Р.И.Н.Г. Между нами

Пролог

День Всех Влюбленных обрушился на меня не розовым туманом, а сокрушительным откровением. Вернее, не сам праздник, а приглашение на ужин, а затем — на привычное, но от этого не менее будоражащее свидание с Ним. С тем самым мужчиной, от чьего присутствия я дрожала, как натянутая струна, и чья незримая аура власти и непостижимого обаяния сводила с ума еще до первого прикосновения.

После легкой эротической игры за столом, мы оказались в спальне. Снова в этой зашторенной комнате, пропитанной густым ароматом сандала и неуловимой пряностью, мгновенно расслабляющей и обостряющей мои чувства.

Мой «инструктор любви». Так мысленно окрестила этого невозможно притягательного мужчину в попытке приручить собственный ужас, еще в тот первый раз, когда по воле отца он остался со мной один на один в кабинете. Богатый, влиятельный, с ледяными, пронизывающими насквозь глазами и руками, знающими цену каждой секунде. Тогда я дрожала, как осиновый лист, едва не задыхаясь от паники. Теперь… Теперь наши встречи стали странной обыденностью, ритуалом, где смешались боль, стыд, невероятное наслаждение и отчаянная надежда. Я снова стояла посреди знакомой полутьмы. Повязка из черного шелка плотно давила на глаза, мешая видеть, зато обоняние и осязание будоражили фейерверком ощущений.

Память услужливо подкидывала детали окружающей обстановки: контур тяжелого кресла у окна, на спинку которого он всегда небрежно бросал свой галстук — шелковую змею, хранящую тепло его шеи. И образ кровати. Огромной, царственной, застеленной чёрным покрывалом с вытканной золотом пантерой. Зверь словно замер в прыжке, оскалившись — вечный страж этой горизонтальной святыни.

Именно здесь, на мягкой перине, под властными и терпеливыми руками своего личного морока я впервые познала высшее напряжение плоти и остроту наслаждения, оставаясь при этом… нетронутой. Девственницей. Таково было категоричное условие отца: «Выдрессируй её тело, пробуди спящую в ней женщину. Но сохрани невинность. Она нужна другому». И я, не решаясь выступить против, молчала. Соглашалась на всё, предавая саму себя, так как боялась за свою жизнь. Таким образом снова и снова оказывалась в опытных руках предписанного мне «инструктора», и сама не заметила, как влюбилась.

Теперь было поздно идти на попятный. Каждая клеточка моего тела уже кричала о его присутствии. Тяжелый, насыщенный мужской аромат — дорогой парфюм, смешанный с теплом кожи — заполнял пространство. Чувствовала рядом монолитное горячее тело. Слышала его ровное, глубокое дыхание, контрастирующее с моим прерывистым, почти истеричным всхлипом. Знакомый страх сжимал горло — страх неизвестности, страх подвоха, страх собственного неконтролируемого отклика. С ним я открыла в себе вулкан чувственности, стала зависимой от его прикосновений, от его низкого голоса. И слишком хорошо понимала, ради чего это всё — ради будущего в постели ненавистного старика.

Он замер позади, как тот самый хищник с покрывала на кровати. Мурашки побежали по спине ледяными ручейками, а дыхание прервалось. Жар, исходивший от него, обжигал мою обнаженную спину сквозь тонкую ткань топа. Я застыла, обратившись в слух, в ожидание. Сильные шероховатые пальцы едва коснулись чувствительной кожи у ключицы. Легкое движение — и тонкая бретелька топа съехала с плеча. Другой рукой он проделал то же самое. Ткань мягко собралась у талии.

Я вздрогнула, ощутив скольжение влажного языка по коже и лёгкие завораживающие поцелуи…

Шероховатые подушечки сильных мужских пальцев, медленно, исследуя, двинулись к моему локтю. Потом ниже, по нежной внутренней стороне руки. Каждый мой нерв под кожей взрывался сигналом тревоги и восторга.

Аврамов взял мою дрожащую ладонь. Его пальцы — уверенные, властные — медленно переплелись с моими и сжали с нежностью, граничащей с обладанием. Затем нырнули глубже в ладонь, к чувствительному центру, и так же медленно отступили, оставляя за собой ручейки пламени. И снова погружение: томительное, невыносимо медленное, завораживающее.

У меня вырвался судорожный вздох. Знакомое тепло разлилось внизу живота, предательски повлажнело в сокровенном месте. Реакция мгновенная, рефлекторная, стоило лишь подумать о нём, а уж тем более — столь явственно почувствовать его близость. Раньше я зажималась. Отшатывалась. Пыталась вырваться, мотая головой, возводя стены стыда и страха. Теперь… Теперь я стояла, затаив дыхание, и жаждала каждого неуловимого движения его рук, каждого тихого слова, сорвавшегося с чувственных губ. Давно поняла, что это не просто зависимость. Это любовь. Глупая, безнадежная, запретная. Второй величайший проступок в моей некогда тихой размеренной жизни.

Хотя…

Ладонь Аврамова легла на моё бедро, чуть выше колена. Кожа под его пальцами вспыхнула. Я рвано вдохнула, стоя перед ним в одних лишь кружевных трусиках. До нижнего белья разделась по его приказу сразу, как вошла. Позволила завязать глаза — «чтобы чувствовать, а не видеть». И теперь трепетала, как птица в силках, улавливая только ему присущий аромат: смесь дорогого парфюма, кожи и чего-то неуловимого, свойственного лишь ему. Томилась в мучительном ожидании под прикосновениями опытных рук, которые уже скользили по изгибам талии, впадинке на пояснице.

Он знал моё тело лучше меня. Властные пальцы нырнули под тонкое кружево трусиков, лёгкая щекотка сменилась сладостью от нежных, целенаправленных поглаживаний. Коснулись сокровенного бугорка. Поиграли с ним — ласково и настойчиво. Наслаждение, тугое и горячее, раскручивалось внутри по спирали, вытесняя мысли и заставляя ёрзать на месте, теряя опору.

До боли вонзила ногти в ладони.

Прикусила губу, пытаясь сдержать стон.

Кто бы мог подумать, что во мне жила эта женщина, способная стонать от сладострастия, жаждать этой изощрённой, сверхэротичной пытки? Жаждать большего, чем его скользящие поцелуи в шею, чем его властные руки.

Намного больше…

— Такая влажная… — его низкий смешок опалил ухо, а пальцы, сильные и неумолимые, нырнули глубже, скользнув между уже мокрых складок. Проникновение неглубокое, на грани дозволенного, но невыносимо волнующее. Они скользнули назад, к входу, и снова глубже, с нарастающим давлением.