Развод под ёлку в 50

1

— Выискиваешь седой волос? — долетает до меня насмешливый голос мужа, и я замираю пальцами в волосах, медленно поднимая взгляд.

Приехал. Какой же все-таки гад.

Я смотрю на него в отражении зеркала, взволнованно сглатываю и тянусь за серьгами, поочередно вдевая их в уши.

Немного невпопад, потому что одно присутствие этого мужчины — и мои пальцы начинают дрожать. А я ведь обещала себе не реагировать так.

Но слишком свежа рана на сердце. Она только начала затягиваться, а сейчас все снова трещит по швам.

Уже две недели прошло с того момента, как я узнала об измене мужа.

Две недели, как он разрушил мою жизнь одной только фразой.

«Я полюбил другую и хочу развод».

А после попросил не устраивать истерик и, как мудрая женщина, принять все и сохранить хорошие отношения ради дочери.

Это ведь так просто, да?

Я же взрослая женщина и должна все понять. У него всегда все просто, а до моих чувств ему нет дела давно. И я не понимаю, почему мирилась с этим. Хотела быть мудрой женой? Не устраивать истерик? Ну вот. Побыла.

— Тридцать первое число, а ты не шуршишь на кухне? — напоминает о себе Гусев.

— Я забронировала для нас с дочерью ресторан, — наконец обретаю твердый голос, нервно поправляю прическу и встаю из-за дамского столика. — Для тебя мои шуршания на кухне закончились, Гусев. Можешь ехать туда, откуда приехал.

Разглаживаю несуществующие складки на платье и горжусь собой, что удалось скрыть, как все дрожит внутри. Хочу, чтобы он ушел. Потому что не знаю, насколько хватит моей выдержки.

— Выгоняешь из дома под Новый год? — мрачно усмехается Гусев. — А что дочери скажешь?

Фитиль моей сдержанности вспыхивает.

Я поворачиваюсь к Сергею, но в самом низу шеи вспыхивает пульсация, перехватывая дыхание, и мне требуется время, чтобы собраться.

Зато этот козел ведет себя как ни в чем не бывало. Будто на той неделе мы не ходили в ЗАГС подавать заявление на развод. И это после тридцати лет брака. Кошмар какой-то…

— Давай только без истерик, Оль. Уже все обговорили. Мои новые отношения никак не повлияют на то, что я буду проводить время в своем доме с дочерью, — произносит он спокойным строгим голосом, подпирая своим крепким плечом косяк двери.

Убирает руки в карманы, ожидая от меня ответа.

Жар вспыхивает в груди и жжением царапает вверх, прямо к горлу, в то время как Гусев абсолютно равнодушен и холоден.

В шикарном костюме-тройке, что так идеально подчеркивает его выдающуюся мускулистую фигуру даже в пятьдесят четыре. С укладкой и аккуратно подстриженной бородой с проседью. Весь холеный. Будто и не идет шестой десяток.

Да, мой муж из того типа мужчин, которым возраст не помеха быть объектом вожделения как молоденьких глупышек, так опытных дам в возрасте. Мысленно усмехаюсь с горечью: «Таких, как я».

Прочистив горло, встречаюсь с его жестким прищуром.

— А как ты думаешь, что скажет твоя дочь, когда узнает правду?

— Какую правду? — раздается звонкий голос Олеси, которая выглядывает из-за спины своего отца и вешается на него, обняв за талию. Она любит его до одури, и от этого сердце болит еще сильнее.

Секунду он еще прожигает меня хмурым взглядом, а после черты его лица смягчаются, и он дарит дочери теплую улыбку, теряя ко мне какой-либо интерес.

— Ах ты маленький Штирлиц!

Гусев включает свою обаятельную сторону, щелкая дочь по носу. Она морщится, надувая губы, и фыркает.

— Я не Штирлиц, а принцесса, посмотри какое платье у меня красивое! — Она кружится перед отцом, демонстрируя розовое платье с воланами на руках. — Разве штирлицы бывают такие? И кто такие эти штирлицы?

Гусев смеется. Искренне. Отчего вокруг его глаз образуется множество мелких морщин. Он ласково треплет дочь за подбородок, и она расплывается в улыбке.

— Так называют человека, который умеет подкрадываться, — поучительно произносит он, убирая локон волос за ухо дочке.

— А я не подкрадывалась, — вздергивает она подбородок. — Я пришла сказать тебе, что чай готов! Пойдем, папуль, — и тянет его за руку, — покажу, сколько сладостей мне подарили в школе и с маминой работы!

Гусев бросает на меня взгляд, в котором искрит веселье и вызов, прежде чем разворачивается и уходит вместе с дочерью вниз, на кухню. А я так и остаюсь стоять с грузом на плечах, который не знаю, как скинуть, уже две недели.

Понятия не имею, как рассказать обо всем Олесе. Она папина дочка. Этого не отнять. Я всегда восхищалась их отношениями, и стоит отдать должное Гусеву: как отец он действительно идеален. Вот только жить с этим идеальным отцом я больше не могу. Осталось лишь сообщить об этом Олесе.

Сегодня светлый праздник, и до этого года он был мой любимый, и я не планировала ранить дочь в этот день. Но Гусев провоцирует меня сделать этот шаг прежде, чем я подберу нужные слова для дочери.

Возможно, у меня получится завести разговор в ресторане, но опять же… появление Гусева ставит наш вечер под большой вопрос.

А ведь у нас была договоренность, что на эти две недели он якобы уехал в командировку. Мне было нужно это время, чтобы взять себя в руки. Все обдумать. Принять его новую жизнь как данное, чтобы не истерить при новой встрече, но сейчас я понимаю, насколько все было без толку.

2

Я сажусь в машину. Абсолютно холодную и пустую, такую же, как и взгляд моего мужа, словно я теперь чужая.

А у меня в голове не укладывается. Тридцать лет вместе. Я ведь всю жизнь… всю себя ему отдала. Прошла с ним через огонь и воду. И даже в самые критичные моменты наших отношений в мыслях не было предать его.

Да что там, я и о его предательстве подумать не могла. Тем более на старости лет, слепо веря в завтрашний день, который, как мне казалось, я всегда буду встречать с этим мужчиной.

А что в итоге? Канун Нового года, а я сижу в непрогретой машине. С размазанным макияжем и разбитым кровоточащим сердцем, преданная самыми близкими людьми и униженная.

Господи…

Я в каком-то неверии трясу головой и закрываю лицо ладонями, прижимая пальцы к уголкам глаз, чтобы задавить в них горячие слезы. Но они все равно ускользают, согревая мои онемевшие от холода костяшки.

Холода, которого я даже не чувствую. Он ничто в сравнении с ледяными безжалостными словами дочери. Они, как осколки острого льда, даже сейчас морозят меня, когда вспоминаю то, что она мне кричала в лицо.

Судорожно выдыхаю и, втянув носом воздух, задерживаю его в легких, пока те не начинают гореть. И снова прерывисто выдыхаю.

Я должна успокоиться. Хотя бы ради себя. Должна проглотить рвущиеся наружу слезы и крики отчаяния. Должна. У меня нет права быть слабой. Иначе я окончательно развалюсь и превращу остатки своей гордости в руины.

Перевожу дыхание и делаю череду успокаивающих вдохов.

Опускаю козырек с зеркальцем и, похлопывая пальцами вокруг глаз, привожу слегка потекший макияж в порядок. Наверное, не такой хороший, как умеет делать Ева…

«Умеет делать классные прически и макияж…»

«Молодая и красивая».

Зажмуриваюсь. Резко закрываю козырек и рассеянными движениями завожу машину.

Не хватало мне до соперничества опускаться. Да еще и с кем? С девчонкой, которая мне, наверное, в дочери годится.

Глупости какие.

Шмыгаю носом и еще раз на ощупь провожу пальцами под глазами. Трачу десять минут на прогрев и когда вроде бы могу ехать, нога зависает над педалью газа.

А ведь сегодня все должно было быть иначе. Все… А теперь я уезжаю, оставляя дочь в новогоднюю ночь с отцом, с которым ей лучше, чем со мной.

В голове снова проносятся ее грубые слова, и я обреченно прижимаюсь лбом к рулю.

Не думай. Не думай. Не думай.

