Через пять минут я должна первый раз услышать сердцебиение своего ребёнка. Одна.
— Антон?! Антон! Ну где же ты? — нервно кусаю заусенец на большом пальце, снова и снова набираю номер моего мужа.
Я глубоко вздыхаю, пытаясь успокоиться, но руки всё равно дрожат.
Сердце бьётся быстрее обычного, а мысли прыгают от одной догадки к другой. Может, он задержался на работе. Может, кто-то попросил его остаться. Или Антон попал в пробку. Он ведь всегда так аккуратно всё планирует… он не мог забыть!
Тревога не отпускает. Вдруг с ним что-то случилось? Я набираю его номер, надеясь услышать привычное: «Я уже иду». Но звонок прерывается. Сбрасывает. Второй раз. Третий.
Тихо, Лиз. Выдыхаем. Тебе нельзя нервничать.
Телефон вибрирует. Ожидаю увидеть “Любимый”. Но это не он. Расчётный листок в почтовом ящике.
“Уволена. По собственному желанию”, – вспоминаю я.
Всё решилось так стремительно, что ещё не осознаю произошедшего. Моргаю, взгляд скользит по аккуратно напечатанным строкам.
Улыбаюсь с облегчением. Последнее время начальство просто слетело с катушек. Как хорошо, что Антон предложил мне не ждать декрета и уйти, чтобы не трепать себе нервы. Малыш важнее всего, а денег Антона хватит, чтобы ни я, ни наша старшая дочь ни в чём не нуждались. Ну разве мой муж не золото?
Я иду по коридору клиники, смотрю на других женщин, на пары, которые идут вместе, держась за руки, и ощущаю шип боли: я не должна быть здесь одна. Не в такой особенный день.
Секундомер в голове отсчитывает время. Антон не появляется. Я уже не могу думать о приёме и предстоящем УЗИ. Мы должны быть здесь вместе! Мы ведь оба так этого хотели!
Теперь у меня нет работы, мне тридцать девять, я беременна и стою одна в коридоре, куда должна была прийти с мужем.
— Елизавета Константиновна? — медсестра заглядывает в коридор.
— Одну минуту! — я разворачиваюсь к стене, снова жму на вызов.
Гудок. Ещё один.
Соединение.
— Антон?! — выдыхаю так резко, что в горле першит. — Ты где? Приём вот-вот начнётся, с тобой всё в порядке?
Пауза. Слишком долгая.
— Лиза… — слышу его голос, какой-то запыхавшийся, словно сильно торопился. — Слушай, у меня… непредвиденная срочная встреча. Придётся задержаться.
— Встреча? Сейчас? Но ведь мы договаривались! Это первый скрининг! Ты же знаешь, как это для меня важно… — глотаю обиду и ищу слова, чтобы донести тревогу.
Беременность в таком возрасте — это непросто. Я дико боюсь, что что-то пойдёт не так.
— Я понимаю, милая, правда понимаю, — Антон звучит убедительно, мягко, почти заботливо, — Так вышло, Лиза. Нужно срочно кое-что уладить.
Где-то на фоне — звук. Приглушённый. Похожий на смех.
— Ты... — я зажмуриваюсь, пытаюсь поймать дыхание. — Ты точно в порядке?
— Всё отлично, дорогая. — В его интонации проскальзывает раздражение, но он быстро скрывает его. — Не волнуйся. Сходи на приём, убедись, что малыш здоров, а вечером всё обсудим. Дыши глубже.
Дыши глубже.
Как будто я истеричка.
— Хорошо, — шепчу я, хотя внутри всё сжимается в тугой узел.
Обидно, если честно. И то, что он не пришёл. И то, что даже не удосужился предупредить. Неужели не нашлось минуты, чтобы написать сообщение? Хотя… может и вправду форс-мажор какой-то.
Антон говорил, что у них сейчас аврал на аврале, командировки, совещания. Приходит сам не свой, вымотанный, рассеянный. Мне вдруг стало стыдно, что я вот так на него набросилась. За ужином он мне всё объяснит. И всё встанет на свои места. Как всегда.
— Всё, мне пора, — бросает он.
Глухой стук — телефон упал.
Я открываю рот, чтобы попрощаться, но не успеваю.
Связь не прервалась.
— Прости, детка. — Голос Антона звучит отдалённо, сквозь шорох ткани. — На чём мы остановились?
Я замираю.
— Тебе надо срочно кое-что уладить, — передразнивает женский голос, томный, глубокий.
Потом — стон. Призывный и тягучий.
— Когда ты уже свалишь от этой дуры? Ты — только мой… всегда был и будешь! — продолжает она, и в её голосе столько торжества, что у меня темнеет в глазах.
— Твой, — шепчет Антон. — Твой, детка. Иди сюда… — его голос прерывается, дрожащий от возбуждения.
Влажный шлепок. Её стон. Его прерывистое дыхание.
— Вот так... — его голос низкий, хриплый, почти неузнаваемый.
Ещё шлепок. Ещё стон.
Я стою у стены женской консультации, прижав телефон к уху.
Лицо немеет. Звон в ушах нарастает. Где-то далеко медсестра снова зовёт моё имя, но я не могу пошевелиться.
Пятнадцать лет брака. Пятнадцать лет. Дочь-подросток. Беременность в тридцать девять. Увольнение "по собственному".
