Рассекая тьму

Пролог

Солнце, огромный раскаленный шар этого мира, медленно скатывалось за зубчатый горизонт, заливая небо потоками алой, багровой и золотой краски. Последние лучи озаряли заснеженный пик Небесной горы, превращая его в гигантский рубин, вонзенный в синеву небес. Воздух был кристально чист и холоден, обжигал легкие, но Аскольд стоял неподвижно на самом острие вершины, скрестив руки на груди. Его взгляд был прикован к уходящему за край мира оранжево-красному диску. Здесь солнце казалось гигантским, а закаты обладали неземной, огненной красотой, непохожей на скромные сумерки его родного мира.

Аскольд был высоким, крепко сбитым мужчиной, чье лицо, с мягкими, почти юношескими чертами, обманчиво скрывало истинный возраст. Лишь глаза – глубокие, пронзительно-серые, смотревшие с невероятной усталостью и знанием – выдавали годы и тяжесть пройденного пути. Едва заметный, бледный шрам тянулся от мочки правого уха до линии подбородка, словно отметина давнего поединка. Длинные, льняные волосы были стянуты в практичный пучок на затылке. Тело облегал легкий, но прочный черный доспех, сработанный из неизвестного в этом мире сплава. От пронизывающего горного ветра шею и нижнюю часть лица защищал плотный платок цвета пепла и грозового неба. На запястье правой руки плотно сидел кожаный браслет, украшенный отлитой из темного металла медвежьей лапой. Этот оберег, последний дар матери перед ее уходом, он не снимал никогда. За его спиной, в простых, но крепких ножнах, покоился легендарный меч Суафарлами – трофей, добытый кровью и отвагой в недрах Ледяных гор. Поверх всего был накинут поношенный дорожный плащ серого цвета, скрепленный деревянными застежками. На месте, где ткань плаща сходилась у горла, начинался капюшон, и там же, словно страж, была прикреплена брошь в виде извивающегося дракона, чьи глаза, казалось, светились в последних лучах солнца.

Тишину нарушил легкий шорох крыльев. Черный ворон, верный спутник, бесшумно опустился на наплечник доспеха. Аскольд повернул голову, встретившись с умным птичьим взглядом. Неспешно, привычным движением он отвязал от цепкой лапки маленький сверток – записку, перетянутую грубой шерстяной ниткой и запечатанную каплей темно-красного сургуча. Печать была ему знакома. Пальцы легко сломали воск, развернули плотную бумагу. Глаза пробежали по лаконичным строчкам. Взгляд Аскольда на мгновение стал жестче, тяжелее. «Значит, уже началось…» – пронеслось в голове. Он сунул послание в карман плаща. «И все же… этот закат прекрасен». Губы тронула горько-грустная улыбка. «Наверное, так всегда бывает – стоя на краю конца, невольно думаешь о начале…»

*Так с чего же все началось? И как я, простой парень с Алтая, оказался здесь, на краю иного мира, наблюдая закат чужого солнца?*

Чтобы найти ответ, нужно вернуться к самым истокам, туда, где все только начиналось – в детство. Мои первые, смутные воспоминания связаны с небольшим приютом при храме. Языческом храме, где жрицы поклонялись Роду… или нет? Кажется, было что-то еще, какое-то иное имя, другой лик… Но это воспоминание неуловимо, как сон, который еще помнишь на рассвете, но с каждой минутой он ускользает, словно дым сквозь пальцы, как ни старайся его удержать. Порой мне кажется, что первое, что я помню по-настоящему ясно – это маленькая деревушка у подножия алтайской горы. Мать… ее лицо стерлось из памяти, остался лишь образ: тепло, запах хлеба и трав, ощущение защищенности. Мы жили просто: небогатый дом, огород, куры. А по вечерам… по вечерам я лежал у нее на коленях, а она рассказывала сказки. Не просто сказки – саги о могучих богах, повелевающих стихиями, о первозданном хаосе и порядке, который из него родился. И всегда – о главном боге, Роде, который вездесущ, в каждом камне, в каждом дуновении ветра, в каждом живом существе. «Мы живем при Роде», – говорила она. Помню, как однажды, охваченный внезапной волной нежности, я обнял ее и прошептал: «Люблю тебя, мама». Она лишь печально улыбнулась, прижала меня крепче и ответила: «И я люблю тебя, сынок. Люблю больше жизни. Но… пришло время прощаться». Я не понял тогда этих слов, испугался. А на следующий день ее не стало. Просто исчезла. Будто растворилась в горном воздухе. Больше я ее не видел.

