Развод на спор

Глава 1. Дарья Александровна

— Слышали историю про Галицину из сорок пятой школы? — проговаривает Римма Валеева, отвлекаясь от работы. — Чуть в окно не вышла. Ну подумаешь, что кто-то её фотки выложил. О чём они только думают...

О чём мы думаем в такие моменты?

О чём мы вообще способны думать, когда внутри всё так обуглено, что единственным выходом кажется прыжок вниз? Когда хочется не жить, не бороться, не дышать — а просто исчезнуть, чтобы стало тише?

— Да потому что причинное место прикрывать надо, а не шляндаться со всякими дебилами, — роняет Татьяна Сергеевна, хмурясь, будто это уже давно не удивляет.

Я поднимаю руку.

Не резко, но так, чтобы остановить этот катящийся по наклонной разговор.

— Думаю, мы и собрались тут, чтобы не судить детей, а помогать им, — мой голос спокоен, но твёрд. — И вам, Татьяна Сергеевна, как самой мудрой из нас, нужно быть максимально деликатной.

— Знала бы ты, Даш, как мне трудно быть деликатной, — усмехается она с тем своим вечно-усталым цинизмом. — Вот ты бы стала из-за такой глупости делать с собой такое?

— Стала бы, — отвечаю, не отводя взгляда. Боль от старых ран откликается мгновенно.

И всё замирает.

Тишина.

Пауза.

Чужие взгляды. Кто-то сдвигает бумаги, кто-то морщит лоб. Я почти слышу, как в их головах складываются теории.

Может быть, у неё что-то было? А правда ли она была готова? Была. Более того. Если бы не Марк, я бы не спаслась. Если бы не Марк, мой муж, ничего бы тогда не случилось.

Пусть думают. Пусть гадают.

Но правду знают только я и Марк. И пусть так остается.

— Именно поэтому я хочу помочь другим, — продолжаю я. — Именно за помощь таким детям мы и получаем с вами зарплату. Так что давайте уже обсудим план на следующий месяц.

Снова движение. Бумаги шуршат. Люди отводят глаза, прячутся за блокнотами и планшетами.

А я — собираюсь. Стягиваю эмоции в узел, привычно, не выдавая внутренней дрожи. Работа требует ясной головы.

— Римма, что с той семьёй Ахмедовых? Мы можем отменить депортацию?

— Мы работаем над этим, — отвечает она, быстро глядя в экран. — Но там парень связался с дочкой прокурора. Так что думаю, нужно заходить через него.

— Ладно, это я тогда сама, — киваю.

Глубоко внутри поднимается знакомая тяжесть — борьба, которую никто не увидит. Бороться за мальчика, которого ненавидят, потому что он другой. Но я знаю, что если мы не попробуем, то никто этим заниматься не станет?

— А что с той девочкой из деревни. Петровой? У неё был кто-то?

— Я ездила, - отзывается Татьяна Сергеевна. - В принципе, она готова вернуться в школу.

— Уже что-то, — выдыхаю я. — С остальными будем работать через опеку.

Мой голос звучит отточенно, чётко, как выстрел. Без пауз, без заиканий — каждая фраза, как команда на поле.

Потому что здесь, в этом кабинете с овальным столом, кипами бумаг, шуршанием маркеров, запахом кофе из многоразовых кружек, — я командир.

Здесь — центр. Мозговой штаб проекта "Второй шанс", и если мы сбавим темп — кто тогда вытянет этих детей из трясины?

Я готова дать распоряжение по следующему пункту, когда вдруг...

Дверь с грохотом распахивается.

— Мама! Мне надо срочно с тобой поговорить!

Голос. Её голос. И всё внутри моментально сжимается в тугой узел раздражения.

Только не сейчас. Только не при всех.

Я поднимаю глаза и ощущаю, как черты лица будто застывают. Дело не в злости на Тасю — раздражает то, как легко она обнажает меня перед всеми, вытаскивает наружу то, что я привыкла прятать..

Она снова вторгается. Без стука. Без паузы. Без понимания, что не всё в этом мире должно останавливаться по её команде.

Стройная, яркая, дерзкая.

Её лицо перекошено от обиды, в глазах — слёзы. И это не наигранное. Она действительно не справляется. Но, кажется, не понимает, что я тоже.

В комнате воцаряется тревожная тишина. Все смотрят. Кто с сочувствием, кто с профессиональным интересом — «вот она, дочь психолога, куратора программы помощи трудным подросткам».

Кто-то скользит по мне взглядом.

Да-да, мол, советник мэра по социальной политике. — и не может привить элементарные границы собственной дочери.

*** Друзья, добро пожаловать в эту непростую, полную противоречий историю. Герои будут бесить, герои будут тупить не смотря на свои почтенные года, герои обязательно полюбятся. Добро пожаловать.

Не забывайте писать свои комментарии и ставить лайки. На старте это очень важно.))) А меня бесконечно вдохновляет)

Глава 1.1

Я стараюсь не показать, как это колет. Не сейчас. Не здесь.

Куда делась моя милая, послушная девочка? Когда именно она перешла в стадию трудного подростка — так резко, что я даже не успела понять, где её прежняя, ранимая Тая? И почему этот период затягивается всё больше, превращая каждую встречу в бой?

— Таисия. Выйди, пожалуйста, — говорю ровно. Не повышаю голос. Я давно поняла: крики провоцируют крики. Только холодная твёрдость даёт шанс на контроль. — Мы работаем, если ты не заметила.

— Не заметила, — бросает она. Громко, с вызовом. — Вы всё равно в этих своих госдумах ничем не занимаетесь.

Я чувствую, как у меня внутри нарастает напряжение. Как лезвие. Тонкое, острое, идущее вдоль позвоночника.

Но сдерживаюсь. Дышу.

— Тая, — произношу почти шепотом, но взгляд — острый, как скальпель. — Выйди. Сейчас же.

— Или что?

Я медленно поворачиваю голову, удерживая её взгляд.

Если ты хочешь войну, девочка, то знай — я тоже умею быть жёсткой.

— Или вместо журфака ты поступишь на сельскохозяйственный.

— Оль, — поворачиваюсь к коллеге, не отводя взгляда от дочери, — У нас же министр как раз жаловался, что ему не хватает талантливых кадров. Ты со своей харизмой затмишь там всех доярок.

Кто-то не сдерживается — прыскает со смеху.

Я не улыбаюсь. Мне вообще не смешно.

— Сама ведь знаешь, что ничего подобного не сделаешь, — фыркает она, и, махнув своей роскошной гривой, как лошадь перед скачкой, захлопывает за собой дверь с такой силой, что мой стакан с водой падает и катится по ковру.

Глухой звон. Тишина.

Внутри — дрожь.

Я медленно вдыхаю. Словно считаю до десяти. В голове звучит отсчёт: десять, девять, восемь... не сорвись...

— Никогда мне не написать книгу о здоровых отношениях в семье, — выдыхаю я, с какой-то обречённой иронией.

Пару человек смеются. Остальные притихают. Кто-то уже собирает бумаги, кто-то прячет глаза.

Я снова одна в этом корабле, который штормит каждый день — изнутри и снаружи.

Но держусь. Потому что обязана.

Все в кабинете немного расслабляются. Кто-то улыбается, кто-то в полголоса шутит. Становится легче — как будто выпустили лишний пар. Я же продолжаю отдавать последние распоряжения: чётко, коротко, по делу.

Не потому что я люблю командовать.

На самом деле — никогда не рвалась к власти.

Если честно, я вообще не хотела становиться начальницей.

Никогда не была амбициозной. В отличие от Марка, я всегда чувствовала себя комфортнее в роли помощницы, координатора, исполнителя. В тени.

Но... обстоятельства толкнули.

Клуб, который мы когда-то открыли вместе с мужем, перестал во мне нуждаться.

После тяжёлых родов я осела дома. Погрузилась в материнство, как в омут.

Тая с самого начала была непростым ребёнком. Плакала много, ела плохо, просыпалась по десять раз за ночь.

Я перечитала тонны книг по детской психологии, обучению без насилия, осознанному воспитанию.

Я старалась быть правильной матерью.

Позволяла ей всё проживать, всё выражать. Не кричала. Договаривалась.

Терпела истерики молча, не отступала.

Потому что в моей семье никогда не было любви. Я клялась, что у моей дочери всё будет по-другому.

Но в какой-то момент я проснулась — и поняла, что совсем не справляюсь.

Тая выросла. Росли и запросы.

Я мучительно пыталась адаптироваться. А ещё — молча страдала от того, что так и не смогла снова родить мужу мальчика, о котором он когда – то мечтал.

Как будто всё материнство, вся любовь, вся тревога были вложены в одного человека. Одну судьбу. Одну девочку, которая теперь каждый день испытывает меня на прочность.

Сюда, в мэрию, я попала почти случайно — если, конечно, верить в случайности.

Артемий, наш с Марком бывший однокурсник, появился однажды на пороге клуба.

Сказал, что просто посмотреть, как там у нас дела. А потом остался — в жизни, в делах, в фокусе.

Я помогала ему с выборной кампанией.

Писала речи, встречалась с родительскими комитетами, тянула за собой школьные проекты.

А он — в ответ протянул руку мне, когда я уже почти махнула на себя рукой.

Так я оказалась здесь.

Не потому что мечтала.

А потому что это оказалось единственным местом, где я снова чувствовала, что нужна. Где мои знания, мой опыт, моя боль могли принести пользу.

Но эта работа потребовала от меня полной отдачи.

Выдыхаю и выхожу в холл.

Воздух здесь — сухой, жаркий, с привкусом перегретого пластика и кофе из автомата. Люди мелькают туда-сюда, кто-то ругается в телефоне, кто-то держит стопку бумаг.

Людмила, мой секретарь кивает в сторону дивана.

— Она там, — шепчет, будто мы в больничной палате.

Я поворачиваю голову — и вижу её.

Моя девочка.

Сгорбилась, сжалась, как будто не на диване сидит, а в себя сворачивается. Руки сцеплены, телефон в пальцах дрожит.

Лицо опухшее, губы прикушены. Видно — истерика была настоящая, глубокая.

Та самая, которую она никогда не умела сдерживать.

Эмоции у неё, как электрошок — всё наружу. Без фильтра. Без защиты. И от этого больно и ей, и мне.

— Даш… Может, чай? — тихо спрашивает Людмила, и я понимаю, что она просто хочет сделать хоть что-то.

— Давай, зелёный, — киваю я, глядя на дочь.

— Да что этот твой чай, — вскидывается Тая, не поднимая головы. — Можно подумать, он решит мои проблемы.

— Тась, зайди. Давай обсудим всё в кабинете, — голос мой всё ещё ровный. Я уже не знаю, усилие это или привычка.

— Точно. Чтобы никто не слышал, какая у тебя хреновая дочь выросла.

Да как же бесит!

— Закончила и зашла, пока я тебя не выпорола при всех! Раз уж ты так жаждешь публичности.

Она вскакивает. Бешеная, горячая, дерзкая. Настоящая буря.