Если Олесе действительно лучше с отцом, я должна дать ей эту возможность. Пусть обожжется, так же, как я. Хотя кто знает. Может, ей действительно понравится жить с отцом и его молодой подружкой.

Уф-ф-ф. Как же мне выбросить все эти мысли из головы? Невыносимо просто.

— Жми на газ и уезжай, дура, — шепчу сдавленно, потираясь лбом о руль.

Сердце дрожит в груди от обиды, но тогда почему я не уезжаю? Почему ищу какой-то выход из ситуации, где на данный момент нет и не может быть никакого выхода?

Нужно просто уехать и дать остыть и себе, и дочери. Сейчас ни одна из нас не готова к разговору.

Но я даже не знаю, как можно быть готовой к такому. Боль подобно раскрасневшимся углям перекатывается в груди, обжигает, въедается в плоть, как тавро. И тем более я не должна испытывать укол вины за то, что бросаю ее в этот день.

Это они меня бросили. Предали. Растоптали.

Возможно, мне стоило проявить мудрость, подобрать слова для дочери и попробовать поговорить. Донести до нее свою позицию, свою боль. Чтобы она взглянула на все это моими глазами, а не своего папаши.

Но я просто-напросто растерялась…

Олеся еще никогда не говорила со мной в таком тоне. И до сегодняшнего дня мне казалось, у нас с ней нет никаких проблем. Хотя, если сейчас задуматься, то за последний месяц звоночки были, но я спихивала все на окончание семестра. Нагрузки. Контрольные. Итоги. Восьмой класс как никак.

А может, все гораздо проще, и иголки у моей дочери в последнее время не от нагрузки в школе?

А что, если… Если эта Ева настроила мою дочь против меня?!

О, боже…

Ну хватит. Хватит об этом думать!

Пусть… пусть останется с ним.

Езжай, глупая.

К тому времени, когда я подъезжаю к работе, эмоции достигают точки кипения, поэтому, наверное, мне никак не удается собрать свои рассеянные мысли.

Я балансирую на грани нервного срыва и полной апатии. Два совершенно несовместимых состояния. Мне требуется пять минут, чтобы выйти из машины и зайти в приемное отделение с напускной праздничной улыбкой. Это нужно сделать как минимум для того, чтобы избежать расспросов, к которым я на данный момент морально не готова.

Казалось бы, за последние две недели я уже должна была отточить уровень актерского мастерства по скрытию своей боли, но сегодня что-то не выходит. Я устала. Но как представлю, сколько вопросов на меня навалится, то каким-то чудом нахожу в себе силы зайти достойно, игнорируя тяжелый шлейф домашних проблем.

Есть хорошая установка: рабочие проблемы оставлять на работе и наоборот, домашние проблемы оставлять дома. На этом я и пытаюсь сосредоточиться.

3

После смены в глаза будто песка насыпали, а добавить к этому плохую видимость на дороге из-за метели — просто издевательство какое-то. Поэтому до квартиры я добираюсь в два раза дольше обычного. Отчасти еще от того, что изначально свернула в сторону дачи. По привычке.

Обычно летом и зимой мы перебираемся туда на постоянку, и эта зима не стала исключением. До некоторого времени.

А ведь я даже отпуск взяла, чтобы провести рождество в кругу семьи. Последние три года смены выпадали на праздники, поэтому на этот раз я заранее подсуетилась и выпросила заслуженный отпуск. Только для чего он мне теперь? Чтобы в одиночестве сидеть в четырех стенах квартиры? Уж лучше работать.

А могло бы…

От нахлынувших воспоминаний горло сжимается.

Катание с горок всем поселком, колядки до красных щек от крутого вечернего мороза, а после, пока дочь разбирает гору угощений, мы с мужем отогреваемся глинтвейном и баней.

Останавливаюсь на красный и обреченно прижимаюсь лбом к рулю.

Как будто это было в другой жизни. Где теперь все? Как же мы могли так облажаться?

Сигнал машины сзади вырывает меня из тяжелых мыслей, и я рассеянными движениями переключаю скорость и выжимаю педаль газа.

К дому приезжаю еще более вымотанной, чем вышла с работы.

Паркуюсь во дворе и заглушаю двигатель под протяжный вздох.

Еще несколько минут как в какой-то прострации, но в конце концов я заставляю себя выйти из машины, устало стащив с сиденья сумку.

А едва я достигаю квартиры и вставляю ключ в дверной замок, как внутри все холодеет.

Я пробую несколько раз, чтобы убедиться, но нет. Дверь и правда открыта.

Хватаюсь за ручку и чувствую, как внезапно взмокшая холодным потом ладонь встречается с металлом.

Открываю и первым же делом смотрю на коврик в прихожей, но ни одной пары обуви. Не могли же мы уехать и оставить дверь открытой?

Скидываю с плеча сумку, закрываю за собой дверь и избавляюсь от пальто, которое вешаю как раз в тот момент, когда слышу скрип половиц…

Резко поворачиваю голову и встречаюсь с суровыми глазами мужа.

Вздох застревает в горле. Пальто падает, не успев зацепиться за крючок, и я отвлекаюсь, чтобы вернуть его на место, позволяя нервам выйти из-под контроля.

— Извини, не хотел напугать…

— Зачем ты здесь? — грубо перебиваю его и отхожу на два шага назад, потирая ладони о бедра.

На мне вчерашние шелковая изумрудная блузка и черная юбка миди. Жаль, что презентабельно сейчас выглядит только моя одежда. Руки сами взлетают к голове, поправляя растрепавшуюся за сутки прическу.

Но пальцы замирают в волосах, когда я отвешиваю себе мысленную оплеуху. Ведь моему мужу уже нет никакой разницы до того, как я выгляжу. Да мне и самой должно быть плевать на то, что имеет для него разницу.

Гусев дает мне минуту свыкнуться с тем, что он здесь, стоит и в наглую проходится по мне хмурым взглядом, заставляя чувствовать себя неуютно. Господи… дожила.

— Вчера поговорить не вышло, — наконец произносит он грубоватым голосом. — Надеюсь, сегодня ты более адекватно смотришь на ситуацию.

Короткий смешок вырывается из моей груди.

— По-моему, ты уже предостаточно сказал. Может, уже пожалеешь мое сердце?

На его лице проступают морщины, то ли усталости, то ли от раздражения.

— Именно поэтому нам и нужно поговорить. С глазу на глаз.

— А меня спросить ты как всегда забыл? Или мои чувства ничего не значат? Хотя о чем я. — Истерично смеюсь, только сейчас по настоящему понимая, как же я устала. Не от работы, а от него. — Убирайся отсюда, — рычу шепотом от вспыхнувшего отчаяния. — Совесть бы поимел, я со смены, хочу лечь отдыхать, а не смотреть на твою самодовольную рожу!

— Не перегибай, Оль, — его голос ожесточается. — Я ведь тоже могу свой оскал показать. Но даю тебе шанс разойтись по-хорошему. Только не испытывай моего терпения. Очень прошу.

Я удушливо смеюсь и прижимаю ладонь ко лбу. Смотрю на эту скотину, вальяжно подпирающую плечом стену, будто и не уничтожает меня одним своим присутствием.

— Я не могу… — шепчу с дрожью в голосе, — не могу видеть тебя, Сереж. Не мучай меня… Не мучай, прошу. — Сжимаю кулаки и прижимаю их к груди. — Если есть что сказать, говори сейчас и уходи. Умоляю, уходи! — мой голос надламывается, и я прячу лицо в ладони. Дышу так громко, что ничего не слышу, кроме своего сердцебиения.

А потом снова его тяжелый хриплый голос.

— Это не прихоть увидеть тебя, Оль, мы должны обсудить раздел имущества в присутствии моего адвоката. По телефону такое не решается, сама понимаешь.

Внутри все сжимается от страха. Медленно-медленно убираю руки от лица и смотрю на Гусева, приоткрыв рот, но сказать ничего не выходит.

— Не переживай, дом, квартира и одна машина останутся тебе, — добавляет он, будто успокаивая меня. — Но мой бизнес тебя не касается, — железобетонно чеканит он. — Олеся единственная, кто сможет претендовать по наследству. Сейчас еще рано об этом говорить, но я хочу, чтобы ты сразу поняла свои границы.

