Развод. Цена моей свободы

Глава 1

– Виктория, ваш Максим, просто загляденье, – вдруг прозвучал рядом томный, сладковатый голос жены банкира. – На него не наглядишься. Настоящий мужчина. Вам так повезло, дорогая.

Я вздрогнула, будто пойманная на чем-то постыдном, и машинально улыбнулась, встречая ее завистливый взгляд.

– Спасибо, Ирина Петровна, – ответила ей, со сдержанной улыбкой.

Я стояла в кругу дам в дорогих брендовых платьях, кивала в такт их беседе, а сама смотрела на него.

Максим. Мой муж.

Сейчас он стоял в центре зала, окруженный плотным кольцом важных мужчин в одинаковых темных костюмах. Но даже среди них Максим был другим.

Он не пытался заполнить собой пространство громкими словами или напускной бравадой. Его сила была тихой, само собой разумеющейся. Он слушал, слегка склонив голову, и в его молчании было больше власти, чем в самых громких речах его собеседников. Широкие плечи, твердый взгляд, который мог быть ледяным, а мог… таким, каким я видела его лишь пару раз в самом начале наших отношений, до того, как на мне появилось это обручальное кольцо.

Я восхищалась им. Каждой чертой этого резкого, волевого лица. Каждым жестом, точным и выверенным, как инженерный расчет. Он был воплощением надежности, той самой скалой, о которую можно было укрыться от всех бурь. Моей личной скалой. По крайней мере, я так наивно думала.

Иногда он ловил мой взгляд – холодный, оценивающий, словно проверяя, на месте ли его вещь.

И внутри меня все замирало от этого взгляда.

Ведь он выбрал меня. С ним могла быть другая, более красивая или умная.

Но он дал мне своё имя, свой дом, свою неприступную крепость, в которую я когда-то мечтала войти не просто гостьей, а полноправной хозяйкой.

Я любила его. Без памяти, без остатка.

И ненавидела ту тихую, почти невыносимую боль, которую причиняла его отстраненность.

Рядом щебетали жены его коллег. Их разговор о последних коллекциях и курортах проплывал мимо меня, как отдаленный шум прибоя.

Я кивала, автоматически улыбаясь, но вся была там, в нескольких метрах от него. Ловила обрывки его фраз, низкий, грудной тембр, от которого по спине бежали мурашки.

Я пила его жадно, украдкой, как пьяница – последний глоток. Любуюсь линией скул, привычным жестом, которым он поправляет часы.

И вот он закончил разговор, кивком отпустив деловых партнеров.

На его лице на секунду появилась легкая усталость, которая тут же скрылась за непроницаемой маской.

Я уже сделала неуверенный шаг вперед, чтобы подойти… и замерла.

К нему, легкой, порхающей походкой, подошла она. Невысокая, миниатюрная, в облегающем платье цвета шампанского девушка.

Ее темные волосы были собраны в небрежный пучок, открывая изящную шею.

Она что-то сказала, запрокинув голову, и … он улыбнулся.

По-настоящему. Не той светской, сдержанной улыбкой, которую он дарил мне и другим, а той, что идет из самой глубины.

От которой у него чуть прищурены глаза и появляются лучики в уголках.

Его большая ладонь смотрелась на ее хрупкой талии как данность, как нечто, имеющее на это полное право.

Она снова что-то сказала, засмеявшись, он наклонился к ней, его губы почти коснулись ее виска.

Мое сердце, еще секунду назад замершее в восхищении, резко и болезненно рухнуло куда-то в пропасть.

Внутри всё застыло. Голова стала легкой и пустой, а в груди, наоборот, все сжалось в тугой, тяжелый и невыносимо болезненный узел.

Это был физический приступ боли, как отточенный удар острым лезвием.

Но я не дрогнула. Не отвела взгляд. Даже бровью не повела.

Спасибо моему дяде. Спасибо тем долгим годам после гибели родителей, когда любая слеза, любое проявление «слабости» встречались ледяным презрением или колкой насмешкой.

«Вытри слезы, Виктория. Мир не для нытиков».

«Улыбайся, даже если больно. Никто не должен видеть твоего поражения».

Я научилась.

О, да, я научилась так хорошо, что теперь даже когда внутри умирала, снаружи я была все той же Викторией Одинцовой – ухоженной, спокойной женой успешного Максима Одинцова.

