Развод. Цена многодетного счастья

Глава 1

Ранняя осень разливается в парке тёплыми оттенками. Листья под ногами шуршат, а воздух пахнет увяданием и сладкой ватой, которую продают у входа. Я держу Соню за руку. Её пальчики цепко обхватывают мои, словно это единственное, что удерживает её в этом мире, который часто кажется ей слишком громким, слишком ярким, слишком непонятным.

Мы только вышли из реабилитационного центра. Это место всегда давит на меня своей стерильной “добротой”: белые стены, игрушки, аккуратно расставленные на полках, лица специалистов, которые стараются выглядеть дружелюбно, но от их взгляда мне хочется провалиться сквозь землю.

Каждый раз там — испытание. Не только для Сони, но и для меня. Иногда я думаю, что эти часы, которые мы проводим в центре, вытягивают из меня последние силы. Сидеть в коридоре, слушать приглушённые голоса за дверью, наблюдать, как другие родители нервно расхаживают от стены к стене или пьют кофе из автоматов... Всё это кажется бесконечным.

Но для Сони это важно. Я вижу, как постепенно, крошечными шажками, она меняется. Неделю назад она впервые сказала слово «мячик» в ответ на вопрос психолога. Я чуть не расплакалась прямо там, в кабинете. Ради таких моментов я готова проходить через это снова и снова, даже если после этих занятий она усталая, раздражённая, будто её вынули из знакомой оболочки и заставили жить без неё.

Сейчас её ножки громко топают по асфальту, она идёт быстро, вздрагивая от каждого резкого звука — крика ребёнка на детской площадке, далёкого лая собаки. Её глаза беспокойно бегают, она дёргает меня за руку, будто боится, что если отпустит, то сразу потеряется в этом шумном, огромном мире.

– Ма-а... кач-ча, – говорит доченька. Её голос тонкий, неуверенный, но для меня он звучит как мелодия. Она так редко говорит что-то сама, так редко делится тем, чего хочет.

– Качели? Хочешь на качели? – спрашиваю я, стараясь звучать спокойно, хотя в груди снова всё сжимается. Каждый раз, когда она произносит слово, внутри меня смешиваются радость и страх. А вдруг качели заняты, и это разрушит весь её хрупкий мир? Она расстроится…

Соня кивает, не смотря на меня. Её мир сейчас — это шум, листья, качели, которые она хочет раскачать до бесконечности, чтобы заглушить этот хаос.

– Пойдём, – я веду её к площадке.

Сергей снова не смог нас забрать, сказал, что занят. Как всегда.

Иногда мне кажется, что он слишком легко говорит это слово — "занят". Легче, чем "приду" или "помогу". В последнее время всё чаще я ощущаю, как между нами растёт огромная пропасть. Когда-то она была просто тонкой трещиной, почти незаметной, но теперь я её вижу и чувствую. Сергей словно живёт в другом мире, где нет места для наших проблем, наших детей, наших с Соней реабилитационных центров.

Качели заняты, и Соня начинает нервничать, ёрзать, её пальчики сжимаются сильнее. Я чувствую её беспокойство, вижу, как её глаза сужаются, как она кусает губу, готовая сорваться в крик.

– Сонечка, подожди немного, ладно? – шепчу я, обнимая её за плечи. Моя рука ложится ей на спину, стараюсь её успокоить, но сама не могу избавиться от чувства тревоги.

Она топает ногой, но не плачет. Внутри у неё буря, я знаю это. Её мир всегда на грани — достаточно одного неправильного слова, звука, чтобы он рухнул.

И тогда я вижу мужа.

Моё сердце замирает, будто мир остановился. Детские голоса, смех, шелест жёлтых листьев под ногами — всё это становится далёким и глухим, как будто я смотрю на всё через толстое стекло.

Сергей. Он сидит на лавке у фонтана, всего в нескольких метрах от нас.

Я не сразу понимаю, что вижу. Его улыбка кажется мне чужой — слишком лёгкой, слишком яркой. Она не похожа на ту, что он когда-то дарил мне. Это не тот человек, который последние месяцы смотрел на меня с пустыми, уставшими глазами и говорил односложные фразы.

Рядом с ним женщина. Молодая, с тёмными волосами, собранными в хвост. На ней тонкий свитер, который подчёркивает её изящную фигуру. Она смеётся, и её смех звучит как вызов. Перед ними мальчик. Маленький, светловолосый, лет трёх.

Сергей протягивает мальчику огромный моток розовой сахарной ваты. Он смеётся, берёт ребёнка на руки и кружит, как будто это самое естественное для него занятие.

Я не могу оторвать взгляд. Моё тело будто налито свинцом, ноги приросли к земле. Внутри всё рушится, как карточный домик.

– Ма-а... кач-ча! – Соня дёргает меня за руку, и я вздрагиваю, словно выныриваю из-под воды.

Резко поворачиваюсь к дочери. Её лицо напряжено, брови сведены, рот приоткрыт. Её состояние хрупкое, как стекло. Я знаю этот взгляд, знаю этот тон, который может в любой момент перейти в плач. Но я не могу сосредоточиться на ней, на её мире. Сейчас я ужасная мать.

Сжимаю её руку крепче и смотрю снова на Сергея.

Он кружит мальчика. Кружит так, как никогда не кружил Соню. Или Машу. Или Диму. Моих детей. Наших детей.

Когда в последний раз он был с ними в парке? Когда он смеялся с ними, играл с ними, уделял им хотя бы час? Я даже не могу вспомнить. В последнее время всё сводилось к его раздражённым взглядам и коротким репликам: "Я устал", "Не сейчас", "Ты же справишься".

Я всегда справлялась.

Но видеть это сейчас, как он улыбается чужому ребёнку, отдаёт ему своё время, свою теплоту, — это разрывает меня изнутри.

Между нами давно появилась пропасть. Я чувствовала её. Эта трещина шла прямо через нас, через наш дом, через наше "мы". Я пыталась её игнорировать, закрывала глаза, говорила себе, что всё наладится. Но как же я ошибалась. Она становилась всё глубже, пока не превратилась в бездонную яму.

– Ма-а…– Соня снова дёргает меня. Её голос дрожит, и я понимаю, что ей тоже плохо.

Этот парк, эти качели — всё это должно было стать её безопасным местом после долгого дня в реабилитационном центре.

Но теперь я боюсь. Боюсь, что она увидит Сергея. Боюсь, что она узнает его и захочет побежать к нему. Она ведь каждый день ждет его...

Глава 2

Лежу на кровати, глядя в потолок, но сна нет. Сквозь щель в занавесках пробивается тусклый свет фонаря, разливаясь по комнате слабым полумраком. Сергей ещё не вернулся. Опять.

Я прислушиваюсь к звукам дома. В детской всё тихо. Маша спит глубоко, как всегда. Ей четырнадцать, и она кажется такой взрослой, но в её лице всё ещё прячется что-то детское, особенно когда она спит, спрятавшись под одеялом с головой. Дима, наоборот, часто ворочается. Я слышу, как он бормочет что-то во сне, и думаю: может, это потому, что он чувствует напряжение, которое витает в нашем доме.

А Соня... Соня засыпает только после долгих ритуалов. Сегодня это была её любимая сказка. Я лежала рядом, шептала ей слова, которые повторяла уже сотни раз, и чувствовала, как её дыхание становится ровным. Её маленькие пальчики держали меня за руку до самого конца, и я не могла пошевелиться, пока они наконец не разжались.

Доченька очень боится перемен. Её успокаивают предсказуемость, знакомые звуки, мой голос. Но сегодня она была особенно неспокойна. Ужин, который я готовила для всех, превратился в балаган, когда Сергей снова не пришёл.

– Мама, а папа не придёт? – спросила Маша, сделав вид, что её вопрос между прочим.

Я заставила себя улыбнуться, как всегда.

– Он работает, милая. У него важные дела.

Дима скривился, уткнувшись в тарелку. Я видела, что он не верит мне, но ничего не сказал.

Соня начала раскачиваться на стуле, её лицо напряглось. Внутри неё явно нарастала тревога. Она не любит, когда кто-то из нас отсутствует, особенно если это Сергей. Её мир строится на маленьких стабильностях, на привычках. А мамино спокойствие, к сожалению, зависит от того дома папа или нет.

Мне пришлось обнять её, отвести в комнату и час успокаивать. Она не кричала, но её глаза были полны слёз, она цеплялась за меня, как утопающий за спасательный круг. Я говорила, что всё хорошо, что папа придёт завтра, что мы проведем день вместе. Лгала. И каждый раз, когда это делаю, мне становится чуть тяжелее дышать.

Когда Соня наконец уснула, я вернулась в кухню, где Маша уже убирала посуду.

– Я помогу, мам, – сказала она тихо, глядя на меня с таким пониманием, что мне захотелось плакать.

Но я не могу позволить себе плакать.

Теперь я лежу здесь, в этой темноте, и думаю о своем муже. Он обещал прийти на ужин. Снова. И снова я поверила. Как будто что-то могло измениться. Но часы тикают, минута за минутой, и ничего не меняется.

С годами я научилась чувствовать его отсутствие задолго до того, как он не приходит домой. Сергей вроде бы есть в нашей жизни — но по факту его нет. Он говорит со мной, но это формальные фразы. Смотрит, но не видит.

Раньше я думала, что это просто усталость. Дети, особенно Соня, требуют много внимания. Я знала, что наша жизнь тяжёлая. Но это была наша жизнь. Я верила, что он всё ещё здесь, что он всё ещё мой Сергей.

Но теперь я сомневаюсь. Эта трещина между нами становилась всё больше. Когда она началась? В тот год, когда Соне поставили диагноз? Я помню тот день, как будто это было вчера. Мы сидели в кабинете врача, держась за руки, и я чувствовала, как его пальцы дрожат. Он тогда сказал: "Мы справимся, Мира. Я с тобой."

Может, он тогда действительно верил, что сможет. Или это началось раньше, когда мы узнали, что у нас будет третий ребенок? Решиться в сорок на такое было нелегко… Может, именно тогда, я и перестала быть для него женщиной, став только матерью его детей?

Я чувствую эту трещину. Она как зияющая рана, которая больше не заживает. Сергей больше не мой. Мы всё ещё вместе, но каждый день я теряю его всё больше. Мысли мои прерывает щелчок дверного замка.

Глава 3

Я слышу, как открывается входная дверь. Его шаги тихие, как всегда, когда он возвращается поздно. Сергей никогда не шумит. Он словно пытается раствориться в ночи, избежать лишних слов, лишних вопросов.

– Ты задержался, – говорю я, не поднимая головы.

Муж заходит в спальню и молча включает ночник. Свет мягко освещает его лицо, и я вижу, как он хмурится. Раздражение — первый знак того, что разговор пойдёт тяжело.

– Работа, – коротко бросает он, снимая куртку.

– До двух ночи? – я сажусь на кровати, скрестив ноги, и смотрю на него.

