Развод и прочие пакости

Часть 1. Глава 1

Аннотация:

- И как только она тебя не задавила своим выменем? – поинтересовалась я ядовито. – Давай так. Я сейчас пойду в бар, выпью за помин нашей семьи, а ты соберешь свои манатки и переедешь к этой корове. Думаю, получаса будет достаточно. Если вернусь и что-то найду – выброшу в коридор.

***

Хорошо, когда после развода можно выбросить бывшего мужа из своей жизни так же, как его вещи из квартиры, а телефон из контактов. Хуже, если приходится и дальше работать вместе, подавая ему руку для традиционного поцелуя. А еще хуже – если он поставил себе цель вернуть тебя и внимательно наблюдает за твоей личной жизнью.

ИРИНА

- Ириш, а ты чего такая зеленая? Ты в порядке?

- Укачало… наверно, - поморщилась я, глядя в окно, за которым мелькали пестрые вывески с похожими на сороконожек иероглифами. – Или съела что-то. Тут у них не знаешь, что ешь.

- Слушай, - Лера перешла на шепот, - а ты случайно не… того?

- Надеюсь, что нет.

Я и правда надеялась, что нет. «Того» сейчас было бы очень некстати. Беременность бывает кстати, только если ты хочешь ребенка, а я не хотела. Не вообще не хотела, а именно сейчас. Потому что отношения у нас с Антоном в последнее время совсем разладились. Вроде бы и жили в одной квартире, спали в одной постели, – и не только спали! – но все равно каждый жил своей жизнью. Пожалуй, лишь на репетициях и концертах мы были по-настоящему вместе, хотя и не вдвоем.

Он – дирижер и художественный руководитель симфонического оркестра. Я – первая скрипка. И сейчас мы приехали на гастроли в Гонконг с оперными певцами – солистами Михайловского театра.

Я наивно надеялась, что это поездка снова сблизит нас. Вместе в дороге, вместе в гостиничном номере. Экзотика, романтика! Но… нет. Не сблизила. Мы даже в ресторан ходили по отдельности. И на экскурсию по городу я отправилась вместе с подругами Лерой и Мариной. Но не проехали мы и пары кварталов, как меня начало мутить. Двухэтажный автобус сильно качало, а уж пахло в нем… Как будто прямо под сиденьем сгнила мокрая половая тряпка.

- Знаете, девочки, - сказала я, высматривая на карте желтый кружочек остановки, - я, наверно, выйду. Пока недалеко уехали. Пройдусь пешком. Билет еще завтра действителен. Может, утром прокачусь.

- Ты это… осторожнее, - забеспокоилась Марина. – Не заблудись. А то зайдешь куда-нибудь… в опасный квартал.

На остановке я спустилась по лесенке, вышла и медленно побрела обратно к гостинице. Мутить сразу стало меньше.

И правда, с чего я вдруг решила, что беременна? Таблетки принимала исправно, не пропускала. Задержка всего один день. Перемена климата, часовых поясов, еды, воды. Нервы опять же. Гастроли – это всегда нервы, потому что обстановка непривычная. Особенно за границей.

Но даже если вдруг… Ну что ж, значит, так надо. Значит, именно этому ребенку понадобилось родиться.

Размышляя об этом, я незаметно добралась до гостиницы – не самой роскошной, но вполне приличной. Прошла через сверкающий огнями холл к лифту, из которого как раз высыпалась веселая компания. Следом за мной забежала молоденькая девушка-китаянка с огненно-рыжей гривой. Это было так необычно, что я уставилась на нее и даже не посмотрела, какую кнопку она нажала. Лифт остановился, двери открылись с мелодичным звоном (ре второй октавы!), и я машинально вышла за ней.

Девушка повернула с площадки налево, а я направо. Подошла к нашему с Антоном номеру, приложила к замку карточку и с удивлением уставилась на красный огонек. Приложила еще раз, другой стороной – снова красный. Подняла глаза – ну конечно!

У нас четыреста пятнадцатый номер, а это триста пятнадцатый. Я вышла вслед за рыжей этажом ниже.

Неожиданно дверь распахнулась, едва не втащив мне по лбу – как только успела отскочить?

- Ира?!

На пороге стоял Антон, вцепившись рукой в расстегнутый ворот рубашки. А за его плечом…

У этих номеров была довольно странная планировка. Обычно за дверью находится маленький коридорчик-прихожая, а здесь она открывалась прямо в комнату. Поэтому я прекрасно рассмотрела за плечом Антона кровать, на которой в позе одалиски возлежала Инесса Борцова - прима труппы, колоратурное сопрано. Пышный бюст, не меньше пятого размера, нахально сверкал из-под простыни розовыми сосками.

Антон, конечно, мог соврать, что у Инессы разболелась голова, а он принес ей таблеточку, но растерялся, и момент был упущен. Зато этой заминкой воспользовалась я – чтобы отмерзнуть и пойти в атаку.

- Господи, и как только она тебя не задавила своим выменем? – поинтересовалась ядовито. – Давай так. Я сейчас пойду в бар, выпью за помин нашей семьи, а ты соберешь свои манатки и переедешь к этой корове. Думаю, получаса будет достаточно. Если вернусь и что-то найду – выброшу в коридор.

- Ира…

- Никаких Ир, Антон Валерьевич. Ира для тебя закончилась.

- Послушайте, Ирина, - Инесса села, натянув на грудь простыню. – С какой стати вы врываетесь в чужой номер и начинаете…

Глава 2

Когда я вернулась в номер, обнаружила и вещи Антона, и самого Антона, который сидел на кровати с крайне несчастным видом. Походу, Инесса принять его к себе не захотела. Одно дело случайный разовый перепих и совсем другое – разделить ограниченное пространство с малознакомым мужиком, жена которого – невменяемая психопатка. Это она потом так сказала, про психопатку. Мне, разумеется, передали.

- Ира… - начал Антон и запнулся. Видимо, других слов нашлось.

Ну а правда, что тут скажешь? Оправдываться или валить на попутавшего беса не имело смысла.

- Марков, если ты думаешь, будто сможешь меня разжалобить или убедить, что раз я не видела половой акт в деталях и подробностях, значит, ничего и не было, то нет. Не получится. Лучшее, что ты можешь сделать, - это уйти. Прямо сейчас. Потому что я точно не уйду. А если останешься ты, ночью задушу тебя подушкой и скажу, что это последствия скачек на бабе. Сороковник – опасный возраст для мужиков, все знают.

- Ну и куда мне идти?

- А не ебет.

В детстве мне внушали, что матом ругаются только очень некультурные и невоспитанные люди. Быдло, одним словом. Повзрослев, я поняла, что нет таких людей, которые никогда не ругались бы, но все равно старалась сильно язык не распускать. Однако сейчас готова была дать ему полную свободу действий.

- На две ночи вполне можешь снять себе номер. Не в этой гостинице, так в другой. За свой счет. Небедный мальчик, вывезешь. Антон, я не шучу. Драться с тобой у меня не получится, но лучше тебе со мной в закрытом помещении не оставаться. Я за себя не ручаюсь. И вот что. Вернемся – чтобы в тот же день свалил из моей квартиры ко всем херам. На развод подам сама.

- Ира, ну нельзя же так!

- Нельзя?! – я со всей дури огрела его по башке подушкой. Хотелось кулаком в глаз, но руки, в отличие от скрипки Балестриери, мне не застраховали. – А трахать жирную блядь можно? Или ты сейчас уходишь, или я реально выкидываю твои вещи. Только не в коридор, а в окно.

Живот болел все сильнее. Надо было срочно сделать укол кеторола, протащенного под видом инсулинового шприца, иначе вечером не смогу играть. Зайдя в ванную, я вышвырнула в комнату все косметические причиндалы Антона и сказала через закрытую дверь:

- Дубль два. Когда я выйду, тебя здесь быть уже не должно.

Покончив с фармой и гигиеной, я села на пробковый коврик у ванны. В комнате сначала было тихо, потом пошла возня. Наконец входная дверь открылась и закрылась.

В ограниченном контингенте, живущем скученно на такой же ограниченной площади, новости распространяются быстрее вируса гриппа. Все всё узнали еще до вечернего концерта, который мы давали в «Xiqu Centrе» – большом театральном комплексе.

Особую пикантность происходящему придало одно забавное обстоятельство. Видимо, архитекторы планировали что-то похожее на китайский бумажный фонарик, но получилась… пардон, пизда. Не в том смысле, что вышло так плохо, а потому, что внешне здание очень сильно напоминало женские половые органы. Да и название его на кантонском диалекте оказалось созвучным со словом, обозначающим влагалище. Об этом рассказала Маринка, которая всегда старалась разузнать подробнее обо всех местах, куда мы приезжали.

И вот теперь мы должны были в этом самом влагалище выступать. После того как жена-прима застукала мужа-дирижера с членом во влагалище певицы. Аллюзия, аллегория или что там еще, если говорить умными словами, а не матерными? Формально это было не совсем так, поскольку я пришла, когда занавес уже опустился, но, по сути, верно.

Автобусы, которые должны были отвезти нас в театр, запаздывали. Мы ждали их у гостиницы, оркестранты отдельно, певцы своей кучкой. Все, разумеется, шушукались и посматривали в мою сторону, потому что ни Антона, ни Инессы не было. Я, стиснув зубы, мысленно проигрывала одно каверзное место из Грига. Сюиту из «Пер Гюнта» мы исполняли во втором отделении. Нет, я знала ее так, что могла играть хоть во сне, но одно место все равно повторяла про себя снова и снова.

Кусочек «Песни Сольвейг».

Антон и Инесса вышли из гостиницы, когда уже подъехали автобусы. Не вместе – сначала он, потом она. Я успела сесть у окна и разглядела Инессу во всех подробностях. Лицо было густо замазано тоном, едва ли не в палец толщиной, но ссадина и лиловый подтек на скуле все равно проступали. Губа напоминала вареник.

Ничего, Инночка, все подумают, что ты просто переборщила с силиконом.

- Класс у нее рожа! – пихнула меня в бок Лерка. – Ты как вообще, а?

- Я не беременна, и это главное. Все остальное ерунда. А вот если бы в том автобусе не воняло гнилой тряпкой и меня не начало тошнить, я так ничего и не узнала бы. Поэтому все к лучшему.

Мы приехали, переоделись, накрасились, забрали из хранилища инструменты, потянулись на сцену. Поскольку это был концерт, играли, разумеется, не в яме. Рассадка – тоже ритуал, не дай бог духовые или ударные вылезут поперед струнных. У нас была принята немецкая система: первые скрипки слева от дирижера, вторые справа. А из первых самая первая – я. Ирина Маркова, прима, солистка, второе лицо оркестра.

В первом отделении играли русскую классику, во втором зарубежную. Певцов нам, можно сказать, навязали – как нагрузку. Из «Пер Гюнта» мы исполняли вторую сюиту, состоящую из четырех комбинаций. Две чисто оркестровые, а «Арабский танец» и «Песнь Сольвейг» с вокалом. Ну да, в исполнении Инессы. Я не зря вспомнила об этом, залепив туфлю ей в морду.

Глава 3

У певцов и музыкантов особые отношения. Похлеще любовных. На эстраде своя специфика, в опере тоже, а вот для солистов, выступающих в камерном формате, концертмейстер-аккомпаниатор – самый важный и одновременно самый опасный человек. Он может вытянуть провальное выступление, а может завалить самое идеальное. Причем так, что все помидоры достанутся исключительно вокалисту.

«Песнь Сольвейг» Григ изначально написал как миниатюру для сопрано и скрипки, позже переработанную в оркестровую партитуру. В принципе, с музыкальной точки зрения произведение несложное, его исполняют даже школьники. Но есть в нем одно узкое место – там, где мелодия скользит, плывет по полутонам. И вот тут необходима абсолютная гармония певца и аккомпаниатора. Малейшая фальшь того или другого буквально режет уши. Не зря на концертах певицы редко исполняют «Песнь » в оригинальном варианте, чаще берут тот, что со скрипкой и фортепиано, где аккомпанировать в этом опасном месте доверено последнему.

В оркестровом сопровождении все не так критично, поскольку скрипок порядка тридцати, а то и больше. Но фишечка была в том, что для этого концерта мы взяли редкий вариант со скрипичным соло – моим. Именно вот в этом месте. Потому что красиво и необычно. Вот только Ирочка прекрасно знала, как надо грамотно слажать, чтобы все лавры за это достались Инессе. Наши, конечно, догадаются, а слушатели в зале – точно нет. Если они не профи с абсолютным слухом.

Инесса, похоже, это понимала, потому что покосилась на меня с опаской, замешанной на ненависти. Ей и так было непросто петь с губой-вареником, а тут еще и полная зависимость от меня.

Оркестровое вступление, первые фразы – и…

Мало кто исполняет «Пер Гюнта» на норвежском, слишком сложно. Вот и Инесса пела по-русски. На словах «и ты ко мне вернешься, мне сердце говорит» я провела где-то повыше на четверть тона, где-то пониже. Инесса попала в свои ноты идеально, но прозвучало это так грязно, как будто по ушам изнутри прошлись наждачкой. И еще разок на следующий строках. А потом шел вокализ в фольклорном стиле – распев одного звука под оркестровку с тонкими завитушками, которые Инесса срывала одну за другой.

Солистка! Прима!

А впереди был еще второй куплет.

Она, разумеется, прочухала, что произошло, но сделать ничего уже не могла. Петь по своим нотам – будет звучать лажа. Попытаться идти за мной – получится двойная лажа.

В общем, аплодисменты Инессе достались весьма сдержанные. Оркестранты давили усмешки. Антон побагровел, но старательно улыбался, одними губами, стиснув челюсти.

На бис мы всегда играли от одного до трех произведений, в зависимости от интенсивности аплодисментов. В этот раз они были средние, поэтому ограничились двумя: арией из «Травиаты» в исполнении баритона Ивана Ежова и моей коронкой - каприсом Локателли «Лабиринт». На мой взгляд, на редкость некрасивая вещь, однако входящая в список самых сложных виртуозных произведений для скрипки. До Давида Ойстраха мне было как до луны пешком, но и моя игра всегда вызывала бурные овации. Когда-то я даже победила с ним на конкурсе молодых исполнителей в Люблине.

Настала очередь момента, которого, наверно, ждал весь состав. По традиции, после окончания концерта дирижер всегда пожимает руку первой скрипке, благодаря в ее лице оркестр. Если это дама, то руку целует. Правда, дамы редко бывают первыми среди первых. Тем более в моем возрасте. Многие были уверены, что я заняла место концертмейстера скрипичной группы исключительно половым путем. Эта должность действительно досталась мне через два года после свадьбы, но все равно последовательность была обратной. Антона я зацепила именно талантом, а не красивыми глазками или другими частями тела. Наверно, слишком нагло говорить о таланте применительно к себе, но что поделаешь, если это правда. В конце концов, не гением же я себя называла.

Антон широким взмахом показал публике на меня: мол, вот кто главный герой, любите его немедленно. Потом с поклоном взял мою руку и красивым жестом поднес к губам. Глаза у него при этом были бешеные. Если бы он мог, наверняка откусил бы мне кисть по самое запястье и выплюнул в зал. А приходилось улыбаться.

