Рагу из тролля

Глава первая. Трактир «Жирная устрица».

Завораживающе пахло тушеной свининой с луком и перцем. А еще горячим хлебом и нагретым солнцем шалфеем и базиликом с грядок. Расставив на подносе натертые до блеска оловянные кружки, госпожа Перл вздохнула, обвела строгим взглядом свое маленькое королевство, и вышла на залитый полуденным янтарным сиянием порог «Жирной устрицы», лучшего трактира во всей округе на три дня пути. Для посетителей было еще рано, в зале сидело только трое рыбаков, уже распродавших утренний улов, но к вечеру он заполнится людьми и голосами, и знай себе, крутись. А пока, почему бы не позволить себе минуту отдыха? Почему бы не полюбоваться на окрестности? Благо, с пригорка, на котором стояла «Жирная устрица» все было замечательно видно. И залив, отливающий бирюзой, и холмы, поросшие лесом, и старый замок, нахохлившийся над обрывом, как сердитый черный ворон, и деревню, именуемую Видки. На которые госпожа Перл, уперев кулаки в пышные бедра, и взирала с хозяйским видом.

Деревня жила кузнечным делом, ну еще огородами, рыболовством и застенчивым браконьерством в господских лесах. В воздухе перекликались удары молота по наковальне, над крышами кузниц взлетали искры. Из той, что стояла у подножия холма, вышел дюжий кузнец, вытер вспотевшие плечи полотенцем, поклонился красивой трактирщице. Та махнула рукой в ответ, решив уже совсем вернуться на кухню и поставить в печь горшок с крольчатиной и тимьяном – для кузнеца. Одинокой женщине надо иметь хоть какую, но помощь и заступу. С нее не убудет подкормить чем повкуснее, любят это мужчины, а ей всегда и починят что, и в случае драки прибегут. Но тут взгляд уловил движение на дороге. Не торговый обоз, увы, и даже не богатый путешественник, всего лишь одинокий путник. Но и одинокий путник это неплохо, если ему есть чем заплатит за ужин и ночлег.

Перл приложила руку к глазам, взялась разглядывать идущего. Пусть он был пока далече, но на зрение она не жаловалась, так что даже сейчас могла сказать, что вряд ли кошелек этого бродяги полон. Был на нем плащ, простой, небогатый, щегольский берет с пером, за спиной висела лютня в чехле, надежный пропуск во все кабаки и постоялые дворы королевства. Ну кто из трактирщиков откажется предоставить певцу и музыканту уголок у очага, дабы тот заработал несколько монет, чтобы оплатить ужин и ночлег? И ему хорошо, и добрым людям радость. Госпожа Перл, пожав плечами, поспешила на кухню. Пройдет мимо «Жирной устрицы» этот бродяга, не пройдет, а зайчатина, знаете ли, сама собой в печь не прыгнет.

Не прошел. Поколебавшись немного под деревянной вывеской, на которой затейливыми буквами красовалось именование почтенного заведения, бродяга толкнул дверь и остановился на пороге. На лице появилась блаженная, счастливая улыбка человека, блуждавшего много лет, и нашедшего родной дом, дорогую матушку, а так же наследство в сотню другую золотых.

– Драгоценная хозяюшка, да разрази меня гром, если тут не пахнет как на королевской кухне, – с чувством произнес он, срывая берет и низко кланяясь трактирщице.

На плечи тут же упала копна белобрысых кудрей, да таких, что любая девица обзаведутся, сразу видно, свои, не на коклюшки накрученные. Это госпожа Перл сразу опытным взглядом определила. Как определила и то, что за душой у этого проходимца хорошо, если медный грош есть, но знавал он и хорошие времена. Берет вот, к примеру, дорогой, бархатный, да и павлинье перо не у каждой курицы вырвешь. Еще ремень для лютни был новым и крепким, значит, щеголеватый бродяга не совсем уж без царя в голове.

Вот что госпожа Перл высмотрела, пока гость топтался на пороге, но, не торопясь отвечать, протерла чистой тряпицей пузатую бутыль с чем-то соблазнительно в ней плескавшемся, оглядела ее, и поставила на полку. И только после этого соблаговолила оглядеть пришедшего с ног до головы. Да и вышла из-за стойки, вернее сказать, выплыла, радуя взгляд сочной зрелой дородностью, которая одинаково кружит голову и безусым мальчишкам, и зрелым мужам, и седым старикам. Вздохнула, обойдя бродягу вокруг, задев краем пушных юбок.