Так я оказался в приюте при том самом храме Рода, что стоял на холме за деревней. Жрицы собирали сирот, кормили, поили, учили труду и служению в храме. Но душа моя не лежала ни к послушанию, ни к обрядам. Сколько себя помню – я беглец. Удирал при первой возможности от бесконечных молитв и уроков, за что частенько получал на орехи. С другими детьми тоже не сходился – их игры казались мне пустыми. Единственным моим убежищем был огромный дуб, росший неподалеку от храмовых стен. Его называли Родовым древом. Под его раскидистой сенью я мог часами лежать на траве, глядеть, как плывут по небу причудливые облака, слушать стрекотание кузнечиков и шелест листвы. Там было спокойно. Там я чувствовал… связь. С чем – не знал тогда.

Однажды, снова улизнув от бдительных жриц и ловя на спину их недовольные окрики, я направился к своему дубу. И замер. Под деревом, в моем любимом месте, лежала на спине девочка. Примерно моего возраста. Она тоже смотрела в небо, на облака. Девочку звали Алиса. Она только что переехала с отцом в соседнюю деревню, у самого подножия горы. Ее отец был военным, часто пропадал в командировках. Друзей, как и у меня, у нее не было. Так мы и нашли друг друга. Два одиночества под сенью старого дуба. Мы быстро сдружились. Читали вместе книжки со сказками – про отважных рыцарей, могущественных волшебников, ужасных чудовищ и далекие, полные чудес миры. Фантазировали, что и сами когда-нибудь отправимся в такое путешествие. Годы под дубом стали самыми светлыми в моей жизни на родине.

Мне было одиннадцать. Наверное, это и была та самая первая, чистая детская любовь. Однажды, под тем же дубом, глядя в ее бездонные карие глаза, я выдохнул: «Я тебя люблю, Алиса». И она, застенчиво улыбнувшись, ответила: «И я тебя, Аскольд». Ощущение было… крылатым. Я летел обратно в приют, сердце колотилось как бешеное, и весь вечер я только и ждал утра, чтобы снова увидеть ее, поговорить, просто быть рядом… Увидел. На следующее утро. Но не живой, сияющей улыбкой. Я увидел ее тело, тихо раскачивающееся на толстом дубовом суку, с грубой веревкой, впившейся в шею. Спасти было уже невозможно. Ужас. Ледяной, парализующий ужас сжал мне горло и сковал тело. Я понимал, что нужно бежать, звать на помощь, перерезать веревку, *что-то* делать! Но ноги не слушались, будто вросли в землю. Взгляд упал на раскрытую книгу со сказками, валявшуюся неподалеку. На странице красовалась яркая иллюстрация: принц на белом коне вырывал принцессу из лап дракона. А на полях книги, детским, но твердым почерком, было выведено: «А если принц не успеет? Что тогда?..» Эти слова врезались в память навсегда.

Глава 1. Билет в один конец

Аскольд ленино приоткрыл веки. Тусклый свет салона резанул глаза. Он щурясь посмотрел на часы. «Восемь часов в пути... — пронеслось в голове. — Можно еще поспать». Но сон бежал от него. Гул турбин его не беспокоил – за годы службы он научился спать где угодно. Вот только Дан... Его храп мог заглушить рев взлетающего истребителя. «И зачем он устроился рядом? Весь ряд себе присвоил?» — с раздражением подумал Аскольд, глядя на богатырскую фигуру товарища, развалившуюся на вещевых мешках. Дан не просто храпел – он издавал целую симфонию сопения, кряхтения и бормотания. Периодически сквозь храп прорывались женские имена и откровенные комплименты «аппетитным формам». Аскольд не выдержал и легонько пнул его сапогом в бок.

— Мрргх... Анжелика... — пробормотал Дан, повернувшись на другой бок, к иллюминатору. Храп стих до терпимого уровня.

Несмотря на вечные ворчания, Дан был его лучшим другом. Они были полярными противоположностями – лед и пламень. Дан – стихийный, взрывной, вечно лезущий в драку и ищущий приключений на свою буйную голову. Аскольд – расчетливый, сдержанный, вечно вытаскивающий друга из очередной передряги. Один не задумывался о последствиях, второй их предвидел и сглаживал. Но сводить Дана к роли источника проблем было несправедливо. Они дополняли друг друга. То, чего не хватало одному, с лихвой компенсировал другой. Вместе они прошли сквозь ад войны, не раз прикрывая спины друг другу под свист пуль и грохот разрывов. Они стали больше чем друзьями. Братьями. Готовыми идти друг за друга в огонь и в воду. Но был в их маленьком братстве еще один человек.

