Развод. (не) чужой ребёнок

Глава 1

— Отвечай мне, Давид, чьё это УЗИ? – протянула бумажку мужу.

— Зачем ты роешься в моих карманах? — спокойно спросил он, — это наше, а ты на ровном месте трагедию лепишь.

— Нет, — не отступила, — там дата в день, когда я ЭКО делала, это не может быть наше…

Муж зло прищурил глаза и отвернулся.

Мне не верилось, но шестое чувство во всю вопило о предательстве.

Но он молчал, лишь подтверждая самые худшие мои догадки…

Предновогодний бардак был нашей доброй, хоть и немного утомительной, традицией.

За месяц до боя курантов я всегда объявляла войну шкафам и антресолям: выбросить старое, освободить место для нового, метафора, которая казалась мне особенно трогательной после всех наших неудачных попыток подарить жизнь нашему такому долгожданному ребёнку.

В прихожей пахло хвоей и мандаринами.

Ёлку мы нарядим позднее, но еловые веточки для настроения, которые мы с Давидом выбрали в прошлые выходные, уже стояли в гостиной, наполняя квартиру терпким ароматом леса.

Я обожала этот момент – когда дом пахнет праздником, эта атмосфера дарила мне надежду.

— Наташ, ну может, хватит на сегодня? – раздался из кабинета голос мужа. Глубокий, бархатный, тот самый, от которого у меня по спине всегда бежали мурашки. Сейчас в нём слышалась лёгкая усталость. – У тебя же завтра дежурство, отдыхай лучше.

Я высунулась из гардеробной, сдувая с лица упрямую прядь.

На мне были мои старые потрёпанные джинсы и футболка Давида на несколько размеров больше, чем я.

— Ещё чуть-чуть! – крикнула я в ответ. – Хочу до конца разобрать эту гору. Там твоё зимнее пальто висит, ты его второй сезон не носишь. Решу его судьбу.

Он что-то пробурчал в ответ, и я услышала, как заскрипело его кресло.

Наверное, пошёл заваривать чай.

Добрый знак, значит, не сильно сердится на мою бурную деятельность.

Давид не любил расставаться со старыми вещами.

Пальто было тяжёлым и добротным, Давид ценил качество.

Я вытащила его и собиралась уже отнести к стопке «на выброс», но рука скользнула по шершавой ткани, и я почувствовала в кармане наполнение.

Странно.

Давид всегда перед тем, как убрать вещь, проверял карманы, он вообще был до педантичности аккуратен.

Я сунула руку в карман и пальцы наткнулись на что-то маленькое, смятое, похожее на бумажку.

Вытащила.

Это был смятый в тугой комок листок, явно побывавший в химчистке и счастливо избежавший размокания.

Я уже хотела выбросить его в мусорное ведро, но какое-то смутное любопытство заставило меня развернуть его.

Я разгладила ладонью тонкую, глянцевую бумагу и изображение на ней заставило меня замереть.

Сначала мозг отказался обрабатывать информацию: передо мной было чёрно-белое УЗИ, снимок, который я видела бессчётное количество раз в своей медицинской практике, размытые очертания головки, позвоночник, крохотные рёбрышки.

Мне стало не по себе.

Что делают такие интимные вещи в кармане у Давида?! Может наше, но почему тогда так небрежно скомкано?!

Я медленно, словно в замедленной съёмке, перевела взгляд на дату в углу снимка.

Цифры плясали перед глазами, не желая складываться в осмысленную картину, но потом я всё же взяла себя в руки, и время остановилось.

Эта дата— самый трудный период нашей последней, отчаянной попытки забеременеть с помощью ЭКО.

Та самая точка, когда мы, затаив дыхание, ждали результата, а потом получили оглушительное и уничтожающее нас «нет».

Я помнила каждый день того месяца, слёзы, которые проливала в подушку, пока Давид, сжав зубы от переживаний, молча гладил меня по спине.

Я отчётливо чувствовала его молчаливое отчаяние, которое было больнее любых слов, лучше бы он что-то говорил, тогда я впервые заметила при взгляде на меня разочарование.

А тут… это УЗИ явно не нашего малыша…

Зачем оно Давиду?

Что вообще происходит?!

— Чай готов! – голос Давида прозвучал совсем рядом, заставив меня вздрогнуть. – Не хочешь…

Он вышел в прихожую, держа в руках две кружки и застыл на месте.

Его взгляд упал на меня, на моё лицо, вытянувшееся от недоумения, а затем на бумажку, которую я сжимала в дрожащих пальцах.

Наталья

Наталья Воронова

Возраст: 30 лет

Профессия: Врач-педиатр

Характер: Умная, мягкая, эмпатичная женщина, вся в работе и мечте о материнстве. Время бесплодия и неудачных попыток ЭКО сделали её уязвимой и ранимой, заставили сомневаться в себе. Однако за внешней хрупкостью скрывается сильный стержень и чувство собственного достоинства, которые помогают ей бороться с предательством.

Глава 2

— Я требую, чтобы ты сказал, Дав!

Пусть остановит меня! Пусть скажет хоть какие-то слова оправдания! Пусть скажет, что я брежу!

Я на пару секунд зажмурилась, пытаясь выкинуть из головы этот чёрно-белый снимок, его размытые очертания, дату, но он так и стоял перед глазами.

Нет! Этого не может быть. Должно быть объяснение. Любое. Только не это.

Мой мозг, заточённый годами медицинской практики подчинять эмоции логике, отчаянно пытался найти рациональную причину.

Может, это снимок племянницы? Но у его сестры дети уже школьного возраста.

Может, пациентка оставила? Смешно. Давид Русланович Воронов, главный врач отделения, не таскает в карманах УЗИ пациенток. Да и дата… эта чёртова дата! Единственный протокол, когда мы были не вместе, теперь понятно почему!

Ревность, чувство, о котором я почти забыла за годы нашего брака, потому что Давид не давал повода, поднялось внутри меня отравляя все мысли.

Оно впивалось когтями в самое нутро, в самое больное – в мою несостоятельность как матери.

Пока моё тело снова и снова отказывалось принимать новую жизнь, другая, возможно, более молодая, более плодовитая, сделала то, что не удавалось мне.

Сердце стучало неровно и часто, и тогда, сквозь туман боли, начали всплывать воспоминания.

Отдельные картинки, обрывки фраз, которые тогда, в тот самый период, казались мне просто следствием усталости, стресса.

Теперь же они складывались в ужасающую мозаику.

***

Я лежала на диване в гостиной, закутавшись в плед.

После подсадки эмбрионов прошло несколько дней.

Весь мир для меня теперь был в крохотной унции надежды внутри меня.

Я боялась лишний раз пошевелиться, дышала осторожно, старалась ни о чём плохом не думать.

Суеверный ужас иррационально силён, когда на кону – уже какая по счёту попытка.

Давид должен был быть дома к семи.

В восемь я начала волноваться.

В полдевятого позвонила и он не взял трубку.

В девять я уже ходила по квартире, как раненая птица, чувствуя, что тревога разъедает меня изнутри.

Он пришёл в половине десятого. Выглядел измотанным, осунувшимся.

— Где ты был? – спросила я, не допрашивая, просто мне так была необходима поддержка в этот период, а он обещал отложить в сторону все дела.

Он вздохнул, повесил на вешалку пальто.

— Совещание затянулось. Ты же знаешь, эта реорганизация отделения, бумажная волокита.

Он подошёл, поцеловал меня в лоб.

Его губы были холодными.

— Как ты? Всё хорошо? Ничего не болит? — поинтересовался Давид бесцветным тоном.

— Нет… Всё нормально.

— Вот и хорошо. Ложись спать, тебе нужен покой.

Он помог мне пройти до спальни, но сам остался в гостиной.

Говорил, что нужно доделать отчёт.

Я уснула под монотонный стук клавиш на ноутбуке.

***

Тогда его слова показались мне правдой.

Он и правда был завален работой, хоть и обещал быть со мной.

Давид всегда много работал, но сейчас, оглядываясь назад, я видела это в ином свете.

Его отстранённость, его усталость, непохожая на профессиональную, как будто он нёс на плечах не только груз ответственности за своё отделение в областной больнице, но и что-то ещё, нечто, о чём не мог сказать мне.

Ещё один эпизод врезался в память с болезненной чёткостью.

***

Мы сидели за ужином. Я пыталась есть приготовленную на пару рыбу и брокколи – диета, рекомендованная после ЭКО.

Муж отодвинул тарелку.

— Давид, ты совсем не ел, – заметила я.

Он вздрогнул, словно выныривая из калейдоскопа своих мыслей.

— Не голоден. Устал.

— Опять совещание?

Он кивнул, не глядя на меня.

— Да. Бесконечные совещания.

Потом его телефон завибрировал на столе.

Он глянул на экран, и на его лицо на мгновение отразились смешанные чувства – что-то среднее между раздражением и тревогой.

Он резко отодвинул стул.

Давид

Давид Воронов

Возраст: 35 лет

Профессия: Хирург, заведующий отделением

Характер: Успешный, властный, целеустремлённый руководитель, привыкший контролировать всё в работе и жизни. Сильный и ответственный, но столкнувшись с проблемами в семье, решил их по своему.

Глава 3

За пределами нашей квартиры город и люди в нём готовились к празднику, а мой мир только что рассыпался в прах.

Ольга.

Это имя отдавалось в висках тупым, монотонным стуком.

Не какая-то абстрактная, незнакомая женщина, а Оля.

Та, с которой мы просидели столько ночей за разговорами, с которой делились всем.

Она знала, как я мечтаю о ребёнке.

Знала всю историю наших мытарств по клиникам.

Она же, бывало, гладила меня по руке и говорила: «Всё у тебя получится, Наташ, я уверена».

А сама в это время спала с моим мужем.

Мысли путались, кровь стучала в голове.

Мне нужно было увидеть её.

