Пытка удовольствием 2. Расплата

Глава 1

Вадим

Дождь лил стеной, не собираясь прекращаться. Я смотрел на мать. Она стояла под безжалостными струями, дрожа всем телом, но упрямо отказывалась войти в Панкратион. Холодные капли смешивались с горячими слезами на её измученном лице.

– Давай позвоню кому-нибудь, чтобы отвезли тебя домой, – сказал я, доставая телефон.

Она коротко кивнула, инстинктивно обхватив себя руками. Этот жест, полный беззащитности, разорвал сердце. Напротив стояла женщина, которая подарила жизнь, но теперь она с трудом могла смотреть в мою сторону, потому что лицо сына было для неё вечным, болезненным напоминанием о моём отце.

Пока ждали машину, между нами висела гнетущая тишина. Она растягивалась, как незаживающая рана, и каждое мгновение этого молчания причиняло боль. Отчаянно хотелось подойти, обнять, как-то утешить её, но я знал: моё прикосновение станет для неё лишь новым источником страданий.

Через несколько минут к воротам бесшумно подкатил автомобиль. Прежде чем отвернуться и уйти, мама наконец подняла на меня глаза.

– Передай Ольге Романовне мои наилучшие пожелания, – тихо, почти шёпотом, произнесла она.

– Передам, мамочка, – ответил я, не решаясь разрушить её последнюю хрупкую иллюзию. Не стал говорить, что «доброта» Ольги была всего лишь способом досадить Петру, а не актом милосердия. Пусть у неё останется хотя бы эта вера – в то, что кто-то в этом проклятом особняке когда-то проявил к ней настоящую человечность.

Больше не сказав ни слова, она села в машину. Я смотрел ей вслед, пока красные точки задних фонарей окончательно не растворились в дождливой, непроглядной темноте. Потом медленно развернулся и побрёл внутрь Панкратиона. Голова всё ещё шла кругом от встречи с матерью после стольких лет разлуки. В этот самый момент карман пронзила резкая вибрация телефона. Неизвестный номер. Несмотря на ледяное предчувствие, сжавшее нутро, я принял вызов.

– Привет, Вадюша, – проскользнул по динамику ядовито-сладкий голос Светланы. – Скучал по мне?

Я до боли сжал челюсти.

– Что тебе нужно?

– Сразу к делу? – она весело, почти беззаботно рассмеялась. – У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы вернуть то, что ты украл у папочки.

Библия.

– Это невозможно.

– О, я знала, что ты так скажешь, – её голос мгновенно стал ниже, опаснее, в нём зазвучали стальные нотки. – Вот почему папочка дал мне две новые игрушки. Испуганный маленький котёнок с красивыми серыми глазами и очаровательная маленькая воровка с мягкими, нежными руками.

Кровь застыла в жилах, превратившись в лёд.

– Двадцать четыре часа, Вадюша, – её голос сочился жестоким, неприкрытым удовольствием. – Или я начну отправлять тебе их по частям. Может, начну с серых глаз котёнка... или, может быть, ты предпочитаешь руки воровки? Те самые мягкие руки, которые провели слишком много ночей, касаясь того, что по праву принадлежит мне.

– Ты лжёшь.

– Я не лгу, Вадюша. Это ты у нас лжец. Но проверь сам, если не веришь. Ты знаешь, как меня найти.

Связь оборвалась. Гудки в трубке зазвучали, как приговор. Руки затряслись так, что я едва не выронил телефон, пока мозг пытался переварить её слова. Испуганный котёнок с серыми глазами и маленькая воровка с мягкими руками. Вариантов было всего два. Катя и Арина. Сестру я ещё мог понять. Но Катя? Чёрт возьми, в последний раз, когда её видел – сегодня утром – она мирно спала в моей постели.

Я пулей взлетел по парадной лестнице, перепрыгивая через две ступени.

– Катя! – мой голос гулким эхом прокатился по пустым, молчаливым коридорам.

Ворвавшись в спальню, я увидел лишь смятые простыни на пустой кровати. Никаких следов. Ванная была пуста, пар от утреннего душа давно выветрился. Её вчерашняя одежда так и валялась на полу.

– Катя! – снова закричал я, в растущем отчаянии мечась из комнаты в комнату. Голубая гостиная – пуста. Её кабинет – пуст. Библиотека – пуста.

Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь в ушах. Я обыскивал каждый угол второго этажа. Куда она могла пойти? Когда ушла? Почему, чёрт побери, никто её не заметил?

– Вадим Петрович, – испуганный голос Елены Феликсовны прорезал мою панику. Она стояла в дверях гостиной, на её измученном лице застыла тревога. – Что случилось?

– Вы видели Катю? – слова вырвались резче и грубее, чем я хотел. – Когда вы видели её в последний раз?

– Рано утром. Я думала, она отдыхает у вас в комнате...

– Её нет! – мои руки сжались в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, вскрывая старые царапины, которые оставила Катя. – Найдите её. Немедленно. Обыскать каждую комнату, каждый шкаф, каждый угол этого проклятого дома.

Елена Феликсовна вздрогнула от моего приказного тона, но молча кивнула и тут же бросилась организовывать поиски. Я опёрся спиной о холодную стену, лихорадочно заставляя мозг работать. Думай. Думай! Как давно её нет? Кто видел её последним? Заметил ли кто-нибудь что-нибудь странное? Ответы ускользали, а в доме уже нарастал хаос: хлопали двери, раздавались голоса людей, зовущих Катю.

С силой закрыв за собой дверь, я вошёл в свой кабинет и запустил систему безопасности. Руки всё ещё дрожали после звонка Светланы. Мониторы ожили, их холодный, безжизненный свет упал на моё лицо. Я начал просматривать видеозаписи с камер по периметру дома. Ничего. Ничего. Снова ничего. Как, чёрт возьми, Светлана смогла до неё добраться? Особняк – это крепость. Все входы и выходы под круглосуточным наблюдением камер и охраны. Никто не может войти или выйти незамеченным.

Глава 2

Вадим

Я медленно перематываю видеозапись назад, пальцы мои дрожат не столько от усталости, сколько от внутреннего напряжения, которое с каждой секундой нарастает, пока утренние часы ползут в обратном направлении по экрану, словно пытаясь скрыть правду, которую уже чувствую кожей, прежде чем увижу её глазами. Наконец в левом нижнем углу кадра, почти на границе поля зрения замечаю движение: Катя, идущая в сторону оранжереи около часа назад, как раз в то время, когда я встречался с Лизой в тени старого особняка, ведя переговоры, от которых зависели не только мои шансы на выживание, но и судьбы десятков невинных людей, оказавшихся в ловушке империи Кулагина.

Но в её походке – что-то чужое, неестественное, будто она не столько идёт, сколько плывёт по поверхности сна, в котором не до конца уверена, словно каждый шаг даётся с усилием, и тело подчиняется не воле, а чьему-то невидимому приказу. Я замираю, ощущая, как по спине пробегают мурашки, когда продолжаю прокрутку и замечаю другую фигуру, появляющуюся в кадре – Ольгу, чьи седые пряди, перехваченные чёрной лентой, блестят под утренним светом, как иней на стекле, а гордо выпрямленная спина, отточенная годами власти и дисциплины, выдаёт в ней женщину, привыкшую не просто командовать, но и управлять судьбами, даже если для этого придётся играть в игры, в которых ставкой становятся жизни.

Кольца на её пальцах, тяжёлые, старинные, с тёмными камнями, отбрасывают блики в свете камер, когда она движется с той холодной, почти змеиной грацией, которую оттачивала годами, зная каждый уголок особняка, каждую слабость системы наблюдения, и я смотрю на таймер, чувствуя, как сердце сжимается в груди: она вошла в оранжерею за час до Кати – с запасом времени, с планом, с намерением, и в этот момент я понимаю, что передо мной не случайность, а расчёт, тщательно выстроенный, как шахматная партия, в которой я, возможно, уже проиграл несколько ходов.

«Что ты задумала, Ольга?» – шепчу про себя, но ответа нет, только тишина, и я встаю из-за стола, отодвигая стул с резким скрипом, и направляюсь в оранжерею, где каждый мой шаг звучит как приговор, пока не оказываюсь у чуть приоткрытой – будто приглашение или предостережение – двери, и, толкнув её, вдыхаю затхлый воздух, пропитанный запахом перегнившей земли, старых цветов и чего-то ещё. Кажется, так пахнет забвением и давними тайнами, которые давно следовало оставить в прошлом.