– Чего такой городской господинчик делает в нашей глухомани? Желаете чего, сударь? Или так, просто на запах зашли?

В углу засмеялись трое рыбаков, и наслаждавшихся законным отдыхом. Не то, чтобы Видки были глухоманью. Вовсе нет, тут уж госпожа Перл преувеличила для красного словца. Деревня и выселки насчитывали триста человек. Вернее, триста и еще один. Намедни, старик кладбищенский сторож преставился, ну да свято место пусто не бывает, и жена лудильщика сразу двойней и разродилась. Так что обчество вроде как даже в прибыли осталось. А еще тут по осени большая ярмарка проходила, и имелся свой маленький рынок, куда из соседних деревушек по утрам народ стекался. Но все же таких вот городских хлыщей в Видках недолюбливали. Но и морды с ходу не били, что являлось признаком определённой цивилизованности.

Хлыщ, однако же, ничуть не смутился ни смеху, ни осмотру. Напротив, на красивом, моложавом лице отразилось неимоверное восхищение в самой его крайней степени.

– Хозяюшка, – вкрадчиво подмигнул он трактирщице. – Если тут живут одни пентюхи, не способные оценить такую красоту и такие дарования, дай бог здоровья твоим ручкам, то я готов хоть сейчас на тебе жениться! Прошу, сударыня, будь моей женой, муж я бездельный, но веселый. Утро начнем с песнями, с песнями закончим, и ночью скучать не дам, согрею, приласкаю!

Откуда у госпожи Перл в руках оказалась сковорода, доподлинно из присутствующих никто бы сказать не сумел. Говорят, в столице есть гильдия убийц, так те умеют из воздуха нож достать, тебя ножом проткнуть, и в воздухе же целиком раствориться. Так это или врут, в Видках никто не ведал, но каждый доподлинно знал, хозяйка «Жирной устрицы» в совершенстве владеет талантом из ниоткуда извлечь что-нибудь увесистое, и этим увесистым приласкать так, что даже самые смелые за порог выметались вмиг.

Но бродяга оказался смелее всех смелых, потому что за порог не вымелся, а только обижено потер затылок.

Глава вторая. Старый замок.

Утро к столичному певцу Ровану пришло внезапно, в виде нелюбезного тычка от монны Перл. Красавица-трактирщица стояла над ним, рассматривая бесстыжими зелеными глазищами, и не было в них никакого смущения тем, что перед ней, собственно, возлежит мужчина, по жаркому времени прикрытому лишь простыней. В руках монны угрожающе сверкала гербовой печатью какая-то бумага, на которую Рован покосился несколько испуганно. Опыт странствований подсказывал, что на таких бумагах редко пишут что-то приятное. Бывало – приказ в три часа покинуть город, случалось – приказ об аресте в связи с обращением разгневанного отца, обнаружившего в постели любимой доченьки постороннего лютниста. Иногда и за песенки, порочащие честь и достоинство какого-нибудь барона или наместника, у которого давно ни чести, ни достоинства не осталось. Словом, не то это было пробуждение, о котором он мечтал, любуясь вчера вечером на красивую, строгую хозяйку трактира.

– Д-доброе утро, – пробормотал он, натягивая повыше простыню.

– Доброе, доброе… собирайся, певец, ждут тебя.

Трактирщица сгребла со стула немудреные пожитки певца, бросила на кровать.

– Кто ждет, где? Я ничего не делал! Это не я!

Темная бровь монны Перл взлетела вверх в веселом изумлении.

– Точно не ты? А отчего корова всю ночь мычала, словно ей спать не давали, а теперь счастливая ходит? Ладно, не ты, верю. В замке тебя ждут. Не знаю, откуда уж наша Черная дама про тебя прознала, но вот приказ, явиться тебе, не позднее полудня. Так что умывайся,одевайся, а завтрак я тебе, так и быть, приготовлю.

– А поцеловать?

Монна Перл, обернувшись, в искреннем изумлении воззрилась на лицо певца, невинное, как физиономия молочного младенчика. В глазах ее сверкнула предупреждающая молния, и тот торопливо объяснил:

– Я пошутил!

На кухне монна Перл жарила омлет на сале, жарила с любовью, которую вкладывала в каждое кулинарное действо. Рован сунул было любопытный свой нос и прямо залюбовался, так все гладко все было, так ладно и красиво! А уж когда перед ним сковороду поставили, и вовсе разомлел.

– Вот, ешь, – распорядилась трактирщица. – И пойдем, пока жара не началась.

– Пойдем?