Я так и стою с открытым ртом и распахнутыми глазами. Да как он смеет? Я даже не отдаю отчет себе, когда срываюсь с места в его сторону, чтобы… чтобы что? Я не знаю… Его сильные руки все равно ловят меня и отстраняют за плечи.

4

Я заканчиваю заполнять одну из историй и подписываю больничный лист как раз в тот момент, когда в дверь кабинета стучат и в проеме появляется постовая медсестра.

— Ольга Дмитриевна, вас там Горин просит подойти.

Я хмурюсь, растирая пальцами лоб, и перепроверяю выписку больного.

— Я подойду к нему позже, — бубню себе под нос. — У меня сейчас перевязка по плану.

— Он хочет отказ от госпитализации. — Я устало поднимаю взгляд. — Ну, это так, — Гульнара поджимает губы, — к сведению.

Я склоняю голову в знак благодарности.

— Разберемся. Подготовь перевязочную, пожалуйста. И что там с результатам рентгена Кольцова?

Гуля кивает.

— Все подготовлю. А снимки еще не готовы.

Вздыхаю.

— Поняла, ладно, жди меня в перевязочной.

Медсестра тихонько закрывает дверь, а я начинаю по новой перепроверять больничный и выписку, пока меня не прерывает очередной стук в дверь.

— Гуля…

Я вскидываю голову, и последующие слова застревают в горле. Потому что вместо постовой медсестры в мой кабинет заходит пациент, тот самый Горин, в одних спортивках и… с перебинтованным плечом.

Немного теряюсь и трачу еще долгую минуту на то, что оцениваю его крепкую грудь, покрытую темными жесткими волосами, которые собираются на животе в узкую дорожку, скрывающуюся под плотной резинкой спортивок.

Я одергиваю себя, вспоминая о том, что нужно работать, и мне дается это легко, потому что красивые тела я вижу хоть и не каждый день, но все же вижу.

Подняв глаза, смотрю в его лицо и сдержанно спрашиваю:

— Я же сказала, что подойду к вам позже.

Он нагло приближается к моему столу, не сводя с меня глаз.

Его взгляд раздражающе бесцеремонный. Слишком пристальный и мужской.

— На позже у меня нет времени.

Он садится на стул с видом олимпийского бога.

Опыт позволяет понять, что передо мной человек, привыкший командовать и, судя по состоянию его внешности и манерам, не из тех, кто разгружает вагоны, а скорее из тех, кто золотой ручкой подписывает контракты. То есть избалованный сервисом.

Он хочет провести рукой по взъерошенным волосам с проседью на висках, но боль в плече быстро пресекает его попытку.

Классический случай мужского упрямства, с которым я сталкиваюсь гораздо чаще, чем с красивыми телами.

— А вы не в ресторане. Это медицинское учреждение, у нас существует регламент, так что дождитесь своей очереди в палате. Я же сказала, что скоро уделю вашему вопросу время.

Горин смотрит на меня все тем же пристальным взглядом.

— Я хочу подписать отказ от госпитализации.

Я поворачиваюсь к нему, немного раздраженная его наглостью.

— Хотите отказ? Что ж, — открываю ящик и достаю документы, — подписывайте. Хозяин — барин. Но я бы вам не рекомендовала принимать поспешных решений, ведь это ваше здоровье. Дайте мне час, и я проведу осмотр, после чего смогу дать прогнозы на выписку. Если вам это интересно. Но если вам плевать на свое здоровье, — кладу бумаги на стол, — то сейчас подготовим документы и можете идти.

На мгновение Горин задумывается. Молчит. Думает.

— Окей. Конечно, мне не плевать на свое здоровье. Но времени у меня по-прежнему в обрез.

Я вскидываю вопросительно бровь.

— Я дождусь вас.

— Хорошо, тогда вернитесь в свою палату. — Вскидываю руку и смотрю на часы. — Раз у вас такой цейтнот, я поставлю вас в приоритет.

Горин молча поднимается с места, кривясь от дискомфорта, но прежде, чем выйти, бросает на меня очередей пристальный взгляд.

— Как бишь тебя зовут?

Я отвечаю абсолютно тупую банальность, которая как никогда уместна.

— Меня не зовут, я сама прихожу.

5

— Ну, как там успехи? — усмехается Горин, бросая на меня один из своих нахальных взглядов, который я чувствую даже кожей.

Но я игнорирую вынужденную близость с этим наглецом и сосредотачиваюсь на перевязке, отработанными движениями фиксируя повязку бинтом.

— Не плохо. Нагноения нет. Жизненно-важные сосуды не повреждены, плечевое сплетение и нервы тоже. Можно сказать, вы везун…

Я внезапно запинаюсь, и мои пальцы замирают, потому что Горин выбивает почву из-под ног, когда, подцепив мой выбившийся локон, неспеша отводит его от моего лица.

Совершенно сбитая с толку его бестактностью, я смотрю на него, прямо в глаза, такие проницательные за счет необычного цвета, и с трудом сохраняю дыхание ровным.

— Ну так что? — произносит он хриплым тихим голосом. — Жить буду?

Разозлившись больше на себя, я фиксирую бинт без лишней осторожности, отчего Горин шипит сквозь зубы. Ничего. Таким, как он, полезно.

Увеличив между нами расстояние, я бросаю взгляд на Гулю, которая стала свидетельницей этого недоразумения.

— Иди проверь, не пришли ли анализы Кольцова, — бросаю резче, чем хотела, и тут же себя мысленно корю, что не стоило срываться на свою коллегу из-за этого павлина с подбитым крылом.

Гуля выскальзывает за дверь, а я, сделав глубокий вдох, возвращаю свое внимание Горину, который уже спрыгнул с кушетки и осматривается в кабинете.

Я прочищаю горло, и он поворачивается ко мне.

— Впредь я попрошу вас держать себя в руках и не ставить меня в неловкое положение в присутствии коллег.

Он подавляет ухмылку и примирительно вскидывает ладони, но больная рука снова заставляет его поморщиться.

— По поводу плеча, — продолжаю я поучительным тоном. — Жить будете, если дождетесь выписки как полагается. Подписывать отказ на данный момент настоятельно не рекомендую. Рану нужно контролировать и проверять на наличие инфекции…

— На мне как на собаке, — он подмигивает мне. — Но мне приятно твое беспокойство.

— Это моя работа. В частности и уговаривать таких упрямцев, как вы, беречь свое здоровье.

Он щелкает языком, склоняя голову набок.

— Я многого достиг благодаря своему упрямству.

Я протяжно вздыхаю и убираю руки в карманы халата.

— Не сомневаюсь, — сухо подытоживаю я. — Для человека, который ценит свое время, вы слишком разговорчивы.

— Я действительно дорожу своим временем. — Он проводит ладонью по щетине. — Уверен, как и многие. Но я все равно вынужден отказаться. Не потому, что упрямец, которым ты меня считаешь, а потому что приехал повидаться с сестрой. И я не хочу эти дни провести здесь.

— Я вас поняла, Горин, — бесцеремонно прерываю его, игнорируя желание потрясти его за плечи и прокричать ему прямо в самодовольное лицо, что на кону работоспособность руки, а если начнется загноение и прочее, то и вся жизнь.

Возможно, я даже завидую его выдающемуся спокойствию, часть которого с радостью бы у него украла. Хотя бы для того, чтобы не позволять ему же выводить меня на неуместные эмоции.

Не то чтобы я реагировала на него как на мужчину, но все же ему удается выбить меня из колеи. Практически каждый его выпад в мою сторону, будь то нелепое прикосновение к волосам или нахальство обращаться ко мне на «ты», провоцируют.

Я выбрасываю в контейнер использованные материалы от перевязки и направляюсь на выход, убежденная в том, что Горин последует за мной.

— Ждите меня в палате, я подготовлю документы. Но на перевязки вам все равно придется приезжать, ну, или можете выбрать любую платную клинику, в которой вы можете вызвать врача или медсестру прямо на дом.

— А что насчет тебя? — прилетает мне в спину, когда я берусь за дверную ручку, и заставляет замереть.

И снова эта его наглость. Он нарочно пытается меня смутить или что?

Прочистив горло, я делаю свой тон профессионально холодным и поворачиваюсь к нему:

— Во-первых, для вас я Ольга Дмитриевна. Во-вторых, я не поняла формулировку вашего вопроса.