Рядом с Даном, свернувшись калачиком, спала Софи. Высокая, стройная, с чертами лица, говорившими о далеких восточных корнях, но с поразительно яркими, как горный ледник, голубыми глазами. Длинные, почти белые волосы были собраны в тугой практичный хвост. Одетый, как и все, в камуфляж, она использовала свою белую арафатку как подушку. Самая юная в группе, она потеряла на войне всё. Из лагеря беженцев ее вытащил лично Святослав, предложив «послужить» – так же, как когда-то Аскольду. Они сдружились еще в разведшколе. Софи обладала удивительной для ее возраста мудростью и холодным, аналитическим умом. Ее красота была опасной – как море, манящее моряков своей безмятежностью, но способное в миг обрушить на них всю свою ярость. Мужчины теряли голову, но Софи оставалась неприступной. На любые ухаживания она отвечала ледяным молчанием и взглядом, способным пронзить насквозь. А в рукопашной схватке, особенно с ножами, ей не было равных. Аскольд и Дан боготворили ее и ревностно оберегали, зная хрупкость, скрытую за стальной волей.

Завершали их пятерку супруги – Гедеон и Мия. Гедеон, высокий, худощавый, загорелый до черноты мужчина лет тридцати, с копной черных кудрей и проницательными темными глазами. Мия – миниатюрная, смуглая, с каштановыми волосами и очками, съезжающими на кончик носа с легкой горбинкой. До войны они были звездами археологии и истории. Именно их уникальные знания определили специфику миссии группы – поиск и спасение артефактов в горячих точках, превратив их в подобие военизированных «Индиан Джонсов». Они были сдержанны, говорили мало, особенно о личном. Их прошлое до войны можно было узнать разве что из пожелтевших статей в научных журналах. Но несмотря на молчаливость и разность характеров, из них получилась слаженная, почти идеальная команда.

Аскольд отвернулся от храпящего Дана и посмотрел в илминатор. Внизу проплывали бескрайние пески, изредка разрезаемые темными зубцами скал. В салоне держалось +20. «А там, внизу... сухо, жарко, как в печи», — подумал он с содроганием. Вдали зазмеилась лента великой реки, увенчанная зеркалом водохранилища Мерове. «Нил... Судан. Почти прилетели». Он следил за древней рекой, тысячелетиями кормившей цивилизации, которой поклонялись как божеству. В памяти всплыли детские книжки о несметных сокровищах фараонов, страсть к истории Египта, наивная мечта стать археологом, найти свою гробницу Тутанхамона... Как давно это было.

Самолет приземлился в Хартуме. От аэропорта колонна внедорожников под охраной суданских военных двинулась в Сеннар. Оттуда предстоял сплав по Голубому Нилу на лодках к эфиопской границе.

В тряском кузове «Тойоты» Аскольд попытался читать, но буквы плясали перед глазами. Через десять минут он захлопнул книгу. Взгляд сам потянулся к Софи, сидевшей напротив. Она смотрела в окно, профиль четко вырисовывался на фоне мелькающей саванны.

— Что думаешь насчет этой затеи? — спросил он, и взгляд его невольно скользнул вниз, к ее груди. Влажная от пота футболка облегала тело, и с каждой кочкой...

— Аскольд? — Голос Софи прозвучал спокойно, но в нем явно читалась насмешка. Она повернула голову, и в ее голубых глазах заплясали озорные искорки. — Ты куда это уставился?

— Сорвалось, прости, — смущенно отвел взгляд Аскольд, чувствуя, как жар разливается по лицу.

— Эх, мужчины... — Она мягко промурлыкала и тихо рассмеялась. Но смех быстро стих, сменившись привычной серьезностью. — Честно? Ничего особенного не думаю. Старая песня. Местные нашли в горах пещеру с непонятными знаками и лестницей в преисподнюю. Побоялись лезть дальше, оцепили. Говорят, место аномальное – компасы с ума сходят, техника глохнет, батарейки дохнут. А по факту... — Она пожала плечами. — Десяток таких «аномальных зон» уже прошли. Обычно – древние склепы, разграбленные еще в прошлом веке. У страха глаза велики. Ты сам знаешь.

— Что ж, проверим, насколько велики, — задумчиво ответил Аскольд. Разговор затих.

Он сидел, костяшками сжатых кулаков упираясь в колени, злясь на себя за этот нелепый, неконтролируемый взгляд. Причина его смущения была глубже простой неловкости. Для Софи он был гораздо больше, чем командир и друг. Она любила его. Безответно. С самой первой встречи в разведшколе. Никогда не говорила, но Аскольд знал. Случайно подслушал ее откровенный разговор с Мией, когда тащил к палатке отключившегося после местной "благодарности" Дана. Софи понимала его боль, его одержимость найти Елену, его веру в то, что она жива. И потому молчала, храня свою тайну и оставаясь для него верной подругой и боевым товарищем. Об этом знали только Мия и он, невольный свидетель. Аскольд старался держать дистанцию, не давать лишних поводов для надежд. "Идиот", — мысленно выругался он. Снова открыл книгу, но слова не лезли в голову.