Рован замер, не донеся до рта кусок самого божественного омлета, который ему доводилось пробовать. Там были и шкварки, и свежий базилик, и сыр, и, кажется, сушеные белые грибы. Этот омлет громко шептал ему: Рован, ты уже не юн, время подумать о себе, о семье, время осесть в каком-нибудь уютном местечке, рядом с женщиной, которая знает, кто такой Тори Прекрасный, и которая умеет так готовить. Словом, предатель-омлет. Чуть зазеваешься, и одним вольным поэтом станет меньше, одним женатым больше.

– Что значит, пойдем?

–То и значит, - спокойно ответствовала монна Перл, развязывая фартук. – Ты дорогу знаешь? Не знаешь. А я знаю. А мне нужно на господскую кухню отнести кое-что. А корзинка тяжелая. Вот и поможем друг другу. Да, лютню-то захвати.

Какое-то время шли молча, Рован вертел головой, монна Перл витала в своих мыслях, и даже, казалось, не замечала, что странствующий певец все ближе и ближе подвигается к ней. Но только до того мгновения, как Рован Крепкоголовый не попытался незаметно так ее за ручку взять. Промолчала трактирщица, но бросила на певца такой суровый взгляд, что тот, вздохнув, сам отступил.

– Суровы вы больно, сударыня, - пожаловался с несчастным видом.

Трактирщица невольно рассмеялась.

– Иначе нельзя. Вас тут знаешь, сколько таких ушлых ходит? Песенки под луной, поцелуи под звездами, а утром прощай, дорогая, я буду любить тебя вечно! К чему оно мне?

Подумав, Рован признал, что и правда, ни к чему. Смущало лишь то, что если все женщины начнут так себя блюсти, как монна Перл, бродячему брату ой как тяжко придется.

– А как зовут хозяйку замка? Человеческое имя у нее есть? А то Черная дама… нелюбезно так-то к женщине, да еще благородного происхождения.

– Имя? – отчего-то удивилась трактирщица. – Имя есть. Донна Маргарита, единоличная хозяйка Видков и всех земель, что окрест. А Черная дама… так вдовая она уж много лет, вот в трауре и ходит. А нашим рыбарям да кузнецам много ли надо? Только дай посплетничать.

– А вот то, что о ней говорили? Что на кого посмотрит, тот съеживается и чернеет?

Монна Перл, беспокойно оглянувшись по сторонам, словно в кустах шиповника, росшего вдоль дороги, их кто-то мог подслушать, и поманила певца. Тот охотно придвинулся поближе, только что ухи из-под берета не топорщились от любопытства.

– Все правда, – прошептала трактирщица. – Как-то раз посватался к донне Маргарите сосед наш, барон, а она ему возьми и откажи. Дескать, люблю покойного мужа и буду век ему верна.

– Да ну?!

– Ну да! Как есть говорю. Барон разозлился, решил похитить даму Маргариту, а она как вуаль поднимет! Он и умер на месте от разрыва сердца.

Рован искренне восхитился местному фольклору:

– Неужели так страшна? Или ведьма?

– Что ты! Красоты невообразимой. А может и ведьма.

– Всякая красивая женщина – ведьма, – с умным видом изрек бродячий певец, сбивая с обочины бледную поганку, выросшую некстати и не к месту.

Монна Перл покосилась на него с сомнением.

– Это кто такую глупость сказал?

– Великий инквизитор Абрициус.

– Обобщение есть удел слабых умов не способных к самостоятельному анализу.

Рован Сладкоголосый едва не уронил на тропинку корзину и челюсть.

– Монна знакома с трудами философа Вендея?

– А что такого? Буквы во всех книгах одинаковы. Захотела и прочла, не велик труд. Ты вот попробуй, приготовь бриошь так, чтобы снаружи она была подрумянена и горяча, а внутри были замороженные сладкие сливки с персиками. Смогут так твои Абрициус с Вендеем?

– Голову даю на отсечение, что нет, – с чувством произнес поэт.

Боги мои, эта женщина знает, как свести мужчину с ума.

Замок вблизи вовсе не производил такого сильного впечатления, как издали. Ну, замок и замок. Старый, вон, кладка уже осыпается. Деревянный подъемный мост перекинут через обмелевший ров, в котором квакали лягушки. Не поднимался он, наверное, лет сто. В караульной будке сладко дремал часовой. Монна Перл сделала знак ступать тише. Ну, утомился человек, с кем не бывает. Во дворе замка было тихо, тенисто и сонно, будто вымер.