Развод. Жена не навсегда

Глава 1. Заявление

— Я думаю, нам стоит разойтись, а если на то пошло, то и развестись, — произносит мой муж ровно, без колебаний, как будто обсуждает покупку нового холодильника.

Секунду я просто не понимаю смысл этих слов. Я моргаю, смотрю на него, будто не верю, что услышала правильно.

Уголки губ сами тянутся в удивлённую, недоумённую улыбку, потому что мне кажется — это какая-то странная, глупая шутка, и он сейчас усмехнётся в ответ.

Но он не усмехается и даже не двигается. Только смотрит на меня с тем самым выражением лица, в котором нет ни капли тепла, только усталость и холод, словно мы случайные люди, встретившиеся за одним столом.

В моей голове всё было иначе… совсем иначе.

После того как наш сын Саша уехал жить отдельно, начав свою взрослую, самостоятельную жизнь, я радовалась, что мы с Юрой наконец останемся вдвоём.

Казалось, нас ждёт что-то особенное — вторая молодость, новая глава, шанс вернуться друг к другу, к тем, какими мы были вначале.

Я даже сегодня купила красивое, чуть дерзкое бельё, чтобы удивить его вечером. Хотела, чтобы он посмотрел на меня так же, как когда-то, с тем голодным, жадным взглядом, от которого у меня перехватывало дыхание.

А теперь… вместо тепла и близости я слышу холодный приговор.

— Ты серьёзно? — мой голос звучит тише, чем я ожидала.

Юра сидит напротив, пальцы сцеплены в замок, большие пальцы медленно постукивают друг о друга — он всегда так делает, когда решает, что разговор надо закончить быстро, без лишних деталей.

Я цепляюсь за надежду, что он вот-вот скажет, что это недоразумение, что он просто устал, что погорячился.

— Лена, мы стали слишком разными, — говорит он ровно, глядя прямо в глаза. — Мы уже давно живём как соседи. Наш брак не работает, и я устал делать вид, что всё в порядке.

Я моргаю, пытаясь удержать дыхание, потому что в груди уже поднялась тяжесть, и кажется, что вот-вот станет трудно дышать.

Хочется возразить, кричать, но я не могу подобрать слова. Он только что перечеркнул всё, что было между нами, и сделал это так легко, словно вычеркнул ненужную строчку из списка дел.

— А Саша? — спрашиваю я, чувствуя, как дрожит подбородок. — Ты подумал, как он это воспримет? Он ведь только начал свою жизнь, ты думаешь, ему будет легко?

— Лена, он взрослый парень. Он справится, — перебивает он ровно, почти без эмоций.

От этих слов холод пробегает по коже. Я понимаю: решение он принял давно. Он просто ждал момента, ждал, пока сын уедет, чтобы сказать мне.

— Ты кого-то встретил? — слова срываются сами, и я тут же понимаю, что ответ знаю.

Наверное, это первая и самая естественная мысль для женщины, которой после двадцати лет брака вдруг заявляют о разводе: другая женщина.

Просто не может быть другой причины, достаточной, чтобы перечеркнуть всю совместную жизнь.

Юра слишком быстро качает головой.

— Нет. Я что, не имею права просто устать? — он произносит это резче, и по выражению лица я вижу, как его задел сам вопрос. — Двадцать лет вместе… Я заслужил пожить для себя.

Слёзы подступают, и я опускаю взгляд, чтобы он их не увидел. В груди пустота, мысли путаются и рассыпаются, ни одну не удаётся удержать.

— Что ты собираешься делать сейчас? — мой голос срывается, будто в горле застрял ком.

Он встаёт, отодвигает стул и смотрит куда-то в сторону.

— Я уезжаю. Поговорю с Сашей.

— Поговоришь с Сашей? — повторяю я, не веря. — А со мной ты не хочешь поговорить?

Он пожимает плечами, будто этот разговор ничего не изменит.

— Лена, мы уже всё обсудили.

— Нет, Юра, — я поднимаюсь, руки дрожат, — мы ничего не обсудили. Ты просто бросил в меня эти слова и уходишь. Ты хоть понимаешь, что это значит для нас, для нашей семьи?

Он смотрит усталым взглядом, в котором нет ни капли желания что-то менять.

— Лена, я сказал всё, что хотел.

Он берёт ключи со стола и идёт к двери. Я слышу, как щёлкает замок, как дверь закрывается, оставляя меня в оглушительной тишине.

Я подхожу к окну и долго смотрю в темноту за стеклом, будто пытаюсь найти там ответ на свои мысли.

Его слова продолжают крутиться в голове снова и снова, и чем чаще я возвращаюсь к ним, тем отчётливее чувствую, что в них было что-то слишком резкое и слишком холодное, чтобы принять это за простую усталость.

Так не уходят в никуда, я чувствую всем телом, каждой жилкой, что он уходит не просто из семьи, он уходит к другой, и там его уже ждут.

Глава 2. Анатолий

Юра приезжает вечером следующего дня. Дверь открывает тихо, куртку аккуратно вешает на вешалку, ботинки ставит ровно. Идиллия для рекламы «идеальный муж», если не знать, что этот идеальный муж вчера объявил, что хочет развестись.

— Где ты был всю ночь? — говорю я, опираясь плечом о дверной косяк и скрещивая руки. Стараюсь держать ровный голос, но внутри у меня уже идёт собственная новостная лента: «Он точно с кем-то провёл ночь».

— Разговор с Сашей затянулся, — отвечает он и сразу отводит глаза в сторону, будто на вешалке внезапно появилась картина Сальвадора Дали.

Голос у него плоский, без эмоций. Он делает шаг к кухне, показывает подбородком направление, мол, «я туда», и проходит мимо, не касаясь меня даже взглядом.

Я иду следом. На кухне он открывает холодильник, достаёт воду, наливает в стакан. Смотрит в него так внимательно, как будто там есть ответы на все вопросы.

— С Сашей поговорил? — спрашиваю я, садясь на край стула и сцепляя пальцы в замок, чтобы руки не выдали дрожь.

— Поговорил, — кивает он, не поднимая глаз. — Он всё понял.

— Что именно понял? — уточняю я и подаю корпус вперёд, потому что хочется услышать хоть одно живое слово.

— Лена, — он вздыхает и откидывается на столешницу ладонями, — давай не сейчас, ладно? — говорит мягче, но при этом плечи у него жёсткие, а челюсть сжата. Он явно не хочет разговора, и я это вижу.

— Не сейчас — это когда? — спрашиваю я и пытаюсь поймать его взгляд, но он уже смотрит на часы на стене.

— Я пойду в душ, — произносит он и делает шаг к дверям тем же сухим, почти командным тоном.

— Иди, — отвечаю, выпрямляясь. Делаю вид, что меня это устраивает, хотя в голове уже тихо складывается план «Б». Если мой дорогой пока ещё муж не хочет говорить правду и убегает от разговоров, то остаётся только один выход — узнать правду другим путём.

Юра хладнокровно проходит мимо меня, дверь ванной закрывается, и почти сразу слышен шум воды.

Я остаюсь на кухне ещё на пару секунд, и как только собираюсь с мыслями, поднимаюсь и направляюсь в коридор, задерживаюсь у спальни. Сердце у меня бьётся как дикое, ладони влажные. Я не шпион, у меня это на лице написано, но сегодня у меня нет другого выбора, я хочу знать правду.

Захожу в спальню. Полумрак. На кресле у окна лежат джинсы Юры, аккуратно сложенные вдвое. Я делаю шаг к креслу, и ещё один, и чувствую, как сердце колотится, как будто я ворую миллионы из банка, а не пытаюсь проверить телефон собственного мужа.

Я наклоняюсь, карман на джинсах немного оттопырен, туда явно что-то положили недавно. Я тяну руку внутрь кармана, пальцы нащупывают гладкий край чехла — вот он!

Телефон.

Рука соскальзывает на секунду, царапаюсь о металлическую заклёпку, я морщусь и тихо выдыхаю: «Аккуратно, Лена». Второй попыткой беру плотнее и достаю телефон мужа — и вот он уже в моей руке. Никогда не предполагала, что опущусь до такого, но ситуация меня просто вынуждает действовать.

Я нажимаю боковую кнопку, и вуаля — экран загорается. Блокировки на телефоне почему-то нет — повезло, или он его только что разблокировал и экран ещё не успел заблокироваться.

Я долго не думаю, просто открываю «Сообщения». И вижу безупречную чистоту, прямо стерильную. Никаких «Оля», «Наташа», «Лена», никаких сердечек. Пара рабочих фамилий: «Охрана», «Автосервис», «Сбер», «Госуслуги», ещё что-то из серии «курьер». Список короткий, будто кто-то вчера устроил генеральную уборку и вычистил всё, что не должно попасть кому-либо на глаза, а особенно жене.

Я листаю дальше вниз — там всё так же ничего. Возвращаюсь вверх страницы и делаю глубокий вдох. Теперь уже медленно прохожусь по именам в листе. «Александр» — Саша, старые сообщения, односложные, про счётчики и чайник. «Андрей автосервис» — всё понятно, шиномонтаж. И тут взгляд цепляется: «Анатолий».

Имя обычное, не редкое, не вычурное. Но у меня в голове загорается красная лампочка. За двадцать лет я не слышала, чтобы у Юры был какой-то Анатолий. Не друг, не сосед, не коллега, не дальний родственник. Никто.

Я нажимаю. Открывается диалог, и там — одно единственное сообщение. Всего одно, время — две минуты назад. Текст больно простой:

«Ты был великолепен, котик, как всегда. Не могу дождаться нашей следующей встречи».

Я перечитываю сообщение второй раз, хотя смысла перечитывать нет. Слова не поменяются, какие бы фокусы я с глазами ни делала. «Был великолепен». «Как всегда». «Следующая встреча».

Сердце бьётся так, что я слышу его в ушах. Пальцы сжимаются на боках телефона, на секунду мне хочется рассмеяться — нервно, зло. «Анатолий». Да, очень смешно, просто абсурд.

Я сразу замечаю, что это не какой-то мессенджер, а обычная старая добрая СМС. Та самая, о которой большинство уже давно забыло. И именно это делает её ещё более личной, будто «Анатолий» специально выбрал именно этот способ, чтобы не оставить лишних следов.

И тут во мне рождается новая мысль: сколько сообщений было до этого, пока Юра всё не почистил? Сколько раз они переписывались так, чтобы я никогда не узнала?

Но самое любопытное, что, как бы тщательно Юра ни заметал следы, Анатолий всё же просчитался… не угадал со временем.

Глава 3. Нож в спину

Я машинально протягиваю руку к тумбочке, чтобы поставить телефон и сфотографировать экран своим, но моего рядом нет — он на зарядке на кухне.

Шум воды за дверью не меняется. А я здесь, в спальне, держу в руках его телефон и понимаю, что это не просто «мы разные» и «мы соседи». Это «у меня есть другая жизнь». И она у него записана мужским именем. Очень изящно, Юра. Браво.

Я хочу положить телефон обратно, но руки вдруг становятся ватными. Ладони влажные, чехол силиконовый, скользит. Я перехватываю его, и в этот момент слышу, как в душе меняется звук — он, похоже, выключает воду.

Паника стремительно поднимается в теле, ноги начинают дрожать, и я торопливо приказываю себе: «Лена, быстрее».

Я наклоняюсь, целюсь в карман, но пальцы не слушаются. Телефон выскальзывает и с глухим, очень конкретным звуком падает на пол.

Я подпрыгиваю всем телом. Я поднимаю телефон, смотрю на экран — трещин нет, слава богу. Сердце будто останавливается на одну долю секунды и снова стартует.

Я одной рукой удерживаю дыхание, второй рукой ловлю карман, запихиваю телефон внутрь и давлю его вниз, чтобы лёг как лежал. Выдыхаю. Ещё раз проверяю взглядом: джинсы ровно, карман ровно, ремень на месте. Всё.

Я делаю два шага назад, разворачиваюсь и почти бегом выхожу из спальни. В коридоре меня бросает то в жар, то в холод, хочется или смеяться, или плакать — я сама не понимаю.

Я проскальзываю на кухню, хватаюсь за край стола, чтобы не сесть прямо на пол.

Слышу, как в ванной двигаются двери, у меня в голове одна фраза, громкая, как сирена: «Он мне изменяет». Не «кажется», не «наверное», не «надо проверить». Всё уже проверено.

Я наливаю себе воды, пытаюсь сделать глоток, но горло деревянное. Вода возвращается в стакан.

Дверь ванной открывается, я замираю, слышу шаги Юры. Он проходит в спальню, у меня внутри всё сжимается, я надеюсь, что он ничего не заметит. Я прислушиваюсь. Никаких «Лена!» и «что это было». Значит, прокатило. Я закрываю глаза на секунду и позволяю себе вдохнуть глубже.

Через несколько минут Юра возвращается на кухню, уже в чистой футболке. Волосы влажные, запах шампуня идёт впереди него.

— Юра, сядь за стол, пожалуйста, — говорю я тоном, который не оставляет ему другого выбора.

Он тяжело вздыхает, нехотя опускается на стул и закатывает глаза.

— И что ещё ты хочешь от меня услышать? — отрезает он с наглым выражением лица.

Не зря говорят, что при расставании люди меняются и показывают своё истинное лицо.

Тон, с которым он сейчас разговаривает, его поведение, жесты — всё это кажется чужим.

Это не тот Юра, которого я знала все эти двадцать лет. Неужели он действительно мог так долго скрывать от меня эту сторону себя, а может, я просто её не замечала?

— Юр, — начинаю, сидя напротив, — а кто такой Анатолий?

Он поднимает глаза, моргает пару раз и чуть хмурится.

— Какой Анатолий?

— Тот, который вчера тебе написал, что ты был великолепен и не может дождаться следующей встречи, — произношу я спокойно, хотя внутри всё сжимается в тугой узел.

Он чуть дёргается, губы сжимаются в тонкую линию, пальцы барабанят по столу.

— Лена, я не собираюсь с тобой это обсуждать, — бросает он, нагло усмехаясь и демонстративно отводя взгляд, словно ему даже лень тратить на меня своё внимание.