— Зато тебе лишь бы спрятаться. От проблем. От всего!

Глава 1.2

И влетает внутрь, как метеор.

Я закатываю глаза. Устало. Почти автоматически. Потому что силы, кажется, остались где-то в предыдущем раунде.

Но всё равно иду за ней.

Потому что никто, кроме меня, не выдержит её штормов. А она — не выдержит моего молчания.

Она уже в моем кресле. Вращается, как на карусели поджав под себя стройные ноги. Ей всегда нужно движение, даже в боли. Особенно в боли.

Я подхожу сзади. Медленно.

Обхватываю плечи. Прижимаю к себе.

Моя девочка.

— Ну, расскажи, маленькая, кто тебя обидел? — шепчу, укладывая подбородок ей на макушку. Озон привёз не ту кофточку? Или Wildberries отказался принять обратно твою использованную косметику?

Она замерла. Я даже почувствовала, как перестало вибрировать кресло.

— А тебе всё смешно, да? — шипит Тая, сбрасывая мои руки.

Я выпрямляюсь, смотрю на неё. Вижу, как горят щёки, как дрожит подбородок. Она пытается держаться, но трещит по швам.

Моя сильная, ранимая, не умеющая терять девочка.

— Мне — нет, — говорю спокойно.

— Мне смешно смотреть, как ты гробишь свою психику, переживая по любому поводу, будто каждый новый день — конец света.

— Этот повод важный! — взрывается она, как будто я усомнилась в её праве на боль.

— Костя не ответил на звонок?

— Не ответил! — зарычала она. — А знаешь почему?

Пауза. Я уже чувствую, как внутри всё обрывается.

— Потому что трахал Ингу! — выплёвывает она, будто это яд, который больше невозможно держать в себе.

Я резко поджимаю губы.

Инга…

Инга — лучшая подруга Таси.

Точнее, была.

И впервые за долгое время у меня не возникает желания уколоть или отшутиться.

Хочется просто обнять. Закрыть собой. Сказать: «Это пройдёт». Как же мне это все знакомо. Буря эмоций, от которых не спрятаться не скрыться. Столько лет прошло, а я все помню как вчера

Тася вскакивает.

Начинает метаться по кабинету, как раненый зверёныш, загнанный в угол.

— Такая бедная, такая несчастная, — ядовито бросает она, передразнивая Ингу. — Машина у неё сломалась. Ах, спаси меня, Костя! А сама — затащила его в постель. Специально. Всё специально. Крутилась с нами, играла в подругу, — а на самом деле просто хотела его себе. И увела!

Я вдыхаю. Плавно. Медленно. Чтобы не сорваться.

Потому что знаю: сейчас ей нужно выговориться, а не услышать холодный разбор.

— Ну он же не баран, чтобы его уводить, — говорю спокойно, даже мягко.

Хоть внутри и понимаю: Костя был ей удобен. Не думаю, что они даже по-настоящему целовались. Поглаживание своего ЭГО. Интерес. Проверка границ. Но ведь в семнадцать всё чувствуется на сто процентов.

— Как ты узнала? — спрашиваю, чувствуя, как меня всё сильнее тянет в эту воронку — её воронку.

— Он сам позвонил. Сказал. Извинялся, — в голосе скрежет. — Даже в глаза посмотреть не мог. Трус.

— Мне очень жаль, детка, — говорю тихо. — Но ты же вроде не особо его и любила.

— И что? И что?! — голос дрожит, губы поджаты, глаза блестят. — А ты любишь отца?

Внутри всё обрывается.

Я замираю.

Как будто кто-то выключил звук.

В кабинете — тишина. Только приглушённый гул кондиционера, и стук крови в висках.

Люблю ли я Марка?

Что за глупый вопрос.

Что за страшный вопрос.

Конечно люблю. Всю жизнь.

С того самого дня, как предложила на спор ему девственность.

С того дня, как он сам поспорил на меня.

С того дня, когда он появился в моей жизни.

С восемнадцати лет. До сих пор.

— Мне кажется, нет, — продолжает Тася, уже тише. Почти шёпотом. — Иначе ты бы давно заставила его уволить свою помощницу.

Я резко поднимаю глаза.

— Причём тут она?

— Ну тебя же устраивает, что он с ней спит. Покупает ей подарочки. По магазинам водит. Лапает у всех на виду. А? — ядовито выплёвывает Тася, ударяя туда, где я никогда бы не ожидала удара.

Я чувствую, как что-то сжимается у меня в груди — остро, резко, как будто ребра схватили друг друга, не давая дышать.

— Тась... — голос выходит едва слышным. — Что ты такое говоришь?..

— Правду, мам, — выдыхает она. — Которую ты со своей работой и трудными детишками просто не хочешь замечать.

Глава 1.3

— Ты серьёзно сейчас?.. — голос мой не дрожит. Держится. Пока. Но пальцы… пальцы на подлокотнике кресла выдают меня. Белеют костяшки, ногти впиваются в кожу. Я не верю. Не хочу верить. Не могу. — Тая… тебе просто показалось. Ты... ты меряешь всех по Косте, а так нельзя.

Она молчит.

Просто стоит и смотрит. Глаза уже не подростка. Женщины. Та, что больше не боится ударить правдой в лицо.

— Мы с Марком… — я сглатываю. Глубоко. — Мы слишком многое прошли. Слишком. Чтобы он… Он бы не стал. Понимаешь? Он не такой. И Ксения… Господи, Ксения?! У неё же парень. Они ипотеку планировали брать. Она за столом с нами ест. Она с тобой сериалы смотрит. Она бы никогда…

— Инга тоже считалась моей лучшей подругой, — тихо бросает Тася. Даже не повышает голос. Вот от этого — страшнее всего. Как будто нож в сердце воткнули, но не сразу выдернули.

— Ну хватит! — вспышка. Вскипаю. Мне даже стыдно за тон, но сдержать себя уже не могу. — Ты сравниваешь… ты вообще понимаешь, что сравниваешь?! Разные миры! Разные отношения! Твой Костя искал… девочку, которая бы обожала его по щелчку. Которая сразу бросится в ноги. А ты — ты была… отстранённая, замкнутая. Я же видела! Он не понимал, как подступиться. А Инга… она просто подлила сиропа. Это не оправдание. Это просто… объяснение.

— То есть… я виновата, да? — у неё дергается уголок губ. Голос хриплый. Слёзы ещё не идут — но глаза уже на грани. — Ты реально так думаешь?

— Нет! Нет… Я не это хотела сказать… — тянусь к ней, но она делает шаг назад. Как от огня. И я вдруг понимаю, как это больно — когда тебя не понимают. Я помню, сколько раз сама это испытывала.

— То есть, — произносит она, почти улыбаясь, — если мужик изменяет, то виновата баба, да? Она слишком гордая, слишком закрытая, слишком настоящая? Значит, если он трусливо хватает яблоки с земли, лишь бы не полезть наверх — это она виновата? Не яблоня, не небо, не он. Она?

— Порой… пока доберёшься, яблоко уже и не нужно, — выдыхаю. И замолкаю.

Сразу.

Как будто по щеке хлестнула сама себя.

— Ага. — Она усмехается. — То есть я должна была дать ему. Просто так. Забить на себя. На свои чувства. На свою гордость. На то, чему ты меня сама учила.

— Во всём нужно знать меру…

— Вот ты и живёшь своей мерой. А кто-то другой — уже крутит с папой. — Последнее слово она режет, как ножом по стеклу. Не кричит. Просто выносит приговор.

— Это ты так думаешь, — шепчу. Никогда в это не поверю.

— Нет, мама. Это ты так живёшь, — бросает она и уходит. Громко. Звук хлопнувшей двери режет воздух. Мне кажется, даже люстра качнулась.

Я остаюсь.

Словно после урагана.

Воздух сгустился, как перед грозой.

И глотать его — невозможно.

Люся заходит, что-то говорит, но я даже не слышу. Молча беру обе чашки чая. Свою и дочери. Выпиваю их подряд. Обжигаюсь, но не морщусь. Хочется выжечь горло, может, тогда боль пройдёт.

Но не проходит.

Потому что сейчас мне нужен не чай.

Мне нужен он.

Марк.

Нужна его пошлая, грубая, нарочито вульгарная фраза.

Что-то вроде: «Ты звонишь, потому что соскучилась по моим пальцам или моему хуевому юмору?»

Нужна его усмешка в трубке, этот хриплый баритон, который держит меня на плаву.

Потому что если это правда…

Если хотя бы часть из этого — правда…

Тогда весь мой мир треснет. Я останусь с осколками. И мне не хватит пальцев, чтобы собрать себя обратно.

Открываю телефон.

Пальцем провожу по фото. Мы втроём.

Я — загорелая, уставшая, но счастливая. Тася — с растрёпанными волосами, в шортах на два размера больше.

Он — с этой своей ухмылкой. Как будто знает наперёд, что мы будем делать ночью.

"Любимый".

Контакт в избранных. Ярлык сердца.

Нажимаю вызов.

Спокойно, Даша.

Сейчас он поднимет трубку.

Скажет что-то мерзкое.

Ты закатишь глаза. Усмехнёшься.

И твой мир снова встанет на место.

Гудок.

Гудок.

Гудок…

Глава 2.

Пока я жду ответа, внутри медленно поднимается паника. Не та, что вырывается наружу криком. А другая — густая, вязкая, скользящая изнутри вверх, по рёбрам, к горлу. Она сжимает изнутри так, будто я снова оказалась там, где уже была. Я хорошо её знаю. Слишком хорошо.

Однажды я уже ему звонила.

И он не ответил.

Это было тогда, в том самом институте, когда я ещё наивно верила, что если тебя целуют — значит, любят. Что если парень говорит, что ты особенная, — это правда, а не фраза из репертуара. Я верила в каждое его слово, в каждую искру в его взгляде.

А потом пришла.

И всё стало ясно.

Наш первый секс.

На экранах.

На мониторах.

На чьём-то ноутбуке, в проекторе лекционной, в чьих-то наушниках. Громкий смех. Сдавленные смешки. Ухмылки. Шепотки. А на экране — я. Голая. Неуклюжая. Та, чья неидеальная грудь, живот были искривлены под неестественным углом.

Я была уверена, что это сделал он. Кто ещё мог? Только один человек был так близко. Только один мог запечатлеть меня с такого ракурса. Только один — мог причинить боль с такой точностью, с таким знанием моих слабых мест.

Марк.

Я верила, что всё было ложью. Что он играл со мной. Что стала частью глупого, подлого спора. Что все его «ты красивая», «мне плевать на размер», «ты сводишь меня с ума» — были лишь наживкой. Средством заставить меня раздвинуть ноги. А потом — выбросить. Пустить по рукам. Выставить посмешищем.

Я ушла.

Заперлась в комнате общаги.

И начала есть.

Я поглощала всё подряд — конфеты, булки, шоколад, сироп. Сначала чтобы заглушить боль. Потом — чтобы уничтожить себя. Медленно, сладко, безвозвратно.

