Разбитая. На пути к счастью

1.

Вчера треснуло зеркало. То самое — свадебный подарок от родителей, стоявшее на комоде десять лет. Катя долго смотрела в него, как будто её лицо разрезали ножом на тысячу мелких частей. Каждая трещина будто напоминала о чём-то утраченном, о чём-то необратимом.

Кто бы сказал ей десять лет назад, что всё закончится так банально. Её — красавицу, умницу, с двумя высшими образованиями и двумя красными дипломами — променять на серую, невзрачную особу, больше похожую на мышь, чем на женщину.

Полгода Роман обманывал её с поразительной ловкостью. Он объяснял свои полуночные возвращения бесконечными репетициями, новой программой, студийной работой. И она верила. До последнего мгновения подавляла внутри себя смутные подозрения, уговаривала себя не терять голову от ревности. Ведь выходя замуж за музыканта, она знала, на что шла. Музыка всегда была для них важнее всего остального — пока не погаснет последний шанс стать знаменитым. А у Романа этих надежд было хоть отбавляй — воз и маленькая тележка.

Вот и дождалась.

Вчера, устав от вечного одиночества и решив сделать любимому сюрприз, Катя купила бутылку вина и изящную зажигалку в форме гитары. Она поехала к нему на репетиционную базу — туда, где они когда-то строили планы и мечтали о большом будущем. Спустилась по знакомой лестнице, вошла в студию… и застала их в самый неподходящий момент.

Интересно, как эта поза называется в «Камасутре»?

Катя застыла на пороге. В горле ком, дыхание перехватило. Первая мысль, пришедшая в голову, удивила даже её саму: «Господи, было бы с кем…» — как будто, если бы соперница была красивее или достойнее, боль была бы чуть меньше.

Но силы хватило — спокойно, почти деловито, она поставила бутылку на стол, бросила небрежное:
— Приятного аппетита.
И, гордо развернувшись, вышла.

На улице её зашатало, будто после долгого пьянства. Катя кусала губы, чтобы не закричать, по щекам текли слёзы — горькие, обжигающие. Она не стала их вытирать. Пусть текут. Рома их недостоин.

Дома она шла пешком, не замечая дороги, спотыкаясь о тротуарные плиты, словно они тоже были против неё. Внутри всё ревело, кричало, разрывалось на части. Она шарахалась от участливых взглядов прохожих, будто эти жалкие попытки сочувствия могли хоть что-то изменить.

Открыв дверь квартиры, Катя сразу увидела его — треснувшее зеркало, стоящее на комоде. Словно оно ждало её. Как старый враг, который всегда знает твою боль лучше тебя самой.

Этот город стал для Кати вторым домом. Несколько лет назад она переехала сюда вместе с мамой и младшим братом из Владивостока. Иногда по ночам ей снился океан — холодные капли освежали лицо, оставляя привкус соли на губах.

Ей снилось любимое место на горе под раскидистым деревом, куда она сбегала в детстве, чтобы быть одной, посмотреть на закат и забыть обо всём. Таких закатов она больше никогда не видела. Может, потому что в детстве всё кажется ярче? Или просто воспоминания окрашены романтикой времени, которого уже нет?

Мама развелась с отцом и, чтобы не мучиться прошлым, переехала поближе к родне. Здесь было легче начать всё заново.

Катя с самого детства росла в любви. Перед сном мама целовала её и шептала:
— Красавица моя… Самая красивая, самая умная девочка на свете… Любимая моя девочка…

Но в школе всё было иначе. Одноклассники не принимали её — слишком высокая, слишком серьёзная, слишком отличалась от остальных. Они играли в глупые игры, а Катя предпочитала книги.

Она считала себя выше этого. Не потому, что была высокомерной — просто знала себе цену.

И Бог не обидел её внешностью: стройная, высокая, черноволосая, карие глаза, в которых светился ум, и маленькая родинка на щеке — как печать особенности.

В восьмом классе в городе проходил первый конкурс красоты — «Мисс Владивосток».

Катя пришла на кастинг почти случайно. И победила легко, будто рождённая для подиума. Члены жюри качали головами: откуда у пятнадцатилетней девочки такая уверенность?

А Катя просто знала, что красива. И когда зрительский зал рукоплескал, она принимала корону как должное — с лёгким поклоном и чуть снисходительной улыбкой.

После конкурса вокруг неё закрутился водоворот мужчин. От школьников до состоятельных мужчин, готовых купить ей всё. Но слава не вскружила голову.

У неё был острый, почти мужской ум. Она понимала: красота — лишь временная данность. Чтобы быть свободной, нужно больше, чем хорошенькое лицо.

Разлад в семье начался как раз тогда. Родители постоянно ссорились. Но это даже сыграло свою роль: Катя уходила учиться к своему дереву, чтобы не слышать их скандалов.

Школу она закончила с золотой медалью. Выпускной бал совпал с отъездом — но она не жалела. Впереди была вся жизнь, которую она намеревалась завоевать.

Ночь казалась бесконечной.

Катя курила на кухне, машинально заваривая кофе, и застывала над чашкой, погружённая в воспоминания. Мысли уводили её далеко — в те времена, когда всё ещё было возможно, когда сердце не знало боли, а мир был полон музыки и обещаний.

С Вовкой она познакомилась на улице — он был одним из тех, кто подарил ей этот город.

Она давно привыкла к тому, что мужчины теряют дар речи при её появлении или слишком уж старательно вытягивают шеи, словно жирафы. У неё даже была отработанная тактика — чуть снисходительный поворот головы, насмешливый взгляд и пара едких фраз, после которых они предпочитали ретироваться.

2.

Рома вернулся под утро.

Он явно оттягивал момент объяснения. В это время Катя стояла перед треснувшим зеркалом — опухшая от слёз, одуревшая от множества выкуренных за бессонную ночь сигарет. Она пыталась привести себя в порядок, чтобы хотя бы немного походить на ту женщину, которой была раньше. Не идеально — просто хоть как-то.

Лучшее средство защиты — это нападение.

Роман едва переступил порог, как заявил:

— Это всё ты виновата. Мне не нужна жена, которая вместо того, чтобы восхищаться мной, критикует каждую мою песню. Ты подходишь ко всему с этой своей академической точки зрения — музыкальное образование, основы стихосложения… Да ты вообще знаешь, сколько классиков начинали без дипломов?

Для Кати слово «жена» всегда было целым миром: любовница, друг, помощник. Она потеряла дар речи.

— Ты никогда не смотришь на меня такими глазами, как она! — закончил он свою пламенную тираду.

— Извини, что я никогда не была наивной дурой, — тихо ответила Катя.

Она развернулась и скрылась в ванной, с трудом сдерживая слёзы.

– Екатерина, две чашки кофе, пожалуйста, – раздался по селектору голос директрисы, вырывая Катю из задумчивости.

Она отодвинулась от компьютера, за которым просидела полчаса, тупо глядя в горящий экран. Включила чайник, машинально достала кружки.

«Господи… Двадцать восемь лет — и ни дома, ни мужа, ни ребёнка, ни интересной работы…»

Историю с ребёнком она старалась не вспоминать.

Тогда она переболела гепатитом, а через три месяца забеременела. Роман сразу сказал: больного ребёнка ему не надо. И вообще — рано. Сначала нужно записать новый альбом, съездить в Москву, стать знаменитым. Потом можно будет подумать и о детях.

«Заводить ребёнка… как собаку или кошку какую-то…»

Катя возражала, но Роман был непреклонен. В конце концов, она либо позволила ему убедить себя, либо семейное счастье показалось дороже. Она сделала аборт — и с тех пор запретила себе даже думать о том, что могло бы быть.

Что её сыну или дочери уже должно быть шесть лет…

«Сижу в этой конторе с девяти до девяти за какие-то гроши…»

Невесёлые мысли Кати текли сами собой.

Директриса — стерва, так и норовит прицепиться. Может, её задевает моя внешность? Или характер чувствует?