Я не помню, как дошла до дома. Не помню дороги, светофоров, людей вокруг. Мир плыл перед глазами, звуки глохли, а земля под ногами будто шаталась каждую секунду.
Я просто вдруг оказываюсь в подъезде. Потом вдруг у двери. Потом — внутри.
Запах нашего дома: кофе, сладкие духи дочки, любимый кондиционер для белья — ударяет в нос, и меня выворачивает. Это больше не мой дом. Не наша крепость. Это место преступления, где жертва — я, а он…
…он как раз выходит из кухни.
С чашкой чая. Спокойный. Домашний.
— Привет, Лиз, — Антон улыбается, как будто сегодня обычный день. Как будто он не трахал другую женщину, пока я беременная стояла одна под дверью кабинета. — Ну как прошло? Всё хорошо?
Я смотрю на него. Не могу вдохнуть. Пульс бешено барабанит в висках. Поразительно, как он невозмутим! Сколько раз он так запросто приходил домой от другой? Сколько раз я была так чудовищно слепа?
— Хорошо?.. — мой голос срывается. — Ты серьёзно?
— А что такого? — он морщит лоб, будто я уже начала его напрягать. — Ты же сама сказала, что справишься. Там делов-то…
— Я… сказала? — пересыхает во рту. — Я ждала тебя как дура! А ты… — мне не хватает воздуха, глаза заплывают влагой. — Ты…
Я не знаю, как сказать то, что режет меня от груди до глотки. Делаю вдох и выдаю резко:
— Ты спал с другой! Как ты мог, Антон?! Боже, это так отвратительно, — закрываю лицо дрожащими руками, не в силах сдержать слёз.
Он замирает. Мгновение. Очень короткое. И тут же улыбка возвращается. Насмешливая.
— С чего ты взяла, глупышка? — усмехается предатель.
— Я всё слышала, Антон. Всё! — рычу. — Ты не положил трубку!
— А, Лиза… — он выдыхает. — Ты подслушала. Ммм.
Только и всего. Ни стыда. Ни испуга. Ни извинения.
— Антон… — я хватаюсь за стену, потому что ноги подкашиваются. — Как ты мог?..
Он фыркает.
— Как будто это что-то новое. Лиза, хватит врать себе! Ты здесь живёшь как прислуга, вот и всё.
— Не смей так говорить! Мы семья, у нас…
— Мы? — он перебивает, поднимая брови. — Лиза, пожалуйста. Хватит говорить «мы». Меня это уже задолбало.
Слово резкое. И оно бьёт меня также сильно, как его стоны в трубке.
— Вечно это твоё “МЫ!” Мы то, мы сё! Ты вообще существуешь сама по себе? А? По-моему нет. Пристала ко мне как банный лист, честное слово! Я устал, — продолжает он. — От твоего «мы». От твоего вечного стремления быть идеальной. От того, что ты всё время… подстраиваешься. Тфу! Какая же ты жалкая, Лиза!
— Что?.. — у меня перехватывает дыхание.
Я чувствую, как в животе, там, где растёт наш малыш, поднимается волна ледяного ужаса. Он говорит о матери своего ребёнка, о женщине, с которой прожил пятнадцать лет, так, будто я мусор под ногами.
— Ты умеешь только угождать, — он делает глоток чая, даже не смотря на меня. — Улыбаться, кивать, готовить борщики, слушать. Бесхребетная ты, Лизка. Всегда такой была… никакой! Пока было удобно, я тебя терпел, а теперь… всё! Хватит с меня!
Мне кажется, что я действительно теряю хребет, как будто позвоночник внутри превращается в песок.
— Антон, я… — хочу сказать “я же тебя люблю”, но сдерживаюсь. Мои чувства, очевидно, волнуют его меньше всего. Да и этот подлец больше не заслуживает ни одного моего “люблю”. — У нас ведь будет ребёнок! — напоминаю я.
— Да перестань! Это уже не имеет значения, — он раздражённо взмахивает рукой. — Что бы ты ни делала — она всё равно лучше.
Сердце падает куда-то вниз и стягивается тугим жгутом.
Он смотрит мне прямо в глаза. И говорит почти наслаждаясь:
— Понимаешь? Лучше. Ты всегда это чувствовала. Ты всегда знала, что не дотягиваешь.
Слёзы подступают, душат, режут горло. Я просто стою. Пустая.
— Я пятнадцать лет… — шепчу. — Пыталась быть…
— Да, Лиз, вот именно. Пыталась. Она быть собой не пытается — она просто… есть. Настоящая. Невероятная!
Он усмехается:
— Ты никогда её не переплюнешь.
Комната плывёт, стены двигаются. Я хватаюсь за дверной косяк.
Я знала, что до меня у него была другая женщина. Она обошлась с ним очень плохо. Неужели она достойна восхищения? После всего, что сделала?
— Антон… — прошу, не понимая, что именно. — У нас дочь. У нас…
— Дочь, — повторяет он тихо, странно. — Да. Вот, кстати…
Он поворачивает голову к коридору:
— Элька! Иди сюда!
Я вздрагиваю.
— Антон, нет… — выдыхаю я, чувствуя каждой клеткой, что сейчас произойдёт что-то ужасное. — Не надо. Не при ней…
Но он уже улыбается — холодно, криво, победно.
В комнату заходит Эля, хмурясь.