Я лежала на спине, смотрела в потолок и думала, что дальше — нет смысла жить. Что лучше всего — исчезнуть. Больше никто не будет смеяться. Не будет трогать. Не будет говорить «Булочка» с этой мерзкой насмешкой.

Я увидела крюк и шагнула в бездну.

Если бы не он…

Если бы не этот кретин, ввалившийся в комнату, сорвавший замок.

Он спас меня.

Он. Марк.

Родители хотели посадить его, а меня просто запихнули в псих диспансер. А потом… потом всё решилось иначе. Его просто отправили в армию. На целый год. Без звонков. Без писем. Я не знала, где он. Да и не хотела знать, уверенная до конца, что являлась просто частью их спора.

И теперь, глядя на Тасю, слыша её крик, я понимаю её до последнего нервного окончания. Всех этих подростков, что вопят: «Вы нас не понимаете!» — я слышу их не ушами. Я слышу их сердцем. Разбитым. Починенным кое-как. Скрёбками, скотчем и памятью.

Потому что правда в том, что большинство людей живут без боли. Просто плывут по течению. Вяло, без направления, без сопротивления.

Гудок.

Гудок.

Ответь, Марк.

Глава 2.1

— Алло? — его голос звучит раздражённо, с той самой хрипотцой, от которой у меня до сих пор ломит внутри. Но даже это раздражение… оно успокаивает.

Он ответил.

Он всегда знает, когда нужно ответить. Даже если стоит на краю обрыва и держится одной рукой. — Даш, ты позвонила помолчать? Такой подарок ты могла бы сделать мне на заседании спортивного комитета, когда устраивала истерику из-за несовершеннолетних бойцов.

— Ты эксплуатировал детей, Марк. Я не могу это игнорировать.

— Я даю им шанс вырваться из бедности, — парирует он, пока в трубке гудит ветер. — Это гораздо ценнее, чем твои разговоры по душам.

— Давай не будем принижать мои достижения, — холодно отрезаю. — Не все обязаны заниматься твоим спортом.

— Но всем было бы полезно, — с ухмылкой. Я слышу её даже сквозь гудки машин.

— Ты сейчас на что намекаешь? — голос становится тише. Осторожнее. Потому что он знает, где больно.

— Даша, я дико занят. Давай дома обсудим твои комплексы, когда я тебя раздену и как следует оттрахаю.

Господи. Как он это делает.

Одной фразой стирает всё. Мир, тревоги, ревность.

Остается только тепло между ног, моментальное, острое, как удар тока.

Я сжимаю бёдра. Там всё зудит, будто последний секс был не вчера, а двадцать лет назад — возле его машины, в свете фар, с укусом комара на голой заднице.

Тася напридумывала. Я даже не буду оскорблять марка рассказами об этом.

Серьёзно. Вот как можно изменять в таком режиме? — А на ужин что приготовить? — спрашиваю тихо, будто не для смысла, а просто чтобы его не отпускать.

— Твои титьки, конечно, — фыркает он.

— Марк… — закатываю глаза.

— Я серьёзно. Мечтаю о них с самого утра. Не парься. Я найду, где перекусить. Избавлю тебя от необходимости тыкать в Яндекс Еду.

— Ты мой герой.

— Всё для тебя, любимая.

И тут… голос.

— Марк Владимирович, нас уже ждут, — мягкий, но настойчивый. Женский. Чёрт подери — Ксения.

И её голос вдруг становится триггером. Настоящим. Жёстким. Таким, от которого сжимаются зубы и вспыхивает что-то под сердцем. Даже не от ревности. От неизвестности. От такого ядовитого: А вдруг?

— Всё, Даш. Пора.

— Марк… — не отпускаю. Не могу. Пауза. Вдох. — Скажи... Скажи, что любишь меня.

— Даш, я же… я не один уже, — произносит он, словно оправдываясь. Словно это — объяснение.

А мне плевать. Мне неважно, кто там рядом. Я — не они. Я жена. Я его реальность, а не очередная встреча в блокноте.

— Скажи, — повторяю. Уже не прошу. Требую. Почти приказываю.

Пауза.

Я слышу, как он выдыхает. И затем — тот голос. Тот самый. Уверенный, обволакивающий, с ехидной нежностью на грани цинизма.

— Я люблю тебя, моя булочка.

И всё.

Мне не нужно больше. Даже если это шутка. Даже если игра. Мне просто нужно это слышать, знать, что моя планета крутится по той же орбите вокруг моего солнца.

Я кладу телефон рядом.

Закрываю глаза.

И дышу.

Словно вынырнула из-под воды. Оказывается, все это время я была в диком напряжении. Но теперь можно его встряхнуть и сходить с отчетом к мэру.

Глава 3.

Кабинет мэра Северова Артемия Леонидовича занимает весь этаж. Просторный, оббитый дубом и мрамором, с шикарным видом на Москву.

В приемной сидит его секретарь, пятый за год.

Меняет он их так же часто, как дорожное покрытие. Вокруг витает запах дорого кофе, который пьет Лариса. Даже мне захотелось.

— Привет, Лариса. Занят? - киваю на кабинет.

— Дарья Александровна, — с тёплой улыбкой поднимает она взгляд. — У него встреча с министром спорта. Неформальная.

— И как, ведёт?

Каждая их встреча – это ожесточенный бой в настольный теннис.

— Судя по звонким ударам вполне, — улыбается она еще шире. А я думаю о том, что именно отсюда к Марку, когда – то попала Ксения. И спала ли она с мэром вопрос, который раньше мне не приходил в голову. Бесит, что теперь он меня мучает. Потому что она очень много времени проводит с Марком. Знает его расписание. Часто отвечает за него на телефонные звонки. Она безусловна годится не только на кофе. Но хочется верить, что она не выполняет обязанности как например яркая и простая Лариса в своем приличном наряде.

— Я тогда загляну, — подмигиваю ей и иду к двери. Но мысли все еще не в отчете.

Но Артемий не Марк. Он не женат. Не обещал никому хранить верность. И вообще, единственное, перед кем он отвечает, — это горожане.

Толкаю дверь.

Внутри — глухой удар мяча и звук пластика о кромку стола. Артемий Леонидович в тёмной мокрой от пота рубашке, противоположная сторона — министр спорта Трошкин, зажатый в строгий пиджак, с красным лицом, пыхтящий в очередном ударе по мячу.

Артемий делает подачу, встречается со мной взглядом и ошибается. Поджимаю губы. Ну вот…

— Даша, твоя красота меня когда-нибудь убьёт, — говорит Артемий и повторяет подачу. Мяч летит в сетку.

— Переподача, Артемий Леонидович, — говорит Трошкин Олег Николаевич, министр спорта, который только тут и вспоминает, как им заниматься.

— Бог с тобой, — машет он рукой. — Ты выиграл, Трошкин. Сворачиваемся.

Пока министр собирает ракетку и мяч, Артемий стол. Они быстро и молча катят стол в угол. И вот уже спортивный зал снова превращается в кабинет.

Трошкин идет к выходу и улыбается мне, но я не отвечаю ему тем же. Помню, как он стоял на стороне Марка в нашем споре в последний раз.

Артемий идет переодеваться в гардеробную. Выглядывает с улыбкой.

— Чёрт, Даш, не предложил тебе сыграть.

— Брось, Тем. Ну какая из меня спортсменка? Я к тебе с отчётом пришла.

— Ну вот… — вздыхает, выходит, застегивая последние пуговицы рубашки. — А я надеялся, что просто так.

Садится напротив, бросая галстук на стол рядом с собой. Мы знаем друг друга слишком давно, чтобы стесняться. Он не торопится открывать папку. Обычно подписывает не глядя. Формальность.

— Что нового в социальной сфере?

— О, много всего. Например, твой Трошкин покрывает участие несовершеннолетних в боях без правил.

— Да, слышал. Вы с Марком там сцепились, словно ненавидите друг друга. Не слишком ли часто вы стали ссориться?

Ссориться?

Слово повисает в воздухе как оса, готовая ужалить. Я замираю, едва заметно. А он смотрит спокойно. Почти безмятежно. Он весь такой стабильный. Немного грузный. Спокойный. Словно скала в отличие от адреналинщика Марка. Совершенно неудивительно, что Северову отдали этот пост. Он мог бы пойти и выше. Знаю, что есть у него такие цели и амбиции, но пока он успешно их прячет.

— Ты так думаешь?

Он что-то знает? Про Ксению? Или… просто проверяет?

— Просто наблюдаю за вами. Вы такие разные на самом деле, что я до сих пор в шоке, как вы сошлись. В универе.

— Давай все — таки ты посмотришь отчет, — предлагаю я, меняя тему. О том, что мы с Марком разные, я вообще стараюсь не думать. Не думать о том, что единственное что нас связывает это все еще шикарный секс и дочь. И дочь уже выросла, а секс…

— То есть у вас всё хорошо? — спрашивает он, листая отчет.

— А что за вопросы, Тем? — наклоняюсь чуть вперёд. — Тебе есть что мне рассказать?

Он чуть улыбается. Молчит. Как всегда. Но во взгляде — интрига, как и у любого политика. Ничего непонятно.

— Поверь, Даш, если бы было, я бы сразу рассказал. Может кофе?

— Нет, я пойду. Хочу мужу ужин приготовить, — не знаю зачем это говорю, просто не нравится куда заходит наш разговор. – Отчет оставляю. Будут правки, присылай.

— Разумеется. На выходных рыбалка. Я вас жду.

— Ну тут как Марк решит. Ты же знаешь, я женщина подневольная, — кидаю я на него последний взгляд и тороплюсь выйти. Сама не знаю почему.

***

Сегодня скидочки на мои романы:

Собственность бывшего https://litnet.com/shrt/lEDz

Неправильные бывшие https://litnet.com/shrt/lElz

Измена. Неправильная сказка https://litnet.com/shrt/lEnz

Свадьба. В плену любви https://litnet.com/shrt/lEuz

Глава 3.1.

Совсем забыла. Заглядываю обратно в кабинет, где Артемий уже с кем – то переписывается.

— Ты же знаком с прокурором Огнесенко?

— Конечно.

— Устрой мне с ним встречу.

— Люблю, когда женщину командует, — улыбается он, а я только закатываю глаза и закрываю дверь.

— До свидания, Лариса, — киваю, проходя мимо ресепшена.

— Хорошего вечера, Дарья Александровна, — её голос всё такой же гладкий, как и причёска. Наверняка, не сместилась бы ни на миллиметр даже при встрече с ураганом. Слишком идеальная. Слишком... услужливая. Ксения не такая. Она часто спорит с Марком. Это заводит его? Нравится ее непокорность? Ведь когда – то именно наши ссоры свели нас вместе. Мы могли орать друг на друга при всех. Могли наедине. Когда я поняла, что не публиковал то видео, то все равно не сразу смогла его простить просто за сам факт спора. Факт того, что он играл с моими чувствами. Пусть даже потом влюбился сам.

Выхожу из приемной, иду коридору, но вместо лифта сворачиваю к лестнице. В своём кабинете не задерживаюсь. Только хватаю пальто из шкафа, надеваю и туго затягиваю пояс на талии, смотрю на свое отражение. Пальцы скользят по ткани.

