Развод. Испеку себе любовь

1. День, когда всё кончилось

08:17. Москва, зал № 14 МФЦ "Северное Тушино".

Алёна Молчанова стояла у окошка "Регистрация актов гражданского состояния" и смотрела, как клерк штампует страницы. Каждый удар круглой печати звучал как выстрел.

— Расторгнуто, — произнесла женщина и протянула два синих свидетельства.

— Спасибо, — выдохнул Илья, не глядя на неё. Он сразу спрятал документ в папку, будто боялся, что бумага загорится в его руках.

Аля не ответила. Она ждала, что сердце разорвётся, но в груди было только пусто. Как будто уже вытащили все, что только можно было, а вместо всех чувств оставили на прощание опилки. Грудная клетка целая, а сердца в ней будто бы нет, руки и ноги будто ватные.

“Конец. 12 лет брака. 4 года совместной ипотеки. 1 ребёнок. 0 совместных планов”, — Аля подумала, что не может озвучить новую реальность — пока о ней было страшно даже думать. Впрочем, с таким самочувствием возможно уже пора задумываться о госпитализации.

Замечательно! До декрета — глава отдела стратегического брендинга: были и запуски продуктов, и крупные сделки, международные конференции. После рождения Сонечки "гибридный" формат — 3 дня в офисе, 2 — из дома — это если на бумажке. А в жизни — коллеги уходят в стартапы, подписывают контракты, строят карьеру, а она застряла между стиральной машинкой и созвонами в Zoom-е. Илья настаивал: "Сиди полностью удалённо, семья важнее". И ведь она согласилась! Муж обещал ей тепло и поддержку, а подарил болото. Около двух месяцев назад HR-директор дала понять: "Если ты не вернёшься в офис на полный день, мы будем вынуждены перевести тебя на позицию младшего менеджера". И это после стольких лет работы в компании!

Аля ушла по “собственному” — с мизерным выходным пособием и ощущением, что “взросление” прошло мимо. У нее просто не было выбора — она не сможет никуда устроиться с таким карьерным ростом. А Илья не дал забыть ей про утерю ежемесячного оклада, и что теперь и в быту, и по вкладу в семью ему она не ровня.

Тем временем женщина уже приглашала следующую пару. Молодые, смеющиеся, в белых кроссовках. Они подавали заявление на регистрацию. Алёна вдруг вспомнила себя двенадцать лет назад — тоже в белых кедах, только в ЗАГСе на Краснопресненской. Илья тогда держал её за руку так крепко, что побелели костяшки. Она улыбалась ему самой шикорой, почти наивной, улыбкой. Тогда все было так легко!

— Пошли, — сказал он сейчас же, как будто боялся, что она застрянет у стола навсегда.

— Подожди, — пробормотала Аля и направилась к туалету. Не потому что хотела плакать. Просто нужно побыть одной, без ощущения недовольного дыхания над ухом и прожигающего взгляда. Почему-то сейчас рядом с Ильей Аля чувтсвовала себя маленькой, но и этого будто было мало — ей хотелось сжаться еще сильнее и сесть где-то в укромном уголке, обхватив коленки руками.

В зеркало смотреть было не нужно — знала, что увидит там отнюдь не Мерлин Монро.

“Черт, нужно не забыть записаться на окрашивание. И записать Сонечку к стоматологу…”, - Аля плеснула себе в лицо ледяной воды, несколько капель побежало под закатанные рукава голубой рубашки и девушка поморщилась. Она сделала глубокий вдох и направилась к лифту.

В лифте Аня оказалась с Ильей наедине. Кнопка "9" горела злобным оранжевым. Аля взглянула на часы — 08:29. Двери захлопнулись, и лифт тронулся, но через пару секунд кабину резко дернуло. Лампочка заморгала, но свет не отключился.

Илья нажал "Открыть дверь". Ничего.

— Видимо, завис, — мужчина нажал на кнопку вызова диспетчера, но ответили ему лишь на третий раз. — Диспетчер уже в курсе. 20–30 минут и нас с тобой вызволят.

Аля опустилась на пол, спиной к стене. Коробка с кухонными весами лежала рядом — практически единственное, что она забрала из квартиры, кроме пары шмоток, документов и детских вещей. Всё остальное продано, подарено или брошено.

— Ты всё равно вернёшься, — негромко сказал Илья.

— Не надо. — Аля достала телефон. Нет сети. Ну разумеется!

— Я купил дом. В Сосновске. Ваш, родительский. — Он произнёс это таким тоном, будто сообщил о покупке нового чайника. Алю затрясло.

— Какого чёрта? —впервые за день она подняла голос. — Что за бред ты несешь? Мама никогда не продала бы тебе наш дом, зачем ей это?

— Чтобы ты вернулась. Там всё как раньше. Мама тебя ждёт. И Соня будет рада, она обожает играть в саду, где выросла ее мама.

Аля закрыла глаза. Дом. Её дом. Где она училась кататься на велосипеде, где мама варила варенье из вишни, где папа сажал деревья. Где она поцеловалась с Ильей впервые — на крыльце, под дождём, в 18 лет.

— Ты не имеешь права.

— У меня есть документы. Торги были открытые. Ты же не хотела возвращаться — я решил за нас.

— За нас? — она усмехнулась. — Ты 12 лет решал все за нас. Все, поезд ушел. А теперь ты хочешь указать, где мне жить?

Он опустился напротив. Лицо было тем же, что и двенадцать лет назад, только без улыбки.

— Я не умею быть один. Ты же знаешь.

— И поэтому ты купил моё детство?

— Я купил нам второй шанс. Три месяца. Ты выкупаешь дом — и мы...

— Мы что? — Аля подняла бровь. — Снова семья?

— Снова что-то. Я не знаю. Но не это, — он кивнул на свидетельство о разводе, лежащее у неё на коленях.

Лифт дрогнул и тронулся. Аля поднялась, отряхнула колени. Часы показывали 09:01.

— Три месяца, — сказала она. — Потом я выкупаю дом. И ты исчезнешь из моей жизни навсегда.

— Договорились, — кивнул он. Но в голосе был подвох: он всё ещё верил, что она передумает.

______

Холодный апрельский ветер. Аля включила телефон. Появилась сеть — и сразу звонок:

— Молчанова Алёна Игоревна? Меня зовут Никольский Геннадий Ильич, я из нотариальной конторы города Сосновска. Вам нужно подписать документы о переоформлении наследства. К сожалению, ваш дом был продан с торгов...

Она перебила:

2. За два месяца до…

Снег за окном кружился большими, ленивыми хлопьями, застилая серый московский пейзаж мягким белым одеялом. В их просторной кухне пахло корицей, мандаринами и ёлкой, которую уже давненько нужно было разобрать и убрать в кладовку. Аля, закутавшись в огромный кашемировый плед, допивала третью чашку кофе, пытаясь закончить отчёт. Сонечка, сидя на полу, с упоением собирала замок из конструктора, нашептывая сказочные диалоги его обитателям.

Але казалось, что дома слишком тихо. Она поймала себя на мысли, что прислушивается к знакомому звуку — щелчку ключа в замке, шагам в прихожей, голосу, который спросит: "Кто дома?". Но было только тиканье часов и бормотание дочери.

Илья работал. Он всегда работал. Даже дома его физическое присутствие часто было лишь иллюзией. Он сидел с ноутбуком в кабинете, его взгляд был прикован к экрану, его мысли — к графикам, сделкам, цифрам. Их квартира, когда-то наполненная смехом и спорами до хрипоты, превратилась в бесшумный, идеально отлаженный механизм, где каждый занимал свою ячейку.

Дверь в кухню скрипнула. Вошёл Илья. Не в пиджаке и с галстуком, как обычно после офиса, а в мягком домашнем свитере. Он выглядел уставшим, но на его лице была редкая в последнее время улыбка.

— Сонь, а что это у тебя? — он опустился на корточки рядом с дочерью.

— Это замок, папа! Принцесса в башне живёт.

— Надо её спасать?

— Не-а. Она там счастливая. У неё много платьев и ручной дракон!

Илья рассмеялся, и Аля почувствовала, как что-то ёкает внутри. Этот смех, такой же, как в самом начале, когда они были просто Алей и Ильёй — двумя студентами, влюблёнными в жизнь и друг в друга.

Он подошёл к ней, обнял сзади, прижавшись подбородком к её макушке.

— Как ты?

— Устала, — честно выдохнула она, закрывая ноутбук. — Сонечка капризничала весь день — снова была температура, она ничего не ела и не хотела спать.

— Ты слишком много берёшь на себя. У тебя же удаленка, могла бы отдохнуть.

— Удаленка — это значит работать с ноутбуком на коленях, пока ребёнок на больничном наконец заснёт. Первоклашки очень много болеют, — усмехнулась она без радости.

Он замолчал. Его руки всё ещё лежали на её плечах, но напряжение в них было ощутимо. Он ненавидел, когда она жаловалась. В его картине мира он был добытчиком, строителем их общего будущего, а её роль была — создавать уют, быть мягкой, принимать.

— Я всё для нас делаю, Алёна, — тихо сказал он, и в его голосе прозвучала знакомая нота упрёка. — Ипотека, машина, няня для Сони, чтобы ты могла работать. Я тащу этот воз один.

"А я что? Я сижу без дела? — кричал внутри неё голос. — Да и когда последний раз эта няня была! Сонечка, кажется, еще в сад не ходила”. Но она промолчала. Споры последних месяцев были похожи на хождение по кругу. Они не слышали друг друга, а оборонялись.

— Я знаю, — прошептала она вместо этого. — Просто тяжело.

