Радужный город

Глава 1

 Мы больше с тобой не вдвоём.

 Но весь этот мир за меня.

 Е. Польна "Весь мир на ладони"

Как там в песне поется? У природы нет плохой погоды? Андрей Павлович! Вы же были коренным петербуржцем! Как вас угораздило такое написать?!  Да-да! Знаю! Образность мышления и изыски тех, кто пишет стихи, и речь-то, собственно говоря, не о погоде, но…
  Обожаю Питер летом! И ненавижу весной, осенью и зимой.
  В «южных» краях, откуда я родом, летом солнце плавит асфальт, и жаркое марево от нагретых домов и тротуаров окутывает тебя подобно одеялу, его не скинешь и даже руку или ногу не выпрастишь, чтобы хоть немного снизить температуру. А зима настоящая с морозами, сугробами по колено и прочими прелестями. Потому здешняя погода с постоянными ветрами, колеблющимися по шкале от легкого бриза до урагана, серостью, промозглостью меня слегка угнетает.
  Приезжим, решившим в Питере обустроиться и «зашедшим» за его изысканный фасад, город кажется уже не таким приветливым. Холодный и климатом и людьми. Причем, не скажу, что они плохи, они самодостаточны, в них нет (хотя, возможно, это мне повезло) той пренебрежительности, что свойственна москвичам. Петербуржцы похожи на серое небо Северной столицы: за хмурыми тучами может быть яркое солнце, но пробиться сквозь толстенный слой облаков не всегда представляется возможным.
  Вот опять шлеп-шлеп по лужам (зима, называется!) до метро. Хорошо еще жилплощадь недалеко, всего-то километр. И квартира своя — несомненный плюс, сильно улучшающий отношение к погоде.
  Метро утром в субботу обычно не так запружено народом как в будни, если ваша станция не вокзал. А в моем случае это он родимый и есть — Ладожский, затесавшийся среди стеклянных кубов торговых и развлекательных центров, он напоминает замок с пузатыми башенками.
  Мой любимый транспортный узел с эскалаторами с этажа на этаж, высокими стрельчатыми сводами и приятной мрачностью в отделке. Помнится, о здании вокзала кто-то писал, что это петербургский готический хай-тэк, спорить не буду.
  Моя станция метро. Даже народ, тянущий за собой, аки бурлаки на Волге, багаж не мешает наслаждаться этим местом. Нравятся мне открытые платформы, где чувствуется приближение поезда: огромная железная машина толкает перед собой нагретый воздух, напоенный особым ароматом железной дороги, пусть она и под землей. Закрытые станции, где ты видишь лишь стены и двери, приятного внутреннего трепета не вызывают.
  Но сегодня было не до трепета. Выспаться из-за отчета не удалось. Пробираясь между стоящих в кассу людей, сумки, охрану с рамками и лоточки с сим-картами, я героически пыталась восстановить в памяти, а взяла ли флэшку с подсчетами, или хотя бы удосужилась ли скинуть все это добро на почту?! Ведь через часик-полтора экран телефона осветится надписью «Начальник», и заиграет мрачная пронизывающая волынка — музыкальная заставка сериала «Охота на изюбря» (специально поставила, чтобы побольше драматизма нагнать или трагизма…) и мне надо будет что-то говорить.
  Жетон в шести карманах куртки никак не хотел находиться, пригрелся. Бесстыжка! Но я, предвидя подставу, начала обшаривать «схроны» заранее. Так иногда приятно находить еще и спрятавшуюся часть зарплаты.
  Удивительно, но вестибюль метро был практически пуст. Доставая на бегу телефон, и распутывая завязавшийся в узел провод наушников, я подошла ко второму турникету. Возле первого стоял мужчина. Я лишь успела заметить черное длинное пальто и услышать тихий голос, ругавший чьих-то предков по женской линии. Его жетончик, похоже, не желал быть принятым автоматом и вылетал обратно. Как обычно у новоприбывших, в будни они создают гигантские пробки и в без того набитом вестибюле метро.