И, если честно, не хочу понимать.

Губы Горина слегка сжимаются, демонстрируя его сдержанную улыбку.

— А я Денис Константинович. Приятно познакомиться, Ольга Дмитриевна. Ну так что насчет вас? Могу я надеяться на то, что вы будете делать мне перевязку вне стен больницы? Разумеется, все неудобства я оплачу.

Я едва не раскрываю рот. В то время как этот… сноб лениво почесывает свой пресс здоровой рукой.

— При всем уважении, Денис Константинович, если вы хотите, чтобы я делала вам перевязку, вам придется приезжать сюда. Но, думаю, ВАМ действительно комфортнее будет в платной клинике, где любой вопрос решат деньги. На этом я прекращаю тратить ваше драгоценное время. Прошу меня простить.

Я выхожу из перевязочной, бросая Гуле на посту, чтобы та проводила Горина в палату.

Нет, ну надо же. Я, конечно, разных экземпляров мужчин встречала, но этот… этот просто верх наглости!

И я не знаю, почему меня так волнует состояние его здоровья. Нет. Не волнует, просто это действительно моя работа — проводить беседы с такими сложными пациентами. Ну, по крайней мере, я цепляюсь за это оправдание двумя руками.

6

После двух ночных дежурств я беру еще один день, чтобы наконец нормально выспаться, при этом отключая телефон и запирая дверь на внутренний ключ, если вдруг Гусев решит побаловать меня своим ненужным вниманием. Абсолютно ненужным.

И я серьезно намерена взять мини-перерыв в первую очередь для самой себя. И недельный отпуск как нельзя кстати, хоть изначально я и брала его в других целях.

Но моя жизнь круто меняется.

И пока что я кручусь в этих переменах, как шарик по колесу рулетки, не имея ни малейшего понимания, в каком секторе остановлюсь.

А даже если выпадет «зеро»… что я теряю? Ничего. Меня уже обнулили. И сделали это максимально неосторожно, разбив мой прежний мир вдребезги и показав, насколько наивна я была.

Но и после дочь с мужем продолжают добивать меня, топчась своими ногами по хрупким осколкам нашей семьи.

Я прижимаю ладони к щекам и зажмуриваюсь, подставляя лицо теплым струям из-под душа.

Эти мысли когда-нибудь пройдут?

Сколько еще я сама себя терзать буду?

Прерывистое вздыхаю и, открыв рот, ловлю капли воды.

Нужно время. Оно не лечит, уж это я знаю, но помогает разобраться, как жить дальше.

А так и жить.

Непривычно просто.

Проснуться в совершенно пустой квартире, не слышать никаких вопросов, как обычно у меня происходило утром: Оля, где носки? Рубашку погладила? Завтрак приготовила? Я не успеваю, Олесю отвезешь? Мам, а ты видела… Мам, помоги… Мам, заплети…

Но сегодня ничего, кроме тишины и шороха мыслей в голове.

Наверное, впервые за долгое время я позволяю себе проснуться в десятом часу утра, а после, забив на завтрак, провожу целый час в душе, собирая себя в единое целое.

Из душа выхожу, осторожно ступая по холодному кафелю, цепляю полотенце и похлопываю им по лицу, другой рукой смахивая с зеркала конденсат.

Шумно вздохнув, смотрю на свое снова запотевающее отражение.

Провожу полотенцем по лицу и на кой-то черт обращаю внимание на морщинки, которые пытаюсь разгладить, натянув кожу пальцами в уголках глаз, носогубку, на лбу… пока зеркало не заволакивает паром окончательно, а меня не охватывает женское бессилие, которое сейчас раздражает больше, чем «гусиные лапки» в уголках глаз.

Швырнув полотенце в зеркало, шлю все предрассудки подальше и голышом иду собираться к подруге.

Такого я себе тоже давно не позволяла и даже не понимаю почему, ведь с фигурой мне как-никак повезло, пока не вспоминаю насмешку мужа, когда он ущипнул меня за бок, намекнув на то, что неплохо бы заняться фитнесом.

Давно это было. А ему и не приходило в голову, что с моей работой и их хотелками мне не то что не до фитнеса, мне даже элементарно выспаться никак не удавалось.

Ай…

Отмахиваюсь и, стиснув зубы, начинаю швырять в чемодан вещи.

Зная Надюху, она меня как минимум три дня не отпустит, могла бы и дольше, но у нее намечается рабочая поездка, а мне хватит и этих трех дней для перезагрузки… За это время я уж придумаю, чем заняться после возвращения в холодную квартиру.

Наспех высушив волосы, одеваюсь, натягиваю шапку и пуховик, цепляю чемодан, сумку и ключи от машины.

Уже позднее, пока сижу в холодной машине, прогревая двигатель, включаю телефон, чтобы написать Наде о том, что выдвигаюсь.

А когда я наконец выезжаю с парковки, на телефон начинают сыпаться уведомления одно за одним.

В основном с содержанием «До вас пытался дозвониться…»

Решаю оставить как есть и сосредотачиваюсь на дороге, как вдруг из динамиков разносится мелодия входящего. Бросаю взгляд на экран, и сердце запинается в груди. Гусев. Он звонит раз. Я не беру. Звонит второй. Ладони начинают подрагивать на руле. Третий…

Я делаю глубокий вдох и все же принимаю вызов.

— Тебе нравится все усложнять?! — раздается в динамиках строгий нетерпеливый голос мужа. — Какого черта до тебя не дозвониться?!

— Мне нравится, когда ты не напоминаешь о себе, Гусев.

— Тогда бери от меня эту чертову трубку!

— А тебе не приходило в голову, что я не хочу этого делать?!

Сильнее стискиваю руль и задерживаю дыхание.

— Олесе плохо, — внезапно смягчается Гусев, — она жалуется, что живот болит. Что мне сделать?

У меня сердце в груди скукоживается до маленькой мерцающей точки.

— Где болит? Температура есть? — вырывается из меня, прежде чем я думаю о своей обиде.

Господи, какая к черту обида? Моему ребенку плохо! И я даже не задумываюсь, когда проезжаю нужный поворот и поворачиваю в сторону дачи.

Мороз кусает щеки и обжигает горло, пока я спешу к дому.

Я не думаю о том, что сейчас встречу мужа, когда по-хозяйски влетаю в прихожую.

Сейчас я такая взвинченная и злая от его тупости, что для него же лучше будет не попадаться мне на пути.

Но, разумеется, его рожу я вижу самую первую. И мое настроение портится окончательно.

7

— Ну что тут скажешь, Оль, — бормочет подруга после моей исповеди разведенки. — Ты знаешь, я не из тех подруг, кто будет подавать тебе платочки, вот патроны подавать и автомат подержать — это запросто. А твоему гусю я бы давно уже отстрелила все прелести, чтобы не ими думал, а головой.

Я обессиленно усмехаюсь, вздыхая и подпирая тяжелую голову рукой.

Взгляд падает на телефон. Рука чешется дотянуться и позвонить Гусеву, чтобы узнать о самочувствии Олеси, но я душу в себе эту потребность.

Мне нужно дать им свободу, о которой они мечтали. Не быть наседкой, от которой, так устали мои муж и дочь.

В висках еще немного давит после стычки с родненькой неблагодарной дочерью и мужем с его содержанкой на куриных ножках, которая своими блестящими глазами смотрит на него, как собачонка на хозяина.

Видимо, я так на мужа не смотрела, изголодался бедненький.

И ведь хватило наглости привезти эту дрянь в наш дом, до недавнего времени наше семейное гнездо, которое Гусев безжалостно разворошил ботинком, как проклятый браконьер.

И снова вспоминаю, как его сильная рука залезла под ее шубу, а когда-то этой самой рукой он ласкал и обнимал меня. Когда еще он любил меня… и когда я еще чувствовала себя женщиной, когда моя чувствительность не легла под многотонную плиту под названием климакс.

Стиснув челюсти, злюсь на себя и свою внезапную слабость.

Хватит. По дороге к Наде наревелась. Да так, что чуть в кювет не улетела.

Только это и встряхнуло меня. Остановилась, вытерла слезы, открыла окно и, надышавшись морозного ветра, успокоилась.