Но я стараюсь не лезть, не выставляться. «Каждый сверчок знай свой шесток» — это про секретарш. Куда уж нам с советами соваться…

Мужу нужна наивная дурочка, которая будет каждое слово ловить. А рядом со мной у него, видите ли, комплекс неполноценности развился.

Получается, никому сейчас не нужны ни умные, ни красивые…

Закипел чайник.

Катя разлила кипяток по чашкам и, немного помедлив, аккуратно постучалась перед тем, как зайти в кабинет директрисы.

Елена Петровна сидела на кожаном диване с такой же сладкой, приторной улыбкой, какой всегда встречала важных гостей. Её фигура напоминала большую, раздобревшую кошку — тяжёлая, медлительная, но с виду грациозная.

Мужчину, напротив, Катя почти не заметила. Мысли снова уводили её в другое место — туда, где боль была глубже.

— Спасибо, — покровительственно произнесла директриса.

Катя заученно улыбнулась, кивнула:

— На здоровье.

Она аккуратно закрыла дверь и взглянула на часы. До конца рабочего дня оставалось ещё минимум пять часов.

«Если сегодня внизу всё пройдёт нормально с сигнализацией… А если опять будут проблемы, как во вторник, раньше одиннадцати домой не попадешь…»

Она осеклась.

«Где у меня теперь дом? Куда торопиться?..»

Мама недавно вышла замуж второй раз и жила в своём медовом месяце. Грузить её своими проблемами Катя не хотела. Брат тоже давно ушёл к родителям своей жены.

Впервые за долгое время она поняла: ей некуда идти.

Только квартира Романа — десять лет жизни, которую она называла домом.

Почему-то снова вспомнилась свадьба. Его лицо, полное счастья, когда он вносил её на руках через порог.

«Тогда я увела его от другой женщины… Не думала, что однажды окажусь на её месте. Не зря говорят — всё возвращается…»

Господи, как больно…

— Катенька, отчеты по товарам, — снова раздался голос директрисы. — И чистые бланки захвати.

Катя тяжело вздохнула. Когда же этот бесконечный день закончится?

Она полезла в стол за бумагами, уже заранее зная, что начнётся дальше.

Как назло, с сигнализацией снова были проблемы.

Что-то срывалось, щелкало, не поддавалось.

Катя стояла в дубленке, уже вся вспотевшая от злости и усталости. Очередной раз молилась про себя: «Только бы не вызывать дежурную бригаду…»

3.

Следующая неделя превратилась для Кати в настоящий ад.

Казалось, весь мир объявил против неё войну: ненастная слякоть с резкими перепадами давления, директриса, которая будто сошла с ума — придиралась ко всему, даже к тому, чего не было, сигнализация в магазине барахлила уже вторую ночь подряд…

Поскольку ключи от офиса были только у Кати, её дважды поднимали среди ночи, везли проверять, всё ли в порядке. В четыре утра снова возвращали обратно. И никто, кроме безумного ветра, не покушался на имущество компании.

А ещё был Роман — который пытался удерживать сразу две женщины: жену и любовницу.

Мама заболела в самый неподходящий момент, и Катя после работы возила ей лекарства, варила бульон, убирала квартиру.

И Михаил — который за целую неделю не позвонил. Не появился ни разу. Ни единой строчки. Ни одного звонка.

Катя тщательно маскировала круги под глазами.

Но к вечеру они становились слишком заметны. Особенно при электрическом свете. Она боялась смотреть в зеркало.

Сколько раз за эти дни она думала: «Всё. Я ухожу. Просто исчезаю».

Вот только куда?

Даже этот вопрос был бесполезен. Потому что ответа не было. Визиты к маме стали дополнительным грузом.

Катя старалась улыбаться, отвечать на вопросы о Роме, изображать довольную жизнь.

На самом деле, внутри неё уже давно царила пустота. Не кошки скреблись на сердце — а какие-то тигры, готовые выпрыгнуть наружу.

В понедельник до конца рабочего дня оставалось четыре часа, когда на стол Кати аккуратно опустились коробка конфет и красная бархатная роза.

Она медленно подняла взгляд.

– Добрый вечер, – улыбнулся Михаил. – Елена Петровна у себя?

– Да, – ответила Катя, удивляясь, как легко у неё дрожит голос. — Входите.

Она провожала его взглядом, пока он шёл к кабинету директрисы.

Потом осторожно взяла розу, поднесла к лицу. Запах был лёгкий, почти летний. Как будто кто-то напомнил ей, что весна всё-таки наступит.

– Екатерина, зайдите на минутку, – раздался голос директрисы по селектору.

Катя положила розу на стол, поправила юбку и вошла. Елена Петровна протянула ей несколько купюр:

– Не в службу, а в дружбу — сбегай на рынок. Шампанское, банка икры, фрукты… И чего-нибудь ещё на твой вкус. Только постарайся быстро.

Катя кивнула.

На выходе она бросила взгляд на кресло, где сидел Михаил. Он выглядел уверенно. Словно принадлежал этому миру.

Она же… Она чувствовала, как впервые за неделю в груди просыпается что-то живое.

«Нашли девчонку на побегушках», — зло подумала Катя, надевая пальто.

Её трясло от злости. Судя по тому, как директриса смотрела на Мишу, до него добирались не только деловые интересы.

И он, конечно, не промах — секретарша всегда пригодится. Можно и про дела узнать, и заодно настроение проверить. Грех не примазаться…

А она-то, дура, подумала… что он действительно заметил в ней женщину, а не просто помощницу.

По рынку Катя ходила нарочно медленно.

Выбрала шампанское — то самое, которым он угостил её в ресторане. Долго выбирала шоколад, взвешивая каждый вариант, пока не остановилась на любимом бренде.

Вернулась в офис под недовольным взглядом Елены Петровны, которая уже успела отметить время на часах.

— Вы так быстро, — сказал Миша, едва она вошла. — Мы даже не успели всё обсудить.

Он вынул из пакета бутылку:

— Надо же… Как вы угадали? Это моё любимое.

— Я старалась, — коротко ответила Катя, глядя, как лицо директрисы каменеет.

— Надеюсь, ваша очаровательная секретарша присоединится к нам? — Михаил повернулся к Елене Петровне.

Та покраснела. Словно её кто-то ударил по лицу.

— Благодарю, но у меня слишком много работы, — сухо ответила Катя.

Она прекрасно понимала, что Елена Петровна пригласила её из страха потерять клиента. А теперь будет помнить этот день долго и со злостью.

— Приятного вечера.

Катя вышла, чуть улыбнувшись про себя: «Представлю, как бы ты скривилась, если бы я согласилась».

Роза по-прежнему лежала на столе.

Катя взяла её, словно вспомнив, какими руками она была подарена. Потом резко сломала стебель пополам.

Конфеты последовали за ней в мусорную корзину без колебаний.

– Что ты делаешь? – услышала она голос Миши.

Она подняла глаза. Он стоял рядом, смотрел с болью.

– Катя… Что ты делаешь?

– Разве мы на «ты»? – холодно спросила она.

– Я же от всей души, — тихо произнёс он. — Я так по тебе скучал… Дай мне объясниться.

4.

Михаил смотрел в окно своего кабинета, слегка приподнимаясь на носки и опускаясь на пятки. Знакомый психолог как-то посоветовал ему таким образом сбрасывать напряжение, накопившееся за день.

С утра крупными хлопьями на город падал снег, и купола церквей, пробиваясь сквозь несущуюся белую пелену, казались медленно проявляющимся негативом чуть недодержанной фотографии.

Колокольный звон заставил его вздрогнуть.

«Нервы ни к чёрту», – с досадой подумал Михаил, отходя от окна.

В свои тридцать лет он знал о жизни практически всё.

Он был единственным и очень поздним ребёнком в профессорской семье. Родители — оба потомственные педагоги местного университета — уже отчаялись дождаться детей и даже поговаривали о том, чтобы взять на воспитание мальчика или девочку из детского дома. Матери было сорок четыре года, когда нечаянной, но столь долгожданной радостью появился Миша.

