Рассказы бывшего заключенного

Предисловие

Рассматривая свою жизнь со ступеней зрелого возраста, вдруг начинаешь замечать те отпечатки, которые в большой степени предопределили мою судьбу и стали ключевыми в формировании моей криминальной личности.

Оглядываясь на своё окружение, как близких, так и дальних родственников, невольно приходишь к мысли, что мы все словно прокляты злым роком и отбываем здесь своё наказание.

Задумываюсь, почему я родился именно в той семье, где с ранних лет испытывал немалые страдания. Моя мать была поразительно красива — женщина, которую могли бы объявить эталоном красоты середины пятидесятых. Её огромные зеленоватые глаза заставляли мужчин замирать в нерешительности и смущении.

Мой биологический отец, завоевав её внимание, словно выиграл главный приз. Однако, страдая от патологической ревности, он сам спровоцировал их разрыв. Тонкие детали их отношений мне неизвестны, но в момент, когда мама ожидала меня в роддоме, он отверг меня. Когда другие отцы сопровождали своих жен в роддом, моя мать, в слезах, ощущала на себе осуждающие взгляды других рожениц. В те времена общество сурово осуждало женщин, которые оставались одни в такие моменты, считая их распущенными и обвиняя в том, что дитё «нагуляли».

Когда бабушка пришла поздравить папашу с рождением сына, он жестко отрезал: «У меня нет никакого сына», «Я подал на развод». На что бабушка отвечала: «Зато у меня есть внук».

И тогда, когда отец выкрал меня, семимесячного, обмотанного только в одну пелёнку, в двадцатиградусный мороз, он, в пьяном угаре, бегал по посёлку Красный Строитель от моей бабушки.

Какая карма досталась мне? Я изначально был погружён в условия для глубоких страданий. Почему мне достались такие родственники, которые также страдали — кто от своей дури, кто от выбора жить с этой дурью…

В моей памяти навсегда осталась сестра моей мамы. Сколько себя помню, из разговоров и примеров из жизни, она всегда страдала от рук своего мужа. Он бил её так жестоко, что она стала инвалидом, навсегда прикованной к хромоте. Её муж, дядя Витя, в пьяном угаре избивал её до потери памяти, сломав ей ногу в нескольких местах. В конце концов, наказание настигло и его — он оказался за решёткой за хулиганство. Помню, как после отсидки одного года в Бутырке он сидел у нас дома на кухне, рыдал и жаловался моей бабушке, говоря: «За что меня в тюрьме опустили, сделали пидорасом?» Тогда мне было всего девять лет.

И всё это видел я. Только один этот родственник оставил немалый след в моей психике. Когда его семья приезжала к нам из Ивантеевки, обычно незванно, я испытывал двоякое чувство: радость и страх. Радость — потому что с ними приезжал мой двоюродный брат, мой ровесник, с которым мне всегда было весело. Но страх омрачал это веселье, потому что мы знали, что Славкин отец, выпив, становился неуправляемым. Будучи в гостях, он всегда начинал драку, меряясь силами с моим отчимом, тоже Виктором. Всё это происходило на глазах у детей. Мы втроём прятались под кровать и плакали, наблюдая за этой стычкой, в квартире стоял женский визг, перегар и отборный мат.

Почему именно я всё это внимал?

А это лишь маленькие эпизоды той среды, которую мне приходилось видеть.

В Ивантеевке жила тётя Дуся, сестра моей бабушки, до глубокой старости заботясь о своём сорокалетнем сыне-лоботрясе, который ни дня не работал. Она ушла в никуда, потеряв память — просто однажды вышла из дома и больше никогда не вернулась…

Попытка суицида другого родственника, сына второй сестры моей бабушки, случилась в пьяном угаре. Тётя Маруся вышла замуж за военного, полковника, и их семья казалась нам эталоном благополучия. Однажды, когда мне было десять, мы сидели у них в гостях за праздничным столом. Всё шло хорошо, пока вдруг, неожиданно для всех, подвыпивший дядя Серёжа не впал в истерику. Он смахнул всё со стола, бросился к балкону. За ним выбежали моя мать и отчим. Сергей свисал с восьмого этажа, ругаясь матом, а отчим, обхватив его руками, пытался вытащить обратно на балкон. Судя по всему, дядя Серёжа родился в рубашке; мой отчим со всей силы напрягся и затащил его обратно…

И всё это я видел и впитывал.