Он вздохнул и отошёл к окну, глядя на падающий снег.

— Слушай, насчёт Сосновска... Твоя мама опять звонила. С документами там полный бардак, нужно разбираться.

— Я съезжу на выходных, — сказала Аля.

— Не надо. Я всё улажу. У меня там связи в администрации. Ты лучше с Соней побудь. Или отдохни наконец.

В его словах снова сквозила та самая, ставшая уже привычной, опека, которая душила сильнее упрёков. Он "улаживал". Всегда. Её карьеру — "сиди дома, семья важнее", её отношения с матерью, её прошлое. Он методично отрезал её от всех проблем, превращая в вечную девочку, сидящую в золотой клетке.

— Илья, я могу сама...

— Я знаю, что можешь, — резко оборвал он. — Но не должна. Мы — семья. Мы — команда. Доверься мне.

Он повернулся, и его лицо снова стало мягким. Он подошёл, взял её за подбородок.

— Всё будет хорошо. Я обещаю. Мы справимся.

Он поцеловал её в лоб, прямо как Соню — нежно и покровительственно. И в этот момент Аля с абсолютной ясностью поняла: он не видит в ней равную. Он видит ещё одного ребёнка, которого нужно направлять, оберегать и контролировать. Её успехи, её амбиции, её усталость — всё это было милой блажью, детскими капризами на фоне его “взрослой”, настоящей жизни.

Он отошёл к Соне, снова погрузившись в игру. Аля смотрела на них — на красивого, уверенного мужчину и их прекрасную дочь, на то как Соня увлеченно показывает папе свой придуманный мир, а в её пшеничных волосах отражаются огоньки гирлянды. Такая идеальная картинка — та самая, о которой она мечтала.

Почему же сейчас, глядя на это, она чувствовала себя такой одинокой? Почему её сердце сжимается не от любви, а от леденящего предчувствия, что этот красивый, заснеженный мир вот-вот растает, обнажив голую, промёрзшую землю?

Она встала и подошла к окну. Снег всё кружился, беззвучно и безнадёжно. Он падал на землю, чтобы к утру превратиться в серую, неприглядную слякоть.

“Возможно, это конец?”, — подумала она тогда, впервые позволив себе это страшное слово. Ещё не конец любви, не конец семьи. Но конец веры в то, что они могут быть счастливы так, как когда-то, в старом доме в Сосновске, под проливным дождём, целуясь на крыльце еще совсем юными.

Тогда они были настоящей командой. А сейчас для Илья она была просто ещё одним его проектом. И, судя по всему, самым неудачным.

3. Домой

Аля не помнила, как доехала до Викиной квартиры. Она только чувствовала запах свежего хлеба, который встретил её на лестничной клетке. Вика открыла дверь в муке по локоть.

— Ты вовремя! Я как раз тесто ставлю. Новый челленж снимаю!

Квартира превратилась в мини-пекарню: на столе — тазик с опарой, на полу — мешок с мукой, в раковине — очередь из посуды в два ровных ряда. На холодильник магнитом из Турции прикреплен лист: "Контент-план".

— Смотри, — Вика вытерла руки о фартук. — У меня 180 тысяч на депозите. Это не два миллиона, но хватит, чтобы начать. Остальное — на тебе.

Аля села на табурет, обхватив коробку с кухонными весами.

— Я не умею в бизнес. Я умею делать презентации и писать стратегии.

— Так пиши, дорогая, пиши! Что ты умеешь делать лучше всего? Нужно придумать, как сделать на этом деньги!

— Лучше всего? Руководить проектом, но за такие сроки мы не откроем свою студию… У меня и хобби-то нет, всегда на них времени не хватало. Пожалуй, только готовить любила, но кому это нужно? — Аля чихнула и почесала нос. Слишком много муки на такую маленькую кухню.

— Ха, вот тебе и идея! — Вика громко хлопнула в ладоши.

— Хлеб? Не-ет, последний раз я пекла, когда Соне нужно было на ярмарку в садик. Года три прошло уже!

— Зато помнишь, как твои булочки с розмарином разлетались за час? Вот и всё, что нам нужно знать. А я умею снимать сторис. У меня 200 тысяч подписчиков, которые голодают по нормальному хлебу!

— Прямо-таки голодают!

— Вот, смотри! — и Вика протягивает ей телефон. Аля берет его, и с недоверием начинает листать профиль подруги. Под вчерашним постом, в котором девушка делится рецептом яблочного пирога, очень много комментариев просят Вику испечь домашних хлеб. Чем больше девушка листает, тем меньше она уверена в реальности происходящего и в адекватности комментаторов.

Але всегда казалось, что домашний хлеб — это, безусловно, очень вкусно, но редко какая хозяйка будет печь его на регулярной основе. Слишком трудозатратно, к тому же, нужно оттачивать свою технологию и приноровиться к духовке. Однако Вику просит снять и выложить рецепт уже не один десяток людей. Аля отрывается от телефона и непонимающе смотрит на подругу.

— Это все зарубежные тренды, — улыбаясь, сообщает та. Девушка очень энергично встает со стула и тянется к шкафчику, ища на полке пакетики с растворимым кофе. — Они там помешались на новых модных блоггерах, традвайф.

— Это ты на каком языке сейчас со мной говоришь?

— Ой, ну, это “традиционные жены”. Они новые королевы социальных сетей: все готовят сами с нуля. Особенно круто, если там еще и хозяйство свое есть, коровки там, яйца домашние, — сказала Вика, разливая воду в кружки. Она протянула одну из них Але.

— Нет уж, спасибо. Я уже попробовала роль традиционной жены. И посмотри, куда меня это привело.

— А кто сказал что традиции это плохо? Ничего не плохо, просто у тебя вот такой опыт. А ведь даже горький опыт можно монетизировать.

Аля хлебнула из кружки. Аромат кофе “три-в-одном” напоминал ей о студенчестве и их жизни в общаге. Они с Викой иногда пили его, хотя давно уже заработали и на кофемашину, и на зерна. Да и на капсулы, на худой конец. Им просто нравилась особая магия этого напитка. Один глоток и ты переносишься в мир, где так мало забот и так много надежд.

— И что ты предлагаешь? Продавать людям образ идеальной жены?

— Не-а, я предлагаю продавать хлеб! А с образом разберайся ты. Сама сказала, что стратегии — это по твоей части.

Аля почувствовала, как начала согреваться. Это все давняя традиция пить растворимый кофе, когда внутри слишком много эмоций. Аля улыбнулась подруге и поблагодарила её за идею.

— Мне пора, мама будет волноваться.

— Обещай подумать над моей идеей.

— Обещаю!

Аля надевает кеды и спешит на остановку, чтобы доехать до автовокзала. Не хочется думать ни о чем, нужна передышка перед серьезным разговором с мамой. Хочется увидеть и обнять дочку, но Сонечка проведет ближайшую неделю в Москве с Ильёй — "пока мама устроится". Теперь это "устроится" звучало как насмешка. Илья великодушно дал ей пожить в их квартире месяц перед официальным разводом. Сосновск — место, где она родилась и откуда сбежала после университета, сломя голову, в столичную жизнь. Теперь она возвращалась с — как иронично — коробкой кухонных весов: чемодан и пару сумок с детскими вещами она уже отправила курьером прямо домой к маме. За потоком беспорядочных мыслей Аля не заметила, как уснула.

Она проспала всю дорогу. Автобус Москва-Сосновск прибыл с опозданием в три часа. Аля вышла на пустынную площадку автовокзала, потягиваясь и вдыхая знакомый, густой от угольной пыли и цветущей липы воздух. Телефон разрывался от пропущенных: 37 звонков от мамы. Аля вздохнула и набрала номер.

— Алечка! Родная! Где ты? Я уже вся извелась! — голос Маргариты Вениаминовны звенел от беспокойства, и Аля на мгновение снова почувствовала себя шестнадцатилетней девочкой, которая загулялась.

— Мам, всё хорошо. Автобус задержался. Я уже в городе, на автовокзале.

— Стоь на месте! Никуда не уходи! Я… ну, в общем, сюрприз будет!

Аля нахмурилась. “Сюрприз” в исполнении матери редко бывал приятным. Она присела на скамейку, уставшую от времени и непогоды, и огляделась. Сосновск не сильно изменился: та же облезлая реклама местного пивзавода, те же разбитые дороги, но кое-где, словно заплатки на старой одежде, красовались яркие баннеры: "Инвестируй в Сосновск!", "Территория роста!". Какая ирония. Она, успешный столичный бренд-менеджер, возвращалась не инвестором, а банкротом — эмоциональным и финансовым.

С визгом тормозов рядом припарковалась знакомая "Лада" цвета "мокрый асфальт". Из машины вышла Маргарита Вениаминовна, закутанная в пуховый платок, несмотря на апрель, и с сияющей улыбкой. В руках она держала большой, еще теплый пирог, от которого шел соблазнительный пар.

— Доченька! Наконец-то! — мама обняла её так крепко, что у Али перехватило дыхание. — Я так волновалась! Бери, бери пирог, только из духовки. Твой любимый, с вишней. Илья сказал, что ты сегодня приедешь, я сразу же замесила тесто.

4. Ночь, когда всё началось

Первая ночь в Сосновске оказалась совсем не тихой и точно не спокойной. Аля никак не могла заснуть, прокручивая в голове мысли о своем новом положении. Через несколько часо голова стала такой тяжелой, будто свинцом налитой, а сон все не шел. И вот оно — утро. Оно пришло вместе с запахом свежего воздуха и горьким осадком на душе. Аля провела ночь на летней кухне, не в силах заставить себя пойти в мамину хрущёвку. Вчера она затопила печь, чтобы проверить на пригодность и теперь наконец задремала, прислонившись к тёплой стене печи, но просыпаясь от каждого шороха в саду. Ей казалось, что вот-вот скрипнет калитка и появится он. Хозяин.