С самого детства он был окружён вниманием и заботой. Но не той сюсюкающей заботой, которая обычно портит поздних детей, превращая их в законченных эгоистов, не слепой любовью, в которой чадо вырастает без глаз и без рук, а настоящей любовью, строящейся на доверии и строгости, на уважении чувств близких людей, на взаимной вежливости и понимании.

Его родители безумно любили друг друга. А когда появился Миша, отец стал относиться к матери ещё более трепетно и нежно, угадывая все её желания и всеми своими поступками доказывая и показывая, как он благодарен ей за сына.

Сколько Миша помнил себя, родители никогда не ссорились. Атмосфера в доме царила благостная и спокойная.

Михаил очень удивлялся, когда, попадая в гости к кому-нибудь из сверстников и сидя на полу за игрой в неизменные солдатики, слышал из-за стены громкие голоса родителей.

«Не обращай внимания, — махал рукой приятель. — Это мама с папой ругаются…» Для Миши эта фраза звучала настолько дико, словно ему сказали, что летом пошёл снег.

Впитавший в себя эту благостную обстановку с самого детства, Миша старался никогда не огорчать родителей. В классе он был одним из первых учеников — учеба давалась легко, почти играючи. Но занудой-отличником он не стал и с радостью давал списывать своим менее одарённым одноклассникам домашние работы и контрольные.

Его любили все — от учителей до однокашников. Педагоги пророчили ему великое будущее, разделившись на два лагеря: гуманитарии бились за то, чтобы он поступил в самый престижный гуманитарный вуз, а точные специалисты с пеной у рта доказывали, что ни о каких гуманитарных науках не может быть и речи — Мише прямая дорога на физико-математический или математический факультет, где такие одарённые студенты очень нужны. И не пройдёт и пары лет после окончания вуза, как он запросто станет доцентом, а там и до докторской диссертации недалеко.

Но судьба распорядилась иначе.

Утром после выпускного бала Михаил вернулся домой — счастливый, немного хмельной, всё ещё под действием ночного веселья, окружённый вниманием красивых девочек. Дверь ему открыл почерневший отец.

Весь хмель слетел мгновенно. Как опадает с замерзших деревьев последняя листва.

«Инфаркт, – разводил руками врач, бывший мамин ученик, протирая очки и пряча заплаканные глаза. – Обширный инфаркт…»

Отец за один день превратился из сильного мужчины в сгорбленного, трясущегося старика.

Похороны матери легли на плечи Миши. Он договаривал о кладбище, заказывал гроб, звонил людям, ходил по инстанциям. И ни одной слезы. Только внешне спокойствие, чтобы поддержать отца.

Лишь в холодном зале морга, когда он увидел её лицо — застывшее, восковое, когда-то излучавшее свет и добрую улыбку, — Мише стало дурно. Он сполз по стене, не в силах стоять. Санитар, повидавший многое, молча сунул ему под нос ватку с нашатырём.

– Любил бабушку? – спросил он, как будто уже знал, что это не просто потеря, а разлом жизни.

– Что же, родственники кого постарше прислать не могли?

– Это моя мать, – непослушными губами ответил Миша.

– Держись, пацан, – сказал санитар. – Все там будем.

День похорон был проливным. Небо словно тоже плакало.

На кладбище собрались бывшие ученики матери, коллеги с университета, друзья семьи. Каждый подходил к отцу, говорил утешительные слова, потом пожимал руку Михаилу. В каждом пожатии он чувствовал одно и то же:

«Держись, пацан!»

Когда гроб опускали в раскисшую землю, отец опустился на колени и зарыдал, как ребёнок. Миша поднял его, прижал к себе и впервые почувствовал, какой он лёгкий. Сморщенный. Как будто внутри его съела какая-то невидимая ржа. Осталась лишь оболочка — старческая, немощная.

После похорон отец вышел на пенсию. Он просиживал дни в любимом материном кресле-качалке, уходя в воспоминания. Лишь изредка вскидывал на сына глаза — полные боли и слёз.

Когда все его одноклассники радостной ватагой шли в институты, Михаил устроился санитаром на «скорую помощь». Ему нужно было работать. Зарабатывать. Ухаживать за отцом, который сам уже ничего делать не мог.

Отец пережил мать всего на полгода. Он тихо догорел в том же кресле, так и не простив этому миру её смерти.

5.

Джип летел по мокрой дороге. Выпавший за день снег начал медленно таять, превращаясь в серое месиво. За окнами машины мелькали фонари и рекламные щиты, мигающие вывески магазинов и ночных ресторанов сливались в почти однотонное световое пятно. Миша накрыл своей рукой руку Кати, вбирая тепло её пальцев, когда из переулка, прямо под колёса джипа, выбежала черная человеческая фигура.

Михаил резко крутанул руль. Машина завертелась на обледеневшем асфальте и с грохотом врезалась в чугунную ограду. Вывороченная железная пика пробила лобовое стекло со стороны водителя.

Всё происходящее потом Катя запомнила обрывками.

Кровавое, безжизненное лицо Миши. Его рука, вывернутая в неестественном направлении, с золотым перстнем на пальце. Любопытствующие лица, заглядывающие в покорёженный салон. Её собственное отражение во всё новом треснувшем зеркале — бледное, с полоской крови у уголка губ. Машина «скорой помощи». Врачи, что‑то кричащие и спрашивающие. Носилки, на которые укладывали Мишу. И снова ночь, вой сирены, бешеная езда по темным улицам… Голова Миши, которую она держала руками, чтобы не моталась…

Лишь в белом, пропахшем лекарствами и болью коридоре больницы, после того как ей заставили выпить какую‑то горькую гадость, Катя начала воспринимать реальность. И сразу расплакалась.

– Ну что вы, голубушка, – склонился над ней седобородый старик в белом халате. – Радоваться надо. Вы ещё легко отделались. Могло быть гораздо хуже.

– Что с ним? – прошептала Катя, поднимая на врача глаза, полные слёз. – Что с ним?!

– Он в операционной. Пока ничего больше сказать не могу. Пройдёмте ко мне в кабинет — там уже милиция, нужно ответить на несколько вопросов…
Доктор, увидев её умоляющий взгляд, развел руками:

– Ничего не поделаешь. Нужно.

– Можно от вас позвонить? – спросила Катя, послушно шагая за врачом по холодному, серому коридору.

– Да, конечно. Проходите.

Катя вошла и, не обращая внимания на милиционеров в форме, набрала номер.

– Рома, это я. Я задержусь. Ничего не случилось. Нет, всё в порядке. Не говори глупостей. Пока.

После изнурительного допроса — кто, когда, зачем, откуда — Катя поставила свою подпись на каких‑то бумагах, даже не прочитав их, и вышла в коридор.

– Может, довезти до дома? – один из милиционеров сочувственно наклонился к ней. – Поздно уже. Как доберётесь?

– Спасибо, не нужно, – покачала головой Катя. – Я подожду.

– Вы бы правда поехали, – сказал врач. – Сейчас вы ему ничем не поможете.

– Я подожду, – повторила Катя.

Она сидела в пластиковом кресле. Слёз уже не было. Смотрела в зелёную стену перед собой невидящими глазами. Часы издевались: стрелка ползла со скоростью черепахи, циферблат кривлялся, цифры расплывались и менялись местами, будто само время бросало ей вызов.

– Девушка… – кто‑то осторожно тронул её за плечо. Катя вздрогнула, выныривая из оцепенения.

– Это всё? – участливо склонился над ней седобородый врач. – Ваш мужчина в порядке. Операция прошла успешно, но к нему пока нельзя. Идите домой. Уже почти восемь часов утра. Поспите, отдохните…

– Я смогу его сегодня увидеть?

– Подходите к пяти часам, – кивнул доктор. – Не уверен, что он очнётся, но… разрешу на пару минут.

Катя медленно поднялась с кресла и пошла по коридору. Вдруг резко остановилась:

– Доктор!