Почему мы оказались соседями с многодетной семьёй Горбуновых, в которой из десяти детей семеро братьев побывали в тюрьмах и лагерях, а один даже провёл три года в крытке?

И это только малая часть моих судьбоносных столкновений… Как я оказался погружён в этот сплав судеб и характеров?

При более внимательном рассмотрении всех персонажей моей жизни, я вижу, что все они страдали и продолжали скатываться к ещё большим страданиям. Чем глубже я смотрю в себя, тем яснее понимаю, что моё рождение было запрограммировано и неразрывно связано именно с этими людьми.

А теперь сам отвечу, дорогой читатель: личность может видоизменяться, но это происходит лишь после того, как человек настрадался до такой степени, что словно заслужил божье прощение и вдруг пробудился от этого ужасного сна. И тогда, проснувшись, ты начинаешь осознанно создавать сам себя…

Глава 1. Тени Ленино-Дачного

В 1965 году наша семья переехала в Ленино-Дачное, новый район на краю Москвы. Здесь, вместо привычного нам стеснения коммунальной жизни, нас встретили «просторные» квартиры хрущёвок. Из тесной комнатушки, расположенной в четырёхкомнатной коммуналке двухэтажного барака в восточном Бирюлёве, мы переехали в трехкомнатную квартиру. Для меня и брата это был настоящий рай: собственный садик под окном стал нашей крепостью, где мы устраивали битвы и играли в войнушку.

Однако через год нам пришлось переехать снова, на этот раз — в соседнюю пятиэтажку. Случилось это потому, что моя мама немного нахимичила с бумагами при выселении из коммуналки и вписала в новый смотровой ордер бабушку без её ведома, которая категорически не желала жить вместе с нами. В общем, через некоторое время этот подлог вскрылся, и нас вновь расселили: бабуле дали отдельную комнату в Чертанове, а мы дружно переселились в двухкомнатную квартиру соседнего дома. Туда, где так бурно прошло моё детство и юность, куда я возвращался уже будучи взрослым из очередных отсидок, там, где я был последний раз, приезжая на похороны мамы — место, которое можно назвать малой родиной.

В новом доме я сразу ощутил особую атмосферу, особенно на нашей лестничной клетке. Здесь, где две квартиры из четырёх занимала многодетная семья Горбуновых, жизнь кипела каждый день. В этом доме было десять детей: две сестры и восемь братьев.

В те годы новосёлы быстро находили общий язык. Жильцы часто собирались вместе, так я и познакомился с Колей, семилетним мальчиком из этой многодетной семьи. Наша дружба началась практически сразу, и я стал частым гостем в их скромном жилище.

Семья Горбуновых жила в глубокой бедности. Из двенадцати человек в семье лишь трое работали: мать была уборщицей, отец — на заводе, а старшая сестра подрабатывала, пока позволяло здоровье. Такое положение вещей было предсказуемо. Обстановка в доме Горбуновых была крайне скромной: только самое необходимое — стол, стулья, изношенный диван, кровать, буфет и старенький телевизор КВН. Любая вещь здесь была на вес золота, и каждый предмет служил долгие годы, несмотря на свою изношенность. Одежда передавалась от старших братьев к младшим, изнашивалась до последней нитки. Эта традиция донашивания одежды была особенно заметна на Коле, который никогда не жаловался, принимая всё с благодарностью.

Когда Коля приходил к нам, и моя мама предлагала ему пообедать вместе со мной, для меня это был просто обед, но для Коли — царская трапеза и настоящий праздник живота. В те дни мне всегда казалось, что Горбуновы — это самая дружная и весёлая семья в районе. У них дома всегда было шумно от смеха и веселья. Братья держались очень дружно, и не удивительно, что вскоре они стали известными во всём районе как настоящие лидеры среди подростков. Когда я начал заходить к ним, я обнаружил, что Колю в семье зовут по-особенному — Коль-Коля. Это прозвище явно его раздражало, и он всегда злился, когда его так называли.

Жизнь в новом микрорайоне была полна приключений. Район строился и расширялся, привлекая всё новых жителей. Мы с Колей, следуя примеру его старших братьев, осваивали заброшенные стройки, играли в войну и учились курить, стараясь подражать взрослым.

Моя мама устроилась на работу в буфет местного ресторана, который в обеденное время работал как столовая. Иногда мы с Колей заглядывали туда, чтобы насладиться порцией лимонада и вкусным бутербродом.