— Конечно, — усмехаюсь я в ответ, хотя смех получается короткий и злой. — Обсуждать ведь неудобно, когда тебя прижали к стене, верно, Юр?

— Лен, с подружками своими будешь так разговаривать, — он ухмыляется, откидывается на спинку стула и лениво скрещивает руки на груди. — Успокойся уже и не начинай новый спектакль.

— Кто это, Юра? — я встаю из-за стола, голос срывается, но я не снижаю громкость. — Ты думаешь, я настолько глупая, что поверю в «я устал и хочу пожить для себя»? Кто она?

— Лена, я не обязан тебе ничего объяснять, — произносит он спокойно, почти холодно. Это «спокойно» меня ещё больше бесит, чем если бы Юра сорвался.

— Не обязан, — повторяю я тихо, чувствуя, как внутри всё гудит. — Интересно, а что ты вчера сказал Саше? Тоже, что не обязан ничего объяснять?

Он смотрит на меня прямо, и в его взгляде нет ни капли сомнения.

— Я сказал ему, что мы с тобой расстаёмся. И он меня в этом поддержал.

Эти слова падают на меня, как бетонная плита, на секунду даже дыхание сбивается.

— Поддержал? — переспрашиваю, хотя услышала всё чётко. — То есть наш сын считает, что ты всё делаешь правильно?

— Да, — отвечает он просто, будто это не имеет никакого веса. — Он взрослый, он всё понимает и поддерживает моё решение. Я больше не собираюсь жить ради чужих ожиданий и хочу, чтобы мой сын учился на моих ошибках.

— Ошибках?! — у меня перехватывает дыхание. — Ты сейчас называешь нашу жизнь, наш брак… ошибкой? Двадцать лет, Юра! Двадцать лет, которые я отдала тебе, нашей семье — это, по-твоему, ошибка?! — мой голос предательски дрожит, то срываясь на крик, то глухо ломаясь. — Как ты вообще можешь говорить такое, глядя мне в глаза?

Он не моргает. Просто смотрит на меня так, будто я для него уже никто. Ни жена, ни мать его сына — просто женщина, с которой когда-то связала жизнь глупость или обстоятельства.

— Могу, Лен, — произносит он тихо и холодно. — Потому что это правда.

Я отступаю на шаг. Ощущение, будто в спину воткнули нож, а потом провернули. Предательство мужа — это ужасная боль, но предательство сына… ударяет куда глубже.

Юра проходит мимо меня, даже не пытаясь что-то добавить. Уходит в спальню, а я остаюсь стоять на кухне, держась за край стола, чтобы не упасть.

Дорогие! Добро пожаловать в новую историю!

Как только мы наберем 200⭐️ я опубликую следующую главу)

Всех обнимаю! Ваша Аня ❤️

Глава 4. Разрыв

Я всегда думала, что у меня с Сашей особенная связь. Даже когда он был подростком, хлопал дверями, мы ссорились и мирились — я всё равно чувствовала: он мой союзник. Что бы ни случилось между мной и Юрой, сын останется рядом.

И вот теперь Юра говорит, что Саша поддержал его… в решении разрушить наш брак.

Эти слова застревают в голове. Я пытаюсь убедить себя, что Юра врёт, ведь Саша не мог так сказать.

Но чем дольше я думаю, тем яснее понимаю: Юра сказал это спокойно, без тени сомнения, с уверенностью в том, что говорит.

Ночью я лежу в одной из гостевых спален, уткнувшись лицом в подушку, и не могу избавиться от мрачных мыслей. Перед глазами встают самые страшные сценарии: что я останусь одна, совсем одна, без мужа и без сына.

Утро настигает слишком быстро и неприятно, я просыпаюсь с тяжёлым дыханием и липким потом на спине. Но вместе с этим приходит и ясность, что так больше продолжаться не может. Всё должно закончиться здесь и сейчас.

Я поднимаюсь наверх, в спальню, с твёрдой мыслью: с меня довольно. Я больше не готова терпеть такое неуважение к себе.

Я открываю дверь, Юра сидит на кровати, в руках телефон, лицо спокойное. Будто ничего не произошло.

— Собирайся, — говорю я резко, без прелюдий, даже не здороваясь.

Он поднимает взгляд, медленно откладывает телефон и чуть улыбается уголком губ.

— Я и так собирался это сделать, Лен. Просто жалел тебя.

— Жалел? — переспрашиваю я, пальцы сами сжимаются в дверном косяке так, что костяшки белеют. В груди всё стягивает, дыхание рвётся короткими рывками. — Двадцать лет брака ты списываешь в категорию «жалости»? Ты серьёзно?!

— Лена, не начинай, — он говорит тихо, но в голосе сталь. — Мы оба знаем: всё уже давно умерло. Мы просто жили рядом, как соседи.

— Соседи?! — мой голос взлетает выше, чем я хочу, он почти ломается. Я делаю шаг в комнату, руки дрожат, пальцы предательски сжимаются в кулаки. — А та, с кем ты переписываешься? Она у тебя кто?!

Он резко встаёт, с силой кладёт телефон на тумбочку. Взгляд холодный, прямой, будто пытается пробить меня насквозь.

— Ты лезешь туда, куда не надо, Лен, — бросает он, и в этот момент его челюсть сжимается так, что на скуле проступает жёсткая линия.

— Ага, — я горько усмехаюсь, хотя ком в горле не даёт дышать. Сарказм срывается вместе со слезой, которую я тут же стираю тыльной стороной ладони. — То есть я, твоя жена, не должна знать, кто эта женщина, которая пишет тебе, что ты «великолепен»? Удобно, конечно, Юр. Очень удобно.

Он не выдерживает моего взгляда, уходит к шкафу, открывает дверцу с таким скрипом, будто этот звук должен заглушить мои слова. Начинает доставать рубашки, одну за другой, нервно встряхивая их, показывая всем видом, что он не намеревается продолжать разговор со мной.

— Лена, — его голос становится тише, но в этой тишине слышится холодная усталость, почти равнодушие. Он поворачивается ко мне, держа в руках рубашку. — Мы уже не подростки, Лен, для таких сцен. Я больше не обязан перед тобой отчитываться, тем более что, в любом случае, мы уже не вместе. И скоро разведёмся.

Его глаза скользят по мне сверху вниз, и в этом взгляде нет ни капли тепла — только отчуждение, словно я перед ним чужая женщина.

— Нет, обязан! — кричу я и сама пугаюсь силы своего голоса. — Потому что двадцать лет ты говорил мне про семью, про верность, про то, что мы одно целое. А теперь ты ведёшь себя так, будто я чужая женщина, которая не имеет права задать тебе вопрос!

Он берёт вешалку, складывает вещи в чемодан, будто мои слова — просто шум.

— Я не хочу больше это обсуждать.

— Конечно, — киваю я, чувствуя, как губы предательски дрожат. — Проще промолчать, чем признаться. Проще уйти к другой и назвать это «новой жизнью». А я… я должна молча наблюдать, как ты рушишь всё, что мы строили?

Он с силой захлопывает чемодан, звук бьёт по ушам, как выстрел. Его плечи напрягаются, он выпрямляется и медленно поднимает голову. Взгляд тяжёлый, уставший, но в нём вспыхивает раздражение.

— Лена, — произносит он, и голос его чуть срывается на хрип, — ты меня не слышишь? Я устал. Ты всё делаешь слишком сложным.

Он проводит рукой по лицу, будто пытается стереть усталость, и сжимает переносицу пальцами. В следующую секунду резко выдыхает, откидывая голову назад, но в напряжённом движении челюсти видно — это не только усталость, это злость, которую он едва удерживает внутри.

Эти слова повисают между нами тяжёлым грузом. Я чувствую — спорить больше бессмысленно. Его здесь уже нет: он ушёл внутрь себя, закрыл дверь, и, кажется, сделал это давно. А я… я стояла рядом всё это время, как слепая дура… или не слепая — просто упорно отказывалась видеть очевидное.

Я беру себя в руки и в этот раз говорю тихо, уже без крика, и отступаю к двери:

— Мне всё равно, куда ты поедешь, Юра, я больше не хочу тебя видеть, в этом доме тебе больше не место.

Он не отвечает.

Я выхожу из комнаты, спускаюсь по лестнице, хватаясь за перила, потому что сердце колотится так, что дрожь бьёт в пальцы. Внизу, почти на бегу, хватаю ключи со стола — металл звенит о дерево, и этот звук будто обрывает тишину в доме.

И впервые за эти дни я чувствую прилив сил, я снова вспомнила, кто я на самом деле. Терпеть, чтобы об меня вытирали ноги, я больше не позволю.

Сначала всё это было ударом… таким, от которого темнеет в глазах, но теперь приходит холодное понимание: Юра меня предал. А вот сын… предал ли он меня?

Этот вопрос впился в сердце и не отпускает.

Решено — сперва я поеду к Саше. И если он действительно сказал то, о чём говорил его отец, я должна услышать это из его уст.

Глава 5. Саша… я твоя мать

Я еду к Саше и всю дорогу твержу себе: «Он не мог так сказать. Это Юра врёт, пытается унизить меня и оправдать своё поведение».

Ну не может мой сын поддержать отца в предательстве. Мужчина может бросить, найти себе любовницу, соврать. Но сын? Нет. Саша всегда был моей поддержкой. Он очень быстро повзрослел и стал для меня вторым защитником после его отца.

Но слова Юры продолжают крутиться в моей голове, словно острые осколки стекла.

Он произнёс эти слова слишком спокойно — будто констатировал очевидный факт, без малейшей тени сомнения, без колебания в голосе. И именно эта холодная уверенность пугает сильнее всего.

Звоню в дверь, она открывается почти сразу.

Саша стоит передо мной: чистая футболка, джинсы, аккуратный вид. Но глаза мрачные, тяжёлые, губы сжаты в тонкую линию. Весь его вид говорит: «Я недоволен твоим приходом».

— Мам, — голос резкий. — Что случилось?

— Можно войти? — я едва сдерживаю дрожь, пальцы вцепились в ремень сумки так, что костяшки побелели.

— Заходи, — он делает короткий, почти отталкивающий жест рукой и резко отворачивается, уходя вглубь квартиры, не оборачиваясь и не дожидаясь меня.

Я захожу. Всё вроде бы как обычно — порядок, запах кофе, телевизор тихо бормочет. Но атмосфера густая, колючая, я чувствую, что разговор будет тяжёлым.

— Саша, нам нужно поговорить, — начинаю я осторожно. — Папа сказал, что ты поддержал его решение уйти из семьи. Это правда, сынок?

Он сразу закатывает глаза, падает на диван и с раздражением бросает:

— Мам, серьёзно? Ты приехала проверять, что я сказал папе?

— Он сказал, что ты считаешь его правым и поддерживаешь его решение. Мне, как матери, очень важно знать, что ты на самом деле думаешь, Саш, — я не выдерживаю, и глаза начинают наполняться слезами.

Саша резко садится ровнее, опирается локтями о колени, смотрит прямо в меня холодным взглядом.

— Да, поддержал. Потому что задолбали ваши сцены. Вы жрёте друг друга — и меня заодно.

У меня будто землю выбили из-под ног. В груди всё сжимается так, что становится трудно дышать. Ведь… Саша не может так думать сам. Это не его слова, это Юра вложил их в его голову, нашептал, убедил… Я не верю, что сын видит нас такими.

Да, у нас были ссоры, но разве настолько ужасно? Разве всё выглядело так плохо, чтобы он отвернулся от меня? Мне больно и обидно до отчаяния: выходит, мужу мало было предательства — он ещё и Сашу настроил против меня.

— Ты понимаешь, что говоришь? Это же твоя семья! Это наш дом, наши годы вместе!

— Мам, — он кидает мне раздражённый взгляд, — вы должны были разойтись ещё давно. Папа хотя бы честный, сказал, что не хочет так жить. А ты цепляешься, ноешь, устраиваешь драмы.

— То есть это я ною?! — у меня пересыхает во рту. — Это я виновата, что он нашёл любовницу?

Саша усмехается, в его голосе злость и какая-то внутренняя обида:

— Да хоть десять. Мужик имеет право начать заново, если старая жизнь уже сдохла.

Эти слова — как удар. Я хватаюсь за спинку стула, чтобы не потерять равновесие.

— Саша… это твои слова или его?

— Мои, — огрызается он. — Потому что я понял одно: все вы бабы одинаковые.

— Что? — у меня вырывается шёпотом.

— Да, — он резко встаёт, начинает нервно ходить по комнате. — Меня недавно бросила Даша, если ты забыла, это была моя девушка, и я, глупо веря, думал, что у нас всё серьёзно, но оказалось, что это совсем не так. Поэтому не удивляйся тому, что я больше не верю ни в «любовь», ни в «верность», ведь все вы одинаковые. Ты, она… какая в этом разница?

Я делаю шаг к нему, тянусь рукой, но он отстраняется. Лицо упрямое, злое, губы сжаты.

— Так что да, я поддержал отца, — говорит он резко. — Он хотя бы честный. А ты… ты ведёшь себя как любая обиженная женщина: слёзы, истерики, обвинения.

У меня перехватывает дыхание.

— Саша… я твоя мать.

— А я взрослый мужик, — отрезает он. — И я не хочу быть жилеткой для твоих жалоб. Разводитесь, и всем легче будет.

Тишина наваливается, будто стена. Я стою, пытаюсь дышать, но каждое его слово режет сильнее ножа.

Наконец я беру пальто и тихо говорю:

— Спасибо за честность.

Он отворачивается, садится на диван и берёт в руки телефон, будто разговора и не было.

Я выхожу, и дверь за спиной с гулким эхом хлопает, будто ставит последнюю точку. Уже на лестнице меня накрывает тяжёлая волна пустоты: всё вокруг кажется чужим и ненастоящим, даже воздух режет горло.

Муж предал меня первым, и я ещё не успела научиться дышать с этой болью, но теперь, когда и сын встал не на мою сторону, внутри словно что-то окончательно обрушилось.

И если я думала, что больнее всего — потерять Юру из-за измены, то сейчас понимаю: удар от Саши в десять раз сильнее.