  — Вы его чуть вверх подкиньте, — улыбнулась я.
  Мужчина поднял на меня глаза, и улыбаться сразу расхотелось. Холеное, властное лицо с холодными зелеными глазами, белый свитер под горло, черный шарф, волнистые темно-каштановые волосы — все, что я успела рассмотреть, наткнувшись на презрительный взгляд.
  Похоже, советы не входили в перечень того, что привыкли слышать его уши. Такие персонажи предпочитают создавать пробки наверху, проматывая часы в своих авто, не мешая простым смертным наслаждаться спокойным передвижением к месту исполнения рабской повинности.
  Сделав вид, что вообще ни звука не произнесла, и ему послышалось, я протолкнула нагретый ладонью жетончик в машину и через секунду уже неслась вниз по эскалатору.
  Поезда долго не было, и я углубилась в чтение, стоя на платформе.

Хоть в чем-то могу выразить благодарность угонщикам моей машинки, потому как за два года ее наличия в моей жизни я прочитала в пять раз меньше книг.
   Тоннель озарился светом фонарей приближающегося состава, заставив редких будущих пассажиров встрепенуться и подойти к ограничительной линии на краю платформы.
  Не люблю сидеть в метро, да и работа моя есть «прилипание» попы к стулу, так что, прижавшись боком к противоположной двери, я продолжила чтение захватывающего романа о похождениях вора на службе короля.
  Под равномерный стук колес и привычный голос какой-то знаменитости, озвучившей названия станций, окружающая действительность растворялась, оставалась только фантазия — картинки и образы становились почти осязаемыми: роскошь южной ночи, вздохи теплого океана, романтичный ореол охотника за удачей и его прекрасной леди, скрывавшей под маской благопристойности страсть.
  Вагон был практически пуст, что удивительно, ведь суббота у многих день труда, а отнюдь не отдыха, как завещал иудеям Бог. А русские — любители присваивать приятные особенности и праздники других религий. Да и Новый год на носу. Большинство магазинов вскоре будет атаковано желающими развеяться и затовариться перед большими праздниками.
  В покачивающейся железной коробке были, не считая меня, четыре человека. Две пожилые женщины, прилично одетые, с лицами заслуженных педагогов, они о чем-то переговаривались, склоняясь к уху соседки. Молодой человек в наушниках копался в плейлисте телефона. И тот самый мужчина, смотревшийся здесь не более уместно, чем новенький пылесос среди старых веников, застыл статуей возле первой двери по ходу движения поезда, уставившись во мрак за окном, ибо свет, лившийся с потолка, выхватывал лишь паутину кабелей на стенах тоннеля.
  Он иногда чуть поворачивал голову, давая возможность рассмотреть лицо: его можно было бы назвать красивым, но выражение было каким-то злым и чуть высокомерным, и это больше отталкивало, чем привлекало.
  Однако о мужчине я забыла о нем через мгновение, потому что сюжет романа вошел в крутое пике, и чтобы не запутаться в некоторых элементах детектива, пришлось сосредоточиться на чтении.
 Мой путь лежал до «песочной» станции «Спасская». Облицовочный камень ее пробуждал желание оказаться где-нибудь в теплых краях, где в воздухе витает запах океана и экзотических цветов, где можно вот по такому песочку брести по берегу и наслаждаться тем, как набегающая волна омывает ступни. Но в ближайшее время мне светила работа, только работа, и ничего кроме работы.
  Вагон до конечной станции довез уже приличную толпу спешащих по своим делам жителей города, туристов, нервно поглядывающих на карту метро, взмыленных студентов, чьи праздники омрачатся подготовкой к сессии. Я в потоке пассажиров нырнула в переход и оказалась на «Сенной», которая своим синим кафелем почему-то не навевала мысль о морях, а скорее походила на больницу. Пять минут, и я на Петроградке.
  В парадной, где располагался наш офис, пахло Макдональдсом: картошкой, только что очищенной и окончившей жизнь в кипящем масле, и бумажными пакетами, в которые и упаковывались сии деликатесы.