– У нас проект горит. Я тебе уже говорил.

Его голос спокойный, отрешенный, неживой, как всегда. Но я чувствую под этой оболочкой что-то ещё — он явно готовится к обороне.

Собираюсь с мыслями, но воспоминание из парка снова накатывает, будто кто-то нажимает кнопку «воспроизвести»: женщина, ребёнок, его смех.

– Серёж, я сегодня видела тебя.

Он резко оборачивается. Его взгляд становится колючим, а плечи напрягаются.

– Что ты хочешь этим сказать? – хмыкает он сухо, почти предупреждающе.

Я не отвожу взгляда.

– Я видела тебя в парке. С какой-то женщиной. С мальчиком. Кто они, Серёж?

Мои слова, казалось бы, спокойные, отдают горечью, застревающей в горле. Внутри меня борются гнев и страх.

Муж молчит. Несколько секунд. А я считаю удары сердца, каждый из которых кажется ударом молота.

– Это не твоё дело, – говорит он наконец. Хлестко. Грубо.

Я моргаю, чувствуя, как внутри что-то разрывается.

– Не моё дело? – повторяю я, стараясь удержать голос ровным. – Ты серьёзно? Мы двадцать лет вместе, у нас трое детей. Как это может быть не моим делом?

– Мира, ты всегда делаешь из мухи слона. Не нужно усложнять.

– Я усложняю? – встаю с кровати, чувствуя, как волна гнева поднимается выше. – А ты когда-нибудь думал, что я просто пытаюсь понять, что происходит? Кто эта женщина? Кто этот мальчик? Это твой ребёнок?

Он вскидывает голову, и я вижу, как на его лице мелькает тень раздражения, смешанная с нервозностью.

– Это не важно, – говорит Сергей, избегая моего взгляда.

– Да что ты заладил “не важно”? – мой голос становится тише, но от этого напряжение в комнате только растёт. – Это очень важно, Сергей. Я не понимаю тебя. Чего ты добиваешься? Зачем так себя ведешь?

Он молчит. Дольше, чем я могу выдержать.

– Ты просто устала, Мира. Тебе надо отдохнуть. Как и мне. Я тоже очень сильно устал от тебя. От вас, – говорит Сергей, глядя мимо меня.

Его слова ударяют так резко, что я сначала не нахожу, что ответить. Они висят в воздухе, холодные, острые, отравленные ядом.

– Устал? – наконец говорю я, чувствуя, как внутри меня всё закипает. Мои пальцы сжимаются в кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. – Мне отдохнуть? Ты ведь даже понятия не имеешь, каково это — каждый день бороться за слово, за взгляд, за улыбку своей дочери. Нести на своих плечах всё. Дом, быт, троих детей…

Сергей усмехается, но в этом жесте нет тепла.

– Ну а зачем ты их родила? – его слова звучат холодно, отрезающе, словно нож.

Я замираю. Эти пять слов отбирают у меня дыхание, будто кто-то ударил меня в живот. Мой взгляд невольно падает на него, пытаясь найти хоть что-то в его лице — сожаление, раскаяние, что угодно. Но там ничего нет.

– Ты серьёзно? – шепчу я, и мой голос дрожит, хотя я стараюсь держать себя в руках. – Ты действительно сейчас это сказал?

– Да, серьёзно, – он говорит это ровно, без колебаний. – Ты хотела большую семью. Много детей. А теперь жалуешься.

– Это не жалобы, – я качаю головой, не веря своим ушам. – Да, я хотела. Я хотела семью. Настоящую семью, где все вместе, где есть любовь, где есть поддержка. А что сделал ты? Ты просто оставил меня одну, Сергей. Нашел себе кого-то…

– Ты знала, что это будет сложно, – он пожимает плечами. – Я сразу говорил, что не могу всё время быть рядом.

– Быть рядом? – мой голос повышается, но я быстро осекаюсь, чтобы не разбудить детей. – Ты вообще понимаешь, что ты говоришь? К черту твое присутствие. Мы уже давно привыкли, что тебе на нас плевать.

– Потому что я больше не могу так жить, – резко отвечает он. Его голос наконец дрогнул. Но не от вины, а от раздражения. – Я устал, Мира. Постоянные проблемы, Соня, твои истерики. Это всё слишком.

– Ты вообще слышишь себя? – возмущаюсь я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. – Ты говоришь, что Соня для тебя — это слишком? Что наши дети — это слишком?

Он молчит. Несколько долгих секунд. А потом выдыхает, глядя куда-то в пол.

– Я не хочу такой жизни.

Эти слова обрушиваются на меня, как лавина. Я чувствую, как ноги подкашиваются, и опускаюсь обратно на кровать. Смотрю на него, но передо мной уже не тот человек, за которого я когда-то вышла замуж.

– Тогда скажи мне, Сереж, – начинаю я медленно, с трудом выговаривая каждое слово, – что ты хочешь? Уйти? Начать всё заново? С кем-то другим?

Муж не отвечает. И его молчание говорит больше, чем любые слова.

– Поняла, – шепчу, отворачиваясь, чтобы он не видел слёз, которые я больше не могу сдерживать.

Сергей молча выходит из комнаты. Я слышу, как захлопывается дверь в ванну.

И в этот момент понимаю, что что-то в нашей жизни сломалось окончательно.

Глава 4

Я лежу в темноте, глядя в потолок, и слышу, как за стеной шумит вода. Сергей в ванной. Звук капель, бьющих о кафель, режет тишину. Обычно этот звук был бы успокаивающим, но сейчас он отзывается в моей голове гулкой болью.

Закрываю глаза, но передо мной снова всплывает его лицо, холодное, отстранённое. Эти слова… Душа разрывается, а слёзы текут, даже когда я пытаюсь их остановить.

Зачем ты их родила?

Он ведь сам хотел детей. Я помню его счастливое лицо, когда забеременела Машей. Он носил меня на руках, целовал мой живот, рассказывал, как будет учить нашу дочь кататься на велосипеде, как будет ей читать книги перед сном.

Когда родился Дима, муж тоже сиял. Строил планы, покупал игрушки, которые казались слишком сложными для малыша, но он так хотел быть рядом. Он сам укладывал их спать, возил Машу на занятия, учил её плавать, учил Диму ловить мяч. Сергей был настоящим отцом.

И даже когда я узнала о своей поздней, случайной беременности Соней, он не отвернулся. Мы оба были растеряны. Мне было сорок, у нас уже было двое детей. Я боялась, что возникнут трудности по женской части, что нам не хватит сил.

– Мы справимся, – сказал он тогда, беря меня за руку. – Аборт? Нет. Это наш ребёнок. Мы дадим ей всё.

Я помню его улыбку, когда Сергей гладил мой живот. Он выбирал имя. Говорил с Соней, ещё когда она была внутри. А теперь… Теперь мой муж говорит, что я усложнила нашу жизнь, что именно я виновата.

Как он мог? Когда он изменился?

Я вытираю лицо тыльной стороной руки, но слёзы не останавливаются.

Что будет с детьми, если он уйдёт?

Маша взрослая. Она сильная, но я знаю, что она уже понимает, что что-то не так. Дочь видит, как я пытаюсь улыбаться через силу, как мы с Сергеем избегаем друг друга. Дима… Он всё ещё верит, что папа его герой. Каждый раз, когда Сергей не приходит на его матчи, сынок прячет разочарование, но я вижу, как это его ранит.

А Соня… Она даже не сможет выразить словами свою боль. Она просто будет раскачиваться, кричать, плакать, когда мир вокруг неё начнёт рушиться. Как я смогу ей объяснить, что папа больше не придёт?

Шум воды стихает. Я слышу, как Сергей выключает душ, открывает шкафчик. Шорох его движений кажется оглушительным.

Его слова, сказанные недавно, снова всплывают в памяти: "Ты похожа на скелет. Вечно замученная и ненакрашенная."

Тогда я усмехнулась. Как будто у меня есть выбор. Каждый день — это борьба. Утро начинается с крика будильника, и я сразу включаюсь в гонку. Завтрак, школа, Соня, её занятия, Машины проблемы, Димины вопросы. День превращается в балаган из задач, которые никто, кроме меня, не решит.

Нет времени на отдых. Нет времени на себя. Я превратилась в мать, в машину, которая делает, решает, работает, но не живёт.

А муж? Видимо, он хотел лёгкости, той, что была раньше. Хотел женщины, которая всегда улыбается, всегда выглядит идеально. Но я не могу быть ею. У меня нет на это сил.

"Как мне быть дальше?" – этот вопрос звучит в голове, как заезженная пластинка.

Я не могу просто всё бросить. У меня нет права сломаться. Но мысль о том, что ждет впереди, давит, словно бетонная плита.

Финансово я полностью завишу от Сергея. Он зарабатывает. Я веду домашний быт, занимаюсь детьми, выступая в роли их якоря. Я не могу работать, потому что всё моё время принадлежит Соне. Каждая минута моего дня подчинена её миру — хрупкому, непредсказуемому. Её занятия, терапия, даже простая прогулка требуют полной концентрации. Иногда кажется, что если я хотя бы на секунду отвлекусь, всё развалится.

Соня — это мой смысл. И Машу с Димой я люблю до боли. Но… что теперь? Если он уйдёт, как я смогу справиться одна? Как я найду средства, чтобы обеспечить лечение Сони, чтобы поддерживать стабильность для всех троих?

Мои мысли возвращаются к тому мальчику. Кто он? Почему Сергей держал его так, словно тот был ему родным? Почему его лицо, его жесты казались такими тёплыми, такими… отцовскими?

Кто эта женщина? Почему она сидела рядом с ним, как будто они семья? Как давно они вместе?

Я хочу найти ответы, но боюсь их. Что, если этот мальчик — его сын? Что, если у него уже давно другая жизнь, и мы для него лишь обуза?

Внутри нарастает отчаяние, холодное, липкое, заполняющее всё. Но за ним приходит злость. Жгучая, как пламя. Я больше не могу закрывать глаза на его поведение. Не могу больше терпеть его холодность, его ложь, его пренебрежение.

Я не знаю, как быть дальше. Сейчас всё кажется бесконечным туннелем без света. Но знаю одно: я не позволю ему уничтожить то, что осталось от нашей семьи.

Вдыхаю глубже, сажусь на кровати и обхватываю себя руками, словно пытаюсь удержать себя в целом состоянии. Душа рвётся на части, но я знаю, что должна держаться. Ради детей. Ради Сони. Ради себя самой.

Если я позволю себе сломаться, кто поднимет меня? Кто поднимет их?

Сергей выходит из ванной, его шаги гулко звучат в тишине. Он стелет себе в зале на диване.

Заставляю себя подняться с кровати. В ванной по-прежнему висит пар после душа. Запах шампуня мужа напоминает о днях, когда я ждала возвращения Сергея, чтобы просто поговорить, быть рядом. Сейчас же этот запах лишь усиливает ощущение пустоты.