Улыбайтесь, господа, улыбайтесь, как говорил барон Мюнхгаузен*.

- Да, мать, ты сильна, - обняла меня Лерка, когда мы сдали инструменты и ушли в артистические комнаты. – Как ты ее уделала! Вот это по-нашему, по-скрипичному!

- Марков чуть палочку свою не проглотил, - подхватила Марина.

- Лучше бы он сел на нее, - пробормотала я, закинув руку за спину, чтобы расстегнуть молнию на платье.

Вот теперь завод у меня кончился. Хотелось поскорее вернуться в гостиницу, выпить кофе с коньяком, упасть на кровать и наконец от души поплакать. Даже самой железной леди хочется иногда пожалеть себя.

Из здания я выходила одной из последних, нога за ногу. Ничего, без меня точно не уедут. Подождут.

- Ирина, это было очень… элегантно. Просто браво!

Вздрогнув, я обернулась. За спиной стоял Феликс Громов, виолончелист. Я с ним была почти незнакома, он пришел к нам всего месяц назад вместо Лены Столяровой, ушедшей в декрет. Слышала только, что его попросили из оркестра Александринки из-за какого-то конфликта с дирижером. Антон наверняка знал, но я как-то не интересовалась, не до того было. Хотя девчонки шушукались, что парень интересный и, вроде, холостой.

Вот сейчас, глядя на него, я вынуждена была признать, что и правда интересный. Не совсем мой типаж, но контраст темных волос и голубых глаз производил впечатление.

Глава 4

Это была воистину адская ночь.

Одно дело держать лицо на публике и совсем другое остаться со своим горем наедине. Пережить ее - эту самую первую ночь. Потом должно стать легче. Я это уже проходила когда-то. Когда мама ушла от отца… от нас. Когда умер Дед. Когда рассталась с Дарюсом.

Ничего, и это тоже переживу. Справлюсь. День уже продержалась, осталось простоять ночь.

Когда умерла Бабалла, Дед говорил: не надо сдерживать горя, надо им переболеть. Они прожили вместе шестьдесят лет, отметили бриллиантовую свадьбу. Еще три года он разговаривал с ней, когда думал, что его никто не слышит. Но я слышала.

Подожди, любимая, говорил он, я еще не все дела здесь закончил. Хочу дождаться, когда Ирочка поступит в консерваторию. А может, кто знает, и нашего праправнука на руках подержать.

Дед не дождался ни того ни другого. Умер, когда мне исполнилось шестнадцать. Я до последней минуты была рядом с ним, сидела у кровати, держала за руку. Тоже ночью.

«Ирушка, сыграй на моих поминках полонез Венявского», - попросил он.

И я сыграла, едва сдерживая слезы, – светлый, каким был он сам, искрящийся радостью полонез…

Странно, что сейчас я думала именно о нем. Как будто Дед откуда-то издалека напоминал мне: это надо пережить. Этим надо переболеть.

Хотя об Антоне тоже думала, конечно. Думала, когда ходила по номеру, где еще сутки назад мы были вместе, спали на этой самой кровати, обсуждали предстоящее обновление репертуара. Думала, раздирая зубами в клочья носовой платок. Думала, плача в подушку.

Это была самая настоящая ломка. Я понимала, что ничего уже не вернуть. Это не то, через что можно перешагнуть, на что можно закрыть глаза. Для кого-то измена – это случайная глупость, слабость, наваждение. Для меня – предательство. А предательство простить невозможно.

Я любила его. И сейчас еще любила. Мучительно выдирала из себя эту любовь, с болью и кровью. С корнем – чтобы не возникло соблазна простить. Тот, кто предал однажды, предаст снова.

А воспоминания лезли, лезли – самые теплые, самые светлые, словно в насмешку.

Тот дождливый весенний вечер, когда Антон подвез меня после репетиции и первый раз поцеловал, а потом шел до самой парадной и держал надо мной зонтик. И другой вечер, когда я болела, а он заехал навестить меня, с цветами и корзиной фруктов. Тогда мы первый раз были близки. И свадебное путешествие по Италии: Неаполь, Рим, Милан, Венеция. Мы катались в гондоле, держась за руки, а гондольер, красивый молодой мужчина, узнав, что мы музыканты, пел нам оперные арии. Ужасно пел, но с таким чувством!

Все это было. Но больше ничего не будет. Ни-че-го!

Я ведь могла и не узнать. Могла бы и дальше думать, что это обычное временное охлаждение супружеских пар, у которых подутихла страсть, а что-то новое на смену только-только прорастает. Мы были женаты семь лет – немалый срок. И критический. Хотя если вспомнить про шестьдесят лет Деда и Бабаллы… Мои родители прожили вместе всего двенадцать.

Если бы сейчас у меня была скрипка… Сыграть бы тот самый полонез Венявского! Или романс Шостаковича из «Овода». Выплеснуть в музыку все, что чувствую. Но ценные застрахованные инструменты мы на гастролях всегда сдавали, чтобы их держали в хранилище, в сейфах.

Моя скрипка была не самой ценной. Не Страдивари, не Гварнери или Гваданини. Всего лишь Томмазо Балестриери. Но и за нее один известный музыкальный фонд выложил на аукционе почти миллион евро. По сути, она была не моя, мне всего лишь разрешали ею пользоваться во время выступлений, не забирая домой. Даже на репетициях я играла на другой – своей собственной, созданной в восемнадцатом веке итальянцем Лоренцо Сториони. Она досталась мне от Деда, и у нее была своя необычная судьба.

Когда мне было хорошо, мне хотелось играть. Когда мне было плохо, хотелось играть еще больше. Но вот беда - не на чем. Да и кто разрешил бы мне музицировать ночью в номере отеля?

А завтра вечером последний концерт. Я не собиралась больше ничего устраивать. Мстить надо по-королевски – один раз. Продолжать было бы мелко. Моя задача - четко, уверенно и с улыбкой отыграть концерт, это тоже своего рода месть. Первая скрипка ведет за собой весь оркестр. Каждое выступление начинается с моей ноты «ля», под которую строятся все остальные. А дирижер? Между нами, большинство дирижеров не сильно ушли от «дровосеков» восемнадцатого века, главной задачей которых было отбивать ритм баттутой – здоровенным деревянным дрыном. А первая скрипка уже тогда играла главную роль.

Сегодня – это был такой разовый подвиг, на адреналине. Спринт. А дальше начнется марафон.

Когда мы возвращались в гостиницу, Лерка спросила, что я собираюсь делать.

«Как что? – пожала плечами я. – На развод подам. Или думаешь, что прощу?»

«Да это понятно, а с оркестром что? Уйдешь?»

«Ты с ума сошла? – совершенно искренне возмутилась я. – С какой стати?»

«Ну… не знаю. Как ты будешь с Марковым работать? Сможешь?»

Она была права. Сейчас об этом даже подумать было страшно. Работа над партитурами, репетиции, концерты. Поцелуй руки на поклоне…

Но первые скрипки не уходят из оркестров. Их выносят. Кого на лопате, а кого вперед ногами. Или хотя бы на пенсию, если артрит уже не позволяет исполнять виртуозные пассажи. Конечно, Антон может попытаться меня выставить, но ему для этого придется очень сильно постараться. А сама я точно не уйду.

Глава 5

Утром я отправилась к той остановке туристического автобуса, на которой вчера вышла. Просто чтобы отвлечься. Мне нравились такие вот экскурсии, когда едешь и смотришь в окно. Иногда даже аудиогид не включала. Но сейчас надела наушники: пусть бубнит для фона. В меню обнаружился русский перевод, но такой кривой, что я предпочла английский.

Самое интересное, что автобус подъехал чистенький, и ничем в нем не пахло. Как будто вонючий вчера подогнали специально для меня. Чтобы начало тошнить. Чтобы застукала Антона с Инессой.

Я откатала даже не один, а два круга, потом немного прогулялась, купила сувениры в магазинчике в стороне от оживленных улиц. Там они стоили раза в два дешевле. Я нежно любила магнитики. У нас было два холодильника, один на кухне, другой на лоджии, для заготовок, и оба облеплены так густо, что Антон шутил: пора заводить третий. Специально для магнитов.

Антон, Антон…

Я понимала, что это будет продолжаться еще долго. Все эти мелочи. Как булавочные уколы. А то, что мы по-прежнему будем работать вместе, сильно затянет выздоровление. Но тут уж приходилось расставлять приоритеты.

Была бы я, к примеру, кассиршей в «Пятерочке», которой изменил муж-заведующий, плюнула бы ему в рожу и на следующий день уже работала в другой «Пятерочке», через два дома. А такими позициями, как моя, не разбрасываются. В теории я могла бы, конечно, уйти в сольное плавание. Найти импресарио, давать концерты. Но… нет. Я поняла это еще в консе. Тут как в спорте – есть индивидуальные виды спорта, а есть командные. Я была командным игроком. Солисткой – но только в оркестре, а не сама по себе. Скрипачей много. Хороших – меньше, но тоже хватает. А вот с подходящими вакансиями сложнее.

Концерт вечером мы отыграли нормально. Может, и не блестяще, но и придраться было не к чему. Не хватило мне того драйва, который превращает игру в фейерверк, а Антону и подавно. Инесса пела нервно и резко, в любой момент ожидая подвоха, которого так и не последовало.

Мелочь, но приятно.

Утром мы вылетали домой. Сидеть рядом с Антоном десять часов, а потом еще полтора от Москвы до Питера мне совсем не улыбалось. Я готова была даже доплатить за бизнес-класс, если не будет возможности пересесть. Однако не пришлось. Потому что вместо Антона со мной сел Громов.

- Не возражаете? – спросил он и открыл локер, не дожидаясь моего ответа. – Я подумал, вам не слишком приятно будет сидеть с Антоном Валерьевичем. А мне все равно где. Предложил ему поменяться, он согласился.

- Спасибо, Феликс. Очень… - тут я запнулась, подбирая слово, - очень любезно с вашей стороны. Только учтите, что собеседник я сейчас не слишком интересный.

- Понимаю, - убрав сумку, он сел и пристегнул ремень. – Не беспокойтесь, нас никто не заставляет разговаривать.

На самом деле я никогда не была интересным собеседником для малознакомых людей. Ген болтливости мне на сборке не вложили. О чем вообще можно трындеть с попутчиком в поезде или с соседом по очереди в поликлинике? А Громов был для меня точно таким же попутчиком. За месяц его работы в оркестре мы ни разу не разговаривали, только здоровались. Однако я в полной мере оценила его… что?

Тут я снова зависла, пытаясь подобрать слово.

Тактичность, деликатность? Нет, не то. Может, чуткость? Да, пожалуй, это ближе. Из всего оркестра никто, даже те, кто мне искренне сочувствовали, не додумались бы поменяться местом с Антоном. Включая моих ближайших подруг.

Я надела наушники, нашла в плейлисте «Времена года» Вивальди. Когда самолет набрал высоту, отстегнула ремень и сидела, глядя в иллюминатор на белесое, как застиранные джинсы, небо. Громов читал что-то в телефоне, похоже, книгу, а когда закончил, о чем-то задумался. Меня вдруг куснуло любопытство, и я выключила музыку.

- Простите, Феликс, а можно задать вам бестактный вопрос?

- Ну попробуйте, - он удивленно приподнял густые брови.

- Я слышала краем уха, что вы ушли из Александринки из-за конфликта с руководством…

Это был даже не вопрос, а так, заброшенная удочка. Он усмехнулся и состроил забавную гримасу.

- Конфликт – это слишком громко. Я рассчитывал стать концертмейстером виолончельной группы. Но меня на вираже обошел один хитровы…деланный товарищ. Я высказал, что об этом думаю. Вот и все.

- Господи, зачем вам это понадобилось? Работа с партитурами, разметки, нюансы, занятия с группой. Сплошной гемор за три копейки доплаты.

- Ну вам же понадобилось, - хмыкнул Громов. – На самом деле это интересно. А вам не нравится?

Мне нравилось, конечно. Не говоря уже о том, что сольные партии практически всегда играет концертмейстер – он же первая скрипка, альт, виолончель и так далее.

- Нравится, - созналась я. – Это я вас так утешаю.

- Да ну, не стоит. Театр – это хорошо, статусно, но мне всегда хотелось в концертный оркестр. Как только узнал, что у вас открылась временная вакансия, сразу подал заявку.

- Серьезно? – еще больше удивилась я. – Любите гастроли?

- Люблю. Новые места. Дорогу люблю. Дорога – это вообще удивительное ощущение. Когда ты между тем местом, откуда уехал, и тем, куда едешь. Как будто между небом и землей. Наводит на всякие любопытные мысли.

Глава 6

Дед родился в маленьком селе на окраине Пензенской губернии. По семейной традиции старшего сына в семье обязательно должны были звать Федором, но священник заупрямился. По святцам Алексий, человек Божий, значит, и будет младенец Алексием. До другой церкви ехать было далеко, сильно спорить не стали.

Мать его, Евдокия Кондратьевна, в своей большой семье была младшей – общей любимицей, избалованной красавицей. Чем привлек ее Григорий, угрюмый тридцатилетний вдовец из соседнего села, так и осталось загадкой. Ей не исполнилось и семнадцати, когда она убежала к нему из дома. Влюбленные тайно обвенчались, а от родительского гнева их прикрыла старшая сестра Анна, муж которой служил на железной дороге начальником дистанции.

Когда Алеше стукнуло пять лет, семья переехала в Питер, где уже жила Анна с мужем. Архип быстро поднимался по партийной линии и к середине двадцатых стал не самым последним лицом на Октябрьской железной дороге. Их квартира на Лиговке превратилась своеобразный перевалочный пункт для пензенской родни. Приезжали, останавливались, находили жилье и работу.

Перебираясь в Москву на повышение, Архип добился, чтобы квартира осталась за Григорием, которого он устроил на хорошую должность в железнодорожном управлении. Темные бури тридцатых обошли их семью стороной. Это время Дед потом вспоминал как самые светлые и счастливые годы своей жизни.

Рисовать он начал рано, еще когда жил в селе. На чем попало – на книгах и газетах, на оберточной бумаге и на стенах, за что получал нагоняи от отца. А еще завороженно слушал, как играет на гармошке и дудке сосед. Уже потом, в Питере, Архип, часто приезжавший из Москвы по делам, настоял, чтобы Алешу отдали в школу художеств, причем сразу и на музыку, и на рисование. Он же подарил ему первую скрипку-осьмушку.

Родители надеялись, что сын выберет что-то одно, но тот так и не смог определиться. Уже в девятом классе окончил с отличием оба отделения и получил право поступать после десятого либо в консерваторию, либо в Академию художеств, причем без экзаменов по специальности. У него был целый год, чтобы сделать выбор, но началась война.

Десятый класс окончил в эвакуации – в Караганде. Оттуда же ушел на фронт. Родным рассказывал потом, что служил в войсках химзащиты водителем вошебойной машины.

«А как вы думали, иначе вши всех заели бы. Ездили и по тылам, и на передовую, жарили обмундирование».