Вспышка молнии разрезает небо, освещая стеклянный потолок, и на мгновение тени растений вырастают, как призраки, тянущие руки сквозь время, пока мои глаза находят заднюю дверь. Её ручка поворачивается без усилий, будто ждала меня, была оставлена незапертой не по забывчивости, а с умыслом. Когда дверь скрипит, открываясь, передо мной предстаёт узкая тропинка, пробирающаяся сквозь густые заросли папоротника и дикого плюща, ветви которых нависают так низко, что полностью закрывают обзор с главного дома, создавая тоннель, скрытый от камер, охраны. Здесь тропа, изгибающаяся в сторону, уводящая от стен особняка, к служебной дороге, ведущей на шоссе – идеальное укрытие, идеальный путь для бегства.

Та самая тропа, по которой много лет назад моя мать ушла, когда Ольга помогла ей сбежать, и теперь, глядя на неё, понимаю, что она использовала её тогда и сделала это снова. Ощущение, словно время замкнулось в круг, и прошлое возвращается, чтобы потребовать расплаты.

Мои мышцы напрягаются, как стальные тросы, а круг на экране – поисков и мести – продолжает сужаться, но слишком медленно, как если судьба издевается надо мной, и в этот момент раздаётся звонок – холодный, резкий, как удар ножа.

– Что случилось, Вадюша? – её голос, шёлковый и ядовитый, капает в трубку, словно масло на раскалённую сковородку. – Кошка откусила твой язык? Или мне лучше сказать... киска? – и она хихикает, звуком, похожим на скрежет металла. – У твоей сестры действительно самые красивые серые глаза, точно такие же, как у тебя, и, знаешь, мне так хочется посмотреть, как они будут выглядеть в моём мартини завтра вечером, когда я буду переслушивать эту запись нашего милого разговора.

Моя хватка на телефоне усиливается до такой степени, что костяшки пальцев белеют, как мел, а кровь стучит в висках, будто барабаны войны, когда она продолжает, с ложной сладостью в голосе:

– Но спасибо тебе за этот очаровательный телефонный секс, Вадим, нужно повторить как-нибудь снова, а в следующий раз я позволю тебе послушать, как играюсь со своими новыми игрушками – у меня такое чувство, что обе они умеют кричать очень громко.

Тут связь обрывается, оставляя после себя тишину, густую и липкую, как смола, и я кричу:

– Светлана! – но это бесполезно.

Двадцать четыре часа на то, чтобы вернуть Библию архиепископа, или моим близким придётся страдать. Ту книгу, в которой содержится всё необходимое, чтобы уничтожить операции Кулагина: годы финансовых записей, имена коррумпированных чиновников, доказательства маршрутов торговли людьми по трём континентам; документы, способные разрушить империю, построенную на крови, страхе и предательстве.

С ней – и с тем соглашением, которое я только что заключил с Лизой – у меня, наконец, появляется шанс положить конец его царству террора; шанс, за который я боролся годами, за который умерла Ирина, за который страдали сотни невинных, но какой ценой? Если отдам её – это будет равносильно капитуляции, предательству всех тех, кто верил в меня и погиб, надеясь на справедливость. Женщины, попавшие в сети Кулагина, останутся там навсегда без всякой надежды на спасение. Но если я этого не сделаю – если оставлю близких в руках Светланы, этой психопатки, которая получает удовольствие от страданий, – тогда стану тем, кого всегда ненавидел: тем, кто жертвует своими же ради «большего блага».

Глава 3

Катя

Сердце не просто падает, оно проваливается в ледяную пустоту. В прямоугольнике света, вырезанном в стене контейнера, застывает тёмный силуэт. Светлана. Вокруг – хищные тени её людей, и в руках каждой поблёскивает вороненая сталь.

– Выходите! – голос этой женщины – лязг металла по стеклу, безэмоциональный и окончательный.

Тишина после её слов звенит так громко, что закладывает уши. Женщины вокруг меня вжимаются друг в друга, превращаясь в единую дрожащую массу. Их страх становится осязаемым, он висит в спертом воздухе, как туман. Усмешка, тронувшая губы Светланы, – это трещина в леднике, обещающая лавину.

– Все пошли вон, суки тупые! – цедит она сквозь зубы.

Но женщины, парализованные ужасом, не двигаются.