Когда наступил сентябрь, я впервые пошёл в школу. Этот день, наполненный волнением, цветами и музыкой, останется со мной навсегда. Важно было то, что мы с Колей оказались в одном классе, что ещё больше укрепило нашу дружбу.

Учёба, в отличие от моего друга, мне давалась легко, особенно арифметика. Время до весны пролетело незаметно. Я вместе с Колей поддерживал дружбу со взрослыми ребятами из нашего дома, самому старшему из которых было шестнадцать лет. Его звали Филя.

Обычно после школы мы уходили покурить в овраг, занимающий достаточно большую площадь между улицей Бехтерева и Студгородком. Старшие ребята и два брата Коли уже начали пить пиво, но мне оно не нравилось из-за его слишком горького вкуса.

Сигареты обычно покупал я или Колька. Один из нас подходил к табачному ларьку и говорил табачнику: «Дядь, меня папка послал купить ему пачку сигарет, на картинке дядька с палкой и рюкзаком в горах».

Такой номер работал до определённого момента. Положив десять копеек на тарелочку, мы получали свою заветную пачку «Памира». Но иногда случались сбои: табачник прогонял нас, и тогда приходилось просить прохожих мужчин, рассказывая им ту же историю добрые люди всегда находились.

И вот случилась беда… Моего друга Колю порезали.

В тот день мы, как обычно, собрались дружной компанией в овраге. Но этот раз был особенным — с нами были три брата Коли, парни из соседнего дома, и Филя, которому стукнуло уже шестнадцать. Я помню, как вдруг старшие ребята начали шутить, и один из братьев Коли, махнув ножом в воздухе, как бы в игре, нечаянно создал опасный момент. Филя, стоявший сзади, толкнул Колю, и тот неудачно налетел прямо на лезвие.

Момент оказался настолько внезапным, что сначала никто не смог осознать происходящего. Но когда мы увидели Колю, бледного и держащегося за живот, из которого сочилась кровь и виднелись внутренности, понимание пришло ко всем. Братья мгновенно взяли его на руки и спешно понесли к дому, где он мог получить помощь.

К счастью, наш дом был почти рядом, и скорая помощь приехала очень быстро. Коль-Колю немедленно увезли в больницу. Переполненный шоком и смятением, я поспешил найти уединение, спрятавшись в приусадебных кустах позади дома. Зажигая припасённый окурок «Памира», я неожиданно увидел, что в нескольких метрах от меня лежит неподвижное тело Фили, а старшие братья Коль-Коли безжалостно избивают его.

Ленино-Дачное — сколько сломанных судеб. Десятки, а может и сотни. Сейчас, оглядываясь назад, прихожу к мысли, что никого не осталось в живых: все мои друзья-товарищи давно уже сгинули в молодом возрасте, некоторые не дожили даже до тридцати.

Глава 2. Зеркала нашей совести

Колька пролежал в больнице почти месяц, но после его выписки встретиться с ним нам так и не удалось…

За это время многое изменилось. Моя мама окончательно поняла, что из себя представляет семья Горбуновых и какое влияние её дети оказывают на меня. Она выяснила, что четверо из восьми братьев уже побывали в тюрьмах и колониях, причём двое из них на тот момент отбывали наказание.

Мать Горбуновых, тётя Клава, практически не занималась воспитанием своих детей. В школе они учились плохо, а их поведение оставляло желать лучшего.

После инцидента с Колькой моя мама сильно встревожилась за меня и категорически запретила мне общаться с ним. С наступлением лета, чтобы мы не встречались, меня отправили в деревню на все каникулы. Вернувшись в Москву, я узнал, что Николай больше не учится в нашей школе: его и старшего брата Серегу перевели в школу-интернат где-то на Варшавском шоссе. И поскольку родители Николая очень редко забирали его на выходные, я практически перестал его видеть.

Лето закончилось, наступил сентябрь. Я пошёл учиться во второй класс. Дружба с Колей постепенно стала угасать в моём сознании, и у меня появились новые друзья.

Пашка Берсенев был звездой нашего класса, его ум и стремление к знаниям всегда выделяли его среди нас. Как мы с ним стали друзьями, уже не вспомню, но его дом стал для меня вторым домом. Там царила атмосфера настоящего уюта и тепла. Всё там напоминало о культуре и образованности: книги на полках, мягкий свет настольной лампы и, конечно же, аромат свежеиспечённых сырников, который обволакивал тебя, едва ты переступал порог.