Я гляжу на своё отражение в запотевшем зеркале. Серое лицо, тени под глазами, волосы собраны в небрежный пучок. Я провожу пальцем по запотевшему стеклу, открывая часть своего лица.

Скелет…

Я улыбаюсь себе в зеркале — сухо, горько. Пусть так. Я похожа на скелет, но этот скелет держит на своих плечах все. И я не сдамся.

Глава 5

На следующее утро просыпаюсь рано. Свет за окном ещё мягкий, он ложится на стены золотистыми полосами. Дома тихо, только часы в гостиной мерно тикают.

Выскальзываю из кровати, стараясь не разбудить детей. Соня в эти моменты похожа на ангела. Её личико расслаблено, дыхание ровное, но я знаю, как быстро эта тишина может смениться бурей.

На кухне ставлю чайник и открываю холодильник. Пустые полки заставляют меня поморщиться. Сергей всегда был против больших закупок, говорил, что это бесполезная трата денег.

"Покупай все по мере необходимости," – любит говорить он.

Но теперь я смотрю на это иначе. Как мне одной обеспечить троих детей? Я ловлю себя на мысли, что последние годы не делала ничего для себя. Даже деньги, которые Сергей переводил, всегда уходили на оплату терапий для Сони, кружки Димы, одежду Маши.

Чайник закипает, наполняя кухню мягким шипением. Я наливаю себе чашку чая и смотрю в окно.

Мне нужно что-то менять.

Мысль об этом мальчике из парка снова всплывает в голове. Она мучает меня, гложет, как заноза. Кто он? Если Сергей ушёл из нашей жизни ради другой семьи, то я должна знать правду. У меня нет никаких сил оставаться в неведение.

В это время дверь детской тихо приоткрывается и выходит Маша, заспанная, с растрёпанными волосами.

– Мам, ты чего так рано встала? – шепчет она, зевая.

– Да что-то не спится, солнышко, – я улыбаюсь ей и машу рукой. – Иди сюда, завтракать будем.

Маша подходит ко мне, обнимает, уткнувшись носом в моё плечо.

– У вас же с папой всё хорошо, правда? – спрашивает она тихо, но в её голосе есть что-то напряжённое.

Я закрываю глаза, подавляя всколыхнувшуюся бурю эмоций внутри. Неужели, она что-то слышала вчера? Видимо, да, просто так бы она не стала задавать подобных вопросов.

– Конечно. Все будет хорошо, – отвечаю я, крепче обнимая ее. Но обещание звучит в моей голове не для неё, а для самой себя.

После завтрака, который я едва ощущаю на вкус, я убираю посуду и думаю о том, с чего начать. Сергей уехал рано, оставив после себя лишь звук захлопнувшейся двери. Я даже не видела его перед уходом, но меня это уже не удивляет.

Маша ушла в школу, как всегда, самостоятельно собрав свои вещи. Она всё делает молча, без вопросов, только иногда бросая на меня внимательные взгляды, которые делают боль ещё сильнее. Она всё чувствует.

Дима забрался на диван с планшетом, он сегодня дома, так как только переболел простудой. Педиатр советовала еще пару дней провести вне школы. А Соня сидит на полу в гостиной, аккуратно раскладывая кубики в определённой последовательности. Её движения точные, почти механические, и я наблюдаю за ней с нежностью и тревогой. Каждый раз, когда кубик ложится не так, как она задумала, её лицо напрягается, а я сжимаю кулаки, чтобы не вмешиваться. Она должна справляться сама.

Но мои мысли всё равно возвращаются к нему. К Сергею. К его словам: "Зачем ты их родила?" Как он мог сказать это? Как он мог забыть, как мы вместе радовались каждой беременности? Его счастливое лицо, когда он держал новорождённую Машу, его горделивые речи о том, как Дима играет в футбол. И даже Соне, неожиданной, поздней, он радовался.

"Мы справимся," — сказал он тогда, когда я заплакала от страха. Именно муж был против аборта. Он держал меня за руку, говорил, что мы вместе все преодолеем. И я поверила ему тогда. А теперь он словно другой человек.

Кем он стал — этот мужчина, которого я видела в парке, который смеялся с чужим ребёнком, которого обнимала другая женщина?

Я беру телефон и начинаю искать информацию. Я не знаю, чего именно ищу — имя, фотографию, намёк на правду. Но пустота в голове давит сильнее, чем страх перед тем, что я могу узнать.

Телефон вибрирует в моей руке. Это сообщение от Сергея: "Буду поздно. Не жди."

Смотрю на экран, пытаясь понять, что он чувствует, когда пишет это. Сожаление? Вину? Или это просто формальность, от которой он избавляется, чтобы я не задавала лишних вопросов?

Соня вдруг начинает хныкать. Её кубики падают, нарушая порядок, и я сразу опускаю телефон. Она качается взад-вперёд, её руки сжимаются в кулачки.

– Сонечка, всё хорошо, – подхожу к ней, мягко беру её ладошки. – Мы сейчас всё исправим, ладно?

Она смотрит на меня, её глаза полны слёз, но она кивает.

Соня успокаивается через несколько минут. Я поднимаю кубики, кладу их обратно в коробку и смотрю, как она углубляется в свой мир. Её пальчики ловко перебирают игрушки, а глаза сосредоточенно следят за каждым движением. У неё есть своё убежище, пусть даже хрупкое и уязвимое, а я больше не знаю, где моё.

К обеду Маша возвращается домой, тихо закрывая за собой дверь. Её лицо усталое, с тенью подросткового раздражения, которое она больше не старается скрывать. Она ставит рюкзак у стены и, бросив на меня короткий взгляд, идёт мыть руки.

Дима появляется через несколько минут с планшетом в руках. Он вяло пробирается к столу, уткнувшись в экран, и садится на своё место, не поднимая глаз.

– Мам, а папа сегодня опять поздно придёт? – спрашивает он, не отрываясь от игры.

Этот вопрос заставляет меня замереть. Я слышу его слова, но внутри всё сжимается так, что становится трудно дышать.

– Да, Дим. У папы много работы, – стараюсь говорить спокойно.

– Ему просто на нас пофиг, – хмыкает он. Голос звучит недовольно, но в нём больше грусти, чем злости.

Я чувствую, как мои пальцы сжимают вилку так сильно, что костяшки белеют.

– Дим, не говори так, – произношу я мягко, но он даже не поднимает на меня глаз.

Маша, к этому моменту уже успевшая сесть на свое место и приступить к трапезе, перестаёт есть. Она опускает ложку и смотрит на меня с таким вниманием, что мне становится не по себе.

– Мам, скажи честно, а мы… мы ему больше не нужны? – спрашивает она тихо, но её слова звучат как удар.

Грудь сжимается от боли, а слова застревают где-то глубоко внутри. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но не нахожу ответа. Как все к этому привело? С каких пор дети стали замечать и понимать больше, чем их родители?

Глава 6

Отправив сообщение, я блокирую телефон и кладу его на скамейку рядом с собой. В груди колотится сердце, как молот, а пальцы всё ещё дрожат. Эти слова, такие простые и прямолинейные, кажутся слишком громкими, режущими изнутри. Как будто вот-вот о них узнает весь мир и осудит меня за подобную инициативность.

Проходит минута, потом ещё одна. В голове мечется миллион мыслей, и я вдруг осознаю, что куда больше боюсь ответа. Что, если эта Марина скажет правду? Что, если подтвердит мои худшие опасения? Что тогда?..

Телефон вибрирует, и я вздрагиваю. Сообщение. Я хватаю смартфон, как будто от этого зависит моя жизнь, но это не от неё — просто рекламная рассылка. Горький смех вырывается из груди, почти истерический.

Я снова открываю её страницу. Просматриваю фотографии. Ребёнок, тот самый мальчик из парка, улыбается на почти каждом снимке. Под одной из фотографий с подписью "Наш маленький герой" я замечаю комментарий Сергея: "Маленькие герои вырастают в великих людей."

Эти слова буквально вышибают воздух из лёгких. Я закрываю глаза, пытаясь успокоиться, но боль накрывает меня, как волна. Он писал ей. Комментировал её фотографии. А ведь нашим детям он едва уделял внимание последние годы.

Мой телефон вибрирует снова, вырывая меня из этих мыслей. Это оно. Сообщение от Марины.

"Думаю, вам стоит поговорить с вашим мужем."

Всего восемь слов. В них нет прямого ответа, но они словно подтверждают всё, что я боюсь узнать.

Мой мир начинает рушиться. Если Сергей и правда отец этого мальчика, то он предал нас не только потому что увлекся кем-то на стороне. Нет. Это будет самый глубокий уровень предательства. уровне. Он начал новую жизнь, создал другую семью, не соизволив позаботится о той, что сам создал.

Я не успеваю додумать эти мысли до конца, поскольку на телефон поступает входящий от Маши.

– Мам, ну и где ты? Соня не может успокоиться. Ты скоро?

Её голос напряжённый, почти умоляющий.

– Да, я уже иду, – отвечаю бесцветным голосом. Холод, пронзивший душу, грозит вот-вот вырваться наружу.

Я поднимаюсь со скамейки, стискиваю телефон в руке и направляюсь домой. Голова кружится, а в сердце разрастается пустота.

До вечера я словно робот выполняю свои каждодневные обязанности.

И только уложив детей, я позволяю себе вновь вернуться мыслями к своей катастрофе. Дом погружен в тихую ночную дремоту. Но я не могу найти покоя.

Сижу на краю кровати в нашей спальне, обхватив себя руками. Часы показывают за полночь, но сна нет. Я чувствую себя пленницей этой тишины, будто весь дом затаил дыхание вместе со мной.

Марина так больше ничего и не написала. Её краткое сообщение крутится в моей голове, оставляя после себя кислый привкус горечи.

"Думаю, вам стоит поговорить с вашим мужем."

Что она хотела этим сказать? Почему не ответила прямо?

Всё, что я хочу, — это ясности. Чтобы, наконец, вырваться из этой липкой неизвестности.

Снова открываю телефон, перелистываю старые сообщения Сергея. Наши переписки полны банальностей: "Забери Машу от подруги.", "Купи молоко.", "Буду поздно." Где-то в них пропали слова любви, заботы, поддержки.

Проходит ещё час. Я проверяю время, но цифры не имеют значения. В голове крутится одно — дождаться его возвращения и потребовать правды.

Около двух часов ночи я слышу, как скрипит входная дверь. Тихие шаги в прихожей, едва слышное вздохи, будто муж пытается не разбудить детей.

Дверь в спальню медленно открывается, и Сергей замирает в проёме, увидев меня. Его лицо в полумраке кажется чужим, тени ложатся на скулы, делая его взгляд отстранённым.

– И чего ты опять не спишь? – его голос тихий, сухой, словно он не хочет вступать в разговор.