Я холодно наблюдала, как его пальцы нежно провели по ее обнаженной спине, как он что-то шепнул ей на ухо, и она снова засмеялась, накрыв его руку своей.

Мне хотелось подойти, рвануть её за волосы, чтобы улыбка на её лице исчезла. Хотела предъявить ей свои права на мужа, но продолжала смотреть на них, как мазохистка.

Максим поднял взгляд и встретился с моим. Улыбка мгновенно погасла на его лице, а между бровей на переносице залегла глубокая складка.

Глава 2

Воздух в зале стал густым и спертым, как в стеклянной ловушке. Звуки – смех, звон бокалов, бессмысленный щебет вокруг – слились в один оглушительный, ненавистный гул.

Во рту у меня стоял горький, медный привкус. Я сглотнула его, заставив мышцы горла работать через силу. Мои пальцы сами собой сжали тонкую ножку бокала так, что хрусталь, казалось, вот-вот треснет под давлением.

«Улыбайся, Виктория», – прозвучал приказ в голове сказанный ледяным голосом дяди. «Никто не должен видеть, что тебе плохо».

Я медленно, преодолевая сопротивление каждой мышцы, подняла бокал к губам, сделала крошечный глоток.

Шампанское было отменным, сухим, с игристыми нотами. Теперь оно было похоже на смесь уксуса и пепла.

Поставила бокал на поднос проходящего официанта, движение было ровным, без единой дрожи.

Я – жена Максима Одинцова, и я только что увидела, как мой муж наслаждается обществом другой женщины на моих глазах.

Одним изящным движением я поправила несуществующую складку на своем платье – том самом, что выбирала часами, надеясь хоть на секунду поймать его восхищенный взгляд.

– Виктория, милая, вы только не расстраивайтесь, – вдруг прозвучал у самого уха сладкий, пропитанный фальшивым участием голос Ирины Петровны. Она подошла так близко, что я почувствовала запах ее приторных духов. – Я вам искренне сочувствую. Но, знаете, этого следовало ожидать. С таким мужчиной, как ваш Максим, редко бывает счастлива одна женщина. Сильные мужчины всегда имеют свой гарем, – она многозначительно кивнула в их сторону.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые.

Я медленно повернула к ней голову. Внутри все кричало, рвалось наружу, но годы дрессировки сделали свое дело.

– О чем вы, Ирина Петровна? – голос прозвучал ровно, с удивлением, будто она только что заговорила со мной на непонятном языке. – Я не понимаю.

Ирина Петровна сделала сочувствующее лицо, нарочито медленно положив свою руку с массивным кольцом на мою.

Ее прикосновение было холодным и липким, как у змеи.

– Ох, милочка, – она наклонилась ко мне, понизив голос до интимного, сострадательного шепота, от которого по коже побежали мурашки. – Так вы ничего не знаете. Это же Арина Соболева. Невеста вашего мужа. Ну, точнее, бывшая невеста. Они собирались пожениться, все уже знали о помолвке... а потом внезапно его планы изменились. – Она многозначительно посмотрела на мое обручальное кольцо. – Но как видите, от красивой девушки и первой любви сложно отказаться, даже ради... законной жены.

Мир не рухнул. Он замер. Застыл в одной точке, в этом ядовитом шепоте, в ее сочувствующих глазах, полных жгучего любопытства.

Арина Соболева.
Бывшая невеста.
Первая любовь.

Каждое слово впивалось в сознание, как заноза. Внезапно изменившиеся планы. Мой брак. Моя свобода. Моя наивная вера в то, что он выбрал меня.

Все сложилось в единую, уродливую картину. Он женился на мне не потому, что увидел что-то во мне. А потому, что не смог жениться на ней.

Я была планом «Б». Сделкой. Удобным вариантом, чтобы заручиться поддержкой дяди.

И пока я строила воздушные замки о нашей будущей жизни, он... он продолжал любить другую. Ту, что сейчас так беззаботно смеялась, положив руку на его грудь.

Во рту пересохло. Маска на моем лице вдруг стала невыносимо тяжелой, она трещала по швам, грозя обнажить всю мою боль и унижение.

Я медленно, с невероятным усилием, отвела свой взгляд от Ирины Петровны и снова посмотрела на них.

На его руку, лежащую на ее талии. На ее счастливое, раскрасневшееся лицо. Он знал, что я смотрю. И всё равно продолжал флиртовать с ней. Перед всеми. Не стесняясь никого. Выставляя меня самой настоящей глупой овечкой.