Светлана устало вздыхает – так делают, когда надоедает непослушное животное. Короткий кивок одному из мужчин. Грохот выстрела бьёт по ушам, по стенам, по нутру. Женщина у входа складывается, как сломанная кукла. На её серой блузке распускается алый, уродливый алый цветок. Тут же воздух разрывает хор визгов – тонких, отчаянных, бьющихся о рифлёный металл, как стая обезумевших птиц.

Голос Светланы снова впивается в этот хаос, и плотина прорывается. Женщины валят наружу, спотыкаясь, отталкивая друг друга, лишь бы не видеть, не быть рядом с телом, которое ещё секунду назад было одной из них. Рука Арины в моей – ледяные тиски. Я смотрю в её глаза, штормовые, серые, как у Вадима, и вижу в них отражение собственного первобытного ужаса.

Стискиваю её пальцы, посылая безмолвный сигнал: «Я здесь». Но какой в этом толк, если меня саму трясёт? Привычная тяжесть маминой цепочки на шее исчезла. Её растоптал каблук Светланы, и вместе с ней в пыль превратилась последняя иллюзия защиты.

– Гриша, этих ко мне, – лениво бросает Светлана, указывая на нас. – Мои особенные гости.

К нам движется гора мышц и ярости, увенчанная чудовищным шрамом. Бельмо на слепом глазу делает его похожим на мифического циклопа. Ноги сами хотят сделать шаг назад, но рука Арины – якорь, держащий меня на месте. Я не брошу её. Не могу.

Жестокая улыбка снова появляется на лице Светланы, когда она видит наши сплетённые пальцы.

– Как мило. Воришка защищает котёнка, – идеальный ноготь царапает мою щеку, оставляя огненный след. – Только это вас не спасёт.

Что-то сбоку заставляет меня обернуться. Кровь превращается в ледяную крошку. Остальных женщин гонят к бетонной коробке здания. Гонят, как скот на бойню, подталкивая прикладами. Одна падает. Её вздергивают за волосы, и истошный крик боли режет воздух.

– Что ты с ними делаешь? – хриплю я, ненавидя себя за то, что голос дрогнул.

Улыбка Светланы становится хищной.

– Готовлю товар. Ломаю. Чтобы выбить дурь и всякую надежду на спасение. Это бизнес, – её слова – физические удары. Внутри всё кричит: «Они не товар! Они люди! У каждой из них была своя жизнь, мечты, смех!» Были…

– Поначалу все упрямятся, – доверительно сообщает Светлана, упиваясь моим бессильным гневом. – Но в итоге каждая находит своё место. Всегда, – она поворачивается к своему церберу. – Гриша, можешь идти. Развлекись. Ты заслужил.

Тяжёлая поступь удаляется к зданию, откуда уже доносятся приглушённые крики. Меня мутит. Взгляд Светланы снова впивается в глаза, изучая багровые следы пальцев Вадима на моей шее.

– Пойдёмте, – мурлычет она. – Не будем испытывать моё терпение.

Рука Арины мелко-мелко дрожит. Я сжимаю её изо всех сил, пытаясь стать для неё скалой, хотя сама чувствую себя песком. Мы идём к низкой железной двери в основании здания. Ржавые петли визжат, когда она открывается.

– За мной, воришка, – манит она нас во тьму. – И держи своего котёнка крепче. Будет обидно, если он потеряется в темноте.

Притягиваю Арину к себе, и мы делаем шаг в преисподнюю. Ступени ведут вниз, в сырой, холодный мрак, пахнущий плесенью, страхом и безысходностью. Крики наверху становятся глуше, превращаясь в далёкое, почти неразличимое эхо.

Тяжёлая стальная дверь за нами захлопывается с оглушительным грохотом, отрезая нас от мира. На секунду мы тонем в абсолютной темноте, пока под потолком не вспыхивают, моргая, бездушные флуоресцентные лампы. Их мертвенный свет заливает комнату, и моё бешено колотящееся сердце на миг замирает от… обыденности. Это место до смешного нормальное. Пыльный офис в подвале: потрёпанный стол, пара старых картотечных шкафов, кулер для воды в углу, покрытый слоем забвения. Только глухие, доносящиеся сверху крики женщин служат чудовищным напоминанием, что здесь нет ничего нормального.

– Садитесь, – Светлана кивает на два стула перед столом, который, очевидно, принадлежит ей.

Я помогаю Арине опуститься, не разжимая пальцев. Её ладонь ледяная и липкая от пота, тело – натянутая струна. Она же совсем ребёнок. Её не должно быть здесь. Никого из нас не должно.

