"Горын и Морская"

АТЛАНТ. МОРСКАЯ. ГОРОД.

"Угнетение порождается общепринятыми нормами жизни и теми лицами, для которых существование сводится к этим нормам".

Борис Виан, "Осень в Пекине".

"Я грежу о веке, когда Бог родится заново, когда во имя его люди станут сражаться и убивать друг друга так же, как ныне - и еще долго в будущем -- они будут сражаться и убивать друг друга во имя хлеба насущного. Грежу о веке, когда труд будет предан забвению, а книги обретут подобающее им в жизни место, о веке, когда, может статься, книг вовсе не будет, за исключением одной, всеохватной, -- Библии. Ибо в моих глазах книга -- это человек, а моя книга -- не что иное, как я сам: косноязычный, растерянный, бестолковый, похотливый, распущенный, хвастливый, сосредоточенный, методичный, лживый и дьявольски правдивый -- словом, такой, какой я есть".

                                                      Генри Миллер, "Черная весна".

АТЛАНТ

Звук огромного медного гонга разбил тишину на множество мельчайших осколков. Падая на землю, они рассыпались в пыль. И если во время было нагнуться и взглядом найти границу света и тени, то можно было увидеть, как они при ударе о землю разлетаются на пылинки. Звук поплыл по безбрежным коридорам. Он обволакивал статуи великих воинов, плавно огибал массивные колоны. Наконец, он вырвался наружу и сразу заполнил собою все пустое пространство площади перед дворцом. Это напугало птиц. И они шумной стаей, в испуге и как-то нервно, сорвались с парапета над колонами. Многочисленное хлопанье их крыльев на миг заглушило тяжелый плывущий звук гонга. Во внутреннем дворике одного из строений дворца возле небольшого фонтана, погрузив в него ноги, сидел могучий муж. Его широкая спина была согнута. А, словно сплетенные из корабельных тросов, руки безжизненно висели, доставая до земли. Так, что пальцы погрузились в пыль. Услышав гонг, он вздрогнул. Будто ожившая скульптура он медленно поднялся. Его голова оказалась в тени, отбрасываемой портиком. И стало видно, что она седа, а лицо рассекли глубокие морщины. В коридоре, что вел во дворик, послышались торопливые шаги. И, через несколько мгновений, путаясь в своих юбках, вбежала служанка.

-Господин! Господин! Свершилось! - закричала она с порога.

Старик шумно вздохнул. Вздох расправил свои невидимые крылышки и отправился вверх, к небу.

- Я уже знаю, - ответил он, и голос его звучал глухо. - Я знаю,- повторил он. - Я слышал гонг. Как себя чувствует твоя госпожа?

Служанка вытирала великану ноги и завязывала сандалии. Её движения были торопливы, даже суетливы. Но лицо её светилось такой радостью, что становилось понятно - не от неуважения к господину своему она так поступает. А хочет, чтобы поскорее он отправился к супруге своей. Чтобы посмотрел на сына, что только-только огласил свое появление громким криком под сухой ладонью дворцового врача.

- Она ждет вас, господин, - ответила служанка, не смея поднять глаз.

- Как ребенок? Он закричал? - голос великана оставался глух.

- Один раз. Но как громко! - служанка всплеснула руками и затараторила. - Сразу видно: настоящий будет правитель. А потом замолчал. Смотрит так из-подо лба на всех, мол, зачем потревожили и все такое...

Старик раздраженно поднял вверх руку, давая понять, что трескотня служанки успела его утомить, и та тут же умолкла. Перстень с его безымянного пальца перекочевал в маленькую ладошку служанки. Оставить без награды первого принесшего благую (благую ли?) весть он не мог. Хотя бы потому, что был правителем. Он прошел через дворик. Вошел в коридор. Там веяло прохладой и немного сыростью. Его шаги гулко отозвались во тьме. Среди бесчисленных статуй и колон он и сам напоминал сошедшую с пьедестала статую. Он улыбнулся этой мысли. Но его лицо тут же приняло прежнюю непроницаемость.

Служанка смотрела ему в след, пока великан не скрылся во тьме коридора, потом покачала головой. Тут она вспомнила про перстень и, подхватившись, побежала хвастать о подарке своим товаркам на задний двор.

Старый гигант молча шел по коридору. Он что-то бормотал себе под нос. Но даже, если бы кто-нибудь стоял рядом, то вряд ли бы разобрал, что говорит правитель. Его шаги были степенны. Как у человека, который должен спешить, но хочет оттянуть момент встречи. Ему предстоял долгий путь. И он это знал.

ГОРОД

Самым высоким строением в городе была труба крематория. Она бесстыдно торчала прямо посередине, словно гигантская космическая стрела, пущенная рукой древнего титана. Словно пролетев сотни километров, она воткнулась в землю, а округ нее начали строить город. Кривые и узкие центральные улицы, что разбегались в разные стороны, но брали начало от крематория, весьма напоминали трещины лопнувшей от удара стрелы земли. Дополняло эффект то, что труба поднималась прямо из почвы, так как сам крематорий располагался под землей. Кому и когда взбрело строить город вокруг трубы подземного трупосжигателя (или по каким причинам его так странно расположили?) было уже не известно. Но город, не торопясь, разрастался. Хотя труба и оставалась самым высоким строением. Почему здания не строили выше этой черной, липкой от копоти гигантской кирпичной трубки тоже никто не помнил. Но отцы города традицию соблюдали свято. А когда весь город затихал, то можно было почувствовать кожей как где-то глубоко под землей, словно шевелится сонно огромный молох: открываются заслонки гигантских печей, бушует пламя, пожирая мертвую плоть и требуя еще. Ведь каждый день кто-то умирает, и кто-то рождается, чтобы потом, в конце концов, умереть. И страх пробирался в души горожан, противно нашептывая о неизбежности пути и покорности судьбе. И утром страх еще давал о себе знать не успевшим выветриться запахом паленой кости.