Как только первые лучи солнца позолотили резные наличники родного дома, она подошла к парадной двери. Новый замок, блестящий и чужой, холодно смотрел на неё. Она потрогала его пальцами, словно проверяя, не мираж ли это. Нет, железо было настоящим, неподкупным.

— И чего ты ждала? Что он оставит тебе ключ под ковриком? — прошептала она себе сама, чувствуя, как подступают глупые, беспомощные слёзы.

В кармане зазвонил телефон — это была мама.

— Алечка, ты где? Я тебе завтрак приготовила! Иди скорее, остынет!

— Сейчас, мам, — голос её сорвался. Она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. — Я у дома.

Через несколько минут мама, уже без пирога, но с тем же сияющим лицом, подошла к ней.

— Что ты тут как привязанная? Пойдем со сной, позавтракаем. Я тебе расскажу, какой Илья молодец! Вчера в обед приезжал, счетчики проверил, заявление на субсидию мне помог написать. Говорит, чтобы ты не волновалась, он всё уладит.

Аля резко повернулась к матери:
— Мам, ты вообще понимаешь, что происходит? Он не "улаживает"! Он купил наш дом! Папин дом, бабушкин! У нас с тобой над головой может не остаться крыши, а ты восхищаешься, какой он молодец!

Маргарита отшатнулась, как от удара. Сияние в её глазах погасло, сменившись растерянностью и обидой.

— А что я должна делать? Рвать на себе волосы? Он всё делает по закону! К тому же мою квартирку никто забирать не собирается. А ты приехала и сразу скандал устраиваешь! Лучше бы подумала, как семью сохранить, а не по сараям ночевать!

Этот упрёк прозвучал как пощёчина. Аля сжала кулаки.

— Какую семью? Мы развелись! Вчера! Ты держала в руках мое свидетельство о разводе! Какая ещё семья?!

— Бумажки! — махнула рукой Маргарита. — Люди мирятся! Он же тебя любит, я вижу! И для Сонечки лучше, когда папа с мамой вместе.

Аля поняла, что продолжать этот разговор бесполезно. Мама жила в параллельной реальности, где развод — это небольшая ссора, а покупка дома с торгов — проявление заботы. Она молча развернулась и пошла прочь, оставив мать одну у дверей с новым замком.

Ей нужно было увидеть всё своими глазами. Убедиться. Она обошла дом кругом, заглядывая в каждое окно. Гостиная с бабушкиным сервантом. Её комната с цветочными обоями, которые она клеила с отцом. Кухня, где пахло вишнёвым вареньем. Всё было на месте, но за стеклом, будто экспонаты в музее, куда у неё не было билета.

Угол дома, выходящий на глухую стену сарая, был заросшим диким виноградом. Здесь, в самой гуще зелени, она заметила едва заметную царапину на старом, отслоившемся сайдинге. Сердце её ёкнуло. Она провела пальцами по шероховатой поверхности. Это была её отметка. Высота семилетней Али, которую папа померил здесь же, поставив на табуретку. Рядом была его рука, обведённая карандашом. “Вырастешь — догонишь", — смеялся он.

И тут её взгляд упал на свежую, аккуратную табличку, привинченную чуть ниже. Она была сделана из пластика, с логотипом риелторской конторы. "Объект культурного наследия. Требует реставрации. Не подлежит сносу. Собственник: Молчанов И. А."

Аля почувствовала, как ей стало трудно дышать. Илья не просто купил дом, он тут же оформил его как потенциальный объект культурного наследия. Хитро и дальновидно — теперь снести или кардинально перестроить дом было практически невозможно. Он намертво законсервировал её прошлое, превратив его в свою инвестицию. В трофей.

Алю затрясло от ярости. Она вытащила телефон и с трудом набрала его номер. Тот ответил сразу, будто ждал её звонка.

— Алёна? — его голос был спокоен.

— Что ты сделал? — прошипела она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. — Эта табличка... "Объект культурного наследия"? Это что, шутка?

— Это страховка, — невозмутимо ответил Илья. — Чтобы никто, включая тебя, не мог испортить то, что было для нас важно. Дом останется таким, каким мы его помним.

— Мы? — она задохнулась от возмущения. — Какое ты имеешь право говорить "мы"? Ты выставил наши воспоминания на торги, как лот!

— Я дал нам шанс их сохранить, — парировал он. — Три месяца, Аля. Ты выкупаешь дом — и табличку можно будет снять.

— А если я не успею? — спросила она, уже зная ответ.

— Тогда я начну реставрацию. Медленную и бережную. Сделаю здесь всё, как ты всегда мечтала. Дом будет идеальным. Но он будет моим. А ты сможешь приходить в гости. С Соней.

В его голосе не было злорадства. Была холодная, неумолимая уверенность. Он не угрожал. Он констатировал факт. И от этого было ещё страшнее.

— Я ненавижу тебя, — выдохнула она, и это была чистая правда.

— Это пройдёт, — так же спокойно ответил он. — Когда ты поймёшь, что я был прав. Когда вернёшься.

Он положил трубку. Аля опустилась на землю, под грузом дикого винограда. Она сидела спиной к стене своего детства, а перед ней на траве лежал телефон с таймером, который она забыла выключить с прошлого вечера.

89 дней 6 часов 43 минуты.

Она подняла глаза на табличку. "Собственник: Молчанов И. А."
Он был прав: это была война. Война за стены, за память, за право называть это место своим домом. И первое сражение она только что проиграла.

Но отступать было некуда: позади — только пропасть поражения и жизнь в тени бывшего мужа. Она встала, отряхнула руки о джинсы и твёрдо ступила в сторону летней кухни. К печи. К муке. К единственному оружию, которое у неё пока было.

5. Первые попытки

Хорошо все-таки на природе! Поют птицы, соседская ребятня носиться по улицам и заливисто смеется. Но главный звук — это настойчивое, почти злое шипение ледяной воды из-под крана во дворе. Аля мыла тазы. Два больших эмалированных таза, которые нашла в том же сарае, пахнувшие пылью и прошлым веком.

Идея, родившаяся так внезапно, за несколько часов превратилась в абсурдный, но неотвратимый план. План, который сейчас упирался в необходимость вымыть посуду, чтобы было в чем замешивать тесто.

Аля стояла на летней кухне — небольшом, покосившемся срубе под отдельной крышей в глубине участка. Здесь не было электричества, только запах сухих дров, глины и сладковатый дух прошлогодних яблок, разложенных на полках для хранения. И в центре всего этого — она. Большая, беленая глиняная печь, которую её дедушка сложил своими руками ещё при Хрущёве. Рядом валялась охапка хвороста и берёзовых полешек. Хоть здесь ей повезло.

— Ну что, красавица, пора просыпаться, — прошептала Аля, засовывая в топку смятый комок газеты и щепочки. Она уже провела полчаса, изучая агрегат: красавица-печка повидала на своём веку больше пирогов, чем вся московская кондитерская, куда она водила Сонечку по выходным.

Из сумки на ящике с инструментами она достала телефон. Вика, верная своему слову, засыпала сообщениями:

"Присылай локацию!"

"Я уже упаковала свет, жду сигнала!"

"А что печём? У меня подписчики голосуют за чиабатту!"

Аля усмехнулась. Чиабатта. В её положении это звучало как шутка из другой жизни. Она ответила коротко: "Простой деревенский хлеб. Мука, вода, соль, закваска. Как у бабушки".

"Идеально! #настоящийвкус #ностальгия", — ответ пришел почти мгновенно.

Закваски, конечно, не было. Пришлось импровизировать. В ход пошли остатки дрожжей, найденные в квартире у мамы, и щепотка сахара. Аля поставила опару в дочиста вымытый тазик, накрыла её чистым, хоть и выцветшим кухонным полотенцем и поставила на единственный свободный уголок стола, сколоченного дедушкой из досок. Полотенце это было подарено мамой, поэтому Аля и забрала его с их с Ильей квартиры.

Стол примыкал к стене сарая, а крышей над ним служила старая строительная сетка, оплетенная виноградной лозой. Она посмотрела на дом. В окнах было темно. Илья, конечно, не ночевал здесь. Зачем? Он добился своего — поставил новый замок, обозначил границы. Он был хозяином, а она — непрошеной гостьей в собственном детстве. Эта мысль обжигала сильнее, чем пар от только что вымытых тазов.

Телефон завибрировал — не Вика. Неизвестный номер.

— Алёна Игоревна? Геннадий Ильич, нотариус. Извините, что поздно, — голос звучал устало. — Я сверился с документами. Суд установил крайний срок погашения долга — четырнадцатое июля.

Аля молча пересчитала в уме. Сегодня 17 апреля. Осталось 88 дней. Почти три месяца, чтобы найти почти два миллиона.

— Поняла. Спасибо, — её голос прозвучал хрипло.

— И ещё... — нотариус помедлил. — Ваш... гм... бывший супруг внёс предоплату за налоговые задолженности. Чтобы остановить начисление пени. Сумма долга теперь фиксированная — 1.8 млн. Ровно.

Это было похоже на Илью. Создать проблему, а потом бросить спасательный круг, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Контроль. Всегда контроль.

— Он что, хочет, чтобы я ему благодарна была? — не удержалась она.

— Я лишь передаю информацию, — нотариус вежливо попрощался.