  Сегодня работало два секретаря. Женщина за пятьдесят, со звучным именем Алла, моложавая, симпатичная, посвятившая жизнь себе и мужу. Хотя наверняка было в ее «истории» что-то, что заставило пойти именно таким путем. Сейчас она наслаждалась поездками, танцами, имела на зависть подтянутую фигуру и хорошую кожу. Вторая секретарь, Карина, моя ровесница, тоже приезжая, предпочитающая арт-хаус, хорошую компанию под хорошую закуску, бойкая на язык, но дружившая с головой. С ними было приятно работать. Они были в меру ленивы и на необходимом уровне дотошны, иногда улавливая то, что в текучке я могла проглядеть.
  Клиентов весь день практически не было, и я, сидя за их спинами в дальнем углу кабинета, слушая краем уха пространные рассуждения о важности здорового питания вперемешку с мистикой, предсказанием судьбы, допиливала скучнейший отчет, иногда отпуская свои комментарии по какому-нибудь вопросу.
  К вечеру, как было сказано в одном из мультиков, которые так любит смотреть моя дочурка, героический герой справился, и на стол начальника лег распечатанный отчет за год без последнего месяца.
  — Правильно она все сделала! — воскликнула Алла. — Какой смысл тянуть лямку с человеком, к которому уже ни то что уважение не испытываешь, а начинаешь тихо ненавидеть. Она, по-моему, по алиментам будет от него больше получать на ребенка, чем сейчас.
  — Да, вот только прежде он ей весь мозг вынесет. Она и так на работе после его звонков иногда из реальности выпадает. А что будет, когда она его уже перед фактом поставит окончательно?! — удрученно качала головой Карина.
  Словесные баталии, развернувшиеся в нашем коллективе после того, как всеобщая любимица объявила своего благоверному, что их ждет расставание, каждый день вспыхивали с новой силой. Но сегодня им, к сожалению, было не «воспылать». Ибо тут присутствовали две ярые защитницы Анны и ее решения. Я в этих разговорах принципиально участия не принимала и со своими советами не лезла, потому что сама нечто подобное пережила и считаю, что выбор тут исключительно за тобой, а не за теми, кто «справа-слева-сверху-снизу». Понять человека, доведенного до ручки, может не каждый (а уж тем более советовать), а лишь тот, кто был в схожей ситуации и то…
  Меня зовут Соня. Если совсем официально, то Софья Аркадьевна Мизерная. Фамилия — единственное, что осталось мне от супруга. Потому как даже алименты от него приходили крайне редко и вполне соответствовали в размере значению этой самой фамилии. Да я, если честно, не сильно и старалась их из него вытрясти. Ведь самым обидным было то, что с ребенком он перестал общаться, с разводом вычеркнув его из своей жизни. Отцы, конечно, бывают разные, но я никогда не была сторонницей запрета встреч дочери и бывшего мужа, и тем более не собиралась малышку настраивать против него. Но папа решил, что ребенок — то, что останется в канувшем в небытие браке, а его новая жена всячески одобряла этот его взгляд на жизнь.
  Посему, что-либо говорить Анне мне не хотелось. Пусть она и смотрела на меня, как на единственного человека в ее окружении, способного дать дельный совет. Только нет такого совета, и решения такого нет. И чтобы потом никого не винить, надо все решать самой, как бы это ни было тяжело. К тому же ее Саня мог оказаться благороднее нашего папы.
  Правда, мне, в отличие от родившейся и имевшей кучу родственников в Питере Анны, приходилось гораздо тяжелее, и до сих пор приходится. Ведь кроме нажитых тут друзей, родственников у меня здесь не было. Из помощников только частный детский сад, и воспитательница, ставшая моей близкой подругой.
  Мама и отец наперебой уговаривали меня вернуться в родные пенаты, но после десяти лет, прожитых тут, было бы странно проститься с насиженным местом и возвратиться обратно. Это был своеобразный Рубикон, который я перейти была не готова.