— Наташа, — Давид схватил меня за руку.

— Не прикасайся ко мне, — прошипела я отскакивая от него как от чумного.

Я медленно, как лунатик, прошла в спальню и взяла с тумбочки свой планшет.

Руки дрожали, отчего я дважды промахнулась, вводя пароль.

Наконец, экран ожил.

Я нашла иконку соцсети и тыкнула в неё пальцем, с таким чувством, будто открываю ящик Пандоры.

Лента пестрела улыбками, гирляндами, новогодними ёлками.

Все были такими счастливыми и довольными.

Я пролистывала фото, почти не видя, пока не нашла её имя — Ольга Семёнова.

Мы не были друзьями какое-то время – как-то сами собой разошлись, общение с её стороны в какой-то момент сошло на нет, но профиль был открытым.

Я замерла на секунду, собираясь с духом.

Что я надеюсь найти? Подтверждение? Оправдание своей боли? Как будто мне не достаточно того, что только что произошло.

Словно заклинание, я прошептала:

— Пусть этого не будет. Пусть он соврал.

Я открыла её страницу.

Первое, что бросилось в глаза – её аватарка.

Она была сделана, судя по всему, недавно.

Ольга сидела в кресле, укутанная в плед, и улыбалась.

Улыбка была усталой, но безмерно счастливой.

А на руках у неё, прижатый к груди, спал крохотный малыш, закутанный в голубое одеяло.

У меня перехватило дыхание.

ЭТО ЕГО РЕБЁНОК!

Я сглотнула комок в горле и начала листать ленту вниз, в прошлое.

Фотографии её беременности мелькали, как кадры чужого, но украденного у меня кинофильма.

Вот она на море, живот ещё почти не виден.

Вот она с подружками в кафе, положила руку на небольшую, но уже заметную округлость.

Раз в месяц — фото.

Месяц, который я проживала в тщетных надеждах, а она – в радостном ожидании.

И вот я нашла тот самый снимок.

Он был сделан в её спальне, я узнала обои.

Ольга стояла в милой розовой растянутой майке для беременных, обе руки лежали на огромном, высоко поднятом животе.

Она смотрела в камеру с такой нежностью и любовью, что у меня кольнуло под ложечкой.

Она светилась, так светятся только по-настоящему счастливые женщины.

А под фотографией была подпись.

Простая, такая, какие пишут все: «Скоро встретимся, малыш. Жду не дождусь».

Стоило мне взглянуть на дату публикации и больше я не видела ни её улыбки, ни её живота.

Я пристально вглядывалась в цифры, пока они не поплыли перед глазами, но нет, я не ошиблась.

Девять месяцев назад плюс-минус пару недель, это было ровно тот самый период, тот самый месяц, когда мы с Давидом проходили через последний и как выяснилось самый безнадёжный протокол ЭКО.

Когда я колола себе тонны гормонов, ходила вся в синяках и с тошнотой от препаратов, но терпела, потому что верила – в конце будет чудо.

А он в это время приходил к ней, смотрел, как растёт этот живот, клал на него руку…

Желудок сжался в тугой узел, меня затошнило.

Я бросила планшет на кровать, как раскалённый уголь, и побежала в ванную.

Руки тряслись так, что я с трудом повернула кран.

Я плеснула на лицо ледяной воды, пытаясь прийти в себя, но она лишь смешалась с горячими слезами.

Я подняла голову и посмотрела на своё отражение в зеркале: бледное, искажённое страданием лицо, заплаканные глаза с синяками под ними.

Я сравнила его с сияющим, полным жизни лицом Ольги на фотографии.

Рядом с ней я выглядела старой, измождённой, бесплодной… неудачницей.

— Почему? – прошептала я своему отражению. – Почему она? Чем я хуже?

Но ответа не было, только тихий шелест воды из крана.

Ольга

Ольга Лопухина

* Возраст: 31 год
* Профессия: офисный работник.
* Характер: Внешне — спокойная, покладистая, производящая впечатление тихой и неуверенной в себе женщины. Но что скрывается за этой маской? Скажу лишь, что она умеет добиваться своего.

Глава 4

Ночью я не сомкнула глаз.

Слёзы высохли, выжгли всё изнутри, оставив после себя лишь пустыню, засыпанную битым стеклом.

Я лежала на спине и смотрела в потолок, пока он не начал медленно светлеть, проступая из предрассветной тьмы.

За окном, в проёме между шторами, всё ещё мигали гирлянды на соседском балконе.

Когда-то весёлые разноцветные огоньки заставляли меня улыбаться, навевая детское предвкушение чуда.

Теперь они казались насмешкой, назойливыми, бессердечными сигналами с другой планеты, где люди всё ещё могли быть счастливы. И какого они развесили их так рано?!

Я слышала все звуки в квартире: приглушённые шаги по коридору, щелчок двери гостевой комнаты.

Это был официальный конец.

Наша спальня, наша кровать, наше самое интимное пространство – теперь было только моим.

Я слышала, как муж вышел из комнаты, прошёл на кухню, звук включённого чайника, лязг посуды. Обычные утренние шумы, которые теперь резали слух своей нормальностью.

Я ощущала себя соседкой, вынужденной делить кров с чужим мужчиной.

Мне пришлось заставить себя встать.

Ноги были ватными, голова тяжёлой, словно налитой свинцом.

Я посмотрела в зеркало и увидела бледное, опухшее от слёз лицо, отражение смотрело на меня пустыми глазами.

Вообще ничего не хотелось делать.

Я с трудом заставила привести себя в порядок.

На кухне Давид стоял у плиты, спиной ко мне, и жарил яичницу.

И вроде всё как всегда, но уже ничего не будет прежним, и это «как всегда» убивало сильнее всего.

Я молча прошла к столу и села.

Кроме молчания и натянутой атмосферы ничего не изменилось и от этого было ещё невыносимее.

Давид разложил по тарелкам и положил передо мной приборы.

Он не смотрел на меня, как и я.

Между нами было невидимое напряжение, что мешало дышать.

Он сел. Разлил чай по чашкам.

Сахарница стояла рядом со мной.

— Передай, пожалуйста, сахар, – попросил муж ровным, безжизненным, как у диктора, зачитывающего погоду, голосом.

Я молча подвинула к нему сахарницу.

Мы ели, вернее, только он, можно было позавидовать его аппетиту, вёл себя так будто ничего не произошло, а я смотрела на сахарницу и думала крамольные вещи, но она была недостаточно тяжёлой, чтобы действительно причинить Давиду хоть какой-то вред.

Я перевела взгляд в свою тарелку и ковыряла вилкой в еде, чувствуя, как каждый кусок встаёт в горле комом.

Яичница пахла маслом, и этот запах, обычно такой аппетитный, сейчас вызывал тошноту.

Тишина давила на барабанные перепонки, сгущалась, как желе. Казалось, ещё немного, и можно будет резать её ножом.

Он отпил чаю и поставил чашку с глухим стуком.

— У меня сегодня много операций. Вернусь поздно.

Я ничего не ответила. Просто смотрела на свои руки, сжатые в кулаки на коленях.

Он вздохнул глубоко, как будто собирался с мыслями.

— Наташ… – позвал меня Давид. – Так больше не может продолжаться.

Я подняла на него глаза.

В его взгляде читалась усталость, он и сам не сомкнул глаз этой ночью.

— Я понимаю, что причинил тебе невыносимую боль. И я не прошу прощения, потому что знаю – его не будет.

— Поздравляю с прозрением, – сорвалось у меня едко.

Он пропустил мою фразу мимо ушей, продолжая говорить тем же ровным, методичным тоном, словно на врачебном консилиуме.

— Я думал всю ночь. Нам невыносимо находиться рядом. И я не могу требовать от тебя терпеть моё присутствие. Это будет ещё одной пыткой. — Он сделал паузу, вглядываясь в моё лицо, словно ища хоть какую-то реакцию. Не нашёл. — Я считаю, что будет честнее, если я уйду.

Внутри у меня всё оборвалось.

— Как благородно! — с горечью усмехнулась, — Нашёл-таки повод избавиться от надоевшей, бесполезной жены.

Горький и едкий сарказм поднялся из самой глубины души.

Он был единственным щитом, что у меня оставался.

— Честнее? – продолжила я. – Да, конечно. Очень честно. Изменять, скрывать рождение ребёнка, лгать в лицо, а потом, когда всё вскрылось, благородно удалиться. Нашёл, значит, повод и время, чтобы уйти.

Давид поморщился, словно от физической боли.

— Это не повод. Это следствие, — буркнул он.

— Честнее было бы — уйти раньше, Давид! – голос мой дрогнул, но я сжала кулаки ещё сильнее, впиваясь ногтями в ладони, больше он моих слёз не увидит. – Надо было уходить тогда, когда ты впервые переступил порог её дома! Или когда узнал, что она беременна! Тогда это было бы честно! А сейчас… сейчас это просто трусость. Тебе надоело быть в роли виноватого, надоело видеть мои слёзы, вот ты и ищешь лазейку. Свободу с чистой совестью. Мол, я не сбежал, я просто даю жене пространство.

Екатерина

Екатерина Белова

Возраст: 35 лет

Профессия: Начальник педиатрического отделения, врач-педиатр.

Характер: Карьеристка, умная, амбициозная и безупречно собранная женщина. Незамужняя, всю энергию вкладывает в работу и саму себя. Прагматик до мозга костей, обладает острым, аналитическим умом и не терпит слабости и сантиментов. Может показаться холодной и резкой, но её поддержка — это не плечо, чтобы поплакать, а чёткий план действий и суровая правда. Для Натальи она — опора.

Глава 5

Притворяться на работе оказалось самой сложной пыткой из всех, что я могла себе представить.

Больничные стены, пропитанные запахом антисептика и лекарств, стали для меня одновременно и тюрьмой, и убежищем. Тюрьмой – потому что часто имя мужа звучало из динамиков, его, высокого, в белом халате, стремительного, можно было увидеть в коридоре. Его авторитет ощущался в каждом уголке этого места.