– Да? – тот обернулся, немного испуганно.

– Как вас зовут?

– Николай Николаевич.

– Спасибо вам, Николай Николаевич, – сказала она, и снова слёзы потекли по щекам.

– Это бригаде нужно благодарность, – серьёзно произнёс врач. – Вовремя приехали…

Катя вышла из больницы и медленно пошла по улице. За ночь подморозило, мимо неё скользили люди, задевая плечами. Она невольно дергалась, уходя от каждого прикосновения. Сознание отказывалось принять реальность. Ещё несколько часов назад всё было так прекрасно… Ласковые руки на её теле, тепло его губ, касающихся кожи с безумной нежностью… Мужское тело, которое она изучала — руками, губами… Оказывается, она забыла, как это может быть так хорошо…

Одно мгновение — и ничего нет. Только чёрная фигура, выскочившая из подворотни, скрип тормозов и бледное окровавленное лицо Миши, его волосы, потемневшие от крови, и бессильно откинутая рука…

«Жизнь воистину непостижима. То даёт, то забирает, не спрашивая ни совета, ни согласия, опираясь только на свои загадочные желания. Кто решит, на какой чаше весов больше — радость или боль? Кто сможет понять этот ход событий? Только сама судьба… или Бог?»

Словно услышав её мысли, прямо перед Катей выросла старенькая церковь.

Она всегда любила церкви. Часто заходила, чтобы просто постоять в свете свечей, сказать «спасибо» за то, что все живы, за то, что солнце снова взошло… Но никогда раньше не молилась так горячо и неистово.

Очнулась она только тогда, когда почти догорела поставленная свеча. Тепло, запах ладана и голоса других людей казались чужими.

6.

Мама Славы познакомилась с мамой Ромы в женской консультации, когда и тому, и другому до появления на свет оставалось еще целых три месяца. Разговорившись в очереди к врачу, женщины так понравились друг другу, что обменялись адресами, а потом выяснилось — живут они в соседних домах. С тех пор началась их дружба. Роман родился на день раньше Славика, что отразилось на их отношениях: сначала младенческих, потом подростковых, а затем и взрослых.

Толстый, неуклюжий Славик всё время испытывал чувство голода и потому постоянно что-то жевал. Он завидовал худенькому и подвижному Роману, который всегда был первым во всех делах. С самого детства Слава был уверен: ему не повезло. Он не мог лазить по заборам, как другие пацаны, в прятки всегда водил, а во дворовых войнушках ему доставалась роль санитара — самая непрестижная, но зато безопасная. Как самый большой и тяжелый, он сопел, напрягаясь, и тащил «раненых бойцов» в укрытие. Дворовые мальчишки дразнили его «пончиком» и «жиртрестом», хотя связываться с ним побаивались.

Однажды Рома услышал, как ребята издеваются над его другом, и так отделал предводителя ватаги, что остальные решили: ну его на фиг, в этой жизни найдутся более удобные кандидаты для насмешек. Славик был благодарен, но именно с того дня завидовать Роме стал ещё больше.

Когда Роман увлекся музыкой и родители купили ему первую гитару, Славик закатил дома истерику, требуя себе такую же — немедленно. Мать вздохнула, но гитару всё‑таки купила. Отвела в музыкальную школу. Слава честно спел подготовленную песню, простучал на крышке пианино заданную мелодию, нашёл среди клавиш нужные ноты. Потом его, потного и покрасневшего от усилий, выставили в коридор. Подслушать разговор он просто не мог.

– У вашего сына нет ни слуха, ни голоса, – резюмировала старенькая преподавательница, выпустившая из‑под своего крыла не одного талантливого музыканта. – Ни на одном инструменте он играть не будет. Да и зачем? Посмотрите на него — здоровый, красивый мальчик. Ему нужно заниматься физическим трудом или спортом. Лучше отдайте в секцию.

Эпитет «красивый» к своей собственной персоне Славе очень льстил — раньше так говорили только родственники. Всё остальное, правда, выбило из него дух. По дороге домой мама уговаривала его не расстраиваться:

«Я тоже консерватории не кончала, а жизнь удалась. Завтра сходим в баскетбольную секцию».

Но Слава отказался. А старенькую учительницу, которая шла тем вечером домой, безжалостно закидал снежками.

Гитару Слава всё‑таки «домучил». С грехом пополам научился играть «чижика-пыжика» и что‑то смутно напоминающее собственную мелодию.
В восьмом классе Рома уже выступал на школьных концертах, а Слава, как верный оруженосец, таскал за ним гитару. Девчонки, которые тогда смотрели на Романа как на бога, игнорировали Славика напрочь. Он носил ему любовные записки, выполнял поручения, даже однажды вытирал слёзы брошенной Романом девчонки, сдерживая себя, чтобы не признаться ей в любви.

Когда Рома женился на Наталье, Слава совсем скис. У него никогда не было своей жизни. Он давно к этому привык. А теперь, после свадьбы друга, чувствовал себя одиноким и потерянным. Часами стоял перед зеркалом, крутился то в одну, то в другую сторону, втягивал живот, расправлял плечи. Но результат был неутешителен. Даже отпустил длинные волосы — как у Ромы. Не помогло. Из‑за некоторых особенностей организма, несмотря на дорогой шампунь, волосы оставались жидкими и сальными.

Родители понимали: с аттестатом, полным троек, сын вряд ли поступит в институт. Поэтому наскребли денег и пристроили любимого отпрыска в финансовый техникум. И вот тут произошло неожиданное. Ребёнок, который в школе не знал разницы между синусом и косинусом, считая, что тангенс с котангенсом — это кто‑то из математиков, вдруг проявил недюжинные способности в бухгалтерии.

Техникум он закончил одним из лучших учеников.

Нужно было устраиваться на работу, но просто работа его не устраивала. К двадцати годам Слава понял одну вещь: к его внешности должны обязательно прилагаться деньги. И желательно большие. Только тогда он сможет почувствовать, что хоть немного сравнялся с Романом. Когда его попросили помочь провести одну не совсем законную сделку, Славик даже не задумался — согласился.

Потом подвернулась ещё одна сделка. Затем третья… Деньги потекли рекой, и Слава вложил их в маленькую фирму, которая торговала медицинским оборудованием. Её владельцем был Миша Добронравов — человек, известный в бизнес-кругах своей порядочностью.

Теперь Славик мог позволить себе поглядывать на Романа даже слегка свысока. Это продолжалось до тех пор, пока в жизни друга не появилась Катя. Он влюбился в первый раз в жизни — отчаянно, безнадёжно. При её появлении он весь покрывался липким потом, терял дар речи. Потом начинал мямлить что-то бессвязное, рассказывал глупые анекдоты, сыпал ехидными колкостями. Но Катя легко отбивала все его нападки, почти не обращая внимания на его неловкие выпады.

Однажды, будучи слегка навеселе, Слава зашёл к Роме — хотелось продолжить вечер. И неожиданно застал Катю одну. То ли дело в её присутствии, то ли в водке, но язык у него развязался. Лучше бы он этого не делал!

И если на свете существует Бог — а Слава в это давно уже не верил — то в тот вечер Он точно спал. Не стал останавливать его, не отвёл от дома, от квартиры, от этой женщины и последующего разговора.

Катя выслушала его спокойно. Лишь в её карих глазах мелькнуло что-то похожее на насмешку — хотя Слава не был уверен. На всё, что он говорил — обещания купить мир и луну вместе, взмахи руками, жалкие попытки прикоснуться к ней — она отвечала одно: «В моей жизни есть только один мужчина. Это Рома, мой муж. А тебе должно быть стыдно. Ты предаёшь лучшего друга».

7.

Роман метался по квартире как разъярённый зверь. Что она себе позволяет?! Три часа дня, ему давно пора быть на студии, а он вынужден оставаться дома из‑за своей дражайшей половины! Из‑за нее — унизительно ждать, пока соизволит явиться…

Как она смеет так с ним обращаться?! Да, он не ангел. Но штампа о разводе в паспорте ещё нет. И права позорить его имя у неё тоже нет!