  Распив под конец дня бутылочку подаренного вина, перемыв косточки паре клиентов, мы распрощались и ушли на заслуженный отдых. Понедельник опять «светил» мне работой, но это даже хорошо. Возможно, моя мечта — слетать в теплые края после новогодних праздников — реализуется, свожу своего Абрикосика на море.
  Абрикос плавать очень любит, ванна у нас занята по два часа в день, а радостный смех и возня заставляют сердце радоваться, как в прочем и мозг, что стоит кабинка, и последствия водной вакханалии сведены к минимуму.
  Звонок той самой нянечки-воспитательницы выдернул меня из чтения книги уже на эскалаторе. Тома была моей самой близкой подругой, соседкой, матерью двоих детей и по совместительству усыновителем третьего — мужа. Она для меня светоч и героиня. Ибо когда я первый раз привела дочку в садик и увидела маленькую, но очень громкую толпу мелюзги, то прониклась к Тамаре просто таки любовью и уважением. Я с трудом представляла себе, на сколько минут меня хватило бы в попытках заинтересовать, накормить, напоить, и вообще собрать эту толпу крохотных таракашек, так и норовивших разбежаться.
  Характер у Томы строгий и рассудительный, все-таки педагог по образованию. Она своими правилами вносила в мою жизнь некую упорядоченность. Что, однако, не мешало нам иногда тихо дебоширить. Плюс к тому, как и я, она была приезжей, пытающейся за семьей и работой рассмотреть город, в которой ее так тянуло по молодости. Посему, она оставляла свою младшую и моего Абрикосика, одногодок, кстати, на попечение двух своих старших, да-да, и мужа тоже. И водила меня по театрам, кино и прочим увеселительным заведениям. Зарок — в месяц не менее двух походов. Так что ей я особенно благодарна, что не свихнулась после развода, когда хотелось сидеть дома и людей видеть как можно меньше.
  — Привет, дорогая! Отчет сдала? — Тома была бодра и весела.
  — Не напоминай! Полночи корпела, — закатила я глаза.
  — Я мелких забрала к себе. Почитательницы этих… лошадей (а вся комната дочки Наташи у подруги была в постерах и игрушках персонажей детского мультика про пони, вызывавших у мамы зубной скрежет и панику при очередном походе в детский магазин) слезно молили оставить их на ночь. Припоминая, как ты выглядишь после отчетов, клятвенно заверяю, что накормлю, напою и умою. А ты отоспись!
  Причина, конечно же, была еще и в том, что у Наташи будет ярый последователь — моя дочурка Настя, с которой, собственно, Ната и будет обсуждать все перипетии сюжета, а у мамы появится свободный вечер, вся суть которого будет сведена к тому, чтобы приготовить еду и быть пастырем до ванной и кроватки. Я же с ужасом сглотнула. Моя поклонницей говорящих непарнокопытных хоть и была, но не в такой степени, как Томина. Однако в поле зрения Абрикосика попался мультик про феечек, выглядящих как куклы, и все чаще стали появляться в тетрадках и альбомах девочки с крылышками и длиннющими волосами. Ох, первый звоночек приближающегося кошмара — увидеть такую же комнату, как у Наты, только вместо лошадей крылатые Барби.
   — Ты знаешь, дорогая, я тебе доверяю сейчас больше чем себе. Заскочу через полчасика с вкусняшками.
  — Иди домой! Сейчас перебаламутишь всех — твоя домой начнет проситься. Завтра ждем с тортиком. И ты не забыла? Нам послезавтра в театр! Наконец-то, я посмотрю на Боярскую во плоти!
  Я долго рассыпалась Томе в благодарностях, она же прекрасно видела, какая я под конец года становлюсь, и это был очень приятный сюрприз — выспаться!
  Забежав в магазин, я затоварилась свежим тортиком на завтра, бутылочкой вина на сегодня, и, решив по полной воспользоваться таким случаем, прикупила еще жуткий кошмар — замороженную пиццу.
