Пять лет молчания

Пролог. Активы

Брак был заключён в первую пятницу октября. Не в субботу, как полагается для праздника, а в будний день — между подписанием акта о слиянии активов (14:00) и ужином с ключевыми акционерами (19:30). Хронометраж, как и всё в их жизни, был безупречен.

Софии было двадцать два. Она стояла перед трёхстворчатым зеркалом в отеле «Ритц», слушая, как стилист её отца, женщина с бесстрастным лицом и пальцами, холодными как щипцы для завивки, закрепляет на её голове фату стоимостью с годовой доход средней семьи. Платье было белым, тяжёлым шёлком, с вышивкой, на которую ушло триста часов ручной работы. Оно было идеально. Оно было чужим. В нём не было ни намёка на неё — на Софию, которая любила замиокулькасы на подоконнике общежития и пахнувшие кофе книжные развалы. Это был костюм. Униформа для церемонии подписания самого важного контракта в её жизни.

Марку было тридцать. Он вошёл в зал с точностью швейцарского хронометра, в смокинге, который сидел на нём как вторая кожа — бесшовно, без единой морщинки. Его глаза, цвета северного моря в ноябре, скользнули по ней. Не по невесте. По активу. По стратегическому приобретению. Он кивнул — коротко, делово, — и его взгляд тут же вернулся к экрану телефона, где бежали котировки.

Когда пришло время произносить обеты, он сделал это с безупречной дикцией диктора на закрытом брифинге. Каждое слово — отчеканенное, лишённое вибрации. «Быть рядом в радости и в горе…» Звучало как пункт из корпоративного кодекса этики. София пыталась поймать его взгляд, найти в этих холодных глубинах хоть искру — волнения, сомнения, хоть чего-то человеческого. Нашла лишь собственное, испуганное отражение.

Его губы, когда он, наконец, поцеловал её — сухо, быстро, под вспышками фотокамер, — были прохладными. Не холодными от нервов, а просто… прохладными. Как мраморная столешница на кухне их будущего пентхауса. Они ничего не обещали. Они просто констатировали факт: сделка состоялась.

Позже, на банкете, её отец, хлопнув её по плечу, сказал, не понижая голоса: «Ну вот, дочка, и пристроил тебя. Он надёжный. Умный. Из правильной семьи. Активы его холдинга идеально дополняют наши. Будешь как за каменной стеной».

Её мать, поправляя уже идеальную прядь на её плече, добавила шёпотом, который резал слух острее крика: «Радуйся, Софи. Любовь — это для романтиков и неудачников. У тебя теперь есть стабильность. Всё остальное… приложится».

Они улыбались. Все улыбались. Акционеры, родственники, фотографы. Улыбка была частью дресс кода.

Никто не сказал ей, что «каменная стена» может быть самой холодной и одинокой тюрьмой на свете. Никто не предупредил, что сердце Марка Каллендера, судя по всему, было внесено в отдельный, самый защищённый раздел его личного баланса. Туда, куда у неё — у жены, у партнёра по этой сделке, — не было и никогда не будет доступа. Это был актив, не предназначенный для слияния. Невыразимый, неосязаемый и навсегда выведенный из оборота.

София смотрела на своё новое кольцо — идеальный круг из холодной платины, — и ей вдруг, дико и нелепо, захотелось снять его и бросить в шампанское. Но она только выпрямила спину, как её учили, и растянула губы в ту самую, одобренную стилистом улыбку. Глотала воздух, который в этом зале казался таким же густым и безвкусным, как желе на тарелке. И чувствовала, как где-то глубоко внутри, под слоями шёлка, кружева и чужих ожиданий, тихо, беззвучно, лопнула последняя тончайшая нить надежды на то, что в её жизни когда-нибудь будет что-то, принадлежащее только ей. Не актив. Не инвестиция. А просто — жизнь.

Глава 1. Фундамент из мрамора

Их дом парил над городом, как корабль-призрак, застрявший в вечной гавани из стекла и бетона. Три этажа холодного блеска, соединённые винтовой лестницей, напоминавшей застывшую пружину. Здесь не было «уголков». Были «зоны»: зона для приёма, зона для релаксации (никем не используемая), зона для демонстрации произведений искусства, подобранных арт-консультантом. Воздух пахл чистотой, достигнутой ценой полного отсутствия жизни — смесью озонного очистителя, воска для паркета и лёгкого, дорогого аромата «бельё, выстиранное в альпийском роднике», который распыляла горничная. Операционная перед началом сложной, бескровной операции.