Не хватает еще угробить себя из-за этих неблагодарных. А от мысли, что ни один из них бы и слезинки обо мне не пролил, становится тошно, слишком тошно.

— Так! Ольга Батьковна, вы дома можете своим самокопанием заниматься, а со мной, пожалуйста, вслух.

Хоть и нет настроения, а улыбка появляется сама по себе.

Все-таки правильно, что я приехала сюда.

Надя мне спуску не даст.

— А узнаю, что пытаешься винить себя в том, что твоему кобелю свежего мяса захотелось, я вот этим половником, — Надя поворачивается и качает им для убедительности, — дам тебе прямо по лбу. Чтоб мозги на место встали.

Тру виски пальцами.

— Кобель-то кобелем, но ведь и моя вина в случившемся есть, — тихо вздыхаю я. — У меня же как климакс начался… наша интимная жизнь сошла на нет. И это слабо сказано, — хмыкаю, сжимая губы в полоску.

Пытаюсь не грузить себя воспоминаниями, но я прекрасно помню, как тяжело пережила тот период, и как не набралась смелости поговорить об этом с мужем.
Как-то было стыдно признавать себя угасающей женщиной, тело которой терпело изменения не в лучшую сторону. Как в моральном, так и в физическом плане.

И да, мне действительно было проще переживать этот период в себе, в тайне от мужа принимая лекарства, которые было бы крайне неловко выронить из дамской сумочки.

Возможно, он пытался понять, откуда у меня постоянная тревожность, перепады настроения, раздражительность и затяжная депрессия… И, возможно, он даже нашел ответ для себя, обвинив во всем мою работу. Но я сама дала ему этот повод, когда нарочно брала себе дополнительные смены, чтобы оправдать свою фригидность усталостью или спрятаться там, где никто не дотронется до моей женской уязвимости, как это мог сделать мой муж. А сказать Гусеву в глаза о том, что от его близости меня аж тошнило… не могла.

Горько усмехаюсь, а потом зачем-то говорю вслух:

— Помню, однажды под юбку ко мне залез, пока я готовила, так я его чуть вместо индейки не разделала. Вот просто отрезало как на нет. Раздражали его руки. И ничего поделать не могла с этим. Да и, думала, в нашем возрасте брак за другое ценится, а оказалось, все проще простого. Не дала — пошел налево.

— Я тебя умоляю! — голосит подруга, размахивая половником, будто действительно хочет дать мне по лбу. — Климакс это не приговор! Сидишь тут причитаешь, как бабка семидесятилетняя, климакс, фригидность, тьфу! Кого ты оправдываешь? Нормальный мужик не бежит пристраивать свой баклажан в первую попавшуюся грядку, нормальный мужик заметит, что его женщине плохо, проявит терпение и проживет с ней всю ее боль! Даже если она ему непонятна, но мы говорим о нормальных мужиках, а не о твоем гусе рождественском! А климакс, повторю еще раз, не приговор, ищи свои плюсы, Оля, ты теперь свободная женщина и можешь позволить себе посадить любой баклажан в свой огород и не бояться, что семечки корни пустят, красота ведь!

Надя в своем репертуаре.

— Ты как всегда убедительна, — усмехаюсь тихо.

— Тю, а что, сомнения на мой счет были?

Надя снова возвращается к плите и, убрав крышку с кастрюли, начинает накладывать в плошку бешбармак.

По насыщенному аромату узнаю. Коронное блюдо Надюши, она с ним любому казаху даст фору.

И рот прям мгновенно слюной наполняется, провоцируя мой изголодавшийся за эти дни желудок заурчать.

А ведь и правда. С этой нервотрепкой даже не помню, когда в последний раз нормально ела…

— Ты мне лучше вот что скажи, подруга. — Надя достает банку с маринованными овощами. — С престарелым гусем все понятно, на закате жизни захотелось смакануть жизненной энергии от молодухи. — Надя сильным движением открывает крышку на банке и поворачивается. — Но а дочь-то куда? Как ты допустила такое? Ты ж эту маленькую засранку столько лет ждала, вынашивала чуть ли не в инкубаторе, в жопку дула, каждую пылинку сдувала!

8

Выйдя на заснеженное крыльцо, я кутаюсь покрепче в куртку и разблокирую экран телефона.

Но дальше просто тупо смотрю на зеленый квадратик с трубкой и сканирую свою голову, пытаясь подобрать нужные слова для разговора с мужем.

У меня совершенно нет никакого желания слышать его голос, и уж точно я не ищу лишнего повода позвонить ему, но сердце болит от переживаний за дочь. Пускай и неблагодарную. Если с ней что-нибудь случится… я ведь не прощу себя.

Вдохнув поглубже морозный воздух, я щелкаю пальцем по экрану и набираю номер мужа.

На самом деле, я не уверена, что после сегодняшней стычки он возьмет трубку, но отступать не намерена. Пока не услышу, что самые опасные осложнения Олесе не грозят, отдыхать просто не выйдет.

Подношу телефон к уху и выдыхаю облачко пара.

Пальцы уже одеревенели от мороза, но, наверное, сейчас я нуждаюсь в холоде больше, чем в воздухе. Я надеялась, что он притупит мои своенравные эмоции, которые до сих пор живут во мне, когда речь заходит о муже, вот только теперь они не имеют ничего общего с приятным трепетом.

Теперь это тяжелые, жалящие и затрудняющие дыхание эмоции.

И меня неимоверно злит, что я сама позволяю Гусеву играть ими, как любимыми фигурками на шахматной доске.

Гудок обрывается, когда Сергей берет трубку, и сердце мгновенно сжимается в ожидании его резкого голоса, но я отсрочиваю это, выпаливая первая:

— Как Олеся? Отвез ее в больницу?

— Нормально Олеся. Отвез, — раздается писклявый голос любовницы моего мужа, и хватка на телефоне машинально усиливается.

Какого черта позволяет себе эта глупая девка?

Даже я за тридцать лет брака ни разу не отвечала на его звонки, да и не принято у нас как-то было контролировать телефоны друг друга. Этим детским садом, мы в отношениях не страдали.

Но, видимо, все меняется. Иначе какого лешего эта пигалица имеет доступ к его телефону? Или он настолько не хочет лично вести беседу со мной?

Гусев совсем идиот, или у него мозги от свежеиспеченного пирога потекли?

Прочистив горло, я говорю грубее, чем планировала:

— Где Сергей?

Я слышу легкомысленное фырканье.

— Они с Олесей в клинике, а я жду их в машине. Что-то еще? — елейно интересуется эта стерва, и я, прикрыв глаза, представляю, как хватаю ее за волосы и топлю в том же сугробе. Это так живо в моей голове, что кожу буквально охватывает жаром. Но, к сожалению, это невозможно. И сейчас я жалею, что не прикопала ее снегом еще в первую нашу встречу.

Нервно сглотнув, делаю порывистый вздох и бросаю командным тоном:

— Передай ему, чтобы он перезвонил мне.

— Нет, — следует мне резкий ответ.

Я даже немного теряюсь. Хмурюсь.

— В смысле — нет?

Я хочу выразиться куда более красочно, но прикусываю язык, убеждая себя, что мне не стоит унижаться и показывать свои эмоции любовнице мужа.

— Может, вы уже успокоитесь и оставите нас в покое? Вы хоть подумайте, как смотритесь со стороны. Это же ужасно, где ваша гордость? Я понимаю ваши… чувства, Ольга, но мне искренне вас жаль.

Я давлюсь горьким смешком.

— Это мне тебя жаль, дурочка.

— А зачем меня жалеть? Я молодая, красивая и любимая, а вы? Себя пожалейте, мне ведь даже ругаться с вами неудобно. Вы же мне в матери годитесь.

Теперь мой смех обретает истеричные нотки, а руки начинают дрожать далеко не от холода.

— Теперь я понимаю, кто дурно повлиял на мою дочь. Хабалка ты, безнравственная и глупая. А теперь положи телефон моего мужа и передай ему, что я буду ждать звонка.

Ева хихикает, и я ненавижу этот звук, всей душой ненавижу.

— С чего вы решили, что можете раздавать мне команды? Я сплю с вашим мужем, женщина, я вам не доча. Хотя вашим Сережа останется недолго, совсем скоро вы станете типичной дряхлой разведенкой и заведете себе кучу кошек, как и полагается глубоко несчастным женщинам.