  Дмитрий, мой бывший муж, который очень любил готовить и считал себя гурманом, что, к сожалению, не отвечало размеру его заработка, на подобные покупки смотрел, закрыв глаза рукой. Я и сама все понимала прекрасно. Но! Гулять так гулять! Да и ждать прибытия курьера с заказом было лень.
  Доченька по телефону отвечала односложно. Судя по переливам света в окне комнаты Наты, а квартира подруги располагалась в доме напротив, там вовсю шел просмотр поняш. В итоге в десять вечера я лежала, блаженно раскинувшись на кровати, пожелав Абрикосику и Сливке, как мы их с Томой величали, «Спокойной Ночи» и попивала вино. Хватило меня лишь на полбокала, после чего глаза сами собой закрылись, и мир, радужно переливаясь, закружился и провалился в темноту без сновидений.
  Меня заставил проснуться настойчивый писк телефона. Сначала, как и положено, сердце ушло в пятки, я ведь жуткий параноик: мысли сразу бегут лишь в одном направлении: «Что-то случилось! Дома! С Абрикосом!»
   Но на экране смартфона высветилась знакомая фамилия. Адвокат, точнее помощник адвоката, точнее один из помощников помощников адвоката. В общем, мальчик на побегушках.

Глава 2

— Откуда у нянечки детского сада такие познания в медицине? Интернет-образование? — я растянулась на диване, пристроив на животе почти остывшую чашку чая и, посмеиваясь, ожидала ответа от возмущенно хлопающей глазами Томы.
  Наши чада в это время в комнате Абрикоса пытались определить между поеданием творожков, какого цвета будут у них крылья, если малышкам вдруг посчастливится стать феями.
  — Во-первых, что за провинция?! Я — не нянечка, а воспитатель! — пробубнила Томочка, засовывая конфету в рот.
  — Ой, простите! — пришлось приложиться к чашке, чтобы скрыть улыбку.
  — Во — вторых, я в медицинском колледже два года отучилась, уж имею представление о том, где у человека печень, как поставить укол и сделать клизму.
  — Последнее звучит особенно забавно. А что же ты дальше учиться не стала?
  — Да… Не мое это… Кровь… Фу! Как вспомню, так в дрожь бросает. Мама уж больно мечтала, что я по ее стопам пойду. Но не вышло. Думала, она будет мне припоминать это до скончания века. Но нет! Молчит! Она ведь у меня заслуженный медицинский работник . Ее на руках носят в больнице до сих пор. Врачам советы дает.  Спец от природы! А единственное, что мне от нее перепало, это умение с людьми ладить,  в моем случае, правда, с маленькими, — улыбнулась подруга, отхлебнув из своей кружки.
  — Значит, ты порекомендовала отцу Николасика сходить на УЗИ печени? — тут я не выдержала и рассмеялась.
  Папа новенького мальчика ранее пребывал в полной уверенности (ошибочной, конечно), что Тома в него безумно влюблена, а все из-за ее к нему отношения. Оно, по мнению "новенького" папы, было, хм… несколько предвзятым. На самом деле Тома докапывалась до всех родителей, чтобы те за детками следили, и не сильно малышей баловали.
  Сегодняшний вечер, однако, доказал отцу Николаса, как он не прав, и я стала тому свидетелем, вместе с еще парой мам, забежавших за своими чадами. Видя покрасневшее лицо бедного папани, стоявшего на коленях, согнувшись в три погибели над ножкой сына, который и сам мог бы в сапожки запрыгнуть, но вместо этого игрался с телефоном, а еще следует отметить, что бедолага-отец прижимал руку к правому боку, жалостливая Тома ему выдала по доброте душевной, что-де не мешало бы себя поберечь и «печенюшку» проверить.  Лицо господина-не-знаю-имени-отчества невероятным образом поменяло окрас сначала на белый (от удивления), но потом плавно вернулось к пунцовому, уже от возмущения и негодования. Отец Николаса оказался не мужиком, а визгливой бабой, который усмотрел в сказанном великое множество оскорблений и даже обвинение в алкоголизме. Потребовал жалобную книгу, и, размахивая руками, начал угрожать Томочке, что оставит в Интернете о садике самые что ни на есть плохие отзывы, а о ней — как о хамке, в частности.