Только после его смерти мы узнали, что на самом деле служил он в Смерше. Дошел до Берлина, где и встретил Бабаллу – тогда еще просто Аллочку, хохлушку-хохотушку из-под Чернигова. Ее угнали в Германию в сорок втором, но из лагеря вместе с двумя другими девушками в первый же день отправили на работу в большое сельское хозяйство. Им даже не успели сделать лагерные наколки – и это должно было стать их приговором. Нет номера – значит, добровольно сотрудничали с немцами. Значит, новый лагерь, уже в Сибири. И ничего никому не докажешь. Как Деду удалось ее спасти, об этом он тоже никогда не рассказывал.

Алла вернулась домой летом сорок пятого, уже беременная. Дед служил еще почти год и приехал за ней, когда родилась их старшая дочь Ника – Победа. Официально они расписались только в сорок шестом, но годовщину свадьбы отмечали девятого мая. И отчет своей семейной жизни вели со Дня Победы.

Жилось им ой как нелегко. Консерваторией и Академией художеств Дед пожертвовал ради семьи, в которой скоро родилась еще одна дочь, Надежда. Жену и детей надо было кормить. Поступил на вечернее отделение железнодорожного техникума, работал на строительстве метро. Потом – Военмех, который окончил с отличием.

Как ему удалось попасть туда, имея жену с такой анкетой? Помог все тот же Архип, теперь уже один из замов министра путей сообщения. Однако карьеру неудобная женитьба закрыла Деду навсегда. До самой пенсии он проработал в суперсекретном «НИИ радиосвязи», где разрабатывали электронную начинку для баллистических ракет. Авторскими свидетельствами об изобретениях оклеивал изнутри будку туалета на даче, однако выше замначальника отдела не поднялся.

«Скажите спасибо, Алексей Григорьевич, что вы вообще здесь работаете».

Столько талантов, сколько было дано ему, хватило бы на десяток человек. Он играл не только на скрипке, но и на пианино, аккордеоне и гитаре. Не только рисовал, но и лепил, резал по дереву. Знал три языка, великолепно танцевал, писал стихи, фотографировал. Ну а в технике тем более был царь и бог. На даче все, до последней мелочи, было сделано его руками. В любой области он мог подняться очень высоко, но… семья для него всегда стояла на первом месте.

Бабалла сидела с детьми. Окончила вечернюю школу, однако институты для нее были закрыты. Сначала устраивалась на работу туда, где не требовалось заполнять подробную анкету, потом Дед сказал: хватит, занимайся домом. Он обожал ее, носил на руках, буквально сдувал пылинки. Когда болела, сходил с ума, искал лучших врачей, добывал дефицитные лекарства. Она была женщиной сложной. Из тех, кто больше берет, чем отдает. Но тут у них вышла полная гармония, потому что Деду как раз необходимо было отдавать. Вся его жизнь была для кого-то, но не для себя.

Дед мечтал о большой семье – много детей, много внуков, но не сложилось. Самая младшая дочь Вера умерла в трехлетнем возрасте, у Надежды не было детей, у старшей, Ники, моей бабушки, родился только один сын, а у того – одна дочь, я. С Дедом мы стали самыми лучшими друзьями. Меня часто оставляли у них с Бабаллой, и дома, и на даче. Он гулял со мной, пел песни, рисовал сказочных зверей и принцесс, играл на скрипке. И как же был счастлив, когда я поступила в подготовительный класс музыкальной школы.

Глава 7

- Лоренцо? – переспросил Громов. – Почему Лоренцо? Это та скрипка, на которой вы играете?

- Не совсем. На концертах играю на скрипке Балестриери. Она не моя, мне ее один музыкальный фонд доверил во временное пользование. А дома и на репетициях – да, на Лоренцо. Это мастер – Лоренцо Сториони. Но не только.

Прозвучало с капелькой снисхождения: мол, что вы, черепахи, понимаете в наших скрипичных делах! Черепахами мы звали виолончелистов в музыкалке, потому что они таскают здоровенный футляр с инструментом на спине. Хотя я точно так же слабо понимала в виолончельных делах. Но это было такое… узко корпоративное и неистребимое.

- То есть Балестриери – это ценная скрипка, а Сториони нет?

- Ну как сказать. По последнему каталогу Фукса цены на Сториони до семисот тысяч евро. В общем, не намного меньше, чем на Балестриери.

- Ого! – присвистнул Громов. – А самые дорогие? Гварнери? Или Страдивари?

- Страдивари. Их в этих каталогах даже нет. Самая дорогая, «Мессия», стоит двадцать миллионов долларов.

- Круто. Хотя виолончель «Дюпор» примерно столько же стоит. Тоже Страдивари. Когда-то на ней играл Ростропович*, и он называл ее своей любовницей. Ну ладно, не будем письками мериться, у кого круче. Лучше про Лоренцо расскажите. Как она попала к вашему дедушке?

- Прадедушке, - машинально поправила я. – Я его звала Дедом, чтобы от дедушек отличать. Их по именам: дедушка Игорь, дедушка Саша, а он просто Дед. Как попала? В Германии. Знаете, мне так нравилась эта история, что я ее постоянно просила рассказать. Хотя она грустная на самом деле.

К моему удивлению, Громов оказался великолепным слушателем – внимательным, тактичным, заинтересованным. Он не перебивал, а если хотел что-то уточнить, дожидался паузы. И даже если на самом деле было ему совершенно не интересно, он никак этого не показывал. Теперь я удивлялась, что собиралась молчать все десять часов полета. И - кто бы мог подумать! – мне стало легче, как будто рассказ о самом близком, дорогом человеке лечил мою ободранную в клочья душу.

- Это было в Берлине, точнее, в Потсдаме, в мае сорок пятого. Война уже формально закончилась, но стреляли еще плотно. Из домов, из подвалов. И вот наши ходили… зачищали. Дед с солдатами зашли в один дом. Там оказалась одна пожилая женщина. Дом осмотрели, никого не нашли. Дед увидел на стене скрипку. Он не играл почти три года, с Караганды. Немецкий знал хорошо, попросил разрешения. Сыграл полонез Венявского. Это была одна из его любимых вещей. Женщина заплакала и рассказала, что ее муж был скрипачом, играл в оркестре Берлинской оперы. А еще он был евреем и погиб в концлагере. Его звали Лоренц – как Лоренцо Сториони, который создал эту скрипку. Она попросила Деда взять ее себе и играть на ней. Ну а Дед отдал ей весь свой паек – хлеб, консервы. Почти год, пока не вернулся домой, возил скрипку везде с собой. Играл, когда была возможность. Так и звал ее – Лоренцо. Ну а теперь она у меня. Моя подружка. Или друг – неважно. В общем, Лоренцо. И знаешь… знаете, - я быстро поправилась, но Громов покачал головой.

- Лучше на «ты»… если не против.

- Хорошо, давай на «ты», - согласилась я. – Черт, забыла, что хотела сказать. А, да. У меня такое чувство, что в скрипке по маленькому кусочку души всех тех, кто на ней играл. Они слушают, радуются, грустят. Так что даже не один друг, получается.

- Может быть, - улыбнулся он задумчиво и повторил: - Может быть…

Разумеется, мы разговаривали не все десять часов подряд. Я успела и поспать, и посмотреть кино. Потом вспоминали свое музыкальное детство. Выяснилось, что жили когда-то в одном районе, но в музыкалках учились в разных. Громов был на три года старше меня, и это была та разница, когда еще совпадает то, что называют культурным кодом: общие воспоминания у людей примерно одного возраста. С Антоном разница у нас была восемь лет, и зачастую что-то приходилось объяснять или рассказывать вместо легкого «а помнишь?..»

На пересадке меня взяли в оборот девчонки.

- Громов? – вытаращила глаза Лерка. Мне показалось, она репетировала это удивление все десять часов. – И что он?

- А что он? – я пожала плечами. – Просто оказал любезность. Поменялся с Марковым, чтобы мне не пришлось страдать весь полет. Эмпатия на марше.

- Какой заинька! – всплеснула руками Маринка. – И что, женат?

- Понятия не имею. Как-то особо не интересно было. Кольца нет, но кто их вообще носит?

На самом деле многие музыканты-струнники обходятся без колец, хотя те особо и не мешают. Меня всегда раздражал случайный контакт металла с декой или смычком, а заменять его на символический силикон казалось глупостью. Антона это обижало, но я не считала обручальное кольцо чем-то сакральным.

Я действительно за весь полет ни разу не подумала о Громове как о мужчине. Это был именно абстрактный попутчик, собеседник. Да, хороший попутчик, но никаких искр и прочей электрики не случилось. Мне точно было не до того.

На рейсе до Питера мы снова сели вместе, но обменялись всего парой фраз. Я читала купленный в Шереметьево журнал, Громов – что-то в телефоне.

- Феликс, спасибо большое, - сказала я, когда самолет приземлился в Пулково. – Ты мне очень помог.

- Обращайся, - усмехнулся он. – Увидимся.

Глава 8

Антон стоял, засунув руки в карманы плаща, и смотрел на меня. И чемодан рядом – как собака у ног хозяина. Красивый, элегантный. Из тех мужчин, которые с возрастом только хорошеют. Сейчас, в сорок, он выглядел интереснее, чем восемь лет назад, когда мы познакомились.

Я пришла в оркестр сразу после консерватории. Мне исполнилось двадцать четыре, ему тридцать два, и он был вторым дирижером, на подмене у вечно болеющего старенького Семена Гавриловича. Это сейчас мы уверенно занимали верхние строчки в рейтингах концертирующих симфонических оркестров, а тогда болтались где-то глубоко на дне. Семен Гаврилович, по основной специальности альтист, играть уже не мог из-за артрита, профессиональной болезни струнников, но палочку в руках еще держал и на покой не собирался. Вот только драйва в нашей игре не было. Скучный был оркестр, что бы ни исполняли. Удивительно, как для нас еще находились выступления.

Найти хорошее место сразу после консы, если нет серьезных связей, непросто. В моем багаже был диплом с отличием и две победы на международных конкурсах, не считая нескольких мест в первой пятерке. Мне прочили карьеру солистки, но я хотела именно в оркестр. В хороший оркестр, разумеется. В больших театральных не было вакансий. В ГАСО* нашлась одна, но меня не взяли. Мой педагог из училища, с которой я поддерживала отношения, посоветовала постучаться в оркестр «Виртуозы Санкт-Петербурга».

Наведя справки, я крупно засомневалась. Показалось, что это полная безнадега. Все равно что закопаться в тину.

«Не скажи, Ирочка, - загадочно улыбнулась Лилия Васильевна, явно что-то знавшая. – Там назревают перемены. Иногда куш срывает тот, кто скупает акции на понижении. В конце концов, что ты теряешь?»

Я и правда ничего не теряла. Все равно других вариантов не было. Не возьмут – ну и ладно. А возьмут и не понравится – уйду.

На прослушивании я играла все тот же «Лабиринт» Локателли и не менее сложную «Последнюю розу лета» Эрнста. Семен Гаврилович оживленно кивал и дирижировал. Антон, тогда еще Валерьевич, смотрел на меня горящими глазами. Концертмейстер скрипичной группы Павел Сергеевич поджимал губы – видимо, что-то из будущего подсказывало: это твоя конкурентка.

Меня взяли во вторые скрипки, но уже через два месяца перевели в первые. Как раз тогда и случилось то, на что намекала Лилия. А именно, революция. Когда Гаврилыч в очередной раз угодил в больницу, Антон созвал оркестр на общее собрание. Большинством голосов было принято обращение попросить дирижера, бывшего также худруком, уйти на пенсию. Я тогда от голосования воздержалась, поскольку была человеком новым, к тому же самой младшей. Да и в целом тема госпереворота мне не понравилась.

К счастью, обошлось без крови. Гаврилыч и сам понял, что не вывозит, поэтому, после недолгих колебаний, пост сдал. Антон, соответственно, принял. А вот в оркестре это приняли как раз не все. Пожилые музыканты отказались подчиняться «сопляку, который нагло выжил заслуженного человека». Положа руку на сердце, по всем стандартам Антон и правда был для большого оркестра непростительно молод. Правильный симфонический дирижер должен был закончить училище, консу, поиграть в оркестре лет десять, получить второе, дирижерское, образование, и вот тогда… может быть…

Антон окончил музыкалку и училище по классу флейты, а вот в консу поступил сразу на два отделения: очно на флейту и очно-заочно на оперно-симфоническое дирижирование. Одному богу известно, как он все успевал. В оркестр пришел по чьей-то протекции флейтистом, а по необходимости подменял Гаврилыча.

После смены власти коллектив какое-то время лихорадило. Концертная организация, занимавшаяся нашими выступлениями, с опаской наблюдала, но договор не разрывала. Правда, и в графики почти не ставила. Кто-то, не выдержав безделья и безденежья, ушел. Пришли новые музыканты, в основном молодые. Свежая кровь сработала. После системного кризиса наши ставки пошли вверх. И не только в денежном выражении.

Именно этот год стал первым и для нас с Антоном – во всех смыслах первый год новой жизни. Как он сам потом говорил, сначала его зацепила именно моя игра и все то, что я в нее вкладывала. Ну а затем он влюбился. И это было взаимно. После разрыва с Дарюсом я долго приходила в себя. Года два шарахалась от мужчин, как от чумы. И вдруг – словно с головой в омут.

Все развивалось не сказать чтобы стремительно, но через год мы уже были женаты.

«Ира, ты хорошо подумала? – с сомнением спросил отец, познакомившись с будущим зятем. – Один неудачный брак, тем более ранний, еще ни о чем не говорит. Но два?»

Антон и правда был дважды разведен. В первом браке, коротком, еще студенческом, у него родилась дочь, во втором, продлившемся четыре года, детей не появилось. Это действительно должно было наводить на мысли, но… кто же в любовном угаре слушает родителей? Обычно говорят, «мама-то была права», но поскольку мать из моей жизни самоустранилась, в этой роли выступал отец. Вот ему-то мне и предстояло сообщить неприятную новость.

- Внимательно слушаю, - я остановилась, не подходя близко.

- Ира, может, мы все-таки поговорим?

- Поговорим? – пожалуй, беседа с Громовым подействовала на меня успокаивающе, иначе я запросто могла бы сейчас вцепиться Антону в глотку. – Нет. Говорить надо было раньше, когда все только начало разваливаться. Если ты помнишь, я не один раз предлагала. Сесть и поговорить. Но у тебя не было ни времени, ни желания. А сейчас уже поздно. Я еду к отцу. Будь добр, собери все сегодня и завтра. Надеюсь, найдешь где устроиться.

Глава 9

- Ну если тебя не смутит, что я не один, приезжай, конечно, - после секундной заминки сказал отец.

- Не, па, отбой, - возразила я. – Не хочу мешать. Заеду завтра, а сегодня найду где перекантоваться.

- Во-первых, ты не помешаешь, во-вторых, завтра будет то же самое.

Во как!

- А вот это уже интересно. Ну ладно, тогда еду.

- А что случилось с квартирой? – поинтересовался он, когда я уже хотела попрощаться.

- С квартирой случился Антон. Барахло свое собирает на выезд. Ему тоже не хочу мешать.

- И это тоже интересно, - хмыкнул он. – Приедешь – расскажешь.