– Вадим придёт за нами, – говорю, и собственный голос удивляет своей твёрдостью. – Он разнесёт это место по кирпичику.

Смех Светланы – звон осколков стекла.

– О, я на это и рассчитываю, моя маленькая воровка, – она грациозно присаживается на край стола, демонстративно закинув ногу на ногу. – Почему, ты думаешь, я позволила ему себя найти?

Глава 4

Вадим

Вдалеке, словно призрак в тумане, из темноты поднимается бетонное здание – именно туда и ведёт отслеживаемый сигнал местоположения Светланы. Я так сильно сжимаю руль, что костяшки пальцев белеют, останавливая машину. Позади меня две другие тачки повторяют наш манёвр.

Рука до сих пор болит, но эта боль помогает мне сосредоточиться.

– Выходим, – приказываю своим людям. – Дальше пешком.

Не проходит и пяти минут, как мы подкрадываемся сквозь дождь, и я оцениваю обстановку. У входа трое охранников стоят и курят. Катя и Арина должны быть внутри. Они обязаны быть там.

– Готовы? – спрашиваю своих людей.

Кивки со всех сторон. Хорошо. Это мои самые преданные боевики, отобранные лично за свою жестокость. Мне не придётся повторять приказ дважды.

– Замочить их всех, – приказываю. – Каждый, кто окажется между нами и этим зданием – труп.

Мои люди рассыпаются, достав оружие. Охранники едва успевают потянуться за своими пистолетами, когда мои боевики открывают огонь. Три тела падают на землю, а над головой гром перекатывается по небу. Мы устремляемся к зданию. Где-то внутри психопатка Светлана, вероятно, получает удовольствие от всего этого.

Внезапно распахивается главная дверь, и вооружённые люди хлынули наружу, держа оружие наготове. Ещё больше головорезов Кулагина, которые прибежали на шум стрельбы. Я насчитываю минимум двенадцать человек.

– Мочить! – снова приказываю.

Мои люди занимают позиции за любым укрытием, которое могут найти, открывая ответный огонь. Воздух наполняется треском выстрелов и стонами умирающих. Но я продолжаю двигаться вперёд, шаг за шагом. Ничто не остановит меня от выполнения этого здания. Никто не помешает мне добраться до Кати и Арины.

Первая волна быстро падает под нашими координированными ударами. Я переступаю через тела и распахиваю дверь. Мои парни следуют по пятам. Изнутри раздаётся новый залп огня. Я ныряю за бетонную колонну, пули щелкают по краям. Мигающие красные лампы над головой создают причудливые тени на полу склада.

Женский крик прорезает звуки стрельбы. Осторожно выглядываю из-за колонны и вижу одного из людей Кулагина, который тащит вперёд перепуганную женщину, используя её как живой щит. Мой палец замирает на спусковом крючке – нет чистого выстрела, слишком велик риск попасть в неё.

Выстрел. Женщина падает. Ещё один. И ещё.

– Чёрт! – ругаюсь, поняв, что происходит.

– Бейте, если есть возможность! – приказываю своим людям. – Не давайте им убивать больше!

Я перемещаюсь от укрытия к укрытию, ищу безопасные места. Ещё один крик обрывается выстрелом. Эти животные систематически уничтожают всех, кто может свидетельствовать против них. Замечаю движение слева – один из людей Кулагина направляет пистолет на голову другой жертвы. Моя пуля пробивает ему висок, прежде чем он успевает нажать на курок. Его жертва падает, находясь в шоке, но живая.

Но за каждого спасённого – ещё одно убийство. Каждый выстрел кажется мне личным провалом. Эти женщины были предназначены для спасения, а не для резни! Продвигаюсь вперёд, пригибаясь, ищу хоть какой-то знак Кати или Арины среди хаоса. Бетонные стены усиливают каждый выстрел и крик, создавая адский гул.

Внезапно замечаю движение. Еще один из людей Кулагина хватает молодую женщину, используя её как живой щит. Его глаза дикие, полные отчаяния. Он знает, что загнан в угол.

– Отойди! – кричит он, прижимая пистолет к виску девушки. Та всхлипывает, слёзы катятся по лицу.