Я выхожу на улицу, вдыхаю холодный воздух, и слёзы текут сами по себе. Но вместе с ними приходит и другая эмоция — злость. Чистая, холодная.

Хорошо. Раз вы оба выбрали свою сторону — я выберу свою.

Я вытаскиваю ключи из сумки и уже представляю: вернусь домой и уберу из дома всё, что принадлежит Юре. Каждую его рубашку, каждую бумажку, каждый след.

Пусть живёт где хочет, но в моём доме его вещам больше не место.

Глава 6. Молодуха для Юры

Я еду обратно домой и никак не могу прийти в себя. Внутри всё пульсирует, словно меня изнутри прожигает током. Голова шумит от сказанных сыном слов, а сердце словно вырвали и оставили пустоту.

Я всегда думала, что бы ни случилось между мной и Юрой, Саша останется на моей стороне. Ведь он видел, сколько ночей я не спала ради него, сколько сил вложила в его будущее. Но сейчас получается, что мой единственный сын встал рядом с отцом — тем самым отцом, который предал нашу семью.

В голове только один вопрос: что я сделала не так, как мать, как жена, если все против меня?

Я захожу в квартиру, снимаю пальто и тут же чувствую, как одиночество наваливается с новой силой. Дом кажется огромным и пустым. Каждая вещь напоминает о Юре, каждая мелочь связана с ним. И теперь ещё и слова Саши звенят в ушах: «Все вы бабы одинаковые…»

Неужели мой сын способен так думать обо мне? О женщине, которая родила его и всегда была рядом?

Я сажусь на диван и закрываю лицо руками. Слёзы снова начинают течь, и я даже не пытаюсь их остановить. Я не понимаю, как меня могли предать дважды за один раз: сначала муж, потом сын.

Но слёзы не облегчают боль, а только злят.

Мне хочется закричать, швырнуть что-то о стену, чтобы выплеснуть это бессилие. И вдруг я понимаю: если я сейчас же не начну действовать, я просто сломаюсь.

Я поднимаюсь и иду в спальню, там всё ещё пахнет Юрой.

Чемоданы с половиной своих вещей он забрал, но оставшаяся половина разрывает мне сердце.

Я решительно открываю шкаф и начинаю по одному вынимать его вещи. Рубашки, галстуки, свитера — всё складываю в большие пакеты. Двигаюсь быстро, не останавливаюсь, потому что знаю: если остановлюсь, опять начну плакать.

Каждый его предмет в руках вызывает укол боли. Но вместе с этим и странное облегчение, будто я вычищаю из дома чужую тень.

Я достаю из ящика его документы, какие-то мелкие вещи, часы, даже дурацкие записки. Всё это больше не часть моей жизни.

Я швыряю последний пакет к двери и тяжело опускаюсь на пол. Сердце колотится так, будто я только что пробежала марафон. Но внутри впервые за долгое время становится чуть легче.

Я не позволю больше никому унижать меня. Ни мужу, ни сыну.

Телефон начинает вибрировать на столе. Я вздрагиваю.

На экране высвечивается имя: «Муж».

Я смотрю на этот звонок и чувствую, как внутри всё сжимается. Раньше я бы бросилась ответить, чтобы услышать его голос, понять, где он и как проходит его день. Но теперь… теперь во мне поднимается другая сила. Я беру телефон и скидываю вызов.

Именно в этот момент я понимаю: назад дороги нет.

Я встаю и прохожу по квартире, кажется, что стены стали шире, а потолки выше.

Тишина давит, но мне уже не так страшно.

Я подхожу к окну и смотрю на мою любимую улицу — ту самую, на которой мы прожили двадцать счастливых лет. И я не собираюсь портить последующие годы, которые намерена так же счастливо провести здесь.

Да, сын выбрал сторону отца. Да, они оба отвернулись от меня. Но это не значит, что я потерпела поражение. Это значит, что теперь у меня свой трудный путь.

Ситуация с сыном давит на меня, но я верю: однажды он всё поймёт и станет достойным мужчиной.

И если раньше я была только женой и матерью, то теперь я стану женщиной, которая умеет держаться и идти вперёд.

Я оборачиваюсь на дверь, где у порога стоят сложенные пакеты с вещами Юры, и мне хочется сказать вслух:
«Юра, ты сам сделал этот выбор. Главное, не пожалей, ведь мои двери для тебя навсегда закрыты».

В этот момент я всё-таки понимаю, что не могу сидеть одна дома с мыслями обо всём том, что произошло за последние пару дней.

Жизнь щедро наградила меня, так как у меня есть три лучшие подруги. Мы встретились ещё в школе и с тех пор идём рука об руку, без тайн и недомолвок.

Я решаю, что мне нужно выдохнуть и поделиться свежими но не самыми приятными новостями.

Я позвонила девочкам, и всего через два часа мы уже смеялись и болтали в уютном кафе в центре города.

Подруги стараются меня поддержать: лёгкие шутки, разговоры про новые сериалы и покупки. Я почти начинаю расслабляться, почти забываю о том, что сегодня рушилась моя жизнь.

И тут Таня, облокотившись на стол, как бы невзначай говорит:

— Лен, слушай, а ты ведь говорила, что Юра уехал к другу?

Я машинально поправляю волосы, сердце неприятно кольнуло.

— Да. А что?

Таня чуть нахмурилась, потом пожала плечами, сделав вид, что ничего особенного:

— Просто странно. Недели две назад я видела Юру в центре города, он был не один. С какой-то девчонкой, они шли рядом, разговаривали, я даже внимания особо не обратила. Подумала, наверное, ассистентка или стажёрка какая-то. Она выглядела очень молодой… ну, совсем девчонка лет двадцати. На любовницу не похоже, честное слово.

— Молодой? — у меня предательски дрогнул голос.
— Ну да, — Таня усмехнулась, будто пытаясь меня успокоить. — Лет двадцать, может, чуть больше. Я и подумала: ну явно сотрудница, а не что-то большее.

Я чувствую, как пальцы соскальзывают со стакана, бокал падает, вода растекается по столу.

Подруги вскакивают, протягивают салфетки, что-то говорят, но я их не слышу.

Внутри — гул. Мысли сжимаются в одну единственную: у него нет ни одной сотрудницы такого возраста. Я часто бывала в офисе мужа и знаю самых приближённых к нему в лицо.

Я так и знала, что он лжёт. Видимо, сообщение он получил именно от неё в тот вечер, когда я проверяла его телефон.

Юра не ушёл в никуда, у него уже есть укромное местечко у молодой любовницы.

Дорогие мои💋🫶

Пожалуйста не забывайте поддерживать книгу⭐️❤️

Глава 7. В её глазах что-то знакомое

Я всё ещё держу салфетку в руках, но пальцы её не сжимают — они дрожат.

Подруги что-то говорят, отвлекают, пытаются перевести разговор, но я уже не могу вернуться в их уютные сплетни.

Перед глазами стоит одна единственная картина: Юра идёт по центру города с какой-то девчонкой. Совсем молодой. И Таня, моя добрая, честная Таня, говорит это так, будто это мелочь, случайность, но для меня это не случайность. Это удар.

— Таня, — голос предательски дрожит, — а ты можешь вспомнить… как она выглядела?

Она откидывается на спинку стула, задумчиво щурится.

— Да что там вспоминать… Молоденькая, волосы тёмные, вроде прямые, длинные. Одетая стильно, но по-молодёжному, знаешь? Джинсы, кроссовки, короткая курточка. Я подумала: ну, ассистентка, стажёрка какая-то. Такие часто рядом с начальством крутятся.

— И всё? — я наклоняюсь вперёд, вцепившись в край стола. — Лицо? Ты запомнила её лицо?

— Лена, да я и не всматривалась, — пожимает плечами Таня. — Но знаешь… странно. У неё были такие глаза… большие, светлые, очень выразительные. Вот почему мне она запомнилась. Только я тогда ничего не подумала, честное слово.

Я откидываюсь назад и прикусываю губу так сильно, что чувствую вкус крови. В голове вспыхивает тревожная мысль: откуда у меня ощущение, что я знаю эти глаза? Это чувство липнет, зудит, но я не могу ухватить ассоциацию.

— Лен, — осторожно вмешивается Аня, — слушай, может, ты зря сейчас накручиваешь себя? Таня ведь сказала: выглядела она как ассистентка. Ты же знаешь, Юра всегда любил, чтобы рядом кто-то помогал, бумаги носил, кофе приносил. Может, это и правда ничего не значит.

— Ассистентка? — я горько усмехаюсь. — У Юры никогда не было ассистенток. У него замы и коллеги, все взрослые женщины. Я их знаю в лицо, я бы узнала…

Подруги замолкают, переглядываются. Таня виновато опускает глаза в чашку.

— Лен, извини. Я, может, зря сказала. Я ведь не знаю ничего наверняка.

— Нет, — качаю головой, чувствуя, как подступает холодное понимание. — Ты сказала именно то, что должна была.

Они пытаются меня подбодрить, предлагают десерт, говорят про новый фильм, но я больше не слышу. Весь вечер я словно на автомате киваю, улыбаюсь, делаю вид, что всё в порядке. Но внутри гул.

Когда возвращаюсь домой, квартира встречает меня темнотой и тишиной. Я включаю свет в прихожей, снимаю пальто и тут же чувствую, как пустота снова падает на плечи. И в этот момент я понимаю: я не смогу уснуть, пока не узнаю.

Я иду в ванну, включаю горячую воду, сажусь на край ванны и закрываю глаза.

Пар поднимается, влага оседает на лице, и вдруг меня как током прошибает: у нас с Юрой никогда не было таких молодых знакомых. Мы вращались всегда среди ровесников, друзей семьи, коллег. А вот у Саши были. Девчонки, мальчишки из универа, его компания.

Я резко встаю, вода плещется через край, мокрые волосы прилипают к лицу. Выбегаю из ванной босиком, оставляя за собой мокрые следы, хватаю телефон и, не раздумывая, открываю соцсети сына.

Пальцы скользят по экрану. Лента, фотографии, отмеченные друзья. Я открываю альбомы, одну за другой пролистываю фотографии с вечеринок, встреч, выездов.

Сердце колотится так, что кажется, сейчас выпрыгнет из груди.

Но ничего.

Никакой знакомой девушки. Никакой той самой девчонки с большими глазами.

Я с досадой сжимаю телефон в руке. Тревога не отпускает. Тогда я делаю то, чего сама от себя не ожидала: захожу на страницу Юры.

У него всегда была привычка выкладывать фото со «событий» — рабочие поездки, дни рождения, встречи с коллегами. Листаю вниз, всё то же: улыбающийся Юра, окружённый людьми, которых я знаю. И вдруг…

Фотография с новоселья Саши. У накрытого стола, мы все вместе: я, Юра, Саша, его друзья.

Вижу рядом с сыном его бывшую девушку Дашу. И рядом с ней — подруга.

Я замираю.

Девчонка с длинными тёмными волосами, большие выразительные глаза, которые невозможно спутать ни с чьими.

Мир вокруг будто падает. В голове только одна мысль: это она.

Та самая, с кем видели Юру в центре.

Подруга девушки моего сына!!!

Я сжимаю голову руками, потому что меня буквально начинает трясти. Это не просто измена. Это удар ниже любого предательства.

Я чувствую, как земля уходит из-под ног, и вдруг понимаю, что это может разрушить не только меня.

Поэтому у меня возникает важный вопрос:

А Саша? Знает он? Или ещё нет?

Меня бросает в жар, потом в холод. Всё тело будто покрылось иголками. Я не могу решить, страшнее ли мне за себя или за сына.

Если правда всплывёт, она сожжёт нашу семью дотла, добьёт последние остатки всего, что ещё имело смысл.

Я закрываю глаза и слышу только собственное дыхание, рваное и хриплое. Телефон выскальзывает из рук на пол, а я остаюсь сидеть, онемев.

Сердце бьётся где-то в горле, дыхание сбивается. Я смотрю на фотографию, которая всё ещё горит на экране, и не могу поверить, что вижу.

Через несколько секунд чёрный экран телефона гаснет, отражая мой собственный взгляд.

И в этот момент я понимаю только одно: трагедия только начинается.

Глава 8. «Вечером приеду забрать вещи»

Утро приходит слишком быстро и слишком хмуро. Кофе горчит, как вчерашние мысли.

Проверяю телефон и вижу сообщение от Юры: «Вечером приеду забрать вещи».

Я ничего не отвечаю.

Весь день я хожу по квартире кругами. Мешки с вещами Юры у двери будто давят на меня.

Я собрала всё — каждую рубашку, каждый галстук, даже его старые тетради и записки, и выставила к выходу, чтобы не видеть этого больше в своём доме.

Пусть приходит и сам уносит из этого дома всё, что напоминает о нём.

Когда вечером раздаётся звонок в дверь, сердце подскакивает к горлу.

Я знаю, кто это.

Открываю дверь — Юра стоит на пороге.

Спокойный, хмурый, с тем самым равнодушным выражением лица, которое убивает сильнее любых слов.

— Я за вещами, — говорит он коротко и сразу переступает порог, будто не видит меня.

— Там, — киваю на мешки у двери. — Всё, что осталось.

Он молча наклоняется, поднимает первый пакет.

Смотрю, как его руки как ни в чём не бывало берут двадцать лет жизни — и он тащит их к выходу, будто это мешки с мусором.

— Даже не спросишь, как я? — не выдерживаю я.

— Лена, — он не поворачивается, — у нас разговоров и так было слишком много. Всё решено.

— Всё решено?! — голос срывается, я делаю шаг вперёд. — Двадцать лет, Юра! Двадцать лет я была рядом, а ты ставишь точку вот так — чемоданом и мешками у двери?

— Не драматизируй, — бросает он, беря следующий пакет.

— Драматизирую? — я чувствую, как голос дрожит, но продолжаю. — А то, что ты предал меня? Что настроил против меня сына? Это тоже я драматизирую?

Он стискивает зубы, плечи напрягаются, но молчит.

— Юра, он смотрит на тебя, как на пример, — я не могу остановиться. — И что он теперь видит? Что отец уходит к молодой девчонке и ещё обвиняет мать во всех бедах?