Телефонный звонок резко прорвал тишину.

– Да, слушаю, – нервно схватил трубку Рома.

– Ее еще не было, – голос матери Кати дрожал.

– Я вам говорил, что не имею ни малейшего понятия, где она может быть! – процедил он сквозь зубы, сдерживая ярость. – Как только появится, я позвоню. Может, у подруги. Я же сказал — не знаю.

Роман швырнул трубку на рычаг.

«Пусть только объявится… Он ей покажет, кто хозяин в доме.»

В ту же секунду щелкнул замок. Дверь открылась. Катя вошла в коридор и без сил прислонилась к стене — даже раздеваться не могла.

Роман моментально оказался рядом:

– Где ты была?!

Катя молча опустилась, расстегивая сапоги.

– Где ты была?! – повысил он голос. – Я тебя спрашиваю!

Она повесила дублёнку, прошла в комнату. Роман разглядел её вечернее платье, белую нитку жемчуга на шее. В два шага нагнал, прижал к стене, сгрёб в кулак ткань и бусы. Леска лопнула. Жемчужины закатились по полу, громко цокают и подпрыгивают.

– Ты оглохла?!! – проорал он в её лицо. – Где ты была?!!

Катя попыталась освободиться.

– Ты еще и пила? – Роман втянул ноздрями воздух. – Коньяк? С этим своим хахалем?! У вас что‑то было?! Дрянь! Говори, ну!

– Отпусти… – прошептала она, и тогда Рома, потеряв контроль, ударил ее. Один, другой, третий…

На лице Кати черные волосы смешались с разводами крови на обоях, из разбитых губ потекла тонкая полоска, глаза закрылись. Она обмякла в его руках и начала медленно сползать вниз.

Роман испуганно подхватил её за плечи, встряхнул:

– Катя!

Но она не отвечала. Только голова болталась, как у сломанной куклы.

Катя открыла глаза и несколько секунд не могла понять, где находится. Потом узнала потолок, запах нашатыря, холодное полотенце на лбу. Лежала в кровати, прикрытая одеялом, раздетая до нижнего белья.

– Очнулась, слава богу, – над ней склонилось лицо Романа. – Как ты меня напугала…

Память возвращалась медленно. С каждым вздохом — боль. С каждым движением — воспоминания вчерашнего вечера, сегодняшней сцены, его слов.

Её глаза снова наполнились слезами.

– Катя, ты что?! – испуганно вскочил Рома. – На вот, водички попей…

Катя осторожно приподняла голову, сделала глоток и снова опустилась на подушку.

– Тебе лучше? – Роман пристально смотрел на неё. Она молча кивнула.

– Нам нужно поговорить…

Катя посмотрела ему в глаза — тёмные, встревоженные, но всё ещё такие знакомые.

– Я много передумал за это время, – начал он. – Понял, что люблю тебя. До сих пор. И не хочу терять. Почему бы нам не начать всё заново? Забудем эту ночь… и…

Телефонный звонок оборвал его на полуслове.

– Чёрт! – Роман выругался, схватив трубку. – Да, она дома. Нет, сейчас не может… Позвоните попозже. Что? Так срочно? Ну ладно.

Он недовольно протянул трубку Кате:

– Тебя. Как всегда, вовремя.

– Да? – негромко ответила она.

– Катя? – раздался женский голос.

– Да, я слушаю.

– Это говорит Тамара Петровна. Михаил Леонидович пришёл в себя и просит вас завтра с утра прийти в больницу.

Голос её звучал сухо, почти с отвращением.

– Он очень настаивает.

– Хорошо. Спасибо. Я поняла. До свидания.

Тамара Петровна повесила трубку первой.

– Кто это? – Роман бросил на неё подозрительный взгляд.

– По работе, – ответила Катя, закрывая глаза.

Ей не хотелось никого видеть. Не хотелось ничего слышать.

Роман помедлил немного, потом решил — разберётся с этим позже.

– Так вот, на чём я остановился…

– Я плохо себя чувствую, – прошептала Катя. – Почти ничего не соображаю. Давай поговорим завтра.

– Ладно… – Роман колебался, но потом поднялся с кровати. – Если ты хочешь… Только поспи немного. Я скоро. Мне должны принести сведённую запись и…

– Конечно, – кивнула Катя. – Я посплю.

Рома наклонился, чтобы поцеловать её в щеку. Катя зажмурилась, как будто ждала удара.

Поцелуй был легкий. Почти ненастоящий.

– Отдыхай. Я скоро вернусь.

8.

Наутро Катя долго разглядывала своё отражение в треснувшем зеркале. Опухшие веки, темные круги под глазами, взгляд — какой‑то загнанный, потерянный… Почему‑то снова вспомнилась старая цыганка, остановившая её у перекрёстка. Что‑то она говорила про трещины, которые забирают душу… Вечер с Мишей казался теперь неправдоподобной сказкой. Был ли он вообще?.. Думать не хотелось. Вообще ничего не хотелось.

«Но я даже не спросила — женат ли он… А сама ведь тоже замужем… Да и что мне до его проблем?..»

Катя сняла зеркало со стены, будто боясь причинить боль кому‑то ещё, поставила его на пол у входной двери.

«Выброшу по пути», – решила она и пошла в ванную.

Рома вернулся домой под утро и теперь спал на соседней кровати. Катя привела себя в порядок, написала записку и положила её на тумбочку — так, чтобы он увидел сразу после пробуждения. Потом осторожно, почти бесшумно, вышла из квартиры.

Зеркало отправилось в ржавый мусорный бак, вокруг которого валялись остатки недельного хлама.

«Разбитое зеркало — плохая примета…» — подумала она, стоя на автобусной остановке. «Но ведь треснуло оно задолго до вчерашнего дня… Гораздо раньше…»

Миша ждал её. Она это увидела по его глазам — они потеплели при её появлении. Он лежал в белоснежной палате, весь в гипсе, с перевязанной рукой, бледный, как подушка, на которой покоилась его черноволосая голова. Катя еле сдержала комок в горле. Отвела взгляд, чтобы он не заметил слёз, и начала рыться в сумке.

– Это тебе, – сказала она, справившись с голосом и даже найдя силы улыбнуться. Положила рядом с его телефоном два апельсина, купленных по дороге. – Я не знаю, можно ли их есть…

– Поцелуй меня, – попросил Миша. – У меня странное чувство, что ты мне только приснилась, и когда я проснусь — ты исчезнешь…

– Тебе нельзя много говорить, – Катя коснулась его волос, поцеловала в губы. – Про твою машину…

– Я знаю, – перебил он. – Вчера вечером заходил Слава. Я всё слышал.

«Всё?» — подумала Катя, усмехнувшись про себя. «Наверняка скромно умолчал о том, что именно он виноват в этом состоянии Миши…»

– Катя, можно тебя об одном попросить… – Миша помедлил, подбирая слова. – Не хочу, чтобы кто‑нибудь узнал об этом… Мне нужна твоя помощь. Дело в долге… Через пять дней его нужно отдать…

Он крепко держал её за руку.

– Я никогда не стал бы вовлекать тебя в свои дела, если бы не эта дурацкая ситуация… Получилось так, что сейчас ты для меня самый близкий человек…

«А его жена?..» — мелькнуло у Кати, но она тут же одёрнула себя: «Ты тоже замужем. Об этом потом…»

– Этот долг через пять дней, – продолжал Миша. – Большую часть собрал, не хватает двадцати тысяч.

– Разве это большие деньги? – удивилась Катя. – Я могу попробовать занять у родственников…

– Вряд ли у них такие есть, – улыбнулся он её наивности. – Двадцать тысяч долларов.
Катя вздохнула.

– В моей квартире, в сейфе, среди других документов лежит красная папка. Код замка – девятьсот тринадцать. Забери её и отвези в налоговую инспекцию. Поднимешься на второй этаж, найдёшь кабинет начальника — его зовут Геннадий Алексеевич Мищенко. Передашь ему папку, а взамен получишь деньги.