 Напугал!
Тома предложила ему оплатить Интернет и даже самой составить отзыв и отдать ему на проверку. Шутки он тоже не понял и вылетел из садика, волоча за собой сына в наспех застегнутой куртке без шарфа и варежек. А еще через пятнадцать минут начала названивать мать Николасика…
  В общем, Тома заявила, что при всей любви к окружающим, ей отпуск необходим. И на новогодние праздники они собрались поехать к родным, благо они у Томы не так далеко от Питера живут, в Пскове.
  А вот тут мне взгрустнулось. Все разъезжались! Похоже, коротать нам праздники с Абрикосиком на пару.
  Подруга еще минут пять повздыхала над горькой судьбинушкой и возвестила Наташе, что пора домой.
  Растащить двух увлеченных рисованием девчонок то еще приключение. Угомонились и собрались все только спустя час после уговоров, криков и двух чашек чая с парой конфет в качестве антидепрессанта, которые мне потом аукнутся голодовкой. Ведь времени на спорт совершенно не оставалось, приходилось хоть как-то следить за фигурой. Хотя… Спорт был: забеги до работы и обратно, в магазин, и еще кучу мест, расстояние до которых кажется смешным, если под рукой личный транспорт. А вот при его отсутствии между той же почтой (а дедушка и бабушка балуют малую "вкусными" посылками с юга) и домом пролегает пропасть, которая имеет к тому же тенденцию к росту.
  Заплывы в ванне в связи с припозднившимися гостями и необходимостью укладываться спать были сокращены, и в десять зацелованная доча уже обнимала плюшевого зайца и сопела в обе дырочки, а я пыталась вымыть голову и подготовиться к завтрашнему походу на работу.

Телефон завозился в сумке в тот самый момент, когда я пыталась расчесать влажные волосы.
Номер был мне не знаком, причем он был городским, что редкость в наше время. Однако, звонивший оказался настойчивым и, приложив трубку к влажной щеке и пытаясь влезть в тапочек, я ответила на звонок.
  — Соня, деточка! — хриплый женский голос ввел меня в ступор на пару мгновений. Женщина шмыгнула носом, она явно плакала, но сейчас  пыталась совладать с собой и говорить нормально, получалось у нее это, однако, плохо.
  — Валентина Алексеевна?! — осознание того, с кем я говорю, было, скажем так, не из самых приятных — шумно дышала и всхлипывала на другом конце провода мать Дмитрия, моего бывшего уже как четыре года мужа.
  Не могу сказать об этой женщине ни плохого, ни хорошего, потому как за пять лет, пока мы были в браке, я и видела ее всего раз пять (на ее дни рождения нас приглашали в гости), после развода, соответственно, не встречалась вообще. Она не пыталась со мной связаться, не интересовалась внучкой. А я не из тех людей, кто на подобном будет настаивать.
  Мое весьма поверхностное представление о ней сложилось исключительно по рассказам мужа, его друзей и собственных умозаключений, за то короткое время, которое мы, так сказать, были знакомы.
  Мать Димы была истинной женой, женщиной «замужем». Она никогда не принимала решений самостоятельно, по-моему, даже не имела права голоса на семейном совете. Все и всегда за нее решали сначала муж, а когда его не стало — сын. Она точно знала, где находится продуктовый магазин и поликлиника, все остальное, будь то плата за квартиру, оформление пенсии и прочие радости социума были под контролем мужчин.