Аля опустила телефон. 88 дней. 1.8 миллиона. Цифры висели в воздухе, давя тяжелее, чем мешок с мукой, который Вика пообещала привезти утром. Она подошла к миске с опарой. Пузырьки на поверхности лопались тихо, но уверенно. Жизнь. В этой липкой массе уже была жизнь.

Она достала из коробки кухонные весы. Батарейка, к счастью, еще не села. Отмерила муку. Не ту, что продают в красивых бумажных пакетах в московских супермаркетах, а простую, в целлофановом мешке из местного магазинчика "У дяди Васи". Просеяла её через сито, найденное в маминых запасах. Мука легла пушистой горкой, похожей на снег. Аля вдруг вспомнила, как в детстве лепила с отцом снеговика на этом самом участке.

Она добавила муки в опару и начала замешивать. Сначала ложкой, потом — руками. Тёплое, податливое тесто обволакивало пальцы. Это был гипнотический, почти терапевтический процесс. Мысли о долгах, об Илье, о неудавшейся карьере отступили, уступив место простому физическому усилию. Меси да сминай. Здесь не нужны были стратегии и презентации. Нужны только сильные руки и терпение.

Запах свежего теста, сладковатый и успокаивающий, смешивался с душистым дымком от берёзовых поленьев. Аля не заметила, как стемнело окончательно. Она подбросила дров в печь и задвинула заслонку, оставив маленькое окошко для тяги. Теперь её мир ограничивался кругом света от керосиновой лампы, которую она нашла на полке.

Заскрипела калитка. Аля вздрогнула и обернулась, инстинктивно сжимая в руке скалку.

— Это я, родная! — послышался встревоженный голос Маргариты Вениаминовны. Она шла через сад, кутаясь в халат, с термосом и фонариком в руках. — Что ты тут впотьмах делаешь? Я смотрю из окна — огонёк в летней кухне мигает. Думала, хулиганы залезли, а ты тут ночевать вздумала.

— Тесто мешаю, мам, — Аля вытерла лоб тыльной стороной ладони, оставив на коже белую полосу муки.

— Ночью? — мама подошла ближе и с недоумением посмотрела на печь и миску с тестом. — Аля, ты с ума сошла? Замерзнешь ещё! На, выпей чаю горячего.

Аля взяла термос. Тепло мгновенно разлилось по застывшим пальцам.

— У меня нет выбора. Всего 88 дней.

— Я знаю, Илья звонил, — вздохнула Маргарита. —А ты что придумала? Решила денег хлебом заработать что-ли? — В её голосе слышалась явная тревога. — Доченька, это же непросто. И где ты его продавать-то будешь? У нас тут рынок по пятницам, да и то народ скупой. И оформиться надо, а для этого помещение зарегестрировать…

— В интернете, мам. У Вики подписчиков много. Будем принимать заказы.

— В интернете? — мама покачала головой. — Хлеб по интернету... Ну, раз решила. Я тогда хоть посижу с тобой. Вдвоем не страшно.

6. Раны старые и новые

Аля переодически заходила к маме, хотя и предпочитала ночевать в летней кухне. Пусть это и напоминало наивный детский бунт, но Але он придавал сил. Однако начал накрапывать дождь, и до этого теплый апрель начал напоминать позднюю осень.

Марарита Вениаминовна жила всего в пяти минутах от их старого дома — нужно дойти до конца улицы, повернуть направо, и вот они — пятиэтажки. Запах хлеба въелся в одежду, в волосы, в кожу. Он заполнил все пространство в маленькой маминой хрущёвке, смешиваясь с ароматом лавандового полироля и чего-то тушёного. Аля, промокшая и продрогшая после вечерней возни с дровами, сидела на краю дивана и пыталась оттереть от пальцев засохшее тесто. Оно отходило кусочками, обнажая красную, раздражённую кожу.

Маргарита Вениаминовна молча поставила перед ней тарелку с котлетой и пюре. Еда выглядела неаппетитно, но Аля машинально взяла вилку. Она была слишком измотана, чтобы сопротивляться.

— Ну и что ты на этот раз придумала? — начала мать, садясь напротив. Её голос был ровным, но Аля с детства узнавала в этой ровности зарядку для атаки. Она оказалась права, мама снова будет ее поучать. — Опять в саду ночевала? На печи, как Золушка какая-то?

— Я работала, мам. Тесто ставила.

— Работала, — скептически протянула Маргарита. — По-твоему, это работа — по сараям шляться и хлеб печь, как в голодные годы? “Бизнес” на коленке и без лицензии! Ну у тебя же образование! И какая карьера была! Ты могла бы в Москве устроиться, нормальную зарплату получать, а не тут... — она с пренебрежением махнула рукой в сторону окна, за которым угадывался тёмный контур сада, — на подачки от смотрящих рассчитывать. И это почти в тридцать пять лет!

Комок пюре встал в горле у Али. Она отставила тарелку.

— Это не подачки. Это мой бизнес. Я сама его создаю. С нуля.

— Бизнес? — мама фыркнула. — Торговля с земли в дождь — это не бизнес, Алёнка, это нищенство. Илья вчера заходил, так он...

— Я не хочу знать, что говорил Илья! — Аля вскипела, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. — Он купил наш дом, мама! Папин дом! Ты это понимаешь? Он поставил на нём новый замок, а ты с ним пироги печёшь!

Лицо Маргариты Вениаминовны дрогнуло. В её глазах мелькнуло что-то похожее на боль, но тут же погасло, сменившись привычной упрямой обидой.

— А что мне делать? Рыдать? Он помогает! В отличие от некоторых, — она бросила многозначительный взгляд на дочь. — Кто мне помогал, когда крыша течь начала? Кто с коммуналкой разбирался, когда у меня голова шла кругом? Ты в Москве, в своих делах тонула, а он приезжал! Бригаду рабочих нашёл, счета оплатил. Он заботился!

— Он втирался в доверие! Он всё просчитал!

— Может, и просчитал! — вспылила мать. — Зато по-человечески! А ты? Ты примчалась сюда, вся на нервах, с одним чемоданом злости, и с порога — война! Ты думаешь, мне легко? Мне этот дом тоже дорог! Но я реалистка. Долги надо отдавать. А раз у нас не получилось, Илья хоть не дал ему с молотка уйти кому попало!

Аля смотрела на мать и вдруг с ужасной ясностью поняла пропасть между ними. Для Маргариты Вениаминовны мир делился на чёрное и белое. Долги надо платить. Если не можешь — вини себя. Тот, кто помогает — молодец. Тот, кто скандалит — неблагодарная дочь. Она не видела паутины манипуляций, не чувствовала холодного расчёта в поступках Ильи. Она видела только действия и их сиюминутный результат.

— Он не помогает, мама, — тихо, уже без злости, сказала Аля. — Он покупает. Твою лояльность. Мою покорность. Он поставил на заборе табличку «частная собственность». Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что я для него — никто. Посторонний человек на своей же земле.

Маргарита на мгновение смутилась. Она потёрла пальцами край скатерти.
— Ну, закон есть закон... Может, он просто так, для порядка... Чтобы бомжи не лезли.
— Я для него теперь бомж, мама! — голос Али снова сорвался. — И ты... ты на его стороне.

Она не стала дожидаться ответа. Повернулась и вышла на кухню, к раковине, снова начав тереть руки, будто хотела стереть с них не только тесто, но и весь этот тягостный, бесполезный разговор.

За её спиной раздался вздох.

— Я не на его стороне, дурочка, — тихо сказала Маргарита, стоя в дверном проёме. Её голос вдруг стал старым и усталым. — Я на твоей. Поэтому и боюсь. Он — как стена. А ты — как тот хворост, что ты в печь кидаешь. Сгоришь, упёршись, и ничего не останется. А у меня осталась только ты и Соня. Отца твоего похоронила, теперь вот тебя в этой мясорубке вижу...

Аля обернулась. В глазах матери стояли слёзы. Настоящие, не для манипуляции.

— Я не сгорю, — твёрдо сказала Аля. — Я стану сильнее.

Она хотела добавить что-то ещё, но в этот момент в подъезде хлопнула дверь, и по лестнице раздались чьи-то быстрые, уверенные шаги. Сердце Али неестественно ёкнуло. Она узнала эту походку.

Раздался короткий, настойчивый звонок в дверь.

Маргарита Вениаминовна встрепенулась, смахнула слёзы и, поправив халат, бросилась открывать.

На пороге стоял Илья. В тёмном пальто, с каплями дождя на плечах. Он держал в руках большую коробку из кондитерского магазина.

— Маргарита Вениаминовна, добрый вечер. Заглянул на минутку. Вам пирожные от Сони, она вам выбирала, — он улыбнулся её матери той самой, тёплой и безопасной улыбкой, которая так обезорущивающе действовала на всех. Его взгляд скользнул за её спину и встретился с взглядом Али. Улыбка не исчезла, но в глазах что-то дрогнуло, стало твёрже, острее. — Алёна. Добрый вечер.

— Не стой в дверях, Илюша, проходи! — засуетилась мать. — Что это ты в такую погоду?

— Дела были неподалёку, — он вошёл, снял пальто и аккуратно повесил его на вешалку. Его движения были выверенными, спокойными. Он был хозяином положения, и он это знал. — Решил проведать. И передать, что Соня скучает. Очень. — Он сделал паузу, глядя на Алю, наслаждаясь её напряжением. — Она всё просится к тебе. Говорит, «когда мама приедет?». Я объяснил, что мама очень занята... новым хобби.