Он немного помолчал:

– Можешь сказать, что это первое рабочее задание. С сегодняшнего дня ты у меня официально на службе.

– Пустой стол у окна в бухгалтерии? – догадалась Катя. – Я сразу поняла: ты ждешь именно меня.

– Я знал, что ты умница.

– Только, по‑моему, Тамара Петровна считает, что это я виновата в аварии.

– Она относится ко мне как к собственному сыну. Не обращай внимания. Как только познакомится с тобой поближе — всё образуется.

«Что‑то я очень сомневаюсь», – подумала Катя, вспомнив воинственный взгляд и стальной голос Тамары Петровны. И вдруг до нее дошло: «Это же из‑за „дипломата“!» Тот самый, ради которого так тревожился Слава…

– Подожди… Мы вчера были у тебя в квартире со… – Катя запнулась, но решила не скрывать. – …со Славой. Он искал, видимо, именно этот документ…

– Да, точно… Я же должен был сегодня отвезти в налоговую другие бумаги и забрать деньги. Чёрт, совсем про папку забыл… Значит, теперь всё у Славы. Он сдаст их вместо меня, чтобы не было неприятностей…

Миша вдруг сжал её руку:

– Ты сказала — со Славой? Вы знакомы?

– Он бывший одноклассник и нынешний друг Ромы.

– Давно подозревал, что мир тесен. Но что настолько… – хмыкнул Миша. – Значит, я сейчас ему позвоню, а ты заберешь папку.

– На твоём месте, – осторожно произнесла Катя, – я бы ему не слишком доверяла.

– У тебя есть повод? – нахмурился Миша.

– Если он и вправду проворачивал что‑то нечистое, то делал это в стороне от вашей фирмы. Так что формально тебе не обязан ничем. А вот с личной стороны…

Она немного помолчала.

9.

Миша откинулся на подушки, досадливо хлопнул рукой по одеялу и поморщился — не от боли в теле, а от беспокойства в голове. Мысли лихорадочно скакали, перепрыгивая с одной темы на другую. «Нет, надо остановить это!» — мысленно приказал он себе. «Давай ка с самого начала. По полочкам… Катя деньги не брала — я в этом уверен. В день аварии наличность лежала в сейфе. Я сам его закрывал перед уходом с работы. Ключи были только у Славы. Неужели он решился?.. Не может быть. Он знает: если фирма рухнет — он тоже летит в трубу. А Ника?.. Но как она могла? Каким образом?..»

После похорон родителей и переезда Миша полностью погрузился в работу. Создание собственной компании оказалось сложнее, чем он думал. Против него были все: от постоянных «крышевальщиков», требующих неподъёмный процент, до чиновников из налоговой, которые находили проколы в каждом документе. То бумаги не те, то декларация заполнена неверно, то санитарные нормы снова нарушил… Миша крутился как белка в колесе и уже почти решил свернуть всё, когда один из старинных знакомых отца — человек с отдалённым отношением к бизнесу — обещал замолвить слово за него перед дальним родственником. Звали того Геннадий Алексеевич Лищенко, начальник городской налоговой инспекции.

Через неделю они встретились.

Геннадий Алексеевич показался Мише сразу знакомым. Чем‑то неуловимым напомнил отца. Михаил так же смотрел в глаза собеседнику, так же говорил — медленно, с весом в каждом слове. А Миша, в свою очередь, вызвал у него чуть ли не отеческое участие. Встреча прошла легко. Помогла история, рассказанная старым знакомым. С тех пор для Миши исчезли бандиты, инспекторы стали вежливыми, недочёты в документах исправлялись сами собой. Только теперь можно было дышать свободнее. И заниматься делами.

Где‑то через год их полудружбы и полусотрудничества Геннадий Алексеевич пригласил Мишу на день рождения. Отмечали в закрытом ресторане, людей немного, но каждый — из тех, кто решает судьбы фирм одним звонком. Женщин почти не было. Разве что официантки да одна‑две супруги на фоне общего мужского контингента.

Когда Геннадий Алексеевич подвёл к нему стройную девушку с бледными волосами и огромными синими глазами, Миша едва не потерял покой.

– Это моя дочь, – голос отца дрогнул, будто благоговение проскользнуло в нём. – Ника.

Она улыбнулась.

И Миша снова ощутил, как внутри что‑то дрогнуло. Её улыбка была детски светлой и женственно мудрой. Такое сочетание он встречал лишь однажды — в лице своей матери.

– Вам, наверное, скучно с нами, со стариками, – произнёс Геннадий Алексеевич, чуть улыбнувшись. – Так что, Миша, я вручаю вам свою красавицу. Надеюсь, найдёте о чём поговорить.

Он отошёл, оставив Мишу одного — один на один с этой воздушной, почти неземной красотой.

Голубые глаза Ники встречали его взгляд с лёгкой игривостью, но не дерзко, а так, будто бы изнутри просили понимания.

Миша почувствовал себя глупым юношей, который впервые рядом с девушкой, способной выбить почву из‑под ног одним вздохом. Он предложил ей шампанское, она с благодарностью приняла бокал, тряхнула золотыми волосами и сказала:

– У меня к вам небольшая просьба… Расслабьтесь. Хорошо? – Ника мило улыбнулась.

– Конечно, – ответил Миша, сам не поняв, почему улыбается так легко, словно лето вернулось в его жизнь.

Они провели вместе почти весь вечер.

Ника оказалась удивительно приятной собеседницей. Для девушки её возраста — чуть моложе его самого — она говорила с удивительной ясностью и глубиной. Её рассуждения о бизнесе могли заставить задуматься даже опытного экономиста.

Миша не замечал довольных взглядов, которые кидал на них Геннадий Алексеевич. Не видел ничего вокруг. Только её.

Только этот голос, эту улыбку, этот свет в глазах, который давно не заглядывал в его душу.

Когда день рождения закончился, Миша проводил машину Геннадия Алексеевича.

Ника позволила позвонить себе завтра. Она покраснела — и стала ещё прекраснее. Обещала ждать. Её появление сломало стену, которую он воздвиг после смерти родителей между собой и миром. Мир снова стал красив. Каждый день — возможным для счастья. Потому что теперь в нём была она.

Ухаживания Миши были галантными, почти старомодными. Цветы каждое утро. Выставки. Ужины в лучших ресторанах. Он ни разу не попытался прикоснуться к ней — боялся нарушить хрупкость момента. Боялся своим нетерпением или неловкостью разрушить ту радость, которая, казалось, только начинает пробиваться сквозь годы одиночества.

Когда через полгода Миша попросил руки Ники, Геннадий Алексеевич не просто согласился — он прослезился над рюмкой французского коньяка, как будто вернулась молодость, когда он сам впервые целовал невесту своей мечты.

– Она у меня одна, – сказал он, обнимая Мишу. – Мать умерла при родах… Я уверен, ты знаешь об этом.

«Значит, он всё‑таки проверил», – подумал Миша.

– Больше всего на свете я хочу, чтобы моя девочка была счастлива… А если ты не сделаешь её счастливой — пеняй на себя.

– Я сделаю всё, что в моих силах, – пообещал Миша, и Геннадий Алексеевич снова плакал — уже от радости.

Ника сказала «да» с тем сияющим смехом, которым обычно заканчиваются детские ссоры. Она бросилась к отцу, обняла его, и глаза её, сияющие, счастливые, встретились с глазами Миши. Он знал: это начало чего‑то нового. Чего‑то живого. Чего‑то, что может быть теплее воспоминаний о родителях.

10.

Рома задумчиво курил, глядя на недавно купленный и установленный в студии пульт. Наконец‑то почти вся нужная аппаратура собрана. Осталась мелочь — но это уже не страшно. Сколько сил, сколько труда, сколько бессонных ночей положено на алтарь славы… Последний альбом должен принести ему успех. По‑другому быть просто не может.