Держу его на прицеле, ищу возможность. Его плечо немного открывается, пока он перехватывает девушку. Стреляю. Пуля пробивает вонзается в его тело. Он кричит, выпуская заложницу, и падает на пол. Его пистолет отлетает по бетонному полу. Пинком отбрасываю оружие в сторону и наступаю сапогом на раненое плечо:

– Где они? – требую ответа. – Где моя жена? Где моя сестра?

Он плюёт мне под ноги:

– Пошёл ты!

Палец снова замирает на спусковом крючке, ярость клокочет внутри. Но в уголке зрения замечаю женщин, прижавшихся к стенам, наблюдающих с ужасом. Не могу казнить его перед ними. Они и так видели достаточно насилия сегодня ночью.

– Выведите их отсюда, – приказываю одному из своих парней. – Вызовите скорую. Убедитесь, что о них позаботятся.

Хватаю раненого за воротник и тащу его к выходу:

– Оттащите этого ублюдка наружу, – говорю другому своему человеку. – И сделайте всё быстро.

Продолжаю обыск помещения, сердце колотится с каждым шагом, с каждой женщиной, которая не оказывается Катей. Одни прижимаются к стенам, дрожа. Другие лежат неподвижно на полу. Мои люди выводят выживших, а я иду глубже внутрь.

– Катя! – мой голос эхом отражается от бетонных стен. Ответа нет.

Нет… Начинаю проверять тела, переворачивая каждое дрожащей рукой. Темноволосая, не блондинка. Неверное телосложение. Слишком высокая. Каждый труп, не принадлежащий ей, приносит и облегчение, и растущую панику. Где же они могут быть?

– Вадим Петрович, – окликает меня один из моих людей. – Мы прочесали всё здание. Её здесь нет.

Глава 5

Катя

К тому времени, как мы возвращаемся в Панкратион, за горизонтом поднимается солнце необычайно ясного дня. С того места, где стою в холле, я наблюдаю, как Арина проводит пальцами по перилам лестницы. Её движения так идеально повторяют жесты Вадима, что у меня перехватывает дыхание. Та же грация в каждом движении, то же осознанное спокойствие. Но её лицо другое. Всё, кроме глаз.

Резкий звук разбившейся фарфоровой посуды заставляет нас обоих вздрогнуть. Елена Феликсовна застыла в дверном проёме, ее обычно собранное лицо искажено шоком. Осколки чайного сервиза разбросаны у ног, тёмная жидкость растекается по мраморному полу.

– Боже мой, – шепчет она, прижав дрожащие пальцы к губам. Её взгляд не отрывается от лица Арины. – Не может быть…

Сестра Вадима неловко съёживается под пристальным вниманием, но я делаю шаг ближе, готов вмешаться, если понадобится. Однако домработница уже бросается вперёд.

– Полина, это ты? – выдыхает она, протягивая дрожащие руки к лицу девушки. – Нет… не может быть…

Арина делает испуганный шаг назад:

– Простите, мы знакомы?

– Прости меня, девочка, – голос Елены Феликсовны дрожит. – Я знала твою маму, когда она впервые пришла в этот дом, – её взгляд становится отсутствующим. – Ты так на неё похожа.

– Вы знали мою маму? – мягко спрашивает Арина. – Здесь? В этом доме?

Домработница кивает, слёзы свободно стекают по её щекам:

– Знала, девочка. Знала.

Когда Елена Феликсовна отходит, вытирая солёную влагу, Арина поворачивается к тому месту, где стоим мы с Вадимом.

– Где я? – её штормовые серые глаза – такие же, как у брата, – вопросительно перебегают между нами. – Что это за место?

Вопрос зависает в воздухе. Я смотрю на Вадима, но его челюсти сжаты, плечи напряжены до предела.

– Панкратион, – наконец произношу я, чувствуя, как тяжело звучит это имя. – Это… – замолкаю, не зная, как объяснить это сооружение боли и власти.

– Дом твоего брата, – мягко и решительно заканчивает за меня Елена Феликсовна. Она опускается, чтобы собрать осколки посуды, руки всё ещё немного дрожат.

– Дом человека, который меня создал, – резко поправляет Вадим, и эти слова ломаются, словно лёд на весенней реке. – Петра Морозова.

Я смотрю, как Арина переваривает информацию, её нежные черты – такие же, как у Полины, – искажаются от непонимания.

– Но мама никогда не говорила об этом… – девушка останавливается, судорожно сглатывая. – Она никогда ничего не рассказывала.