– Ждала тебя, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он бросает куртку на стул и начинает развязывать галстук, избегая моего взгляда.

– Нам нужно поговорить, Серёж, – говорю я, усилием воли заставляя себя не отводить глаз.

– Сейчас? – он бросает галстук на кровать, но в его голосе уже слышится раздражение. – Я устал. Давай завтра.

– Нет, – твёрдо говорю я, чувствуя, как внутри меня нарастает волна гнева. – Больше никаких "завтра".

Он наконец поднимает на меня взгляд, его глаза холодные, будто это я во всём виновата.

– Ты с Мариной спишь? – спрашиваю я прямо, чувствуя, как моё сердце начинает колотиться сильнее.

Его лицо остаётся непроницаемым. Он словно даже не удивляется тому, что мне известно имя той женщины. Будто все идет так, как и задумано.

Я переживаю несколько томительных секунд тишины, прежде чем слышу:

– И что, если да?

Моргаю, пытаясь осознать сказанное им. Понять, что он чувствует. Гнев? Раскаяние? Но в его глазах — пустота. Эта именно она пугает меня больше всего.

– Ты… серьёзно? – мой голос дрожит, но я стараюсь держать себя в руках. – Так просто говоришь об этой грязи? Без капли сожаления?

Сергей вздыхает и опускается на кровать. Он берется за голову, словно этот разговор его изматывает. Но даже если так, сейчас мне его не жалко.

– Что ты хочешь услышать, Мира? Что я ошибся? Что мне жаль? – его голос тихий, но в нём нет тепла.

– Я хочу услышать правду, – парирую, скрестив руки на груди. – Почему? Почему ты сделал это?

Он поднимает голову и смотрит на меня. Его взгляд тяжёлый, но в нём всё ещё нет ни раскаяния, ни сожаления.

– Потому что я больше не мог так жить, – говорит он, выделяя каждое слово. – Понимаешь, так… случается. Когда ты берешь в жены женщину, которая с годами превращается в типичную «яжемамку», которая существует только ради детей. Забывая о том, что у нее вообще-то и муж еще есть.

– Так это я виновата во всем? – мой голос становится тише, но внутри меня бушует шторм.

– Да. А кто еще? – его голос становится твёрже. – Ты посудомойка, уборщица, няня, но не жена, не любовница. Полностью сосредоточилась на детях. На Соне, Маше, Диме. Для меня места не осталось. Почему я должен довольствоваться какими-то крохами внимания, когда есть вариант попроще?

Глава 7

Сергей

Дверь за мной захлопнулась с гулким эхом, будто поставила жирную точку в разговоре, который я даже не хотел начинать. Холодный воздух подъезда бьёт в лицо, но не остужает — внутри всё до невозможности кипит.

Мира ни черта не поняла. Как всегда, не захотела ни слышать, ни слушать. Её взгляд, этот холодный, отрешённый взгляд, будто я уже не человек, а чужак, до сих пор стоит перед глазами. Она смотрела на меня, как на врага, которого давно пора выставить за порог. Что ж… ну и флаг ей в руки.

Усмехаюсь, идя к машине со багажной сумкой наперевес. Справится она. Конечно. Мира всегда говорит, что сильная. Говорит, что всё может. Но что она будет делать одна? С тремя-то детьми.

Соня — это отдельный мир, который рушится от любого изменения. Её терапия, срывы, вечные истерики, которые она даже толком объяснить не может по причине своего возраста и отклонений. Маша — бомба замедленного действия с её подростковыми закидонами. А Дима? Он всё ещё верит, что его отец супергерой, хотя я уже давно сбросил этот плащ.

Хлопаю дверью машины так, что эхо разносится по пустому двору. Сажусь за руль, кладу руки на руль и закрываю глаза.

"Что она скажет детям?" – этот вопрос сверлит мне мозг.

Перед глазами всплывает лицо Маши. Она спросит, конечно, своим слишком взрослым тоном: "Мама, где папа?" Маша всегда слишком много думает, слишком много понимает. Сын будет молчать, делать вид, что ничего не произошло. Но потом, ночью, я знаю, он будет лежать в своей комнате и думать, что сделал что-то не так. А Соня? Она просто будет ждать. Будет смотреть на дверь и ждать, пока я вернусь.

Проклятье.

Завожу машину, но ноги не давят на педаль. Руки лежат на руле, а я просто смотрю в пустоту. Мне больше некуда идти. Да и хочу ли я куда-то идти?

Я не могу вернуться туда.

Мирин взгляд, этот твёрдый, прощальный взгляд, не выходит из головы. Когда она сказала "уходи", в её глазах было что-то... новое. Как будто она действительно решила, что ей больше ничего от меня не нужно.

Она изменилась. Я тоже. Мы оба превратились в тени. Мира стала просто матерью. Её мир — это дети, расписания, списки покупок, борьба за каждый день. Она давно перестала быть женщиной, моей женой. Когда в последний раз она смотрела на меня с интересом? Когда в последний раз я был для неё кем-то важным?

Но и я не лучше.

Прекрасно знаю это. Понимаю, что поступаю трусливо, сбегая. Мне всего-то нужна была хотя бы иллюзия лёгкости. Я хотел, чтобы на меня смотрели с восхищением, как когда-то Мира, но больше не она. Марина… Вот она смотрела на меня именно так. В её глазах я был интересным, сильным, желанным. Мужчиной. Но, чёрт возьми, я ведь сам понимаю, что это ненадолго. Всё это — просто временное укрытие от реальности.

Стискиваю руль так, что костяшки белеют. Я не хотел, чтобы всё закончилось так. Честно говоря, даже и представить не мог, что правда вскроется когда-либо.

Но вернуться я не могу. Не хочу.

Меня разрывается долбанными противоречиями. Умом-то я понимаю, что бы не говорила Мира, она не справится сама, без меня. Однажды просто выгорит, как свечка, и сдастся. Но сколько пройдет времени? Месяц? Два? Год?.. Какая разница! Ведь итог слишком ожидаемый: рано или поздно Мира сама позвонит и попросит о помощи. Она всегда думает, что сильная, но её силы не бесконечны. В конце-концов, моя жена — всего лишь навсего слабая женщина.

Провожу рукой по лицу, будто пытаясь стереть все эти мысли. Я тоже устал.

Можно ли считать это оправданием моего ухода? А почему нет? Я просто не могу больше жить в этом доме, где вместо семьи — рутина, бесконечные проблемы и никакого конца. Мне хочется дышать. Жить. Заниматься сексом. А не просто быть приложением к собственной семье.

Я поднимаю взгляд на окна нашей квартиры. Свет ещё горит. Наверное, Мира сидит сейчас на кровати, обняв себя руками, как всегда делает, когда всё рушится. Это ее выбор. Так что я все сделал правильно… Наверное.

Неясно только почему я чувствую себя так, будто Мира только что вырвала из меня что-то жизненно важное?

Завожу машину, и гул двигателя немного возвращает меня к реальности. Мне нужно куда-то ехать, куда угодно, только не стоять в этом треклятом дворе, глядя на наши окна. Свет там всё ещё горит, но я больше не могу смотреть на него.

В голову приходит только один человек, к которому я мог податься сейчас. Марина. Я знаю, что она ждёт меня. Всегда ждёт. Она никогда не задаёт лишних вопросов, не устраивает скандалов, встречает с улыбкой. Я поворачиваю руль, включаю фары и выезжаю на пустую улицу.

Мы встретились впервые года четыре назад, в торговом центре. Тогда нас познакомил Санька. Она была... другая. Нежная, хрупкая, с каким-то внутренним светом. Я заметил её сразу, но тогда был слишком погружён в свою жизнь, бытовые проблемы. У нас с Мирой все было более-менее нормально, и я вообще не рассматривал других женщин, как сексуальный объект.

И тем не менее, Марина, определенно, произвела на меня тогда впечатление. Но жизнь все-таки развела нас в разные стороны. Потом, как водится, у неё тоже появились свои проблемы. Марина родила сына от какого-то мудака, который исчез, едва узнав о ребёнке. Жизнь её побила, это было видно, когда мы встретились снова пару месяцев назад, уже случайно, всё в том же торговом центре.

Марина стояла возле кассы, растерянно пытаясь разобраться с сумкой, пока её маленький сын дёргал её за руку. Она выглядела уставшей, но всё равно была красивой. Я не мог не подойти, просто чтобы сказать: "Привет, ты помнишь меня?"

И завертелось.

Марина оказалась совсем не такой, как Мира. Хрупкая, слабая. Она не справлялась с жизнью одна. Ей нужно было плечо, на которое можно опереться, о чем Марина не стеснялась прямо заявить. Я чувствовал себя рядом с ней нужным, сильным. Её восхищение мной — это было то, чего я так долго не получал дома.

Глава 8

Ночь проходит без сна. Лежу в темноте, слушая, как скрипит старая мебель, как за стеной мирно посапывает Соня, как в соседней комнате ворочаются во сне Маша и Дима. Каждый звук кажется громче, чем обычно, потому что внутри меня абсолютное, гулкое молчание.

Сергей ушёл. Я выгнала его.

Эта мысль крутится в голове без остановки, как сломанная пластинка. Вроде бы я должна чувствовать облегчение. Ведь этого я и хотела, правда? Но внутри только пустота. Не потому, что мне его не хватает — я давно уже жила одна, даже когда он был в доме. А потому, что теперь впереди неизвестность. И страх.

Я переворачиваюсь с боку на бок, уговариваю себя хотя бы на пару часов забыться сном, но не получается. Утром поднимаюсь, собираю детей в школу, отвожу Соню на занятия, а потом просто сижу на кухне, глядя в одну точку.

Когда в дверь раздался стук, я даже вздрогиваю.

– Открывай, я знаю, что ты дома! – раздался за дверью знакомый голос.

Лида — моя боевая подруга. Я устало провожу рукой по лицу и иду к двери. Она стоит на пороге, одетая в свой привычный боевой комплект: кожаная куртка, тёмные джинсы, яркие губы и неизменный пакет с гостинцами в руках.

– Ты выглядишь как будто тебя танком переехали, подруга, – вместо приветствия заявляет она, проходя внутрь.

– Спасибо, Лид, именно это мне сейчас и нужно было услышать, – фыркаю я, закрывая за ней дверь.

– Ну, зато честно, – она ставит пакет на стол и, не спрашивая, начинает выкладывать на стол булочки, шоколад, какие-то пирожные в одноразовых контейнерах. – Знаю, что ты себя моришь голодом, а у тебя тут дети, им нормальная еда нужна.

Я сажусь за стол и просто смотрю, как она распоряжается на моей кухне, будто у себя дома.

– Что случилось? – наконец спрашивает она, внимательно разглядывая меня.

Я молчу. Не потому, что не знаю, что сказать, а потому что сказать это вслух — значит окончательно признать реальность.

– Мира, ты меня знаешь, я ведь не отстану. Всё равно расскажешь, так что давай без этих твоих многозначительных пауз. Что твой козёл натворил?

