"Пять минут тишины"

"Пять минут тишины"

ПЯТЬ МИНУТ ТИШИНЫ

Оглавление

Аннотация. 3

Глава 1: Тихий городок и звонкий смех. 5

Глава 2: Гудок и Гром. 12

Глава 3: Цинк и Тишина. 24

Глава 4: Звонок из Тишины. 37

Эпилог: Две жизни в одном альбоме. 54

Глава 1: Тихий городок и звонкий смех.

Городок спал, укутанный предрассветной дымкой, словно в старую, вылинявшую, но добрую шаль. Январский мороз сковал землю, выстелив крыши домов пушистым, искрящимся под еще не взошедшим месяцем сахаром. Воздух был колючим, хрустальным, и каждый выдох превращался в маленькое облачко, медленно тающее в синеве. Деревянные дома, почерневшие от времени и непогоды, с резными наличниками, будто кружевом обрамлявшими заиндевевшие стекла, стояли тесными рядами вдоль немощеных улиц. Летом они утопали в зелени палисадников – буйствовала сирень, душистая черемуха, пестрели георгины и неприхотливые мальвы. Сейчас же сады спали под белым покрывалом, лишь голые ветви сирени, похожие на застывшие молнии, чернели на фоне снега. Улицы, вымощенные кое-где булыжником, а кое-где просто утоптанные до глиняной тверди, были пустынны и безмолвны. Лишь редкий дымок, тянувшийся тонкой серой нитью из печных труб, да отдаленный, заглушенный снегом лай сторожевой собаки нарушали эту первозданную, почти священную тишину. Запах мороза, дровяного дыма и спящей земли витал в воздухе. Это был обычный, затерянный среди бескрайних полей и дремучих лесов средней полосы России городок. Его ритм жизни задавался протяжным гудком местного завода по утрам и вечерам, сменой времен года да размеренным течением дней, похожих один на другой, как капли дождя.

В одном из таких домов, небольшом, но удивительно ухоженном, с аккуратным палисадником (летом он был настоящим праздником красок), уже бодрствовала Анна Петровна Семенова. В крохотной кухоньке, освещенной тусклой лампочкой под абажуром из желтого стекла, пахло дымком от печки и щами, оставшимися с вечера. Она стояла у плиты, помешивая в кастрюльке густую овсяную кашу. Лицо ее, еще сохранившее следы былой, девичьей красоты – высокие скулы, большие серые глаза, – было сосредоточено и отмечено глубокой усталостью. Морщинки у глаз и у рта легли рано, как вехи прожитых нелегких лет. В одиночку поднимать сына – это был ежедневный, ежеминутный труд, подвиг, не воспетый ни в каких песнях. Особенно тяжело стало, когда Андрею исполнилось шесть, и муж, Иван, нашел себе «моложе да веселее», как цинично бросил, уходя, хлопнув дверью так, что задрожали стекла в буфете. Анна Петровна тогда не упала, не зарыдала при сыне. Она сжала зубы до хруста в висках, втянула воздух полной грудью и пошла на вторую работу – уборщицей в местное ПТУ. Дни сливались в бесконечную череду: завод (она работала контролером ОТК), училище, дом, огород летом. Руки, когда-то нежные, покрылись грубой кожей, трещинками от холодной воды и хозяйственного мыла. Но дом был чист, сыт, а сын – одет и обут пусть скромно, но аккуратно.

Андрей… Ее солнышко, ее камень преткновения и опора, смысл и боль. Он словно губка впитал материнскую боль и усталость. Уже с семи лет, видя, как мать, вернувшись поздно с работы, еле волочит ноги, он старался помочь. Сначала по мелочи: дрова принести из сарая, сложить их аккуратно у печки, воду натаскать из колонки на улице в тяжелом оцинкованном ведре (ему приходилось делать несколько хододок, так как полное ведро он тогда поднять не мог), во дворе подмести. Потом научился топить печь – осторожно, под присмотром матери, разжигая лучину, подкладывая полешки. А уж на даче, за городом, в их крохотном участке земли с покосившимся домиком, он стал незаменим. Весной – помогал копать грядки, его детские руки быстро окрепли, привыкая к лопате; летом – полол сорняки, носил воду для полива из колхозного пруда; осенью – копал картошку, его азарту не было предела, когда он выкапывал крупный, ровный клубень. А еще – затопить баньку по-черному в субботу, чтобы мать могла отдохнуть и помыться после трудовой недели. Он делал это не по принуждению, а с какой-то внутренней ответственностью, словно чувствовал: он теперь главный мужчина в доме.

Школу Андрей окончил без троек, но и без особого блеска. Гуманитарные науки давались тяжело, формулы по физике путались в голове. Зато руки у парня были действительно золотые. Он мог починить сломавшуюся табуретку, подкрутить текущий кран, собрать из обрезков дерева скворечник, который висел потом у них в палисаднике. Видя это, Анна Петровна внутренне смирилась, отложив мечты об институте для сына куда-то очень глубоко. Их жизнь диктовала свои законы: нужна была твердая мужская профессия, чтобы кормить семью. «Пойду в училище, мам, – заявил он однажды вечером, когда ему было пятнадцать. Они сидели за столом, допивая чай. – Выучусь на сварщика да на водилу. Говорят, там платят хорошо. Буду тебе помогать по-настоящему». Анна Петровна вздохнула, глядя на его уже почти мужское, решительное лицо. Глаза у него были ее, серые, ясные, но взгляд – твердый, как у отца. Она кивнула, смахнув украдкой навернувшуюся слезу: «Ты у меня умница, Андрюша. Хорошая мысль. Главное – чтоб дело по душе было».

Училище №17 было тут же, в городке, в двух кварталах от их дома. Старое кирпичное здание с высокими окнами и вечно закопченными стенами в мастерских. Андрей схватывал на лету. В сварочной мастерской он стоял в тяжелой брезентовой робе, в маске с темным стеклом, и под присмотром мастера, сурового дяди Васи, учился соединять металл. Искры снопами разлетались от его уверенных движений, синее пламя резака послушно вычерчивало ровные линии на стальном листе. Мастер, ворчливый, но справедливый, только крякал одобрительно: «Не лыком шит, Семенов. Рука твердая». А за рулем старенького ГАЗ-51 на автодроме училища он чувствовал себя хозяином положения. Большая баранка послушно ходила в его крепких руках, он ловко переключал передачи, чувствуя отдачу мотора. Теорию ПДД щелкал как орешки. Через три года напряженной учебы, пропахшей машинным маслом, металлической пылью и потом, у него в кармане лежали заветные корочки: «Сварщик ручной дуговой сварки 3 разряда» и «Водитель автомобиля категории "С"». Лицо его светилось гордостью, когда он принес их домой и положил перед матерью на стол. Анна Петровна перебирала документы дрожащими руками, гладила их, как живых, и слезы радости текли по ее щекам: «Молодец, сынок! Молодец!»