— Лена, не переводи всё на сына, — его голос наконец звучит, но усталый, как будто я надоела ему хуже горькой редьки. — Саша взрослый, у него своя жизнь и своё мнение.

— Взрослый?! — я почти кричу. — Он твой сын! И именно ты вложил ему в голову эти слова, что я «ною», что я «цепляюсь»! Это не он говорил, это ты говорил через него!

— Хватит, — обрывает он жёстко. — Саша сам делает выводы. Я его не настраивал.

— Да? — я подхожу ближе, заглядываю прямо ему в глаза. — Тогда скажи честно: он знает про неё?

Он замирает. Лицо становится каменным, но глаза чуть дёрнулись.

— Ты опять накручиваешь, я не знаю, о чём ты, Лена, — произносит он и резко берёт ещё один мешок.

— Нет, Юра, — я чувствую, как во мне закипает злость. — Я не накручиваю. Я знаю. Тебя с ней видели в центре, ты даже не постарался скрыть свою связь с молодой девчонкой, будучи ещё женатым.

Он бросает мешок у двери и поворачивается ко мне. Взгляд ледяной.

— Хватит лезть туда, куда тебе не нужно!

— Не нужно? — у меня вырывается горький смешок, слёзы уже текут по щекам, но я не сдерживаюсь. — Не нужно знать, что мой муж променял меня на девчонку, которая годится в дочери?!

Юра стискивает челюсть, взгляд становится тяжёлым, будто он хочет пронзить меня насквозь.

— Ты сама во всём виновата, Лена, тебе нужно это признать. Ты всегда была в претензиях, в обидах, в вечных драмах. Я устал, и именно поэтому мне нужен покой.
— Покой? — у меня перехватывает дыхание. — А я? А твой сын? Ты думаешь, ему будет спокойно, если он узнает, с кем ты теперь?

Он бросает на меня быстрый раздражённый взгляд и вдруг произносит:
— Мы разводимся, Лен. Это решено. И хватит пытаться меня удержать разговорами. Дом и так остаётся тебе. Я не хочу в нём жить, мне противно возвращаться в стены, где двадцать лет я чувствовал только тяжесть и обязанности. Где не было ни радости, ни удовольствия от жизни.

— Ты оставишь мне дом? — я почти не верю своим ушам. — И говоришь это так, будто делаешь одолжение?

— Я оставляю тебе дом не потому, что хочу угодить, а потому что мне он не нужен. Здесь всё напоминает о нашей жизни, от которой я устал, — его голос сухой, лишённый эмоций. — Пусть этот дом будет твоим. Я не хочу быть привязан к воспоминаниям, которые для меня давно ничего не значат.

Я замираю, глядя на него, и у меня внутри всё выворачивается. Не значат? Двадцать лет жизни, двадцать лет семьи, радостей и слёз — и всё это для него пустое место?

Как будто и не было наших праздников, смеха сына в этих стенах, наших разговоров до рассвета. Он говорит так, словно жил здесь чужой человек, а не муж и отец.

— Для тебя это ничего не значит… — мой голос дрожит, но я не могу остановиться. — А для меня это вся жизнь, Юра! Наш дом, наш сын, наши годы. Ты выбросил всё это, как эти мешки у двери.

Внутри всё кипит от обиды. Неужели стоило лишь первой молоденькой девице махнуть перед Юрой своей наивной улыбкой, чтобы он перечеркнул всё? Чтобы сделал вид, будто у него никогда не было ни семьи, ни дома, ни сына?

— Ты серьёзно хочешь, чтобы я поверила, что это я и наш дом в этом виноваты? — я смотрю ему прямо в глаза. — Это не так, Юра. Это ты! Это ты устал от меня, от сына, от семьи. И как только перед тобой махнула хвостиком какая-то молодуха, ты сразу решил, что мы тебе мешаем.

Он резко отворачивается, берёт последний мешок, будто мои слова не имеют к нему никакого отношения.

— Юра! — я почти кричу в след. — Ответь честно! Саша знает?

Он замирает на пороге, сжимает руку на ручке мешка так, что костяшки белеют.

Медленно оборачивается, краем взгляда скользит по моему лицу. В его глазах — то ли злость, то ли растерянность. Но он молчит.

И это молчание страшнее любого признания.

Глава 9. Новый огонь (Юра Кравцов)

Я выхожу из дома с мешками и чувствую не тяжесть, а облегчение. Дверь захлопывается за моей спиной, и вместе с ней будто исчезает голос Лены, её претензии, её бесконечные драмы.

В багажнике — моё прошлое. А впереди — только то, что я сам выбрал.

Я еду в новую квартиру. Снял её недавно, специально для себя. Хотел, чтобы там не было ничего общего с Леной: ни её запаха, ни её вещей, ни её обидных взглядов.

Квартира большая, новая, светлая. Чистый лист. И в этом «чистом листе» мне сейчас легче, чем в доме, где двадцать лет я жил с грузом на плечах.

Да, я сказал Лене, что я просто устал. Что мы не сошлись характерами, что я хочу «покой». Я подумал, что ей будет легче поверить в это, чем признать правду.

А правда в том, что я снова почувствовал себя живым. И имя этому чувству — Катя.

Всё началось в тот вечер, когда у Саши было новоселье в его первой собственной квартире. Шумная компания из самых родных и близких друзей, много смеха, музыка.

Рядом с Дашей — девушкой моего сына сидела её подруга Катя: с тёмными волосами и светлыми, незабываемыми глазами, которые будто горели изнутри.

Она смотрела на меня весь вечер, улыбалась, заигрывала взглядом. Я отмахивался от её внимания как мог, делал вид, что не замечаю, но внутри что-то дрогнуло.

Давно на меня так не смотрели. По пути домой мои мысли были только о Кате, как бы я ни пытался от них избавиться…особенно рядом с женой.

Когда я снял пиджак в прихожей, в кармане нашёл записку. Коротко и просто: номер телефона и подпись «Катя».

Я держал её в руках и улыбался, как идиот.

Несколько дней я носил этот клочок бумаги при себе, как тайну. Сначала думал: не позвоню, нельзя, слишком рискованно. Но мысли о ней не отпускали.

Её глаза, её смех, всё крутилось в голове.

И однажды я не выдержал.

Лена вынесла мне весь мозг жалобами: что мы не проводим время вместе, что ей не хватает моего внимания. Поэтому я закрылся в кабинете, достал телефон и набрал номер. Сердце колотилось так, будто мне снова двадцать.

— Алло… — её голос был звонкий, молодой.

— Это Юра, — сказал я.

Она рассмеялась тихо, будто ждала этого.

— Я думала, вы так и не позвоните… не решитесь.

И всё. В этот момент я понял, что пути назад нет.

Мы начали переписываться. Встречались под предлогом «кофе». Я лгал Лене, что задержался на работе, что заехал к коллеге.

Каждый раз, когда Лена смотрела на меня своими подозрительными глазами, я только злился. Она всё равно чуяла, всё равно пыталась докопаться. Но я не собирался признавать. Мне не нужны были её сцены и крики.

Мне нужна была только Катя.

С ней всё было по-другому. Она смотрела на меня так, как Лена уже давно не смотрела. Не как на мужа, который обязан. Не как на отца, который всегда виноват. А как на мужчину.

И это чувство вернуло меня к жизни.

Я не собираюсь ничего объяснять сыну, Саше не нужно знать. Он всегда был ревнив, я это видел. Его подруги часто бросали на меня взгляды, и он мрачнел, будто я в чём-то виноват.

А теперь… Если он узнает, что я с Катей… Это будет взрыв.

Поэтому я надеюсь, что Лена хотя бы хватит ума промолчать.

Я поднимаюсь в свою новую квартиру. Кладу пакеты в прихожей и прохожу в пустую комнату. Сажусь на диван, смотрю в белый потолок и понимаю: я сделал всё правильно.

Телефон в руке сам находит её имя.

— Катя, — говорю я в трубку, и голос у меня мягкий, каким не был давно. — Я уже на месте.

Она смеётся.

— Ты лучший, Юрочка, обожаю тебя! Я уже в пути. Твой водитель немного задержался, стоит ему напомнить, что так нельзя.

— Хорошо, жду тебя. С водителем поговорю.

…Я сбрасываю звонок с Катей и впервые за долгие годы чувствую себя победителем.

Я вырвался из клетки, которую сам же построил. И теперь у меня есть то, чего не было давно: огонь.

Телефон снова загорается. На экране имя — Саша.

Я невольно морщусь. Честно говоря, разговаривать с ним сейчас — последнее, чего мне хочется.

В последнее время Саша стал слишком негативным: после того как его бросила Даша, он никак не может смириться.

Но я всё же беру трубку.

— Ну? — говорю коротко, даже жёстко.

— Пап, — голос у него резкий, сбивчивый. — У нас тут опять истерика. Мама была у меня… ты бы видел этот фарс. Слёзы, обвинения, что я не поддерживаю её, что я «встал на твою сторону». Я уже не могу это выносить. Она сама доводит, а потом делает вид, что жертва.

Я слушаю молча, сдерживая раздражение. Лена всегда умела устраивать сцены. Она из тех, кто без драмы жить не может, и теперь травит сына тем же.

— Она ещё приплела Дашу, — продолжает он, уже с досадой. — Будто я из-за неё изменился. Но всё наоборот: Даша сама та ещё… Короче, я понял, что не хочу больше о ней думать или возвращать её.

— Ну и правильно, — произношу сухо. — Ты делаешь всё правильно, сын.

— А знаешь, что самое смешное? — Саша усмехается, и я слышу в его голосе злость, даже азарт. — Теперь мне нравится Катя.

Я напрягаюсь. Имя звучит так резко, что на секунду в голове стучит пустота.

— Какая ещё Катя? — спрашиваю нарочито спокойно.

— Подруга Даши, — отвечает он быстро. — Ты должен помнить, она была на новоселье. Тёмные волосы, глаза такие светлые… ооочень красивая девчонка. Так вот, пап, я думаю: почему бы и нет?

Я откидываюсь на диван, сжимаю трубку сильнее. В груди неприятно давит, но голос держу ровным:
— И что ты собираешься делать?

— Всё просто! — в голосе сына слышен азарт, как будто он придумал хитрый план. — Начну встречаться с Катей. Для меня — новая девушка, для Даши — удар по самолюбию. Это же идеально! Я насолю бывшей и буду с красивой девчонкой. Два зайца одним выстрелом.

Он смеётся, будто гордится своей находчивостью. А я молчу.

Внутри у меня поднимается злость, но не на него, а на ситуацию.

Он ничего не знает о нас с Катей, он не понимает, куда лезет.

Глава 10. Развод по моим правилам

Утром я просыпаюсь другой. Не потому что стало легче: легче не стало.

Просто внутри что-то наконец щёлкнуло, и вместо липкой жалости к себе поднялась ровная и спокойная сила.

Я больше не хочу быть женщиной, которую жалеют. Я больше не хочу объяснять взрослому мужчине, почему предательство причиняет боль.

Я не хочу ждать, когда Юра соизволит «честно поговорить».

Я хочу жить дальше. И начать с главного.
Я подаю на развод.

Эти слова звучат внутри так чётко, что я собираю все необходимые документы: паспорт, свидетельство о браке, бумаги на дом и имущество, аккуратно перекладываю их в папку, где хранится вся наша жизнь.

Я не дрожу и не тороплюсь, каждое движение становится осознанным.

Подхожу к зеркалу и смотрю прямо себе в глаза: они сухие, ясные, чистые.

Это снова я. Наконец-то снова я.

В юридической консультации пахнет бумагой и кофе.

Мужчина в очках внимательно слушает, не перебивает, лишь иногда слегка кивает. Я говорю спокойно: двадцать лет брака, уход мужа, молодая девушка, всё по самому банальному сценарию. Он кивает.

Его кивок означает не сочувствие, а признание факта. Да, бывает. И хорошо, что вы пришли.

Я понимаю, что он слышит подобные истории не в первый и не в последний раз.

— Вы готовы к разделу? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю без паузы. — Дом, как он и хотел, остаётся мне. Всё остальное по закону. Мне не нужны его подачки, не нужны войны. Мне нужна честность, справедливость и ясность.

Юрист распечатывает заявление и спокойно проговаривает формальности.

Я читаю всё, не пропуская ни строчки, и подписываю, не отводя глаз.

В тот момент, когда ручка выводит мою фамилию внизу страницы, я почти физически ощущаю, как тяжёлое, что давило на грудь последние дни, отходит в сторону. Не полностью, но достаточно, чтобы вдохнуть глубже.

— Вы сильная женщина. Уверен, что у вас всё будет хорошо, — тихо говорит юрист.

— Я просто устала быть слабой, — отвечаю ему и забираю документы.

Домой я иду другим шагом, ровным и уверенным. Впервые за эти дни мне кажется, что у меня есть спина, плечи и хребет.

В прихожей пусто.

Там, где раньше стояла обувь Юры, теперь лишь свободное пространство. Но это не ранит, это правильно.

Я уверенно иду на кухню, наливаю себе стакан воды и сажусь у любимого окна. Смотрю на улицу и думаю о следующем шаге.

Я хочу, чтобы Саша знал правду. Настоящую. Не ту «правду», которую любит Юра: осторожную, удобную, сглаженную, выверенную так, чтобы выглядеть взрослым и честным.

А простую, ясную и честную правду: его отец ушёл к Кате, той самой, которая дружит с его бывшей девушкой. Я не хочу говорить это сыну из злости.

Я хочу сказать как мать, которая не позволит своему ребёнку утонуть в чужой лжи, я хочу его уберечь, даже несмотря на его поведение во время нашей встречи несколько дней назад.

Я беру телефон и набираю короткое сообщение: «Сынок, нам нужно встретиться сегодня вечером». Несколько секунд ожидания, и появляется ответ: «Ок. После восьми смогу». Этого достаточно.

Я не буду больше бегать за вниманием сына. У нас будет разговор, который должен состояться.

Я начинаю убирать дом. Не потому что «надо отвлечься», а потому что хочу, чтобы всё вокруг снова стало моим.