И вдруг все встало на свои места. Его вечная отстраненность. Холодные поцелуи в щеку. Взгляд, который всегда был направлен куда-то сквозь меня.

Я была не женой. Я была ширмой.

– Простите, я вижу старого знакомого, должна поздороваться, – произнесла я все тем же бесстрастным, вежливым тоном и, не дожидаясь ответа, развернулась и отошла.

Я шла, не видя ничего перед собой, просто удаляясь от эпицентра взрыва, который тихо и беспощадно разнес в щепки мой хрупкий мир. Каждый шаг давался с невероятным усилием. Но я держалась. Пока держалась.

Мне нужно было просто дойти до выхода. До лифта. До машины.

Сохранить это каменное спокойствие еще несколько минут.

Рука на моем запястье возникла внезапно. Хватка была твердой, властной и не допускающей возражений.

Знакомое прикосновение, от которого еще недавно по телу бежали мурашки, а сейчас заставило вздрогнуть, будто от ожога.

– Вика.

Его голос был низким, ровным, без единой нотки того тепла, что я слышала минуту назад.

Я замерла, не оборачиваясь, чувствуя, как тепло его пальцев прожигает кожу.

– Ты куда? – спросил он, разворачивая меня к себе.

Его темные глаза холодно скользнули по моему лицу, выискивая следы паники или слёз.

Я подняла на него взгляд, заставив губы растянуться в самой светской, ничего не значащей улыбке.

– У меня слегка разболелась голова, Максим. Я не хотела тебя отвлекать. Решила поехать домой, прилечь. – Голос не подвел, прозвучав ровно и вежливо.

Его взгляд стал пристальным, изучающим. Он знал меня. Знал, что я никогда не уезжаю с мероприятий раньше него без крайней необходимости.

– Подожди меня. Я скоро, – его тон не предлагал, а приказывал.

Он отпустил мое запястье, но продолжал смотреть на меня, ожидая согласия.

В его позе, в напряженных плечах читалось легкое раздражение.

Я помешала ему. Отвлекла от важного.

Внутри все сжалось в один сплошной, кричащий от боли комок.

Я посмотрела мимо его плеча, на узор на стене.

– Не стоит. Тебе, я вижу, есть с кем обсудить новые проекты, – произнесла я тихо. – Не хочу мешать вашей беседе. Так что поеду одна.

Глава 3

Его пальцы снова сомкнулись на моём запястье, на сей раз так крепко, что наутро, я знала, останутся синяки. Невидимые миру свидетельства его власти.

– Я сказал, подождёшь, – его голос упал до низкого, опасного шёпота, предназначенного только для моих ушей.

В нём не было просьбы, не было даже раздражения теперь – лишь холодная, стальная воля.

Приказ, который не подлежал обсуждению.

Я дёрнула руку – бесполезно. Его хватка лишь усилилась, а взгляд, тёмный и непроницаемый, говорил красноречивее любых слов: я – его собственность, и моё место там, где он укажет.

Внутри всё закипало от бессильной ярости, слёз и горького, ядовитого стыда. Но годы дрессировки взяли своё. Я заставила свои мышцы расслабиться, опустила взгляд и кивнула.

Один резкий, безжизненный кивок побеждённого.

Он отпустил меня, словно отбросил надоевший предмет, развернулся и уверенной походкой направился назад, в зал, к ней. К Арине.

Я же пошла к выходу, чувствуя, как её взгляд прожигает мне спину до самого момента, пока я не свернула за угол в пустынный, прохладный коридор.

Лифт, зеркальный вестибюль, парадные двери... Холодный ночной воздух ударил в лицо, заставив вздрогнуть.

Я сделала глубокий, судорожный вдох, надеясь, что он очистит мысли, но в лёгкие ворвалась лишь спёртая смесь выхлопных газов, дорогого табака и городской пыли.

– Александр, домой, пожалуйста, – бросила я, подходя к тёмному Mercedes, сверкающему под светом фонарей.

Водитель, немолодой, всегда невозмутимый Александр, избегая моего взгляда, мягко, почти извиняюще, покачал головой.

– Простите, Виктория Владимировна. Максим Борисович уже звонил. Распорядился, чтобы вы его подождали в машине.

Кровь ударила в виски, во рту стало горько.

Так. Значит, он не просто приказал, он уже успел позвонить. Отдал распоряжение.