Я моргаю, пытаясь разлепить пересохшие от усталости веки. Голова гудит, будто в неё забили гвозди, тело ломит от напряжения, которое не отпускало меня всю ночь. Лида стоит передо мной, скрестив руки на груди, пристально смотрит, и в её взгляде нет ни осуждения, ни жалости. Только ожидание.

Я глубоко вздыхаю, потираю виски.

– Я его выгнала, – говорю наконец, и слова, сказанные вслух, почему-то звучат сильнее, чем в голове.

Лида медленно поднимает брови, будто только что услышала, что я продала квартиру и уехала жить в тайгу.

– Ты серьёзно? – уточняет она, садясь напротив.

– Смысл мне врать?

Она присвистывает, вытаскивает из контейнера коробку с пирожными, открывает и протягивает мне одно.

– Ешь. Глюкоза для мозга нужна, а то ты похожа на призрака с замученными глазами.

Я смотрю на неё, потом на пирожное, но даже его сладкий запах не вызывает аппетита.

– Лид, у меня сейчас желудок сжат в комок, туда даже воздух с трудом проходит.

– Значит, будем работать через силу, – пожимает плечами она, откусывая от своего кусок с таким видом, будто это решает мировые проблемы.

Я сцепляю пальцы, смотрю на стол, на узор скатерти, водя по нему ногтем.

– Что теперь? – наконец спрашивает Лида, откидываясь на спинку стула.

– Теперь я одна с тремя детьми, без работы, без денег и без малейшего понятия, как выкарабкаться.

Лида молчит секунду, а потом хлопает по столу ладонью.

– Офигенно! Поздравляю!

Я поднимаю на неё ошарашенный взгляд.

– Ты с ума сошла?

– Нет, но, кажется, ты до сих пор не осознала, что сделала. Ты, мать твою, освободилась! Всё, Серёга пошёл нахрен, теперь ты можешь жить, как хочешь. Да, будет тяжело. Но это только пока. Всё можно решить, всё можно наладить. Главное — не раскисать.

Я нервно сглатываю, чувствую, как в груди снова подступает эта тошнотворная паника.

– Лид… Мне нужны деньги.

Она не моргая смотрит на меня, потом медленно встаёт, достаёт кошелёк, вытаскивает несколько крупных купюр и кладёт передо мной.

– Бери. Возвращать не торопись.

Я закрываю глаза, сжимаю деньги в руке.

– Спасибо, – шепчу.

– Не надо "спасибо". Мне что, жалко? Ты бы для меня то же самое сделала, так что заткнись и принимай помощь.

Она откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди.

– Ты знаешь, где он сейчас?

Я смотрю на неё и без слов понимаю, что она уже догадалась.

– У неё, скорее всего.

Лида презрительно фыркает.

– Ну, конечно. Чисто по-мужски. Побрёл туда, где тепло, уютно и никто не пилит. Где можно пожрать борща и потрогать грудь в свободное время.

Я резко сжимаю кулаки.

– Знаешь, что самое противное? – говорю я тихо, вглядываясь в узоры на скатерти. – Я всё равно думаю о нём. О том, что он выбрал её, а не нас.

– Да пошёл он, – Лида закатывает глаза. – Серьёзно, Мир, какого хрена ты вообще о нём думаешь? Он же сам выбрал этот путь, не ты. Ты выгнала его не из-за истерики, не потому что тебе скучно стало, а потому что он уже давно был не с тобой.

Я закрываю глаза, сглатываю.

– А если я не справлюсь?

Лида резко подаётся вперёд, её голос становится твёрдым, как сталь.

– Ты справишься. Всегда справлялась. Просто тебе надо перестать думать, что всё зависит от него. Смотри на себя. Ты сильная. Ты вон сколько лет вытягивала всё это одна. А сейчас хотя бы не будешь себя обманывать.

Я молчу. Внутри меня всё ещё страх, но теперь к нему добавляется ещё что-то. Что-то, похожее на злость.

– Ты права, – наконец выдыхаю. – Я справлюсь.

Лида удовлетворённо кивает и откусывает очередной кусок пирожного.

– Вот и правильно. А теперь ешь.

Я смотрю на неё и понимаю, что впервые за всё утро мне стало хоть чуть-чуть легче.

После ухода Лиды остаюсь одна в тишине, которая кажется одновременно и утешительной, и угнетающей. Дети в школе, а Сонечка после нашей недолгой общей прогулкой спит. Я начинаю прибираться, как будто каждое движение помогает мне собрать воедино разрозненные мысли и чувства. Заправляю постели, аккуратно складываю одеяла, будто пытаюсь укрыть не только кровати, но и свою боль. Протираю пыль с полок, и кажется, что вместе с ней стираю следы прошлого, которое больше не будет таким, как раньше. Каждое движение — это шаг к тому, чтобы привести в порядок не только квартиру, но и себя. Но внутри почти что выжженная земля.

Глава 9

Глухая, удушающая тишина заполняет комнату, давит на грудь, впивается в виски, делая дыхание прерывистым, тяжелым, будто воздух вдруг стал густым и непроходимым. Я смотрю на Машу, а она смотрит на меня, но в её взгляде нет ни растерянности, ни обычной подростковой капризности, ни привычной вспыльчивости, после которой она через пять минут буркнет «прости» и уйдёт к себе в комнату. В её глазах злость, но не та, что вызвана запретом на очередную вечеринку или конфликтом с подругой, а какая-то глубокая, тяжёлая, как будто внутри у неё всё кипит, но она пытается сдерживать это, чтобы не взорваться, чтобы не вывалить на меня всё, что давно накопилось.

– Ты видела его с ней? – мой голос дрожит, но я заставляю себя говорить ровно, не давая панике взять верх. – Нет, это не его сын — это чужой мальчик.

Маша резко отворачивается, скрещивает руки на груди, словно защищаясь, словно боится, что я сейчас скажу что-то, что заставит её снова разозлиться или, наоборот, заплакать.

– Ну надо же… – хмыкает Маша, будто не веря мне. – Да, видела. И давно. Я не говорила, потому что… потому что думала, что ты и так знаешь.

Что-то внутри меня сжимается, дыхание застревает в горле, и я не могу понять, что сильнее — шок, боль или осознание того, что я действительно чувствовала это давно, подозревала, даже делилась своими опасениями с подругами, но так отчаянно цеплялась за остатки иллюзии, что позволила себе жить в этом обмане, как будто, если не говорить вслух, значит, этого не существует.

– Ты думала, я знала? – повторяю я, и даже для самой себя мой голос звучит пусто, будто я пытаюсь ухватиться за последние остатки реальности, но она уже рассыпается у меня в руках.

Маша резко разворачивается ко мне, её глаза сверкают от эмоций. В них боль, обида, гнев, целый шторм чувств, которые она слишком долго держала в себе.

– А что, мама? Разве ты не знала? Он же практически не бывал дома! Ты правда думала, что у него просто "много работы"? Ну ты же взрослая тетя, фильмы, сериалы смотришь и не догадывалась?

Я не знаю, что ответить, потому что — она права. Конечно, замечала. Чувствовала его холодность, смотрела пустые глаза, видела раздражение, когда я просила помочь с Соней, множеством раз выслушивала его отстранённые ответы, бесконечные «я устал», «не сейчас», «мне нужно время», его уходы по вечерам, звонки, которые он принимал, выходя из комнаты. Я знала. Просто не хотела признавать очевидное.

Дима переводит взгляд с меня на Машу и обратно. Сын молчит, но в его сжатых кулаках, в напряжённой челюсти, в дрожащих губах я вижу, как он сдерживает эмоции, как пытается быть сильным. Но я знаю — он не сможет держать это в себе долго.

– Так он нас действительно бросил? – голос сына совсем тихий, словно он боится произнести это вслух, словно в глубине души всё ещё надеется, что услышит от меня «нет» и всё окажется страшным сном, который вот-вот закончится.

Я закрываю глаза, пытаясь собрать мысли. Внутри только растерянность и пустота, слова путаются, а в груди разливается давящая тяжесть. Как сказать ребёнку, что его отец предпочёл другую семью? Как объяснить, что любовь — это не гарантия верности и стабильности, что иногда люди просто уходят, даже если ты любил их всей душой?

– Нет, Дим, он не бросил вас… – говорю мягко, слишком осторожно, я хочу подобрать правильные слова, но понимаю, что правильных слов просто не существует. – Он остаётся вашим отцом, просто…

Просто что? Просто его нет рядом? Просто он живёт с другой женщиной? Просто у него теперь другая реальность, в которой нас нет? Эти слова застревают у меня в горле, потому что я не могу произнести их.

– Просто у него теперь другая семья, а мы нафиг не нужны, – перебивает меня Маша, её голос дрожит, но не от страха, а от злости, от кипящего внутри гнева, от той боли, которую она так отчаянно пытается скрыть. – Я же видела, как он с тем пацаном… Противно смотреть, как он себя строит хорошего папочку, для чужого ребенка! Он хоть извинился? Сто пудово, что нет.

Её слова бьют в самое сердце. Мне кажется, что я физически чувствую этот удар — резкий, безжалостный, как хлёсткая пощёчина. Я закрываю рот, потому что сказать мне больше нечего. Потому что Маша сказала правду.

Сергей действительно слишком проникся к тому мальчику. Покупал ему сахарную вату, поднимал его на руки, кружил, смеялся… Я тоже это видела. И мне хотелось отвернуться, сделать вид, что это не он, что это просто похожий мужчина, просто чужая семья. Но это был мой муж…

– Вы для него не стали менее важны, – пытаюсь я заговорить, но сама не верю в эти слова. Они звучат натянуто, фальшиво, как плохо разыгранная сцена, и Маша тут же это чувствует.

– Перестань, мама! – она почти кричит. – Не ври! Не надо нас успокаивать, будто всё нормально! Папа ушёл! Он нас бросил! Выбрал их! Так мы ему важны?!

Её слова, как нож в сердце, безжалостные, но правдивые, потому что всё именно так — он ушёл. Я хочу сказать, что он всё равно любит их, что все равно будет приходить, что не забывает о них, но слова не выходят.

Смотрю на своих детей, и мне хочется сказать что-то, что сделает им легче. Но я не могу. Потому что правда в том, что легче не будет.

Я медленно, будто каждое движение дается с трудом, подхожу к Маше, но, едва я пытаюсь взять её за руку, она тут же отдёргивает ее, резко, словно от удара.

– Мам, зачем ты терпела это? Почему не выгнала его раньше? Ты же знала!

В её голосе не просто злость — в нём отчаяние, то, чего я так боялась, то, что всегда откладывала, надеясь, что если я не скажу об этом вслух, то оно исчезнет. Но оно не исчезло, оно было здесь всё это время, тлело, накапливалось, копилось внутри, пока не взорвалось, пока не выплеснулось на меня в одном единственном вопросе, на который я не знаю, как ответить, потому что каждое слово, которое я могла бы сказать, звучит как оправдание.