Сначала убираю старые фотографии с полок и складываю их в коробку, затем перекладываю постель, меняю полотенца, вытираю зеркала. Дом меняется на глазах, становится светлее и теплее.

За ужином я продумываю, как начну разговор с Сашей: важно предупредить, а не ранить. И в этот момент звонит телефон.

Номер незнакомый, городской. Сердце делает лишний удар, но я беру трубку сразу.

— Елена Кравцова? — голос женский, чёткий, профессиональный. — Это приёмное отделение городской клинической больницы. Ваш сын, Александр Кравцов, поступил к нам после ДТП. Состояние на данный момент стабильное, мы оказываем ему необходимую помощь.

Я на автомате уточняю: дышит ли, в сознании ли. Ответ короткий: он дышит, в сознании, помощь оказана.

Я надеваю обувь, куртку, хватаю папку с документами и закрываю дверь. Такси приезжает быстро, и я благодарю судьбу за то, что нет пробок и мелочей, которые в такие минуты кажутся издевательством.

Дорога короткая.

В больнице запах антисептика, влажной тряпки и чужих духов ударяет в голову, но я иду прямо к регистратуре.

— Кравцова. Мать, — произношу твёрдо. — Сын попал в ДТП. Александр.

Девушка за стойкой находит его фамилию, печатает что-то, смотрит на меня коротко и сочувствующе, отдаёт жетон с номером отделения. Я благодарю и иду по коридору.

Холодная плитка, жужжание ламп, люди на стульях: чужая боль, чужая тишина.

Поворачиваю за угол и вижу его — Юру.

Он стоит, упершись руками в подоконник, смотрит в темноту двора.

Та же куртка, в которой он уходил. Он оборачивается почти сразу, будто почувствовал меня. Наши глаза встречаются, и я не отвожу взгляд.

Лицо у Юры серое, уставшее, но взгляд остаётся прежним: жёстким и закрытым.

— Лена, — произносит он. В голосе нет ни капли сожаления.

— Сын где? — спрашиваю сразу. — Кто врач?

— Сейчас переведут из приёмного, — он сглатывает. — Сказали, без угрозы жизни.

Удар, ушибы, проверяют на сотрясение. Машина вмялась, но ремень спас.

Я киваю. Становится чуть легче: слова «без угрозы жизни» врезаются в сознание как спасательный круг.

Мы стоим рядом, но между нами пустыня.

Дверь открывается, выходит врач в голубой шапочке.

— Родители Александра Кравцова? — спрашивает он. Мы оба киваем. — Состояние стабильное: сотрясение, ушиб грудной клетки, подозрение на перелом лучевой кости. Сейчас сделаем снимок, наложим фиксирующую повязку. Он спрашивал о вас, но сегодня к сожалению визитов не будет, ему нужно отдохнуть. Приходите завтра утром. Я передам вашему сыну, что вы были здесь.

Глава 11. Не туда зашёл (Юра Кравцов)

Я просыпаюсь в новой квартире, где пахнет свежей краской и пустотой. Первое, что всплывает в голове: слова Лены.
«Раз ты такой честный, то сам расскажешь сыну. А не ты — так я».

Тупость. Глупость. Наивная самоуверенность брошенной женщины. Она думает, что держит в руках козырь. Что её «правда» способна меня унизить или прижать к стенке.

Слова моей уже почти бывшей жены настолько ядовиты, что я чувствую, как они разъедают мои мысли.

Я ворочаюсь с боку на бок и злюсь всё больше. Лена всегда была такой: если не может управлять ситуацией, то начнёт угрожать.

Сколько лет я терпел эти сцены, её упрёки, её драму на пустом месте. И теперь она решила превратить Сашу в оружие.

Я не позволю.

Я знаю одно: если сын узнает обо мне и Кате сейчас, всё может полететь к чёрту. Он ревнивый, горячий, слишком похож на Лену.

Я не собираюсь подставляться, поэтому нужно действовать осторожно.

Сначала Саша. Надо навестить его, поговорить. Убедиться, что он в порядке, а потом решать, как выкрутиться.

Больница встречает меня запахом антисептика и тухлого кофе из автоматов.

Лестничные пролёты, длинные коридоры, белые стены; я ненавижу всё это ещё со времён армии, когда возили ребят в медчасть.

Я захожу в палату. Саша лежит на кровати, под головой приподнятая подушка, рука в повязке, на столике пластиковый стакан с водой. Он выглядит усталым, но живым — и это главное.

— Ну что, герой, — говорю я, подходя ближе. — Как себя чувствуешь?

Он поворачивает голову, глаза тяжёлые, но губы дёргаются в кривой усмешке.

— Нормально. Только сказали, неделю тут придётся проторчать.

— Это ещё легко отделался, — я опускаюсь на стул рядом с кроватью. — Что произошло?

Он вздыхает, собирается с мыслями.

— Да так… тупость. Было уже темно, ехал быстро, не заметил поворот, врезался. Хорошо, что никто больше не пострадал.

Я качаю головой, сдерживаю желание отчитать его, как мальчишку. Но потом думаю: сейчас не время. Сначала нужно, чтобы он полностью поправился и выписался из больницы.

И в этот момент дверь палаты открывается.

Я поднимаю голову и замираю.

На пороге стоит Катя.

Моя Катя.

Я встаю так резко, что скрипит стул. Сердце бьётся глухо, ладони холодные.

Катя тоже меня видит. На миг в её лице мелькает растерянность, но она быстро надевает маску.

— Привет, Саш, — говорит она мягко, будто ничего не происходит. — Я пришла проведать.

— О, Катя! — Саша оживляется, машет свободной рукой. — Заходи!

Я сглатываю, чувствую, как напрягаются челюсти. Но она ведёт себя так, словно всё нормально. Словно я для неё просто «отец Саши», никто больше.

— Я… подожду в коридоре, — Катя делает шаг назад, голос спокойный.

— Не глупи, — машет рукой Саша. — Иди сюда, присядь. Раз уж пришла. Пап, ты же не против?

Я поворачиваюсь к нему, натягиваю улыбку.

— Конечно, не против.

Катя заходит, садится на край соседней кровати. Держит осанку ровно, руки сложены на коленях. Я вижу, как её глаза скользят по мне — коротко, осторожно.

— Пап, — Саша переводит взгляд с неё на меня, — это та самая Катя, о которой я говорил. Ну, помнишь, я рассказывал. Подруга Даши.

— Да, — выдавливаю я. Голос звучит чуть ниже, чем обычно. — Помню.

— Мы тут много общаемся, — продолжает Саша. — Она классная. С ней легко. Вот Даша могла бы поучиться у своей подруги, как надо себя вести.

Я чувствую, как в груди всё клокочет. Он говорит, а я понимаю, что ловушка захлопнулась. Катя сидит рядом, смотрит спокойно, и на её лице нет ни тени смущения. Она кивает, чуть улыбается и добавляет:

— Я тоже твоего отца очень хорошо помню.

У меня перехватывает дыхание. Каждое её слово звучит так, будто она специально проверяет, насколько крепко я умею держать лицо.

И в этот момент в коридоре за дверью что-то шуршит, кто-то разговаривает с медсестрой. И вдруг — знакомый голос.

Я оглядываюсь инстинктивно, и дверь распахивается снова.

Входит Лена.

Она останавливается, её глаза бегут по комнате: сын, Катя рядом с ним, я напротив.

Потом взгляд Лены переезжает на Катю. Останавливается. И на мне даже не задерживается.

Время будто застывает, и воздух становится вязким, как мёд.

Я впервые за долгое время чувствую, что мне нечем дышать.

В палате становится тихо, как перед грозой. Саша подаётся вперёд, цепляется взглядом за мать.

— Мам, я норм, — отвечает сразу, предугадывая вопрос. — Неделю тут, и всё.

— Хорошо, — кивает она без лишних эмоций. — Неделю, так неделю.

Вот это что-то новое: Лена выглядит очень спокойной и уверенной. Мне становится неприятно от этого, и в какой-то мере она выглядит даже опасной.

Лена больше не выглядит подавленной или напуганной, или даже растерянной, несмотря на эту ситуацию.

Лена переводит взгляд на Катю. Не отводит. Не оценивает с ног до головы, а просто держит уверенный взгляд.

Катя выдерживает паузу, и я вижу, как едва заметно поднимается уголок её губ.

Чуть-чуть.

— Катя пришла меня проведать, — Саша снова первый рвёт тишину, не понимая (или снова делая вид, что не понимает), что здесь сейчас очень накалённая атмосфера. — Она молодец.

— Верю, — отвечает Лена. Голос ровный. — Молодец, что пришла.

Всё, что я чувствую, это как в висках стучит кровь.

У меня нет ни одной версии, которая вывела бы меня «сухим» из этой комнаты. Любой вариант с потерями.

Впервые за долгое время я ловлю на языке привкус настоящего страха: не за себя даже, а за то, как сейчас начнёт складываться эта партия.

Глава 12. Во все тяжкие

— Юра, — Лена произносит моё имя так, будто ставит метку в воздухе. — Врач сказал, во сколько мы можем с ним переговорить?

— Через полчаса, — отвечаю и только после понимаю, что голос прозвучал срывающимся басом. — Снимки должны принести.

— Прекрасно, — она кивает. — Значит, у нас есть время.

Саша начинает быстро моргать и щурить брови, не понимая, о чём идёт речь. Он спрашивает:
— Время на что?

Лена делает шаг вперёд, кладёт руку Саше на плечо — аккуратно, чтобы не задеть повязку.

— На важный разговор, Саш.

Саша кивает, а я понимаю, что Лена не шутит.

Она готова разрушить всё здесь и сейчас. Вчера в коридоре она обещала: если не я, то она сама всё расскажет. И вот оно.

А я… я думал, что времени больше. Что можно будет выбрать место, тон, слова. Но понимаю — меня никто не собирается ждать.

Катя держит глаза на Лене. Уголок губ снова поднимается вверх на полтона. Я всё ещё стою между женщиной, которая прожила со мной двадцать лет, и женщиной, из-за которой я в одну ночь выкинул эти двадцать лет в окно.

И впервые за весь этот цирк ясно осознаю: я зашёл слишком далеко.

Лена переводит взгляд на меня.

— Юра, ты сам скажешь? — спокойно спрашивает она. — Или, как ты любишь, «честно» промолчишь, а потом будешь рассказывать, что тебя «не так поняли»?

Я открываю рот, выжимаю из себя:
— Сыну сейчас нельзя… — и осекаюсь, потому что понимаю: Лене уже всё равно. Она нацелена на результат и хочет доказать, что достойна уважения.

В палату заносят снимки.

Медсестра будто чувствует напряжение, которое сгустилось в комнате. Она быстро оставляет папку на тумбочке, извиняется и уходит.

Дверь тихо закрывается. Мы остаёмся впятером — каждый со своей правдой, которая прямо сейчас будет отнимать воздух у остальных.

Лена снова смотрит на Катю. Та не отводит глаз — наоборот, едва заметно улыбается.

Я слышу, как скрипит спинка стула, на который я опустился, и понимаю: я словно в аду.

Вот он — худший сценарий. Происходит прямо сейчас, и я в нём один из главных героев.

Саша морщит лоб, поворачивает голову от Лены ко мне и обратно.

— Я что-то не понимаю… Что за разговор? Мам, ты можешь нормально объяснить?

Я открываю рот, но Лена перехватывает инициативу:
— Разговор о том, что твой отец уже какое-то время живёт двойной жизнью, — она бросает взгляд в мою сторону, потом снова на сына. — Разговор о том, что у него появилась любовница.

Воздух в палате густеет, как дым.

Я резко встаю.

— Лена, хватит! — мой голос звучит глухо, но я понимаю, что это не просьба, а крик отчаяния. — Не здесь, не сейчас.

— А когда, Юра? — она смотрит с вызовом. — Когда вы уже с ней поженитесь и наражаете Саше братиков и сестричек?

Саша сжимает кулаки на простыне, его взгляд становится колючим.

— Мам, какая ещё любовница?

И в этот момент Катя, словно нарочно, подаётся вперёд.

— Саша, я… — начинает она, но Лена резко перебивает:

— Вот она, — её голос звенит, будто натянутая струна. — Та самая.

Сын не сразу понимает. Переводит взгляд на Катю, потом на меня.

— Ты издеваешься? — шепчет он, и лицо его бледнеет. — Это шутка?

— Саш, послушай… — я тянусь к нему, но он отстраняется. Глаза полны недоверия и ярости.
— Папа?! — его голос срывается. — Ты… с ней?! С моей подругой?!

Катя опускает глаза, но уголок её губ всё равно дёргается.

Лена стоит ровно, плечи расправлены. И впервые за долгие годы я вижу её такой — собранной, сильной.

— Скажи ему, Юра, — Лена делает шаг ко мне. — Ты же у нас честный, ты всегда это повторяешь.

Я сжимаю челюсть. Все слова, которые хотел подобрать, рассыпаются прахом. Сын смотрит на меня, и я понимаю: назад дороги нет.

— Да, — выдавливаю я наконец. — Да, я с ней. С Катей.

Тишина рвётся криком.

— Ты чёртов предатель! — Саша бьёт кулаком по одеялу, лицо искажено злостью. — С ней?! С той, с кем я общаюсь и уже собирался предложить встречаться?! Ты хоть понимаешь, что ты делаешь?!

— Саша! — я пытаюсь взять его за руку, но он дёргается, как от ожога. — Это не так просто, как тебе кажется.

— Просто?! — он смотрит на меня, и в его глазах я вижу ту же ненависть, которую Лена хранила в себе последние дни. — Ты разрушил всё. И ради кого? Ради неё?!

Катя встаёт, будто готова уйти, но Саша резко бросает:
— Сиди. Ты тоже должна это услышать.

Я хватаюсь за виски. Лена смотрит на меня так, словно выиграла войну. Но её победа — пепел, потому что сейчас горит всё. И я среди этого пожара вместе с ними.

Дверь снова открывается. Медсестра заглядывает внутрь. Она моргает, словно не понимает, что оказалась не в палате, а в чужой драме.