Я задыхаюсь горячим возмущением, но, открыв рот, не выходит выдавить и звука.

А дура на другом конце трубки пользуется этим:

— На самом деле, хорошо, что мне удалось с вами поговорить, Ольга. При встрече как-то не получилось попросить вас побыстрее освободить квартиру. — Мои брови взлетают от шока. — Я уже нашла дизайнера, и из-за вашего упрямства мой ремонт затягивается, а я как бы не хочу терять время, понимаете? У нас с Сережей сейчас такой период, что хочется уже поскорее начать жить вместе, и, поймите меня правильно, — елейно любезничает она, — мне не хочется, чтобы ему всякое барахло напоминало о прошлой жизни.

Ее подлые слова словно обвиваются вокруг горла, и все, что я могу — дрожать от беспомощной ярости.

Всякое барахло?

— Мой вам совет, — язвит она тонким голоском, — вы бы лучше начали искать себе дом престарелых, где за вами через пару лет присмотрят, все же не в лучшем возрасте остались одна. Ну правда, прекратите унижаться. Сереже нужна девушка, которая сможет порадовать его как мужчину, а не как дедушку.

Мои глаза увеличиваются, и я несколько раз моргаю. Нет, ну это ни в какие ворота…

Глава 9

— Уверена, что не хочешь остаться?

Надя переминается с ноги на ногу, облокотившись на мое опущенное стекло, пока я безуспешно пытаюсь завести машину.

— Черт, — шиплю сквозь зубы и бью ладонью по рулю. Делаю глубокий вдох и длинный выдох, после чего мое плечо сжимает мягкая хватка.

— Олюсь, не принимай поспешных решений. Оставайся. Горин надолго не задержится.

Я мотаю головой, упрямо проворачивая ключ в зажигании.

— Нет, Надюш, ты уж извини меня, но я поеду домой. Я не вписываюсь в вашу компанию. Рановато я в себя поверила, — усмехаюсь с горечью и резким движением проворачиваю ключ и удерживаю его в надежде услышать заветный звук запустившегося двигателя. — Нужно сначала решить все проблемы, а потом уже… Да что ж ты не заводишься!

— Это знак! Выходи давай.

— Это знак, что нужно покупать новый аккумулятор, — ворчу я и раздраженно распахиваю дверцу машины, вынуждая Надю отскочить в сторону.

— Ты, может, наконец расскажешь уже, чем тебя так взбесил твой старый гусь?

Я кошусь на дверь ее дома и снова на подругу.

— Надь, давай не сейчас ковыряться в моей ране. Пообщайся лучше со своим старым другом, вы давно не виделись, а я заеду как-нибудь в другой раз.

Делаю несколько шагов в сторону, упираю руки в бока и запрокидываю голову к темным облакам, из которых лениво падают хлопья снега.

Какого-то черта я вновь и вновь прокручиваю в памяти колкие слова любовницы мужа. А может быть, я делаю это специально, на зло самой себе, чтобы наконец очнуться и показать свой оскал?

Я ведь тоже умею. Просто мне не хотелось… не хотелось топить себя в этом болоте, хоть и понимала, что не смогу его избежать, но я будто оттягивала этот момент, хотела вдохнуть поглубже воздуха, перед тем как окунуться в это дерьмо с головой.

Хватит давать слабину. Даже если внутри всю корежит от боли и горькой обиды, от несправедливости и беспомощной ярости. Как говорила раньше моя бабушка, взад ничего уже не вертать, теперь надо держаться зубами за свое будущее, которое у меня хочет отнять какая-то глупая вертихвостка. И под будущим я имею в виду совсем не мужа.

Да и любовница его вовсе не глупая. Судя по всему, глаз наметан, и она знает, что делает. Видит цель и препятствие в виде старой жены ей не помеха. Даже дочь мою на свою сторону перетянула.

Нет, она не дура, далеко не дура, раз Гусев сам заикнулся о квартире для своей новой возлюбленной голубушки. Чего нельзя сказать обо мне, ей-богу идиотка, свято верящая, что после тридцати лет брака мужчина не предаст и не обманет как последняя тварь.

Только почему-то тварью себя чувствую я. Использованной и униженной.

Порывистый вздох обжигает морозным воздухом.

Глаза же наоборот обжигает жар, исходящий из груди, где целое пламя, вокруг которого черти с вилами пляшут еще агрессивней. Смеются надо мной вместе с молодой Евочкой.

В то время как я приехала зализывать раны к подруге, эта зараза еще глубже продвинулась в своих замыслах. Уже даже совести хватило намекнуть мне на дом престарелых. Нет. Не время зализывать раны. Нужно действовать, пока боль свежа, чтобы даже не думать бояться идти наперекор словам мужа.

Я всегда была для него хорошей женой, но если он хочет увидеть, какой плохой я могу стать бывшей, я с удовольствием ему это устрою.

Может, и хорошо, что я выслушала весь этот словесный понос от его любовницы. Больно, тошно, но зато эффективно придает решительности.

Мы еще повоюем с Гусевым.

Главное, сейчас в город уехать и собраться за ночь с мыслями. Мне нужно побыть одной.

Вот только где сейчас найти машину, чтобы прикурить разряженный аккумулятор?

Хруст снега свидетельствует о приближающихся шагах, а затем на мое плечо опускается голова подруги.

Мои губы дергаются в слабой улыбке, но в противовес в горле образуется такой ком, что хочется самой его вырвать. Только вместо этого я вырываю из себя причину этого самого кома.

— С любовницей я говорила, — выдыхаю с облачком пара, ненавидя эмоции, сковавшие голос. — Трубку взяла с его телефона, — усмехаюсь с горечью и обреченно прижимаюсь щекой к ее макушке. — Не знаю, где он нашел эту нахалку, но чует мое сердце, аппетиты ее будут только расти. На квартиру уже нацелилась.

— А что тут удивительного? — хмыкает подруга. — Она из этого старого гуся высосет все, что можно и нельзя. Или он думал, молодая писюха по любви с ним? Ха! Мужики становятся такими тупыми идиотами, стоит потешить их долбаное эго.

Мы обе невесело усмехаемся, стоя под кружащими над нами хлопьями.

— Вот поэтому мне и нужно уехать, чтобы с завтрашнего дня начать поиск хорошего юриста. Пусть высасывает из его личного кармана — из своего я не позволю.

— Ну наконец-то ты говоришь, как баб Надя.

Подруга теребит меня за руку, а меня душит внезапный порыв истерического смеха. И только хрипловатый мужской голос не дает ему вырваться:

— Прикурить вас, девчата?

Я сглатываю и даю себе несколько секунд.

Глава 10

— Не найти мне юриста, Надь, — обессилено произношу я в трубку. — Будто все сговорились против меня: одни набрали дел по горло, другие, услышав фамилию адвоката Гусева, решают сберечь свою репутацию и не ввязываться. Мол, там такая контора, что любыми методами выгрызают победу для своих клиентов. — Горько усмехаюсь. — Проигрывать они не хотят, видите ли. Адвокаты нынче, как и мужики, измельчали.

— Поговори ты с Гориным! — требует подруга. — Он не последний человек в городе и связи у него есть. Хочешь, дам номер?

Я устало тру виски, качая головой.

— Нет, нет, это даже не обсуждается. Я не хочу с ним связываться. — Вдох. Выдох. — Ладно, ты извини, что я тебя загрузила, Надюш. Не обращай внимания, мимолетное отчаяние, — тихонько смеюсь, потирая лоб пальцами. — Созвонимся.

В динамике раздается мое имя, но я уже сбрасываю трубку. Не нужно было звонить Наде, ни к чему грузить ее своими проблемами: зная ее, она же потом спать не будет, пока не поможет.

Но на этот раз я вынуждена отказаться от ее помощи.

Обратиться к Горину? Боюсь представить, какова будет плата за юриста, если за помощь с машиной он потребовал свидание. Да и вообще, мне сейчас нужно сосредоточиться на намеченном плане, в который никак не вписываются отбивания от наглого Горина и его свиданий.

Телефон оживает, и тут взгляд цепляется за имя абонента.

Наталья Павловна.