Но то же помещение было и убежищем.

Здесь я была не Наталья, преданная жена, а Воронова Наталья Александровна, педиатр а поликлинике, неонатолог по сменам в больнице.

У меня были графики, истории болезней, планы осмотров.

Здесь можно было на несколько часов забыть о своём разбитом сердце, растворившись в чужих проблемах и детских историях болезней. По иронии судьбы, это было именно то, чем я сейчас не могла просто физически заниматься, у меня не хватало даже воли на это и я буквально превозмогала себя.

После последнего неудачного ЭКО я было успокоилась, но новость о сыне мужа всколыхнуло во мне всю боль, которая тут же мутью поднялась поверх чистой воды искусственного спокойствия.

Я шла по коридору детского отделения, стараясь смотреть прямо перед собой, но периферическим зрением замечала, как коллеги, поздоровавшись, задерживали на мне взгляд на секунду дольше обычного, шепотки за спиной, которые затихали, когда я приближалась, будто они всё знали или догадывались о нашей размолвке.

Скорее всего именно догадывались, впервые мы приехали не вместе на работу, не разговаривали, не встречались на перерывах, не пили кофе и не обедали, как бывало обычно всё время до этого.

В больнице, как в деревне, новости разлетались быстрее, чем по внутрибольничному радио.

В коридорах я частенько видела мужа и тут же сворачивала за угол, чтоб только с ним не встречаться, но моё бегство проблему не решало.

Вот и сейчас я наливала воду из кулера, а он выходил из лифта в окружении своих ординаторов.

Можно было бы уйти, но я решила этого не делать, ведь нам и дальше придётся работать друг с другом, надо было привыкать, как бы больно мне не было, как бы сильно я его не любила…

Давид шёл, как обычно, широко и уверенно, диктуя что-то по пути, и врачи-практиканты ловили каждое его слово.

Что-то в его облике заставило меня присмотреться к нему тщательнее.

Я заметила глубокую складку между бровями, несвойственную ему ранее, он резко, почти раздражённо, оборвал кого-то из интернов со словами: «Несите анализы, я не телепат!»

Обычно он был строг, но справедлив.

Сейчас в его голосе слышалась несвойственная ему нотка нетерпимости, срыва.

Наши взгляды встретились на секунду.

В его глазах мелькнуло что-то сложное – боль, вина, может, даже мольба.

Но я тут же отвела свои, ускорив шаг, словно он был не моим мужем, а пациентом с заразной формой болезни, в отношении которого нужно предпринять все меры предосторожности.

Я чувствовала его тяжёлый взгляд на своей спине, пока не свернула за угол.

Мой кабинет стал моим ковчегом.

Я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и сделала несколько глубоких вдохов.

«Соберись, – приказала я себе. – Ты врач. У тебя приём».

Первый же пациент едва не добил меня.

Молодая мама принесла малыша с температурой.

Здоровый, пухленький карапуз, который смотрел на меня голубенькими, доверчивыми глазками и пытался ухватить мой стетоскоп.

Когда я прикладывала холодную мембрану к его горячей грудке, слушая его частое, но чистое сердцебиение, у меня вдруг перехватило горло и едва заметно начали трястись руки.

Мне пришлось извиниться, выйти на пару минут в процедурную, чтобы умыться ледяной водой.

Руки теперь уже дрожали вовсю.

— Ты не имеешь права, – шептала я своему отражению. – Ты не имеешь права срываться. Это только мои проблемы, ничьи больше, и они ни на кого не должны влиять.

Весь день прошёл в этом аду.

Каждый младенец на моём столе, каждый счастливый или тревожный взгляд матери был для меня напоминанием о том, что у меня нет, и, возможно, уже никогда не будет своего, прогнозы врачей неутешительны, попытки не дали никаких результатов.

Последней каплей стала девочка лет пяти, которую привела бабушка.

Пока я выписывала направление, девчушка нарисовала трёх человек – маму, папу и себя, держащихся за руки. А под ними – маленькое пятнышко жёлтым карандашом.

— Это кто? – спросила я, пытаясь улыбнуться.

— Это мой братик. Он у мамы в животике. Скоро будет.

У меня всё поплыло перед глазами.

Я едва нашла силы закончить приём.

Когда девочка с бабушкой ушли, я опустила голову на стол и тихо зарыдала.

Всё боль, всё отчаяние, которое я с таким трудом сдерживала, вырвалось наружу.

В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошла Катя, моя старшая сестра, начальник педиатрического отделения.

Глава 6

Мне не хотелось возвращаться в пустую квартиру, одиночество чувствовалось как нож у горла.

Сегодня, однако, это ощущение стало не таким острым.

Я знала, что совсем скоро тишину нарушит звук шагов моей сестры, а воздух наполнится ароматом еды и её громогласным голосом.

Эта мысль сегодня особенно согревала, как глоток горячего чая после мороза на улице.

Я успела принять душ, переодеться в удобные домашние штаны и поставить на плиту сковороду, когда в дверь позвонили.

На пороге стояла Катя, как всегда, безупречная и собранная, даже после рабочего дня.

В одной руке она держала увесистый контейнер, от которого вкусно пахло специями и мясом, в другой – бутылку тёмно-рубинового вина.

— Ну что, сестрёнка, – сказала она, переступая порог и окидывая взглядом прихожую, – принимаем тяжёлого пациента?

Я впервые за день улыбнулась.

Мы расставили еду по тарелкам на кухне.

Катя настояла, чтобы я не помогала, а просто сидела и смотрела.

Она двигалась по моей кухне с уверенностью, находя нужные приборы и тарелки без моих подсказок.

Было странно и одновременно уютно видеть её здесь, в моей опустевшей квартире.

Она принесла с собой кусочек нормальной жизни, которая для меня остановилась, и я очень надеялась, что пока.

Первое время мы ели почти молча.

Плов был великолепен, но я с трудом проглатывала каждый кусок.

— Ешь, – приказала Катя, – тебе нужны силы.

Я послушно съела ещё несколько ложечек, но удовольствие это мне не принесло, есть не хотелось.

Потом она разлила вино по бокалам.

Первый глоток обжёг горло, но потом по телу разлилось долгожданное тепло, постепенно снимая острейшие грани с моей боли.

— Ну что, – Катя отпила вина и посмотрела на меня прямо. – Давай по порядку. Опиши симптомы. И не как пациентка, а как коллега. Без соплей.

И я попыталась: говорила о предательстве, лжи, о том унизительном ощущении, что всё это время меня не любили, а жалели, как последнюю дуру, вот и не бросали, говорила о ребёнке, чьё существование было живым укором моей несостоятельности.

Катя слушала и её лицо оставалось всё время серьёзным.

Она не перебивала, лишь время от времени наполняла наши бокалы.

Бутылка вина медленно опустошалась, и с каждым бокалом её обычная, железная сдержанность начинала таять, щёки порозовели, взгляд становился чуть задумчивее.

— Знаешь, Наташ… – начала она, наливая себе ещё. Её голос стал глубже, с лёгкой хрипотцой. – Я ведь что-то подозревала. Точнее, видела кое-что. Но не сложила паззл. Не захотела сложить, наверное.

Я замерла с бокалом в руке.

— Что? Что ты видела? — у меня внутри всё ухнуло вниз, похоже, я всё узнала самая последняя, ей-богу, как в бородатом анекдоте про жену.

Она отвела взгляд, смотря в вино, как в хрустальный шар.

— Как-то была в центральном роддоме, у них там как раз оборудование новое поставили, ездила перенимать опыт, так сказать, да с коллегами пообщаться.

Я кивнула, сердце начало биться чаще.

— И вот, вижу я в коридоре Ольгу с огромным животом. Она шла с картой, видимо, на очередной осмотр. Я хотела подойти, поздороваться, думала, ты, наверное, знаешь, что она беременна, раз вы подруги. И тут… – Катя сделала большой глоток вина, – тут из-за угла выходит твой Давид.

— И что? – сглотнув, прошептала я.

— А ничего. Он что-то ей сказал, она кивнула. Потом положил ей руку на плечо. Так, быстро. И ушёл. А она пошла в другую сторону. — Катя наконец подняла на меня глаза, и в них читалось сожаление. — Я тогда подумала… Ну, вы же дружили. Может, ты его попросила занести ей какие-то документы, витамины, мало ли. Он же врач, да не простой, начальник отделения, лучший хирург в городе, у него везде свои связи. Да и вид у него был больше деловой, отстранённый. Никакой интимности. Я просто отмахнулась. Решила, не лезть не в своё дело. А сейчас этот паззл сложился в такую мерзкую картину, что аж тошнит.

Я отставила бокал, потому что руки дрожали.

Так он не просто знал, он был там.

Возможно, водил её по врачам? Поддерживал?

А я в это время сидела дома и зализывала свои раны после очередного провала с ЭКО, веря его словам о «совещаниях» и «завале на работе».

— Боже… – выдохнула я, чувствуя, как по телу расползается ледяная волна. – Он был с ней в роддоме. Он водил её… свою любовницу… по врачам, пока я…

— Она не любовница! – резко, почти крикнула Катя. – Стоп, я не то говорю. Наташ, смотри на меня! — Она протянула руку через стол и сжала моё запястье. — Я тебе это к чему рассказала? Не для того, чтобы ты ещё глубже в это дерьмо нырнула! А для того, чтобы ты поняла – все мы, все, кто что-то видел или подозревал, мы были слепы. Потому что Воронов выстроил иллюзию своей безгрешности так хорошо, что никто не поверил бы в его подлость. Ты не одна была обманута. Понимаешь? Это не ты была глупа или слепа. Это он был слишком хорошим актёром. Позор ему, не тебе.