7. Адский день, как и обещали

Адский день начался не с крика петухов, а с оглушительного треска — это сломалось коромысло у старого колодца, когда Аля пыталась натаскать воды. Ведро с грохотом улетело вниз, и утренняя тишина взорвалась эхом и парой крепких выражений, сорвавшихся с её губ помимо воли.

Рассвет только зарился над Сосновском, окрашивая небо в бледно-розовый цвет, когда её телефон окончательно сошёл с ума. Он вибрировал, звенел и подрагивал на грубом столе летней кухни, как раскалённый уголёк. После постов Вики сообщения сыпались градом.

"А это можно заказать?"

"А доставка в Москву будет?"

"Сколько стоит? Я из Сосновска, сам заберу!"

"Девушка, вы гений! Где точка?"

Аля, с мокрыми от холодной воды руками и растрёпанными волосами, смотрела на этот хаос с ощущением, что попала в эпицентр торнадо. Она успела испечь за ночь шесть караваев. Они лежали на чистой ткани, золотистые и душистые, как шесть солнц. Шесть солнц, которые нужно было сейчас кому-то продать.

— Мам! — удивилась Аля. — Ты так рано! Помоги, пожалуйста, найти мои весы! Не помню, куда их убрала.

Маргарита Вениаминовна, с заспанным лицом и в бигуди, выражала явное недовольство и обеспокоинность состоянием дочери. Аля была похожа на электровеник, который вот-вот прикажет долго жить от перенапряжения.

— Что ты здесь крутишься, дочка? — удивилась она. — Зачем тебе весы? Хлеб на вес не продают, поштучно.

— Нужно понять, сколько каждая буханка весит, чтобы цену назначить, — попыталась объяснить Аля, уже чувствуя себя идиоткой. Она, бренд-менеджер с опытом вывода на рынок многомиллионных продуктов, стояла в шесть часов утра в пижаме и не знала, сколько стоит буханка хлеба.

Пока они с матерью взвешивали хлеб на кухонных весах, приехала Вика. Не одна, а с таксистом, который выгрузил на траву два мешка муки, пару вёдер и здоровенный чемодан со своим съёмочным оборудованием.

— Так, друзья мои, начинаем! — объявила она, с ходу включив штатив. — Народ жаждет! Аля, ты просто работай, а я тебя сниму в процессе. Естественно, без пафоса. В духе "утро начинается не с кофе".

— Вик, я не могу, я выгляжу как... — начала Аля.

— Идеально! — перебила подруга. — Настоящая хозяйка! Никакого глянца. Это же тренд — #настоящаяжизнь. Поехали!

Под объективом камеры всё стало казаться ещё более сюрреалистичным. Аля месила тесто, Вика снимала крупным планом её руки в муке. Аля растапливала печь — Вика залезла чуть ли не внутрь, чтобы снять, как поленья превращаются в жар. Маргарита Вениаминовна сначала жаловалась, что "освещают её, как в цирке", но потом втянулась и даже сама поправила платок, когда Вика решила снять её с термосом.

В восемь утра к калитке подошла первая покупательница — пожилая женщина в цветастом халате.

— А это тут, слышу, хлеб продают? — крикнула она через забор. — В телефоне увидала, от Нины, ей дочка сбросила.

Оказалось, Вика не только выложила сторис, но и создала канал в социальной сети с говорящим названием "Хлеб от Али".

Аля, краснея, продала ей один каравай за триста рублей. Женщина вытаращила глаза и стала причитать, что триста рублей для хлеба - это грабеж! Вика сразу же начала убеждать женщину в том, что такого хлеба она никогда не пробовала! Соблазненная запахом выпечки и сладкими речами блогерши, женщина протянула триста рублей. Вика с улыбкой до ушей взяла деньги и отдала замотанных в пакет каравай. Женщина в халате тут же отломила горбушку, попробовала и одобрительно хмыкнула:

— Ничего, ничего. В магазине хуже. Дай-ка ещё один, зятю.

К девяти утра у калитки собрался народ: человек семь пришли поглазеть. В основном соседки Маргариты Вениаминовны и их любопытные родственники. Однако, к удивлению Али, все шесть караваев были распроданы за двадцать минут.

— Всё! — растерянно развела руками Аля, глядя на пустую лавку. — Больше нет.

— А когда следующий? — спросила только что подошедная девушка с ребёнком в коляске.

— Через... через три часа? — неуверенно сказала Аля, прикидывая в уме, сколько времени нужно на расстойку и выпечку.

Народ покачал головой и стала медленно расходиться. Хлеб хвалили, но смеялись и причитали — эка видано, в двадцать первом-то веке хлеб в печи выпекать! Пошли разговоры, что для столичных их маленькая жизнь — шутка. Но была пара человек, которые пообещали вернуться за хлебом.

— Слышишь? — Вика ткнула её локтем в бок. — Они хотят еще! Это же золото! Надо увеличивать объёмы!

Увеличивать объёмы оказалось нечем. Одна печь, одна миска, две руки. После импровизированного обеда Аля закончила вторую партию — ещё восемь караваев.

Внезапно подъехал местный блогер на видавшем виды седане и начал снимать сюжет для паблика "Новости Сосновска". Заголовок родился сам собой: "Столичная бизнес-леди вернулась и накормила район настоящим хлебом". Вика проявила дружелюбие и даже помахала в камеру, но потом быстренько спровадила местного коллегу, который не захотел покупать хлеб.

— Значит, денежки на нас поднять он захотел, а как помочь малому бизнесу — это там три сотни жалко!, — ворчала Вика. Но хлеб они все-таки распродали — вернулась девушка с коляской, еще пара человек подтянулась. Прибежала даже девочка лет 15, подписчица Вики, взяла один каравай и попросила сфоткаться. Вика охотно согласилась и даже засняла ее в сторис. Девочка убегала с улыбкой до ушей и обещанием вернуться еще.

Аля чувствовала себя загнанной лошадью. Руки ныли от постоянного замеса, спина — от скрюченной позы у печи. Но был и кайф. Пьянящее чувство, что всё, кажется, получается.

Эйфорию оборвал звонок. Незнакомый мужской голос, жёсткий и не терпящий возражений.

— Алёна Игоревна? Говорит участковый уполномоченный Сидоров. Ко мне поступила жалоба. Вы осуществляете несанкционированную торговлю в неположенном месте без разрешения СЭС и документов на продукцию. Прошу прекратить незаконную деятельность до выяснения обстоятельств.

Аля опустила телефон. Воздух из неё вышел, словно из проколотого шарика.

8. Ночь гнева и дрожжей

Для Али Сосновск оказался осязаемой паутиной чужих взглядов. На скамейке у подъезда маминой квартиры, как неотъемлемая часть пейзажа, восседала Нина Семеновна, местная домовая книга. В её цепких глазах, будто на кассету, мгновенно записывалось всё: во сколько Аля приходила к матери, во сколько уходила, во что была одета и сколько пакетов унесла с собой. Аля ловила на себе её пристальный взгляд и понимала: любое её даже самое неинтересное действие уже через час, обрастая невероятными подробностями, погуляет по всему двору, а может, и всему Сосновску. И, чем черт не шутит, возможно долетит и до Ильи.

Этот город все больше и больше напоминал ей муравейник, где кажный оставшийся муравейчик будто тыкал в нее палочкой и говорил: ”Ты уехала и бросила нес. А теперь вернулась. Получается, ты неудачница?”.

Но были и другие краски. Например, Дядя Витя, когда-то учивший её с отцом рыбачить на местной речушке, увидев её возню с мешком муки, молча подошёл и отремонтировал шатающуюся дверь сарая, бросив на прощание: «Коли что — свисти». И в этом молчаливом жесте, в противовес сплетням, была настоящая, непарадная душа этого места — душа, которая помнила её девочкой и была готова помочь, не требуя ничего взамен.

Утро началось не с запаха дыма, а с резкого звонка будильника в пять-тридцать. Тело ныло так, будто её переехал тот самый автобус "Москва-Сосновск". Каждая мышца кричала протестом. Но Аля не собиралась сдаваться.

Ярость — отличная закваска. Она поднимается быстрее дрожжей, пенится горячее опары и придаёт тесту упругую, несгибаемую силу. Вся злость, всё унижение, вся боль от разговора с Ильёй и матерью вылились в то, как Аля месила тесто в ту ночь. Она вбивала в липкую массу каждый его спокойный довод, каждый мамин упрёк, каждый холодный взгляд нового замка.

Вика застала её в таком состоянии — с разгорячённым лицом, в муке по локоть, сжимающую ком теста с таким напряжением, будто это была шея Ильи.

— Ого, — восхищённо выдохнула подруга, настраивая камеру на штативе. — Вот это энергетика! Никаких тебе "милые пирожочки". Сегодня печём "Хлеб ярости"? Без шуток, отличный хештег!

Аля не ответила. Она отломила кусок теста, с силой шлёпнула его о столешницу и снова принялась месить.

— Дорогая, а что с лицом? — продолжала Вика, снимая крупным планом. — Не надо делать "я добрая фея". Оставь всё как есть. Уставшая, злая, решительная. Это же правда жизни! Людям надоел гламур!

Правда жизни заключалась в том, что Аля чувствовала себя загнанной в угол. Осознание того, что Илья не просто отобрал дом, а поставил на него юридическую броню, делало её попытки заработать смешными. Как её пекарня на колёсах сможет соревноваться с его капиталом и расчётом?

— Он оформил дом как объект культурного наследия, — вдруг выдохнула она, перекладывая тесто в миску для расстойки. — И похоже, что это он настучал участковому о “несанкционированной торговле”.

Вика опустила камеру.