– Я не хочу ждать. Мне надо домой, Александр. Сейчас же, – в моём голосе впервые за вечер прозвучали нотки, не предусмотренные учебником хороших манер – отчаянные, срывающиеся.

– Не могу, – его голос звучал искренне сожалеюще, но непоколебимо, как у солдата, выполняющего приказ командующего. – Приказ. Я не могу вас отпустить одну.

Я отшатнулась от машины, оглядываясь по сторонам с диким, животным взглядом. Охранник у входа, крупный мужчина в чёрном костюме, внимательно, без эмоций наблюдал за мной. Парковка была закрытой территорией. Попытка уйти пешком выглядела бы жалким, истеричным и унизительным фарсом. И он бы доложил. Он доложил бы обо всём. Максим бы узнал.

Горькая, солёная слюна наполнила рот. У меня не было выбора. Никогда по-настоящему и не было.

Стиснув зубы до боли, я рывком открыла тяжёлую дверь и плюхнулась на холодную кожу заднего сиденья. Салон густо пах дорогим полиролем, кожей и его парфюмом – терпким, властным, как и он сам.

Я ждала.

Минуты тянулись мучительно долго. Я впилась взглядом в освещённый вход, и сердце сжималось в комок болезненного предчувствия каждый раз, когда створки дверей разъезжались. Но это были не он.

Прошло полчаса. Может, больше, когда появились они.

Сначала вышла она. Арина. Лёгкая, сияющая. Она была закутана в короткий элегантный плащ. Она что-то говорила через плечо, снова смеялась ответу Максима, вызывая во мне дикое желание заткнуть это улыбающееся лицо.

Он стоял чуть поодаль, на ступеньках, слушая её, и даже на таком расстоянии, сквозь затемнённое стекло, я видела расслабленность его плеч, и непринуждённую улыбку, которую он дарил только ей.

Она помахала ему рукой, легким, порхающим движением, и скользнула в подъехавшее такси. Он проводил её взглядом, лицо его было обращено к удаляющемуся автомобилю.

А потом он повернулся и уверенной, неспешной походкой направился к нашей машине. Щелчок открывающейся двери, порыв холодного воздуха.

– Домой, Александр, – бросил он, опускаясь на сиденье рядом со мной и даже не удостоив меня взглядом.

«Домой». Это слово прозвучало как насмешка. Машина плавно тронулась с места, выезжая на ночную улицу.

Он молчал, уставившись в тёмное стекло.

Я молчала, сжимая в замок ледяные пальцы, глядя на отражение его профиля – каменный, безупречный и такой жестокий силуэт на фоне мелькающих огней.

Мы проехали несколько кварталов в гробовой тишине, которая давила сильнее любого крика.

Внезапно он постучал костяшками пальцев по перегородке.
– Останови здесь, Александр.

Машина плавно притормозила у тротуара.

Он, наконец, повернулся ко мне. Его лицо было спокойным.

– Я сегодня не приеду, – произнёс он ровным, лишённым эмоций голосом. – У меня срочные дела. Поедешь одна.

В горле встал колючий, горячий ком. Я знала, какие у него «срочные дела».

Они пахли шампанским и носили имя Арина.

– Понятно, – выдавила я.

Он медленно, оценивающе скользнул по мне взглядом, будто проверяя, не взорвётся ли его тихая, послушная жена. Удостоверившись, что нет, кивнул.

– И не вздумай ничего выкидывать, – его голос стал тише, но от этого лишь опаснее.

В нём не было прямой угрозы, но я знала, что он может сделать со мной, если нарушить его приказ. Хотя нет, не знала. Он ни разу не посмел ударить меня, но почему-то после сегодняшнего вечера, казалось, что теперь возможно всё.

– Никаких истерик. Ни звонков, ни СМС. Сиди дома и жди. Уяснила?

Я посмотрела на него, на этого абсолютно чужого человека, моего законного мужа, и внезапно вся боль, ярость и унижение внутри заледенели, превратившись в нечто острое, твёрдое и молчаливое.

– Уяснила, – тихо ответила я, вкладывая в это слово всю ледяную пустоту, что скопилась у меня внутри.

Его взгляд на мгновение задержался на моём лице, будто он уловил что-то новое, какую-то незнакомую ноту, но затем лишь кивнул, удовлетворённый, резко открыл дверь и вышел на тротуар.

Я смотрела ему вслед, как он, не оборачиваясь, удаляется в темноту. И была уверена, что он уходит туда, к ней.