Ничего себе новости! Папенька нашел даму сердца? Хотя чему я удивляюсь? Ему всего пятьдесят четыре, нестарый еще мужик. Интересный, обеспеченный. У него и раньше бывали подруги, но не всерьез. Сначала говорил, что не хочет для меня мачехи, а потом – что привык к холостяцкой жизни.

Мама ушла, когда мне исполнилось двенадцать. Через два дня после моего дня рождения, это я запомнила точно. У них и раньше все было, как говорится, сложно, но от меня скрывали. Хотя я, конечно, чувствовала. К тому же трудно было не заметить разговоры на повышенных тонах, которые резко смолкали, стоило мне войти в комнату. И напряженное молчание день за днем. И то, как переглядывались Дед и Бабалла, когда я приезжала к ним и говорила, что папа с мамой «опять молчат».

Они поженились на последнем курсе университета, где вместе учились на юрфаке. Несложно было подсчитать, что стало тому причиной: я родилась через пять месяцев после свадьбы. Впрочем, изначально это не был прямо такой уж вынужденный брак. Детство свое я считала вполне счастливым. По крайней мере, дошкольное детство – точно. У меня была возможность сравнить.

Причем жили мы тогда довольно скромно. Настолько скромно, что родители с обеих сторон подкидывали денег. Далеко не все юристы загребают миллионы. Мать работала помощницей адвоката, отец - в государственной юридической консультации. Квартира ему досталась от его бабушки, умершей до моего рождения. Все начало рушиться, когда ситуация кардинально изменилась. Отец перешел в юрслужбу крупной торговой компании, мать сама стала адвокатом. Сначала появились деньги, а потом любовник у матери. Об этом я, разумеется, узнала гораздо позже. Вот к нему она и ушла. Это был какой-то очень важный деловой хрен с уклоном в криминал. Я ему, конечно, была абсолютно не нужна, поэтому споров в суде о моем местожительстве не возникло. Меня оставили с отцом, а мать вышла замуж за своего дружка. Через год они уехали в Канаду.

Тогда я была в шоке. До конца он так и не прошел. Хоть об стену убейся, но не могла я понять, как можно бросить своего ребенка и больше о нем не вспоминать. Алименты и открытка раз в год на день рождения не в счет. Открытку я, кстати, рвала, не читая, и выбрасывала в мусорник. Какие-то новости доходили через ее родителей, относившихся ко мне с большой любовью, но меня это мало интересовало. Как она вычеркнула меня из своей жизни, так и я ее – из своей.

Отец открыл дверь со смущенной улыбкой. Из-за его плеча выглядывала женщина лет сорока с небольшим, на первый взгляд довольно приятная. Маленькая, кругленькая. В общем, миленькая.

- Познакомьтесь, девочки. Это Ира, а это тоже Ира.

- Очень приятно, - кивнула я. – Вы уж извините за вторжение. У меня небольшой катаклизм, надо где-то ночь пересидеть.

- Глупостей не говори, - отец вытащил из тумбочки тапки. – Иди руки мой, ужинать будем.

За столом выяснилось, что Ира - подчиненная отца, который в той самой компании плавно дорос до начальника юрслужбы и что служебный роман у них продолжается потихоньку уже третий год. Вот, перешли на следующую стадию. Совместного жития-бытия.

- Чего, и поженитесь? – бестактно поинтересовалась я.

Оказаться в роли строгой маменьки, сыночка которой привел подружку, было забавно.

- Возможно, - подмигнув Ире, сказал он. – Так что там с Антоном?

- А что с Антоном? – я старательно намотала на вилку спагетти, которые тут же сорвались обратно в тарелку. – Антон мне изменил с жирной певицей и был пойман на месте преступления. Продолжать?

Поскольку для отца тема измен была таким же триггером, как и для меня, продолжения не потребовалось. Кто-то другой, может, и закинул бы насчет вероятности примирения сторон, но точно не он.

- Юридическая помощь нужна?

- Да я тебя умоляю, что нам делить? Квартира моя, деньги копить не научились. Разве что машину попилить? Но если упрется, я из-за этого хлама нервы себе трепать не буду.

- Ира, а оркестр как же?

- С оркестром проблема, - мне все-таки удалось запихнуть макаронную бороду в рот, поэтому получилось невнятно. – Оркестр нам поделить точно не удастся.

- Я серьезно, - нахмурился отец.

- Я тоже серьезно, - мне наконец удалось прожевать. – Он, конечно, может меня выгнать, но это будет сложно и неприятно. Для него в первую очередь.

- А для тебя? Если остаться?

- Пап, вот представь, что вы с Ирой… тьфу-тьфу-тьфу, - я постучала по столу и по голове, - расстались. Ты уйдешь из компании? Чтобы не сталкиваться на работе?

Глава 10

- Ириш, какие планы? – спросил отец за завтраком. – Здесь останешься или куда-то поедешь?

- Поеду, - подумав, ответила я. – Но попозже. Не беспокойтесь, у меня есть ключи.

Ключи от квартиры отца у меня действительно были на общей связке. На всякий случай. И ключ от сейфа тоже. Он у нас был один. Все собирались заказать второй, но так и не собрались. И сейчас я этому была только рада. Не думала, конечно, что Антон настолько отбитый, чтобы стащить или испортить Лоренцо, но все равно не хотелось, чтобы он туда залезал.

Когда отец с Ирой собрались и уехали на работу, я отправила Антону сообщение:

«Буду дома к 18. Надеюсь тебя не застать».

К счастью, ему хватило ума прочитать и не ответить. Достаточно того, что завтра предстояло встретиться на репетиции. И не только. После Гонконга мы запускали новую программу, а это означало на первом этапе собрание концертмейстеров и обсуждение репертуара. Обычно мы с Антоном заранее отбирали произведения с запасом, и часть из них отсеивалась.

До вечера надо было куда-то себя деть. Дел никаких я так себе и не придумала, но и сидеть в квартире не хотелось. Она была уже не моя. Давно не моя. С тех пор как переехала на первом курсе консы.

Дед написал дарственную на мое имя сразу после смерти Бабаллы, мне тогда было всего тринадцать.

Будешь потом жить в нашей квартире, говорил он, и вспоминать нас, а мы с бабулей будем немножко рядом. Я и правда до сих чувствовала их незримое присутствие, особенно Деда. Доброе присутствие.

Тогда не обошлось без скандала. Бабушка Ника восприняла этот его подарок спокойно, а вот Надежда была очень сильно обижена, несмотря на то, что жила одна с тремя кошками в большой трешке, оставшейся от ее покойного мужа. И хотя прошло почти двадцать лет, все равно относилась ко мне прохладно. Впрочем, виделись мы нечасто, только на каких-то больших семейных торжествах.

Ну а нашу квартиру отец радикально обновил. Мне казалось, он не хотел, чтобы осталось что-то напоминающее о матери. Ничего и не осталось. Мне было немного жаль потерянного кусочка детства, но если для него так лучше – значит, и хорошо.

А Ирина, кстати, мне понравилась. Хотелось порадоваться за него. Было немного странно, что они решили жить вместе именно в тот момент, когда мы с Антоном расстаемся, но, видимо, так распорядилась вселенная. Круговорот отношений в природе.

В конце концов я решила посвятить этот день себе, любимой. Что делают девочки, когда им фигово? Чистят перья, покупают шмотки, балуют себя всякими приятностями. Девочка я или нет?

В салоне красоты, куда я обычно ходила, за полный заход без записи пришлось, конечно, доплатить, но сегодня мне было не до экономии. Загрузилась туда на полдня, заодно и время убила. Вышла красивая-прекрасивая, аж самой стало страшно. Прогулялась по «Галерее», купила платье, туфли, сумку. Неспешно и вкусно пообедала в ресторане. Вернулась к отцу за чемоданом, вызвала такси.

Было, правда, малодушное искушение остаться еще хотя бы на денек. От одной мысли, что вернусь в пустую квартиру, где когда-то была так счастлива, сводило скулы.

Нет, Ира, сказала я себе, не имеет смысла тянуть. Все равно придется. Развод не приходит один, он тащит за собой целую свору всевозможных пакостей. Не говоря уже о фантомных болях. В первую ночь было хуже всего, но это был своего рода болевой шок. Потом боль стала тупой. Этой ночью я отрубилась, наверно, раньше, чем добралась до подушки, а вот следующая предстояла… мама не горюй.

Потому что дома. Потому что одна.

Наверно, больше всего я боялась, что Антон не уехал. Сидит и ждет. Чтобы поговорить. Попытаться убедить, что это была роковая ошибка, минутная слабость, а любит он только меня. И вообще жить без меня не может. Или даже чтобы на голубом глазу заявить: а секса-то и не было. Ты ведь не видела, Ира, скажи, ну не видела же! Искушение было, секса – нет.

Боялась, что заронит семечко сомнения. Ведь и правда же половой акт как таковой мне не показали. Ну да, Инесса там лежала голая под простыней, но Антон-то вышел одетый.

Мне не понадобилось ничего видеть, чтобы понять: было все. Хватило одного взгляда на него – вполне одетого. Но сомнения – они такие. Не пустишь их в дверь – пролезут в окно. Поэтому лучше обойтись без разговоров.

Пожалуйста, пожалуйста, взмолилась я, поднимаясь в лифте. Пусть его не будет.

Ну хоть одну мою молитву услышали. В квартире было пусто. На половине Антона в шкафу – тоже. Что-то все-таки остались, и я прошла, сгребая в пакет. Хотела выбросить в мусорник, но в последний момент притормозила. Показалось как-то мелко. Поставила пакет в угол. Если до утра желание не пройдет - выкину.

Интересно, куда он поехал со всем барахлом? Не к Инессе же. Своего жилья у Антона не было. С первой женой снимал квартиру, потом жил у второй, потом снова снимал. Я подкалывала иногда, что на мне он женился ради прописки. В каждой шутке, как говорится, есть доля шутки.

Да в конце концов, какое мне дело. Пусть хоть на улице живет.

Открыв сейф, я достала Лоренцо, протерла мягкой тряпочкой. Проверила ноту ля, подтянула струны.

- Ну что, мой хороший, скучал по мне? И я по тебе.

Первое, что закололо в пальцы, - «Вокализ» Рахманинова. Я любила вот так дать свободу памяти: что она достанет из закромов. А лежало там очень много всего. Я легко читала с листа, и музыкальная память у меня была невероятно жадная. Стоило проиграть несколько раз по нотам – врезалось намертво.

Глава 11

Проснувшись с тяжелой головой и затекшей шеей, я поплелась в ванную.

Ой, мамочки, кто это? Вроде, вчера полдня в салоне красоты провела, откуда ж это пугало взялось? М-да, деньги на ветер.

А часы показывали, что не мешало бы поторопиться.

С другой стороны, в таком виде заявиться на репетицию тоже не вариант. Только красивой и с высоко поднятой головой. А то Лоренцо будет за меня стыдно. Ничего, подождут. Не стоит, конечно, давать Маркову козыри в виде нарушений трудовой дисциплины, но…

Нет, сегодня – подождут.

Я даже нарочно пыталась притормозить, но привычка делать все быстро взяла верх. После душа, косметических процедур и ведерной чашки кофе я стала больше напоминать человека. Надела новое платье, туфли, покидала все нужное в новую сумку, уложила Лоренцо в футляр.

Его я заказывала в Германии – прямоугольный, карбоновый, с водонепроницаемым чехлом и бархатным ложем на поролоновой подложке. Не баран чихал! Дилер уверял, что в таком скрипку можно сбросить этажа со второго, а то и с третьего, и ей ничего не будет. Но такие эксперименты я, разумеется, ставить не стала бы. Достаточно того, что пару раз Лоренцо падал просто на пол, и я с лупой разглядывала каждый миллиметр: не дай бог трещина или скол. В футляре было все: карман для нот, отделение для смычков и еще одно - для струн, мостика, канифоли и прочих аксессуаров. И гигрометр, и увлажнитель, и покрывало. В общем, своего рода домик для Барби.

Уже надев плащ, я спохватилась, что надо вызвать такси. На репетиции мы всегда ездили с Антоном вместе, на машине. Не везти же в метро скрипку стоимостью в семьсот килоевро! Права у меня были, но водила я плохо. А придется. На такси не накатаешься. Хотя… надо подумать и посчитать. Сколько сейчас стоят сами машины, бензин, сервис и парковки – может, на такси как раз и дешевле.

Несмотря на известность, своего собственного постоянного помещения мы так и не выбили. Несколько лет назад нас пустил в приживалы Дом музыки, но график приходилось составлять так, чтобы не стеснять коренных обитателей.

Я даже не опоздала. Когда такси подъехало к Алексеевскому дворцу, до начала репетиции оставалось десять минут. У входа стоял какой-то мужчина и разговаривал по телефону. Подойдя ближе, я узнала Громова. Он кивнул мне и хотел что-то сказать в трубку, но ему, похоже, не дали. Слушая собеседника со страдальческой гримасой, Громов отошел в сторону, чтобы я могла пройти.

- Ваши уже все пришли, - гардеробщица взяла мой плащ.

В коридоре Громов нагнал меня.

- А виолончель где? – машинально спросила я.

- Там, - буркнул он, дернув подбородком в сторону зала.

Ясно. У всех какие-то проблемы. Лучше никого не трогать вообще. Целее будешь.

Но дверь передо мной открыл. Воспитание, никуда не денешься.

Все уже сидели по местам. Кто подстраивал инструмент, кто шушукался с соседом. Антон листал партитуру и притворился, что нас не заметил. Зато заметили Лерка с Мариной – альт и арфа. Наверняка сразу же сигналы друг другу послали: «Ирка и Громов? Интересненько!»

- Можно начинать? – сухо поинтересовался Антон, когда я села и достала Лоренцо.

Так, спокойно, Ира, спокойно. Это же его натура: играть жертву. Такой прямо непонятый, недооцененный, фатально одинокий. Вполне вероятно, искренне верит, будто по моей вине понесло его в бездонные объятия Инессы. Подтолкнула к измене, словно к краю пропасти.

Ой, да на здоровье! Еще неизвестно, первый ли это поход налево.

Когда я столкнулась с подобным впервые, была в полной растерянности. И даже сомневаться начала: а может, и правда как-то не так себя веду? Все-таки творческий человек с тонкой душевной организацией. А тут Ира, прямолинейная, как рельс, у которой вся тонкость исключительно в музыке, зато в быту – бронированный бронтозавр. Вот и Дарюс когда-то сбежал быстрее визга.

Ох, да, сильно, сильно подбил меня крах первой любви, надолго отключив способность к трезвому анализу.

Но когда приступы непонятости и недооцененности Антона превратились в дежурную фишечку, я все-таки призадумалась. И винить себя перестала.

Похоже, я опять провалилась куда-то, и только когда сосед по пюпитру Виталик Лабудинский осторожно потыкал меня смычком в бок, очнулась.

Все ждали мою «ля». Идеальные, абсолютные четыреста сорок герц. Камертон? Какой камертон? Нет, не слышали. Камертон прошит в мозгу. Кстати, в музыкалках скрипки обычно подстраивают на пару герц выше, для сольной игры это выигрышно: пассажи звучат ярче и сочнее. А для абсолютника, непрошибаемо знающего, что ля на четыреста сорок, наоборот, пытка.

Задала тон, его поймали. Поехали!