— Что? Какого ещё наследия?

— Культурного. Чтобы я не могла его потом перестроить или продать. Чтобы навсегда законсервировать. Как музейный экспонат.

Вика присвистнула.
— Блин, вот же гениальный козел. Ну ничего, — она снова подняла камеру. — Значит, наш ответ — не просто вернуть дом, а сделать его самым популярным местом в городе! Чтобы его "объект наследия" трещал по швам от количества гостей! Придумаем что-нибудь эдакое.

Идея, конечно, была бредовой. Но в этой бредовости был вызов. Аля достала закваску, которую наконец-то вывела за последние дни. Она была живой, пузырящейся, с резковатым хмельным запахом. Не идеальной, но своей.

— Ладно, — сказала Аля, смазывая миску маслом. — Сегодня экспериментируем. Готовим не просто хлеб. Сделаем его с характером.

Она порылась в маминых запасах и нашла пакетики с ромашкой, мятой и сушёным чабрецом, собранным за домом. Она собиралась эксперементировать. Пусть на первый взгляд странные — её новая стратегия, воплощённая в тесте. Местные, узнаваемые вкусы, которые пахли этим садом, этим небом.

Весь вечер и всю ночь летняя кухня напоминала алхимическую лабораторию. Аля пекла одну партию за другой. Простой деревенский хлеб. И хлеб с чабрецом. И на закуску — небольшие булочки с мятой и щепоткой перца. Вика не отходила от неё, снимая процесс под треки агрессивного трип-хопа, который, как она утверждала, идеально передавал "позитивные вибрации борьбы".

Они выкладывали сторис почти в реальном времени. "Героиня не спит, чтобы вернуть свой дом", "Смотрим, как рождается "Хлеб мести" #шутка”, "Кто оценит мятную булочку?". Отклик был ошеломляющим. Комментарии сыпались как из рога изобилия. Люди подписывались, спрашивали, советовали, поддерживали. За несколько часов количество подписчиков в их новом канале перевалило за тысячу.

Аля, уже на автомате замешивая очередную порцию, чувствовала странное, двойственное ощущение. С одной стороны — адская усталость. С другой — прилив энергии от этой безумной, живой обратной связи. Она была не одна. За её борьбой следили, в неё верили.

______

Поздний вечером в летней кухне, освещённой тусклым светом фонарика, царил творческий хаос. Мука покрывала всё, как иней, в углу подходило тесто, а Аля, сгорбившись, пыталась вывести в блокноте хоть сколько-нибудь вменяемый финансовый план. Цифры не сходились, и отчаяние снова подступало комом к горлу.

— Слушай, а если мы добавим воронку продаж? — Вика, сидя на полу и монтируя очередной ролик, посмотрела на подругу. — Что-то ты совсем приуныла.

Аля отложила блокнот и провела рукой по лицу, оставив белую полосу на щеке.
— Воронка... Раньше я такие воронки для брендов с многомиллионными оборотами строила. А сейчас не могу посчитать, сколько мне нужно испечь булок, чтобы хватило на пачку масла. Смешно.

— Ничего смешного, — Вика отползла от ноутбука и устроилась рядом на табурете. — Это сейчас булки. А завтра — своя пекарня. Я же вижу, как у тебя горят глаза, когда ты его из печи достаёшь. Этот твой хлеб.

9. Испытание огнём и тестом

Мысль о второй печи пришла сама собой — старая, отслужившая своё буржуйка, которую Аля нашла в дальнем углу сарая. Она была ржавая, с дырявым поддувалом, но целая. Идея была безумной: раскалить её докрасна, а затем, убрав угли, выпекать хлеб на остаточном жару, как в походных условиях. Две печи — родная глиняная печь и эта железная уродина — должны были работать в режиме нон-стоп.

Следующие полтора дня превратились в адский конвейер. Аля и Вика почти не спали. Маргарита Вениаминовна, видя их помешательство, сначала ворчала, но потом смирилась и даже начала помогать — мыла посуду, подносила дрова, варила бесконечный чай. Соседи, привлечённые непривычной суетой, то и дело заглядывали за калитку. Некоторые, узнав о "заказе", оставались помочь — одна соседка, тётя Люда, оказалась виртуозом в замесе теста, а вновь пришедший на помощь дядя Витя взял на себя колку дров.

Это было похоже на народную стройку. Но Аля понимала: это иллюзия. Температура в буржуйке плохо поддавалась контролю. Первая же партия булок в ней подгорела с одной стороны и осталась сыроватой внутри. Пришлось срочно экспериментировать с положением противня, подкладыванием кирпичей. Глиняная печь работала стабильнее, но её вместительности катастрофически не хватало.

Ночь перед сдачей заказа была самой страшной. В кромешной темноте, при свете фонарей и керосиновой лампы, они с Викой, как зомби, месили, формовали и отправляли в жар булки. Лица были испачканы мукой и сажей, руки дрожали от усталости. Запах дыма, пота и свежего хлеба стоял невыносимый.

И вот, когда до дедета оставалось чуть больше часа, а готовых булок было всего около сотни, случилось неизбежное.

Аля слишком сильно раскочегарила буржуйку, пытаясь ускорить процесс. Раздался оглушительный хлопок — железная дверца, не выдержав давления, сорвалась с петли и с грохотом отлетела в сторону. Из топки вырвался клуб раскалённого воздуха и искр. Пламя лизнуло сложенные рядом дрова.

— Пожар! — закричала Вика, отскакивая.

На секунду воцарился хаос. Но Аля не растерялась. Она схватила ведро с водой, которое всегда стояло наготове, и выплеснула его в топку. Шипение и пар окутали всё облаком. Пламя в дровах она затоптала ногами, обжигая кроссовки.

Когда дым рассеялся, они увидели печальную картину. Буржуйка стояла, безобразно разинув чёрное жерло. Половина булок, которые готовились в ней, были покрыты сажей и пеплом. Оставшиеся в глиняной печи — ещё не готовы.

— Всё... — обречённо прошептала Вика, опускаясь на землю. — Мы закончили.

Аля молчала. Она смотрела на закопчённые, испорченные булки. На часы. На опухшие и слегка затуманенные от бессонницы глаза подруги. В горле стоял ком. Это был крах. Не просто неудача, а публичное, унизительное поражение. Илья о нём наверняка узнает.

И словно по злому умыслу, в этот момент скрипнула калитка. На пороге сада стоял он. Илья. В чистой белой рубашке и с сумкой из продуктового магазина в руках. Его взгляд скользнул по закопчённой буржуйке, по их грязным, уставшим лицам, по жалкой кучке уцелевших булок.

— Я слышал шум, — сказал он без всякого выражения. — Пожарные не нужны?

— Убирайся, — хрипло сказала Аля, не глядя на него.

— Я привёз Соню, — продолжил он, как будто не слыша её. — Подумал, ей будет интересно посмотреть на мамин... новый бизнес.

Из-за его спины вышла Сонечка. В нарядном платьице, с бантиками в косичках. Она смотрела на закопчённую маму, на дымящуюся железку, на испуганную тётю Вику широко раскрытыми глазами.

— Мама, ты вся чёрная... — тихо сказала она.

— Илья, что ты делаешь? — вскочила на ноги Аля, закрывая собой испорченные булки. — Увези её отсюда!

— Почему? — он подошёл ближе. — Пусть посмотрит, к чему приводят авантюры. К чему приводит жизнь без плана. — Он положил руку на плечо дочери. — Сонечка, папа покажет тебе наш новый дом. Тот, где росла мама. Хочешь?

— Хочу, — девочка неуверенно кивнула, всё ещё не отводя испуганного взгляда от матери.

— Илья, не смей! — крикнула Аля, делая шаг вперёд.

— Я её отец. Я имею право. Тем более, — он окинул взглядом весь этот хаос, — здесь явно не место для ребёнка. Пока ты не придёшь в себя, Соня поживёт со мной. В нормальных условиях.

Он развернулся и, держа дочь за руку, повёл её к дому. К тому самому дому, куда у Али не было доступа.

— Мама! — вдруг крикнула София, оборачиваясь.

Но Илья уже открывал новый ключом дверь. Девочка испуганно посмотрела на мать через плечо, и дверь захлопнулась.

Аля застыла на месте. Она проиграла не только заказ. Она проиграла дочь. Пусть на время, но проиграла. Она смотрела на закрытую дверь, за которой осталось её детство и её ребёнок, а потом медленно опустилась на корточки рядом с горой испорченного хлеба.

Вика подошла и молча положила руку ей на плечо.

— Аля... мне так жаль. Я...

— Ничего, — перебила её Аля. Её голос был пустым и безжизненным. — Ничего. Всё только начинается.

Она подняла голову. В её глазах, полных слёз ярости и бессилия, вдруг вспыхнул огонёк. Такой же жаркий и неугасимый, как жар в старой печи.

Она посмотрела на уцелевшие булки. Их было штук семьдесят. Мало. Очень мало.

— Вика, — сказала она, поднимаясь. — Поехали на завод.

— Но... мы же провалили заказ! У нас даже половины нет!

Она не знала, что скажет ему. Но она знала, что не сдастся. Не сейчас. Не после того, что только что произошло.

— Мы поедем, — твёрдо повторила Аля, смахивая сажу со щеки. — Мы отвезём то, что есть. И мы посмотрим в глаза этому Артёму. Лично.

Испорченный хлеб и украденная дочь стали той самой закваской, от которой её гнев поднялся окончательно. И теперь он был готов к выпечке.