Ну и где та осиная талия, которой когда-то хвасталась, когда только Марк вернулся из армии? Где та молодая девчонка, которую он добивался.

В зеркале уставшая переживать за всех женщина, которая перестала верить собственной интуиции. Верить мужу. А ведь как не этой женщине знать, что порой нужно слушать не всех, а себя. И того, кого любишь.

Только это не отменяет того факта, что мне уже сорок три, а Марку только сорок три. И рядом с ним молодая, стройная помощница.

Раньше я могла делать пируэт на шпильках. После рождения Таси — мой максимум пируэт в спальне с Марком. И то чаще всего в горизонтальной плоскости, с его рукой на горле и моими ногами за головой.

Акробатика нового уровня.

Собираю волосы, убираю заколкой. Макияж поправляю почти машинально, без него даже не выхожу из дома.

На выходе набираю дочку. Один гудок. Второй. Отклонено. Повторяю. Снова.

Привычно.

Сажусь в свой любимый Махав, опускаюсь в водительское сиденье с ощущением, будто заползаю в собственную раковину, где могу быть собой. Скидываю туфли и надеваю мягкие конверсы, в которых гораздо удобнее жать на педаль.

На ходу набираю Сашу Невскую. Маловероятно, что та примчится через всю Москву, но… я хотя бы выговорюсь.

Пока идут гудки, я выруливаю с парковки и плавно вливаюсь в поток.

— Дашка? — раздаётся на громкой связи. — Ещё даже не выходные, а ты уже звонишь. Случилось чего?

— То есть просто так я позвонить не могу?

— Не можешь. Выкладывай, пока меня тренер не припахал.

Саша — это ураган. Даже в свои сорок два она выглядит на тридцать два. Фотосессии, подиумы, растяжка в двенадцать ночи — нормальное явление. Если в нашей паре ревную в основном я, то у них с Мироном всё наоборот. Он тот ещё Цезарь — параноидально охраняющий границы тела своей фотомодели.

— Костя изменил Тасе.

— Ого… Мужи-ик.

— Саша!

— Что? Ну она же год его динамит. Какой парень такое выдержит С Ингой?

— Да как ты…

— А с кем же ещё? — смеётся она. — Я вместо психологических диссертаций читаю светскую хронику. Там это норма.

Меня это убивает сильнее, чем правда. Врубается музыка на фоне, но я приглушаю её. Хочется закричать, чтоб никто не слышал, как советник мэра едет по Садовому кольцу и ревёт в голос. Пусть даже про себя. Пусть даже только от собственных сомнений.

— То есть ты тоже допускаешь, что Марк мог… ну…

— Что?

— Ну… ты поняла.

— Даша. Марк тебя любит. Он скорее себе член перевяжет, чем засунет его куда-то на сторону.

— Боже, Саша, ну что за выражения?

— Нормальные. У тебя всё будет хорошо, поняла?

— Не уверена.

— Я уверена. А теперь давай, меня тут тренер взглядом сверлит, я вечерком тебе наберу. Ладно?

— Ладно. Мирону и Лёхе привет.

Леха их сын, который вместо обычного спорта выбрал кибер спорт, но зато все время находится дома.

— Принято. А ты Марку передай, что если он вздумает флиртовать с секретаршами — я ему сама что-нибудь перевяжу.

Я смеюсь. Чуть-чуть. Сквозь напряжение.

Иногда достаточно одной подруги, чтобы не сойти с ума. Даже если ответов всё равно нет.

Только почему она сказала про флирт?

Она что — то знает?

Может быть просто пытается меня убедить в том, что все хорошо, зная насколько мне важно быть единственной у Марка. Насколько важно не волноваться лишний раз? Она как никто меня знает.

Именно благодаря Сашке, я когда — то вышла из дурки раньше времени. Именно благодаря ей скинула лишние килограммы. Может быть живи мы вместе и дальше, я бы не набрала их обратно?

***

Все образы героев можно будет посмотреть чуть позже увидеть в моем тг канале. Одержимая словом.

Глава 4.

Почти час я провела в пробке, безрезультатно пытаясь дозвониться до Таси. Она так и не ответила. Ни сообщения, ни звонка. В какой-то момент я даже начала надеяться, что она не поехала к бабушке. Если она и правда там, то вполне возможно, что уже выслушивает очередную серию речей о предательстве и женском достоинстве. Мама умеет подливать масла в огонь — особенно, если этот огонь касается личных обид. А потом не удивлюсь, если дочь в сердцах решит отомстить Косте и этой… Инге. Подростковая злость часто ищет выход через действия. Особенно, если их подогревают.

Я подъехала к нашему дому, когда телефон вновь зазвонил. Артемий.

— Договорился на завтра к десяти, — сообщил он, как всегда без предисловий. — Надеюсь, у тебя найдутся веские аргументы. Он, мягко говоря, не в лучшем расположении духа.

— Где встреча? В моём кабинете?

— Нет, лучше на нейтральной территории. В кафе у администрации. «Вельвет», кажется.

— Поняла. Буду там к десяти.

— Чем займёшься вечером?

Я вздохнула. Это уже начинало надоедать.

— Мой вечер вряд ли окажется таким бурным, как твой. Простой семейный быт, Тем.

— Ясно. Не отвлекаю. Марку привет.

— Спасибо, — ответила я и отключила звонок.

Раньше его флирт был почти незаметен, мягкий, едва уловимый. Сегодня же он словно обострился, стал осязаемым, как напряжение в пальцах накануне грозы.

Я въезжаю на подземную парковку. Полумрак, низкие потолки, запах старой резины и металлического масла. Машины стояли ряд за рядом, как немые стражи чужих историй. Свет от ламп плыл по капотам, отражаясь в лужицах, и в этом освещении всё вокруг казалось чуть-чуть нереальным.

Возле лифта я столкнулась с соседями — молодой парой с двумя девочками. Они, как всегда, сияли счастьем. Папа нёс очередной пакет игрушек, мама что-то беззвучно рассказывала. Эти четверо будто вышли из рекламного ролика про идеальную жизнь. Сколько себя помню — они всегда улыбались. Всегда держались за руки. И всегда выкладывали в сеть фото своих «счастливых вечеров», «походов в парк» и «вкусных обедов».

Я давно ничего не выкладывала. Последний снимок — ещё с той поездки на море, где мы с Марком смеялись и обнимались, где Тася строила замки из песка, а я верила, что всё у нас ещё будет хорошо. С тех пор — тишина.

Дома было тихо. В прихожей пахло ванилью и чуть-чуть Барсиком. Кот лениво вынырнул из-за угла кухни, вытянул лапы и зевнул так демонстративно, будто мы с ним давно должны были поужинать вместе. Он прошёлся мимо, задрав хвост, и ткнулся мордой в пустую миску. Этот пушистый хищник всегда даст понять, что ему что – то нужно. То лапой по стальной ножке барной стойки побьет, то цветок опрокинет.

Готовить совсем не хочется, тем более Марк говорил, что поест. А я перебьюсь сендвичем. Пока нарезаю ветчину посматриваю на время.

Уже шесть

Раньше я никогда не задумывалась, чем он занимается в это время. Доверяла. Даже не проверяла. Сегодня — совсем другое. Ни матчей, ни переговоров. И Ксения, которая всегда рядом, как тень — слишком удобная, слишком вовремя. Слишком всё.

Я открыла приложение, где были отмечены геолокации семьи. Тася — у мамы. Это я угадала. Слишком предсказуемо. Та всегда выслушает, особенно что касается предательства. Я уже стараюсь не думать о том, что все мои комплексы результат ее довольно глубокой работы. Но и не могу не отметить, что с Тасей она вела себя совершенно иначе. Скорее наоборот, давала ей ощущение абсолютной уникальности, которое никогда не давала мне.

А Марк… в клубе. На работе. Геометка не врет, но и не говорит всей правды.

Звоню ему на рабочий телефон. Но в ответ лишь гудки. Долгие, раздражающие.

Есть уже не хочется. Так что звоню на мобильный, в голове в красках представляя сюжет самых популярных фильмов про измены, когда застаешь мужа на помощнице в кабинете в самый пик их страсти.

И на мобильный он тоже не отвечает.

Что-то застряло в горле. Словно обида решила принять форму. Я выдыхаю, чувствуя горечь в горле, тяжеть в груди. Скотина... Если он... Если он...

Бросаю еду в мусор, насыпаю Барсику сухого корма. Тот даже не мяукнул в ответ — сразу полез в миску.

И в этот момент я уже знала, что не останусь дома.

На метро явно доеду быстрее. Но лучше знать, чем томиться в неизвестности и мучать себя сомнениями. Лучше один раз увидеть и возненавидеть его, чем считать больной себя и свою интуицию.

Быстро переоделась. Туфли сменила на кеды. Сердце стучит ровно, но внутри нарастало то самое напряжение, когда уже не тревога, а решимость.

Я иду к двери с чётким намерением. Лучше один раз увидеть. Один раз убедиться. Даже если увижу самое страшное — чем бесконечно представлять это в деталях.

Я берусь за ручку… и резко отстраняюсь, когда за ней оказывается Марк.

Мужчина, запах которого я могла узнать с закрытыми глазами. Тот самый, что всегда пах мятой, сигаретами и жаром. От него словно исходила тихая, глубокая сила. Та, к которой можно было прижаться и замереть, не думая ни о чем.

Дыхание перехватывает, а вся обида и ненависть стекает вниз живота. Туда, где сжимается все в тугой ком просто от того, что я снова рядом с мужем. Втягиваю его носом, каждой клеткой своего уставшего за день тела. А Марк удивлённо хмыкает.

Всё внутри сжимается. Живот наливается теплом, почти стыдливым. Возбуждение вспыхивает внезапно — не спрашивая разрешения, не давая времени осознать. Оно разливается по телу, как горячее вино, пьянящее и сладкое. Бёдра тяжелеют, грудь словно тяжелеет в момент.

От одного его взгляда — на слегка взъерошенные волосы, на воротник пиджака, съехавший с плеча — я чувствую, как тело предаёт мою злость.

— Только не говори, что собралась на вечернюю пробежку, - шагает он внутрь, стягивая пиджак и бросая его на пол. Сглатываю слюну смотря на его широкие плечи, на черные нити рисунка на шее. Дрожь охватывает все тело. Я пытаюсь вспомнить, что хотела спросить. Куда шла.

Глава 5.

Липкая тишина спальни будто растворяется в стуке моего сердца. Нет слов, нет оправданий, нет обвинений — только его пальцы, жадные, знающие, скользящие по моему телу, будто каждый изгиб за двадцать лет стал их родной территорией.

Марк не спрашивает, удобно ли мне на коленях. Он просто берёт. Так, как умеет только он. И я — позволяю. Всегда позволяла пользоваться собой, словно в страхе, что он больше не предложит.

Любой наш конфликт, любая ссора, даже самая яростная, гаснет, как только мы остаёмся наедине. В спальне. Случайно в ванной. В гардеробе, где я со злости убираюсь.

