Ларёк «Пиво и табак» представлял собой не помещение, а состояние бытия, конечную стадию распада, законсервированную в прогнившей древесине и пропитанную коктейлем из прокисшего махорочного дыма и едкой, сладковатой мочи, въевшейся в углы на молекулярном уровне. Радий, чьё сознание всё ещё пыталось цепляться за идентичность инженера по вентиляционным системам, принюхался, и его обоняние, обострённое голодом, вычленило из этой вони отдельные нотки: вот здесь была многодневная затхлая пыль, тут — отчаяние последних покупателей, а здесь, глубоко под всем этим, проступал привкус технической смазки и чего-то, что некогда было живой плотью.
Четыре дня назад он работал в литейном цеху, в самом сердце индустриального гиганта, что теперь лежал в коме; сегодня же сидел на сколотом табурете в этой деревянной конуре, вверенной ему чеченцем Мансуром как новый оплот бытия.
«Работай, мальчик хороший, с клиентами улыбаться, всё на пять с плюсом», — сказал новый хозяин, и его похлопывание по плечу влажной, мясистой ладонью показалось Радию неким актом запечатывания в этом саркофаге. В глазах Мансура можно было заметить нечто тягучее и маслянистое, словно остаточный продукт переработки человечности, что-то помимо обычной усталой жёсткости работодателя.
Радий мотнул головой, пытаясь прогнать наваждение, но оно было не в его голове — оно было в воздухе, впитывалось через поры. В животе урчала ледяная картошка, привет из дальней эпохи, когда Людмила хотя бы делала вид, что всё ещё заботится о муже. Теперь она готовила для Василия, существа на «мерседесе», чья золотая цепь на волосатой груди казалась Радию кандалами, сковавшими его и так не особо удачный брак.