Визуал

Одинцова Виктория Владимировна, 21 год

Одинцов Максим Борисович, 32 года, владелец строительной компании “Мостовой”

Арина Соболева, 27 лет, бывшая невеста Максима,

Глава 4

Машина плавно катила по ночным улицам, увозя меня от того места, где я снова потерпела поражение. Город за окном был чужим и безразличным. Огни рекламы слепили, но не согревали. Я смотрела на своё отражение в стекле – бледная маска с пустыми глазами.

«Домой». Слово, которое когда-то для меня означало уют, тепло, безопасность, теперь звучало как приговор.

Особняк на Рублёвке, наш «семейный очаг», был для меня роскошной тюрьмой.

С холодными мраморными полами, безупречно дорогой мебелью и давящей, звенящей тишиной.

Александр помог мне выйти, его взгляд был полон молчаливого сочувствия, которое я ненавидела больше, чем открытую насмешку. Сочувствие напоминало о моей слабости. Я не поблагодарила его, просто прошла мимо, к тяжёлой дубовой двери.

Внутри пахло холодным цветочным ароматом от свежих композиций флориста, которые менялись каждый день. И снова – его парфюм. Он витал в воздухе, как призрак, напоминая о том, кто здесь хозяин. Я скинула туфли на высоком каблуке, и босые ступни прилипли к ледяному мрамору. Мурашки побежали по коже.

Я прошла через огромную гостиную, свет включать не стала. Лунный свет падал из панорамных окон, выхватывая причудливые очертания мебели, создавая длинные, пугающие тени.

Мне казалось, я слышала их перешептывания в это пугающей тишине. Осуждение, презерение и недовольство. Весь дом и мебель в нём будто были на стороне Максима. Они не принимали меня.

Или это уже просто началась паранойя?

Я поднялась в свою спальню, захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной и зажмурилась.

Тишина давила на уши. Здесь не было его вещей, его запаха. Это была моя келья. Роскошная, с шелковым постельным бельём и хрустальной люстрой, но всё равно келья.

Слёзы подступили к горлу, горячие и горькие, но я сглотнула их. Плакать было бесполезно. Слёзы не трогали Максима. Никогда. Только раздражали.

Что делать? – этот вопрос бился в висках вместе с пульсом.
Бежать? Куда? Денег нет. Все счета его. Кредитные карты привязаны к нему. Он узнает о любой попытке снять наличные быстрее, чем я успею дойти до банкомата.
Обратиться к кому-то? К дяде? Дядя вернет меня обратно.

К другому дяде? Дядя Слава, двоюродный брат моего погибшего отца, был больным и старым человеком, едва сводил концы с концами.

Втягивать его в эту войну с Максимом?

Да Максим сожрёт его заживо, не поморщившись.
Подруги?

Они растворились ещё в первые месяцы моего замужества. Кто по собственной воле, кого я сама оттолкнула, стыдясь своей жизни. Остались лишь знакомые, которые видели глянцевую обложку моей жизни и завидовали «богатому и красивому мужу».

Я осталась одна. Совершенно одна в этом огромном, холодном доме. Надеяться было не на кого. Только на себя. А я себя, похоже, уже давно потеряла.

Я со злостью рванула тонкую ткань платья. Оно душило меня. Ткань больно врезалась в кожу, раздался треск, но мне было сейчас всё равно и на его цену и на то, что с ним будет дальше. Легла в кровать, натянула на себя одеяло, но оно не согревало.

Холод шёл изнутри. Я бы наверно сейчас могла заморозить своим холодом любого кто притронется ко мне. Раньше, когда смотрела сказку о Снежной королеве, сочувствовала Герде и её брату Каю. А теперь...теперь мне хотелось оказаться на месте Снежной королевы, чтобы иметь ледяное сердце и никогда не испытывать такую боль.

Я не помнила, когда уснула. Сон был тяжёлым, беспокойным, полным обрывков криков и тёмных силуэтов. Проснулась от звука хлопнувшей входной двери. Сердце бешено заколотилось. Я замерла, прислушиваясь.

Шаги в холле. Твёрдые, уверенные, мужские. Он вернулся. Только на часах было девять утра следующего дня. Он провел всю ночь с ней...Ненавижу!

Я слышала, как он поднялся по лестнице, прошёл мимо моей комнаты – даже не замедлил шаг – и скрылся в своей спальне.