Сердце неровно подпрыгивает в груди, и я замираю, не в силах даже пальцем пошевелить.

Будто оцепенела, застигнутая врасплох не последним человеком в нашей семье. Но что ей сказать, и зачем вообще она звонит? По какому вопросу?

Еще несколько секунд смотрю на вибрирующий телефон. Неловкость и стыд уговаривают меня не брать трубку, но уважение к свекрови сильнее.

Принимаю вызов.

— Наталья Павловна, здравствуй! Как ваше самочувствие?

— Здравствуй, Олечка. Ну до вас как до Америки — не дозвониться, — причитает женщина. — Сережа то не берет, то бурчит, что занят. Самочувствие нормально. Было бы лучше, если бы вы почаще навещали старую бабку. Вы на юбилей-то к матери приедете, али как?

Я прикусываю кулак и зажмуриваюсь. Ну и сволочь же ваш Сережа. В нашу кровать и в наш дом любовницу притащил, с дочерью познакомил… а матери сказать смелости не набрался. И я даже знаю причину. Сердце у его матери слабое.

Год назад мужа потеряла и слегла с приступом. Кое-как выходили. И кто знает, как она перенесет новость о нашем разводе или о его причине. Нет уж. Я на себя это брать не буду.

— Алло? Тьфу ты, не слышно ничаво… Алло, Олечка, ты тут?

— Здесь… здесь я, Наталья Павловна. А Сережа что говорит по этому поводу?

— Тю… Сережа что говорит? Этот охломон, видимо, сиротой себя считает, сам не звонит и на мои звонки если и отвечает, то вскользь. Совсем не узнаю его, нервный какой-то, на работе что ли проблемы?

— Ага… что-то типо того, — бормочу я.

— В общем, как хотите, а чтобы в следующие выходные были у меня. Теть Люда из Саратова приедет, хочет Олесеньку повидать. И дядька Сережкин из самой Якутии прилетит. Так что разбирайтесь со своими занятостями и чтобы как штык были!

Я тяжело вздыхаю.

Только этого мне не хватало в довесок ко всем проблемам… играть спектакль перед родней мужа.

Смех подкатывает к горлу, но я сдерживаюсь. А может, и не придется устраивать никаких спектаклей. И Сережа наберется мужества и устроит матери самый настоящий сюрприз, приехав с новой молодой пассией. Расскажет за столом, как старая в утиль ушла, а Евочка, умница-красавица, очарует всех своей милой мордашкой, и всем будет радость.

От этой картины по коже расползаются отвратительные мурашки.

Встав из-за стола, делаю себе чай и, обняв горячую кружку руками, подхожу к окну. Пальцы покалывает от жара, а внутри ледяной мандраж после звонка свекрови.

Еще одна головная боль. Явиться не знаю как, и не явиться нельзя.

Свекровь у меня замечательная женщина, и за столько лет брака мне даже и уличить-то ее не в чем, чтобы сейчас найти повод соврать и не приехать. Ее ж в первую очередь родня сожрет, мол как это, юбилей матери, а дети не приехали.

А она ж меня как дочь приняла, да и в отношениях никогда козни не строила, просто богом данная свекровь. Редкость да и только. После того как моей мамы не стало, Наталья Павловна будто начала меня любить и за нее. И вот как я могу не приехать на юбилей?

И вновь все сводится к тому, что мне придется звонить своему муженьку ненаглядному. А там у него теперь «секретарша» чахнет над телефоном. Нет. Лучше свяжусь с ним через адвоката.

Тяжелая давящая тишина еще сильнее омрачает мои мысли. Сердце клокочет внутри, побуждая не сдаваться, но на плечах такой груз, что меня накрывает каким-то опустошением.

Вечереет. Загораются фонари, и я залипаю на кружащих в их в оранжевом свете снежинках.

Еще один день подходит к концу, а мое будущее все еще какое-то туманное. Ни на шаг не продвинулась. А может, даже наоборот, откатилась назад.

Теперь еще добавилась проблема в виде свекрови, которая по душевному наитию даже и не думает о том, что вытворяет ее сынок.

11

Утро не стало мудренее. Холодная чашка кофе. Отковыренный из-за нервов заусенец на большом пальце. И сообщение, которое я перечитываю на автопилоте.

Что ты устраиваешь? Возьми трубку. Не вынуждай меня приезжать лично.

Дрожащими пальцами я набираю ответ, пока он не начал трезвонить по новой.

Говорить мы будем в присутствии адвокатов. А приехать можешь. Вещи твои ждут у порога.

Нажимаю «отправить» и небрежно отбрасываю телефон в сторону.

Не вынуждать его? Как же раздражает вот эта манера Гусева вести себя так, будто я должна исполнять все по первому его щелчку пальцев, как в прежние времена.

Не беру трубку?! Значит, слышать его не хочу и точка. Да и что толку вести разговоры? Они ни к чему не приведут. Каждый раз либо он заводится, либо я. Либо оба. Итог? Нервотрепка, да и только. А мне надо успокоиться. Составить план и лишь во всеоружии соглашаться на какие-либо разговоры, и то в присутствии адвокатов.

Вобрав в грудь побольше воздуха, нервно взбиваю волосы и встаю, чтобы заварить новую чашку кофе.

Но процесс уже запущен. Мозг то и дело подкидывает разные версии, о чем хотел поговорить Гусев. И меня вымораживает, что я снова начинаю слишком много думать. А что, если с Олеськой опять что-то случилось, а я тут строю из себя неприступную крепость?

Нет. Насчет дочери выделываться бы он не стал. Сказал бы прямо. Здесь что-то другое, но в любом случае при одной мысли о нашем разговоре в душе поднимается горячий протест. Не о чем разговаривать. Нужно уже скорее развестись, решить вопрос с имуществом и к черту его.

Но для этого мне нужен толковый адвокат.

А его у меня нет.

Взяв свежезаваренный кофе, подхожу к окну и смотрю невидящим взглядом вперед. Погода сегодня подстать моей неспокойной душе. Метель. Все серое. Мутное. Непроглядное.

Делаю глоток горячего кофе, но ни обжигаюсь, ни вкуса не чувствую. Ни-че-го.

Усмехнувшись с горечью, отправляю чашку в мойку и опираюсь руками на стол, разглядывая пустым взглядом блокнот и разбросанные листки с номерами теелфонов. К горлу подкатывает жаркий ком раздражения, и я одной рукой все сметаю на пол.

Ладно. К черту и это все.

Переживу. Справлюсь.

И внезапно раздается входящий звонок. Бросаю косой взгляд на экран телефона. Хмурюсь. Незнакомый номер. Обычно я не беру с таких, но сегодня делаю исключение в надежде, что это перезванивает один из адвокатов, которым я названивала со вчерашнего дня.

— Да?

Пульс невольно подскакивает к горлу.

— Ольга Дмитриевна? — раздается представительный мужской голос.

— Да.

— Добрый день. Вас беспокоит адвокат Аркадий Новиков. Я от Горина Дениса Константиновича. Мне сообщили, что вы ищете юриста.

Первый порыв — сбросить звонок и опрокинуть все вспыхнувшие эмоции на Надю, которая, как и ожидалось, все равно сделала по-своему. Хоть и не имела права. Это ведь мое личное. И мне становится так не по себе… Будто стыдно за то, что мое грязное белье вывернули наизнанку.

Да еще и перед кем? Перед мужчиной, который и без того не оставляет попытки смутить меня. Но затем жаркий порыв прибивает холодной лавиной осознания, что я не в том положении, чтобы включать гордость и раскидываться помощью людей, которые ее предлагают. Потому что их не так-то уж много оказалось в моей жизни.

И все же… все это так некомфортно, что мне требуется немного времени.

Потерев ладонью напряженное горло, я наконец отвечаю терпеливо ожидающему адвокату:

— Добрый день. Да. У меня развод… и раздел имущества.

Одобрительное мычание и короткая пауза.

— Через час я мог бы выделить время на встречу, чтобы обсудить все подробности. Вам будет удобно подъехать в офис?

Мне захотелось рассмеяться от абсурдности всей ситуации. Удобно? Мне было бы удобно, даже если бы он находился на другом конце света. Потому что Гусев продолжает давить, а мне просто-напросто нечем ему ответить.