Я чувствую, как что-то внутри меня ломается, будто последний кусок стены, которую я столько лет строила, чтобы держаться, чтобы не упасть, теперь трескается и рассыпается пеплом.

Глава 10

Сергей

Стою перед дверью в нашу квартиру, и чувствую, как внутри всё сжимается от какого-то странного, липкого беспокойства. В голове шум, мысли спутаны, усталость давит на плечи, но что-то, что жгло меня изнутри всю дорогу сюда, не даёт развернуться и уйти. Я вспомнил, что сегодня должен был забрать детей из школы. Автоматически, как сработавший сигнал тревоги, который раньше никогда не звучал в моей голове так громко.

Я хотел позвонить, сказать, что не успеваю, что опять работа, что опять что-то важное, но не успел. Или, если быть честным, не захотел.

А потом поймал себя на мысли, что не видел их уже несколько дней. Даже не помню, какой у Маши сейчас новый предмет в школе или когда у Димы следующий матч. Я ведь должен был быть с ними, а не где-то ещё, должен был сидеть с ними за столом, слушать их разговоры, видеть, как Соня раскачивается в своём привычном ритме, как Дима закатывает глаза на Машины нравоучения… но я не был. Я был в другой квартире, с другой женщиной, с чужим ребёнком, которого учил кататься на велосипеде, потому что Марина смотрела на меня с восхищением, которого я давно не видел в Мирином взгляде.

И вот, наступает момент, когда дверь распахивается. Я сразу встречаю её взгляд.

Мира сидит на корточках, сжав губы, её лицо напряжено, в глазах нет ни удивления, ни облегчения — только враждебность, холодная, острая, такая, что мне на секунду хочется шагнуть назад.

В ее объятьях Соня. Она качается вперёд-назад, вперёд-назад. Её маленькие руки сжаты в кулаки, пальцы скрючены, дыхание сбивчивое.

А потом она начинает кричать. Этот звук — пронзительный, рвущий воздух, заполняющий собой всё, такой, что на мгновение закладывает уши.

Я делаю шаг вперёд, но Мира тут же подхватывает Соню на руки, прижимает её к себе, поворачивается и уходит внутрь, не бросив мне ни слова.

Застываю на пороге, как чужак в собственном доме. Слышу, как за дверью она тихо шепчет Соне, как её голос наполнен усталостью, но не злостью. Дочь задыхается от рыданий, её плач тянется нитями, тонкими, болезненными, мне хочется шагнуть за порог, взять её на руки, сказать, что всё в порядке, но мне не дают шанса.

Я поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с Димой и Машей. Они стоят в коридоре, все ещё в школьной форме, и я сразу понимаю — здесь меня точно не ждали.

В их взглядах нет тепла, нет радости, даже удивления нет. Только гнев и… что-то ещё. Разочарование.

– Ты чего сюда приперся? – колючим голосом бросает Маша, сложив руки на груди.

Я медленно провожу рукой по лицу, выдыхая.

– Как чего? Я должен был вас забрать.

– Да ну? – она усмехается, но в этой усмешке нет веселья, только горечь, какая-то взрослая, пронзительная. – А я думала, ты слишком занят. Занят своей новой жизнью. Той… женщиной.

Сжимаю челюсти. Что-то внутри напрягается, вспыхивает злость, не на неё, а на сам факт того, что она сказала это так легко, так просто, без истерики, без крика, будто уже давно приняла этот факт.

– Кто тебе это сказал?

– Никто. Я сама видела.

Моргаю, не сразу понимая смысл её слов, но в груди уже поднимается тяжёлый, тянущий ком тревоги.

– Что?

– Ты вообще жёстко палишься, пап, – Маша пожимает плечами. – Мог бы хотя бы оглядываться по сторонам, когда с ней по магазинам шаришься. А то вдруг твои дети увидят, как ты новую семейку нагулял. Кстати, вы неплохо смотритесь вместе. Прям классическая идиллия.

Она говорит спокойно, даже слишком, но я слышу, как срывается её голос на последней фразе, как её руки дрожат, как сжимает она губы, словно пытается удержать всю боль внутри, не дать ей вырваться наружу, не дать мне увидеть, насколько ей плохо.

Я сглатываю, чувствуя, как внутри меня что-то трескается.

– Маша…

– Не надо! – перебивает она, отступая на шаг. – Ты реально думал, что можешь просто прийти сюда и сделать вид, что ничего не изменилось? Что мы будем тебя тут радостно встречать, как в каком-то дебильном фильме?

Она смотрит на меня взглядом, в котором нет больше ни надежды, ни ожидания, только усталость и пустота, как будто всё, что она могла чувствовать ко мне, давно выгорело, оставив только тлеющие угли злости.

Чувствую, как внутри поднимается гнев, но не на неё, не на Мирину вечную холодность, не на ситуацию, в которую я сам себя загнал. Я злюсь на то, что не могу найти слов, на то, что в глазах своих детей я теперь чужой.

– Ваша мать просто настроила вас против меня!

– Ага, конечно, – она смеётся, но этот смех колючий, едкий, в нём больше боли, чем во всех её словах вместе взятых. – Мама вообще молчала, если что! Это мы заставили ее сказать правду! Потому что нас, в отличие от тебя, не устраивает жить во лжи!

Я перевожу взгляд на Диму. Он молчит, но у него такое лицо, будто он сейчас либо взорвется, либо просто сбежит.

– Дим, ну ты же понимаешь…

– Что? – его голос дрожит, но он смотрит мне прямо в глаза, и в этом взгляде нет больше мальчишеской веры в родителя, нет больше того доверия, которое когда-то казалось нерушимым. – Что ты нас не кинул? Что ты просто… бросил? Или что-то ещё? Как это объяснить, пап? Нам реально интересно.

Я сжимаю челюсти, внутри всё кипит, но этот гнев — от бессилия.

– Вы ещё дети, вы ничего не понимаете… Жизнь сложнее, чем вам кажется.

– А, ну да, конечно? – Маша качает головой, в её глазах мелькает презрение. – Сложно — это когда ты засыпаешь и думаешь: а был ли у тебя вообще отец, или это все приснилось? Сложно — это когда мама ночью ревёт в подушку, а потом делает вид,что все норм. Сложно — это когда Соня боится спать одна, потому что все вокруг стало по-другому. А тебе было не сложно, не ври, тебе было удобно. Ты просто ушел.

Стискиваю зубы, кулаки сжимаются ещё крепче.

– Я вас люблю, – наконец выдыхаю я, но слова звучат слабо, они бессмысленные, не имеют той силы, какой имели раньше.

Они больше в них не верят.

Глава 11

Я не слышу, когда уходит Сережа, полностью занятая дочерью. Лишь чуть позже у меня появляется время, чтобы обдумать его тихий приход.

Зачем он сюда явился? Хотел что-то доказать? Показать, что не так плох, как есть на самом деле? Но тогда почему не остался? Или же… Не знаю, даже в моей голове с трудом находились объяснения.

Главное, что я больше не плачу по этому поводу. Не кричу. Не злюсь. В этом всем нет никакого смысла. Изменить то, чтобы было, уже нельзя.

Я просто ощущаю себя выжатой. Как будто все эмоции вытекли из меня, оставив только пустую оболочку. Будто внутри ничего не осталось, кроме усталости и осознания, что назад дороги нет.

Выдыхаю, медленно провожу рукой по лицу, словно пытаюсь стереть все следы этого вечера. Но от боли нельзя избавиться, как от грязи на коже, она уже впиталась в меня, просочилась под рёбра.

Выхожу из комнаты за стаканом воды и возвращаюсь обратно, попутно отмечая настроение в доме.

Дима заперся у себя, Маша сидит на кухне, уставившись в телефон, её пальцы нервно сжимают край рукава. Соня, наконец, успокоилась и теперь тихо водит пальчиком по картинкам в книге, шепча что-то себе под нос.

Я сажусь рядом, осторожно провожу рукой по её волосам.

– Солнышко, всё хорошо, я рядом, – шепчу, хотя сама не верю в эти слова.

Она не реагирует, на данный момент её мир — это странички книги, знакомые движения пальцев, ритм, который не нарушается.

Вздыхаю и закрываю глаза. Я одна. Теперь всё на мне. И у меня есть только один путь — вперёд.

Ночью, когда в квартире наступает напряжённая тишина, а воздух ещё пропитан остатками чужих слов, я сижу на кухне с чашкой крепкого чая.

Не чувствую ни вкуса, ни тепла. Только осознание — мне срочно нужно найти работу.

Я всегда зависела от Сергея. Это был его дом. Его деньги. Его оплата за Сонюны занятия. Всё, что у нас было, строилось на том, что он приносил деньги, а я держала семью на плаву.

Теперь мне нужно самой держать этот корабль. Оплачивать счета, дополнительные расходы. Кормить детей. Не сломаться.

Я включаю ноутбук, захожу на сайты с вакансиями. Листаю. Администратор — нужна полная занятость. Отпадает.
Офис-менеджер — график с девяти до шести. А с кем тогда оставить Соню? Нет.
Продавец — выходные по сменам. Не подходит.

Мне нужно что-то, что можно делать из дома. Соня — это круглосуточная ответственность, и даже если мне удастся уладить с ней день, ночи останутся. Значит, нужно искать работу ночью.

Я всё листаю, листаю и листаю… И вдруг взгляд выхватывает объявление.

Оператор колл-центра, удалённо. Ставка небольшая. Ночные смены.

Замираю. Это значит, что я смогу работать, пока дети спят, а днём — заниматься Соней. Будет тяжело. Даже очень, но что меня пугает после всего, что я пережила?

Тут же отправляю резюме, даже не раздумывая.

Проходит пара часов, когда телефон вдруг оживает. Я вздрагиваю, на мгновение замираю, а потом отвечаю.

– Здравствуйте! Вы оставляли заявку на вакансию оператора. Мы готовы принять вас на ближайшую смену. Готовы выйти сегодня ночью?

Я закрываю глаза. Отдыха больше не будет.

– Да, – отзываюсь ровным тоном. – Готова.

Сижу на кухне, уставившись в экран ноутбука, и понимаю, что мой мир теперь разделён на до и после. Вчера я ещё была женщиной, которая ждала подачек мужа, надеялась, что всё утрясётся, а сегодня — той, кому никто не поможет. Той, кто должна сама зарабатывать, сама вытягивать детей, сама разбираться с этим проклятым разводом и бегать по инстанциям, пока Соня капризничает, а Маша делает вид, что ей всё равно.

Следующим утром я варю кашу на завтрак, собираю Диму в школу, проверяю Машину форму и понимаю, что единственный шанс хоть немного не сойти с ума — это подстраховаться и найти ещё одну работу. Вдруг с первой не получится?