София освоила устав в первую же неделю.
Правило первое: Кабинет Марка на втором этаже — территория с демилитаризованной зоной у порога. Заходить только по вызову. Бумаги на столе трогать нельзя. Компьютер — тем более.
Правило второе: Рабочее время заканчивается в девять. Вопросы, начинающиеся со слов «А как прошло…», «А что там с…», заданные после этого времени, считаются несанкционированным вторжением.
Правило третье: Готовность к осаде. В любое время может прозвучать фраза: «Через час будут Коллинзы. Надень то синее платье». Идеальная жена — это жена, способная за шестьдесят минут превратиться в безупречную хозяйку, светскую львицу и молчаливого слушателя в одном лице.

Первые месяцы она была похожа на инженера, пытающегося проложить туннель под непроходимым ледником. Её оружием были доморощенные мирные инициативы.

Она отвоевала у повара, Франсуа, воскресное утро. Тот уступал кухню с выражением лица смотрителя Лувра, разрешающего ребёнку потрогать экспонат.
— Мадам, если вам понадобится мой коньяк для соуса… — начинал он.
— Спасибо, Франсуа, я справлюсь, — отвечала она, уже чувствуя себя лишней в этом царстве меди и гранита.

Она готовила. Не изысканно, но с отчаянным старанием. Осваивала сложные соусы, которые в итоге сворачивались. Запекала мясо, которое выходило либо розовым, либо серым. Марк приходил к ужину. Садился. Пробовал.

— Ну как? — спрашивала она, заламывая пальцы под столом.
— Хорошо, — говорил он, не отрываясь от iPad, где бежали графики. — Спасибо.
— Это утка по-пекински, я пыталась… — начинала она, жаждущая хоть какого-то диалога, обсуждения, признания её усилий.
— Софи, — он поднимал на неё взгляд, и в его глазах читалась не грубость, а абсолютная, ошеломительная невовлечённость. — Ты не обязана это делать. У нас есть Франсуа. Трать своё время на что-то приятное.

И снова погружался в цифры. Ужин длился двадцать минут. Она смотрела, как он ест её «хорошо», и чувствовала, как её старания растворяются в этой ледяной вежливости, не оставляя и следа.

Она купила билеты в театр. Не на мюзикл, а на тяжёлого, четырёхчасового «Гамлета» в постановке новатора из Берлина. Она читала рецензии, готовилась к разговору. Он пришёл в костюме, с телефоном на беззвучном, который всё равно лежал на коленях экраном вверх, ловя свет. К началу третьего акта его дыхание стало глубоким и ровным. Он не храпел. Он просто… отключился. Аппарат, переведённый в спящий режим. В такси на обратном пути она рискнула:
— Монолог «быть или не быть» сегодня прозвучал…
— У меня завтра в семь совещание с сингапурцами, — перебил он, глядя в окно. — Нужно выспаться. Спектакль был долгим.

Она замолчала. Лёд под ногами был не просто тонок. Его, казалось, не существовало вовсе.

Однажды утром она надела новое платье — не своё воздушное, а жёсткое, архитектурное, цвета мокрого асфальта, с угловатыми плечами. Такое, как носили женщины в его бизнес-окружении. Она вышла к завтраку. Он взглянул на неё поверх газеты.
— Выглядишь… профессионально, — сказал он после паузы.
Её сердце ёкнуло. Это было что-то! Не «красиво», не «очаровательно». «Профессионально». Как будто она явилась на собеседование. Это был высший, как она поняла, комплимент в его вселенной. Она поймала себя на мысли, что жаждет ещё раз услышать это слово. И начала подбирать гардероб под него: строгий, дорогой, безликий. Её отражение в зеркалах-гигантах их гардеробной перестало быть её. Оно стало корректным, одобренным аксессуаром.

Диалоги, если их можно было так назвать, были краткими, как служебные записки.
— Завтра приезжает партнёр из Цюриха с женой. Ужин здесь.
— Во сколько? Нужен особый стол?
— Восемь. Франсуа всё знает. Будь в том чёрном.
— Хорошо.
— Перенеси, пожалуйста, свой визит к стоматологу со вторника на среду.
— А что во вторник?
— Ты нужна на коктейле в посольстве.
— Я не знала.
— Теперь знаешь.

Любовь? Это слово казалось здесь таким же архаичным и неуместным, как гусиное перо или конная повозка. Оно не входило в список одобренных активов. В их общем словаре ценились другие термины.

Лояльность. Она означала не верность чувствам, а соблюдение условий контракта. Не задавать лишних вопросов. Не создавать проблем. Быть предсказуемой.
Уважение.Оно демонстрировалось публично: лёгкое прикосновение к её спине на людях, внимательный взгляд, когда она говорила в компании. Наедине оно трансформировалось в вежливое невмешательство. Он уважал её пространство, как уважал пространство дорогой, но не очень нужной статуи в холле.
Функциональность. Это было главное. Она выполняла функции: хозяйки, собеседницы для жён партнёров, красивого и ненавязчивого фона. Он, в свою очередь, выполнял свои: обеспечивал, защищал (репутационно), представлял её миру как свою жену.