Отца Пашки, инженера на заводе ЗИЛ, все считали местной знаменитостью. Этот изобретательный дядька находил время не только для работы, но и для детей, ведя кружок моделирования в доме культуры на Автозаводской. Он умел заинтересовать: его рассказы о технике и изобретениях заставляли нас забыть обо всём на свете. Сидя на уютном диване, мы, запивая сырники горячим чаем, вглядывались в его лицо, ловя каждое слово.

А вот Пашка Левин был совсем другим — полной противоположностью Берсенева. Левин был невероятно энергичным, хотя в школе вёл себя прилично благодаря строгому воспитанию отца. В учёбе он не блистал. С Пашкой мы часто дрались, и бывало, что я оказывался на проигрышной стороне. Но после драки мы всегда мирились и убегали в овраг покурить или побоксировать.

У Левина дома были настоящие боксёрские перчатки. Он гордился тем, что его отец — бывший боксёр, хотя на самом деле тот работал шофёром на автобазе. Внутренне я завидовал ему: перчатки стоили десять рублей, для восьмилетнего мальчишки — это была неподъёмная сумма.

Возле нашего дома был, как теперь говорят, торговый центр, хотя тогда это звучало слишком громко для его скромных размеров. В его состав входили столовая, которая по вечерам превращалась в ресторан, сберкасса, почтовое отделение, продуктовый магазин, кулинария, булочная и, моё самое любимое место, галантерея. Там, среди множества всевозможных мелочей, моё внимание всегда привлекали книжечки-зеркала. Снаружи они маскировались под обычные записные книжки, но внутри скрывали зеркало.

Эти зеркала притягивали меня, как магнит. Они лежали прямо на витрине, казалось, только и ждали, чтобы их взяли. Желание обладать таким предметом казалось непреодолимым. Но самому на такой шаг решиться было не по себе, поэтому я уговорил друзей вместе со мной унести по зеркальцу, убеждая их, что в школе такими вещицами можно будет хвалиться. «Пускай одноклассники позавидуют,» — думал я, мечтая о моменте нашей маленькой победы над серостью будней.

Друзья согласились без особых уговоров, хотя Пашка Берсенев сначала помедлил — влияние его воспитания было очевидно, но и он не устоял перед общим решением.

Так, однажды вечером, когда галантерея уже собиралась закрываться, мы решили действовать. Магазин был полон людей, уставших после рабочего дня, они обступали прилавки, требуя внимания продавцов. В этой суматохе забрать книжечки оказалось несложно. Мы быстро нашли подходящий момент, схватили по зеркалу и, едва выскользнув наружу, ринулись бежать, словно за нами гналась милиция, стараясь как можно скорее скрыться от места нашего маленького преступления.

До сих пор помню, как моё сердце бешено билось от страха, а ноги дрожали, как будто я стоял на краю пропасти. К счастью, друзья не увидели моего волнения. В тот вечер мы чувствовали себя покорителями мира — всё получилось, мы сделали это и держа в руках свои зеркала, мы чувствовали себя героями, уверенными, что завтра в школе нас ждёт слава, и все будут завидовать нашим трофеям.

Наша радость оказалась недолгой. Около одиннадцати вечера в дверь нашей квартиры раздался звонок. Я уже устроился на раскладушке и готовился ко сну, но мирный вечер оборвался неожиданно…

В прихожей я уловил громкие голоса взрослых мужчин. Мать позвала меня, и, подойдя, я увидел отцов Пашки Берсенева и Пашки Левина, которые взволнованно что-то объясняли моей матери. Лицо мамы постепенно краснело, и я тут же понял: меня ждёт наказание. Я спешно забрался под кровать в маленькой комнате, пытаясь укрыться.

Что же случилось? Пашка Берсенев не удержался дома и показал зеркальце своей младшей сестрёнке, которая начала упрашивать его отдать ей игрушку. Из-за спора на их голоса сбежались родители.

Отец Пашки быстро добрался до истины о происхождении зеркала. Не медля ни минуты, он отправился к Левиным. Моё имя пока оставалось вне разговора, так что первый «суд» прошёл у Левиных, в соседнем подъезде. Именно там Пашка выдал меня. Узнав, что за всем стою я, родители сразу поспешили ко мне.

Мне крупно повезло: из-за позднего часа мама решила не наказывать меня физически, ограничившись домашним арестом на неделю: «Никаких улиц».

На следующий день мы втроём, с раскаянием в глазах, вернули украденные зеркала в галантерею.

Так и закончилась моя дружба с Пашкой Берсеневым.