Захожу в домовой чат — привычный бардак сообщений, где одни жалуются на грязный лифт, а другие возмущаются, почему кто-то паркуется не там. Я уже собираюсь закрыть его, когда глаза цепляются за объявление:

"Требуется уборщица в наш дом. Оплата сразу, график свободный."

Я не раз видела этих женщин с ведром и тряпками, проходила мимо, не задумываясь, а теперь сижу, смотрю на экран и думаю, что могу мыть подъезды. Это проще, чем ждать, пока Сергей одумается и начнёт выделять для детей хоть какие-то финансы. Это лучше, чем снова занимать деньги у Лиды, у которой и так хватает забот.

Набираю номер, сердце стучит, но голос в трубке спокойный, деловой, безразличный:

– Да, уборщица нужна, вы хотите попробовать?

– Когда можно выйти?

– Хоть завтра. Раз в два дня, вам удобно?

Я представляю: ночью — колл-центр, утром — ведро и тряпка, день — Соня, школа, уроки, готовка, и снова ночь.

Мне неудобно, скорее — невыносимо. Но я просто соглашаюсь.

Полночь. Я сижу за столом, в наушниках раздаётся первый звонок, и мужчина на том конце провода уже орёт в трубку, будто я лично отрубила ему интернет.

– Какого хрена у меня не работает роутер?!

Я закрываю глаза, выдыхаю, открываю систему и говорю ровным голосом, хотя внутри хочется просто закрыть ноутбук и уйти спать:

– Сейчас проверим, пожалуйста, оставайтесь на линии.

Мой первый клиент. Первый из сотен, кто будет кричать, ругаться, требовать. Но я выдержу. Я должна.

Часы показывают 5:00, когда я, еле сгибая ноги, выключаю ноутбук, тру виски и понимаю, что не чувствую ни спину, ни руки, ни лица.

Хватаю ведро, тряпку, спускаюсь вниз и, пока город ещё спит, начинаю первую смену в качестве уборщицы.

Неделя тянется, как вязкая, тяжёлая трясина, и чем дальше, тем глубже я в неё погружаюсь, будто кто-то схватил меня за ноги и тащит вниз, не давая вынырнуть, вдохнуть, хотя бы на секунду перестать бороться. Ночи сливаются в один непрерывный поток входящих звонков, раздражённых голосов, требований, ругани, обвинений, и я, слушая всё это, говорю ровным голосом: «Сейчас проверим, оставайтесь на линии». Хотя мне хочется просто сорвать гарнитуру с головы, закричать в трубку, сказать, что у меня самой жизнь разваливается, что я не спала уже чёрт знает сколько дней, что у меня нет сил. Но никому это не важно, потому что я просто безликий голос в телефоне, и для клиентов это всего лишь работа.. А для меня — выживание.

Глава 12

Сергей

Я жду звонка от Миры, будучи уверенным, что она не справится.

Мира всегда была сильной, но не настолько. Не для такой жизни. Она никогда не работала, не зарабатывала сама, потому что это был мой долг — обеспечивать семью. А её — держать дом, заботиться о детях, о порядке, о быте, о том, чтобы всё работало, как часы. Она привыкла, что деньги есть, что счета оплачены, что холодильник заполнен. У неё никогда не было реального понимания, каково это — тянуть всё одной.

Потому что всё это время рядом был я.

Я приносил деньги, был основой, на которой держался дом. Вся эта устоявшаяся система, когда я ушёл, должна была рухнуть.

Был уверен, что она позвонит.

Что через день, два, три, неделю максимум, когда деньги закончатся, когда ей нечем будет заплатить за Сонины занятия, когда станет по-настоящему тяжело, она осознает, что без меня не выживет, наберёт мой номер, и в её голосе будет усталость, растерянность, просьба.

Она скажет, что нам нужно поговорить. Наконец-то признает тот факт, что я важен и нужен ей.

Но проходит неделя. А Мира по-прежнему молчит.

Я смотрю на телефон каждый день, просматриваю последние звонки, ловлю себя на том, что жду её имени на экране, на секунду даже кажется, что вибрирует телефон, но когда проверяю — ничего.

Мира не звонит. А сам я набирать не хочу. Да и зачем? Выгнала — пусть сама справляется.

Но отчего-то я все равно упорно жду. И начинаю злиться на неё. На упрямство Миры, на её чертову гордость. На то, что она всё ещё не сдалась, хотя уже должна была.

Она ведь всегда зависела от меня. Так почему сейчас ведёт себя так, будто я ей не нужен? Что, если…

Я останавливаю себя. Не может быть. Но что-то внутри начинает грызть меня.

Марина же за это время меняется. Или, может, я просто начинаю видеть её настоящей?

Сначала всё было легко. Улыбки, нежность, тёплый взгляд, в котором я видел восхищение. Рядом с ней я чувствовал себя мужчиной — не просто добытчиком, не частью уставшего семейного механизма, не вечным виноватым, который «устал», «не помогает», «слишком холоден». С Мариной было иначе — она не требовала, не грузила, не упрекала, просто принимала меня таким, какой я есть.

Но со временем эта лёгкость куда-то исчезает.

Я начинаю слишком зацикливаться на мелочах. Дом не прибран, хотя у неё только один ребёнок, а не трое, как у Миры. Грязная посуда в раковине, на полу разбросаны игрушки, кое-где пятна от сока. Телевизор орёт без остановки, потому что Никитка с утра до вечера сидит перед экраном, уставившись в бесконечные мультики.

Я прохожу в кухню — там бардак. Стол завален какими-то бумажками, упаковками из-под печенья, на плите ничего нет. Запах еды тоже отсутствует, вместо него в воздухе чувствуется затхлая смесь духов, сигаретного дыма с балкона и чего-то сладкого, липкого, застарелого.

Марина сидит на диване, закинув ноги на подлокотник, уткнувшись в телефон. Её взгляд ленивый, рассеянный, пальцы медленно пролистывают экран.

Войдя в зал, смотрю на неё секунду, потом снова в сторону кухни, на Никитку, который сидит в пижаме, хотя уже вечер.

– Ты же дома весь день, – говорю я, проходя вглубь гостиной. – Почему не приготовила ничего?

Она моргает, как будто только сейчас замечает меня, словно я — просто ещё один раздражающий фактор, отвлекающий её от экрана.

– Я устала.

– От чего? – я хмурюсь.

– Серёж, я тоже устаю, – она закатывает глаза, раздражённо морща нос, – у меня ребёнок, я не могу стоять у плиты целый день! Посмотри в холодильнике, там вчерашние макароны должны были остаться.

Я бросаю взгляд на Никитку. Он даже не двигается, только сидит, уставившись в экран, рядом с ним валяются крошки от печенья, фантики, наполовину выпитый пакетик сока.

– Он хотя бы ел что-то нормальное?

Марина тяжело вздыхает, словно я снова начинаю её грузить какими-то претензиями.

– Конечно, ел. Я ему утром кашу заварила, потом перекус. Макароны он не стал есть.

– То есть нормального обеда у него не было?

Её раздражение нарастает.

– Серёж, ты серьёзно? Ты за этим пришёл? Или ты просто устал после работы и ищешь, к чему придраться?

Я сжимаю зубы.

– Я устал, потому что работаю.

– А я, значит, целый день ничего не делаю?

Не отвечаю сразу. Снова иду в кухню, открываю холодильник, осматриваю его содержимое. Почти пусто. Половина бутылки сока. Прокисшее молоко. Сыр, которому, похоже, уже недели две. Баночка йогурта. Ну и те самые макароны, за сутки превратившиеся в слипшееся нечто.

– Марин, а тебе не кажется, что если я работаю и обеспечиваю нас, то можно хотя бы что-то приготовить к ужину? – оставив холодильник в покое, застываю в коридоре, прислонившись к косяку. – Свежее.

Марина резко встаёт с дивана, хлопает ладонями по коленям, как будто пытается взять себя в руки, но я уже вижу по её глазам, что внутри неё закипает раздражение.

– Ты же понимаешь, что я не твоя жена, Серёж, чтобы обслуживать тебя по первому твоему приказу? – её голос звучит мягко, но в этой мягкости скользит что-то острое, почти холодное. – Вот когда стану — тогда и сможешь предъявлять претензии.

Она улыбается, но эта улыбка больше похожа на предупреждение.

– Серьёзно? – я усмехаюсь, но внутри поднимается неприятное чувство.

Марина тут же меняется, смягчаясь, подходит ближе, обхватывает меня руками за шею, проводит пальцами по вороту рубашки, медленно расстёгивая верхнюю пуговицу.

– Ну, Серёж, не начинай, – мурлычет она, наклоняясь ближе, так, что я чувствую запах её духов. – Ты устал, я вижу. Давай, иди в душ, расслабься, а я пока закажу нам что-нибудь вкусненькое. Хочешь суши? Или шашлыки?

Она скользит ладонями по моей груди, чуть прижимается, давая понять, что на этом наш разговор должен закончиться.

– А потом… – она улыбается, смотрит на меня снизу вверх, в глазах тёплый намёк. — Потом мы закроемся в спальне, и я сделаю так, чтобы ты точно не жаловался.

Глава 13

На следующее утро еду к дому Миры, убеждая себя, что просто хочу отвезти детей в школу, что им нужен отец. Что я не хочу, чтобы всё между нами дошло до точки невозврата. Но, если быть честным, меня гложет вина. Такая проклятая и липкая, что хочется встряхнуться, сделать глубокий вдох и сказать себе, что я здесь ни при чём. Что всё сложилось так, как сложилось.

Но мысли раз за разом возвращаются к тому, что если я зайду в квартиру, а Маша даже не посмотрит в мою сторону, если Дима стиснет губы, отведёт глаза и скажет, что я им больше не нужен, если Соня почувствует разрушение привычного порядка и в её мире станет ещё меньше стабильности, то… Я психану, не выдержав.

Не хочу, чтобы они отвернулись от меня окончательно, не хочу быть для них человеком, которого проще забыть.

Я паркуюсь возле их дома, выхожу из машины, чувствую, как сердце бьётся быстрее, но едва подхожу к подъезду, как что-то внутри меня сжимается. Замираю, не веря своим глазам, потому что в дальнем углу лестничной площадки, на корточках, с ведром и тряпкой, стоит Мира.

Я не сразу понимаю, что вижу. Но похоже… Она моет подъезд. Моя, мать вашу, жена.

Женщина, которая всю жизнь сидела дома, воспитывая детей и держа дом в порядке. Та, что стирала, готовила, заботилась о быте, но никогда не работала, потому что не было в этом необходимости, ведь я всегда приносил деньги.

А теперь она стоит в резиновых перчатках, с мокрыми руками, с усталым, осунувшимся лицом, и трёт грязный пол. Мимо наверняка каждый день проходят люди, кто-то кивает в знак благодарности, но большинство даже не замечает, что перед ними стоит не просто уборщица, а мать троих детей, моя жена, мать моего сына и дочерей… Мать, которая теперь моет подъезды.

