откидном столике лежал пустым, и его чистая линованная страница казалась немым укором моему творческому бессилию. Вдохновение, как назойливый и неверный попутчик, сбежало на какой-то предыдущей станции, оставив меня наедине с предновогодней тоской и чувством глубокой профессиональной несостоятельности.

Я закрыла глаза, вдыхая спертый воздух, пахнущий пылью, старым деревом и слабым ароматом моих же духов. Этой поездкой я пыталась сбежать от проблем, от навязчивого редактора, от собственной пустоты. Но, кажется, пустота путешествовала со мной в одном купе.

Внезапно дверь скрипнула. Резкий порыв ледяного ветра с коридора заставил меня вздрогнуть и открыть глаза.

На пороге стоял Он.

Словно сама зимняя ночь приняла человеческий облик. Высокий, в длинном пальто цвета воронова крыла, с которого осыпались серебристые искорки снега. Его лицо – резкое, со скульптурными скулами и твердым подбородком – казалось высеченным из мрамора. Но главное – это глаза. Глаза цвета старого, потускневшего серебра, в которых застыли не просто зимние сумерки, а целая вечность одиноких лет.

– Простите за беспокойство, – произнес он. Голос был низким, бархатным, с легкой, едва уловимой хрипотцой, будто проросшей сквозь толщу веков. – Кажется, мне назначено это купе.

Я смогла лишь молча кивнуть, чувствуя, как что-то сжимается у меня внутри. Он вошел, и пространство внезапно сомкнулось, наполнилось густым, почти осязаемым напряжением. Воздух загустел, насыщенный ароматом морозного ветра, старой кожи и чего-то неуловимого, дикого, древнего. Он снял пальто, и я заметила, как ловки и отточены его движения, лишенные малейшей суеты. На нем были простые, но безупречно сидящие темные брюки и рубашка из плотной ткани, расстегнутая на две верхние пуговицы.

Мужчина повесил пальто на крючок и сел напротив, откинувшись на спинку сиденья. Его серебряный взгляд тяжело и неотрывно лежал на мне. Поезд, будто подчиняясь его появлению, плавно тронулся, увозя нас в белую, безразличную мглу.

Минуты тянулись, наполненные лишь стуком колес и тиканьем моих наручных часов. Я чувствовала себя лабораторным образцом под стеклом. Его изучение было настолько интенсивным, что казалось физическим.

– Вы писатель, – наконец произнес он. Это был не вопрос, а констатация факта, произнесенная с абсолютной уверенностью. Его взгляд скользнул по моему блокноту и дорогой перьевой ручке, лежавшей рядом.

– Пытаюсь, – с трудом выдавила я, и мой голос прозвучал хрипло от долгого молчания. – Сегодня не очень получается.

– Рассказывать истории – великий дар, – сказал он, и в уголках глаз легли лучики тонких морщин. – Но слушать их – подчас тяжелое бремя. Решитесь ли вы обременить себя?

Что-то в его тоне, в этой странной формулировке, заставило меня снова кивнуть. Это был не просто флирт в купе. Это чувствовалось кожей – начало чего-то неизведанного, опасного и манящего.

– Я не всегда был таким, каким кажусь сейчас, – начал он, и его взгляд устремился в темноту за окном, словно он видел там не проплывающие мимо леса, а далекие, призрачные миражи своего прошлого. – Я родился в эпоху, которую ваши учебники истории назвали бы мифом. В мире, где магия струилась в жилах земли и была таким же естественным элементом бытия, как воздух или вода. Я был Хранителем. Стражем Врат – древнего артефакта, что отделял мир живых, теплый и полный красок, от мира теней, царства вечной зимы и безмолвного забвения.

Его голос лился, как густой, темный мед, обволакивая, проникая внутрь и наполняя сознание яркими образами. Он рассказывал о долге, который длился столетия, о силе, что жгла изнутри, о леденящем душу одиночестве бессмертного стража, обреченного вечно стоять на рубеже.

– А потом… потом появилась она, – его голос дрогнул, потеряв на мгновение свою бархатную твердость. – Лиана. Ее послали из мира теней, чтобы обмануть меня, усыпить бдительность и отворить Врата. Но то, что должно было стать холодным расчетом, превратилось в наваждение. А наваждение – в единственную страсть, которую я когда-либо знал.

Он перевел на меня взгляд, и в его серебряных глазах вспыхнул огонь – отголосок того давнего, но не угасшего пламени.

– Она была самой ночью, принявшей женскую форму. Ее кожа отливала лунным перламутром, а волосы были чернее космической пустоты среди звезд. Когда она касалась меня, холод ее пальцев обжигал сильнее раскаленного железа. Мы не должны были желать друг друга. Наша связь была кощунством, предательством, пляской на краю пропасти. Но запретный плод… вы знаете, он всегда сладок.

И он начал описывать. Подробно, без тени стыда, с пронзительной, почти болезненной откровенностью. Он говорил об их первой ночи не как о простом акте любви, а как о магическом ритуале. Я слушала, завороженная, и чувствовала, как по моей коже бегут мурашки, будто его слова были не звуком, а физическим прикосновением.