10. Второй шанс

Завод "Прогресс" встретил их бетонной пустотой и эхом. Громадные, выцветшие корпуса стояли как мертвецы, на которых уже выросли новые паразиты — граффити, сорняки и объявления о сдаче в аренду. Аля и Вика стояли у ворот, в ногах у них лежали три картонные коробки с теми самыми семьюдесятью булками.

Было 7:50. Утро было холодным, и Аля куталась в лёгкую куртку, сжимая в кармане ключи от маминой "Лады". Они приехали на этой тарахтелке, и теперь она стояла тут же, добавляя к индустриальному пейзажу ноту жалкой провинциальности.

— Может, он не приедет? — с надеждой спросила Вика, прыгая с ноги на ногу, чтобы согреться.

— Приедет, — безразлично ответила Аля. Её взгляд был пуст. Она всё ещё видела испуганные глаза Сони и равнодушное лицо Ильи. По сравнению с этим встреча с инвестором казалась сущей ерундой.

Ровно в восемь со стороны города подкатил чёрный внедорожник. Аля оценила машину: дорогая для региона, но без московской вычурности, которая в их провинции выглядела бы немного комично. Или трагично.

Из водительской двери вышел мужчина. Невысокий, спортивного сложения, в тёмных джинсах и простом чёрном бомбере. Он не был похож на стереотипного олигарха. Скорее, на успешного IT-специалиста в свободное от работы время.

— Алёна? — он подошёл к ним, протянув руку. Его рукопожатие было твёрдым и коротким. — Артём Кириллов.

— Алёна Молчанова, — кивнула она. — Это Вика.

— Привет! — тут же оживилась Вика, включая режим "блогерши". — Снимать можно? Для блога?

Артём коротко улыбнулся.

— Пока нет. Сначала — дело. — Он посмотрел на коробки у их ног. — Это всё?

— Это всё, что удалось спасти, — честно сказала Аля. — Ночью у нас взорвалась одна печь. Половина заказа сгорела.

Она ждала насмешки, снисходительной улыбки. Но Артём лишь нахмурился.

— Взорвалась? Никто не пострадал?

— Нет, — удивилась Аля его реакции. — Только хлеб.

— Жаль. Но люди важнее, — он открыл верхнюю коробку, достал одну из булок. Она была неидеальной, чуть непропечённой сбоку. Он отломил кусок, попробовал. Жевал медленно, внимательно. — Вкусно. Чувствуется ручная работа. И... борьба.

Аля вздрогнула. Он угадал.

— Вы не выполнили условия, — констатировал он, доедая булку. — Двести булок. У вас на вид будет семьдесят.

— Мы знаем, — вздохнула Вика. — Это полный провал.

— Провал — это не попытка, — парировал Артём, его глаза упёрлись в Алю. — Провал — это сдаться и не приехать. Вы приехали. Значит, вам важно. Расскажите, что произошло.

И Аля рассказала. Коротко, без прикрас. Про развод и ультиматум, про пожар, про испорченный хлеб. И про то, что случилось потом — как бывший муж смеется над ней и манипулирует ребенком.

Артём слушал молча, не перебивая. Когда она закончила, он кивнул.

— Понятно. Ситуация сложная. Но интересная. — Он сделал паузу, покрутил головой, рассматривая завод. — Я верю в потенциал. Ваш хлеб — хороший продукт. Ваша история — сильный бренд. Но вам нужны не две печи в саду. Вам нужна настоящая пекарня.

Аля замерла, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.

— Я готов инвестировать два миллиона рублей, — чётко сказал Артём. — Этой суммы хватит на старт. На оборудование, ремонт, легализацию. На то, чтобы выпекать не две сотни, а две тысячи булок в день.

— И... какие условия? — тихо спросила Аля, уже зная, что бесплатного сыра не бывает.

Артём повернулся к ней. Его взгляд был прямым и жёстким.

— Пятьдесят процентов доли в компании. Вы управляете бизнесом, я — капиталом и стратегией. И... — он сделал едва заметную паузу, — одна ночь. С вами.

Воздух вокруг Али застыл. Вика ахнула и зажала рот рукой. Аля почувствовала, как кровь отливает от лица. Вот он, крючок. Тот самый, которого она боялась.

— Одна ночь? — переспросила она, и её голос прозвучал холодно, как утренний ветер. — Это что, часть инвестиционного предложения?

— Только бизнес, — парировал Артём, ничуть не смущаясь. — Без обязательств, без намёков на отношения. Проверка на совместимость. Я должен понимать, с кем имею дело не только на производстве, но и в ситуации стресса. Доверие строится на разных уровнях. Вы мне нужны целиком. Или не нужны вообще.

Он говорил это так спокойно, так расчётливо, будто предлагал продегустировать йогурт в супермаркете. В его словах не было пошлости, только холодная деловая логика. И от этого было ещё противнее.

— Вы хотите купить меня за два миллиона? — спросила Аля, и в её голосе зазвенела сталь.

— Я предлагаю партнёрство, — поправил он. — На моих условиях. Вы свободны отказаться. Ваш дом уйдёт с молотка, а дочь будет расти с отцом, который демонстрирует ей, что такое "успех". Или вы принимаете правила игры и получаете шанс всё изменить. Выбор за вами.

Он посмотрел на часы.

— У вас есть два дня на раздумье. Мой номер у вас есть. — Он развернулся и пошёл к своему внедорожнику.

— Артём! — крикнула ему вдогонку Аля.

Он обернулся.

— Да?

— А вам не кажется, что то, что вы предлагаете — это просто более изощрённая форма унижения?

Он снова коротко улыбнулся. На этот раз в его улыбке было что-то печальное.

— Алёна, в бизнесе нет унижения. Есть цена и возможности. А всё остальное — лирика.

Он сел в машину и уехал, оставив их стоять на ветру с тремя коробками недопечённого хлеба и ультиматумом, который был хуже любого поражения.

Вика первая нарушила молчание.

— Аля... это же просто... это ужасно! Мы найдём другие деньги! Я одолжу, мама продаст что-нибудь...

Аля не слушала. Она смотрела на точку, где исчез чёрный внедорожник. Перед ней был выбор. Между потерей всего и потерей себя. Между шансом вернуть дочь и дом — и необходимостью заплатить за этот шанс самой собой.

Она повернулась, подняла одну из коробок и понесла её к машине.

— Поехали, Вика. Нам нужно печь хлеб. И думать.

Она ещё не знала, какой выбор сделает. Но она знала, что этот выбор навсегда разделит её жизнь на до и после.

11. Цена муки

Три коробки с булками стояли на заднем сиденье "Лады", наполняя салон душистым, горьковатым запахом дыма и неудачи. Аля вела машину молча, уставившись в убегающую под колёса ленту асфальта. Вика, прижавшись лбом к холодному стеклу, пыталась найти хоть какие-то слова, но все они казались плоскими и фальшивыми, как дешёвый грим.

— Может, он псих? — наконец выдохнула она, ломая тягостное молчание. — Нормальные люди так не делают. "Одна ночь"... Да за два ляма можно нанять модельное агентство на месяц! Это просто унижение.

Аля не ответила. Она просто вела машину, заворачивая на знакомую улицу. Унижение? Нет. То, что предложил Артём, было хуже. Это была холодная, расчётливая товарно-денежная операция. Проверка на прочность. Он покупал не её тело — он покупал её готовность переступить через себя. И самое ужасное, что в его извращённой логике это имело смысл. Он вкладывался в человека, который готов на всё ради цели. А что может быть большей демонстрацией целеустремленности, чем согласие на такие условия?

— Он проверяет, насколько я готова пасть, — тихо проговорила Аля, будто отвечая на свои мысли. — Чтобы понять, насколько я буду беспощадна к конкурентам. К нему. К самой себе.

— Это бред! — возмутилась Вика. — Мы найдём другие деньги. Я возьму кредит! У меня есть просмотры, я могу...

— На что, Вик? — Аля резко притормозила перед своим, нет, домом Ильи. — На новый миксер? На аренду помещения? На юридическое оформление, чтобы опека отстала? Тебе банк даст два миллиона под твои посты? Мне — без официального дохода? — Она выключила зажигание, и в салоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем остывающего двигателя. — Нет. Он это знает. Он знает, что у меня нет выбора.

Она вышла из машины. Утренний воздух был свеж и колок, но Аля его не чувствовала. Она чувствовала только тяжесть в ногах и ледяной ком в груди. Из-за забора доносился смех Сони. Высокий, звонкий, счастливый. Илья, должно быть, включил ей мультики или играл с ней. В уже-не-её доме.

Аля зашла в сад. Печь стояла холодная, почерневшая от вчерашнего пожара. Рядом валялась злополучная буржуйка с оторванной дверцей — памятник её провалу. На столе остались следы муки и несколько недоделанных булок, заветревшихся за ночь. Картина полного разгрома.

Она машинально подошла к миске, где осталось немного теста. Оно уже закисло, покрылось коркой. Она ткнула в него пальцем. Холодное, безжизненное. Как она сама.

Из-за угла вышла Маргарита Вениаминовна. На её лице была смесь укора и жалости.

— Ну что, дочка? Развезли свой хлеб? — спросила она, но по взгляду Али всё поняла. Лицо матери сразу помрачнело. — Опять ничего? Я же говорила, нечего было с этим аферистом связываться! Теперь ещё и слух по городу пойдёт, что Молчанова взятки булками раздаёт!

Аля промолчала. Какая разница, что пойдёт по городу? Главный слух уже летел по цифровым проводам: "Аля Молчанова не потянула заказ. Инвестор отказал". Илья наверняка уже знает. Он, как стервятник, чует слабость за версту.