Обычная рутина: проработка еще недостаточно разыгранных произведений, шлифовка рабочих, повторение подзабытых. Если бы не жесткий график использования зала, Антон держал бы нас часов по восемь, раскладывая каждый пассаж по молекулам.

Фишка в том, что для музыкантов симфонических оркестров нет четких нормативов рабочего времени. Единственный существующий документ еще советской эпохи устанавливал единую норму – не более сорока рабочих часов в неделю, куда входили концерты и репетиции, без учета самостоятельных занятий дома. Но это для оркестров с бюджетным финансированием, а дикие дивизии, вроде нас, живущие с выступлений, в плане рабочего времени полностью зависели от дирижера. К счастью, больше трех часов в день репетировать нам не давали. Одна я могла играть хоть десять часов, хоть пятнадцать, но оркестр – другое дело, это физически нелегко. Поэтому репетиции редко длятся более четырех часов с небольшим перерывом.

Глава 12

Такие собрания были рутиной. Своего рода текущая планерка руководителей подразделений. В большом оркестре может быть до ста музыкантов плюс приглашенные, если нужен какой-то нетипичный инструмент. Нас было поменьше – всего восемьдесят шесть. Четыре большие группы: струнные, духовые, деревянные духовые и ударные. А в них свои инструментальные подгруппы, и у каждой свой начальник. Даже если музыкант всего один. Так единственная арфистка Марина была концертмейстером сама себе.

Сборы такие у нас были еженедельно, чаще по организационным вопросам, но обсуждения нового репертуара всегда стояли особняком. Демократии Антон не терпел.

Только железная автократия, говорил он. Чуть дашь слабину – и сразу будет Гаврилыч.

Репертуар отбирали мы вдвоем. Дирижер дирижером, а все-таки в оркестре главные – скрипки. Антон изначально был флейтистом и некоторых тонкостей не то чтобы не знал, просто не чувствовал. Поэтому к моему мнению всегда прислушивался. Отбирали с запасом – на тот случай, если что-то не пойдет. Иногда какая-то вещь просто не ложится на инструменты. Вроде все всё играют чисто, но нет чего-то такого, что цепляет слушателя. Драйва нет. Или настроения. А еще бывает, что какая-то группа не тянет технически. Это у нас, правда, случалось редко, все-таки собрались профи высокого класса.

В общем, обсуждение репертуара только называлось обсуждением. На самом деле концертмейстеры получали стопку партитур и бегло их проглядывали. Иногда кто-то говорил: нет, это не пойдет. Если аргументы Антона убеждали, это произведение откладывали. Но чаще он просто морщил нос и притворялся глухим. Далее концертмейстеры должны были обеспечить нотами свои группы: по одному экземпляру на пюпитр для репетиции и каждому музыканту для домашней работы.

Я пролистала партитуры машинально, поскольку и так знала, что там. И насторожилась: чего-то не хватало. Просмотрела еще раз – точно! Не было именно того, что я давно мечтала сыграть. Не один год уговаривала Антона, потому что он не слишком жаловал современных композиторов. Уломала наконец - и вот пожалуйста.

Ну что ж, Антон Валерьевич, и почему я не удивлена?

Но все-таки уточнила. Чтобы не сдаваться без боя.

- Антон, где Дембский?

Любовь к польским композиторам и полонезам в частности мне досталась от Деда. «Гусарский полонез» Кшесимира Дембского – я была им буквально больна, причем давно и хронически. До слез.

- Дембского играть не будем, - с железобетонным выражением ответил Антон, внимательно изучая что-то в партитуре.

- Почему?

- Потому что я так сказал. Художественный руководитель я и решения по репертуару принимаю тоже я.

Вторая фраза была излишней. Хватило бы и первой. Все смотрели на меня, и оказалось, что держать лицо сейчас сложнее, чем тогда, в Гонконге. Это была публичная пощечина. Что бы я ни сказала, как бы ни отреагировала, все равно уже ее получила. Отомстил хоть и мелко, но козырно. Спорить, ругаться – бесполезно. Только еще глубже себя закапывать. Поэтому молча пожала плечами, мысленно желая Антону такого, что вселенная наверняка удивилась.

Позицию свою он обозначил предельно четко. Увольнять меня слишком хлопотно, да и зачем? Технически замена нашлась бы – например, тот же Виталик, прекрасный скрипач, с хорошим стажем. Но… играя в оркестре, большинству музыкантов приходится давить в себе солистов. Учимся-то мы в первую очередь сольной игре, воспринимая оркестр своего рода повинностью. Так и говорят: мол, концертирующие солисты – это каста небожителей. А я изначально была именно оркестранткой, с музыкальной школы. Даже когда играла соло. К тому же концертмейстер – это еще и администратор, и педагог для взрослых деток, уверенных, что они звезды и сами знают, как надо. В общем, тот еще гемор.

По итогу, увольнять меня Антону было невыгодно. Все равно что стрелять оркестру пусть не в голову, но в ногу точно. А зная, что сама я не уйду, он просто будет отравлять мне жизнь всякими мелкими пакостями. Перманентно.

У бронтозавра, Антоша, шкура мощная, я перетерплю. Это сейчас ты застал меня врасплох, а дальше я уже буду готова к тому, что каждую минуту от тебя нужно ждать какой-нибудь гадости. Может быть, так даже и лучше. Давай, жги. Чем больнее мне будет сейчас, тем быстрее все выгорит.

Собрание закончилось. Уже завтра после репетиции меня ждало занятие с группой. Общая читка – то, что большинство музыкантов не любят. Но тут я была непреклонна: никаких «посмотрю дома». Разбираем все вместе, а потом уже работайте сами хоть до посинения. И только когда все группы по отдельности прогнали свои партии, начиналась общая работа. В каких-то оркестрах схема могла быть и другой, но у нас – только так.

Выйдя из здания с футляром и пакетом нот, я свирепо чертыхнулась. Опять забыла, что надо вызвать такси. Достала телефон, и, разумеется, свободных машин поблизости не оказалось. Десять минут – «комфорт» за конские деньги. И ничего не поделаешь, придется.

- Подвезти?

Громов, ты что, теперь везде? Если специально меня караулишь, то не стоит. Тем более ты не один.

- А ты чего до сих пор здесь?

- Насчет сборника договаривался, - поправив на спине футляр, он достал из кармана ключи от машины.

Наших часто приглашали для выступления куда-то на сторону. Антон не всегда разрешал, потому что обычно это означало как минимум пропущенные репетиции. Но приютившему нас Дому музыки отказывать было не с руки. Здесь постоянно проходили и сборные концерты, и сольные выступления.

Глава 13

Ехали молча. Для фона хватало «Европы-плюс» и унылого бубнежа Оксаны из навигатора. Я занималась тем, что жевала обиду и мысленно оплакивала «Гусарский полонез», начальные такты которого крутились в голове, перекрывая радиопопсу. Картинка за окном способствовала. Когда-то Дед получил от своего суперсекретного НИИ отличную двухкомнатную квартиру, но в одном из самых унылых и депрессивных районов. Конечно, я не променяла бы ее ни на что и ни за что, но каждый раз, переезжая через Неву, невольно испытывала точечный приступ тоски и мизантропии.

Однако на этот раз приступ был вовсе не точечным. И в какой-то момент мне явно не удалось справиться с лицом, потому что, остановившись на светофоре, Громов повернулся ко мне с четким вопросом. Я так и услышала: «Проблемы?» И ответила, хотя вслух этого не прозвучало:

- У меня сейчас одна проблема – Марков.

- Понимаю, - кивнул он. – Развод – это всегда погано. Независимо от причины. Как будто говна наешься.

- Знакомо?

- Плавали, знаем.

А кстати, развод же. Я собиралась после собрания сказать Антону, что подам заявление через Госуслуги. Чтобы подтвердил выбранную дату, когда получит сообщение. Но он так выбил меня, что обо все забыла.

Дико хотелось пожаловаться. Просто перло изнутри. Может, небо послало мне Громова именно для этого? В качестве плакательной жилетки?

- Дембского выкинул из репертуара, - сказала на грани всхлипа. – Из нового. Антон. А я так хотела сыграть. Давно просила, а он не хотел. Уломала. И вот теперь выбросил.

- Дембский? – Громов наморщил лоб. – Это что? То есть кто? Не слышал.

- Польский композитор. Современный. Сейчас найду.

Я порылась в плейлисте на телефоне и включила полонез.

- Мощно, - оценил он, дослушав до конца. – Роскошная вещь. И что, назло тебе выбросил?

- Ну а как еще понимать? «Играть не будем, - передразнила я Антона. – Я так сказал».

- Жаль. А ты можешь мне скинуть? Я сестре отправлю. Это же полонез, да?

- Да, - удивилась я. Он хоть и музыкант, но далеко не все музыканты могут по ритмическому рисунку определить танец. Точнее, мало кто может, если это не вальс или танго.

- Она ведет студию бальных танцев, - пояснил Громов. – Исторических. Я как-то с ней ездил в Краков на фестиваль. Не представляешь, насколько круто. И атмосферно. Как будто реальный бал в замке. У меня даже фотки остались. Черт, как же это называлось-то? А, ходзони зе свецон, как-то так, мне точно не произнести. Дословно пеший со свечой. В смысле полонез пеший. Их по-разному танцуют. Свадебный может быть и со свечами, и с факелами, и с кружками пива – хмелевый полонез.

- Интересно, - я даже улыбнулась, хоть и кривовато. – У нас прямо подпольный кружок любителей полонеза. У тебя воцап есть? Телефон продиктуй, скину.

Он продиктовал телефон, я забила в контакты, нашла его в воцапе и отправила запись. Только хотела закрыть, как свалилось сообщение от Антона.

И какого хрена тебе еще надо, интересно?

«По Дембскому проблемы с авторскими. Поэтому и не берем».

- С-с-сука! – прошипела я сквозь зубы и то ли рассмеялась, то ли захныкала. И прочитала сообщение вслух.

- А можно для дураков пояснить? – попросил Громов.

- Если произведение не перешло в общественное достояние, за каждое публичное исполнение нужно делать отчисление автору или его наследникам. Оформляется это через РАО*. И раньше с зарубежными авторами было здорово геморно, а в нынешних реалиях и подавно. Не знаю, сам ли Дембский не дал согласия или технические проблемы, но не суть. Суть в том, что Марков мог это сказать на собрании. Но нет. Прозвучало как «умойся, Ира». Типа ты хотела – обойдешься, все решаю я.

- Ну тут ничего странного как раз нет. Обычная схема. Я тебя обидел – ты обиделась – я обиделся, потому что обиделась ты.

- Да, пожалуй, - согласилась я. – Это натура, ничего не поделаешь.

- Если останешься в оркестре, так и будет. Вопрос, готова ли ты это терпеть. Я тебя мало знаю. Скорее, совсем не знаю, но почему-то кажется, что творческие амбиции у тебя выше личных.

- Правильно кажется. Поэтому я и не уйду. Только если вынесут на лопате. А Маркову это не выгодно. Ничего, я вывезу.

- Не сомневаюсь. Если надо будет поплакать или пожаловаться, обращайся.

Это прозвучало как будто в шутку, но в каждой шутке есть известно что.

- Спасибо, Феликс, - кивнула я. – Это ценно. И что подвез, тоже большое спасибо. Мне теперь или на такси, или машину покупать. Или хотя бы карш брать. С Лоренцо в маршрутках не накатаешься. Это все равно что семьдесят лимонов в кошельке возить.

- Да уж, - усмехнулся он, сворачивая к моему дому. – Он у тебя застрахован?

- Нет. Это же моя личная скрипка. Такие ценные инструменты обычно страхуют музыкальные фонды – особенно те, которые сами покупают. Ну или очень богатые люди. Вот Балестриери застрахован. Я узнавала, для Лоренцо это будет порядка семисот тысяч в год. Один процент от стоимости.

- Неслабо, - присвистнул Громов.

Глава 14

Входя в квартиру, я обычно первым делом снимала обувь, потом несла в гостиную футляр. Устраивала на специальной полке и только после этого раздевалась. Сегодня еще и пакет с нотами был, которые завтра перед репетицией предстояло размножить на всю группу. Под это дело раз в квартал мы сдавали в бухгалтерию от всего оркестра небольшую сумму, которую называли «печатные»: на бумагу и картриджи.

Натянув спортивный костюм, я вышла на кухню, открыла в холодильник, оглядела содержимое.

Придется привыкать, что продукты покупать и готовить теперь надо только для себя, а не на двоих.

Как Громов сказал, головой я пока в браке и долго еще там буду.

Да, пожалуй. Это не трамвай, из которого просто выходишь на остановке и идешь себе дальше. То есть выйти можно, но голову твою он увезет с собой. Доедет до кольца, и там ее сдадут в бюро находок, как забытый зонтик.

Я прямо представила эту сюрреалистическую картину – как мое тело идет себе по тротуару без головы, а трамвай увозит ее, отчаянно моргающую и пытающуюся что-то сказать.

Громов… Значит, разведен. Но не один. Ну да, та самая брюнетка в красивом тренче. Я думала об этом совершенно равнодушно. Когда он сказал, что вовсе не клеится ко мне таким хитрым способом, почувствовала не досаду-обиду, а облегчение. Ну и хорошо, что не клеится. С ним было легко и как-то… спокойно, что ли? Не хотелось это портить чем-то ненужным.

Я никогда не дружила с мужчинами. Одноклассники, однокурсники, коллеги по оркестру – это были совсем другие отношения. Спокойные, ровные, доброжелательные, но поверхностные. Больше деловые, чем приятельские. Дарюс – это с самого начала была страсть. Антон – не так бурно, но тоже чувственно. А вот именно дружбы не было, ни с тем ни с другим. Как знать, может, это тоже сыграло свою роль – то, что я не умела дружить?

Подруг я слишком глубоко в душу не пускала. Так, на краешек. Ну да, Дед был моим самым лучшим другом. Отец тоже, хотя и не в такой степени. Но это совсем другое. Для того, чтобы союз был счастливым, мужчина и женщина должны быть не только любовниками, но и друзьями. Банально, но верно.

Дружить с Громовым? Если надо будет поплакать или пожаловаться, как он сказал? Ну вряд ли это дружба. Вообще непонятно что. А кстати, ему-то это зачем надо?

Отмахнувшись от мыслей, тоже абсолютно ненужных, я достала из морозилки вареники с сулугуни, поставила на плиту кастрюлю и открыла в телефоне Госуслуги. Выбрала в календаре день, когда у нас точно не было ни репетиций, ни концертов, и заполнила форму. Это оказалось так просто – поставить точку в семилетней истории брака. Хотя, если подумать, ее поставила не я. Можно сколько угодно говорить себе, что в разрыве всегда виноваты оба, что я тоже не пряник, что могла еще что-то сделать, попытаться, но…

Нет, точку поставила не я. И все. И точка.

Впрочем, обрадовалась я рано – если, конечно, здесь подходит слово «обрадовалась». Получив уведомление, Антон должен был заполнить свою часть заявления, поставить электронную подпись и подтвердить выбранную дату. Я ждала сообщения с Госуслуг, а вместо этого дождалась звонка.

- Ира, а может, мы не будем торопиться? – то ли спросил, то ли попросил он убитым голосом.