Он не говорит ни слова. Просто хватает меня за затылок, сжимает волосы в кулаке и притягивает к себе — резко, как будто в этом поцелуе должна взорваться вся злость, вся ревность, весь невысказанный страх. Его вторая рука ложится мне на шею, тёплая, сильная, — и я чувствую, как в этой хватке исчезает моя воля.

Губы Марка накрывают мои. Жёстко. Бескомпромиссно. Он не целует — он берёт. Язык врывается внутрь, хозяйничает, толкается, ищет и давит, не оставляя мне шанса дышать. Он тянет губу, кусает, забирает всё внимание, всё сопротивление.

Я хватаюсь за его плечи, не зная, то ли удержаться, то ли утонуть. Воздуха не хватает. Ноги слабеют. Язык подчиняется, тело плавится, пульсация между ног уже говорит за меня.

Когда он, наконец, отрывается, во мне больше нет ни слов, ни намерений. Только он — и желание раствориться. Сесть. Открыть рот. Принять.

— Хочу твой рот, — скользит он пальцами по моим губам, тянет влагу, трогает язык, а я даже не думаю отвечать словами. Потому что мой рот всегда хочет его идеальный член.

Марк растягивает губы в хищной улыбке, давит на мои плечи, опуская меня на колени, и я послушно скольжу вниз, ощущая, как внутри всё сжимается от этого ощущения власти, подчинения и возбуждения.

Грудь пульсирует в такт его дыханию, живот крутит, а между ног безбожно тянет.

Я тороплюсь, легко расправляюсь с защёлкой на ремне, ширинкой. Стягиваю джинсы по ногам, выпуская на воздух лютого зверя, который пульсирует в ожидании ласки.

Тянусь к нему языком, трогаю головку.

— Посмотри на меня, — хрипит он, стягивает с волос резинку, распуская их по плечам. – Мне кажется я могу смотреть на это вечно.

Смотри. Смотри только на меня, любимый.

Влажными губами охватываю его член, и на мгновение забываю, о чем беспокоилась, куда шла, зачем звонила.

Потому что здесь, в этом интимном аду, он — мой бог. Мой демон. Мой конец и начало.

Его рука ложится на затылок, направляя. Член окунается в мой рот на половину, давит на язык, вынуждая принять так как нравится именно ему. А мне остаётся лишь терпеть, потому что я знаю, как глубоко он любит. Потому что знаю, что его сжатые челюсти от наслаждения лучшая награда моим стараниям.

Движения его члене становятся глубже, жёстче.

Я зажмуриваюсь, позволив телу раствориться в этом ритме.

Слёзы выступают от толчка — от резкости, от того как плотно он давит во рту на корень языка. Но я не отстраняюсь. Напротив — в этом есть что-то до боли знакомое, нужное, даже родное.

Я ему нужна. Нужна.

Иногда мне кажется, что за два десятилетия мы не обрели ничего общего — ни увлечений, ни интересов, ни даже общих тем для разговора, кроме дочки и дел. Мы как две параллельные вселенные. Существуем рядом, не пересекаясь. За исключением этих моментов, когда мы касаемся друг друга телами. Когда он словно животное таранит мой рот, рыча и приговаривая:

— Молодец, Дашуль, давай ещё немного.

Он отрывает меня от себя, давая отдышаться, стереть с подбородка слюну.

Я поднимаю глаза, запоздало, почти стыдливо. Марк смотрит пристально. Так, как будто видит меня заново. Его взгляд наполнен чем-то первобытным. И всё во мне отзывается на это естественным желанием принадлежать своему самцу. Снова и снова.

Я вытираю рот тыльной стороной ладони и тянусь снова, жадно, слепо, будто пытаюсь сохранить в себе эту близость ещё хоть на миг. Его пальцы в волосах, всё сильнее, жёстче. Он направляет меня, контролирует.

— Теперь держись, хочу кончить тебе в рот.

Толчки становятся короче, глубже, плотнее.

Мир сужается до двух точек: он и я. Точнее — его дыхание и мои стоны, заглушённые плотью. Всё остальное теряет смысл.

Я задыхаюсь. Голова кружится, будто и вправду тону — и не хочу выплывать. Только сжимаю его бёдра, чувствуя, как всё внутри вибрирует от нехватки воздуха и слишком сильного возбуждения.

Рывок назад — вдох — кислород режет лёгкие. Встретившись взглядом с его глазами, тёмными, как ночь, я едва не теряю сознание.

Он кончает резко, тяжело. Горький вкус наполняет рот, и я, не в силах ни проглотить, ни оттолкнуть его, цепляюсь за ткань брюк, пока давление на затылке не ослабевает.

Марк отпускает меня. Я откидываюсь назад, тяжело дышу, упираюсь ладонями в пол. Между ног — тёплая влага, пульсация. Мне нужно отдышаться, но это только начало.

Марк поднимает меня резко, не спрашивая. Его пальцы впиваются в мои предплечья, и я чувствую на коже след от будущего синяка — как печать. Как доказательство, что я принадлежу ему. Что больше никто ему не нужен.

Ну не может он так трахать меня, а потом идти к другой. Не может, же?

Я смотрю ему в лицо и, сама, не понимая почему, улыбаюсь. Глупо. Слабо. Почти по-детски.

— У кого – то был трудный день.

— Есть такое. Но ты же меня перезагрузишь? — хмыкает он, дёргает пуговицу на моих джинсах и стягивает их вниз, присаживаясь на корточки и ведя дорожку поцелуев от колен до самых трусиков. – Мокрая уже?

Я только и могу что кивнуть, помогая ему снять с себя джинсы и носки. А вскоре чувствовать, как по ногам скользят влажные трусики, тоже отправляющиеся на мусорку сомнений о том, что моему мужу нужен кто – то еще.

Марк поднимает меня легко, будто я ничего не вешу. Как будто все мои страхи, комплексы, прожитые годы — легче пуха.

В такие моменты я почти верю, что всё ещё та двадцатилетняя девчонка, что приходила к нему на бои без правил и подглядывала. Девчонка, которая не верила своему счастью, когда он пригласил её на свидание. Готовая была ему отдаться тогда. Сейчас. Всегда.

Глава 6.

Вот вроде ничего плохого не сказал, а внутри сразу сжалось. Как будто кто-то резким движением оборвал тонкую нитку между нами. А Марк — как ни в чём не бывало. Отстраняется, хлопает меня по заду.

— Ты, кстати, поела? Или опять будем вызывать ночного курьера? — он целует меня в спину и уходит в душ, напевая под нос какой-то вирусный трек.

Ну да, в моем стиле весь день кусочничать, а потом наедаться в тишине и спокойствии.

Я стою в полутьме, наощупь ищу халат, который ещё утром бросила на кровать. Его вещи уже валяются на полу — Марк вечно все разбрасывает, прекрасно зная, что я тут же уберу.

Он может спокойно разгуливать обнажённым по всей квартире, а я, спустя двадцать лет брака, так и не решилась позволить себе то же самое.

Запахиваю халат туже. Возбуждение ещё гуляет по телу, дрожь в мышцах напоминает, с какой яростью мы минутами раньше срывали друг с друга слова и дыхание. Всё как обычно. Почти.

Только его фраза всё ещё крутится в голове, как заусенец, за который цепляются мысли: «всегда готова раздвинуть ноги». Колко. Неприятно. А главное — зацепило.

Так, если я "всегда готова"? Значит, ему интересна та, которая не готова? Ксения?

Вспоминаю, как Тася вбросила: «Он ей подарки дарит. Лапает». И вдруг в голове всё складывается в кривую, тревожную картинку.

Может быть поэтому он ей подарки дарит, лапает? Потому что она ему просто не дает?

Я машинально собираю одежду, несу в стирку. Пока запускается режим «бережной стирки» — блузка и светлое белье — иду в прихожую, чтобы подобрать его пиджак. Тот самый, что он бросил в проходе.

Поднимаю. И тут — резкий звук. Звонок.

Я вздрагиваю. Открываю внутренний карман — и замираю. Телефон. Незнакомый совершенно.

Смотрю на экран: заблокирован. Ни имени, ни уведомлений. Но он же звонил только что. Как?

Сжимаю его в руке. Он заблокирован, пароль неизвестен. И вряд ли на экране внезапно появится: «Ксения. Новое сообщение» — Марк не настолько глуп. Но отчего-то хочется, чтобы появилось. Чтобы получить прямой ответ. Без домыслов, которые сводят с ума.

А пока — только ком в горле, дрожь в пальцах и какое-то предательское желание плакать. Не от ревности даже, а от того, как мало я, оказывается, знаю о нём.

Я иду в спальню на негнущихся ногах. Открываю дверь — и смотрю на его спину. Рельефную, знакомую до последнего изгиба. До последнего рисунка, каждый из которых он набивал при мне. В любой другой момент меня бы потянуло к ней — прижаться, вдохнуть. Сейчас же я хочу вонзить в неё что-нибудь острое. Хотя бы взгляд.

— Зачем тебе второй телефон? — голос звучит тише, чем хотелось бы. Это вовсе не то, что я собиралась спросить, но это — первое, что срывается с языка.

Марк оборачивается. Потом рывком заходит в гардеробную и начинает привычный бардак — сшибает стопки, копается, будто выискивает священный Грааль.

— Ты о чём вообще?

— Почему нельзя взять первые попавшиеся трусы?

— Потому что я хочу чёрные. А не синие. Даш, мы что, плохо потрахались? Или ты решила устроить вынос мозга сразу после душа?

— Просто объясни. Почему не сказать прямо — зачем тебе второй телефон?

Он поднимает брови. Начинает безуспешно прибирать устроенный им хаос в нижнем белье. Его реакция — не от вины, а от раздражения.

— И до месячных вроде ещё неделя, — бурчит, не глядя на меня.

— Марк!

— Это рабочий телефон, Даш. Рабочий! — наконец смотрит мне в глаза. Жёстко. Упрямо.

— С каких пор? Почему я о нём не знала?

— Ты сама просила не посвящать тебя в детали моей работы. Чтобы лишний раз не переживать. Вот я и не напрягаю лишней информацией.

Он прав. Всё логично. Сама ведь просила. Потому что знаю: не вся его деятельность проходит по белым документам. Слишком много "если", "может", "не спрашивай".

Но всё же — почему я не знала?

— Почему он не у Ксении? Она же твой помощник.

— Она — не тень. Есть вопросы, которые она по возрасту не потянет. Даш, что за паника? Кто тебя укусил, моя булочка?

— Не называй меня так, — отворачиваюсь. Шаг назад, почти к двери. И тут он подходит, обнажённый, спокойный. Хватает. Валит на кровать, не давая отстраниться.

— Булочка. Булочка. Самая вкусная, горячая булочка, — шепчет, прижимаясь всем телом. — Я хотел на тренировку, но, по-моему, тут уже адреналин пошёл.

— Я не всегда готова перед тобой ноги раздвигать, — пытаюсь оттолкнуть.