Я лежала, не двигаясь, слушая звуки его жизни за стеной. Стиснув зубы, пока не заныли челюсти.

Ярость, которую я вчера заморозила, снова начала медленно оттаивать, превращаясь в кипящую, ядовитую лаву.

Он вышел из спальни. Я услышала, как его шаги направляются вниз, в его кабинет.

Вот и всё. Его утренний ритуал завершён. Он вернулся в свою крепость, чтобы править своей империей. И своей женой.

Я встала с кровати. Не глядя на своё отражение, накинув халат, вышла из комнаты и спустилась вниз. Я больше не готова была терпеть. Моё сердце колотилось где-то в горле, но руки не дрожали. Внутри была только та самая ледяная пустота, которую он сам и создал.

Я подошла к двери его кабинета и, не стуча, решительно распахнула её.

Он сидел за массивным дубовым столом, уткнувшись в экран ноутбука. На его лице была привычная маска сосредоточенности. Он даже не поднял взгляд, услышав скрип двери. Почему-то это бесило меня больше всего. Я для него даже на уровень помехи не тянула.

Я подошла к столу и встала напротив, уперев ладони в холодный полированный дуб.

– Я хочу подать на развод.

Слова прозвучали тихо, но чётко, разрывая гнетущую тишину кабинета.

Максим медленно, с преувеличенным терпением, поднял на меня глаза. В его взгляде не было ни удивления, ни злости. Лишь лёгкая, презрительная усмешка тронула уголки его губ.

– И куда ты пойдёшь? – Он вальяжно откинулся на спинку кресла, изучая меня, как неинтересную бизнес-проблему.

– Тебя не должно это волновать, – голос не подвёл меня, оставаясь твёрдым. – Просто дай мне развод.

– Нет, – он произнёс это так просто, будто не понимал, что перед ним стоит человек. Такой же человек как и он. Со своими желаниями и мечтами.

Внутри всё закипело.

– Почему? – в моём голосе впервые прорвалась дрожь. – Я ведь тебе не нужна. Ты меня всё равно не любишь. Это очевидно. Так зачем мучаешь меня?

Он помолчал, всё также смотря на меня с этой усмешкой. Потом медленно поднялся из-за стола, и его рост, его физическое превосходство снова давили на меня.

Глава 5

Два дня.
Сорок восемь часов, растянувшихся в бесконечную, липкую паутину отчаяния.

Я не выходила из комнаты. Лежала на кровати, уставившись в узор на потолке, который от долгого рассматривания расплывался в бессмысленные пятна.

Солнечные лучи медленно проползали по стенам, сменялись сумерками, а потом наступала тьма, такая же густая и безразличная, как и та, что была у меня внутри.

Голод давно перестал ощущаться, сменившись лёгкой, посасывающей болью.

Жажда саднила горло, но мысль встать, дойти до мини-бара, сделать глоток воды казалась титаническим усилием. Зачем? Чтобы продлить это? Чтобы чувствовать себя ещё дольше его хорошо обустроенной вещью?

Тяжёлая, ватная пустота, затягивала внутрь себя.

Депрессия – это не грусть. Это отсутствие всего. Отсутствие чувств, желаний, сил.

Полная тишина внутри, когда даже боль кажется далёким эхом.

Я слышала, как он приходил и уходил. Слышала его шаги у двери. Один раз он остановился, рука даже легла на ручку, но потом он развернулся и ушёл.

Видимо, горничная доложила, что я «не в себе». Мне было всё равно.

На третий день дверь открылась без стука.

Я лежала лицом к стене, накрывшись с головой одеялом, но я узнала его шаги. Тяжёлые, уверенные, владеющие пространством. Он остановился посреди комнаты.

– Вика? – его голос прозвучал негромко, но в тишине комнаты показался громким.

Я не пошевелилась, затаившись, как животное, надеясь, что хищник потеряет интерес.

– Что случилось? – спросил он.

Я не ответила. Слова казались ненужной тратой сил.

Я почувствовала, как он сел на край кровати. Матрас прогнулся под его весом. Пахло его кожей, его парфюмом, улицей. Запах чужой, активной жизни.

Его пальцы коснулись моего плеча через одеяло. Я вся сжалась, но не подала вида. Тогда он резко дёрнул одеяло вниз, обнажив моё лицо. Свет ударил в глаза, заставив зажмуриться.

– Ты что, заболела? – в его тоне появилась лёгкая примесь раздражения и сочувствия? Хотя мне, скорее всего, это показалось.