Руслан

Руслан

* 35 лет
* Заместитель главного врача больницы, хирург.
* Циничный, прагматичный и обаятельный прожигатель жизни. Убеждённый приспособленец, который считает, что всё в жизни можно уладить, а главное правило — «всё тщательно скрывать». Разделяет женщин на «жён» (уют, семья) и «девчонок на пару раз». Не видит трагедии в ситуации Давида, считая её житейской проблемой, которую нужно решать с холодной головой.

Глава 7

От лица Давида

«Воронов. Пройдите срочно к заместителю главного врача».

Голос медсестры на посту, металлический и безразличный, прокатился по коридору, заставляя меня вздрогнуть.

Я стоял у окна на третьем этаже, упираясь лбом в холодное стекло, и смотрел, как внизу, у главного входа, появилась Наташа.

Она шла, опустив голову, плечи её были ссутулены, словно под невидимым грузом.

Я знал, что это за груз и я был его источником.

Мне нужно было с ней поговорить. Не знаю, что именно сказать. Извиниться? Объяснить? Упасть на колени? Просто увидеть её лицо. Выйти из этого кошмара отчуждения хоть на минуту.

Я уже сделал шаг от окна, решив догнать её на парковке, как тяжёлая рука легла мне на плечо.

— Давид, дружище, а я тебя ищу! Ты чего тут замер, как студент перед столом с билетами на экзамен?

Я обернулся и увидел своего когда-то однокурсника Руслана Алексеевича Набиуллина, заместителя главного врача, и, наверное, единственного человека в этой больнице, с кем я мог говорить не только о работе.

Его круглое, всегда улыбающееся лицо сейчас выражало деловую озабоченность, но в глазах читалось любопытство.

Он знал меня слишком хорошо.

— Ничего, Рус, – буркнул я, пытаясь заглянуть ему за спину, чтобы не упустить из вида удаляющуюся фигуру Наташи. – Дела.

— Какие, к чёрту, дела? – он не убирал руку с моего плеча, разворачивая меня к себе. – Ты третий день ходишь, как на похоронах, при чём как будто на своих. Всех ординаторов уже разогнал, бедные интерны от тебя по стеночкам щемятся, лишь бы Воронов их не заметил. Говори, что стряслось.

— Не сейчас, – я попытался вырваться, но его хватка, крепкая, как у борца, которую он сохранил со времён занятий самбо, только усилилась. – Только не в коридоре.

Его брови поползли вверх.

Он понял и кивнул в сторону своего кабинета.

— Пошли. У меня разберёмся.

Мне не хотелось никуда идти.

Мне хотелось бежать за Наташей, схватить её за руку и…

И что? Увидеть в её глазах ту же ненависть и презрение, что и в прошлый раз?

Я позволил Руслану повести себя по коридору.

Его кабинет был точной копией моего – тот же функционал, те же стопки бумаг, тот же запах кофе и антисептика.

Но в отличие от моего, здесь царил лёгкий бардак, придававший помещению некое подобие уюта, Рус педантом не был никогда.

Руслан закрыл дверь, щёлкнул замком и направился к сейфу, замаскированному под книжный шкаф.

— Ну, – сказал он, доставая оттуда бутылку коньяка с внушающей доверие этикеткой и два матовых стаканчика, – пока не расскажешь, домой не пойдёшь. — Он налил по порции, толкнул ёмкость в мою сторону. — Приступаем к лечению. Диагноз?

Я взял шот, но не пил, лишь смотрел на золотистую жидкость, в которой отражался холодный свет лампы.

С чего начать? С того, как она смотрела на меня, словно я не человек, а нечто отвратительное? Мать твою, для себя надо сформулировать, прежде всего, а у меня все мысли вразброд, все мысли о Наташе!

— Наташа… – выдохнул я. – Она узнала об Оле и ребёнке.

Руслан, подносивший стакан ко рту, замедлил движение.

Выпил залпом, спокойно поставил стакан на стол.

— Та-ак. — растянул он слово, — И что?

— Скандал. Слёзы. Потом – ледяное презрение. Теперь я живу в гостинице. — Я наконец сделал глоток коньяка. Он обжёг горло, но не смог меня согреть.

— Облажался, ты Дава. Шлюх своих надо прятать от жён, скрывать как можно тщательнее. Потому что сторонних баб мы трахаем, а жён — любим. Ты давай только себя не гноби, а то работать не сможешь, а ты мне друг, я переживаю, а ещё и лучший хирург.

— Да я себя готов придушить голыми руками, — буркнул я, нервно крутя шот пальцами.

— И что ты хотел? – Руслан развёл руками. – Что она хлеб-соль тебе вынесет? Целовать в обе щёки будет? Радоваться, что у мужа ребёнок появился на стороне, тем более зная её проблемы?

— Я не этого хотел! – огрызнулся я.

— А чего? – его вопрос прозвучал не как упрёк, а с искренним любопытством. – Ты же понимал, что когда-нибудь она узнает. Не могло это вечно в тайне оставаться.

Он был прав.

Где-то в глубине души я всегда знал, что этот день настанет, но я отгонял эту мысль, как навязчивую муху, надеясь на чудо, на то, что как-нибудь само рассосётся.

— Знаешь, что я тебе скажу, друг? – Руслан налил себе ещё, потянулся к моему шоту, но я отказался. – Тебе давно надо было оставить Наташу. Серьёзно. Не мучить ни её, ни себя. Взять и уйти к Ольке. А ты чего? Пошёл на поводу у жены. ЭКО, мучения… А результат? Ноль.

Его слова резанули по живому.

— Не говори так о Нате. Ты не знаешь, через что мы прошли.

Глава 8

От лица Давида

Дежурство выдалось адским.

Две экстренные лапаротомии, сложный перелом у ребёнка, потом ещё бумажная волокита, от которой мозг медленно превращался в кашу.

Каждая минута в операционной была спасением – там не оставалось места ни для мыслей, ни для боли, только чёткие, выверенные действия, стерильная чистота и сосредоточенность на том, чтобы спасти жизнь.

Но как только скальпель ложился на инструментальный столик, а с моих рук стягивали перчатки, возвращалось прежнее уныние, пустота в груди, тяжёлый, как свинец, ком вины и навязчивая перед внутренним взором картина Наташиного лица, искажённого презрением по отношению ко мне.

Руслан, словно чувствуя моё состояние, подловил меня у раздевалки.

— Всё, брат, хватит на сегодня киснуть. Идём развеяться. Выброси всю дурь из головы.

Я хотел отказаться, сказать, что лучше поеду в свой номер в гостинице и просто рухну на кровать, сон хотя бы на время отпускал мою боль.

Но мысль о четырёх стенах, окрашенных в унылые бежевые тона, и оглушительной тишине показалась мне невыносимой.

Шум, музыка, чужие голоса – всё, что угодно, лишь бы заглушить этот внутренний вой.

— Куда? – без энтузиазма спросил я, запирая шкафчик.

— Есть одно местечко. Неподалёку. Не пафосное, но коньяк там приличный и народ нормальный.

Мы вышли на улицу.

Вечер выдался особенно холодным, мороз — колючим, пахло снегом и выхлопными газами.

Руслан что-то бодро рассказывал о новом аппарате УЗИ, который вот-вот должны были завезти, но я почти не слушал.

Мы свернули в неприметную дверь между магазином и аптекой, и нас поглотили полумрак, густой табачный дым и давящий бит какой-то клубной музыки.

Бар и правда был «не пафосный» – тесный, с низкими потолками, заставленный столами почти впритык, место было только на небольшом танцполе.

Руслан, видимо, был здесь завсегдатаем, ему сразу же приветливо помахали из дальнего угла.

Когда мы подошли, я увидел, что за столиком уже сидят две молоденькие девушки.

Одну, светловолосую, я мельком видел в терапевтическом отделении.

Вторая, с тёмными, почти смоляными волосами, собранными в небрежный пучок, и большими, подведёнными чёрным карандашом глазами, была мне незнакома.

Они с интересом уставились на нас.

— Коллеги, – широко улыбнулся Руслан, разваливаясь на стуле, – разрешите составить вам компанию?

Ну точно, наши медсестрички.

Девушки захихикали.

Я сел напротив, чувствуя себя не в своей тарелке.

Мне было под сорок, только что семь часов отстоял у операционного стола, у меня в личной жизни трагедия, а я сидел в задымлённом баре с двумя девочками, которые смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Куда ещё меня загонит внутренняя тоска и чувство вины?!

— Руслан, я думал, мы мужской компанией посидим, – приглушённо сказал я, когда официант принял заказ.

Мой друг только подмигнул мне, его глаза блестели азартом.

— А кто узнает? Тебе вообще нечего париться. А моя жена в декрете, с ребёнком возится. Ей не до меня. А мне, прости, нужно иногда расслабляться. – Он наклонился ко мне, понизив голос. – Смотри, братан, жёнушка – это навсегда. Это уют, дети, семья, ты прав. Но это… – он кивнул в сторону девушек, которые что-то оживлённо обсуждали, поглядывая на нас, – это на пару раз, просто для релакса. И главное правило – всё тщательно скрывать. Тогда в семье будет мир и лад, а у мужика и жены – нервы в порядке.

Я пригубил из своего бокала, когда официант разнёс спиртное и нехитрые напитки.

Алкогольный напиток был дешёвым и отвратительно пах.

Цинизм Руслана, который ещё днём казался мне грубым, но в чём-то верным, сейчас вызывал тошноту.

«Всё тщательно скрывать».

Да, я попытался. И к чему это привело? К тому, что я сижу здесь, с чужими людьми, а моя жена, женщина, которую я люблю больше жизни, ненавидит меня.

Заказ принесли.

Руслан разлил коньяк девочкам и сам поднял рюмку.

— Ну, за то, чтобы бабы меньше нервничали, а мы – больше отдыхали!

Девушки хихикнули и звонко чокнулись.

Я лишь молча хмыкнул, но не поддержал друга.

Разговор за столом был пустым, ничего не значащим.