Сейчас главное — договориться с Катей. На всех презентациях её знание английского, внешность и манеры были незаменимы. Да и возвращаться домой в пустую квартиру, привыкнув за десять лет семейной жизни к уютным вечерам и её фирменным пирогам, тоже не хотелось.

А потом ещё Алёна… Её последние намёки на брак стали слишком частыми. Он понимал — нельзя затягивать отношения в рамки, особенно сейчас. Разводиться ради женитьбы снова?.. Ни за что. Тем более что, если честно, Алёна и Катя даже рядом стоять не могут. Это всё равно что грациозную пантеру сравнивать с серым кроликом. Если альбом пройдёт так, как он планировал, поклонниц хватит. Но при мысли, что Катя — его Катя — может кому‑то принадлежать, внутри поднималась ярость.

«Чего он только не представил в ту ночь…»

Ему мерещились её полуоткрытые губы, её тело, протянутая навстречу не ему…

Рома резко потушил сигарету. Этого козла на джипе он ещё достанет!

– Ромка, ты доволен? – обняла его сзади вошедшая Алёна.

– Да, – ответил он, улыбаясь. – Только не называй меня так. Мне не девять лет.

– Я забыла… – радостно прошептала она. – Больше не буду…

«Господи, бывают же такие непроходимые дуры…» — про себя вздохнул Роман. «Но в постели ловкая, да и с деньгами помогает… Такую аппаратуру мне бы до конца жизни не купить…»

Алёна устроилась у него на коленях:

– Когда мы поженимся?

«Начинается…» — еле заметно поморщился Роман и ответил: – Понимаешь, жена не даёт развод.

– Почему?! – удивлённо распахнула глаза Алёна. – Она же всё знает! Ты сказал ей, что любишь только меня?

– Конечно. Но она стоит на своём.

– Хочешь, я сама с ней поговорю? Не понимаю, как можно держать человека, когда он тебя уже не любит! Когда у него есть другая?!

– Подожди немного, – Роман начал аккуратно оттягивать тему, засовывая руку ей под кофточку. – Не будем торопить события…

Алёна изогнулась, как довольная кошка, чувствуя его губы на своей коже.

– Я попробую ещё раз… Хорошо?..

Она согласно простонала.

Катя, выполнив всё, что просил Миша, отчиталась перед Тамарой Петровной и покинула офис под её бдительным взглядом.

В больничную палату она буквально ворвалась — запыхавшаяся, в поту, с сумкой в одной руке и пакетом в другой.

Миша только что закончил говорить по телефону, положил трубку на стол и обернулся к ней: – Слава пропал. Нигде не могу найти.

Слава между тем вышел из здания налоговой инспекции и глубоко вдохнул холодный, сырой воздух. Эти визиты всегда давались ему тяжело. Как будто каждый раз седел на несколько лет. Хорошо, что теперь этим занимается Миша — как зять Геннадия Алексеевича, его хотя бы не проверяют по сто раз на наличие ошибок.

Он щёлкнул кнопкой сигнализации, открыл дверь автомобиля и подумал: «Хорошо бы сейчас пива холодного…»

Вторая дверца хлопнула одновременно с первой. В салоне повис тяжёлый аромат французских духов, смешанный с перегаром.

– Привет, – очаровательно улыбнулась Ника, опуская стекло и протягивая руку с сигаретой. – Можно мне прикурить?

– Ника… – Слава приятно удивился. – Ты снова из ниоткуда?

– Как фея! – рассмеялась она, берясь за зажигалку. – Что скажешь насчёт пары стаканчиков?

– Ты угадала мои мысли, – довольно улыбнулся Слава. – Настоящая волшебница.

– Только в этом? – Ника прищурилась, медленно провела рукой по его бедру. – Или кое в чём ещё?..

– Ты играешь с огнём, – напряжённо проговорил Слава.

– Зато тебе понравилось в прошлый раз, – промурлыкала Ника. – Мы могли бы продолжить…

– Прямо здесь? – усомнился он.

– Это было бы здорово! – Ника выбросила сигарету в окно и подняла стекло. – Представляю рожу моего любимого папочки, когда узнает! Поехали. Только по дороге возьмем что‑нибудь выпить.

Слава послушно повернул ключ зажигания. Внутри всё предвкушало — выпивка, близость, роскошный запах духов, который уже ощущался в салоне. Он давно знал, что Ника, особо не афишируя, почти год назад сняла себе однокомнатную квартиру, куда ему несколько раз посчастливилось заглянуть.

– Шампанского? – с готовностью спросил он, как только вошли.

– Чего-нибудь покрепче, – ответила Ника. – Эта кислятина мне до смерти надоела.

Слава устроился в кресле, расставил закуску, хрустальные рюмки и запотевшую бутылку виски.

Ника вошла из комнаты в кружевном красном пеньюаре, мягко облегающем тело, подчёркивающем каждую линию. Легким и привычным движением руки свернула «голову» бутылке и разлила алкоголь по рюмкам, пока Славик с открытым ртом обозревал представшее перед ним великолепие.

11.

Рома снял трубку телефона:

– Студия. Да, это я. Слушаю. Концерт? Когда? Сережа, ты с ума сошел! Такие вещи обговаривать нужно заранее! Подменить «Императоров»? Что у них случилось на этот раз? Витька опять запил? Он уже который концерт срывает? Ему еще не надоело?! С кем играем? Голландцы? Они уже приехали? Сегодня вечером? Катя нужна как переводчик? О чем разговор — конечно, будет! Сколько нам дадут?..

На минуту наступила тишина.

– Сережа, говори быстрее… За такие деньги пусть какой‑нибудь алкаш на балалайке играет. Нет, я всё понимаю, но… – На другом конце провода нервно тараторили. – Да. Да. Теперь ближе к делу. Давай номер поезда и вагона — я записываю. Ладно, до встречи. Пока.

Рома повесил трубку и снова набрал:

– Макс, собирай команду – немедленно на студию. Завтра вечером играем в паре с голландцами. «Императоры» не вышли — Витька снова напился. Продюсер уже приехал. Это шанс раз в жизни! Понял? Жду тебя через час.

Он нервно закурил. Поезд в восемь. Голландцев нужно встретить вместе с Катей. Но где её теперь найти?..

«Ушла устраиваться на работу…»

Куда? Почему? Черт, как не вовремя весь этот семейный развал… А она ему сейчас была нужна больше, чем когда‑либо.

Позвонил домой. Длинные гудки. Бросил трубку от злости.

«Где ты, Катя?..»

Катя между тем сидела рядом с Мишей в его больничной палате. Он был бледен, взгляд напряжён, голос жесток.

– Он ушёл из налоговой около часа назад. Ни один мой звонок не нашёл ответа. Его никто не видел. Даже в ресторане не появлялся… Пакет с деньгами и ключи от сейфа у тебя?

Катя молча протянула ему пакет и связку ключей.

– Положи под подушку, – попросил Миша. Она аккуратно приподняла его голову и спрятала документы под подушку.

– Что теперь будет? – спросила Катя, не отводя взгляда от его лица. Впервые она видела его таким жестким.

– Найдём, – коротко ответил он. – Как же так получилось… Меня сегодня переведут в частную клинику. Тамара Петровна договорилась. Надеюсь, за те деньги, что она заплатила, меня поставят на ноги быстро. А ты пока иди перекуси, а потом возвращайся в офис. Там тебе всё расскажет Тамара Петровна. Это твои обязанности.

– Может быть… – начала было Катя.

– Не хочу втягивать тебя во всё это, – резко оборвал он. – Вечером позвоню.

– Хорошо, – кивнула она, легонько поцеловала его в губы и направилась к двери.

На пороге остановилась, оглянулась. Миша уже снова нажимал кнопки телефона, будто забыл о её присутствии.

Катя вышла.

Оказавшись в кафе на углу, заказала еду и медленно принялась есть, хотя вкуса не чувствовала.
За окном город продолжал свою жизнь. Прохожие спешили по своим делам, пряча глаза от ветра или от самих себя. Машины плевались грязью. Бездомные собаки, поджав хвосты, перебегали дорогу. У стены дома, жалобно мяукая, просила помощи маленький, облезлый котёнок.