Она прошла мимо матери в летнюю кухню, села на старый табурет и уставилась на телефон. Таймер показывал: 84 дня 4 часа 12 минут. Время текло сквозь пальцы, как песок. А вместе с ним утекали её шансы.

Она крутила в голове слова Артёма. "Без обязательств, без намёков на отношения. Проверка на совместимость". Что это меняло? Ничего. Это всё равно была проституция, просто прикрытая бизнес-терминами. Более изощрённая, более унизительная.

Но что было ее альтернативой? Смотреть, как дом уходит с молотка? Смотреть, как Соня привыкает жить с отцом, который покупает любовь игрушками? Смотреть, как её собственная жизнь превращается в жалкое существование между маминой хрущёвкой и дымящейся печью в саду?

Нет. Этого она не допустит.

Она взяла телефон и набрала сообщение. Пальцы дрожали.

"Артём. Ваши условия неприемлемы. Я не товар. Мой бизнес будет строиться на качестве хлеба, а не на качестве моей моральной гибкости. Спасибо за предложение. Молчанова Аля”.

Она не стала перечитывать. Просто нажала "Отправить". Сердце колотилось где-то в горле, но на душе стало легче. Пусть и пусто.

Через секунду телефон завибрировал: не Артём, Илья.

"Видел, что у тебя не вышло. Жаль. Дверь для обсуждения всё ещё открыта. Можешь прийти сегодня вечером. Соня скучает".

Аля зажмурилась. Он следил. Конечно, следил. У него, наверное, есть свой источник в администрации или у того же участкового. Он знал всё. И наслаждался её падением.

Она не ответила. Вместо этого встала, подошла к мешку с мукой и с силой дёрнула за верёвку. Мешок упал на стол, подняв облако белой пыли.

— Что ты делаешь? — испуганно спросила Вика, зайдя в кухню.

— Что делаю? — Аля с силой просеяла муку в чистый таз. — Замешиваю тесто. У нас есть заказы на сегодня? Нет? Значит, будем печь впрок. Раздадим соседям. Донесём до рынка. Как раз продадим булки, которые пекли для Артема. Сидеть сложа руки я не буду.

— Но, Аля, это же бессмысленно! — воскликнула Вика. — Нужен план! Нужны деньги!

— Деньги не упадут с неба! — резко оборвала её Аля. — А план простой: выжить. Выжить сегодня. Испечь хлеб сегодня. А завтра будет видно.

Она налила в муку воды и начала месить. Не как вчера — с яростью и отчаянием, а с холодной, методичной решимостью. Каждое движение было точным, выверенным. Она вбивала в тесто не злость, а стойкость.

Телефон снова завибрировал — на этот раз Артём. Не сообщение, а звонок. Аля вытерла руки о фартук и взяла трубку.

— Алёна, — его голос был спокоен. — Я получил ваш отказ. Уважаю. Но позвольте внести ясность. Моё предложение не было попыткой вас купить. Оно было попыткой понять, на что вы готовы ради своего дела. Вы ответили четко и достойно. Это многое говорит о вас как о человеке.

Аля молчала, не понимая, к чему он ведёт.

— Поэтому я меняю условия, — продолжил Артём. — Инвестиция остаётся прежней — два миллиона. Доля — 40%. Без всяких "ночей". Но с одним условием.

12. Завод. Печь. Первый блин

Воздух в цеху завода "Прогресс" пахл пылью, ржавчиной и призраками старого производства. Аля стояла посреди бетонной пустоты, под высокими потолками, с которых свисали клочья какой-то изоляции, и чувствовала себя муравьём в соборе. Гигантское пространство поглощало звук её шагов, а из огромных, пыльных окон лился холодный утренний свет, подсвечивая миллионы пылинок, кружащихся в воздухе.

Рядом с ней, закутавшись в пуховую жилетку поверх пижамы с единорогами, ёжилась Вика.

— Ну и хоррор, — прошептала она, снимая панораму на телефон. — Прямо декорации к постапокалипсису. Хлеб будем выпекать или играть в выживание?

Аля не ответила. Она смотрела на Артёма, который, как хозяин, обходил территорию. Он стучал костяшками пальцев по кирпичным стенам, пинал ногой валявшиеся на полу керамические изоляторы, наверняка прикидывая масштабы предстоящих работ. Его движения были резкими, экономичными. Он не просто осматривал — он сканировал, оценивал.

— Фундамент целый, — гулко раздался его голос в тишине. — Коммуникации есть. Воду подведём к концу недели. Электричество — сложнее, но решаемо.

Он подошёл к ним, вытирая руки о джинсы. Его взгляд скользнул по испуганному лицу Вики и остановился на Але.

— Ну что, шеф-повар? Где будет ваше рабочее место?

Аля сделала шаг вперёд, заставив себя не робеть. Она обвела рукой пространство у стены, где когда-то, судя по следам на полу, стояло какое-то оборудование.

— Здесь. Площадь позволяет поставить две печи, стол для замеса, стеллажи для расстойки и зону упаковки. Нужно отгородить зону для мойки и склада муки. И… если хотим снимать для социальных сетей, то нужно будет орагизовать стол здесь, около окна. Чтобы был естественный свет.

Вика улыбнулась и показала палец вверх, Артём кивнул, достал телефон и начал что-то быстро печатать.

— Свет — будет. Печи заказал. Конвекционные, две штуки. Привезут через три дня. Пока будете готовиться к расширению производства. И прогревать аудиторию

— Осталась одна печь, — задумалась Аля. — Я думаю, можно испечь что-то для съемок, а потом предложить местным.

— Вот и отлично, — он снова коротко улыбнулся. — Проведете время с пользой.

Вика сощурила взгляд:

— А мы будто до этого штаны просиживали…

Артём посмотрел на неё, и его взгляд стал холоднее.

— Виктория, ваш контент — это ваша зона ответственности. Моя — инфраструктура. Я делаю "на вырост". Если вы хотите печь по три тысячи булок в день, вам нужны не тазики, а промышленные миксеры. А вы уже начили пиариться в интренете, и для бизнеса важно не испортить репутацию на самом старте. Понятно?

Вика закивала, но сделала шаг и спряталась за Алей. Аля почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Он был прав. Его деловой, почти бездушный подход был тем самым стабилизатором, который не давал её надежде превратиться в очередную авантюру.

— Понятно, — твёрдо сказала Аля. — Что делаем в первую очередь?

— Первое, — Артём ткнул пальцем в бетонный пол, — убираем этот хлам. Второе — моем и дезинфицируем всё до блеска. Третье — пока идёт ремонт, вы готовите ассортимент. Не три вида хлеба, а десять. Чтобы к открытию у нас было что показать. Я договорился о поставках муки трёх сортов. Ищем пекаря-технолога.

— Пекаря? — Аля нахмурилась. — Я сама…

— Вы — бренд, Алёна, — перебил он. — Лицо, идея, стратегия. Вы не можете стоять у печи по двенадцать часов в сутки, если хотите управлять бизнесом. Вам нужна команда.

Он был снова прав. Ужасно, невыносимо прав. Мысль о том, чтобы доверить своё "детище" кому-то чужому, была горькой пилюлей. Но это была пилюля, которую нужно было проглотить.

Следующие несколько дней пролетели в оглушительном вихре событий. Цех превратился в муравейник. Рабочие сносили перегородки, тянули провода, укладывали плитку. Артём появлялся на час-два, отдавал распоряжения, проверял сметы и уезжал. Аля и Вика, с помощью внезапно подоспевшей тёти Люды и ещё пары соседок, мыли стены, скребли полы и составляли списки всего необходимого.

Аля чувствовала себя дирижёром, который впервые в жизни взял в руки палочку и пытался управлять разросшимся оркестром. Она продолжала печь хлеб в своей старой печи, чтобы отснять как можно больше материала для будущих публикаций. Она засыпала на ходу, ела на бегу, а по ночам, в маминой хрущёвке, лихорадочно записывала рецепты, рассчитывала себестоимость и с ужасом думала о том, что через несколько дней ей придётся не просто печь, а управлять процессом.

Илья не напоминал о себе, но его присутствие ощущалось в каждом звонке мамы: "Илья купил Сонечке новый планшет", "Илья повёл её в аквапарк в области". Он не атаковал, скорее демонстрировал стабильность и достаток. И это било больнее, чем любые упрёки.

Наступил день, когда в цех привезли печи. Блестящие, огромные, похожие на космические корабли. Аля с замиранием сердца наблюдала, как их устанавливают, подключают, как загораются зелёные лампочки на панелях управления.

Артём, застав Алю за изучением очередной сметы, с лёгкой усталостью в голосе произнёс:

— Аля, хватит уже ломать голову над этими печами. Я взял их в лизинг. Это не капитальные затраты, которые съедают всю маржу, а арендные платежи, которые мы легко покроем текущими доходами. Так выгоднее для всех — ты не выливаешь все оборотные средства в железо, а я как инвестор минимизирую риски. Все в выигрыше.

Он сделал паузу, дав ей осмыслить сказанное, а затем добавил:

— И ещё один момент. Я нанял технолога, Сергея Петровича. Он с понедельника будет курировать всё производство. Он не только обучит Дениса и тебя тонкостям работы именно на этом оборудовании, но и возьмёт на себя всю техническую документацию. Составит и зарегистрирует все необходимые инструкции по эксплуатации, пропишет правила техники безопасности, поможет с сертификацией продукции. Тебе не придётся разрываться между тестом и бумагами — теперь у тебя есть для этого человек.

Аля, услышав новость, сначала замерла, а затем на её лице появилось сложное выражение — смесь облегчения и нового, профессионального любопытства.