  Муж определял, что они купят, что они будут есть, куда они поедут. Бесправие какое-то! Для меня такое поведение было дикостью. Я привыкла работать, добиваться чего-то сама, принимать решения. Отчасти поэтому нашей с Димой семье не суждено было долго продержаться. В воспитании ребенка, в совместном проживании, при принятии решений я могла пойти на компромисс, просила совета, соглашалась, если знала, что это важно для мужа, хотя попа чувствовала, что это не всегда правильно. Но семья не виделась мне рабством и неуважением. И попытки Димы раздавать приказы (вынесенные из их семейного «домостроя»), его заявления, что все есть плод труда (притом, что до рождения ребенка, да и сейчас, думаю, моя зарплата значительно превосходила заработок мужа, и жили мы в квартире, купленной моими родителями) все вышеперечисленное вызывало сначала просто негодование, потом споры, потом ссоры. А потом… развод. Конечно, не только это стало поводом, но все же…
  Пока эти не особо милые сердцу воспоминания проносились перед моим  внутренним взором, женщина справилась с собой и заговорила.
  — Сонечка, помоги, прошу тебя, милая! Дим-ма… Димочки… Он… — она опять заплакала навзрыд, со стоном вбирая в себя воздух. — Дима… разбился…
  Мое сердце в тот момент ухнулось вниз, кажется, ударившись об пол, и замерло. Я пыталась его запустить, пыталась придумать сотни отговорок, оправданий, вариантов вплоть до того, что это сон, и я сейчас проснусь. Но слова были сказаны. Глаза наткнулись на белый лист бумаги, который малышки оставили на кухонном столе, не успев прикоснуться к нему цветными карандашами. Их мир получился бы ярче моего. Ярче грязного снега с черными прогалинами, тусклого серого льда, толпы темных призраков тех, кто придет на кладбище, полное серых надгробий. И над головой будет серое небо с черными точками воронья. Я уже видела такое. Раз, правда, когда умерла бабушка. Но и этого хватило.
  Лавина памяти затопила, захотелось сжать руками сердце, которое вдруг забилось с неистовой силой.
  Огромный, переливающийся огнями Невский проспект, прохладная августовская ночь, колышущиеся от легкого ветерка петуньи в кадках, ярко одетые туристы с мороженным и фотоаппаратами, громада колоннады Казанского Собора, приглашения прокатиться на речных трамвайчиках, плеск воды Фонтанки, четыре хрупких всадника и четыре диких коня, запруженная машинами Площадь Восстания, буквы, мелькающие в российский сериалах на гостинице Октябрьская «Город-герой Ленинград», старинные особняки и новостройки с мраморной облицовкой, Александро-Невская Лавра с гордым всадником на площади и, кажется, раздвинув само пространство — огромная Нева.
  Теплый воздух от проносящихся машин, ветер на верхней точке моста Александра Невского, (его вот-вот разведут!) вырывает из рук кофточку. Горячая рука Димы. И мы уже бежим, чтобы успеть на ту сторону реки к началу Заневского проспекта, к надвинувшемся на реку силуэту Гидромета.
  Километры по набережным, плавно перетекающим друг в друга, любопытство, где же граница, пунктир, который отделяет ту же Свердловскую от Арсенальной?!
  Сотни метров, тысячи шагов. Если бы были крылья, я скользила бы над поверхностью Невы, в которой отражается самый красивый город в мире и космос -  звездная бесконечность. 
  Захватывающий, опьяняющий поцелуй на первом свидании на Стрелке Васильевского острова. Мы не выбивались из толпы, там было много таких же под «наркотой» лета, тепла, ночи, залитого огнями Зимнего Дворца и близости счастья. Мы держали его в руках, это счастье. Может, поэтому Северный город так силен. Ведь тысячи людей отдают ему самые искренние, самые сокровенные чувства.
  — Помоги, пожалуйста, Сонечка! Она же меня выгонит из квартиры. Она меня убьет!
  Я замотала головой, скидывая наваждение.
  — Валентина Алексеевна, что случилось-то? — нетерпеливо бросила я.
  — Ой… Я… Я не могу…
  — Так, отдай трубку! — оборвал стенания строгий голос женщины, послышалась возня, и разговор со мной продолжила, видимо, хорошая знакомая Диминой матери. — Вас Соня зовут? Вы — мать Настеньки, дочки Димы?