Девушки, звали их, кажется, Света и темноволосая — Алина, болтали о сериалах, скидках, о сложных пациентах.

Руслан парировал шуточками, подливал коньяк.

Алина смотрела на меня почти постоянно.

Её взгляд был настойчивым и оценивающим.

Поймав мой, она улыбнулась, облизнула губы и что-то сказала подруге.

Та захихикала.

— Давид Русланович, а вы всегда такой серьёзный? – вдруг обратилась ко мне Алина. Её голос был низким, немного хрипловатым.

Глава 9

От лица Давида

Пожалуй, на этом всё, решил я про себя, резко встал, отчего стул с грохотом отъехал назад.

— Мне пора.

— Куда ты? – окликнул меня Руслан с танцпола, не выпуская из объятий Свету.

— Устал, – бросил я уже через плечо, пробираясь к выходу.

Я не видел его реакции, развернулся, отодвигая тяжёлую дверь, и вывалился на холодную улицу.

Авто я оставил на парковке возле больницы, возвращаться не очень-то и хотелось, да и нельзя в таком виде было садиться за руль.

Колючий ветер снова ударил в лицо, но на этот раз он показался мне очищающим.

Я сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь выветрить из лёгких запах табака, дешёвых пойла и духов.

— Домой, – сказал я себе.

Но разве гостиница может быть домом?

Я поймал первое же свободное такси и, сам того не осознавая, что делаю, выпалил водителю наш с Наташей домашний адрес.

Машина подъехала к знакомому дому.

Я расплатился и вышел.

Что хотел и сам не знал, я очень соскучился.

Окна нашей квартиры на девятом этаже зияли тёмными провалами.

Ната, наверное, уже спала.

Я стоял внизу, ступни ног горели от усталости, голова была тяжёлой от алкоголя и невыносимых мыслей.

Я смотрел на тёмные квадраты окон и понимал, что там и есть «уют и семья». Наташа — моя семья. Вот только теперь я был по другую сторону. Вне этого уюта и вне семьи.

Я долго решался подойти к подъезду или позвонить.

Что я мог сказать?

Что заделал ребёнка с Ольгой, потому что хочу детей?

Что сбежал из бара, где друг предлагал мне быстрый, одноразовый «релакс» с молоденькими медсёстрами, потому что я ничего не хочу, кроме того, чтобы у нас с Наташей было всё как прежде...

Внутри просто орала сирена и всё мигало проблесковыми мачками, чтобы я подошёл, набрал код, поднялся в квартиру, упал перед ней на колени и винился, пока она бы меня не простила.

Но ноги были свинцовыми.

Страх оказаться отвергнутым, увидеть в её глазах не боль, а ледяное равнодушие, был сильнее любого физического недуга.

И тут в тишине зазвонил телефон.

Вибрация прожужжала в кармане пальто, заставив вырваться из плена мрачных мыслей.

Я сунул руку в карман, нащупал холодный корпус и вытащил его.

Экран мерцал в темноте, освещая моё осунувшееся лицо, и на нём горело имя, от которого кровь прилила к вискам.

Зачем? Почему сейчас?

Инстинктивно я провёл пальцем по стеклу, чтобы отклонить вызов, но палец дрогнул, и я случайно нажал на зелёную трубку.

— Алло? Давид? – знакомый, но сейчас казавшийся чужим, голос прозвучал в трубке. В нём слышалась тревога, какая-то взвинченность.

Я молчал, не в силах издать ни звука.

Просто смотрел на тёмные окна дома.

— Давид, ты меня слышишь? – она говорила быстро, почти тараторя. – Извини, что поздно. Но… мне нужна помощь. У Тёмочки… у него температура поднялась, тридцать восемь и пять. Сбиваю, но не очень получается. Он плачет, я не знаю, что делать… Можешь заехать, посмотреть?

По логике вещей, я должен был тут же бросить всё, поймать машину и мчаться к ним. Это была моя ответственность и обязанность.

Но я стоял и смотрел на тёмные окна Наташи. Я не хотел никуда ехать отсюда.

— Давид? Ты где? – в голосе Ольги послышались слёзы. – Пожалуйста…

Я закрыл глаза. Передо мной всплыло два женских образа. Ольга с плачущим ребёнком на руках. И Наташа, сидящая одна в нашей тёмной спальне, с разбитым сердцем. Две реальности. Две правды. Две женщины, которым я был должен. Но долг перед одной был долгом вины и ответственности, а перед другой – долгом любви, или того, что от неё осталось.

— Оль… Я выпил, не могу, – хрипло и устало. – Вызывай скорую. Или участкового. У них дежурство до одиннадцати.

В трубке повисло ошеломлённое молчание.

— Что? Но… ты же врач! Ты лучше любого участкового! Я не хочу скорую, они в инфекционку заберут!

Она что, шантажировать меня вздумала?!

— Слушай меня, – я говорил медленно, с невероятным усилием, чувствуя, как во мне что-то ломается. – Я не могу. Прямо сейчас. Не могу. Вызывай врача. Всё будет хорошо.

— Давид! – её голос сорвался на крик. – Это твой сын! Ты что, не понимаешь?

— Понимаю. Дай жаропонижающее, – прошептал я и положил трубку.

Экран погас и больше Оля не звонила.

Я только что отказал собственному больному ребёнку, чувствовал себя паршиво, но не мог с собой ничего поделать, всё же моя семья — это Ната, и детей я хотел именно с ней.

Но когда я поднял голову и снова посмотрел на тёмные окна, то ко мне пришло понимание своего решения. Это был не выбор между сыном и Наташей. Это был выбор между долгом, рождённым из ошибки, и той жизнью, которую я сам же и разрушил, но которую отчаянно хотел вернуть.

Глава 10

Вечер тянулся мучительно долго.

После ухода Кати квартира снова поглотила меня своей тишиной.

Я пыталась читать, но буквы сливались в бессмысленные чёрные строчки.

Включила телевизор, где люди с неестественно радостными лицами уже за месяц готовились к празднику, и их счастье резало по живому.

В конце концов, я просто села в полной темноте на кухне, уставившись в окно.

На столе лежал мой телефон и я не хотела, чтобы он оживал, пусть сегодня меня никто не беспокоит.

Но тут словно в насмешку раздался звук сообщения в мессенджере.

Проигнорировать не могла, могли беспокоить из больницы, и я с тяжёлым вздохом взяла трубку.

Имя отправителя заставило меня замереть.

Кровь отхлынула от лица, оставив лёгкое головокружение.

Что ей могло быть от меня нужно? Извиниться? Утереть слёзы? Злорадствовать?

Пальцы похолодели, когда я провела по экрану, снимая блок.

Сообщение было длинным.

Я читала, и с каждым словом во рту появлялся вкус меди и гари.

«Наташ, я знаю, что не имею морального права тебе писать, но я больше не могу молчать. Хватит мучать Давида. Он разрывается между нами, ему невыносимо тяжело. Посмотри на него – он совсем измотан. Ты же его любишь? Так отпусти его. У вас всё равно нет семьи. Разве семья – это просто штамп в паспорте и общая квартира? Семья – это совместные дети. А их у вас нет и уже не будет. У нас с ним есть сын. Мы – его настоящая семья. Не цепляйся за призрак. Дай всем нам шанс на нормальную жизнь».

Мне стало не по себе от её слов, от того как она мне тут надиктовывала условие, как мне следовало поступить.

Я перечитала сообщение ещё раз, потом ещё, помимо воли меня затрясло.

А потом она скинула фото и я нажала.

Экран залила фотография, сделанная, судя по всему, сбоку, в слабом свете ночника.

На ней была запечатлена двуспальная кровать и на ней спящий Давид.

Его лицо, повёрнутое к камере, было расслабленным, без привычной маски усталой строгости.

Он спал глубоким сном, его рука была закинута за голову.

А рядом, обняв его за талию и прижавшись щекой к его плечу, лежала Ольга.

Её лицо было обращено к объективу, и на нём застыла улыбка, выражавшая торжество более удачливой в любви женщины.

Все его оправдания, все его слова о том, что это была «ошибка», что он «не хотел тебя ранить», рассыпались в прах перед этим одним снимком.

Я горько усмехнулась, ага, спал он с ней один раз.

Горячие волны стыда, гнева и бессилия накатывали одна за другой.

Меня тошнило.

Я хотела разбить телефон, бить всё вокруг, закричать так, чтобы стёкла вылетели из окон.

Но я не сделала ничего.

Я просто сидела, уставившись на это фото, пока глаза не начали слезиться от напряжения.

Я очень медленно поставила телефон на стол, сдерживаясь, чтобы не написать того, о чём пожалею.

Затем прошла в ванную и умылась ледяной водой, постепенно приходя в чувство.

Капли стекали по шее, смешиваясь с предательскими слезами.

— Нет, – шептала я, сильно, до размытых цветных кругов под веками, зажмурив глаза. — Нет. Ты не дашь ей этого удовольствия.

Я вернулась к столу, взяла телефон и внимательно рассмотрела фото.

Пальцы, к моему удивлению, почти не дрожали.

Я открыла переписку с Ольгой и начала медленно печатать, выверяя каждое слово.

«Ольга, я тебя прекрасно понимаю. Хочется верить, что твой ребёнок – это клей, который намертво скрепил вымученные отношения. Жаль, что Давид, судя по всему, этого клея не чувствует. Или чувствует, но не настолько, чтобы остаться с тобой окончательно».

Я сделала паузу, перечитала.

Злость придавала словам остроту и точность, затем продолжила.

«Ты права в одном – детей у нас с ним нет. И да, это больно. Но если для тебя семья – это ТОЛЬКО совместные дети, то, видимо, у тебя просто очень бедный внутренний мир. И очень шаткие позиции, раз ты вынуждена доказывать их, отправляя мне фото спящего мужчины, как последний аргумент в споре».