— У вас осталось пять минут на посещение, — говорит тихо и уходит, закрыв дверь за собой.

Пять минут. Ровно столько, чтобы дожечь всё дотла.

Я смотрю на сына, на Катю, на Лену и понимаю: я загнал себя в угол. И выхода нет.

Саша всё ещё смотрит на меня так, будто я его враг.

Не отец, а чужой мужчина, который зашёл слишком далеко. Его губы дрожат, но слова рвутся с яростью:
— И я тебе ещё верил, поддерживал тебя! Ты развалил нашу семью, и этого тебе оказалось мало! — он откидывается на подушку, глаза сверкают. — С Катей… ты вообще понимаешь, что это значит?

Я делаю шаг вперёд, но его крик режет по живому:
— Не подходи!

Лена не вмешивается. Она стоит чуть в стороне, сложив руки на груди, и смотрит на меня взглядом, в котором больше нет слёз. Только холодная констатация: вот и всё.

— Саша, — начинаю тихо, стараясь держать голос, — пойми, это не так, как тебе кажется. Я не хотел, чтобы так получилось.

— Ты не хотел?! — он горько усмехается. — Так не «получается» случайно! Это предательство, пап. Предательство и матери, и меня.

Катя нервно поправляет волосы. В её глазах мелькает впервые тень страха, но она всё равно держится.

Глава 13. Красная черта

Я не выхожу. Стою у кровати и смотрю прямо в глаза врачу, будто одним взглядом хочу доказать: это мой сын, и вы меня отсюда не сдвинете.

Врач не моргает, лицо каменное.

— Господин Кравцов, — говорит он ровно, — ещё одно слово на повышенных тонах — и я вызываю охрану. Немедленно.

— Я его отец, — отвечаю упрямо. — Я имею право здесь быть.

— Иметь право не значит мешать, — врач делает шаг и пальцем указывает на дверь. — Выйдите. Сейчас. Дайте пациенту покой.

Саша поворачивается ко мне и шепчет глухо, но так, что мне хватает одного слова:

— Убирайся. Сейчас же…

Лена молчит, держит Сашу за руку, как будто специально подчёркивает: он теперь на её стороне.

Катя смотрит в пол и делает вид, что её тут нет.

Я понимаю: ещё секунда — и действительно придёт охрана, а это будет не просто удар, а позор. Я хватаю пальто и вылетаю в коридор. Воздуха много, но в лёгкие он не заходит.

— Юра, подожди! — Катя выбегает следом, задевает дверью косяк, чуть не падает на каблуках. — Ну ты чего, не кипятись.

Я резко разворачиваюсь. Меня трясёт.

— Я тебя просил перестать общаться с Сашей и не приезжать к нему в больницу, — говорю тихо, но так, что каждое слово звучит, как удар. — По-русски сказал. Что именно ты не поняла?

— Да ладно тебе, Юр, — она жмёт плечами, вертит в руках телефон в розовом чехле со стразами. — Мы с Сашей давно общаемся, он мне близкий друг. Я просто заскочила поддержать, ну что такого? Больница рядом, мы с подружкой кофе брали, и я подумала: загляну на минутку. Ну серьёзно, не делай драму.

— Друг? — у меня дергается скула. — Ты вообще слышишь, что несёшь? Ты спишь с отцом своего «друга». Это так не работает. Ты со мной или с ним? Определись, Катя.

— Да что определяться, — она кривит губы. — Мы вообще просто тусили иногда. Переписывались, мемчики, песни кидали. У него с Дашей всё плохо было, а я что, мне жалко пару голосовых? Он нормальный, добрый, смешной. Я его поддержала. В чём проблема?

— Проблема в том, что это мой сын, — я делаю шаг к ней. — И ты только что сидела у его кровати так, будто белая и пушистая, а я лишний. Ты понимаешь, как это выглядит? Ты вообще понимаешь, что творишь?

— Ой, ну не начинай, — она закатывает глаза так, будто я говорю глупости. — Ты сам всё закрутил. Я тут при чём? Тебя же никто за руку не тянул. И вообще, Лена меня ненавидит только потому, что я молодая и симпатичная. Это её проблемы, а не мои.

— Это не о Лене, — я почти шиплю. — Это про границы. Про то, что ты не лезешь «поддерживать» сына мужчины, с которым встречаешься. Элементарно.

— Какие границы, — Катя машет рукой, как будто отгоняет комара. — Ты всё усложняешь. Мы просто общаемся. Ему было плохо, я человек добрый, мне не сложно. Я к нему хорошо отношусь, и всё.

— Насколько «хорошо»? — спрашиваю прямо.

— О боже, — она фыркает и отворачивается. — Ты как дед ревнивый, честно. Сейчас ещё скажешь, что мне вообще нельзя ни с кем разговаривать. Мы просто… ну, друзья.

— «Друзья» — это не ответ, — я делаю вдох. — Скажи нормально. Вы спали?

— Юра, да перестань, ну правда, — Катя начинает тараторить, сбивчиво, как школьница. — Ты же взрослый, зачем так грубо? Это неприятно. Мы просто дружим, понимаешь? Я не обязана тебе докладывать каждый шаг. Мне двадцать лет, я хочу жить легко, без твоих «нельзя» и «обязана». Хватит уже командовать.

— Мне не двадцать, — отвечаю глухо, — и это мой сын. Поэтому ещё раз: спали ли вы?

Катя дёргает плечом, смотрит на меня снизу вверх, губы сжаты. Я понимаю: сейчас начнётся привычное «ты давишь», «ты ломаешь мой вайб». Я подхожу ближе, чтобы она почувствовала — я не в игры играю.

— Только «да» или «нет», — говорю спокойно. — Без этих слов про «вайб» и «легко». Было — или не было?

— Знаешь, ты сам всё портишь, — заводится она. — Мы могли бы поехать ко мне, спокойно поговорить, включить музыку, поесть. Я бы объяснила, что ты не так понял. Но ты сразу в драку, сразу контроль, сразу «кто кому что обязан». Это ужасно, Юр.

— Тогда отвечай, — я не повышаю голос. — Я не ребёнок, чтобы слушать сказки.

Она снова дёргает плечом, опускает глаза, царапает ногтем по чехлу, будто это спасёт от прямого вопроса.

— Юра, — протягивает, — ну зачем тебе это знать прямо сейчас? Ты же злой. Потом пожалеешь. Ты всегда так: сначала жар, потом «я перегнул». Давай не будем, а?

— Нет, — говорю. — Будем. Потому что дальше не будет «как раньше». Либо ты полностью прекращаешь общаться с ним и живёшь со мной честно, либо идёшь тусоваться в бары и сторисы — и мы заканчиваем. Тут и сейчас. Я понятно объяснил?

— Боже, — она вскидывает руки. — Ты реально хочешь, чтобы я, как подросток, перестала общаться с людьми только потому, что у меня ревнивый мужик? Это детский сад! У меня жизнь, у меня подписчики, у меня друзья.

— Хорошо, — киваю. — Тогда скажи правду. Последний раз спрашиваю. Вы спали?

Катя отступает к стене, нервно смеётся, как пойманная на месте школьница, и пытается перевести всё в шутку.

— Ну ты и зануда, — выдыхает. — У меня вообще нет сил. Мне ещё к Лере — мы платье мерить, потом девочки зовут в бар. А ты тут допрос устроил, будто я в полиции.

— Катя, — я делаю шаг, хватаю её за плечи и прижимаю к стене, смотрю прямо в глаза.

Она отводит взгляд. Щёки розовеют, губы сжимаются в линию.

— Мы… — она глотает, пытается улыбнуться, но выходит жалко. — Мы просто часто общались. Да, иногда я оставалась у Саши до ночи. Ну и что? У всех так. Я ему помогала, он мне помогал. Мы молодые, мы живём. Я не монашка и ты не мой папа.

— То есть спала, — бросаю, чувствуя, как внутри всё рвётся. — Ты просто ненормальная малолетка, которой всё пофиг. Я, взрослый мужик, повёлся на тусовочную девчонку, которой лишь бы веселиться и собирать лайки. Ты без угрызений совести сначала спала с моим сыном, а потом легла со мной? Это уже не глупость, Кать, это верх мерзости. Ты мне отвратительна, понимаешь? Просто до тошноты.

Глава 14. Дно

Когда дверь за Юрой захлопывается и в коридоре гулко отзываются его шаги, в палате становится так тихо, что слышно, как тикают часы.

Врач сказал, что даст нам немного времени с сыном, чтобы остыть, и вернётся позже.

Я стою рядом с Сашей и чувствую: шум только что прошедшей бури всё ещё ходит по стенам, но центр этой бури — мой сын, и сейчас мне нужно быть его поддержкой.

— Мам, — его голос срывается на хрип, — не надо меня жалеть. Просто… дай минуту придти в себя.

Я киваю, сажусь на стул, но не слишком близко, чтобы он не почувствовал давления.

Саша закрывает глаза, сжимает пальцы здоровой руки в кулак и разжимает, будто проверяет, слушается ли его тело.

Он злой, обиженный, распоротый изнутри, и мне больно на него смотреть, но я держусь.

Я больше не та Лена, которая плачет и жалеет всех, кроме себя.

И я не забыла, как ещё несколько дней назад Саша относился ко мне.

— Вода есть? — спрашивает он, не открывая глаз.

— Да, — подаю стакан. Он делает пару глотков, ставит обратно, морщится от боли в груди.

— Знаешь, что самое отвратительное, мам? Я не удивлён. Просто… не удивлён.

Я молчу.

Мне важно, чтобы он выговорился.

Как бы сильно мне ни хотелось наказать Сашу за его поведение, я больше переживаю за то, чтобы он не сделал глупостей на эмоциях.

Сегодня я здесь для поддержки.

— Я думал, — продолжает он, — что такое бывает только в кино. А если и в жизни, то точно не со мной. С кем угодно, только не со мной.

Он усмехается, но без капли смеха. — Спасибо, что сказала. Лучше так, чем потом, когда всё, как всегда, «случайно узнаётся».

— Саша, — я аккуратно сдвигаюсь на край стула, — я понимаю, что тебе больно. И понимаю, что сейчас ты думаешь обо всех не самые мягкие вещи. И это нормально.

Он открывает глаза и смотрит прямо на меня. Взгляд взрослый, упрямый, уже не мальчишеский.

— Я знаю, мам. Просто… это как будто в тебя кинули два камня сразу. Один — Папа, другой — Катя. Я не знаю, от какого больнее.

— От обоих больно, — отвечаю спокойно. — И это пройдёт. Но сейчас тебе нужно поправиться, а всё остальное потом.

Он кивает, смотрит в потолок.

— Я собирался ей сказать, что хочу встречаться. Представляешь? Уже придумал, куда позову. Горько смеётся. — Вот смешно, да?

— Ничего смешного, — говорю я. — Это не про глупость, это про доверие. Его сломали, ты ничего не сделал для этого.

Мы снова молчим.

За дверью кто-то торопится по коридору, вдали звякает металлическая тележка.

— Мам, — вдруг поворачивается ко мне Саша, — папа сказал, ты подала на развод?

— Да, — отвечаю без паузы.

Он долго смотрит в сторону, потом медленно кивает.

— Правильно.

Меня глубоко тревожит, что Саша такой переменчивый: сначала поддерживал отца, теперь меня.

Мне всё ещё больно от его слов и грубости, при любых обстоятельствах Саша не имеет права так относиться ко мне, своей матери.

— Да, Саша, я больше не хочу занимать слабую позицию. Не хочу держаться за человека, которому это не нужно. И тебе советую брать с меня пример.

Саша закрывает глаза, и я уже начинаю привставать с кресла, но он останавливает меня:

— Останься, — просит он. — Просто посиди.

Я придвигаю стул ближе. Беру его за пальцы — осторожно, не за повреждённую руку — и просто держу. Я не говорю «всё будет хорошо». Я говорю правду:
— Мы это переживём. И я прослежу, чтобы тебя больше никто не ранил, пока ты не встанешь на ноги.

— Папа всё равно вернётся, — Саша вдруг крепче сжимает мою ладонь. — Будет пытаться что-то объяснить. Как всегда: «ты не так понял», «я не такой», «так получилось». Ты его знаешь.

— Знаю, — отвечаю спокойно. — Поэтому у меня к тебе просьба: если он начнёт давить, отстаивай свою позицию и свои чувства.

— Договорились, — сухо улыбается он.

Вдруг экран телефона на тумбочке вспыхивает. Имя «Катя» сияет так ярко, будто кричит.

Одно сообщение, второе, третье — пузырьки текста выскакивают один за другим.

Саша отворачивается.

— Не хочу читать.

— Не читай, — говорю сразу. — Ты никому ничего не должен. Ни отвечать, ни объяснять.

Телефон мигает, он берёт его, выключает звук и кладёт экраном вниз.

— Знаешь, — Саша хмурится, — я сначала подумал, что ненавижу её. А сейчас внутри просто пусто.

— Это нормально, — повторяю я.

Дверь приоткрывается.

Заходит врач с медсестрой, в руках плёнка снимков и белый конверт.

— Сотрясение подтверждено, перелома рёбер нет, — говорит он ровно. — Рука: трещина лучевой кости. Поставим фиксирующую повязку, завтра переведём в отделение. Александру нужен покой, в вашем случае минимум посетителей.

— Договорились, — отвечаю за нас обоих. — Сделаем так, как скажете.

Врач кивает и уходит.

Саша вздыхает глубже, словно ему выдали разрешение просто лежать и ни перед кем не оправдываться.

Он закрывает глаза, я вижу, что его веки дрожат не от слёз, а от усталости.

— Мам, у меня просьба… хочу, чтобы пока приходила ко мне только ты. Хорошо?

— Конечно, — отвечаю сразу. — Я сама хотела попросить об этом в регистратуре.

— И ещё, — он открывает глаза, в них снова сталь, — я не хочу видеть их вдвоём ни при каких условиях.

— Я тебя поняла, сын. Думаю, тебе нужно поспать — видно, обезболивающее сильное, у тебя глаза закрываются. Я приеду завтра. Договорились?

— Хорошо, мам. Спасибо.

