Развод. Долгожданный рассвет

Первая глава

Острый, как лезвие, звонок безжалостно режет утреннюю тишину. Я вжимаюсь в подушку, пытаясь удержаться в остатках сна, но неумолимая трель не стихает. Один, два, три... и ей на смену обрушивается дробный, яростный стук. В дверь не стучат, в неё долбят, с такой силой, что, кажется, вот-вот пробьют её.

Сердце начинает биться где-то в горле, короткими, частыми ударами. Кого принесло в такую рань? Соседи? Пожар?

– Серёжа, – бормочу я сквозь сон, поворачиваясь к его стороне кровати. – Сереж…

Но его сторона постели пуста и холодна. Воспоминания мгновенно накатывают тяжёлой волной. Точно. Их компания вчера заключила какую-то мегауспешную сделку, и они решили это отпраздновать. Но когда он позвонил, чтобы предупредить, что задержится, то заверил, что не собирается пить.

Вот только он вернулся лишь под утро, при этом едва держась на ногах. Честно признаться, я его никогда таким раньше не видела. Но особого выбора у меня не было, и я помогла ему раздеться, а затем уложила в гостевой комнате, поскольку рядом с ним просто невозможно было находиться из-за исходящего от него амбре.

Стук не прекращается. Он становится всё яростнее, и в нём слышится не просто настойчивость, а настоящая паника. Словно что-то случилось. Что-то очень плохое.

Я резко сбрасываю с себя одеяло, ноги сами несут меня по холодному паркету в прихожую. В висках стучит в такт этому адскому барабану в дверь. Подбегаю к двери, прикладываю ладонь к холодной деревянной панели, будто могу через неё почувствовать, кто там. Затем наклоняюсь, прильнув глазом к крошечному стёклышку глазка.

И замираю. За дверью стоит моя лучшая подруга Светлана. Но та Света, которую я знаю, никогда не выглядела так.

Её светлые волосы, всегда уложенные с безупречной небрежностью, сейчас сбиты на одну сторону, будто она всю дорогу ехала с открытым окном. Лицо бледное, почти серое, под глазами залегли фиолетовые, болезненные тени. Губы подведены криво, помада слегка размазана в уголке рта. Она стоит, сжав кулаки, и её всю будто бы трясёт изнутри.

Неужели что-то случилось с её сыном? Они как раз начали очередной курс химиотерапии и может… Страх начинает медленно сковывать меня изнутри, и я тут же поворачиваю ключ и открываю дверь.

Света не улыбается, не бросается меня обнимать. Она с силой толкает дверь, та с визгом ударяется о стопор, после чего она влетает в прихожую, едва ли не отпихивая меня плечом. Я резко отступаю на шаг, ошеломлённая таким поведением.

– Свет, что случилось? – наконец выдыхаю я, и голос мой дрожит.

Меня начинает трясти. От её вида, от этого вторжения, от тяжёлого, холодного воздуха, который она впустила с собой.

– Ты в порядке? С Мишей всё хорошо?

Она останавливается посреди прихожей, её глаза, широко раскрытые, лихорадочно бегают по стенам, будто она ищет что-то. Потом её острый, колкий взгляд останавливается на мне.

– Где Сергей? – вместо ответа спрашивает она.

Вопрос повисает в воздухе, абсурдный и неуместный. Почему она спрашивает про моего мужа, вломившись к нам в дом как ураган?

– Спит, – почти машинально отвечаю я, всё ещё не в силах осознать происходящее. – Вчера они отмечали успешную сделку, он, видимо, немного перебрал…

Я не успеваю договорить.

Услышав «спит», Света резко, как кукла на пружинке, поворачивается и уверенно направляется вглубь квартиры. Прямо к двери в спальню.

– Света! – кричу я ей вслед, бросаясь за ней. – Куда? Да подожди же ты. Объясни, наконец, что с тобой происходит.

Но она уже распахивает дверь и уверенно входит в неё. Я вбегаю следом и вижу, как её взгляд скользит по нашей кровати. Когда она видит лишь откинутое одеяло, на её лице на секунду мелькает растерянность. Но лишь на секунду.

– Его здесь нет, – констатирует она ледяным тоном.

– Я же сказала, он пришёл пьяный, поэтому я уложила его в гостевой, – почти рычу я, хватая её за руку.

Она вырывается с такой силой, что у меня на запястье остаётся красный след. А затем идёт к следующей двери. Я иду за ней, как во сне, где ноги стали ватными, а голова заполнена густым туманом.

Света буквально врывается в комнату, а я останавливаюсь на пороге, не в силах сделать следующий шаг.