Я почти физически ощущала, как она там, по ту сторону экрана, читает это и багровеет от злости, но мне было плевать.

«Что касается того, что я его «держу»… Милая, я его не держу. Дверь ему открыта. Более того, я прямо говорила ему, чтобы он ушёл. Но он, почему-то, не торопится этого делать. Возможно, его смущает тот факт, что настоящая семья – это всё-таки нечто большее, чем просто общая постель и ребёнок. Это то, что строится годами. Что ты, увы, не в силах понять и, главное, дать ему.»

Я закончила и, не раздумывая, нажала «Отправить», положив телефон экраном вниз.

Дрожь вернулась, и я подошла к окну и обхватила себя руками, пытаясь согреться.

Глава 11

Я вздрогнула, сердце ёкнуло и замерло.

Никто не звонил так поздно, кроме Давида.

Я не была готова его видеть сейчас от слова совсем.

Я надеялась, что он уйдёт.

Но звонок повторился ещё раз, потом ещё и ещё. Более долгий, почти отчаянный.

Я медленно поднялась с пола, на котором сидела, обняв колени, и пошла к двери.

Не глядя в глазок, не спрашивая кто там, и так знала, открыла.

На пороге стоял Давид, с растрёпанными волосами и глазами, полными такой муки, что у меня на мгновение снова сжалось сердце от старой привычки чувствовать его боль как свою собственную.

— Наташа, – хрипло начал он и сделал шаг за порог. – Мы должны поговорить.

Я молча отступила, пропуская его в прихожую.

Он вошёл, и знакомый запах его одеколона, смешанный с холодом улицы.

Сердце сжалось от тоски.

Он приходил домой, а я утыкалась носом в его шею и долго не могла отпустить, наблюдая за тем, как по его коже бегут мурашки и вдыхая её аромат, пока Давид не сдавался и, кутая меня в своих объятиях, брал на руки и нёс на диван.

Муж закрыл за собой дверь и, сместив меня, прошёл в гостиную.

Я тяжело вздохнула, но последовала за ним.

— Нам надо с чего-то начать. Снова, — твёрдо заявил Давид.

— Не надо, – холодно ответила я, останавливаясь посреди гостиной, и скрестила руки на груди, создавая барьер. – Всё уже ясно.

— Нет, не ясно! – он сделал шаг вперёд, его руки сжались в кулаки. – Наташа, это всё одна большая, ужасная ошибка. Один раз! Одна ночь! И она для меня ничего не значит!

— Одна ночь, которая подарила тебе сына. Какая незначительная мелочь, правда? – парировала я.

— Я не о ребёнке! – он провёл рукой по лицу. – Я о ней! Ольга мне не нужна! Понимаешь? Совсем! Это был просто… секс. Случайный секс на фоне стресса. Я люблю тебя! Только тебя!

Я рассмеялась сухим, безрадостным смехом, который прозвучал уродливо даже в моих ушах.

— Любишь? Какая странная манера любить – рожать детей от других женщин? Интересно.

— Наташ, хватит, и без твоего искромётного сарказма тошно! – в его голосе зазвенели стальные нотки. – Я пришёл извиняться! Я признаю свою вину! Но ты не представляешь, каково это – нести этот груз, знать, что причинил боль самому дорогому человеку…

— О, представляю! – не выдержала я, и внутри что-то треснуло, обнажив всю накопленную ярость. – Я прекрасно представляю, каково это! А знаешь, каково получить весточку от твоей «ненужной» Ольги? Знаешь, каково читать, что я мучаю тебя, что у нас нет семьи, потому что нет детей? Что я – всего лишь призрак, за который ты цепляешься?

Он замер, его лицо вытянулось от изумления.

— Оля тебе написала?

— Ага, – я кивнула, наслаждаясь его растерянностью. – Прямо вот только что. Очень душевное письмо. И с иллюстрациями.

— Не может быть, – он покачал головой, и в его глазах читалось искреннее неверие. – Ольга тихая и покладистая. Она бы никогда…

— Никогда что? – перебила я. – Или никогда бы не стала спать с женатым мужиком? Никогда не написала бы твоей жене, что вы – настоящая семья? Никогда не отправила бы фото, где ты спишь в её кровати, а она обнимает тебя с таким видом, будто выиграла джек-пот? Что из этого не может сделать Оля?

— Какое фото? — он прищурил глаза.

— А такое, – выпалила я. – Где вы лежите рядышком. Мило так. Она щёчкой к твоему плечу. Очень… хм… по-семейному.

— Это ложь! – твёрдо заявил Давид, он мог убедить и сейчас в его голосе звучала непоколебимость. – Я спал с ней всего один раз.

Я смотрела на него, и впервые за время нашей размолвки, во мне шевельнулось сомнение, ведь Давид выглядел искренне возмущённым, но фото тоже говорило само за себя.

— Ты не веришь мне… – Давид смотрел строго, исподлобья.

— А у меня есть основания верить тебе, Дава? – спросила я тихо. – Ты скрывал от меня сына почти год. Ты лгал мне каждый день. Твоё слово сейчас ничего не стоит. А её фото… оно есть.

— Покажи! – потребовал он, делая шаг ко мне. – Покажи мне это фото! Я докажу тебе, что это ложь, подстроенный кадр!

В его тоне была такая уверенность, что я на секунду дрогнула.

А что, если и вправду?

Я резко развернулась, схватила со стола телефон.

Мои пальцы дрожали, когда я искала переписку. Я нашла её имя, тыкнула в чат… и обомлела.

Переписка была пуста. Ни одного сообщения. Ни того, длинного, ни моего ответа. И конечно, никакого фото.

Предусмотрительная «тихоня» Ольга всё стерла, как будто ничего и не было.

Я стояла, уставившись на пустой экран, чувствуя, как по телу разливается ледяная волна стыда и бессилия.

Она меня подставила, при чём идеально.

Оставила меня с моей «истерикой» и моими «фантазиями».

Глава 12

От лица Ольги

Я смотрела на чёрный экран телефона и в груди всё сжималось от обиды и злости.

Давид наверняка умчался к Наташе, которая даже ребёнка ему родить не может, держит его на невидимом поводке, как пса.

Тёма тихо похныкивал в своей кроватке.

Я подошла, поправила ему одеяло, коснулась щеки.

Враньё про болезнь сына не сработало, он и не думал мчаться ко мне на всех парусах.

Как же это обидно видеть, что все твои старания рассыпаются прахом.

Мне нужно было с кем-то поговорить, срочно выговориться, чтобы меня поняли и поддержали, а не осуждали.

Я взяла телефон и набрала Иру, мы с ней дружили со школы, она всегда давала толковые, хотя и жёсткие советы.

Её брак был выстраданным, она несколько лет встречалась с женатым мужчиной, и в том году наконец-таки он ушёл от жены, и могла дать толковые советы.

— Привет, – с первых же секунд в трубке послышался её бойкий, чуть хриплый от сигарет голос. – Ну что, как наши боевые действия?

Это она говорила так про Даву.

Я тяжело вздохнула и прошла на кухню, чтобы поставить чайник.

Голос автоматически стал жалобным и плаксивым.

— Всё плохо, Ир. Всё провалилось.

— В каком смысле? Ты же звонила ему, как я говорила? Сказала, что с ребёнком беда?

— Звонила, – всхлипнула я, наливая в чашку заварку. – Посоветовал обратиться в скорую или педиатра вызвать.

Ира фыркнула.

— Во козёл! Ну я же тебе говорила – крепко его жёнушка за яйца держит. Сама родить не может, и не отпускает такого самца на волю. Боится остаться одной. А он… – она сделала паузу, и я представила, как она затягивается сигаретой, – он, видно, из тех, кто чувствует себя виноватым. Такие мужички самые верные по итогу… Ошибку допустил и будет сейчас перед своей благоверной выслуживаться, лишь бы как пас пустила обратно на порог, да к сладкому пирожку.

— Но что же мне делать? – почти завыла я, садясь на стул и сжимая чашку в руках. – Я же не просто так… Я его люблю! Мы могли бы быть настоящей семьёй! У нас вон сын подрастает.

— Оль, милая, очнись, – её голос прозвучал безжалостно. – Какой из него отец семейства, если он между двумя женщинами мечется? Ты думаешь, он тебе верность хранит? Да он, пока ты тут с ребёнком возишься, уже на стороне утешение найдёт, если с этой не получится. Мужики так устроены.

Её слова обожгли. Не хотелось во всё это верить. Но в рассуждениях Иры была какая-то горькая правда. Давид не был моим.

— Послушай меня, – продолжила Ира, и в её голосе зазвенели деловые, расчётливые нотки. – Раз уж любовь и семейное счастье не катят, надо думать о практическом. О себе и о ребёнке. Ты квартиру выпросила для Тёмки?

— Какую квартиру? – опешила я. – Мы не об этом говорили…

— Так надо говорить! – всплеснула руками Ира, я это даже по телефону почувствовала. – Оль, ты в своём уме? У него же родители – люди состоятельные, я тебя про его отца наслушалась. И он сам – хирург в такой клинике и своя практика есть, деньжищи немалые получает. А ты в этой двушке старой, доставшейся от матери-алкашки, ютишься с ребёнком. Ты ему наследника родила! Он обязан обеспечить!

Я замерла, обдумывая её слова.

— Он… он и так помогает. Деньгами, — возразила.

— Деньгами! – передразнила меня Ира. – Это мило. А завтра он передумает, или его Наталья его примет, и он тебе эти деньги урежет. А квартира – она никуда не денется. Это актив, дура!

Она помолчала, давая мне переварить информацию.

— И ещё что. Тебе надо срочно его родителей подключить. Ты же им внука показывала?

— Нет… – растерянно прошептала я. – Давид просил пока не говорить. Чтобы не травмировать Наташу…

— Да какая, нафиг, Наташа! – взорвалась Ира. – Ты мать их внука! Они наверняка внуков хотят, особенно если у их законного сына их нет и не предвидится. Поверь, бабушки-дедушки – это мощное оружие. Они на Давида давление окажут. Он не сможет просто так от тебя отмахнуться.