Я целую Сашу в лоб и выхожу в коридор.

Иду к кулеру, наливаю воду и направляюсь к выходу.
И вдруг слышу эхо знакомых голосов.

Звук доносится из-за угла, из небольшого тупика, где стоит скамья.

Голоса приглушены, но больничные коридоры делают их громче.

Я узнаю их сразу.

Юра и Катя.

Я закрываю глаза на секунду. Держу стакан обеими руками, чтобы не расплескать воду.

Внутри всё холодеет. Мне хочется подойти и высказать им всё, но унижаться я не собираюсь.

Глава 15. Сейчас я ненавижу всё (Юра Кравцов)

Задержка.

Она произносит это так тихо, будто боится спугнуть собственные слова, а у меня внутри будто кто-то одним движением выдернул вилку из розетки — всё гаснет, и на секунду я не слышу ни ламп под потолком, ни шагов в коридоре, ни собственного дыхания.

Только одно слово стоит колом в горле: задержка.

— Что ты сказала? — спрашиваю, и голос получается слишком ровным, как у человека, который держится за край стола, чтобы не упасть.

— Юра… у меня задержка, — повторяет Катя, прижимая телефон к груди, как школьница дневник. — Небольшая. Может, это просто нервы. Но… я подумала, ты должен знать.

Я смотрю на её розовый чехол со стразами, на торчащую из рукава резинку дешёвого браслета, на блестящий блеск на губах — и чувствую, как злость лезет выше боли. Я впервые вижу её со стороны, без особых чувств. Катя просто ребёнок.

— Сколько дней? — спрашиваю коротко.

— Три… ну, четыре недели максимум, — мнутся её слова. — Я не веду эти календари, ты же знаешь, я в этом ужасна. Всё время забываю.

— Недель? Ты в своём уме, Катя? Почему ты ещё не сделала тест? — спрашиваю резко.

А сам просто пребываю в шоке от её безалаберности.

Во мне всё больше и больше полыхает злость. Катя умеет забывать всё, что не связано с весёлыми историями и блёстками.

Я считаю молча: когда это могло случиться, где мы были, как часто она уходила «к подружке». И выходит мерзкая математика, в которой слишком много переменных.

Катя всё так же молчит.

— Мы идём к врачу, — говорю так же резко. — Сегодня. Сейчас. Разворачиваешься и идёшь со мной к машине.

— Прямо сейчас? — она морщится. — Юр, это неудобно, это же не операция, может подождать. Мне ещё к подружке, помнишь? Мы платья мерить договорились, потом с девочками в бар…

— Хватит, — перебиваю. — Никаких подруг и баров. Тест — сегодня. Врач — сегодня. И дальше живём фактами, а не твоими «может быть».

Катя обижается мгновенно, делает губы бантиком:

— Ты даже не спросил, как я себя чувствую. Мне страшно, если что. Ты на меня орёшь, а мне страшно.

— «Орать» я начну позже, если ты не перестанешь вести себя как подросток, — говорю тихо.

Катя морщит лоб, глядя в пол.

— Теперь отвечай честно, — не отступаю. — С Сашей ваши «просто болтали до ночи» хоть раз закончились тем, что вы переспали?

Катя дёргается, руки сразу начинают шуршать по чехлу, глаза бегут мимо меня.

— Юра, ты опять… — начинает жалобным тоном. — Это неприятно, когда ты так спрашиваешь. Я не обязана отчитываться перед тобой, я взрослый человек, мне двадцать…

Она стискивает телефон так, что побелели пальцы. Молчит. Мне хватает этой тишины.

Я делаю шаг ближе, держу голос в узде:

— Значит, так. Если ты сейчас не можешь сказать мне: «нет, с Сашей не было вообще никогда», то мы делаем вид, что ты сказала «да». И действуем соответственно. Тест, врач, а дальше — ДНК по срокам, если понадобится. И никаких истерик про «я не вещь». Ты не вещь. Ты — источник проблем, которые надо решать.

— Ты ужасный, — выдыхает она, и глаза тут же наполняются обидой. — Я с тобой поделилась новостями о потенциальной беременностью, а ты мне говоришь, что я «источник проблем». Я думала, ты обрадуешься.

— Чему именно я должен обрадоваться? — улыбаюсь криво. — Тому, что мы стоим у палаты моего сына с которым ты тоже спала и обсуждаем твою задержку? Или тому, что я не уверен, чей это «радостный» исход?

— Ничей, — резко бросает она. — Он твой. Слышишь? Если там вообще что-то есть, это твоё. Не смей думать на кого-то другого, особенно на Сашу.

Я смотрю, как она впервые за всё время говорит жёстко, без визга и без детской мимики. На секунду почти верю. Почти. Но память тут же подсовывает картинки: её «оставалась у Саши до ночи», её «мы близко общаемся», её молчание на прямой вопрос.

— Ладно, — выдыхаю. — Допустим, твой вариант. И я очень надеюсь, что никто об этом не знает, и это не дойдёт до Саши каким-то образом.

— Я никому не говорила, — обиженно шепчет она. — Тем более Саше, он и так злой.

— Отлично. И ещё. Если врач подтвердит беременность, то я беру всё на себя: клиника, анализы, что дальше — решим вдвоём.

— А если я решу, — поднимает подбородок, — что хочу оставить? Это моё тело. Моё решение. Ты тут кто, чтобы диктовать, что мне делать?

— Тот, кто будет потом жить с последствиями, — отвечаю без колебаний. — И тот, кто не позволит тебе совершить такую ошибку.

— «Ошибку»? — она почти захлёбывается. — Ребёнок — это ошибка?

— Сейчас — да, — произношу медленно. — После того, как ты «поддерживала» моего сына. Прости, но да.

Она хлопает ресницами, как от пощёчины. Внутри меня всё уже не кипит, а леденеет.

— Пошли, — говорю, беря её за локоть. — Поедем.

— Прямо сейчас? — упрямо.

— Делать тест.

— Прямо сейчас?

— Да. Прямо сейчас, Катя.

Она вырывает локоть:

— Я не поеду, если ты будешь говорить со мной в таком тоне. Ты командуешь, как будто я тебе что-то должна.

— Должна только одно — правду, — отвечаю. — И ты её не сказала. Ни мне, ни себе.

На секунду мы замолкаем.

— Ладно, — наконец бросает она. — Тест — так тест. Но если он покажет две полоски, я решаю. Ты не имеешь права на меня давить.

— Иметь право — это, когда ты не связываешься с отцом и сыном одновременно, Катя. Уяснила?

— Ты… мерзкий, — шепчет она, и глаза опять блестят по-детски. — За что ты меня так ненавидишь?

— За то, что ты ребёнок, который играет со спичками в сухом сарае, — говорю и сам себе удивляюсь, насколько ровно это прозвучало. — Поехали.

Она кивает, и мы двигаемся на парковку.

— Юр, — вдруг тихо, — если вдруг… если окажется, что это правда, ты… ты не бросишь меня?

Я смотрю на неё. Слово «бросишь» в этом контексте звучит как чужой язык. Я не знаю, что ей ответить, потому что любой ответ сейчас — обещание, а обещания в этих условиях ничего не стоят.

Глава 16. Часы тикают (Юра Кравцов)

Дверь открывается, медсестра называет фамилию Кати.

Она встаёт рывком, будто её толкнули в спину. На секунду бросает на меня взгляд — в нём и вызов, и страх, и детская растерянность. Я киваю на дверь.

— Иди.

Катя медлит, но всё-таки уходит, скрывается за белой стеной.

Я остаюсь один. Ладони мгновенно становятся влажными, я кладу их на колени и сжимаю так сильно, что ногти впиваются в брюки. Сердце бьётся в горле, в висках гул, будто в этой комнате нечем дышать.

Минуты тянутся бесконечно. Каждый звук раздражает: скрип двери, кашель в коридоре, даже тихий шорох телевизора за стеной.

Телефон в кармане вибрирует. Сообщение от незнакомого номера: «Надо обсудить графики. Срочно».

Я блокирую экран. Сейчас у меня другое «срочно».

Дверь снова открывается. Сначала появляется медсестра, а за ней выходит Катя.

Лицо у неё белее, чем мел.

Губы сухие, покусанные, глаза расширены, будто она только что увидела призрака. В руках белый конверт.

— Ну? — спрашиваю. Голос срывается на хрип.

Она молчит. Просто смотрит.

— Катя, — я встаю. — Открывай.

Она качает головой. Пальцы дрожат, когда протягивает конверт мне.

Я вырываю его из её рук, раскрываю. На белом фоне — две полоски.

Чёткие, розовые.

Меня будто вдавливает в пол. Воздух не проходит дальше груди.

Я слышу все посторонние звуки — смех где-то в коридоре, шаги, голос администратора.

Всё это кажется очень громким, лишним, как помехи в голове.

— Юра… — Катя еле двигает губами. — Я не думала, что так получится…

Я поднимаю на неё взгляд. Сухость во рту, будто песок. Ничего не могу сказать.

И только одна мысль бьёт в голову: теперь вопрос не «есть или нет» беременность.

Теперь главный вопрос — кто отец.

— Когда УЗИ? — спрашиваю, стараясь держать голос ровным.

— Через неделю, — шепчет она. — Сказали, ещё рано.

— Хорошо, — киваю. — Значит, через неделю. Пошли.

Она кивает быстро, как школьница, которая боится выговора.

Мы выходим в холл. Катя прижимает телефон к ладони, держит его так, будто он единственное, что её спасает. Её глаза постоянно ищут мой взгляд, но я не отвечаю.

А у меня в голове только одно: если Саша узнает — он меня возненавидит окончательно. А если окажется, что это его ребёнок… тогда всё кончено. От такой грязи мы никогда не отмоемся.

Мысли сбиваются, я не могу их поймать.

Телефон снова вибрирует в кармане. Я достаю его.

На экране имя: Лена.

Сообщения сыпятся одно за другим:

«Юра, я слышала ваш разговор с Катей в коридоре. Ты прекрасно знаешь, о чём я».
«Саше и так плохо. Разберись с этим. И побыстрее».

У меня немеют пальцы.

Лена всегда пишет коротко, но эти слова звучат громче, чем если бы она кричала мне в лицо.

Я опускаю голову, крепче сжимаю телефон в руке.

Катя тянет ко мне руку, старается заглянуть в глаза:

— Юр… ты же не злишься на меня, верно? Я же не виновата, что так вышло. Я честно сказала о задержке.

— Честно? — я смотрю на неё. — Это ты называешь честно? Когда я вытаскиваю из тебя каждое слово? Когда ты уверяла меня, что сидишь на таблетках, а теперь стоишь с конвертом и двумя полосками?

Она моргает, плечи съёживаются. Смотрит в пол.

— Я просто боялась… — губы дрожат, голос тонет.

Я закрываю глаза, вдыхаю, пытаюсь удержаться.

— Мы едем ко мне. Там поговорим.

— А можно завтра? — оживляется она. — Сегодня девочки ждут, мы собирались…

— Нет, Катя. Сегодня.

Она закатывает глаза, театрально вздыхает, но всё же идёт за мной.

В квартире первым делом я иду в ванну. Ледяная вода обжигает лицо, но это не помогает. Внутри всё горит.

Когда выхожу — Катя уже на диване. Скинула босоножки, вытянула ноги на подлокотник, уткнулась в телефон. Будто у себя дома.

— Ну? — она поднимает глаза. — Будем обсуждать?

— Будем, — отвечаю. — Последний шанс сказать честно: ты спала ещё с кем-то?

Она вздрагивает. Глаза бегают.

— Юр, ну мы же уже говорили…

— Нет, Катя. Я спрашивал, а ты уходила от ответа. Сейчас принимаются только «да» или «нет».

— Зачем тебе это знать? — начинает капризничать. — Ты сам жил с женой ещё пару дней назад. А теперь устраиваешь допрос именно сейчас, когда у меня и так стресс.

— Так ты мне изменяла? — делаю шаг ближе. — И спокойно об этом говоришь?

Она молчит. Щёки краснеют, глаза блестят злостью.

Я смотрю на неё и понимаю: передо мной не женщина, а катастрофа. Девчонка, которой всё равно, где и с кем спать. И теперь это может стоить мне сына.

— Юр, — её голос дрожит, — но ты же не бросишь меня? Если это твой ребёнок?

Я делаю шаг, смотрю прямо в глаза Кати:

— А если нет? Если окажется, что он не мой? Что ты тогда скажешь, Кать?

Катя опускает взгляд. Губы дрожат. И молчит.

Глава 18. Мужчина отвечает (Юра Кравцов)

​​Катя сидит на диване, поджимает ноги, смотрит на меня снизу вверх, будто это поможет ей скрыть правду. Я устало провожу ладонью по лицу, заставляю себя держать ровный голос.

— Я спрашиваю в последний раз, — говорю спокойно. — Есть кто-то ещё? Да или нет?

Она ёрзает, крутит прядь волос, потом тянется за телефоном, словно ищет спасение в переписке. Я перехватываю её руку.

— Отвечай.

Катя вздрагивает. На секунду в глазах мелькает испуг, потом — привычное упрямство.

— Нет, Юр. Никого. — Слова вылетают слишком быстро, слишком натянуто.

Я смотрю прямо в глаза. Она отворачивается.

— Ладно, — выдыхаю. — Пусть будет так. Но учти, Катя: если правда всплывёт, а она всплывёт рано или поздно — тебе лучше, чтобы её сказала ты, а не кто-то другой. Второго шанса у тебя не будет.

Где-то внутри я чувствую, что Кате доверять никак нельзя. И, судя по последним событиям, понимаю: есть вероятность, что она сама не знает, от кого беременна. Но если она спала с Сашей — мир перевернётся, когда, казалось бы, хуже уже некуда.

Нет, хуже есть всегда, судя по всему тому, что происходит сейчас в моей жизни.

Катя надувает губы, обиженно тянет:

— Ты всё время меня подозреваешь. Разве так можно? Я же с тобой, я же выбрала тебя.