Сергей спит на спине, и сейчас отчего-то напоминает большого, но беспомощного ребёнка. Рот приоткрыт, на лбу испарина, дыхание прерывистое и хриплое. Он выглядит не просто спящим, а отключившимся, выброшенным из реальности.

Света подходит к кровати и без тени сомнения резко трясёт его за плечо.

– Сергей! Вставай!

Он мычит что-то невнятное, пытается отмахнуться, поворачивается набок.

– Сергей! – её голос становится громче, пронзительнее.

Она трясёт его снова, уже с настоящей яростью. Я наблюдаю за этой сценой, чувствуя себя зрителем третьесортного спектакля. Что сейчас происходит? Почему она будит его с таким отчаянием и злостью? Почему она здесь? Почему она ничего не говорит мне?

– Света, хватит! – наконец кричу я, и в моём голосе слышны слёзы от бессилия и нарастающей паники. – Объясни мне, что происходит, в конце концов?!

Подруга на секунду замирает, её руки разжимаются, и она медленно поворачивается ко мне. Её лицо искажено гримасой такой муки, что мне становится физически плохо. В её глазах я вижу ураган из страха, вины и какой-то дикой решимости.

Она делает глубокий, прерывистый вдох, и слова вырываются из неё одним выдохом, тихим, но таким отчётливым, что каждый слог врезается в моё сознание, оставляя саднящую, оголенную рану.

– Юль… Я правда не хотела тебе ничего говорить… Но… – она заглатывает воздух. – Но нашему сыну стало хуже. Сегодня назначена операция по пересадке костного мозга, а Сергей так и не явился для подготовки к ней.

Внутри у меня заходилось что-то огромное и слепое, рвущееся наружу криком. Но снаружи была только тишина, которая обрушилась на комнату сразу после её слов. Густая, звенящая, абсолютная. Звук замер, а я перестала дышать.

Вторая глава

А он всё спит.

И это самое невыносимое. Он спит, сладко посапывая, в то время как мой мир прекращает своё существование. Он спит, пока Света смотрит на него с таким отчаянием, в котором я сейчас с ужасом узнаю не просто тревогу подруги, а молчаливую ярость женщины, имеющей на него право. То самое право, о котором я не подозревала.

Мы дружили пятнадцать лет. Она была той, с кем я могла говорить о нем часами. Слушала, советовала, поддерживала. Вот только не сказала, что оказывается вот уже три года как у нее был свой, особый ответ на все мои вопросы о муже. Их сын.

– Что... – голос срывается, и я делаю хриплый вздох. – Что ты сказала?

Но она уже не смотрит на меня. Все её внимание снова приковано к моему мужу, и её терпение лопается.

– Сергей! – она бьет его по щеке, а затем снова хватает за плечо и трясет с такой силой, что его голова болтается, как у тряпичной куклы. – Проснись, сволочь!

Он лишь бессмысленно мычит, и это последняя капля. Ее терпение лопается. Внезапно она подскакивает, ее взгляд падает на вазу с тюльпанами на столе. Одним резким движением она хватает ее, выбрасывает цветы и с силой выплескивает воду ему в лицо.

Его тело вздрагивает, как от удара током. Он резко, судорожно вдыхает и закашливается. Я замираю, наблюдая, как вода стекает с его лица на подушку, оставляя темные пятна. А она, не в силах остановиться, с размаху швыряет пустую вазу об стену. Хрусталь со звоном разбивается, и мелкие осколки веером разлетаются по комнате.

– Он знал, Юля! Он знал! – ее голос срывается на крик, когда она поворачивается ко мне. – Он знал, что Мише необходима операция. Врачи предупреждали, что нужна чистая кровь. А он... Что он наделал...

Она снова обрушивается на него, бьёт его кулаками по груди, по плечам. Каждый удар отдаётся во мне глухой, чужой болью. Я должна остановить это, но мои ноги словно вросли в пол.

Он, наконец, открывает глаза, но в них по-прежнему мутное, пьяное непонимание, тут же сменяющееся раздражением. Мне даже показалось, что в самой глубине его взгляда шевельнулся страх. Не за сына, нет, за себя, за свой раскрытый секрет. Но длилось это лишь долю секунды.

– Света, твою мать... – он пытается поймать её руки, его движения медленные, заплетающиеся. – Прекрати!

– Нашему сыну хуже! – кричит она ему в лицо.

Ее слова повисают в густой тишине, и от них по комнате словно ползут трещины. Мой взгляд упирается в узор на паркете – солнечный зайчик, прыгающий от только что взошедшего солнца. Мир продолжает жить с чудовищной, невыносимой нормальностью, а вокруг меня лишь сгущается тьма.

