Пять ступеней в бездну

Глава 1: Нарушенный сон

Калининград встретил приветливо. В отличие от него, покинутая несколько часов назад Москва хмурилась, холодила шею и уши, сыпала стылым весенним дождём. Погода для середины апреля не то, чтобы исключительная, но нежеланная точно.

Поднимаясь по трапу, всему такому мокрому и железно-чужому, Герман подумал, что самый западный регион России будет именно таким – сырым, холодным и неприветливым. А ещё небо. На Калининградское небо не раз и не два жаловалась Оксана. Мол, оно как свинцовая крышка – мрачное и тяжёлое. И, что особенно выбивает из колеи, непривычно низкое, прижимающее к земле.

Спускаясь по другом трапу, тоже железному, но в отличии от своего московского коллеги сухому и блестящему, Герман вопросом неба озаботился. Вопреки ожиданиям, «свинца» на небесном своде не оказалось. Одно лишь солнце, чинно висящее в приправленной облаками синеве.

Покинув аэропорт, удобный, но какой-то донельзя компактный, мужчина нашёл ожидающее его на стоянке роботизированное такси. Устроившись на заднем сиденье, он наконец сделал то, что по причинам скорее сентиментальным не решился сделать в самолёте, а именно, достал из портфеля доставленную курьером тетрадь. Покрутив её в руках, он вознамерился найти типографические данные. Они имелись. Слегка затёртые цифры на обратной стороне обложки сообщали, что тетрадь отпечатана в мае 1945 года.

«Деду было тогда 32», - посчитал в уме памятливый на даты Герман.

Тем временем вверенная автоматике машина покинула территорию аэропорта. Уверенно вырулив на трассу, такси, быстро набирая скорость, понеслось по хорошо уложенному асфальту. За окнами поползли сельскохозяйственные поля – жухло-жёлтые, нарядно-зелёные и пепельно-серые цвета изнанки бытия.

На то чтобы решиться тетрадь открыть, Герману потребовалось секунд пять или шесть. Это были полновесные секунды. В них нашлось место трепету, сомнению, страху разочарования. И, чего он боялся больше всего, так это не увидеть те странные, не особо понятные четырнадцатилетнему пацану строки.

Да, он уже держал в руках эту тетрадку. Далёкие тридцать девять лет назад. Когда отец ещё был папой, а дед - дедушкой или, как он называл его в моменты внучатого подлизонства, дедой.

Опасения оказались напрасны. Аккуратно выведенные синей ручкой буквы никуда не делись. Они послушно складывались в слова, слова в строки. Дальше возникал смысл. Вполне понятный, но упрямо не вяжущийся с писавшим в тетраде человеком.

Придирчиво разглядывая каждое слово, Герман с волнением прочитал первую запись:

«В грёзах спящего бога реальности больше, чем в жизни бодрствующего человека».

Строки были те, тетрадь тоже. Вопрос, как она оказалась в архиве РКГБ интересовал, но не так чтобы очень. Куда интереснее было то, почему ему её вернули, точнее, предоставили. Но и возврат, если подумать, не бином Ньютона. А вот что выглядело действительно загадочным, так это ситуация в целом.

Тетрадь он получил на руки часов шесть назад. Доставил её вооружённый спец-курьер. Прямо в учреждение, попасть в которое постороннему ой как непросто.

Звонок из Калининградского отделения РКГБ случился часа на два раньше. Незнакомый голос представился полковником Григорием Ивановичем Выготским. Представившись, полковник изъявил желание с ним, Германом, пообщаться.

- Приезжайте, я найду для вас время, - вполне дружелюбно произнёс в трубку казённого аппарата Герман.

- Я думаю, будет лучше, если вы сами приедете в Калининград, - предложили с той стороны. – Не торопитесь с ответом, - понимая вероятно, что он может услышать от большого московского начальника, поспешил добавить РКГБист. – Я отправил вам кое-какие связанные с делом документы. Их скоро доставят. Ознакомитесь, а после и примете решение. Данные для связи будут приложены.

Данные действительно прилагались. А сама тетрадь, такая трепетно знакомая, заставила бросить все дела и, прямо с работы, отправиться в аэропорт.