— Ты выбрала не меня, — перебиваю резко. — Ты выбрала деньги. Тусовки, внимание, иллюзии. А я — взрослый мужик, и у меня нет права на иллюзии. Я отвечаю за себя, за семью, за сына. И теперь, возможно, за ребёнка, которого ты носишь.

Она прикусывает губу, глаза округляются.

— Ты же не оставишь меня, если это твой ребёнок? — спрашивает почти шёпотом.

— Я никогда не откажусь от ребёнка, если он мой, — отвечаю твёрдо. — Но ты должна понять: это не игрушка, не случайность. Это ответственность. И если ты думаешь, что можно продолжать жить так же, как раньше, ты ошибаешься.

Катя скрещивает руки на груди, с вызовом смотрит на меня:

— Ты хочешь меня контролировать. Думаешь, раз ты старше, то можешь решать за двоих.

Я чувствую, как меня наполняет дикая злость. Каждое слово, исходящее из уст Кати, меня бесит. Мне тошно от одной мысли, что я когда-то чувствовал что-то к этому человеку. Катя мне противна, и я ощущаю это всем телом и душой. Но если она беременна от меня — я никогда не брошу их на произвол судьбы.

Я наклоняюсь вперёд, говорю тихо, но так, что каждое слово звучит как удар:

— Я не думаю. Я знаю, Кать. Если ты беременна — твоя жизнь уже не принадлежит только тебе. Ты отвечаешь не за тусовки и барные фотки, а за человека. И если ты этого не понимаешь, я заставлю тебя понять, пока не станет слишком поздно.

Она откидывается на диван, закатывает глаза, но молчит. Я чувствую: что бы она сейчас ни говорила, её слова всё равно не имеют никакого веса.

В груди тяжесть, но я не даю ей выйти наружу. Я беру ключи со стола, встаю.

— Собирайся.

Катя моргает, удивлённо поднимает голову:

— Куда?

— К твоим родителям. Сегодня ты ночуешь там. Они должны знать правду. А я должен всё обдумать.

— Что? — она чуть не срывается на визг. — Ты серьёзно? Я не маленькая девочка, чтобы меня отвозили к маме с папой! Я не хочу им пока рассказывать.

— А ведёшь себя именно как маленькая девочка, — парирую холодно. — Сейчас тебе нужен не я и не твои подружки, а те, кто будут терпеть твои капризы и попытаются вправить тебе мозги. Я не собираюсь больше с тобой нянчиться.

Катя встаёт, начинает метаться по комнате.

— Я не поеду. Это унизительно. Что скажут родители?

— Скажут спасибо, что я хотя бы привёз тебя, а не позволил натворить ещё больших глупостей, — отвечаю спокойно. — У тебя неделя до УЗИ. За это время мы оба должны решить, как жить дальше.

Она топает ногой, как подросток.

— Ты меня бросаешь!?

— Нет, Катя. Я даю тебе шанс привести голову в порядок. И себе тоже.

Она хватает сумочку, хлопает дверцей шкафа, резко выходит в коридор. Я иду следом.

По дороге в машине она молчит. Только смотрит в окно, сжимает губы в тонкую линию. Я не спрашиваю, не начинаю разговор. Впервые за всё время я чувствую, что не обязан её успокаивать. Сейчас я обязан только себе — быть мужчиной.

Когда подъезжаем к дому её родителей, Катя хватает ручку двери, даже не дожидаясь полной остановки. Выходит, бросает на меня взгляд — злой, обиженный, но без единого слова.

Я жду, пока она войдёт в подъезд,потом жду несколько минут. Только потом трогаюсь с места.

В голове тишина — ни злости, ни обиды, только усталость и ясность. Всё, что было с Катей, всё её враньё и истерики, кажется теперь чужим, как будто происходило не со мной.

Я чувствую, что дальше так жить нельзя и продолжаться так не может.

Я загнал себя в угол, позволил Кате управлять моей жизнью, разрушать всё вокруг, а главное — отдалился от самых важных для меня людей. От сына и Лены.

Да, Саша теперь меня ненавидит. И будет ненавидеть ещё больше, когда узнает о беременности Кати. Его презрение станет сильнее, его слова будут жёстче, и между нами вырастет стена. Но я не могу больше прятаться за оправданиями и молчанием.

Пусть Саша плюнет мне в лицо, пусть отвернётся, но я должен быть честным с ним. Хотя бы попытаться исправить то, что кажется уже неисправимым.

Сегодня я готов к любому исходу. Даже если это будет самая тяжёлая встреча в моей жизни, я всё равно поеду к сыну.

Я приму его ненависть, его холод и отвержение, потому что иначе я окончательно потеряю себя.

Глава 19. Разбитое доверие (Юра Кравцов)

Я захожу в палату.

Саша лежит, отвернувшись к стене, но сразу замечает меня и поворачивает голову. В его глазах холод, от которого у меня по коже идёт мороз.

— Чего тебе? — голос резкий, отрывистый. — Я же сказал: не приходить больше ко мне.

Мне, как отцу, неприятно видеть своего сына в таком состоянии и не иметь возможности поддержать его. Я понимаю, что сам лишил себя этого права, но легче от этого не становится.

Я делаю шаг ближе, стараясь держать себя в руках.
— Нам нужно поговорить.

— Нам? — Саша усмехается так, что зубы скрипят. — Между нами больше нет никакого «нам». Есть я. И есть ты. И ты для меня теперь никто. Нам не о чем разговаривать. Всё, что нужно, я уже о тебе узнал, ОТЕЦ ГОДА. Тебе нельзя доверять, а значит, любые твои слова не имеют смысла и веса.

Я сглатываю.
Слышать такие слова от собственного сына отвратительно. Ответить я ему не могу. Заставить его уважать меня — тем более. После всей этой ситуации с чёртовкой Катей я потерял свой авторитет для Саши в тот же момент, как потерял уважение к себе.

— Я твой отец, Саш.

— Отец? — он резко садится, забыв про руку. Лицо перекошено от боли, но злость сильнее. — Ты перестал быть отцом, когда полез к Кате.

Имя бьёт в уши, как выстрел. Катя мне противна как человек. Я смотрел на неё другими глазами, пока не узнал, кто она на самом деле.

— Саша… ты не всё знаешь.

— Да мне и знать не надо! — он кричит так, что дверь дрожит. — Я знаю главное: ты был с ней. С той, с которой я хотел встречаться. С той, с которой я проводил время. Ты понимаешь это?!

Сердце колотится в горле. Саша говорит честно, прямо в лоб. И это больнее любого удара.

— Я не хотел так, — пытаюсь подобрать слова. — Всё случилось…

— Случилось?! — он перебивает. — Случайно, да? Ты случайно оказался с Катей в отношениях? Случайно лёг с ней в постель? Случайно решил разрушить всё, что у нас было?

Саша дышит тяжело, кулаки сжаты так, что побелели костяшки. Он продолжает:
— Ты у меня забрал даже шанс на нормальные отношения. Я думал, у нас с Катей может что-то получиться. Я проводил с ней время, я был с ней. — Саша смотрит мне прямо в глаза. — Мы переспали, понимаешь? Я был с ней до тебя.

Слова сына бьют по мне, как удар кулаком в челюсть. Я отступаю на шаг — внутри всё рушится.
— Что?.. — у меня пересыхает во рту.

— Ты всё испортил, — Саша сжимает губы. — Она была моей. А ты просто отбил у меня девчонку. Ты — отец, чёрт возьми. Ты понимаешь, что ты творишь?

В голове шум, мысли рвутся клочьями. Земля уходит из-под ног.
Я понимаю: дальше только хуже. Мне нужно сказать Саше про беременность Кати.

Но в голове крутится другое: Саша подтвердил, что они с Катей были вместе. Значит, ребёнок и правда может быть и его. Одно лишь осознание того, что мы оба были с одной девушкой, разрывает меня изнутри.

Я взрослый, состоявшийся мужчина, но это всё сбивает с ног.

Это одновременно противно, унизительно и невыносимо.

— Саш, — выдавливаю. — Ты должен знать ещё одну вещь. Я хочу быть с тобой честным. Больше никогда не буду скрывать от тебя что-либо или лгать.

Он смотрит на меня с ненавистью.
— Говори. Только учти: хуже ты всё равно уже не сделаешь.

Я выдыхаю, собираюсь с силами.
— Катя беременна.

Эти два слова падают в палату и зависают в воздухе.

Сначала Саша замирает. Потом лицо его медленно меняется. Он подаётся вперёд, глаза округляются.
— Что? — шепчет он, но звучит это громче любого крика. — Ты сказал… беременна?

— Да, — отвечаю глухо. — Мы были в клинике. Тест показал две полоски.

Он встаёт, качается, но удерживается на ногах. Смотрит на меня так, будто видит впервые.
— Ты хочешь сказать… что она беременна от тебя?

Я отвожу взгляд.
— Я не знаю точно. Но есть вероятность.

— Вероятность?! — голос сына срывается. — Значит, ты даже не уверен?!

Он хватается за голову, делает пару шагов по палате и оборачивается ко мне. Лицо искажено болью.
— Пап, ты понимаешь, что это значит? Если ребёнок твой, я никогда тебя не прощу! А если мой… то это кошмар, пап. Настоящий кошмар.

Он подходит ближе, смотрит прямо в глаза:
— Ты для меня умер. Я тебя всем сердцем ненавижу.

В груди всё сжимается. Я хочу оправдаться, но понимаю: Саша прав. Я загнал нас в такую яму, что выбраться уже невозможно.

Саша отворачивается, садится на кровать и хрипло бросает:
— Убирайся.

Я стою, не двигаясь, а внутри жуткая бездонная пустота.

Глава 20. Глухая стена

Я выхожу из палаты и понимаю: Саше нужно время. Рядом с ним я ничего не смогу изменить.

Дверь захлопывается за спиной, и я остаюсь один в холодном больничном коридоре. Свет ламп давит сверху, пахнет антисептиком, и это жжение в носу только сильнее подчёркивает пустоту внутри.

Саша сказал: «Ты для меня умер».

И впервые я поверил, что он сказал это по-настоящему.

Думал ли я когда-то, что мой сын скажет мне такие слова? Нет, никогда.

Когда всё начиналось с Катей, я был словно одурманенный. Не думал о последствиях, искал только новый глоток воздуха, новую жизнь, которая будто сделает меня счастливее и моложе. Но это был самообман.

Цена — слишком велика.

Я иду по коридору, не чувствуя ног. В голове пустота, но в ней рождается страшная ясность.

Сколько лет я строил семью? Сколько раз говорил себе, что всё держится на мне? А потом, в один момент, всё выкинул.

Из-за Кати.

Из-за девчонки, которая живёт вечеринками, блёстками и телефоном в руках.

Я вспомнил, как впервые оказался у неё.

Тогда это казалось выходом: лёгкость, смех, молодость — всё это было чем-то новым и приятным. Я поверил, что снова могу дышать полной грудью. Но на самом деле просто убегал. От себя, от возраста, от страха.

Это не любовь.

Это — кризис.

Чистый, голый кризис среднего возраста.

И я оказался слишком слаб, чтобы справиться с ним по-мужски.

Я остановился у окна. За стеклом дождь — редкий и серый.

Мне сорок пять, и я разрушил всё, что строил половину жизни. Жена, которой я был обязан уважением и поддержкой. Сын, которому я должен был быть примером. Все они смотрят на меня теперь как на чужого, как на чудовище, которое не достойно уважения и любви.

И я не могу их винить.

В кармане завибрировал телефон. Катя.

Я выключил звук и сунул его глубже. Мне нечего ей сказать. Ей, как и мне, нужно остыть и подумать.

Сейчас есть только одна женщина, к которой я должен идти.

И это Лена.

Я сажусь в машину и еду по знакомому маршруту. Каждая улица будто напоминает о прошлом: как мы с Леной возили Сашу на тренировки, как выбирали мебель в дом, как ругались и мирились. Всё это было настоящим.

И я сам это похоронил.

Останавливаюсь у нашего дома. Поднимаюсь по ступенькам. Сердце бьётся так, будто я снова мальчишка, пришедший просить прощения.

Я звоню в дверь.

Тишина.

Стук кулаком.

Тишина.

Знакомые шаги. Лена подходит к двери, но не открывает.

— Лена, — говорю я, прижавшись лбом к двери. — Это я.

Молчание.

— Я… — глотаю воздух. — Я был дураком. Нет, хуже. Я разрушил всё. Но я клянусь, я понял. Я ошибся. Это не она… это не любовь. Это моя глупость. Кризис.
Я хочу всё исправить.

Секунда, две, тишина.

— Лена, — говорю громче. — Я знаю, ты слышишь. Я не прошу простить сразу. Но прошу хотя бы открыть дверь.

Никакого ответа.

В груди скапливается паника. Я стучу кулаком.

— Лена! — голос срывается. — Ты была права во всём. Я дурак. Я предатель. Но если ты не откроешь сейчас, я с ума сойду!

Тишина.

Я упираюсь руками в дверь и почти кричу:
— Лена, слышишь?! Я ошибся! Я готов на всё, только дай мне шанс!

Коридор гулко отражает мои слова. Где-то хлопает окно.

А за дверью — ни звука.

Голос срывается на хрип. Сердце колотится так, что кажется, я не выдержу.

Я замираю, прижимаюсь лбом к холодной двери и понимаю: или она пустит меня… или всему конец.

И в этот момент тишина становится страшнее любого ответа.

Я снова стучу, почти крича:

— Лена! Я дурак. Я всё испортил. Но ты знаешь меня… Ты знаешь, что я не такой. Я ошибся!

Эхо разносит мои слова, они звучат ещё отчаяннее.

За дверью тишина.

Только моё дыхание.

Секунды превращаются в вечность.

И вдруг — щёлкает замок.

Мой пульс бьёт так, что я хватаюсь рукой за стену.
Дверь открывается медленно, будто с усилием.

Я поднимаю голову.

Лена стоит на пороге.

Глаза красные, по щекам текут слёзы. Она смотрит прямо на меня, и в этом взгляде всё сразу: боль, обида, ненависть… и то, чего я так боялся потерять окончательно.

Она не говорит ни слова.

Просто держит дверь открытой.

И я понимаю: вот он — момент, от которого зависит всё.