– Нет, – тихо говорит Вадим. – Не говорила.

Тяжесть невысказанных слов давит на всех нас. Я беру Вадима за руку, наши пальцы переплетаются. Он сжимает мои так сильно, что почти больно, но не отпускаю.

– Может быть, – осторожно предлагает Елена Феликсовна, – вашей сестре нужно отдохнуть? Или поесть? У всех был долгий день.

– Нет, – твёрдо отвечает Арина, не отводя взгляда от Вадима. – Я хочу знать, почему мама никогда не говорила об этом месте. Почему она никогда не говорила о тебе.

Я вижу внутреннюю борьбу на лице Вадима. Его лицо напрягается, как и всё тело.

– Потому что это… – его голос затихает. Он смотрит на изысканные стены вокруг, будто видит призраков, которых я не могу разглядеть. – Это место боли и страдания.

Брови Арины сходятся вместе.

– Я не понимаю, – говорит она.

– Ты и не должна, – голос Вадима становится жёстким. – Тебе нужно только знать, что для неё это была тюрьма. Кромешный ад, – и после сказанного он останавливается, явно борясь с тем, сколько можно рассказать своей молодой сестре.

Я снова беру его за руку. Наши пальцы переплетаются, он сжимает их достаточно сильно, чтобы я почувствовал лёгкую дрожь, которую Вадим пытается скрыть. Прикосновение успокаивает его, и часть напряжения покидает сильное тело.

– Есть причина, почему мама никогда не говорила об этом месте, – продолжает он мягче. – Причина, почему построила новую жизнь далеко отсюда. Воспоминания, связанные с этими стенами… – он глубоко вдыхает, – лучше оставить их в прошлом.

Я чувствую, как Вадим сильнее сжимает мою руку, когда голос Арины звучит резко, полный гнева и страха:

– «Лучше оставить в прошлом»? Меня запихнули в контейнер вместе с тридцатью другими девушками. Они застрелили одну из них прямо перед нашими глазами, просто чтобы показать, кто здесь главный! – её голос срывается. – А та женщина… заставила нас слушать, как… – она судорожно глотает, – как её люди издевались над ними наверху!

Рука Вадима дрожит в моей. Мягко сжимаю её, пытаясь дать ему силы для того, что должно случиться дальше.

– Разве ты не заслуживаешь знать, почему мама ничего мне о тебе не рассказала? – требует Арина. – Что здесь случилось такого ужасного, что она полностью решила стереть это из памяти?

Молчание между ними растягивается. Я смотрю, как Вадим думает, подбирая слова. Наконец, он начинает говорить:

– Тридцать шесть лет назад маму привезли в этот дом против её воли, как рабыню, – вижу, что каждое слово даётся ему с трудом. – В результате на свет появился… я.

Глава 6

Вадим

В предрассветной тишине, когда часы едва перевалили за четыре утра, Дамир ступил в мой кабинет. Тени под его глазами, словно мазки угольной краски, выдавали бессонную ночь, полную теней и крови.

– Хорошие новости? – мой голос прозвучал устало, почти без надежды.

– Лучшие из возможных, – в его тоне мелькнула редкая искра удовлетворения, словно луч, пробившийся сквозь грозовые тучи. – Склады на причалах ещё гудели, когда мы их накрыли. Нашли контейнеры, набитые женщинами, которых готовили к «распределению». Больше сотни.

Я оторвался от бумаг, разбросанных по столу, и взглянул на него, чувствуя, как внутри шевельнулась тень облегчения.

– Сколько людей Кулагина?

– Двадцать три. Всех убрали, – лицо Дамира ожесточилось, глаза сверкнули холодной сталью. – Эти твари даже не успели понять, что на них обрушилась буря, пока их не смело.

Мои пальцы невольно коснулись повязки на руке, где кожа ещё хранила память о боли. Я молчал, переваривая услышанное.

– А женщины? – спросил, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– В основном азиатки, немного казашек, насколько я смог понять, – Дамир сжал челюсти, словно сдерживая гнев. – И больше киргизок, чем обычно.

Я откинулся на спинку кресла, устремив взгляд в потолок, где трещины в штукатурке складывались в мрачные узоры. Спасено больше ста женщин. Это должно было ощущаться как победа, как триумф. Но в груди зияла пустота, и я знал почему. Перед глазами вставали лица тех, кого мы не успели вытащить. Тех, кого использовали как живые щиты. Тех, чьи крики до сих пор эхом отдавались в моей голове, пока их жизни гасли, ускользая из моих рук.