ПОЦЕЛУЙ. КАССЕТА №... ГОРЫН. АНТЛАНТ. ГОРОД.

ПОЦЕЛУЙ

Морская лежала на кухонном столе. Просто лежала с закрытыми глазами. Была у нее такая привычка. Кто ее знает, где подсмотрела. А спросить Горын никогда не удосуживался. Было раннее утро. Горын вошел на кухню и занялся кофе. К моменту, когда кофе стал подниматься, Морская отрыла глаза. Будто угадала. Но Горын знал - она почувствовала, что кофе приготовился по его аромату. Это была одной из её странных способностей, узнавать все обо всем по запаху. Морская радостно засмеялась. Спрыгнула со стола. Чмокнула Горына в щеку (она всегда нарушала их договоренность - и Горын был этому чертовски рад, так как сам не решался нарушить их). Потом схватила выпрыгнувший тост.

- Обожаю, когда ты готовишь кофе по утрам, - сказала она, намазывая тост джемом. - Вот если бы мы еще спали вместе, то...

- Мы же договорились, что не будем спать вместе, - перебил Горын. Он разлил черный напиток в кружки.

- Жаль, - тост громко хрустнул, когда Морская надкусила его. - Честно говоря, мне всегда хотелось спать с тобой. Мне нравится твое тело.

- Это пузо? - искренне удивился Горын.

- На мой взгляд, - Морская начала кокетливо растягивать слова. - На мой взгляд, это твоя самая аппетитная часть. - Она лукаво улыбнулась.

- Ах, ты! Маленькая испорченная лгунья! - воскликнул Горын и запустил в неё кусочком тоста. Морская радостно взвизгнула и вскинула руки вверх.

- Сдаюсь! Сдаюсь! - закричала она и тут же быстро захватила на палец немного джема и бросила им в Горына. - Вот тебе, негодный! Как ты посмел запустить тостом в свою королеву, презренный!

Вскоре весь завтрак летал по кухне. Они могли так дурачиться часами. Но в то утро все закончилось, не успев начаться. Морская вдруг обхватила шею Горына своими тонкими руками и поцеловала его в губы.

В Боге есть что-то от ребенка. Возможно, что Бог - это и есть ребенок, тогда можно было оправдать несовершенство нашего мира. Он аляповат, как фантазии ребенка. Прекрасен, как сны ребенка. Жесток, как сам ребенок. Да, наверное, Бог - это ребенок. Потому, что только ребенок для которого не существует никаких преград, никаких условностей мог потребовать, чтобы они стояли посреди их первой маленькой кухни, обнявшись и прижавшись друг к дружке губами. Они родились и умерли в один момент. Рождение и смерть в чем-то похожи. И в первом и во втором случаях это стремление из тьмы к свету. И именно в этот момент они постигли истину. О которой прочитали столько книг, о которой просмотрели столько фильмов, о которой слышали столько разговоров, но которую узнали только сейчас. Они постигли истину, но тем самым нарушили все свои договоренности.

Существование - это всего лишь игра. Игра в жизнь со смертью. На самом деле мы все мертвы. Только не знаем об этом. Потому эта игра нам удается.

Бросайте истины в огонь. Они уже ничего не стоят. Ничто не сравнится с прикосновением ее пушистых ресниц к моей щеке. Мы не придумали новых истин. И у нас давно уже не получается опираться на старые. Потому единственное откровение - ее тело в моих объятьях. Бросайте истины в огонь. Кроме любви ничего не стоит внимания. Так как абсурдно. И нелепо.

КАССЕТА №4

-... Я помню маленький комочек плоти, лежащий в кроватке. Я спал. Сквозь сон я услышал, как стукнула дверь, и моя мать сказала кому-то: "Здравствуй, милый".

Как, иногда кажется, глупо звучат слова нежности, сказанные не нами или не нам. Потом мужской голос спросил: "Он спит? - и добавил, - Пойду на него посмотрю". А голос матери ответил: "Только не разбуди". Потом я помню запахи. Терпкий запах широкого кожаного ремня. Водки. Сигарет. Любви. Уличной свежести и небритости. Меня словно погрузили в тепло. Не в то, которое я обычно чувствовал от матери. Её тепло было мягким и нежным, убаюкивающим. Это же

ощущение пронизывало меня с головы до ног. Тепло втягивало меня в себя. Укутывало в добротное шерстяное одеяло, поднимало вверх к самому потолку и приятно кололось. Видимо, я улыбнулся. Потому, что тут же надо мной раздался восторженный шепот: "Он улыбается". И шепот моей матери ответил: " Пойдем. Пусть спит. Не мешай ему. Пойдем, я по тебе соскучилась". Тепло стало удаляться. Оно еще немного повисело в воздухе. И ушло. Я не расплакался, не обиделся. Я

понял, что моей матери тоже понадобилось тепло. Ибо это оно заставляло её в соседней комнате выгибать спину и закусывать нижнюю губу. И я был горд, потому что смог это понять...- ( Слышно как затянулись сигаретой и с шумом выпустили дым в потолок). - Спасибо, что принесли сигареты. Так хотелось курить, а здесь не разрешают иметь при себе ни одной пачки.

-- Не за что. Курите. Только вы не сможете взять пачку с собой, когда пойдете обратно. Вам придется оставить сигареты здесь. Я не могу пойти на нарушение правил.

-- Ох, уж эти правила...

-- Давайте лучше поговорим о ваших воспоминаниях.

-- Они так интересны для вас?

-- Да. Расскажите, пожалуйста, о городе... Как вы его называете?