— Конечно, не всегда, — усмехается он, распахивая халат, накрывая грудь губами. Втягивая сосок до сладкой боли. — Что у тебя сегодня за настрой? Мне Тёме позвонить? Может, он тебя перегрузил?

— Он? — выдыхаю, когда его рот касается соска. — Он меня вообще не контролирует.

И тут — звонок. С того самого телефона.

— Подойдёшь?

— Забей. На сегодня я всё сделал, — не отрываясь, шепчет он.

— Ответь. Вдруг у Ксении что-то срочное, — отталкиваю его и иду в душ. Но дверь оставляю приоткрытой — и прислушиваюсь.

— Я же просил, блядь, не звонить, когда я дома. Чего? Когда? Они там совсем охренели? У нас чемпионат, а они решили подзаработать? Да с чем ты разберёшься! Не лезь сказал, титьки еще не выросли в мужские дела встрявать.

Он шагает в сторону ванной, а я быстро включаю душ и залезаю внутрь. Черт, холодная. Резко переключаю на теплую.

Сердце колотится так, словно я в чем – то виновата.

— Даш, — он открывает дверцу душевой и скользит по мне взглядом. Резко протягивает руку, пытаясь ущипнуть за сосок, но тут же получает по руке. — Мне надо отъехать. Тагир с Ринатом встряли.

— Это те, которых ты под крыло взял?

— Они самые.

— Забери тогда Тасю у моей матери. Иначе она там ей мозг засрет.

— Заеду. Устрою приятный вечер любимой теще, — усмехается. — Даш, ты успокоилась? Или нужен ещё один сеанс сексотерапии?

— Иди уже, сексотерапевт. Я сегодня полечусь винишком. И Сашке позвоню. Ты же ни в чем не виноват?

— В том, что завел рабочий телефон и трусы не так складываю. Готов понести заслуженное наказание и посмотреть с тобой серию твоей любимой мыльной оперы.

Глава 7. Марк Владимирович

— И как ты тут оказалась? — с ходу рявкаю на Ксюху, которая сидит на своём байке.

Стоит так, будто ждала команды на выезд. Даже не шевельнулась на мою агрессию. Привыкла уже. Уперлась ногой в асфальт, руки спокойно лежат на руле — сама спокойствие.

Несмотря на шлем, её розового монстра можно узнать сразу. Уродский цвет, кричащая обивка — издалека орёт, что за рулём девочка. У меня самого такой же аппарат, только чёрный.

Свой достаю исключительно загородом — чтобы не нарваться на вынос мозга от Даши. Та эту зверюгу боится на инстинктивном уровне. И, чёрт побери, я её понимаю. Мотоцикл не про комфорт. Это про скорость, риск, адреналиновый раж.

— Ну, Марк Владимирович, ну а вдруг им нужна будет медицинская помощь? Сами знаете, я обладаю навыками. Да и на машине вы через пробки будете тащиться целый час. А у нас совсем нет времени.

Блять.

Она, зараза, права. На хамере я реально застряну. Эти московские пробки — как болото: чем дольше рыпаешься, тем глубже тонешь. А у пацанов, судя по звонку, там уже не разговоры. Если задержусь, могут влететь по-взрослому.

— Двигайся, я поведу, — отрывисто бросаю и тянусь к запасному шлему. Забираю у неё из-за спины, нарочно не глядя на лицо.

Краем глаза всё равно ловлю: она двигает свою худую задницу, словно специально медленно, подчёркнуто — мол, смотри, оценивай. Уступает место у руля, будто даёт команду: "Бери, я готова". Ловко, выверено. Даже место оставляет с запасом, чтобы я не дай бог не прижался.

Манипуляторша мелкая.

Всё выстроено на грани. И не к чему придраться. Но всё понятно.

И всё-таки хорошо, что Дашка у меня безотказная. Потому что эта малолетняя коза уже давно выпрашивает мой член. Одними только взглядами и своим долбаным розовым мотоциклом.

И будь я свободным— давно бы уже…

Натягиваю шлем. Завожу мотор. В груди вспыхивает предвкушение, дыхание перехватывает, когда слышу рев розового монстра.

— Держись крепче, — ору, чуть поворачивая голову.

Чувствую, как её тонкие пальцы впиваются в мой торс, крепче, чем хотелось бы. Прижимается плотно, точно знает, где нажать, где замереть. Пытается остаться незаметной, но всё в ней — сплошная демонстрация.

Блядь. Почему я еще её у себя держу?

Едем быстро, лавируя в плотном потоке. Свет фар мелькает по зеркалам, улицы плывут мимо. Москва ночью — это не город. Это агрессивная река. Каждый выезд — как прыжок вглубь.

Ксюха прижимается ещё сильнее, я чувствую даже через куртку ее штаги на сосках. Уже как-то продемонстрировала их в офисе, когда «нечаянно» расстегнула пуговицу. Случайно, конечно. Наивная. Если бы ее поползновения мешали бы работе, но выгнал бы, так работаем. Причем очень успешно. Она умудряется держать в узде и собственные эмоции, расписание, номера телефонов, парней, информацию. Но это все будет неважно, если она попытается хоть словом обмолвиться кому - то о своих подростковых чувствах.

Давно пора от нее избавиться, как от шоколадок, которые мозолят глаза Дашке в холодильнике.

Едем молча. Она дышит мне в шею, будто нарочно. Я думаю о другом.

Тайка. Как я её на мотоцикле заберу от тёщи?

Спустя полчаса сворачиваем к ресторану. Узнаю место — приличное, но не для драк. Уже с порога видно: парни натворили дел.

Патрульная машина стоит у входа. Вторая — сбоку. Два мента выводят Тагира и Савву. Головы опущены, вид страдальческий. У одного кровь на футболке, у второго — синяк под глазом. Красавцы, нечего сказать.

Закадычные долбоебы, которые вечно ищут себе приключений.

— Реально в армию вас сдам, уроды, — бурчу в шлем, глуша мотор.

Слезаю, смотрю на эту картину. Руки чешутся — не бить, а швырнуть их обратно тем, кто их ко мне, когда – то привел с пометкой «Не годен».

Ксюха уже спрыгнула, поправляет куртку. Оглядкой косится на ментов. Смотрит с кем можно пообщаться.

Вздыхаю. Показываю кулак этим молодцам — пусть знают, что выговор будет не на словах. Достаю телефон, набираю Севера.

— Что за кипиш на ночь глядя? — отвечает он мгновенно, будто не спит вообще никогда. Или просто знает: если я звоню ночью, значит, неспроста.

— Не знаешь, кто бы мог пообщаться с ментами насчёт освобождения двух твоих любимых бойцов?

— Опять? — в голосе раздражение, усталость и, как всегда, чуть иронии. — У них шило в заднице?

— У них дурь в башке. Но я её выбью.

— Пока, судя по всему, хреново выбиваешь, — усмехается. — Сейчас похлопочу. Жене привет.

— Ага, — отрывисто отвечаю и кладу трубку.

Стою, жду, когда отдадут моих идиотов. Не пойму до конца, почему именно они стали моими лучшими бойцами. Вроде бы не крупные. Савва — вообще дрищ. Весит, как гантеля. Тагир покрепче, но тоже не медведь.

Но в них злости — с лихвой. Настоящей, голой, выживательной. Такой, которая не с улицы — а изнутри. Они вбиваются в противника, как в дверь, которую никто не собирался открывать. Без оглядки, без расчёта. Бокс и реслинг у них в крови.

Может, я их держу рядом потому, что вижу в них себя. Себя в восемнадцать. Злого, гордого, не умеющего просить. Того, кто был уверен, что сам себя вылепит.

Я мечтал о карьере в Штатах. Видел себя под прожекторами, в клетке, с флагом за спиной.

Пока не встретил Дашу.

Глава 7.1

После неё многое стало другим. Не сразу, но ощутимо. Она — как точка опоры.

Сначала бесился, потом втянулся, а потом понял: без неё меня просто швыряет из стороны в сторону. А с ней — спокойно. Надёжно. С ней я на своём месте.

Ксения откровенно флиртует с полицейским.

Трогает его нагрудную камеру, наклоняется ближе к уху, будто собирается прошептать что-то важное. При этом губы так близко, что ещё чуть-чуть — и она встанет на колени. Прямо тут, на парковке. Чтобы отсосать? Нет, конечно. Ксюха сплошная динамо. Для всех — кроме меня. Что она, к слову, однажды озвучила напрямую, почти с вызовом.

Её раскованность не удивляет. Скорее даже веселит. Такая девчонка точно не будет ныть, если её закинет в горы без вайфая или в другой часовой пояс с одним рюкзаком. С ней хоть в поход, хоть в рейд, хоть в Таиланд — не будет визга, что "уличная еда небезопасна", и что “Мы забыли активированный уголь”.

Лёгкая. Удобная. Без тормозов. Но это как раз и напрягает. Потому что легко не всегда значит хорошо.

— Марк Владимирович, — подаёт голос Тагир. Парни только вышли из полицейской машины, помятые, понурые, с видом тех, кто понял, что лажанулся, но до конца не раскаялся. Им словно не по двадцать три, а по шестнадцать.

Я не отвечаю. Я слушаю Ксению, которая уже всё выяснила. Быстро, чётко, без прикрас — как всегда, когда нужно по делу.

— Они начали приставать к сестре хозяина ресторана, — сообщает она, подходя ближе, словно диктует результаты экспертизы.

Я выдыхаю. Отлично. Просто заебись. Не хватало мне разборок с местной диаспорой.

— Мы просто ухаживали, — начинает оправдываться Савва, голос почти обиженный, как у школьника, которого застукали с сигаретой за гаражами.

Я смотрю на него. Молча. Долго. Взглядом прибиваю к асфальту — и он тут же замолкает.

— А там, — продолжает Ксения уже сухо и по-деловому, — сидело десять братьев Аскарова. Ну и... с ними они и подрались.

— Судя по количеству машин скорой помощи — вы победили, — бурчу, сдерживая желание просто рявкнуть и дать кому-нибудь в лобешник для профилактики.

— Обижаете, тренер, — ухмыляется Тагир. — Вы же не зря с нами занимаетесь?

— Вот именно, что не зря, — отвечаю резко. — А вы силы тратите на какое-то дерьмо.

Пауза. Смотрю на них обоих — мокрые, злые, пахнущие потом, кровью и гордостью. Идиоты.

— Никаких боёв. На месяц. С обоими.

— Тренер!.. — в голосе Саввы почти мольба.

— Я всё сказал. В следующий раз триста раз подумаете, прежде чем куда-то лезть и кулаками махать.

Оба опускают глаза. Наконец-то.

— Савва, тебя Ксения отвезёт. — она уже поворачивает голову, готовая к команде. — Тагир, где твоя машина?

— Нет! — взрывается он. — Я её честно выиграл!

— Ты её, блядь, нихрена не честно выиграл. Ты её выпросил за победу у своего дяди. И вот к нему мы сейчас и поедем. Пусть твой зад вновь ощутит всю прелесть московского метро.

— Вы-то на метро не двигаетесь, — бурчит Тагир, насупившись.