Я слушала её, и в голове начали выстраиваться новые, доселе невиданные комбинации.

Родители Давида: его отец, Руслан Русланович, важный, строгий мужчина, с военной выправкой, у него серьёзный бизнес, и мама, Альбина Фаридовна, всегда такая элегантная и тоже очень важная, работает в здравоохранении, как и её сын.

Я представила, как прихожу к ним с Тёмой на руках и как они смотрят на него с умилением.

— Но… это же как-то подло… – слабо попыталась я возразить.

— Подло? – Ира засмеялась. – Подло – это рожать от женатого, а потом сидеть на попе ровно и ждать, пока он на тебя внимание обратит. А обеспечивать будущее своему ребёнку – это не подло. Это нормально. Ты думай, Оль, дибо ты сейчас начнёшь действовать, либо останешься с носом. Ты ведь и отцовство доказать сможешь, и на алименты можешь подать, если что. И квартира у тебя будет. Чтобы он знал, что просто так с тобой не разбежится.

Мы ещё немного поговорили, и я положила трубку.

Глава 13

От лица Давида

Дверь открылась почти мгновенно, словно Ольга стояла за ней и ждала.

На её лице расцвела широкая, сияющая улыбка, но глаза выдали мгновенную тревогу.

Она, должно быть, заметила моё состояние.

По лицу пробежала тень, но Ольга очень быстро справилась со своими эмоциями, она была, конечно же, обижена, но вряд ли скажет мне это вслух.

— Давид! Я так рада! – её голос прозвучал нарочито бодро, она отступила, пропуская меня внутрь. – Заходи. Ты замёрз?

Я молча переступил порог.

Квартира встретила меня тёплым, влажным воздухом, пахнущим детской присыпкой, молочной смесью и запахом её тошнотворных сладковатых духов.

— Я заехал проверить, как Тёма, – буркнул я. – Как он? Температура спала?

Оля шустро сняла с моих плеч куртку.

— Всё хорошо, всё хорошо! – заверила она и бережно повесила одежду на вешалку. – После того как ты ушёл, я ещё раз дала ему сироп, он пропотел и уснул. Спит сейчас, дышит ровно.

— Хорошо, – кивнул я и посмотрел в сторону гостиной на мягкое кресло, но если сейчас упаду туда, то закрою глаза и просто отключусь.

Я повернулся к выходу из квартиры, но Ольга перехватила меня, ловко взяв под руку.

— Подожди. Принести Тёмку? Он как раз должен скоро проснуться на кормление. Соскучился по папе, наверное.

Она не ждала ответа, уже скрывшись в спальне.

Я остался стоять посреди коридора, чувствуя себя чужим.

Через минуту она вышла, неся на полусонного малыша, моего сына, Тимофея.

Ольга с торжествующим видом, словно вручала мне самый ценный в мире приз, бережно переложила его ко мне на руки.

— Подержи его. Он такой спокойный, когда ты рядом.

Ребёнок был тёплым и тяжёлым.

Он пошевелился и закрехтел, его личико сморщилось, а потом снова расслабилось, да и в целом, когда я взял его на руки малыш словно погрузился в ещё глубокий сон.

Малыш был реальным. В его крохотном существовании не было ни лжи, ни подозрений, ни изматывающей душевной боли, просто беззащитная жизнь, полностью зависящая от взрослых.

Я смотрел на него, и что-то в груди сжималось. Нежность? Да, конечно. Чувство ответственности, долга – несомненно. Но сквозь эти правильные, ожидаемые чувства пробивалась другая, чёрная мысль: именно из-за этого маленького существа рухнула моя жизнь. И я не мог винить его. Только себя.

— Вот видишь, – прошептала Ольга, стоя рядом и глядя на нас с обожанием, – он твой. Весь в тебя.

Я молча кивнул, не в силах оторвать взгляд от ребёнка.

Но мысли мои были не здесь.

Они были в той квартире, где я только что оставил Наташу.

Я видел её глаза, полные ненависти и боли.

— Оля… – начал я, всё ещё глядя на Тёму. – Ты зачем написала Наталье, ты же обещала, — затем перевёл на неё строгий взгляд, и заметил, как она замерла.

Но её голос прозвучал ровно и спокойно.

— Что? Нет, конечно. С чего бы? Я же обещала тебе не лезть. Мы всё решили цивилизованно.

— Она утверждает, что ты ей написала. Что-то про то, что я разрываюсь, и что ей нужно меня отпустить. И прислала фото меня в постели с тобой.

Ольга сделала шаг назад, прижав руку к груди с таким видом искреннего потрясения, что у меня на промелькнула мысль – а вдруг Наташа и правда всё выдумала? В её состоянии всё возможно.

— Давид, что ты такое говоришь? – в её голосе дрожали обида и непонимание. – Я бы никогда! Я знаю, как тебе тяжело. Я всегда на твоей стороне. Думаю только о тебе и о сыне.

Она снова подошла ближе и забрала у меня сонного Тёму.

— Пойду положу его, а то вдруг в гостиной-то простудится.

Она ушла в спальню, унося Тёмку, а я остался стоять, чувствуя себя полным идиотом.

Кто из них лжёт? Кому верить? Голова шла кругом.

Через некоторое время она вернулась.

Ольга ушла на кухню, и вскоре донёсся звук включаемого чайника.

— Сейчас я тебе чаю горячего налью. И поесть что-нибудь разогрею. Ты голодный, наверное, — негромко сказала она, — снимай обувь.

Я не отвечал.

Снял обувь, прошёл в гостиную, опустился на диван и уставился в стену.

Через несколько минут она вернулась с подносом: тарелка с домашними котлетами и пюре, кружка дымящегося чая.

Всё как у хорошей, заботливой жены, всё как и должно быть в семье.

Я машинально взял кружку, сделал глоток.

Горячая жидкость обожгла язык. Она села рядом, наблюдая за мной с обожанием и тревогой, а мне аж тошно становилось.

— Давид, милый, ты весь на нервах. Тебе нужно расслабиться. Всё наладится, ты увидишь.

Она говорила что-то ещё, утешала, но я почти не слышал, все мои мысли были забиты Наташей и о том, как нам быть вместе.

Глава 14

Дорогие читатели, в предыдущей главе я допустила описку, вместо Оли, конечно, же родители Давы ждут Наташу. Они не в курсе, что у них есть внук.

В тексте всё поправлено! Спасибо за понимание, приятного прочтения!

* по поводу удаления сообщений Ольгой: такое возможно в некоторых мессенджерах при удалении всей переписки, всего чата; что касается сохранения резервной копии, то проделала эксперимент, у меня не сохранилась переписка, возможно, чтобы так было, надо залезть в настройки, я не спец.

Спасибо за обратную связь!

На экране горело табло с надписью «Руслан Набиуллин».

Что ему могло понадобиться?

Мы не были настолько близки, чтобы звонить друг другу вечерами.

Руслан был однокурсником Давида, скользким и хитрым, недаром он сидел в замах главного врача.

Мне он никогда не нравился, вечно смотрел так, будто раздевал глазами.

С нехорошим предчувствием я поднесла трубку к уху.

— Алло… – мой голос прозвучал устало и отстранённо.

— Наташ? Привет, это Руслан, – язык у Руслана немного заплетался.

Сразу сделала вывод, что пьян. Всё интереснее...

— Извини, что поздно. Не спишь?

Ну что за идиотский вопрос?!

— Нет, – сухо ответила я. – Что-то случилось?

— Да так, знаешь… – он тянул слова, и в трубке послышался характерный звон бокала. – Я с Давидом сегодня общался. Он… Ну, в общем, он не в себе совсем. Я в курсе вашей… э… ситуации.

Во мне всё сжалось.

Значит, Давид уже успел обсудить всё со своим дружком? Обсудить, какая у него невыносимая, истеричная жена? И Руслан, как великий знаток женской психологии, а в простонародье, потаскун обыкновенный, небось советов надавал.

— Поздравляю, – сказала я ледяным тоном. – Теперь вся больница в курсе?

— Нет, что ты! – он попытался сделать голос убедительным, но пьяная искренность пробивалась сквозь него. – Я же друг ему! Я переживаю! Он очень сильно страдает, Наташ. Очень.

Страдает... Интересно, а как он назвал бы то, что происходит со мной? Развлечение? Истерика?

— Руслан, – я постаралась, чтобы мой голос не дрогнул, – я ценю твою… дружбу. Но зачем ты звонишь мне? Чтобы сообщить, как страдает человек, который сам разрушил свою семью? Это что, должно меня утешить?

Он помолчал, слышно было, как он тяжело дышит в трубку.

— Да нет же… Я просто… по-дружески. Хочу помочь. Если что… если нужно поговорить, посоветоваться… А ещё я вижу, как Руслан страдает, не чужой мне человек, даже из бара ушёл, мы тут отдыхали с… отделением… Мужики, мы все козлы, я знаю… Но я всегда на связи. Можешь расценивать это как… ну, жест доброй воли.

Бар?! Жест доброй воли?! Как он себе это представляет? Споит меня?

Меня от его предложения чуть не вывернуло.

— Спасибо, – сказала я с убийственно холодной вежливостью. – Я запомню. Если что, запишусь на приём через секретаря.

Он усмехнулся явно оценив мой сарказм.

— Доброй ночи, Наташа, — уже более чётко и в голосе послышались твёрдые нотки.

— Ага.

Я положила трубку, даже не дослушав и продолжила сидеть, глазея на телефон.

Какой был смысл в этом звонке? Искреннее участие? Что-то я в этом сомневаюсь…

Ещё одного персонажа в моём шапито мне сейчас определённо не хватало. Моя жизнь и так напоминала разбитое зеркало, а тут ещё кто-то решил потанцевать на осколках. Нет, уж спасибо. Справимся и без «доброй воли» дружков Давида.