Похоже, уведомление его удивило. Надеялся, что я не всерьез? Посижу одна, подуюсь и приму обратно?

- А какой смысл ждать? Антон, это не просто ссора, когда можно остыть, успокоиться и помириться. Неужели ты не понимаешь?

- Ты уже все решила? За нас обоих?

Это что, подумала я, глядя на закипающую в кастрюле воду, психическая атака? Матросы на зебрах? Или он действительно не понимает?

- Антон, за нас обоих решил ты. Когда трахал свою корову. Этот фарш обратно не провернешь. Заполни, пожалуйста, заявление. Если ты этого не сделаешь, я пойду в суд, и нас все равно разведут. Без твоего согласия. Через месяц, через три, через год – неважно.

- А если я скажу, что ничего не было? Ты ведь не видела.

- Антон, не разочаровывай меня окончательно, а? Имей уже мужество признаться. Да, я не видела, как ты ей вставлял, но ни малейшего сомнения, что это осталось за кадром. И, кстати, скажи честно, это ведь был не единственный эпизод? Я не имею в виду с ней, вообще?

Он молчал. Мужества таки не хватило, но и отрицать язык не поворачивался.

- Ясно, - я посолила воду и начала методично, один за другим, опускать в нее вареники. Этому меня тоже научил Дед: как топить их без брызг, чтобы не обжечь руки. – Заполни заявление, не усложняй.

Трубка пискнула, экран погас. Уведомление пришло в тот момент, когда я выкладывала готовые вареники на тарелку.

- Ну вот и хорошо, - сказала вслух, отрезала кусок сливочного масла, потом подумала, что много сыра не бывает, и натерла сверху «гауды».

Я вовсе не относилась к ведьмам, которые жрут и не толстеют. Чтобы держаться в сорок четвертом размере, приходилось выкраивать несколько часов в неделю для фитнеса и следить за тем, сколько и что ем. Но иногда разрешала себе читмил* - вот так, как сейчас. Тазик вареников, целую шоколадку или ведерко мороженого. По особым случаям и без угрызений совести.

Кино? Лоренцо, конечно, утешил бы, но сегодня мне нужно было совсем другое. Такое же приземленное, как пятнадцать штук вареников с сыром. Ни в коем случае не мелодрама. И не комедия. Что-нибудь кровавое. Например, старая добрая «Пятница, 13» - ужастик из детства. То, что доктор прописал!

Часть 2. Глава 15

ФЕЛИКС

- О чем задумался, детина? – дотянувшись через стол, Лика дернула меня за ухо.

- Тебе это не интересно.

- Почему ты так думаешь? – надулась она.

- Потому что ты никогда не слушаешь, если я пытаюсь рассказать о работе.

- Но я же не музыкант. Тебе тоже не слишком интересна моя работа. Скажешь, нет?

- Лика… - старательно облизав вилку, я положил ее на тарелку. – Без обид, неужели ты думаешь, что кому-то может быть интересна твоя работа? Если только коллеге из соседнего морга. Спасибо, очень вкусно. Я про ужин, если что.

Я не раз спрашивал себя, захотелось бы мне продолжить знакомство, если бы сразу узнал, чем она занимается. И приходил к выводу, что вряд ли. А ведь Ария намекала тогда, что Лика… странная. Сказала бы прямо: Фил, моя подружка патологоанатом. Конечно, и эта работа нужная-важная, но предполагает особый склад характера. С ней и правда было тяжело.

Когда-то давно Оля сказала интересную вещь. Люди подходят или не подходят друг другу, как скрипка и смычок. Сами по себе могут быть прекрасными, а вот не играется. Мне как-то подарили карбоновый Хофнер. Великолепный по весу, балансу, прыгучести, хоть какие спиккато и сотийе* играй. А звук мертвый. Так и отдал кому-то.

С Олей нам игралось прекрасно. Во всех смыслах. Мы и познакомились-то, когда на первом курсе консы готовили к концерту дуэт – «Гавот» Баха. Между нами, скучнейшая вещь, но у нас получилась какая-то лютая эротика. Не зря мой педагог Леонид Моисеевич говорил: «хороший смычок входит в струну, как горячий нож в масло». Так оно и было. А через полтора года у нас появилась Анюта. Ясное дело, мы этого не планировали, но… как известно, «все врут календари»**. Особо не переживали, пошли и расписались.

Родители, конечно, были в шоке, что Олины, что мои, зато бурно радовалась Аришка.

«Фил, - сказала она тогда, - прикинь, тебе будет тридцать пять, а дочке пятнадцать. Никто же не поверит, что дочь, будут говорить: ни фига ж себе Громов красотку молоденькую оторвал».

Сейчас мне как раз было тридцать пять, Анютка действительно выросла настоящей красавицей, но жила с Олей и ее мужем в Австрии. Виделись мы пару раз в год, хотя по скайпу общались постоянно.

Женщин после развода у меня было… не сказать чтобы много. Склонностью к полигамии я никогда не страдал. Но ни с кем не складывалось. Может, потому, что после Оли инстинктивно сторонился тех, с кем мог оказаться на одной волне. Ни одна из моих подруг не имела ни малейшего отношения ни к музыке, ни к искусству в целом. Музыкант – это не менее странная личность, чем патологоанатом. А уж если две странности такого масштаба сталкиваются, вряд ли может получиться что-то дельное.

С Ликой у нас произошел пресловутый coup de foudre – удар молнии. Мы познакомились два года назад на дне рождения Арии. Просто посмотрели друг на друга – и все. Ушли вместе и в тот же вечер оказались в постели. Крышу мне тогда снесло конкретно. И когда через неделю узнал, кто она по профессии, только плечами пожал. Ну бывает. Кому-то же надо этим заниматься. А вот когда страсть потихоньку начала спадать, все наши нестыковки и полезли.

У того, кто каждый божий день роется в мертвых кишках, особый взгляд на мир. Совсем не такой, как у человека, у которого с утра до ночи и даже во сне в голове играет музыка. Можно сколько угодно говорить, что для любви различия не помеха, но я не был уверен, что с Ликой у нас любовь. Ну вот не видел я себя рядом с нею в будущем – старичками на даче, в окружении внуков. С Олей – да, с Ликой – нет. А если не хочешь быть с женщиной весь остаток жизни, до последнего часа, какая же это любовь? Привязанность, секс – не более того.

Наверно, честнее было бы расстаться, не морочить друг другу голову. Но к этому я был не готов, и Лика наверняка тоже. Несмотря на все наши терки, иногда похожие на наждачку по коже. Что-то все-таки держало нас вместе. Мы встречались несколько раз в неделю по вечерам, проводили вдвоем выходные, ездили в отпуск. Когда я уезжал куда-то, скучал по ней. Но даже жить вместе не предлагал, не говоря уже о большем.

Сегодня Лика заявилась без договоренности. Это было вполне в ее манере. Коллега попросил поменяться дежурствами, освободился вечер, вызвала такси и только тогда позвонила сообщить, что едет.

- А если бы у меня были другие планы? – спросил я, когда она готовила ужин.

- Ну значит, поменяла бы маршрут, - пожала плечами Лика. – Подумаешь, проблема.

Иногда мне казалось, что у нее вообще нет проблем. Точнее, ничто в жизни она не воспринимает как проблему. Наверно, это нормально, когда каждый день полоскаешь руки в вечности. Все остальное кажется мелким и не стоящим расхода нервных клеток. Может, это и разумный подход, но меня сильно задела ее реакция, когда пришлось уйти из Александринки.

- Господи, Феликс, - сказала Лика со скучающей миной, - было бы из-за чего переживать. Какой смысл цепляться за место, где тебя не ценят? Найдешь что-нибудь получше. Жизнь слишком коротка, уж я-то знаю.

Да, она была права. Но я играл в этом оркестре восемь лет и вовсе не собирался никуда уходить. Мне там нравилось. Что бы я ни наплел Ирине про любовь к путешествиям.

А кстати, про Ирину…

Когда Лика ушла в душ, я открыл воцап и еще раз прослушал полонез. Действительно роскошная вещь, жаль, что не сыграем. Переслал Арии с припиской:

Глава 16

Если Лика оставалась ночевать, а у меня была ранняя репетиция, я обычно подвозил ее до работы – в морг Мариинской больницы на Литейном. Это стабильно означало, что день пройдет в миноре. Бетховен считал самой черной тональностью си-минор, и я был с ним согласен. Начать день с остановки у морга – это точно си-минор, до самого вечера.

Разумеется, все люди знают, что они смертны и что жизнь может закончиться в любой момент. Но никто не думает об этом на постоянку. Не зря древние римляне, а потом монахи-паулины настырно твердили друг другу: «memento mori»*. Потому что люди в массе живут так, будто не умрут никогда, а любое напоминание о смерти вызывает у них ментальную изжогу. Я не был исключением. Особенно после смерти отца. Но говорить об этом Лике точно не стоило.

Сегодня мы начинали рано – в девять, но я был в зале уже в половине девятого.

- О, Феликс! – обрадовался Володя Карташов, концертмейстер виолончельной группы, а по совместительству мой сосед по пюпитру. – Хорошо, что ты рано. Будь дружком, сходи на ксерокс.

Вообще-то это была его обязанность, но так уж вышло, что я оказался в группе на положении мальчика-побегайчика. Виолончелисты подобрались возрастные, за сорок, и я, тридцатипятилетний, был самым младшим, да еще и новичком. Рано или поздно Володю предстояло поставить на место, но пока момент не пришел.

- Сколько? – я взял у него стопку нотных листов.

- Девять домашних и пять репетиционных. Итого четырнадцать экземпляров каждой партитуры.

- Думаешь, успею? – засомневался я.

- Ну в перерыв закончишь.

Ага, а вот это уже была та наглость, которую точно стоило тормознуть. Тратить свой законный перерыв на то, чтобы сделать его работу, я не собирался. Но об этом решил сказать позже.

Общественный большой принтер стоял у нас в закутке коридора. Он умел печатать, копировать, сканировать и разве что не плясать вприсядку. Пользовали его в хвост и в гриву, наверно, поэтому он гудел громко и натужно, словно на последнем издыхании. Я еще и полпути не прошел, а уже знал, что придется стоять в очереди.

Принтер выплевывал лист за листом, а Ирина разбирала напечатанное по экземплярам. Рядом на столике лежала высокая стопка. Ну еще бы, на тридцать-то скрипок!

- Привет, - обернулась она. – А ты чего?

- Привет. Карташов попросил распечатать.

- Слушай, это его обязанность, не позволяй на себе кататься. Он так тебя еще и смычки на всех канифолить заставит.

- Не заставит.

- Ладно, - улыбнулась она, - у меня последняя. Давай тебе тоже напечатаю, а остальное уже сам. Сколько, четырнадцать?

- Да. Спасибо.

Ирина загружала листы, собирала напечатанное, а я смотрел на нее. Выглядела она не лучшим образом: бледная, под глазами синяки, морщины прорезались, как будто постарела лет на пять. Ничего удивительного. Я, когда разводился, вообще на зомби был похож. Представить, что остались бы с Олей в одном оркестре… Хотя мы в одном оркестре, кроме студенческого, и не играли.

Вспомнил, как увидел Ирину впервые. Было это полтора месяца назад, когда пришел на прослушивание. Собирался не без мандража. С одной стороны, на такие вот временные заместительные вакансии охотников мало, да и восемь лет в оркестре Александринки – это вам не жук на палочке. А с другой, как раз это обстоятельство в минус, потому что из подобных мест просто так не уходят. И справочки наверняка наведут.

Слушать меня должны были Марков и Карташов. Я уже настроился и хотел начать, но тут дверь открылась и вошла миловидная блондинка лет тридцати.

«Извините, - сказала она, усаживаясь рядом с Марковым, - задержалась немного».

«Это Ирина Николаевна Маркова, - представил ее Карташов, - первая скрипка».

Маркова, усмехнулся я про себя, все понятно.

У нас в оркестре первой скрипкой был дядька под шестьдесят. А тут девчонка. Ну ясно же почему. Везде бардак.

Так я думал ровно до первой репетиции. До ее соло.

«Ни фига себе!» - пробормотал я тогда.

Карташов, нашедший в моем лице свежие уши, в перерыв рассказал, что у Ирины диплом с отличием и победы на нескольких международных конкурсах.

«Тогда почему она в оркестре? – удивился я. – Почему не солистка?»

«Наверно, потому, что ей это нравится, - пожал плечами Карташов».

Мое раздражение и почти неприязнь, возникшие на прослушивании, как-то сами собой сменились на невольное уважение, а потом и симпатию. Держалась она со всеми ровно, дружелюбно, но без фамильярности. Здоровалась и почти ко всем обращалась на «вы», даже к тем, кого знала давно.

Рассадка в оркестре была немецкая, виолончели сидели не справа спереди, а слева, за первыми скрипками. Мне досталось пустующее место за первым пюпитром, рядом с Карташовым, между мною и Ириной было всего два человека. Я хорошо видел, как она играет, как светится при этом ее лицо, как бродит по губам улыбка. Мне нравилось на нее смотреть. Было ли в этом что-то чувственное? Может быть, но немного. Мне не приходилось напоминать себе о том, что она замужем, а у меня Лика. В этом не было необходимости.

Глава 17

- А что ты Лику не взял? – спросила Ария, когда мы вышли из дома. – Или ты ее как члена семьи не рассматриваешь?

- Во-первых, она дежурит, - я заглянул в приложение, чтобы выяснить, где застряло такси. Выпил всего полрюмки, но тут у меня было железное правило: ни капли за рулем. – Во-вторых, она отца не знала. А в-третьих, ты прекрасно знаешь Лику. Очень не хотелось, чтобы она ляпнула чего-нибудь лишнего из своего репертуара. Про бренность всего сущего.

- Фил, ты иногда бываешь таким душным, - Ария дернула меня за ухо. – Достаточно было одного из этих трех пунктов. Любого.

- Ариша, а по жопе?

В другое время это вылилось бы в веселую перебранку. Мы любили такие пикировки, но сейчас был неподходящий момент. И настроение совсем не то. Сегодня исполнилось три года со смерти отца. Утром мы втроем съездили на кладбище и в церковь, потом помянули у мамы дома. Больше никого не звали, никого и не было.

- Мама меня все больше беспокоит, правда, - вздохнула Ария. – Махнула на все рукой. Три года – пора бы уже понемногу выбираться. Я понимаю, но надо как-то жить.

- А может, мы как раз и не понимаем? Надо жить, да. Но у нее смысл жизни пропал. Отца нет, мы взрослые, у нас все свое. Если бы еще внуки были. Анька раз в год приезжает.

- Может быть, может быть…

Эта тема была больной и опасной. Ария, как и я, в студенческие годы ненадолго сходила замуж, с тех пор личная жизнь у нее не складывалась. Был постоянный партнер, по танцам и в постели, но абсолютно без перспектив. Рожать просто для себя она не хотела, а возраст уже подкатывал к критической отметке. Мы с ней были погодками, хотя в детстве нас принимали за близнецов.