— Поговори мне ещё, — рыкнул я, протягивая ладонь. — Ключи.

Он с неохотой выуживает из кармана брелок, швыряет в ладонь. Я ловлю — на автомате. Рядом Ксения уже подтолкнула Савву в сторону своего байка.

А я тем временем направляюсь к новенькой «бэхе». Чёрная, блестящая. Тагир сам бы её не заработал — пока.

Тимаргалеев Линар привёл мне племянника ещё щенком. Хрупкий, угловатый, с вечной настороженностью во взгляде. В русской школе его не просто гнобили — прессовали со вкусом. Как самого нерусифицированного. Он сжимался, молчал, но не ломался. Тогда я его всерьёз не воспринимал. Слишком дерганый, с обидой в каждом движении. Ни дисциплины, ни доверия.

Да и уважение я у него выбивал долго. Очень долго. С кулаком над головой, с молчаливым вызовом. Пока однажды он не начал возвращать удары — и не остановился.

С тех пор всё поменялось. Он стал моим любимым учеником. Злым, собранным, очень быстрым. Работал молча, бил — технично, точно. И оказался одним из самых перспективных. На арене — официальной и неофициальной. На виду — и в тени.

Вот только с головой у него пока беда. Всё ещё горяч. Всё ещё легко рвётся в бой.

Мы едем в сторону дома моей свекрови. В салоне тишина. Тагир молчит, глядит в окно, нахмуренный, как будто я отобрал у него не машину, а достоинство.

Через минут десять тишины я, не оборачиваясь, бурчу:

— Вообще… двое против десятерых — это неплохо.

Он не отвечает. Но я вижу, как чуть дрогнули его губы. И сжал пальцы. Потому что даже такая короткая фраза для него — почти похвала.

А я знаю, когда давать по башке, а когда — подбросить уголёк в угасающий огонь.

— Да и я о чём, — подхватывает Тагир. — У них понтов больше. Кидались как шакалы. Но мы влегкую их раскидали.

— Ресторан, наверное, разнесли, — прищуриваюсь.

— Не без этого, — пожимает плечами. — Но я обещал всё возместить.

— Девчонка-то смотрела?

— На Савву, — фыркает. — Нашла, блин, тоже на кого смотреть.

Я хмыкаю. На самом деле знаю, что его задело.

Ещё один пацан, которому нравится внимание, даже если он делает вид, что плевать.

— Тебе не о девочках думать надо. Чемпионат на носу.

— Да я там всех порву, — отвечает он с привычной самоуверенностью.

— Вот эта твоя уверенность мне как раз и не нравится, — бросаю. — Сам только что про понты говорил.

— Ну тут не понты, — огрызается. — Просто уверенность.

И тут он вдруг затыкается. Кивком показывает на сторону ворот.

— Что за дом?

— Тещенька тут живёт, — мрачно сообщаю. — Тася у неё.

— Дочка ваша?

Фыркаю. Словно он не знает, кто такая Тася. Словно кто - то из парней в федерации не знает, что она моя дочь. Тася — под жёстким запретом. Не просто "не лезть", а даже "не думать". Вылетят без права вернуться. Пусть хоть чемпионат мира будет на кону.

Глава 7.2

Иду к воротам. Жму кнопку домофона.

— Марк, ты ли это? — голос Ларисы Михайловны как всегда звучит сухо и с прицелом. За столько лет мы так и не нашли общего языка. Я до сих пор помню, как она запихала Дашу в психушку. И меня до сих пор удивляет, как Даша смогла ей простить все наращённые вместе с лишним весом комплексы. Она до сих пор её гнобит, а Даша терпит со словами «Родителей не выбирают». Всепрощающая блять. — Когда ты уже уберешь эту отвратительную растительность на лице?

— И вам не добрый вечер. Видеть не рад. Тасе домой пора.

— А она домой не хочет.

— Пусть сама мне это скажет. В лицо.

Нажимаю на кнопку и жду. Сейчас либо дверь откроется, либо начнётся цирк. А я, чёрт побери, сегодня заебался.

Тася выходит на крыльцо в своей растянутой кофте с капюшоном, но в неприлично коротких шортах.

Волосы собраны кое-как, шаги уверенные. Скользит с порога не спеша — как будто у неё на это вся жизнь.

Идёт прямо ко мне. Лицо закрыто, но я знаю — если бы хотела по-настоящему спрятаться, осталась бы в доме. А тут — выходит. Значит, ждёт разговора.

За спиной хлопает дверь машины. Оборачиваюсь. Тагир.

Конечно же, воздухом подышать вышел. А по факту — на Тасю попялится. Морда у него вроде нейтральная, но взгляд цепкий, прожигающий.

— Привет, пап. — Тася останавливается передо мной. Разговор через прутья ворот, словно через тюремную решетку. — А этот что тут забыл? И что за машина?

— Взял показаться, — отмахиваюсь. — Что ты устроила?

— Ничего.

— Домой поехали.

— Не хочу, — отвечает она резко. — Бабушка меня понимает. А вы с мамой разберитесь сначала между собой.

— А что нам разбираться? Живём душа в душу, — Пися в писю. Сам чувствую, как в груди что-то напрягается. Не от слов. От тона. От этого подросткового “я-не-верю”.

— Ну да. Душа в душу… и тело в тело с Ксенией, — бросает она. Глаза в землю, но угол губ дрожит. Напряжение ощущается на кончиках пальцев.

Я замираю. Миг и в висках пульсирует.

— Вот сейчас вообще не понял, — выдавливаю. Голос держу ровным, но внутри щёлкает.

Тагир подходит ближе. Вижу боковым зрением, но голову не поворачиваю. И так ясно — слух его работают на максимум. Захотел послушать — значит, послушает. Но лезть не будет.

— Давай по порядку, — говорю. — Что ты видела?

— Видела, как ты гладил её по талии. И как покупал ей подарок.

— Не ей, а её младшей сестрёнке, — отвечаю спокойно. — Ей шестнадцать. День рождения. Да и трогаю я за талию многих женщин — ты же знаешь, как я веду себя с людьми. Это не повод думать, что я собираюсь изменять твоей матери.

Она мнётся. Слова ищет, а не находит. И это для неё уже редкость. Моя девочка — умная. Быстрая. Но сейчас — неуверенна в собственных мыслях.

А у меня в голове собирается пазл. Слишком быстро. Даша сегодня тоже была не в себе. Нервная. Ксюху упоминала. Резко, колко.

— Матери тоже о своих подозрениях говорила?

— Конечно, — кивает Тася. — Я ей сразу всё рассказала. Я никогда не буду её обманывать.

Молча сглатываю. Вот и ответ. И повод. И причина, почему Дашка с утра была не в себе.

Бабы. Всегда думают быстрее, чем мужики действуют. Пока ты только обдумываешь, что сказать — они уже все придумали и обиделись. А тебе остаётся только расхлёбывать.

— Ну понятно… — Тася хмурится, но голос у неё уже спокойнее.

— Слушай, дочь. Я люблю твою маму. Всю жизнь. И никакая молодая, сколько бы там огня ни было, телочка — этого не изменит.

— Правда?

— Правда. Поехали домой. Мама там, наверное, уже на взводе. Да и эти двое сегодня “поработали”. Саввку отправил домой.

— Я вообще не понимаю, зачем ты с ними возишься, — кивает в сторону Тагира. — По-моему, бесполезные. Особенно этот.

— Я вообще-то здесь, — отзывается Тагир ядовито.

— Ну и что?

— А то!

— Шикарный диалог, — фыркаю. — Почти Тарантиновский. Тась, давай в машину. Вещи потом заберёшь.

— Сейчас, только телефон возьму, — фыркает она и демонстративно отворачивается. Блять, детский сад. – Мне парень должен позвонить.

— Он не позвонит, — хохочет Тагир. – У него новая телка. Получше тебя.

— Закрой рот! — бросает в гневе Тася.

— А хочешь, скажу почему?..

— Папа! Я с ним не поеду!

— Давай-давай, прячься за спину папочки, — бурчит Тагир, смотря Тасе в спину.

Не выдерживаю. Подхожу, хватаю его за шкирку и аккуратно, но жёстко вжимаю лбом в капот.

— Тренер… Помнете тачку, она же новая, — стонет он.

— В следующий раз думай, как разговариваешь с моей дочерью. Понял?

— Понял… я понял, честно.

— Вот и отлично, — отпускаю его.

— Так его, пап, — фыркает Тася. — Ещё бы и язык зашить.

Я бросаю взгляд на Тагира. Вижу — аж трясёт. Её терпеть не может. Особенно после того, как смогла повалить его на ринге, отвлекая своей бесподобной улыбкой. Ему до сих пор это припоминают. С тех пор как кошка с собакой.

***

Очень символично, что у нас тут половина главы отдана детям)))) Пусть уже и выросшим. Дорогие мои, читатели, поздравляю вас с Праздником защиты детей! Ну и с первым днем лета) Сегодня в своем телеграм канале я буду раздавать промокоды на свои романы)) Приходите)

Глава 8. Дарья Александровна

Сижу, разбираю последние документы по делу, которое завтра хочу обсудить с прокурором. Пальцы немного ноют от ручки — снова давлю сильнее, чем нужно. Устала. Глаза цепляются за строчки, но мысли всё чаще ускользают в сторону…Но все равно продолжаю, потому что без своих спать все равно не смогу.

Когда ключ поворачивается в замке, спина будто сама выпрямляется.

Встаю. Иду к двери — шаг за шагом, готовая улыбкой встретить любимых, но судя по всему хорошее настроение только у меня.

Тася входит первой. Напряжённая до предела, как струна, готовая лопнуть. Лицо перекошено от злости, глаза блестят, как у зверя, загнанного в угол. А за ней — Марк. Тоже не сильно радостный.

— Ну почему ты не выгонишь этого паскудного ублюдка? Ты слышал, что он мне говорил?! — срывается она с места.

Я краем глаза замечаю, как дрожит у неё подбородок. Боль прячется за агрессией, как всегда.

— Ты и сама не слишком за языком следила, — старается он говорить ровно, но голос всё равно выходит звенящим.

— Ну конечно, он же тебе как сын! — плюёт она с ядом. — Ведь я, к твоему великому сожалению, родилась девочкой!

Марк бросает на меня резкий взгляд. В этот момент всё внутри сжимается. Я рефлекторно подбираюсь, как будто он не смотрит — а бьёт.

И всё же не могу не услышать собственную мысль, не остановить её: если бы… если бы тогда получилось…Если бы я смогла родить еще ребенка.

Ком в горле стоит такой, будто глотаю гвоздь. Та боль, старая, забитая в глубину, снова поднимается. Глухо, тяжело.

Не смогла. Ни тогда. Ни потом. Кто — то даже говорит, что матерью становишься после третьего ребенка.

— Хватит чушь нести! — резко бросает он. Голос хлёсткий, как пощёчина. — Была бы ты пацаном, я бы давно отпиздил тебя за твоё поведение и твой грязный язык!

В воздухе повисает гул. Тишина, от которой начинает звенеть в ушах. Тася дышит часто, лицо её вспыхивает от унижения.