В одном был Руслан прав: мужики — козлы...

От лица Давида

— Ты совсем не можешь остаться? Хотя бы на чай? — голос Ольги позади был тихим, умоляющим. Она стояла, обняв себя за плечи, в дверном проёме гостиной. — Тёма так редко тебя видит...

Мой взгляд непроизвольно скользнул по Ольге.

Она слышала всё, что мне сказал отец и её лицо было скорбным.

— Хорошо, — сказал я в трубку отцу, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Будем.

Я положил телефон в карман.

Мы молча мерили друг друга взглядами.

Ольга смотрела на меня, и в её глазах высветилось не просто разочарование, там бушевала настоящая буря отчаяния и обиды.

Её попытки удержать — и ребёнком, и своими нехитрыми женскими чарами — разбились о стену моей другой жизни, где ей не было места.

— Давид, — прошептала она, и её голос дрогнул. — Семейный ужин у родителей? Будешь притворяться примерным мужем?

Я не стал ничего отвечать или объяснять, к примеру, о болезни отца, но она же всегда молчала, говорила, что для неё главное — сын, что же сейчас такое случилось?!

Глава 15

Утро было серым и безрадостным, как и всё в последние дни.

Я шла по больничному коридору, и каждый мой шаг отдавался тяжестью в висках.

Единственным спасением был предстоящий приём – чёткий график, истории болезней, маленькие пациенты, которые не интересовались, почему у их доктора опухшие, красные глаза.

Я подошла к окну, выходящему на главную парковку, чтобы сделать глоток пластикового кофе из пластикового стаканчика и увидела Давида.

Он выходил из своей машины и направлялся к главному входу.

В его руках был огромный, роскошный букет алых роз.

Такие он обычно дарил мне.

Сердце на мгновение ёкнуло, вспомнив былое, а потом сжалось в ледяной комок.

После всего, что между нами случилось…

— Ну, смотри-ка, наш страдалец замаливать вину собрался, – раздался рядом знакомый насмешливый голос. – Но букетик роскошный. Давид Русланович тебя сейчас забросает ими.

Я обернулась.

Рядом стояла Катя, с деловым видом попивая эспрессо.

Она тоже смотрела в окно, и на её губах играла лёгкая, язвительная улыбка.

— Скорее, на его голову, – процедила сквозь зубы, отворачиваясь от окна. Мне стало противно наблюдать эту театральную сцену.

— Ну, это уже интереснее, – Катя хмыкнула. – Но потом. Сейчас, сестрёнка, у нас совещание. Бегом.

Совещание прошло как в тумане.

Я сидела, кивала, делала пометки в блокноте, а сама думала об этих чёртовых розах.

Что ему надо? Зачем эти показные жесты? Я не собираюсь менять своё решение, задавлю остатки чувств к мужу в своём сердце, и переживу боль.

Когда я вышла из кабинета сестры и направилась к себе, мой взгляд снова выхватил в коридоре знакомый алый цвет.

Я замерла.

По коридору, в противоположную от моего кабинета сторону, шла темноволосая медсестра, Алина, кажется, и несла огромный букет, который недавно пронёс в больницу муж.

Она несла его, бережно прижимая к груди, как трофей, и на её лице сияла такая самодовольная, торжествующая улыбка, что у меня перехватило дыхание.

Она прошла мимо, даже не взглянув на меня, полностью поглощённая своим счастьем.

Внутри меня всё оборвалось.

Я стояла, вжавшись в стену, и не могла пошевелиться.

Значит, это ей?

Я не пойму, у него интрижка с этой медсестрой?!

Ну каков козёл, ничем не отличается от своего дружка.

А ведь Руслан намекнул мне на это в вечернем разговоре, значит, знает что-то, надо бы вызнать…

Хотя пусть развлекается, он ещё больше убедил меня в том, что развод — самое верное решение для меня.

Все его страдания и метания – пшик, и он заводит интрижку с молоденькой медсестрой. Как же по́шло!

Меня начало слегка подташнивать.

Собрав всю свою волю в кулак, я кое-как дошла до своего кабинета, и начала приём.

Занятая своими рабочими вопросами, я немного даже расслабилась, на какое-то время забыв о собственных переживаниях и полностью погрузившись в проблемы пациентов.

Во время перерыва, когда последний посетитель вышел, я сидела, уставившись в одну точку, и пыталась привести мысли в порядок.

В дверь постучали.

— Войдите, – отозвалась на автомате.

Дверь открылась, и на пороге появился Давид.

Он выглядел усталым, но собранным.

Его взгляд скользнул по кабинету, по столу, по подоконнику, и на его лице появилось странное, озадаченное выражение, будто он что-то искал и не нашёл.

— Наташа, – начал он, закрывая за собой дверь и проходя ко мне. – Нам нужно поговорить.

Я молчала, сжимая в руке ручку, готовая к очередным оправданию и лжи.

После увиденного с Алиной во мне кипела ярость, но снаружи я была холодна и непробиваема.

— Родители вчера позвонили, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Они скоро вернутся домой и ждут нас к себе в гости, готовят сюрприз.

Я смотрела на мужа, не веря своим ушам, после того, что я узнала и узнаю о нём, он ещё стоит здесь и говорит о визите к родителям? Как ни в чём не бывало? Это потрясающая наглость.

— И что тебе нужно от меня? – глухо спросила я.

Он сделал шаг вперёд и сел за стол напротив меня.

Раздражал он меня неимоверно.

На столе стоял дырокол, каковы мои шансы причинить ему хоть сколько бы значимый ущерб?

— А почему именно я? — спросила холодно вскинув бровь, — пригласи Ольгу или может кого другого…

Давид на секунду с недоумением воззрился на меня, но решил мою ремарку никак не комментировать.

— Я хочу, чтобы ты была там и не говорила им о нашей сложной ситуации.

Глава 16

Дом родителей Давида

Спустя три дня

Загородный дом родителей Давида всегда казался мне местом силы и незыблемого семейного уюта.

Широкие окна в пол, запах дерева и воска для паркета, семейные портреты на стенах, солидна мебель и атмосфера настоящей семьи.

Давида очень сильно любили родители, то, что нам с сестрой было неведомо, наши родители погибли, и если Катя их ещё как-то смутно помнила, то мне на тот момент было всего три года, и память как назло ничего мне не подкидывала, даже смутных образов.

Сегодня этот уют давил на меня с силой гири.

Я сидела за огромным столом, уставленным изысканными закусками, и чувствовала себя актрисой, играющей в самом неудачном спектакле своей жизни.

Давид сидел напротив.

Мы старались не смотреть друг на друга.

Воздух между нами был наэлектризованным до такой степени, что, казалось, ещё чуть-чуть и можно будет высечь искру.

— Ой, Наташенька, мы так рады видеть вас с Катей, кажется, не виделись целую вечность, — прощебетала Альбина Фаридовна.

Альбина Фаридовна, моя свекровь, с её аристократическими манерами, всегда принимала меня как родную, жалея и подолгу успокаивая меня после всех неудачных попыток ЭКО.

Руслан Русланович и Алибина Фаридовна, 62 и 52 года, родители Давида

Я натянуто улыбнулась и кивнула.

— Спасибо, и мы рады, расскажите, как отдохнули? — с искренним интересом спросила Катя, решив поддержать меня и отвести подозрения.

— Отдыхать — не работать, — хитро прищурившись ответил Руслан Русланович.

Я уже тысячу раз пожалела, что согласилась на участие в этом фарсе, но я не могла отказать моему свёкру.

Этот седовласый, властный мужчина с пронзительным взглядом мудрого человека всегда относился ко мне с отеческой теплотой, видя во мне не просто жену его сына, но человека. И к тому же он недавно выкарабкался из лап смерти.

Устроить некрасивую сцену я не могла, они этого были недостойны, они хорошие люди.

Мы скажем с Давидом, что больше не вместе тогда, когда придёт подходящий момент, а то, что мы с ним не живём вместе, им знать не обязательно.

— Ой, ну ты Русик, как всегда, — хохотнула Альбина Фаридовна, — не слушайте этого ворчуна, я его постоянно везде с собой водила, если бы не я, он бы не вышел из номера.

— Зато ты звезда всех вечеринок. Работники отеля тебя надолго запомнят, — усмехнулся свёкор и поцеловал святящуюся от счастья жену в щёку.

За столом, кроме нас и родителей Давида, были и другие гости.

— Ну а что? Мы не часто куда-нибудь выезжаем, ты же постоянно занят, — пожурила его в шутку свекровь.

— Вояке достаточно моря и лёгкой пробежки по утрам, — вставил ремарку ещё один гость.

Геннадий Петрович, наш с Катей родной дядька, человек из легендарных девяностых, с грубоватыми манерами, но с житейской мудростью, он нас взял на воспитание, вырастил, дал образование.

Геннадий Петрович, 65 лет, серьёзный бизнесмен, жёсткий человек, воспитал Наташу и Катю

— Ну ты-то меня, Ген, понимаешь, — улыбнулся Руслан Русланович.

Он с отцом Давида дружил ещё со студенческой скамьи, и вместе они прошли и Крым и Рим, как говорится.

Они же сговорились и познакомили нас с Давидом…

— Тебе может ещё положить того салата? — почти на ухо проговорил Игорь, двоюродный брат Давида, молодой, года на два меня младше, самоуверенный, с обаятельной улыбкой, которая сейчас казалась мне назойливой, и указал на блюдо с дальнего угла стола.

Игорь, 28 лет, двоюродный брат Давида

Он с самого начала вечера пытался за мной ухаживать — подливал вино, ловил взгляд, шутил.

Я тут же вскинула взгляд на Давида, тот мрачно воззрился на нас двоих, будто мы были последними предателями и у меня по коже побежали мурашки от того огня, что я заметила в глазах мужа.