В свидетельстве о рождении она значилась как Арина, но в четырнадцать лет, когда пришло время получать паспорт, заявила, что ненавидит это «деревенское» имя и хочет его поменять. После недельной истерики родители, которые должны были дать свое согласие, сдались. Так она стала Арией – в честь любимой рок-группы.

Из нас двоих бунтаркой была она. Я – тихим, беспроблемным ботаном с виолончелью. Как говорила Ария, конформистом. Хотя, скорее, рационалом по натуре. Пока она слушала метал и тусовалась с друзьями-готами, я с отличием окончил музыкалку и после девятого поступил в училище. Ария девять классов еле-еле дотянула и пошла на организатора культмассовых мероприятий в «Малый кулек» - областной колледж культуры. А потом и в «Большой кулек» - университет культуры и искусства. Там-то и увлеклась историческими бальными танцами, да так, что это стало ее профессией. Сейчас она вела танцевальную студию, даже две: для детей и взрослых.

Наконец подкатило такси. Арии надо было на занятия, мне домой. В выходные у нас репетиции бывали редко, зато по вечерам часто выпадали концерты. Вот и сегодня тоже – «домашний», в Доме музыки, но до него еще был вагон времени.

- Слушай, а может, нам маму куда-нибудь отправить развеяться? – в такси Ария продолжила начатый разговор. – Ну не знаю, в круиз какой-нибудь. По Волге. Или хотя бы на Валаам.

- Мы в прошлом году предлагали ей в Турцию поехать, она отказалась.

- Так то в Турцию. Она без отца никогда никуда не ездила. Привыкла, что он все проблемы решает. А круиз – какие проблемы? Дойти от каюты до ресторана и на экскурсии от теплохода не отстать. Справится.

- Хорошо, давай попробуем ее уговорить, - сдался я. – Если согласится, скинемся и подарим путевку на день рождения.

Дома я устроился на диване и включил какую-то музыкальную комедию, пытаясь привести себя в более подходящее для концерта настроение. Но мысли все равно крутились вокруг родителей.

Они познакомились, когда мама училась в консерватории. Отец окончил журфак и работал на телевидении корреспондентом. Делал в консе какой-то репортаж, там маму и увидел. Через год они поженились, еще через год родился я, потом Ария. Как говорила бабушка, мама «засиделась с детьми» и упустила возможность стать концертирующей пианисткой. Преподавала сначала в музыкальной школе, потом в училище. О погубленной карьере никогда не жалела, по крайней мере, вслух.

Нам повезло, мы выросли в дружной и любящей семье. Конечно, случалось всякое. Бывало, что родители ссорились, бывало, мы обижались на них, а они сердились на нас. Особенно сложно было, когда из Арии полезло ее неуправляемое бунтарство. Но общий язык всегда находили. А главное – я знал, что такое любовь в семье. Это было для меня образцом. Надеялся, что и у нас с Олей будет так же. Но… не вышло.

Три года назад отец переболел ковидом. Вроде, и не слишком тяжело, но чувствовал себя потом неважно. Жаловался на слабость, головокружения. Мама после долгих боев загнала его в поликлинику, однако врач отмахнулся: последствия ковида, пройдет. Потом начали появляться какие-то странные синяки по всему телу. Ему бы сдать самые простые анализы, а он все откладывал. Пока на работе не началось сильное кровотечение из носа. В больницу привезли без сознания. Диагноз стал шоком – острый миелоидный лейкоз, скоротечный рак крови. Через две недели его не стало.

Для мамы это был страшный удар. За тридцать три года они настолько срослись, что она не представляла себе жизни без него. На работе взяла отпуск и целыми днями сидела, глядя в одну точку. Нам с Арией приходилось по очереди быть с ней, едва ли не насильно заставлять вставать с постели, одеваться, мыться, есть. Только через два месяца она потихоньку начала выправляться, но до конца в себя так и не пришла.

Глава 18

Читка всегда была моей фишечкой. Над техникой и нюансами приходилось работать, это давалось тяжелее. А вот открыть любые ноты и сыграть так, словно уже раз в третий или пятый – запросто. В музыкалке, особенно в младших классах, часто филонил, когда задавали что-то на разбор. Работал дома над старым, а новое с нахальным видом играл с листа.

Уверенное чтение пошло мне в плюс, когда пришел в оркестр. И в Александринку, и сейчас. Умеешь читать – значит, быстро освоишь всю рабочую программу. Уже через две недели выпустили на концерт, а потом взяли и на гастроли. Но это не означало, что я полностью вошел в репертуар.

Вот и сейчас пришлось играть то, что толком еще не проработал. Нигде мимо нот не налажал, но краем глаза видел, что Карташов иногда морщился. Ну да, кое-что звучало сыровато.

- Феликс, тут поработай, - сказал он тихо после «Интродукции» Элгара. – Пока не вывозишь.

Это было справедливо, но все равно обидно. Я всегда был самолюбивым перфекционистом, если поскрести. Ария частенько надо мной посмеивалась, когда я долбил одно и то же по сто раз. А Лика просто удивлялась, хотя редко слушала мою игру. К классике она была абсолютно равнодушна. Если я плотно занимался, или не приезжала, или уходила в другую комнату и надевала наушники. А на концерте побывала ровно один раз, когда меня пригласили в сборник Филармонии. Это надо было понимать как великую жертву.

На второй бис мы играли «Маленькую ночную серенаду» Моцарта с соло Ирины. Марков показал, что это последний номер. Обычно ориентировались на интенсивность аплодисментов, но не больше трех. В этот раз аплодировали средне. Финальный поклон, и тут дирижер традиционно должен пожать руку первой скрипке. Точнее, поцеловать, потому что дама. Рутина – но я буквально почувствовал ее напряжение.

Тогда, в Гонконге, Карташов и Лабудинский загораживали ее, сейчас мы сидели немного под другим углом, и я видел ее лицо – в профиль. И упрямо приподнятый подбородок, и натянутую улыбку.

Интересно, привыкнет ли она, справится ли? Или все-таки не выдержит и уйдет? Наверно, ей было бы легче, если бы ушла. Но я поймал себя на том, что не хочу этого.

Когда в Гонконге мы садились в самолет, она была для меня практически чужим человеком. Малознакомым. Да, я сочувствовал ей, но, наверно, так сочувствовал бы и кому-то другому. А в ходе дорожного разговора, который начался как-то сам по себе, Ирина раскрылась с неожиданной стороны. С каким теплом она говорила о своем прадедушке. А о скрипке! Лоренцо – как живое существо. Ну да, для меня виолончель тоже была живой, и я с ней иногда разговаривал, но имени ей не придумал. А еще мы говорили о детстве. Наши детские воспоминания, хоть и не общие, но все равно где-то соприкасались, переплетались, и это было приятно.

- Феликс, не подкинешь до Восстания? – попросил Карташов, когда мы переодевались после концерта.

Крюк был небольшим, я согласился.

- Послушай, - сказал он, едва мы выехали на Невский. – Я понимаю, не мое дело, но… зря ты это.

- Что зря? – не понял я.

- Маркова. Она, конечно, женщина красивая, и Антоша с ней очень нехорошо обошелся. Только…

- Володя, без обид, но это точно не твое дело, - отрезал я.

Какая-то гаденькая часть меня хотела узнать, что это за «только», однако я не пошел у нее на поводу. А вот Володя уже реально бесил. Он был старше меня на шесть лет, но вел себя как мудрый дедушка, поучающий внука-несмышленыша. Ну да, формально мой непосредственный начальник и голос за меня отдал на прослушивании. Я не собирался с ним ругаться, однако границы стоило уже обозначить.

- Окей, заткнулся, - Карташов поднял руки с растопыренными пальцами. – Только одно скажу и все, молчу. Шепотки про вас уже пошли, а Марков Иру просто так не отпустит. Я его знаю пятнадцать лет, в один год в оркестр пришли, еще когда он флейтистом был. Как профессионал он прекрасен. Как человек… ну ты сам понимаешь. Плюс себе на уме и злопамятный, как слон. Просто дружеский совет, будь поосторожнее.

- Хорошо, я понял.

К счастью, развивать тему дальше Карташов не стал, да и ехать было недалеко. Но настроение испортилось капитально.

Значит, шепотки пошли. И почему я не удивлен?

Совет быть поосторожнее, с одной стороны, был вполне разумным. С другой, здорово раздражал. Нет, я не собирался заводить никаких отношений с Ириной. Не то что идти, даже лежать в эту сторону не собирался. Но только потому, что это было не нужно мне самому, а не потому что так посоветовал мудрый дядя Володя.

Дома обнаружилась Лика и адский венгерский гуляш. Она обожала острое, я – нет. Но ей, походу, не было до этого никакого дела. Наверно, впервые я пожалел, что дал ей ключи. Уже не раз она заявлялась вот так – сюрпризом. Хотя сейчас я точно предпочел бы побыть в одиночестве.

- Лика, - попросил, уже предчувствуя ссору, - пожалуйста, не обижайся, но давай ты будешь меня предупреждать?

- Вот так… - прямо ледяным холодом повеяло. – Думаешь сделать любимому мужчине приятное, а ему это нафиг не надо. У него все по плану, по расписанию, по предварительному соглашению. Ну извини.

Развернувшись, как солдат на плаце, она ушла в прихожую. Наверно, надо было пойти за ней, остановить, попросить прощения. Хотя, собственно, за что?

Глава 19

Я терпеть не мог опаздывать. И в этом, по мнению Арии, тоже была моя душность. Потому что она опаздывала всегда и везде. Не по наплевательству, а по полному отсутствию чувства времени. На работу, кстати, тоже, но там баг превратила в фичу. Танцоры переодевались и, чтобы не тратить время, без нее начинали разминку. Ну а я всегда выходил из дома заранее. Иногда так встревал в пробки, что еле-еле успевал. Но чаще приезжал раньше всех.

Вот и сейчас вошел в репетиционный зал, когда там еще никого не было, только альтистка Лена Вишневская, ответственная за нотный шкаф, раскладывала партитуры.

- Привет, - кивнула она и поставила пачку на пюпитр.

Сверху оказался все тот же злосчастный Элгар. Подстроив виолончель, я открыл ноты и начал проигрывать то место, которое никак мне не давалось. Почему-то с этим композитором у меня не складывалось. Романтик, легкий, воздушный, а из-под смычка ползла какая-то глина.

- Ты тут слишком давишь, поэтому четвертные передерживаешь. Звук получается смазанный, жирный.

Оборвав пассаж, я повернулся к двери. Ирина стояла на пороге, и, похоже, слушала уже давно. А я и не заметил.

- Давай вместе попробуем.

Подойдя к своему пюпитру, она достала скрипку, открыла ноты и быстро проиграла коварный кусок. Виолончельный пассаж в скрипичном исполнении звучал странно и непривычно, но я понял, что она имела в виду. Мы сыграли его вместе, сначала в унисон, потом каждый свою партию.

- Ириш, ты решила и мою группу себе под крыло взять? Привет.

- Привет, Володь, - улыбнулась она и положила скрипку в футляр. – Нет, мне и своей хватает. Просто показала кое-что. Универсальное.

- Спасибо, - спохватился я.

- Да не за что. Пойду кофейку перехвачу, пока время есть.

Ирина вышла, а Карташов посмотрел на меня выразительно. Мол, я тебя предупредил, но если не понял – что ж… вольному воля.

- Ну-ка сыграй.

Я проиграл пассаж, стараясь, чтобы четвертушки звучали максимально легко, и он кивнул:

- Вот, намного лучше. Элгар вообще коварный. Вроде, несложно, но такой… прямо на цыпочках надо играть, едва касаясь.

Наконец собрались все, началась репетиция – своим чередом. Что-то проигрывали по одному разу, что-то по два, по три. После перерыва добрались до новинки, которую уже разбирали в группах. Теперь первый раз предстояло сводить вместе. Это был знаменитый «Юпитер» - сорок первая симфония Моцарта, самое сложное его произведение. Именно по причине сложности ультра-си исполняли «Юпитера» нечасто, даже известные оркестры. То, что Марков замахнулся на него, само по себе было маркером амбициозности.

Шло тяжело. Останавливались, проигрывали куски отдельно по партиям, снова сводили. Марков злился, корчил рожи, нервно размахивал палочкой, а когда в начале третьей части первые скрипки вступили вразнобой, вдруг вызверился на Ирину:

- Ира, не спи, пожалуйста! О чем ты вообще думаешь? Или о ком?

- Чья бы корова мычала, - заметила она себе под нос, но в наступившей тишине услышали все. Наверно, даже ударники сзади.

- Мы будем здесь отношения выяснять? – сощурился Марков.

- Ну так ты же начал, не я, - спокойно ответила Ирина.

- Ты думаешь, если прима, значит, тебе все можно?

- Я думаю, Антон Валерьевич, что вы прекрасно знаете: я из оркестра не уйду. А значит, можно для собственного удовольствия отравлять мне жизнь. Чтобы не казалась медом. Например, вот такими вот придирками. Ну и на здоровье. Я просто не буду вас слушать. Если что-то по делу – да. А так… да хоть на клочки порвитесь.

Браво, Ира, браво!

Я не удержался и пару раз легонько стукнул смычком по пюпитру. У музыкантов, как и у водителей, есть свои тайные знаки.

- Сдурел? – прошипел Карташов. – Охота тебе нарываться?

Уловили, конечно, не все. Но те, кому надо, как раз заметили. Марков, например. И Ирина. Я видел, как она улыбнулась самым краешком губ. В мою сторону. А вот губы Маркова превратились в минус.

- Продолжим, - сказал он ледяным тоном. – Виолончели, будьте добры не отвлекаться.

Явно в мой огород. Ну и ладно.

Странным образом настроение вдруг подпрыгнуло. Играл и никак не мог спрятать ухмылку. Буквально у Маркова под самым носом.

Сегодня у нас был редкий день: утренняя репетиция в воскресенье, но зато без концерта вечером. Три часа общая и час в группе. В начале второго уже закончили – свободные полдня и вечер. Выйдя на улицу, потянулся за телефоном позвонить Лике, но вспомнил, что мы вроде как в ссоре. Или нет? С ней я никогда ни в чем не мог быть уверен. Может, все-таки набрать? Вчера вовсе не собирался с ней ругаться, хотя сюрприз с гуляшом и выбесил.

Подумал, подумал и написал:

«Не хотел тебя обидеть. Будет настроение – набери».

Отправил и поймал себя на том, что не слишком огорчусь, если настроения у нее вдруг не возникнет. По крайней мере, сегодня.

Ответ прилетел, когда я уже ехал домой:

«Я не в городе».

Глава 20

Прошло три дня, Лика плотно затихарилась. Обычно в двух случаях из трех на мировую шел я, независимо от того, кто был виноват в ссоре. Фактически и в этот раз сделал первый шаг, написав ей. Ну да, о прощении не умолял, но рассчитывал, что она позвонит, и мы поговорим. Однако после «я не в городе» так и повисла тишина. То ли настолько крепко обиделась, то ли ждала, что сделаю еще один подход. А я вдруг понял, что устал.

Разрыв? Нет. Пока нет. Но пауза – возможно. Если позвонит, помиримся. Если будет ждать моего следующего хода… Ну тогда пусть ждет.