– Ты как? – голос Дамира вернул меня в реальность.

Я провёл пальцем по краю пустого бокала, стоявшего на столе, словно надеясь, что холодное стекло остудит бурю внутри.

– Только плохие новости, – ответил, и слова упали тяжело, как камни. – Начнём с того, что Ольга переметнулась к Кулагину.

– Что?! – Дамир выпрямился, его глаза вспыхнули недоверием. – Ты уверен?

– Уверен, потому что она вывела Катю из Панкратиона тем же путём, что и мою мать тридцать шесть лет назад, – я сглотнул горечь, что жгла горло. – Через заднюю дверь оранжереи. Единственное слепое пятно наших камер.

– Прямо в лапы Кулагина и его психопатки-дочери, – Дамир помрачнел, его голос стал низким, почти рычащим. – Сука!

– Это ещё не всё, – я наклонился вперёд, сцепив руки так крепко, что костяшки побелели. – Светлана знала, как меня достать. Знала, что вычислю звонок. Знала, что кинусь за ней, как последний идиот, стоит ей лишь намекнуть на угрозу Кате.

– Она расставила для тебя ловушку, – Дамир смотрел на меня, и в его взгляде читалось что-то среднее между сочувствием и предупреждением.

– И почти поймала, – признался я, чувствуя, как слова царапают горло.

Дамир вздохнул, провёл рукой по волосам, словно пытаясь стряхнуть тяжесть этого разговора.

– Светлана хитрее своего отца, – сказал он тихо. – Возможно, всё это время мы её недооценивали.

Я не ответил. Мои мысли, словно заевшая пластинка, возвращались к синякам на шее Кати – отметинам, которые оставил сам. Фиолетовые тени на её нежной коже, словно клеймо моей вины, преследовали, отравляя каждую минуту. Я закрыл глаза, но образ не исчезал. Её взгляд, полный боли и чего-то ещё, чего не мог разгадать, жег сильнее, чем любая пуля. Вспомнилось, как её рука скользнула в мою, когда уезжала Арина. Простой жест, почти механический. Пальцы переплелись, но в них не было той искры, той неуловимой связи, что когда-то казалась нерушимой. Это было пусто, холодно, как будто между нами выросла стена из стекла.

– Отчёты подождут до завтра, – сказал я Дамиру, и голос прозвучал грубее, чем хотелось. – Мне нужно… – я замолчал, не найдя слов. Что мне нужно? Прощение? Оправдание? Сострадание, которого недостоин? Внутри всё сжалось, и я не знал, как выдохнуть эту тяжесть.

Дамир кивнул, его взгляд смягчился, словно он понял то, что я не смог высказать.

– Кстати, я нашёл кое-что ещё, – он поднялся со стула, и в его движениях появилась осторожная решимость. – Подумал, тебе захочется это вернуть, – он достал из кармана что-то маленькое, и в тусклом свете лампы предмет блеснул, словно осколок звезды. Я замер, не сразу поняв, что передо мной. Но когда узнал, сердце ухнуло вниз, будто в пропасть. Цепочка. Та самая, что принадлежала матери Кати. Тонкая, изящная, она была порвана, металл перекручен, словно его рвали с яростью. Один бриллиант треснул, другой исчез, оставив лишь пустую оправу. Я взял её в руку, и острые края впились в кожу сквозь повязку – туда, где Катя укусила меня, защищаясь. Боль от укуса слилась с новой, острой, как нож. Я вспомнил её глаза – те самые, что загорелись надеждой, когда вернул ей этот кусочек её матери, эту хрупкую нить, связывавшую с прошлым. Теперь вещица лежала в моей руке, разбитая, уничтоженная. Как всё, к чему прикасаюсь.

– Где это было? – мой голос дрожал от едва сдерживаемой ярости.

– На причале, – Дамир говорил ровно, но я чувствовал, как он старается не подливать масла в огонь. – Похоже, кто-то раздавил её нарочно.

Светлана. Имя вспыхнуло в моём сознании, как молния. Кто ещё способен на такой холодный, расчётливый удар? Это был её почерк – жестокий, точный, бьющий прямо в сердце. Всё ради того, чтобы ранить Катю. Чтобы сломать её… как я.