Я непроизвольно, до боли в руке, сжимаю край халата. Пальцы будто онемели, но я не могла их разжать.

– Понимаешь? Мише хуже! Как ты мог...

Она не договорила, задохнувшись в рыданиях. А я не могла отвести взгляд от него.

Я видела, как сознание медленно возвращается к нему, словно кто-то поворачивает ручку фокуса на размытой камере. Сначала в его глазах просто раздражение на кого-то, кто мешает ему спать. Потом зрачки медленно расширяются, вбирая в себя реальность.

Его тело сначала обмякает, а потом резко напрягается. Он пытается сесть, но пьяная слабость заставляет его рухнуть обратно на подушку. Глаза бегают от Светы ко мне, и я вижу, как в них зажигается и гаснет одна мысль за другой. Он не просто просыпается, он тонет в ледяной воде осознания.

Его пальцы судорожно впиваются в простыню, будто ища точку опоры в этом рушащемся мире, который он сам же и построил. Горло сжимается спазмом, и он сглатывает, пытаясь протолкнуть хоть какое-то слово, хоть какой-то звук, но получается только хрип.

Он смотрит на её искажённое лицо, потом медленно, очень медленно переводит взгляд на меня. И я всё вижу. Вижу, как в его глазах мелькает не раскаяние, а панический, стремительный расчёт. Сергей ищет оправдание. Ищет ложь, которая сработает прямо сейчас. Он спешно решает, кого из нас надо успокаивать в первую очередь.

– Юль... – начинает он, и его язык всё также заплетается, но в глазах уже не сон, а безумное, трезвеющее осознание своего положения. – Я... я всё объясню...

И тут Света издаёт звук, нечто среднее между рыданием и смешком. Горьким, ядовитым.

– Конечно, объяснишь, – её голос вдруг становится тихим и острым, как отточенная сталь.

Она смотрит на него с таким презрением, что ему физически становится плохо, и он отводит взгляд.

– Объяснишь. После того как нашего сына прооперируют.

Эти слова словно последний гвоздь в крышку гроба моего брака. Я больше не могу здесь стоять. Воздух, которым я дышу, отравлен. Муж, на которого я смотрю, чужой. А подруга… и не подруга вовсе.

Я поворачиваюсь и выхожу из комнаты. Медленно, не оглядываясь. Спина горит от их взглядов, но я больше не выдержу в такой компании ни секунды, просто рассыплюсь в пыль. Я иду по коридору, и мои ступни будто горят, оставляя на паркете следы из расплавленного стекла. Я захожу в нашу спальню и закрываю дверь.

Тишина. Только бешеный стук сердца в ушах. Я подхожу к тумбочке и беру оттуда нашу свадебную фотографию. Я смотрю на наши счастливые лица и пытаюсь понять, в какой момент всё пошло не так?

Пальцы сами сжимают рамку. Нет, скорее впиваются в неё так сильно, что, кажется, сейчас на ней проступит грязь и фальшь, которыми была пропитана наша жизнь. Суставы белеют. Хочется раздавить, уничтожить этот памятник собственной слепоте. Но я не могу. Потому что та девушка на фото ещё не знает. Она верит, что это навсегда. И мне кажется, если я разобью стекло, то окончательно разрушу её.

Ставлю фотографию на место. Рука дрожит. Я опускаюсь на край кровати, тот самый, где ещё недавно искала его тепло, и тогда, сквозь онемение прорывается первая волна. Не плач. Не крик. А тихое, беззвучное судорожное содрогание, выворачивающее душу наизнанку.

Третья глава

Не знаю, сколько проходит времени. Минута? Час? Судорожные спазмы сменяются ледяным спокойствием. Я поднимаюсь с кровати, и ноги несут меня к шкафу. Рука сама тянется к его костюмам, аккуратно висящим рядом с моими платьями. Я достаю его любимый галстук, тот самый, в мелкий горошек, который я подарила ему на годовщину, и крепко сжимаю в руках.

Я была слепа. Не просто наивна, я отказывалась видеть то, что всегда было у меня перед глазами. Мише уже три. И все эти три года он был частым гостем в нашем доме. Его игрушки до сих пор лежат в коробке в углу гостиной. Я любила с ним играть, мы создавали свой маленький мир, а он называет меня «тётя Юля» своим смешным картавым «тёя Ю-я».

А Света... Света часто смотрела на нас, и её взгляд был каким-то пустым, отрешённым, будто она видела что-то совсем другое. Он на секунду смягчался, когда она видела, как Мишенька ко мне тянется, но тут же вновь становился отстранённым.

– В отличие от меня, ты будешь прекрасной матерью.