В груди что-то взрывается. Это унизительно.

Неужели на большее она не была способна? Неужели вместо того, чтобы найти нормальную работу, она выбрала… это?

Что вообще Мира делает?! Почему не позвонила мне, не сказала, что деньги кончились, не признала, что не справляется? За каким хреном, вместо того чтобы набрать мой номер, взять те деньги, которые я бы ей дал, она унижает себя вот так?

Понимание накрывает волной, сдавливает горло, и злость вспыхивает внутри. Горячая, яркая, не дающая мне сделать ни шага вперёд. Вот почему она не звонила. Потому что не ждала. Потому что решила, что справится сама.

А я ведь ждал, что она сломается. Признает, что без меня ей не выжить. Проглотит свою гордость и попросит помощи.

Но вместо этого она вот так, с шваброй в руке, вымоченной в вонючей грязной воде, стирает следы чужих ботинок с пола. И мне хочется подойти, схватить её за руку, выдернуть из этого чёртова подъезда… И сказать, что не для этого я её оставил, не для этого она была моей женой, не для этого она рожала мне детей, не для этого она столько лет держала семью на своих плечах, чтобы теперь вот так — чужие равнодушные взгляды, копейки в кармане, унижение, которое Мира, вероятно, даже не считает таковым.

Я злюсь. На неё, на её дурацкое, несгибаемое упрямство, тупую гордость и молчание. На то, что она решила справляться, хотя не должна была, и что не сказала мне ни слова, не дала шанса быть тем, кто спасает, вместо того чтобы делать вид, что я больше ничего не значу.

Делаю шаг назад, прежде чем Мира поднимает голову, разворачиваюсь, выхожу из подъезда, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони.

Она не позвонила, потому что не захотела. Ладно, пусть так.

Но дети — другое дело. Я заберу их после школы. Начну с малого. Я верну их. Не позволю ей стереть меня из их жизни.

Я приезжаю на работу, но мысли застряли там, в этом грязном, пропахшем пылью и сыростью подъезде, где моя жена, мать моих детей, моет полы, оттирает грязь с бетонных ступеней. Ей не стыдно за это. Она не испытала ни страха, ни боли, соглашаясь на подобную работу. А вот я почему-то — да.

Пытаюсь сосредоточиться, включить компьютер, хотя бы сделать вид, что работаю, но в голове только один вопрос — как, черт возьми, до этого дошло? Я всегда думал, что если и уйду, выбрав другую жизнь, если однажды просто выйду за дверь и не вернусь, Мира без меня не справится. Но она не просто справляется — борется.

Я даже не успеваю толком сесть за стол, как телефон начинает вибрировать в кармане. Номер неизвестный, но внутренне уже чувствую, что сейчас услышу что-то, что окончательно выведет меня из себя.

– Алло.

– Здравствуйте, это вам звонят из суда. Мы назначили дату первого заседания по вашему делу о разводе. Вас уведомили?

У меня перед глазами темнеет, шум в офисе становится глухим, будто меня накрыло вакуумом.

– Чего?

– Развод, раздел имущества, алименты. Заседание состоится через две недели.

Я слышу свой собственный хриплый смешок и понимаю, что уже на грани.

– Быстро она с этим, значит, разобралась.

Женский голос в трубке безразличен, ровный, как у робота, как будто всё это просто очередное дело в списке, не моя жизнь, брак и дети.

– Все документы были поданы в установленном порядке. Вам придёт повестка. Всего доброго.

Гудки.

Я швыряю телефон на стол, потому что если не отпустить его, то просто размажу об стену.

Развод. Раздел имущества. Алименты.

Значит, пока я ждал, что Мира передумает, она готовилась разорвать всё окончательно. Нашла все таки путь, как меня вычеркнуть.

Она всё решила. Даже не оставила мне выбора.

Кровь гулко стучит в висках, пальцы сжимаются в кулаки. Я хватаю ключи, рывком открываю дверь, выбегаю из офиса, не замечая, как коллеги оборачиваются мне вслед, и сажусь в машину. Завожу двигатель, резко выворачиваю руль и срываюсь с места.

Я еду к Мире. Она не смеет ставить точку, даже не спросив моего мнения на этот счет.

Мира открывает дверь, и по её лицу сразу становится понятно, что она не ждала меня. Не удивилась, напряглась или смягчилась. Нет. Мира просто посмотрела на меня пустыми, усталыми глазами, в которых нет ни страха, ни боли, ни даже злости, — только равнодушие. Будто я уже давно перестал быть частью её жизни и всего лишь человек на пороге. Ненужный, лишний, чужой.

Глава 14

На протяжении следующей недели я каждый день забираю детей из школы. Паркуюсь неподалёку, жду, как ни в чём не бывало, и когда они выходят, открываю перед ними двери машины, не спрашиваю, поедут они со мной или нет, просто ставлю перед фактом.

Маша всё ещё смотрит на меня холодно, колко, с вызовом. Каждый раз она садится на заднее сиденье с таким видом, будто делает мне одолжение. И закатывает глаза, когда я спрашиваю, как прошёл её день. Но это не повод сдаваться.

Дима медленно, но меняет свое отношение ко мне. Сначала он тоже держится настороженно, говорит коротко, сжимается. Но уже на третий день я вижу, как сын перестаёт быть таким напряжённым, как иногда смотрит на меня без злобы, как в уголках его губ мелькает улыбка, когда я смеюсь над чем-то, что ему самому кажется забавным.

Я трачу деньги на них. Делаю то, что, по мнению Миры, не совершал раньше. Мы ходим по торговым центрам, я покупаю им всё, что они хотят. Вожу их в кино, в парки развлечений, в кафе, где они могут заказать самые дорогие десерты и коктейли. Я покупаю Диме новые кроссовки, хотя старые ещё целые, потому что заметил, с каким восторгом посмотрел на них. Беру Маше наушники, которые она давно хотела, даже не дождавшись просьбы, просто ставлю перед ней коробку и, конечно же, не слышу "спасибо", только фырканье и "Ну, хоть на этот раз не сэкономил".

Но я вижу, как она пользуется ими в машине.

Временами перед глазами всплывает Соня. Это не просто воспоминание, а целый мир, который я стараюсь держать на расстоянии, но который всё равно находит меня, проникает в мысли.

Её большие, внимательные глаза, которые всегда смотрят куда-то в душу, будто видят то, что недоступно остальным. В них столько глубины, столько невысказанного, что иногда мне кажется, будто она знает обо мне больше, чем я сам. Но это лишь иллюзия. Соня живёт в своём мире, и этот мир – загадка, которую я так и не смог разгадать.

Её руки, сжимающие что-то маленькое и важное для неё – может, игрушку, может, камешек, который она нашла на прогулке и теперь носит с собой, как сокровище. Для неё это не просто предметы, а части её вселенной, где всё имеет своё место, свой смысл, свой порядок. Её мир завязан на привычках, ритуалах, на матери.

Мира – её якорь, её опора, её проводник в этом хаотичном, шумном мире, который так часто пугает Соню. А я? Я остаюсь на обочине, наблюдая со стороны, не зная, как войти в этот мир, как стать его частью.

Я не беру её с собой. Не зову её. Я её избегаю.

Эти мысли, как шипы, впиваются в сознание, вызывая чувство вины, которое я стараюсь заглушить, но оно всегда возвращается. Соня остаётся со своей матерью, потому что я не знаю, что с ней делать. Я не знаю, как быть с ней, как понять её, как помочь. Она сложная. Она другая.

Её реакции, эмоции, поведение — всё это выходит за рамки моего понимания. Она может кричать, если что-то идёт не по её сценарию, может испугаться, если вокруг слишком много людей, может потеряться в толпе, если что-то выбьет её из привычного порядка. И я, её отец, чувствую себя беспомощным, словно стою перед закрытой дверью.

Мира знает, как с ней справляться. Она годами выстраивала её мир, изучала её приступы, её триггеры, знала, как успокоить, как предотвратить истерику, как оградить её от шума, суеты, хаоса.
Я нет. Оставался рядом, но всегда говорил себе, что этим занимается Мира. Она — её мать, она знает лучше. Я же был занят работой, своими делами, своими отговорками. Думал, что моя роль — обеспечивать, защищать, быть где-то на втором плане. Но сейчас, когда я думаю о Соне, мне становится стыдно.

Стыдно за то, что я избегаю её и стесняюсь на людях. Стыдно за то, что мне проще оставить её с Мирой, чем попытаться понять, как с ней быть. За то, что я, её отец, не могу найти в себе сил, терпения, чтобы найти с ней общий язык.

Возможно поэтому я стараюсь проводить максимуму с Димой и Машей все вечера, возвращая их домой только к ночи, когда они уже сыты, уставшие, с пакетами покупок. Мира встречает нас с напряжённым лицом, но молчит, только смотрит на меня так, будто я делаю что-то не то. Снова.

Но я ничего не говорю, просто поднимаю брови, будто спрашивая: "Что теперь скажешь? Я не забочусь о детях? Я не трачу на них деньги? Я плохой отец?"

Отношения с Мариной накаляются всё сильнее, будто кто-то подкручивает регулятор напряжения на максимум, и вот-вот всё должно рвануть. Сейчас она просто молчит, когда я возвращаюсь поздно. Сидит, смотрит на меня с таким выражением лица, будто я только что разбил её любимую вазу, и вздыхает так, словно пытается выдохнуть всю свою обиду и разочарование. Но она не говорит ни слова, будто ждёт, что я сам догадаюсь, в чём проблема. А я догадываюсь, но мне плевать. Ну, или почти плевать.

Потом начинаются эти её осторожные намёки, которые Марина бросает, как гранаты с задержкой. "Ты поздно, опять с детьми?", "Мы тебя совсем не видим", "Никитка спрашивал, когда ты с ним поиграешь".

Она говорит это с таким видом, будто я должен сразу упасть на колени и просить прощения. Но я не реагирую. Знаю, к чему это ведёт, и не хочу в это ввязываться. Просто отмахиваюсь, как от назойливой мухи, и иду дальше.

Но Марина — не из тех, кто долго терпит. Она как бомба с часовым механизмом, и сегодня её терпение лопается. Только я захожу в квартиру, ставлю ключи на тумбочку, снимаю куртку, как она набрасывается на меня.

– Ты каждый вечер с ними! – её голос звучит, как удар хлыста. – Каждый чёртов вечер ты проводишь с ними, а не с нами. Ты вообще замечаешь, что здесь тебя ждут?!

Я устал. Настолько, что даже не хочу ничего отвечать. Но Марина не отступает. Стоит передо мной, упирая руки в бёдра, смотрит на меня с таким выражением, будто я только что предал её и всю её семью. Её глаза горят, в них читается раздражение, обида и какое-то упрямство, с которым она не собирается сдаваться.

– Ты же знала, что у меня есть дети, – бурчу я, пытаясь сдержать раздражение.