— А ты разве не слышал, что воспитывать сначала надо себя? — бросает Тася, зло, с вызовом. Обороняется. — Я ведь явно не от мамы набралась этих грязных словечек. Мам, есть чего поесть?А то бабушка питается одним вином и роллами.

Я вздрагиваю, так и не решившись влезть в конфликт, но тут же натягиваю улыбку. Она не хотела задеть словами про сына. Просто пытается удержаться на плаву в этом аду из эмоций, обид, и мужчин, которые только ломают, но не извиняются.

Раскрываю руки для объятий — она входит в них, немного колючая, чуть напряжённая, но всё равно моя. Моя девочка, которая будто держится из последних сил. Да и нужны ли ей братья и сестры. Слишком она любит внимание.

— Нажарила картошечки с грибами, — говорю, мягче, чем обычно. Как будто еда — это единственный способ выразить тепло.

— Мам, на ночь жареное?

В её голосе снова появляется насмешка, но уже лёгкая, почти игривая.

— Знаешь что… — начинаю с укором.

— Ладно, сейчас я готова съесть и жареное, — сдается она, и я веду её за собой на кухню. Двигаюсь механически — достаю тарелки, расставляю, будто от этого зависит покой в доме. Ставлю и для Марка. Хотя внутри всё скребётся.

И тут чёрт дёргает меня за язык — даже не успеваю подумать, просто говорю, как только Тася уходит мыть руки:

— А что, Ксения тебя не накормила?

Слова повисают в воздухе. Не вопрос. Не упрёк. Скорее — рана, что сама себя выговаривает. Но в ней уже не столько ревности, сколько усталости. А ведь я только начала что – то подозревать.

— Даша, — хохочет Марк и буквально затаскивает меня к себе на колени. Руки крепкие, тёплые, обволакивающие. — Я хоть раз давал повод в себе усомниться?

— Ну вообще нет, — фыркаю я, хоть и не позволяю себе расслабиться. Не даю поцеловать, соскальзываю с него, будто масло со сквородки и иду налить себе воды.

Тася возвращается из ванной. Садится за стол, запах жареной картошки снова витает в воздухе — тёплый, домашний. Едят молча, но с таким аппетитом, что становится светло внутри. Хоть немного. Хоть на мгновение.

— Мам, знаешь, то что я днём тебе наговорила… — начинает Тася, и стакан застывает у меня в руке.

Бросаю взгляд на Марка — он ест. Словно ничего не слышит. Не вздрагивает, не комментирует.

— В общем, показалось мне. Папа бы никогда, — тихо добавляет она. И я слышу в её голосе не столько раскаяние, сколько надежду. Её внутренний ребёнок всё ещё хочет верить в отца.

— Давайте уже закроем эту тему. И сегодня. И завтра. И всегда, — почти умоляю, и Тася, к моему удивлению, только кивает, обнимает меня после ужина и убегает к себе.

Я убираю со стола. Одна. Погружаюсь в ритм тарелок, звона посуды, воды — почти медитативно. И в этот момент чувствую, как Марк крадётся ко мне. Его шаги мягкие, как у хищника. Он резко хватает меня за грудь — крепко, нахально.

— Марк! — вскрикиваю, оборачиваясь, в голосе всё — от удивления до почти смеха.

— Ещё напряжена. Хочешь, сам загружу посудомойку?

— О, мой герой! — фыркаю, и, как по щелчку, всё забывается.

Он редко бывает дома, но когда вдруг впрягается в мой быт, предлагает помощь — это почти как… да нет, это и есть удовольствие. Почти такое же, как от секса.

А может, даже глубже.

Ухожу в спальню, принимаю душ. Тёплая вода будто смывает дневную тревогу, но внутри всё ещё зудит нечто несформулированное. Вытираюсь, наношу крем — на лицо плечи, грудь, ноги. Кожа слегка прохладная, скользкая, и в этот момент я будто заново возвращаюсь в своё тело.

Сажусь на кровать, заворачиваясь в халат. Марку же, как всегда, хватает того, чтобы просто умыться и с разбегу рухнуть на свою половину кровати. Только почему-то, глядя на него сейчас, я вновь ловлю себя на мысли: с возрастом он становится только сексуальнее. Эти чуть поседевшие виски, грубые черты, уверенность в движениях…

— Что? — спрашивает он и снова рыщет в ящике в поисках пульта.

— Ничего, просто ты красивый.

— Я знаю.

— Марк! Ты должен был сказать, что я красивее.

Глава 9.

На следующий день...

— Как встреча с Огнесенко? — Артемий встречает меня у ресторана. Я заглядываю за его спину, но там только водитель.

— Нормально. А что ты тут делаешь?

Он стоит слишком близко. Тепло от его тела доходит до меня сквозь пальто. Пахнет табаком, кожей и чем-то дорогим, тёплым. Таким… надёжным. Как и всегда.

— Переживал. Он человек взрывной, хотел поддержать.

Я моргаю. Сердце делает неловкий скачок.

— Спасибо, конечно, но…

Он всегда помогает — встречу организовать, информацию достать. Но чтобы вот так — приехать, встретить…

— Даш, ты чего напряглась? Я сам планировал с ним встретиться, — смеётся он. Голос лёгкий, чуть насмешливый, но без укола.

Я выдыхаю. Да, конечно. Придумала себе глупостей. Как всегда.

— Мне вот заняться нечем, как только за тебя волноваться, — продолжает он, догоняя, — У тебя вон муж есть.

Слова сказаны легко, но я слышу, как под ними что-то колет.

— Надеюсь, ты больше не ревнуешь к Ксении?

Уголок губ дёргается. Он бросает этот вопрос между делом, будто бы в шутку. А я чувствую, как от него холодеет где-то под рёбрами.

— Нет, — глотаю воздух, будто в горле вдруг стало тесно. Горячий, вязкий ком оседает где-то в груди. Ладно. Сама виновата. Не надо было вообще его ничего спрашивать. — Бес попутал.

— Ну и правильно, — отвечает он легко. — Ксюха — она полезная. Вчера, вон, как вовремя рядом оказалась. Иначе все бы пробки на своём танке собрал.

Улыбается. Почти не придаёт значения словам. А меня будто током бьёт.

— Они на мотоцикле? — спрашиваю и стараюсь держать голос ровным, нейтральным. Хотя внутри всё уже затопило — жарко, липко, тревожно.

Незначительная деталь. Казалось бы. Но в голове тут же вспыхивает картинка — розовый мотоцикл, его руки на руле, она — прижатая к его спине, грудью, животом, коленями. Её волосы развеваются, он что-то ей говорит на ухо. Она смеётся.

Я моргаю — резко, болезненно.

Мне нужно увидеть. Просто увидеть. Убедиться, что они только работают вместе. Только работают. .

Мне нужно увидеть, как она смотрит на него. Как он смотрит на неё. Как она смеётся или не смеётся. Как стоит рядом. Близко? Или всё же на расстоянии?

Мне нужно. Иначе я правда сойду с ума.

— Ну да, — отвечает Артемий и неожиданно касается моего плеча. Лёгкое, почти мимолётное касание — но от него будто короткий импульс пробегает под кожей. Я чуть замираю. Он убирает руку не сразу, а будто с паузой.

— Мне пора, Дашуль. Огнисенко не любит выбиваться из расписания.

— Как и ты, — усмехаюсь, стараясь звучать легко, но голос предательски дрожит на последних слогах.

— Как и ты, — повторяет он, чуть опуская подбородок подмигивая, и сразу же уходит в сторону ресторана. Спина ровная, шаг уверенный. Всё по плану. Как всегда.

Я смотрю ему вслед — и вдруг, резко, почти на автомате, зову:

— Артемий!

Он оборачивается, останавливается у самой двери.

— В субботу устраиваю ужин для своих. Ты обязательно должен быть.

Он удивлённо моргает. Чуть приподнимает брови, задерживает взгляд. Невольно поправляю пиджак, надеясь, что он такой же отглаженный как утром. Потом Артемий хмыкает.

— Последний раз я был у вас в гостях на твоё сорокалетие.

— Ну вот, мог бы и не вспоминать мой возраст.

— Поверь, Дашенька, тебя возраст делает только лучше.

Он произносит это спокойно, но голос у него становится чуть ниже, бархатнее. Он смотрит прямо в глаза — без тени иронии.

— Скажешь тоже, — выдыхаю, чуть отводя взгляд, словно боясь, что он прочтёт лишнее в моих зрачках.

— Не в моих привычках врать тебе, — бросает он тихо, без нажима. И именно этим тонким спокойствием он и выбивает у меня почву из-под ног.

— Знаю. Иди, а то прокурор тебе срок впаяет, — улыбаюсь снова, на этот раз уже мягко, почти с теплом.

Он смеётся. Ему это идёт.

И исчезает в дверях ресторана, оставляя после себя лёгкий запах дорогого парфюма и странную, острую пустоту где-то под рёбрами.

Я вздыхаю, только сейчас осознавая, что ни с того ни с сего решила устроить ужин. Настоящий вечер для своих.

Только вот одна деталь — Ксения тоже обязательно должна быть на этом ужине.

Сажусь в машину, закрываю дверь — и несколько секунд просто сижу, прижавшись затылком к подголовнику. Пространство наполняется тишиной, только снаружи шумит город.

Достаю телефон. Долго смотрю на её контакт. И на аватарку.

Она в одном купальнике, дерзком, демонстрирующем ее идеальную фигуру. В шлеме. На мотоцикле.

Касаюсь её статуса в мессенджере.

И замираю.

На экране — Савва. Второй «сын» Марка. Названный.

Он сидит на мотоцикле Ксении, держит ее за талию и снимает видео. Они мчат по ночной Москве, и в этом кадре есть всё: драйв, ветер, свобода, звук мотора, который пробирает до мурашек.

Красивый мальчик. Чёрт возьми, очень красивый. Особенно в моменты яростного боя. Чем – то Марка напоминает в молодости, когда я тайком бегала на его бои и знала каждую деталь его тела, его лица. И Савва такой же. Светловолосый. Дерзкий.

Я не раз показывала его Тасе. Но она ненавидит боксером. Всех. И особенно — Тагира.

Ревность.

Вот корень всего зла, что творят люди.

И Тася в ней увязла. И я.

Ревность делает нас нерациональными, слепыми. Такой же стала я, когда в момент решила созвать всех на ужин.

Я, наконец, нажимаю на вызов и задерживаю дыхание, ожидая, когда Ксения ответит. Палец чуть дрожит, будто звонок — это прыжок в ледяную воду.

Сегодня утром она звонила Марку, сообщала о важной встрече — и он уехал. Обычно я его провожаю, целую в щёку, глажу по плечу.

А сегодня…

Сегодня я притворилась спящей. Зажмурилась, затаилась под одеялом, как будто от этого зависела моя психическое равновесие.

Я с ума сойду от этих подозрений. От своих собственных мыслей.

— Алло, Даш? Марк на встрече, если что, — отвечает она бодро. Голос звонкий, ни капли неловкости.