  — Да, — я, если честно, была так ошарашена, что, наверное, все пин-коды от всех карточек бы сдала, если бы спросили.
  — Я — соседка Вали, Маргарита Николаевна меня зовут. Тут такое дело, Сонечка. Сын ее в аварию попал неделю назад. Он шоферил, как я поняла, возил грузы из Финки, ну вот и занесло. А невестка тут такое устроила! У Вали приступ за приступом, только и успеваем, что скорую вызывать. Она сейчас и Валю на тот свет отправит. Ты бы приехала, а?!
  — Но я… — дар речи ко мне еще не вернулся.
  — Да, понимаю я, что этот охламон тебя с ребенком оставил. Дурил много! А ты не брыкайся, Валя. Как есть говорю. Только он, Соня, дурак был, но что-то почувствовал. Господь ведь не зря у себя на небе сидит. Димка ведь месяц назад завещание на квартиру на тебя сделал и на дочку. Жена его нынешняя о том прознала, весь дом перевернула, все документы, фотокарточки, все порвала, криком кричала, что все ее тут, что место Вале в дурке нашла. Ты же девочка умная, Валя говорит, юристка. Сама знаешь, квартира какая…
  О да, я это знаю! Эта квартира — та еще головная боль. Да, это центр города, прекрасный вид на Невский проспект, да, это почти восемьдесят квадратных метров. Да! Только в этот кошмар (запомнившийся мне при последнем визите туда почти шесть лет назад) надо вложить еще столько же, сколько пророчат агенты за его продажу. А, соответственно, найти сумасшедшего, который на это готов. Уйма денег, чтобы довести квартиру до ума — то бишь, сделать капитальный ремонт с перекладыванием стен, разбором пола, и, желательно еще и полдома прихватить, потому как деревянные перекрытия, видневшиеся в черных провалах потолка, где местами отвалилась не то чтобы штукатурка, а скорее часть этого самого потолка, меня лично пугали. И все это еще и согласовать со всеми возможными инстанциями, ввиду того, что дом то непростой, а носит громкое название «памятник архитектуры».
  Огромные старые деревянные окна, подгнившие со стороны улицы, на которые мать Димы слой за слоем из года в год наносила краску, купленную еще его отцом. Почти уже разобранный паркетный пол, дощечки от которого хозяйка прятала в чулан. Гудящие ржавые трубы в санузле. Валентина Алексеевна в силу своей женской природы старалась поддерживать чистоту, но без мужской руки там было не обойтись, а иных особей мужского пола, кроме мужа или сына, она не признавала. Только первого уже не было лет десять как, а второй лампочку вкручивал с горем пополам.
  Но дело было даже не в этом. Когда отставной полковник, отец Димы, получил эту квартиру от исполкома или от Минобороны, а точнее, когда пришла новая власть, и все начали массово жилье приватизировать, глава семьи хлопнул кулаком по столу и сказал: «Все сыну». Мать, разумеется, даже не пикнула. Хоть у нее и оставалось волшебное «право пользования», собственником она ныне не являлась.
  — Валя еще и в долги влезла, Сонечка. Невестка-то платить отказалась за похороны, как узнала про завещание. Ой, Сонечка. Страшно Вале, да и мне страшно. Нынче вон пришла окаянная с бандитом, он чуть дверь не вынес, мы участковому звонить. А она орет на всю парадную, я — законная жена, и все мое.
  Вот только этого мне не хватало!
  — Валентина Алексеевна с женой Димы могут вступить поровну в наследство и продать квартиру! Я не хочу в это лезть!
  — Да она ж Валю сгноит, дитятко! Ты приедь, милая, посмотри!
  Кажется, вторая дама тоже готова была разреветься.
  — Хорошо, хорошо, я завтра приеду вечером, после работы!
  — Приедет она, Валя, не реви, завтра приедет. Сегодня? Ты что?! Ночь-полночь, а нее ребенок! Ждем тебя завтра, Сонечка!
  Трубку положили молниеносно, видимо боясь, что передумаю, а я так и сидела с телефоном в руках, уставившись в пространство.