Вздохнув, мужчина принялся листать пожелтевшие от времени страницы. Строго говоря, в стихах и афоризмах на них содержавшихся не было ничего такого. Обычные в общем-то теософские заметки. Что-то подобное, наверное, могут, а то и должны писать адепты многочисленных мистических учений и школ. Ну или просто люди поэтичные, излишне увлечённые.

Смущало мужчину то, что дед ни к первым, ни ко вторым не относился. Мистическими учениями не увлекался, предпочитая науку и диалектический материализм. Пробравшихся в телевизор предсказателей, экстрасенсов и уфологов называл не иначе как мудозвонами, бредологами и фуфлологами.

Тетрадь, однако, была.

«А какими дед, собственно, был?» - задумался Герман.

В сознании соткался образ эталонного советского человека. Честного, волевого, прямого и бескомпромиссного. День которого начинался с зарядки, а заканчивался чтением толстых книг. Безразличного к табаку и алкоголю.

При всём этом, образ не был рафинированным или идеалистическим. Дед, в общем-то, действительно таким был. В том числе потому, что в те годы в нём уже перегорели страсти молодости. А ещё война, о которой он много рассказывал. А ты слушал и понимал, сколь много в тех рассказах пропущено такого, о чём рассказывать не хочется, да и не стоит, наверно.

Пролистав тетрадь примерно до середины, Герман нашёл и прочёл строки, что когда-то давно отпечатались в его памяти. Но вот понимание их сути пришло относительно недавно. Не в смысле значения, а как некий жизненный базис, что ли.

«Не удручайся несправедливостью. Все грешники неотвратимо наказаны. Все праведники неотвратимо вознаграждены. Ибо наказание каждому – смерть. А награда каждому – жизнь».

«А почему я, собственно, всполошился?» - закрыв тетрадь, задался резонным вопросом Герман.

«Да понятно, почему», - ответил он сам себе.

Три с половиной десятилетия назад, дед рассказал ему одну историю. Он как наяву помнил тот погожий летний день, незаметно перетёкший в звенящий птичьим гомоном вечер. Помнил утопающую в зелени беседку, сельский двор, бабушкин квас и огромное блюдо налитой сладостью черешни. А ещё образы. Страшные, увлекательные и невозможные.

Глава 2: Ключ от бездны

Вальтер Зиверс, штандартенфюрер девятого управления имперской безопасности, покинул уютный натопленный вагон. Выйдя на перрон, он как бы окунулся в ощущение, что вот так, в один единственный шаг, переместился из Берлина в Кёнигсберг.

«Да так оно наверное и есть», - вдохнув стылого вокзального воздуха, с раздражением подумал Вальтер.

Образно, а по ощущениям очень даже конкретно, паровоз пришвартовал к перрону кусочек старого доброго Берлина, который он только что покинул, не испытав по этому поводу ни малейшей радости.

Вальтер не любил восточную Пруссию. Если в тёплое время года он ещё находил в себе силы выносить эти земли, то в холодный период его раздражало здесь буквально всё. Давило небо – серое и низкое, угнетал воздух – плотный и влажный, изводили дожди – долгие и противные.

Увы, как сотруднику надзорного управления имперской безопасности, ему приходилось посещать Кёнигсберг регулярно. Формально девятое, секретное управление РСХА, являлось подразделением собственной безопасности и подчинялось лично Гитлеру. На деле же распоряжался им Борман, использовавший службу не столько для поддержания внутреннего порядка, сколько для разведки настроений и пресечения интриг в сторонних организациях.

Впрочем, не все командировки сотрудников «девятки» имели подобный характер. Порой фюреру требовалось понять положение дел на том или ином направлении, получив отчёт из уст проверенного человека. Нередко этим человеком становился он - Вальтер. Ко всему, в этот раз задание штандартенфюрер имел весьма необычное, но при этом конкретное, дающее надёжу на скорое его выполнение.

Покинув вагон, Вальтер бегло осмотрел себя на предмет разных недопустимых для немецкого офицера недоразумений. Чёрный форменный плащ, китель под ним, сапоги, фуражка, коричневый кожаный портфель выглядели идеально и поводов для беспокойства не давали.

Совершив данную, скорее ритуальную процедуру, штандартенфюрер огляделся.