Наверно, все это было мелко и не слишком красиво, но я правда устал. Все-таки профессия накладывает отпечаток. Вся эта циничная мрачность, специфические шутки вкупе с удивлением, что я их не понимаю... Посмотреть изредка черную комедию вроде «Битлджуса» - это одно, а вот жить в ней постоянно – нет, спасибо. Я понимал… нет, пытался понять, что это профессиональная деформация, защитная оболочка, необходимая в таком деле, но она шло вразрез с моими представлениями о смерти, требовавшей как минимум уважения.

После утренней репетиции я заехал к маме, пообедал у нее, вернулся домой и сел заниматься. Все новинки были сложными, а мне еще приходилось долбить весь репертуар оркестра. Все-таки в театральном другая специфика – в основном, как мы говорили, саундтреки. Оперы, балеты, музыка к драме. А еще надо было подшлифовать два номера для сборного концерта через неделю.

Разумеется, меня пригласили в сборник не потому, что я был так сказочно крут. Просто Женька Филиппов, занимавшийся организацией этих концертов, был моим давним знакомым. От него, кстати, я и узнал, что у «Виртуозов» открылась вакансия.

Для выступления я выбрал два сложных и редко исполняемых сольных произведения: аллегретто Альфредо Пиатти и сонату Золтана Кодая. Соната вообще была необычной, со скордатурой*, изменяющей тембр, с элементами фольклорной музыки. Звучать она должна была идеально, иначе не стоило и браться.

Я как раз сражался с одним сложным местом в конце, когда зазвонил телефон.

Ирина? Интересно!

- Феликс, добрый вечер. Удобно разговаривать?

Надо же! Я думал, это только моя фишка – морочиться, вовремя ли позвонил.

- Добрый вечер, Ира. Да, конечно.

- В сборнике двадцатого место осталось, меня позвали. Я помню, ты говорил, что будешь играть?

Говорил? А, да, точно, когда подвозил ее домой.

- Да, а что?

- А не хочешь одну вещь дуэтом? Что-нибудь простое, чтобы успели прогнать?

- Давай, - я удивился, конечно, но обрадовался. – Можно, например, Джардини взять. Хотя нет, это сложно. Сонату Равеля?

- Не, она длинная и нудная. Надо что-то короткое и веселенькое.

- Веселенькое? – задумался я. – С веселеньким опять будет проблемы авторские, потому что это все современное. Ладно, давай подумаем, а завтра после репы обсудим варианты.

- Хорошо, - согласилась Ирина. – Тогда до завтра.

Отложив Кодая, я начал шерстить нотные библиотеки. Не хотелось брать то, что когда-то играли с Олей. Вот вообще не хотелось никаких ассоциаций. Ощущения, надо сказать, были странные. Удивление – да. Азарт – наверно. И какой-то детский восторг, что ли? От мрачного настроения не осталось ни следа. Отобрал несколько вариантов, распечатал, сложил в файл. Снова занялся сонатой, но уже не шло. Так и лег спать – в ожидании завтрашнего дня.

Перед репетицией поговорить не успели: Ирина прибежала к самому началу и только в перерыве подошла ко мне со своей папкой. Кажется, ни она, ни я уже не думали о том, кто что об этом подумает. Пересмотрели все ноты, но так ничего и не выбрали.

- А что, если?.. – она замолчала с видом заговорщицы, а глаза блеснули как-то… опасно.

- Монти? – вдруг всплыло, само собой. – «Чардаш»?

- Господи, как ты догадался? – рассмеялась она. – А потянем? Непростая штучка. Давай попробуем. Только ноты где взять сейчас?

- У этого чертова принтера есть вай-фай. Найду и с телефона скину.

Затылок словно обожгло. Я обернулся резко и успел поймать такое же резкое движение Маркова, который уткнулся носом в нотный шкаф и сделал вид, будто что-то там разыскивает. Ирина вышла, а я разыскал с телефона ноты и отправился к принтеру. Шайтан-машина повредничала, но все-таки поймала файл и распечатала два экземпляра.

Да, это точно не жук на палочке. Ира-то справится, а вот я? Не хотелось бы ее подвести. Произведение известное, тут не спрятаться за «так было задумано». А еще…

А еще чардаш очень эротичный танец. И у Монти – в частности.

- Феликс, принтер запрещено использоваться в личных целях, - прошипел Марков, когда я вернулся в зал.

- Это не личные, Антон Валерьевич, - улыбнулся я сладко-ядовито. – Это для сборного концерта. Мы с Ириной будем дуэт играть.

Он не нашел что ответить, только стиснул челюсти и сощурился, превратив глаза в два минуса.

- Ты ему что, войну объявил? – поинтересовался вездесущий Карташов.

- Нет, - я пожал плечами. – Но… может быть.

После репетиции мы с Ириной нашли свободное помещение, сели, открыли ноты.

Глава 21

Три с половиной часа общей репетиции и еще три с Ирой – пока нас не попросили на выход. Это была чума!

Сначала не шло, ну никак.

- Слушай, - Ира села на подоконник, баюкая своего Лоренцо, как младенца, - что-то мы не то делаем.

- Ну да, - согласился я. – Потому что мы просто играем. А Монти нельзя просто играть. Он про секс.

- Не, про секс нам не надо. У нас не получится. А можно знаешь что? Как будто мы пришли в бар прибухнуть. И у нас такой диалог поддатых друганов, которые типа «ты меня уважаешь?»

- «И я тебя уважаю, - подхватил я. – Значит, мы оба с тобой уважаемые люди».

- Точно!

Черт, а я ведь сначала думал, что она скучная зануда. По сравнению с ней, скучный зануд – это я.

- Ну тогда погнали, друган Феля!

- Феля? – фыркнул я. – Блин, так меня еще никто не звал. Жуть какая!

- А как тебя дома зовут?

- Фил.

- О! – она скорчила забавную гримасу. – Фил, сурок из Панксатони?

- Типа того. Обожаю этот фильм*.

- И я! А ты вообще что пьешь? Бухло в смысле?

- Пиво. Или коньяк. А ты?

- А я вино. Полусладкое. В общем, чин-чин, сурок Фил!

Приподняв воображаемый бокал, Ира пристроила скрипку на плечо и посмотрела на меня самым настоящим пьяным взглядом. Без всякой там эротики. Просто весело-пьяным. Улыбнулась – так же пьяно! – и коснулась смычком струн. Не глядя в ноты, которые остались на пюпитре.

Ничего себе! Ну держись, Ирочка! Гулять так гулять, бухать так бухать!

И дело сдвинулось с мертвой точки!

Мы действительно были в баре. Два подгулявших собутыльника, на той стадии, когда весело и любишь весь окружающий мир. Когда хочется петь, танцевать и обнимать первого встречного. Но вместо этого мы играли. Она гуляла со скрипкой по комнате, чуть приплясывая, а я притоптывал ногой ритм.

- А говорила, что раньше не играла, - сказал я, когда мы уже шли в гардероб.

- Не играла, - Ира пожала плечами. – Ты про ноты? Так мне раза три проиграть, и запоминаю намертво.

- Круто! Завидую жесточайше. А еще круто, что ты это придумала. Про бар.

- Ну так это же чардаш. «Чарда» - корчма, трактир.

- Откуда ты знаешь?

- Дядя, у тебя что в школе по музлиту было? – она с презрением задрала нос.

- А дядя тогда был примерный ботан с виолончелькой, - отбрил я. - Пил кефир и не запоминал про трактиры… как некоторые.

- Вот же зараза!

- Слушай, а давай в бар? – неожиданно для себя предложил я. – Ну это… для практики. Чтобы закрепить пройденное.

- А давай, - так же неожиданно согласилась Ира. – Только туда, где еду дают, а не одно горючее. Есть хочу, как крокодил. Подожди, а машина как же?

- А пусть здесь ночует, никуда не денется.

- Не боишься вот так оставлять?

- У меня угонка на телефон выведена. Если что – придет сигнал. И на карте отследить можно.

- Ого! – Ира присвистнула. – Кучеряво.

- Подожди, я у Филиппова в кабинете виолончель оставлю. Все равно сегодня играть уже не буду.

На какое-то томное продолжение вечера я не рассчитывал. Ира верно сказала: у нас не про секс. Если и было немного чувственной подложки, то как приправа, а не как основное блюдо. Мне просто было с ней легко. Так легко, как еще ни с кем и никогда. Ну, может, только с Арией, но это все-таки не совсем то. Или совсем не то.

Женька еще не ушел, виолончель поставил в шкаф без вопросов. Только уточнил, буду ли я играть дуэт с Ирой и что именно.

- Я вас тогда последними запишу, - сказал, открывая файл. - Программки уже сверстали, но добавят, пока на печать не отправили. Только ты это, Феликс… ходи да оглядывайся.

- В смысле?

- Марков. Та еще жучка. Собака на сене.

- Угу, - буркнул я и поспешил распрощаться. Развивать тему не хотелось.

Мы дошли пешком до грузинского ресторанчика, куда Иру пытались не пустить с футляром.

- Это скрипка, - она открыла и показала. – А не кило взрывчатки.

- Сдайте в гардероб, - заупрямился охранник.

Я хотел вмешаться, но Ира жестом остановила меня. И не сказала, а пропела с улыбкой:

- Окей. Но семьсот тысяч евро, если что, будете платить вы. Нигде не написано, что в ресторан нельзя со скрипкой.

Парень впечатлился и пошел на компромисс: Лоренцо пропустил, а футляр все-таки пришлось оставить в гардеробе.

- Ну, за наше безнадежное предприятие, - предложил я тост, когда нам принесли вино и пиво.

- За предприятие, - кивнула Ира, - но не безнадежное. Фил, мы уже не на том уровне, чтобы сыграть плохо. Недостаточно хорошо – возможно, но плохо – точно нет. У меня слабоватый английский, и я время от времени хожу на курсы, чтобы держать его в тонусе. Когда в последний раз сдала на В1, преподавательница сказала: с этого уровня язык забыть уже невозможно. Подзабыть – можно, забыть – нет. Так и у нас с музыкой. Плохо сыграть мы уже не можем. Но постараемся сыграть хорошо.

Глава 22

Мы репетировали всю неделю, каждый день по несколько часов. Даже в выходной. По большому счету, острой нужды в этом не было. Наш уровень действительно позволял за несколько дней вытащить произведение с нуля до вполне приемлемого уровня. Но мы сошлись еще и в том, что оба были адовыми перфекционистами, поэтому «вполне приемлемый уровень» нас не устраивал. Шлифовали, полировали, как будто предстоял международный конкурс, а не рядовой концерт, причем даже не плановый или абонементный, а спонтанный. Такие собирали в пожарном порядке, чтобы заткнуть дыру в расписании, если что-то вдруг отменялось.

А еще нам просто нравилось играть вдвоем. Дуэт – такое дело, что идет далеко не со всеми. С кем я только не играл, начиная с первого класса музыкалки. Больше, конечно, с фортепиано, с мамой, но и других хватало. Разные люди, разные инструменты. С кем-то было легко, с кем-то – просто каторга. Лучше всех, конечно, с Олей. Но оказалось, что и с Ирой не хуже.

Нет, не так. Не лучше или хуже – по-другому. Хорошо, легко, но иначе. Она сама была совсем другой.

После репетиции мы шли куда-нибудь обедать или ужинать, смотря во сколько заканчивали. В компании Лоренцо, разумеется. Я поймал себя на том, что начал думать о нем в мужском роде: не «скрипка» - она, а он – Лоренцо. Как будто тоже подружился с ним. А потом произошло кое-что подтолкнувшее нас еще на один шажок ближе.

Мы болтали о чем-то музыкальном, когда у меня в телефоне пискнул видеозвонок. Ставить скайп в телефон я не стал, и Анюта, не достучавшись в комп, звонила по воцапу.

- Солнце, если тебе просто поболтать, то мне сейчас не совсем удобно. Давай из дома перезвоню через часик?

Она согласилась и отключилась, а Ира спросила:

- Это твоя?..

Тут она запнулась, и я ее понял, потому что сам затруднялся дать определение. Как вообще называть женщину, с которой встречаешься? Девушка? Подруга?

- Дочь.

- У тебя есть дочь? Большая?

- Шестнадцать будет.

- Ого! – Ира вытаращила глаза. - Во сколько же ты женился?

- В двадцать.

- А развелся?

- В двадцать восемь.

- И кто от кого ушел, если не секрет?

Странно, я очень не любил это обсуждать, и если кто-то пытался спрашивать, обычно обрывал с разной степенью резкости. Но Ире вдруг почему-то захотелось рассказать. Может, потому, что мы в какой-то степени были товарищами по несчастью?

- Жена от меня. Встретила другого. Вышла замуж, уехала с ним в Австрию.

- Вот как… - ее лицо стало словно армированным: резко проступили скулы и челюсти. – А дочь?

- С ними живет.

- Ну хоть не бросила.

Это прозвучало с такой горечью, что мне стало не по себе. Да еще и глаза подозрительно заблестели.

- Ир? – я осторожно коснулся ее руки.

- А, не обращай внимания, - она улыбнулась криво. – Маленький триггер. Столько лет прошло, а все равно коротит. Моя маменька тоже… встретила другого. И уехала с ним. В Канаду. Только я ей была не нужна, оставила с отцом. Да и хорошо, что так. Ладно, это просто минутка душевного стриптиза. Проехали. Лучше расскажи про дочку. Как ее зовут?

- Аня.

Я открыл в телефоне фотографию, показал Ире.

- Красивая, - и эта улыбка уже была не кривой, а вполне искренней. – На тебя похожа.

Я рассказывал про Аньку – что она тоже играет на скрипке, собирается учиться в Королевской Академии музыки в Лондоне. И что на прошлый день рождения я подарил ей щенка бассета, о котором она мечтала.

- Назвала его Филиппом. Тоже Фил, так что мы с ним тезки.

- Скучаешь?

- Конечно, - вздохнул я. – Раньше ездил к ней два-три раза в год, и они приезжали. Сейчас все стало сложно. Больше по скайпу.

- Да, жаль, конечно. Только и остается надеяться, что со временем наладится.

- Может быть. Но как раньше уже не будет.

- В каком смысле? – уточнила Ира.

- Да во всех. Мир изменился, люди изменились. Все изменилось.

- Это да.

Мы перескочили на эту тему, и далеко не сразу я спохватился, что обещал Анюте перезвонить через час, а до дома еще надо было добраться.

Что касается общих репетиций, Марков меня демонстративно игнорировал. Я прекрасно понимал, что как член этого коллектива подписал себе смертный приговор. В тот же день, когда виолончелистка, на место которой меня взяли, вернется из декрета, я пойду на выход. Даже если буду играть как бог. А может, найдется какой-нибудь повод, чтобы выставить меня и пораньше.

Так уж совпало, что сборник наш проходил в одно время с репетицией. И Марков накануне не упустил удовольствия попинать нас. По поводу нарушений трудовой дисциплины. Ира только плечами пожала, а я уже открыл рот, чтобы послать его… к организаторам концерта, но Карташов дернул за рукав.

Вот тут он оказался прав, и рот я оперативно захлопнул. Потому что это была чистейшей воды провокация, на которую я почти повелся. В итоге наше молчание разозлило Маркова так, что он весь пошел пятнами и выкатился, ни с кем не попрощавшись.