На перекрёстке внезапно собралась толпа. Кто‑то кричал. Кто‑то толкал. Кто‑то просто смотрел. Катя заметила знакомое лицо — сморщенное, с выбившимися из‑под платка седыми прядями.

«Цыганка!» — мелькнуло в голове.
Она вскочила, оставив недоеденный обед, и побежала к выходу.

Успела увидеть, как двое милиционеров запихивают в машину закутанную в лохмотья фигуру.

– Подождите! – крикнула Катя, но голос потонул в шуме города.

Машина тронулась. Катя постояла немного, провожая её взглядом. Потом медленно пошла обратно — в сторону офиса.

Остаток дня она провела в компании Тамары Петровны. Та следила за каждым движением, каждый шаг. Женщины в комнате бросали любопытные, полные вопроса взгляды. Леночка несколько раз влетала сюда, утаскивала в коридор рыжую девушку, сидящую у двери, долго шепталась у окна, стряхивая пепел своих сигарет в стоящую на подоконнике пепельницу.

В пять часов рабочий день закончился, Катя разобрала документы, лежащие на столе и поднялась.

– Могу я вас попросить зайти ко мне на минуту? – Тамара Петровна стояла на пороге кабинета и ждала.

Катя вошла. Тамара Петровна несколько секунд изучала её, потом спросила сухо:

– Кем вы приходитесь Михаилу Леонидовичу?

Катя даже слегка вздрогнула. Внутри сразу вспыхнуло раздражение. Как всегда, когда кто‑то задавал слишком личные вопросы.

– Об этом можете спросить у него самого, – твёрдо ответила Катя.

– С тех пор как вы появились, у него начались неприятности, – отрезала Тамара Петровна. – Я не знаю, кто вы и откуда, но проверю. И если что — не рассчитывайте на моё благосклонное отношение.

– Я учту, – спокойно ответила Катя. – Это всё, что вы хотели сказать?

– Все, – величественно кивнула Тамара Петровна.

– До свидания. – Катя вышла из кабинета, забрала сумку и спустилась по лестнице, прожигаемая взглядами шушукающихся у подоконника женщин.

12.

Вокзал шумел и бурлил. Компания встречающих музыкантов переминалась с ноги на ногу у заказного автобуса. Поезд с голландцами опаздывал. Катя смотрела по сторонам и думала о том, что эти люди, снующие мимо, едут куда‑то по своим делам, волоча тяжёлые сумки, нерешённые проблемы, нелёгкую судьбу. Кто‑то встречается, кто‑то расстаётся, кто‑то ждёт, кто‑то давно уже запутался в лабиринтах железных дорог и самое острое счастье ощущает только на полке скрипящего вагона за неизменной бутылкой водки и преферансом со случайными попутчиками.

«В сущности, наверное, все мы случайные попутчики, только кто‑то выходит на следующей станции, а кто‑то едет дальше и к концу пути даже начинает испытывать к соседу какие‑то чувства — от любви до ненависти, но рано или поздно всем выходить, и, пожалуй, я ещё не видела в своей жизни людей, которые ехали бы в одно место и в этом месте бы сошли и пошли вместе дальше… Каламбур получился, – невесело вздохнула Катя. – В место, вместе… Вместе в место… Где оно только, это место?»

– Железные дороги, как всегда, отличаются удивительной пунктуальностью, – злым голосом пробасил басист Сережа, закуривая пятнадцатую сигарету подряд. – Как цены поднимать — так они пожалуйста, хоть каждый месяц, а как приехать вовремя — хрен дождёшься!

– Позолоти ручку, дорогая, всю правду расскажу! – раздалось откуда‑то справа.

Катя резко оглянулась. Молодая цыганка, окружённая чумазыми ребятишками разного возраста, приставала к солидной даме в тяжёлом драповом пальто. Та близоруко щурилась и беспомощно отбивалась от галдящей ватаги.

Катя разочарованно отвернулась. Что‑то задело её в этой цыганке. Почему‑то очень хотелось увидеть её снова. Хотелось спросить — что она знает… Откуда знает…

– Не обращай внимания, – Роман загородил цыганку спиной: он знал, как Катя их не любит и боится. – Ты сегодня потрясающе выглядишь!

Катя, уже услышавшая кучу комплиментов от остальных мужчин насчёт её внешности, действительно выглядела обворожительно. Умело наложенный макияж усилил глубину глаз, лёгкие румяна подчеркнули бархат кожи, чёрные волосы, взбитые и аккуратно уложенные, мягко опускались на капюшон дублёнки.

К автобусу подбежал запыхавшийся звукооператор Стас:

– Только что объявили! Прибывает на первый путь! – Слава богу! – Сережа хлопнул дверью автобуса.
Роман галантно подал руку Кате, поддерживая за локоть, повёл к перрону. Вся компания остановилась у восьмого вагона.

Один за другим стали выходить закутанные люди с гитарными кейсами, чемоданами, рюкзаками. Катя представила Сережу, Романа, Стаса высокому, дородному мужчине в чёрном пальто и широкополой шляпе, половину лица которого скрывал платок.

– Карл Брауэрс, – произнёс тот, пожимая им руки.

Остальные музыканты тоже выглядели живописно, болтали между собой, смешивая русские и английские слова. Компания двинулась к микроавтобусу.

Благодаря усилиям Тамары Петровны Миша час назад был перевезён в частную клинику. О Славе до сих пор ни слуху ни духу. Миша оборвал все телефоны, послал двух человек к нему домой и на дачу. А потом накричал на ни в чём не повинную медсестру и теперь изнывал от бессилия, уставившись в экран цветного телевизора, не слыша ни слова из дикторского текста.

Врач, явившийся на этот скандал, заверил, что минимум через два дня Миша сможет самостоятельно передвигаться. Через два дня, но не раньше. Миша надеялся, что это его отвлечёт, и несколько раз набирал номер Кати. Но длинные гудки в трубке только усиливали его раздражение.

– Михаил Леонидович, к вам пришли, – испуганно заглянула медсестра.

– Кто? – приподнялся Миша. – Ваша жена, – пискнула медсестра и быстро скрылась за дверью.

– Вот уж не ожидал… – начал Миша с сарказмом, ожидая увидеть Нику, но вместо этого увидел Славу, который, стараясь не попадаться ему на глаза, юлил за спиной Ники. – Какого чёрта?! – Миша чуть приподнялся на кровати. – Я тебя весь день ищу!!! Где тебя носило?!

Слава молча топтался на месте, пытаясь спрятаться за спину Ники, что плохо получалось из‑за разницы в комплектации. Больше всего на свете ему хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не быть здесь.

– Я… – неуверенно начал он, пряча взгляд от Миши и метая умоляющие глаза в сторону Ники.

– Вячеслав Георгиевич с сегодняшнего дня работает на меня, – отчеканила Ника, доставая из сумочки банку джина с тоником. Раздался резкий щелчок, и полукольцо отлетело в сторону.

– Неужели?! И что же он теперь будет делать? Вылезать из постели? Или ты будешь платить ему кругленькую сумму в валюте из своих карманных денег, которые даёт тебе отец? Может, на тебя уже никто бесплатно не клеится?

Глаза Ники вспыхнули яростью.

– Сволочь! – прошипела она, едва не задохнувшись от злости. Джин выплеснулся из банки на ковёр. – Тебе недолго осталось надо мной издеваться!

– Какое невинное дитя! – поднял брови Миша. – Обидели ребёнка, надо же! В общем, так — убирайся отсюда, мне со Славой нужно поговорить. Или ты во время постельных баталий умудрилась ему язык откусить?

Ника, трясясь от ярости, взмахнула рукой, и банка с джином, описав сложную траекторию, полетела в голову Миши, разбрызгивая на лету остатки жидкости. Миша ловко отклонился, банка стукнулась о спинку кровати и глухо шмякнулась на пол.