Роттенфюрер СС Ганс Вебер обнаружился у ведущего в вокзал спуска. Спуск был широк и просторен, однако Ганс умудрялся преграждать его целиком. Прибывшая с берлинским поездом жиденькая масса переселенцев и гастарбайтеров упиралась в него словно в кирпичную стену. Сообразив, что пройти всё-таки можно, точнее дозволено, люд опасливо обтекал препятствие, спускаясь в вокзал. Оказавшись за спиной роттенфюрера, многие оглядывались, словно желая убедиться в реальности одетого в серо-зелёную шинель человека.

Где бы Ганс не появлялся, он немедленно приковывал к себе чужие взгляды. Не столько из-за своего высокого роста и крепчайшего телосложения, сколько из-за лица и волос. Лицо он имел угловатое, грубое, но одновременно с этим выразительное, волевое. Волосы его, что бы с ними не делали, как бы не стригли и не укладывали, неизменно превращались в размазанную по крепкому черепу тёмную лепёшку.

Не раз и не два, Вальтер, шутки ради, просил знакомых подобрать Гансу исторический аналог. В большинстве случаев на ум опрошенным приходил завершающий службу легат римского легиона – мрачный, матёрый и очень опасный.

И действительно, Ганс не очень-то походил на арийца. Темноволосый, кареглазый, смугловатый, он являлся почти полной противоположностью голубоглазого блондина Вальтера. Несмотря на это, даже самые бескомпромиссные церберы расовой гигиены предпочитали перечисленные недочёты не замечать. Главным образом потому, что одного взгляда на Ганса хватало, чтобы понять – перед тобой стопроцентный рафинированный немец.

Люди же довериться расовому чутью неспособные, довольно скоро узнавали, что данный человек - роттенфюрер охранного отделения девятого управления РСХА. И что копание в вопросах чистоты его крови дело бесперспективное. Ибо, расовая гигиена – это одно, а способности и полезность рейху – другое.

Заметив подчинённого, Вальтер направился к ведущей в вокзал лестнице. Не став ждать, когда начальник подойдёт, Ганс перекинул набок свой новенький штурмгевер, молча развернулся и начал спускаться вниз. Таким вот формальным образом, перекинувшись одним единственным взглядом, мужчины спустились в вокзал, без промедления его покинув.

Выйдя из вокзала на улицу, штандартенфюрер испытал новый прилив раздражения. Снаружи моросил дождь. Мелкий и невесомый, он покрывал мокрой плёнкой любую доступную ему поверхность. И что особенно раздражало, пять минут назад дождя не было. По крайней мере, Вальтер не наблюдал его из окна своего комфортабельного купе.

Ганса погодные страдания начальства волновали мало. Привлекая любопытные взгляды, он уверенно направился к припаркованному у края площади четырехдверному чёрному седану. Подойдя к задней двери машины, он открыл её, после чего снял и небрежно бросил на кожаное сиденье свою штурмовую винтовку. Избавившись от габаритного оружия, помощник, боевик и личный телохранитель Вальтера приглашающим изваянием застыл у машины.

Не став гадать, где прибывший на сутки раньше Ганс успел раздобыть шикарный 326 БМВ, Вальтер вышел из-под козырька вокзала. Подойдя к машине, он дёрнул мокрую ручку передней дверцы, устроившись на пассажирское место. Кое-как уместив себя за руль, Ганс завёл машину, вырулил на дорогу и, минув представительное здание Кёнигсбергского почтамта, выехал на ведущую из города трассу.

Говорить не хотелось, да и наверно не требовалось. Однако, один насущный вопрос всё-таки имелся.

- Пастора ещё не привезли? – убирая за отворот плаща документы, предъявленные на преграждающем выезд из города кордоне, обратился к подчинённому Вальтер.

- Прибудет на место в ближайшие часы, - низким с хрипотцой голосом, сообщил неразговорчивый по жизни Ганс.

Штандартенфюрер кивнул. Более вопросов у него не имелось.

***

Вагонная сцепка лязгнула, натянулась. Что-то под днищем вагона заскрежетало, напряглось. Далее грохнуло металлом – тяжело и страшно. Колёса заворочались, закрутились. Спящее на вонючем тряпье тело куда-то поползло, оставаясь при этом неподвижным.