"Река которая течёт вспять"

"Река которая течёт вспять"

Оглавление

Аннотация. 3

Глава 1. Долина теней и шепота воды. 5

Глава 2. Между мирами. 20

Глава 3. Жизнь на краю вечности. 34

Глава 4. Разорванная нить. 39

Глава 5. Песок сквозь пальцы. 47

Эпилог. Песок и звёздная пыль. 56

Глава 1. Долина теней и шепота воды.

На краю мира, где небо, изодранное в клочья, цеплялось за горные зубцы, словно испуганный путник за край пропасти, лежала долина — забытый всеми шов на теле земли. Здесь время сбилось с ритма, как старые часы с проржавевшими шестерёнками. Горы, окружавшие долину, были не просто каменными исполинами: за века ветры, то яростные, то льстивые, выточили из их склонов лики, напоминающие застывшие крики. Одни скалы походили на гигантских плачущих женщин с волосами из плюща, другие — на зверей, замерших в прыжке, третьи складывались в арки, будто ворота в никуда. Их поверхность, иссечённая песчаными бурями, мерцала прожилками кварца, как слезами, превратившимися в камень.

Туман здесь был не просто стихией — он был стражем. По утрам он выползал из расщелин, густой, вязкий, пахнущий сыростью пещер и тайной. Он обволакивал долину, как гнилой шёлк, скрывая её от любопытных глаз. Местные говорили, что в его молочной пелене бродят души тех, кто пытался обмануть реку: их силуэты, полупрозрачные и безмолвные, скользили меж скал, запутываясь в колючем кустарнике. Если прислушаться, можно было уловить шепот — не слова, а сам звук тоски, будто ветер, трётся о лезвие ножа.

А в центре этого забытого царства, под присмотром каменных стражей, извивалась река Ephemeral[1]. Её воды, холодные даже в полуденный зной, были настолько прозрачны, что на мелководье можно было разглядеть каждый камень на дне — гладкие, отполированные течением гальки, похожие на сплющенные черепа. Но стоило солнцу подняться выше, как река преображалась: свет, преломляясь в её глубинах, дробился на тысячи серебряных искр, будто кто-то рассыпал по воде расплавленные звёзды. В сумерках же Ephemeral темнела, становясь похожей на ртуть — тяжёлую, зловещую, готовую втянуть в себя всё живое.

Течение её было странным, почти гипнотическим. Вода не бежала, а переливалась с места на место, будто река колебалась, не решаясь выбрать направление. Местами она образовывала водовороты — небольшие, но коварные, где кружились опавшие листья и лепестки «звёздных чаш», словно река пережёвывала прошлое, прежде чем выплюнуть его обратно. По ночам, когда луна висела над ущельем, как выколотый глаз, на поверхности появлялись блики, складывающиеся в узоры: то силуэт ребёнка, то дерево с корнями в небе, то руну, значение которой забыли даже старейшины.

Говорили, что Ephemeral родилась из слёз богини, потерявшей дитя. Её слезы, падая на камни, разъедали их, пока не проложили русло, а потом наполнили его печалью, густой, как смола. Поэтому река и текла вспять — пыталась вернуться к истоку, к той самой скале, где когда-то плакало божество. Но петля времени затянулась туже удавки, и теперь вода, шипя от бессилия, лизала камни, оставляя на них налёт, похожий на иней из осколков воспоминаний.

Ветер здесь дул всегда — то приглушённый, как дыхание спящего зверя, то взвывающий, словно оплакивающий чью-то погибшую надежду. Он приносил с вершин запах снега, которого никто никогда не видел, и уносил в ущелья обрывки разговоров, сказанных в хижинах Ветрены. Иногда, если долго смотреть на воду, можно было заметить, как ветер рисует на поверхности реки буквы древнего алфавита — послания, которые никто не смел прочесть.

Вода Ephemeral была холоднее льда — не просто леденящей, а живой холодностью, будто река пила дыхание вечной зимы из трещин в глубинах земли. Прикосновение к её поверхности оставляло на коже жгучие следы, словно тысяча игл впивалась в плоть, а затем онемение, медленное и неумолимое, будто сама смерть целовала пальцы. Но стоило отпрянуть, как взгляду открывалось невероятное: сквозь толщу воды, прозрачной, как слеза ребёнка, виднелось дно. Каждый камень, каждый изгиб песчаной косы, каждый обломок ветви, утянутый течением, — всё это было видно так отчётливо, будто река вовсе не имела глубины, а была лишь стеклянным листом, наброшенным на мир.

Но солнце преображало её. Когда первые лучи касались воды, Ephemeral вспыхивала. Серебряные блики, рождённые не отражением, а будто изнутри, начинали пульсировать, словно в недрах реки горел гигантский тигель, где плавили металл, украденный с луны. Эти всполохи не просто светились — они танцевали, переливаясь оттенками: то мерцание стального клинка, то глубина жемчужной раковины, то холодный блеск расплавленного зеркала. Порой казалось, что под водой шевелятся тени — огромные, бесформенные, как будто сама река пыталась вылепить из света фигуры забытых богов или порождения собственных снов.

Течение Ephemeral не подчинялось законам земли. Она не бежала к океану, а извивалась меж гор, словно змея, загипнотизированная собственной силой. Её русло петляло, закручиваясь в спирали, образуя петли, которые почти соприкасались, будто река пыталась укусить собственный хвост. В тех местах, где вода встречалась сама с собой, рождались странные явления: звуки, похожие на скрежет зубов, вспененные водовороты, втягивающие в себя птиц, осмелившихся пролететь слишком низко, и мерцающие над поверхностью миражи — города из пепла, леса с листьями из костей, лица тех, кого давно не было.

Местные шептались, что Ephemeral — не река, а змея, древняя и безумная, проглотившая само время. Её чешуя, говорили они, это блики на воде, каждый из которых — обман, искушение, ложная надежда. «Она сожрала минувшее, — бормотали старики, — и теперь изрыгает его обратно, но только осколками». Те, кто долго смотрел на её мерцание, начинали видеть в воде отражения не своего лица, а чужих жизней: ребёнка, который вот-вот упадёт в колодец, влюблённых, целующихся под вишней, старухи, роняющей последнюю монету в грязь. Ephemeral заставляла верить, что эти мгновения можно изменить — стоило лишь шагнуть в воду, подняться вверх по течению…