Радужный дом под свинцовым небом

Пролог.

Приморский городок Черногорск. 1937 год.

Ветер с моря нёс с собой солёную свежесть, смешанную с запахом водорослей, смолы и старой рыбацкой снасти. Он гулял между покосившимися домиками, шевелил выцветшие занавески, заставляя их биться о рамы, как тревожные флаги. На обрыве, где земля резко обрывалась вниз, к пристани, стояла Лидия Воронцова. В руках она сжимала краешек платка — тот самый, с вышитыми васильками, что Арсений подарил ей в день свадьбы. Ткань была шершавой от частых стирок, но она всё ещё хранила тепло тех лет, когда всё только начиналось.

Внизу, по узкой тропинке, петляющей между валунов, выбеленных солнцем и ветром, спускался её муж. Его силуэт то появлялся, то исчезал за каменными глыбами, и каждый раз, когда он пропадал из виду, Лидия задерживала дыхание. Она ждала — вот сейчас он обернётся, как всегда, сорвёт фуражку с головы, размахнётся ею и крикнет что-нибудь вроде: "Эй, красавица, не скучай!" — от чего даже самые угрюмые соседи невольно улыбались.

— Вернусь к ужину! — донёсся снизу его голос, перекрывая шум прибоя. Арсений остановился, поправил фуражку, и Лидии показалось, будто он споткнулся. Но нет — просто замер на мгновение, будто что-то вспомнил. — Не скучай без меня! — добавил он, и в его голосе прозвучала знакомая, тёплая насмешливость. Но сегодня в ней было что-то ещё — лёгкая хрипотца, будто он говорил сквозь зубы.

Лидия засмеялась, но смех оборвался, застряв в горле комком. Она провела ладонью по лицу — пальцы дрожали, хотя в этом не было никакого смысла. Арсений часто уходил в море — то за рыбой, то с грузом для соседних деревень. Каждый раз она провожала его взглядом, каждый раз сердце сжималось от тревоги, но никогда — никогда за все эти десять лет — не было так страшно.

Сегодня всё было иначе.

Может, из-за того, как он избегал её взгляда за завтраком, разглядывая трещинку в чашке так пристально, будто пытался прочесть в ней судьбу. Или из-за того, как слишком быстро проглотил чай, обжигая губы, словно торопился убежать. Или потому, что впервые за все эти годы он не обернулся у поворота, не махнул рукой, не крикнул последнее "Береги себя!"

Тропинка внизу опустела. Лидия стояла неподвижно, пока ветер не начал леденить щёки, пока пальцы не онемели от холода. Где-то внизу шумел прибой, кричали чайки, скрипели доски пристани — обычные звуки обычного дня. Но в воздухе висело что-то нездешнее. Что-то, отчего по спине бежали мурашки, а сердце билось так громко, будто пыталось вырваться из груди.

"Вернись", — прошептала она.

Но море молчало.

===================================================================================

Радужный дом сливался со скалой, будто вырос из самого камня – его фундамент оплетал гранитные выступы, а стены, выкрашенные в цвет заката, казались продолжением утёса. Лидия помнила каждый этап его строительства: как рубила брёвна с отцом, как смеялась, когда Арсений, её муж, уронил первую балку. Три этажа с острыми крышами, напоминающими паруса, широкое крыльцо с резными перилами, на которых она вырезала волны – и семь ставень, по цвету радуги, будто дом собрал в себя все оттенки солнца после дождя.

Каждое утро, когда первые лучи пробивались сквозь морской туман, дом просыпался: оранжевые блики скользили по кухонному полу, зелёные тени танцевали в гостиной, а фиолетовый отсвет дрожал на потолке спальни. Лидия часто заставала этот момент – стояла босиком на ещё холодных половицах и наблюдала, как свет оживляет цвета, которые она так тщательно подбирала.

Краска на ставнях уже выцвела у кромки, потрескалась в тех местах, где ветер бил особенно яростно, но всё ещё пахла смолой и олифой. Этот запах смешивался с ароматом сушёной лаванды, что Лидия вешала у дверей, и с солёным дыханием моря. Когда она проводила рукой по шершавой поверхности, под пальцами оживали воспоминания: вот этот мазок – в тот вечер, когда над заливом висела двойная радуга, а этот – когда она красила ставни под тихий напев Арсения, доносившийся из кухни.

— Чтобы беда не запомнила дорогу, — говорила она соседкам, растирая в ладонях малиновый пигмент. Пальцы её, покрытые сетью мелких царапин, оставляли на одежде розоватые следы. — Каждый цвет – как замóк. Красный – от злого глаза, оранжевый – от чёрных мыслей... — Она проводила кистью по дереву, и казалось, будто вместе с краской входит какая-то древняя сила.

Соседи качали головами. Старуха Марфа, поправляя выцветший платок, бурчала: «Молодая да глупая – море всё равно своё возьмёт, как взяло...» – и тут же замолкала, будто спохватывалась. Кузнец Игнат, вытирая пот со лба засаленной тряпицей, стучал молотом по наковальне в такт своим словам: «Пусть себе красит! Ветер всё равно снесёт, как в прошлом году крышу с амбара». А местные ребятишки, те вообще творили чудеса – подкрадывались к разноцветным ставням на цыпочках, дотрагивались кончиками пальцев и тут же отскакивали, будто краска могла обжечь. Потом разбегались с визгом, оставляя на песке следы босых ног.

Но Лидия знала твёрдо: если дом будет красивым – настоящим, живым, дышащим – то однажды в него войдёт и счастье. То самое, что уплыло вместе с рыбацкой лодкой в тот туманный рассвет, оставив после себя только выцветший платок с вышитыми васильками (она так и не решилась его постирать) и тишину – густую, плотную, как вата в ушах.

По вечерам, когда солнце, прежде чем скрыться за горизонтом, заливало море багрянцем, Лидия выходила на крыльцо. Облокачивалась на перила, ещё тёплые от дневного солнца, и смотрела на тропинку, вьющуюся к пристани. Ветер играл её волосами, а дом за спиной, будто живой, излучал накопленное за день тепло. В такие моменты ей казалось, что вот-вот – ещё один мазок кистью, ещё один замóк на ставне, ещё одна ночь в ожидании – и тогда... Тогда скрипнет дверь, и на пороге появится силуэт в промокшей фуражке, и раздастся голос, который она слышала пока только во сне: «Что, скучала?»