Его пальцы, прохладные и твёрдые, прикоснулись к моему лбу, чтобы проверить температуру. Это прикосновение, первое за столько дней, показалось обжигающим и до невозможности фальшивым.

Я резко дёрнулась, отползла к изголовью, прижавшись спиной к холодной деревянной спинке кровати. Моё движение было животным, инстинктивным.

На его лице мелькнуло что-то тёмное. Тень нетерпения, которое вот-вот перерастёт в гнев. Он не стал тянуть меня к себе. Он просто придвинулся вперёд, с лёгкостью поймал мои руки и обхватил своими ладонями мои предплечья. Его хватка была как стальные тиски – не больно, но неотвратимо, лишая всякой возможности вырваться.

– Вика, – произнёс он тихо, но в этом тихом звуке сквозил ледяной шелест угрозы.

Я замерла, чувствуя, как под его пальцами бешено стучит моя кровь.

Его пальцы сжались сильнее, и он резко, грубо встряхнул меня, заставив встрепенуться и, наконец, поднять на него глаза.

– Хватит! – его голос грохнул, сорвавшись с цепи, заполнив всю комнату. – Хватит строить из себя жертву! У меня полно проблем и без твоих истерик!

Я попыталась вырваться, но он лишь сильнее впился в меня.

– Я тебе что, в подвале запер? В цепях держу? – он шипел, приближая своё лицо к моему. Его дыхание обжигало щеку. – Я дал тебе хорошую, даже, блять, шикарную жизнь! Квартиры, машины, одежда, деньги! Что тебе, блядь, не хватает?! Скажи! Чего ты ещё от меня хочешь, ненасытная?!

Максим тряхнул меня ещё раз, уже не скрывая силы.

Он смотрел на меня, тяжело дыша, с раздувающимися ноздрями, ожидая ответа на свой вопрос.

Что мне не хватает?

Воздуха, Максим. Мне не хватает воздуха. Не хватает того, что нельзя купить ни за какие деньги. И ты никогда этого не поймёшь, – хотелось крикнуть в ответ, но его вопрос повис в воздухе, тяжёлый и абсурдный.

Чего ты хочешь?

Он действительно не понимал. Он измерял всё в квадратных метрах, лошадиных силах и нулях на счёте. Мою душу – тоже.

Я посмотрела ему прямо в глаза, в эти тёмные, ничего не отражающие глубины, и наш голос прозвучал тихо, но чётко, без тени дрожи.

– Мне от тебя ничего не нужно. Вообще ничего.

Он замер на секунду, и я увидела, как в его взгляде что-то щёлкает – не понимание, а раздражение, переходящее в решимость. Словно сложная задача наконец-то получила простой, грубый алгоритм решения.

Он резко отпустил мои руки, и, прежде чем я успела что-либо понять, его руки обхватили меня, подхватили на руки как ребёнка. Я ахнула от неожиданности, мои инстинктивные попытки вырваться были бесполезны против его силы. Он нёс меня через спальню, коридор, вниз по лестнице – как трофей, как непослушного щенка.

В столовой он буквально поставил меня на пол перед стулом, вдавив в него плечами.

– Мария! – его голос рявкнул, раскатился по безупречно убранной столовой. Экономка возникла в дверях как по волшебству. – Тарелку. Каши. Сейчас же.

Он не сводил с меня взгляда, тяжёлый, полный непреклонной воли. Я чувствовала себя лабораторным животным. Мария испарилась и вернулась почти мгновенно с тарелкой дымящейся овсянки, поставила её передо мной с таким видом, будто подкладывает динамитную шашку.

– Ешь, – приказал он, указывая на тарелку взглядом.

Я не пошевелилась. Просто сжала губы и смотрела на него, впиваясь в него взглядом, в котором была вся моя ненависть, всё отчаяние и непокорность, на какое была ещё способна.

Он тяжело вздохнул, словно устав от капризов глупого ребёнка, отодвинул соседний стул и уселся напротив меня. Он зачерпнул ложку овсянки и протянул её ко мне.

– Если ты сейчас же не откроешь рот, будет только хуже, – его голос был низким и опасным. – Я всё равно накормлю тебя. Лучше не провоцируй. Умирать в моём доме голодной смертью – плохая идея.

Что-то во мне надломилось. Острая, истерическая волна поднялась из глубин. Я откинулась на спинку стула.