Я отмахивалась, говорила, что ещё успеется, что Сергей хочет сначала «встать на ноги». Да, сейчас он стал топ-менеджером, и его зарплата позволяет содержать трёх детей, но его отговорки остались прежними.

– Ещё не время, Юль. Надо поднапрячься, взять новый проект.

Оказывается, время у него было. Просто не для меня.

Сергей врал, глядя мне в глаза. Врал, когда в прошлом месяце мы всей нашей дружной толпой: я, он, Света и Миша ездили на пикник. Он катал сына на плечах, а я восхищалась его «добротой». Я не знала тогда, что наблюдаю за отцом, исполняющим свой долг.

Получается, он строил карьеру не для нашей семьи, а для того, чтобы содержать ту, что у него уже была? Это просто я, дура, верила в его карьерные амбиции, а он в это время переводил деньги на лечение их сына.

А Света... Боже, Света. Я же делилась с ней самым сокровенным. Плакала в её плечо, когда он в очередной раз находил причину отложить разговор о детях. Рассказывала о своих страхах, что никогда не стану матерью. А она... она в такие моменты отводила глаза и что-то бубнила про то, что «всё будет», и я думала, что она просто не знает, как меня утешить. А она знала. Она знала всё. Все эти годы она смотрела на мои страдания и молчала.

Получается, всё, что не смогла я: материнство, бессонные ночи, первая улыбка ребёнка – она прочувствовала на себе. С моим мужем, с моим Сергеем.

В горле встаёт ком. Не слёзы. Не крик. А что-то тяжёлое, твёрдое, не проглоченное. Я отшатываюсь от шкафа. Мне нужно отсюда. Сейчас же. Я иду к двери, но слышу, как из коридора доносятся приглушённые голоса. Сначала тихие, потом громче. Я замираю, зачем-то продолжая сжимать его галстук в руке.

– Сначала я должен с ней поговорить.

– Ты совсем офонарел? – это Света, её голос хриплый от слёз. – Он ведь может умереть.

– Я знаю... – слышу я голос Сергея, жалкий, давящийся словами. – Я собирался, честно. Но не смог, понимаешь, не смог... Мне стало так страшно, я хотел просто немного сбросить напряжение.

– Не смог? – она истерически смеётся. – Твой трёхлетний сын каждый день терпит уколы, капельницы и процедуры, которые не каждый вытерпит. А ты решил сбросить напряжение?

– Не смей меня обвинять, я тебя к себе в койку не тащил. И потом, я всегда помогал тебе. Все эти годы.

– А ты понимаешь, что ребёнку, помимо денег, ещё нужно отцовское участие? И деньги не заменят ему костный мозг, хоть это ты можешь понять?

Я прислоняюсь лбом к прохладной двери. Что после всего этого осталось от нас? Пустота. Пять лет пустоты, которую он так старательно маскировал.

– В любом случае сегодня уже ничего не выйдет, – его голос раздаётся совсем близко, прямо за дверью. – Возвращайся в больницу, а я сначала должен всё ей объяснить.

Меня передёргивает оттого, что я слышу. Вместо того чтобы искать варианты, как помочь сыну, он собирается тратить драгоценное время на то, чтобы поговорить со мной, хотя всё уже сказано.

– Свет, прошу тебя, уйди. Дай мне с ней поговорить.

– Для чего? Чтобы она услышала от тебя очередную ложь? Нет уж, милый. Я теперь твоя совесть. До самого конца.

– Я никогда ей не лгал. В отличие от тебя, я её действительно люблю.

Я отшатываюсь от двери. Мне невыносимо это слышать. Любит? Это он называет любовью?

– Любишь? – её голос срывается на истерический хрип. – Ты и понятия не имеешь, что это слово значит!

Внезапно раздаётся резкий, глухой удар, словно кто-то швырнул что-то тяжёлое в стену.

– Заткнись! – рычит Сергей. – Убирайся к чёрту из моего дома! Я уже сказал, что сегодня от меня всё равно не будет никакого толку.

Я отшатываюсь от двери. Внезапная тишина в коридоре кажется оглушительной. Такая густая и звенящая, что у меня в ушах начинает отдаваться собственный пульс. Быстрые шаги. Громкий хлопок. Значит, она ушла, и теперь мы с ним снова остались одни.

Я стою, не дыша, прижавшись спиной к шкафу. Ручка двери медленно поворачивается, и дверь со скрипом открывается. В дверном проёме стоит мой муж с растрёпанными волосами, с глазами, в которых плещется паника, и что-то ещё, похожее на жалкую, вымученную решимость.

– Юль, – его голос режет на живую. – Мы должны поговорить.