Через полчаса я уже стою на пороге офиса. И, сидя в зоне ожидания, чувствую себя максимально неловко, приехав раньше назначенного времени. Я так боялась опоздать, а теперь не знаю, куда себя деть, продолжая колупать бедный заусенец.

Зашипев от боли, прикусываю палец, и тут перед лицом появляется протянутая салфетка.

— Держите, — любезно предлагает секретарь. — Может быть, вам сделать чаю с мелиссой?

Я натянуто улыбаюсь, киваю и обматываю салфеткой палец, которая тут же пропитывается капелькой крови.

Через пару минут передо мной появляется секретарь.

— Аркадий Александрович готов принять вас. Пройдемте, чай я сейчас принесу в кабинет.

12

Выслушав меня и изучив приложенные мной документы, Аркадий Александрович, коим оказался мужчина пятидесяти-шестидесяти лет, закрывает папку и, поправив на носу очки, поднимает на меня острый взгляд:

— Вы договорились, с кем из вас будет жить ребенок?

И вот тут я впадаю в ступор, совершенно не зная, что ответить. Что я никчемная мать, и поэтому дочь выбрала отца? Стыдно, но со стороны все будет выглядеть именно так. Ведь изначально я наивно полагала, что дочь останется со мной. Да что там, даже мой благоверный так думал… Но, судя по всему, ей совершенно комфортно живется и без меня. И эту правду мне сложно произнести вслух. Поэтому отвечаю после небольшой паузы:

— На тот момент, когда мы с мужем подавали заявление, то оба решили, что дочь будет жить со мной, и указали это в иске.

Адвокат складывает указательные пальцы в пику и подпирает ими подбородок.

— Что изменилось?

— Наши отношения с дочерью изменились… не в лучшую сторону. — Я прочищаю горло и добавляю уверенней: — Сейчас временно дочь живет с отцом. Возможно, — я замолкаю, опуская взгляд. Киваю и снова смотрю на адвоката. — Думаю, она захочет остаться с ним.

Аркадий Александрович подается вперед и складывает перед собой руки в замок.

— Если вы не договоритесь, тогда этот вопрос будет решать суд, а так как ваша дочь достигла четырнадцати лет, ее мнение и интересы обязательно учтут. Если ребенок отдаст свое предпочтение отцу, то до совершеннолетия вы будете обязаны выплачивать ей алименты. Сверх этого уже сами решаете, как обеспечивать вашего ребенка. И, если вы не возражаете оставить дочь с отцом, процесс будет более быстрый. Поэтому, думаю, лучше всего в вашем случае заключить мировое соглашение. Но если вы захотите оспорить…

Я останавливаю его, отрицательно качая головой.

— Нет, насильно заставлять жить с собой я не собираюсь… — К горлу подкатывает ком, и я замолкаю. — Господи, какой абсурд, — выдыхаю едва слышно и тру лицо ладонями. Сразу такая усталость обрушилась на плечи, что мне требуется немного времени, которое мне любезно предоставляет адвокат. Набрав в грудь побольше воздуха, я выпрямляюсь и киваю.

— Думаю, в данном вопросе у нас с мужем не будет разногласий. Чего не могу сказать о разделе имущества. Я хочу претендовать на все, что мне полагается.

Адвокат поджимает губы и снова откидывается в кресле.

— По вашим словам, Сергей Романович оставляет вам дом, квартиру и машину? Опять же на словах, так как никаких документов, подкрепляющих его намерения, у вас нет. А взамен он просит вас не претендовать на бизнес, в котором у вас доли нет.

Какое-то неловкое чувство сковывает горло. Гусев хотел все тихо провернуть до суда, и до определенного момента я и сама была не против, лишь бы не связываться с ним дольше, чем необходимо. А что теперь? Теперь, после того как до меня дошло, что его новоиспеченная куколка засунет свои загребущие ручки дальше положенного, мне захотелось оскалиться и пойти наперекор словам мужа. Глупо? По-детски? Плевать. Сейчас уже на все плевать.

Взгляд падает на остывающую чашку чая. Но внутри пробирает такая мелкая дрожь, что, боюсь, пока донесу ее к губам, все расплескаю. Обойдусь. Все равно мелисса тут бессильна.

Но я не только из-за задетых чувств встряхнулась — до недавнего времени я и не задумывалась, каким образом Гусев собирался оформлять документы на дом и квартиру, но сейчас моя недальновидность растворилась в яде злости из-за положения, в котором я оказалась.

Эта злость, подобно пламени, с каждым днем разгорается лишь сильнее и уничтожает меня, как гектар сухого леса… Господи, да о чем я только думала? Нельзя доверять ни в коем случае и все решить только через суд, чтобы потом меня эта сволочь не оставила с носом. И его куколка не исполнила мечту, отправив меня в дом престарелых, как списанное в утиль барахло. А может, она говорила и не о вещах вовсе?

Качаю головой, приложив холодные костяшки к плотно сжатым губам.

Захотелось ему тихого развода — получит. Тихо и по закону.

И ведь подонок знал, когда и куда бить: я была в таком шоке, что даже не думала искать подвох в его предложении. Скорее жалость.

От этой мысли мне захотелось повести плечом и сбросить мерзкое ощущение.

— Нет. Фирма оформлена на мужа. А также все машины, квартиры, и плюс ко всему у него треть долевой собственности дома и участка.

Натягиваю слабую улыбку, чувствуя себя идиоткой, пока адвокат смотрит на меня своим пристальным взглядом.

А раньше я и не задумывалась о том, насколько недальновидной была, да и задумываешься ли, когда ничего не предвещает беды? Гусев же с самого начала делал все так, чтобы я следовала за ним… я и следовала, пока он не подвел меня к пропасти.

— Значит, так, я посмотрю, что могу для вас сделать, изучу документы по фирме и подам отдельный иск на раздел имущества, ну, и постараемся выбить для вас максимально выгодные условия.

Я пытаюсь улыбнуться с благодарностью, но мои губы предательски подрагивают.

— Не переживайте так, я и не с таким сталкивался в своей практике. Поборемся, пободаемся, Ольга Дмитриевна. Ну а вы в свою очередь держите меня в курсе и сразу ко мне, если вдруг появятся новые повороты или угрозы. Номер у вас мой есть, звоните в любое время.

13

Тем вечером я так и не позвонила Горину. Не набралась смелости. А может, просто не захотела. Устала. День и без того вышел насыщенным для размышлений.

Горин бы добил, потому что знаю, что даже после разговора по телефону сосредоточиться на другом мне было бы сложно. Да и сосредотачиваться я не хотела. Я хотела спать.

И то ли организм дал сбой после непрекращаемого стресса, то ли просто так надо было, но я отключилась мгновенно, даже телефон не заблокировала, который в итоге сел.

А сейчас я уже лежу минут двадцать и смотрю в потолок, с трудом осознавая, что я впервые за долгое время чувствую себя выспавшейся.

И мне не хочется вставать, не хочется ставить телефон на зарядку, потому что знаю: как только сделаю это, моему мнимому спокойствию придет конец.

Но когда я слышу звук проворачиваемого в замке ключа, спокойствию не то что конец приходит — его просто раздавливает титанический плитой паники.

Ключ есть только у Гусева.

Подскакиваю на кровати и судорожно прикидываю варианты своих действий, но времени просто-напросто нет.

Схватив телефон, я тупо прячусь в шкаф, только после осознавая инфантильность своего поступка.

Да и плевать. Черт его знает, что он позволит себе на этот раз. А что, если ему позвонил мой адвокат? Я даже представлять не хочу, в каком бешенстве будет мой муж, когда действительно узнает, что я решилась пойти против него.

Хлопок двери заглушает недовольный бас Гусева:

— Ольга!

Тяжелые шаги. Недовольное ворчание. И мое сердце, подрагивающее в груди.

Половицы скрипят, свидетельствуя о том, что Гусев зашел в комнату.

Протяжно вздохнув, я слышу шорох его одежды, а затем приглушенное пиликанье и голос автоответчика, что абонент временно недоступен.

— Черт, — рычит он, затем следуют еще тяжелые шаги, а потом звук отдернутых штор.

Я прижимаюсь затылком к стене и тихо-тихо перевожу взволнованное дыхание, пока его не перехватывает от грубого голоса мужа.

— Да. Дома ее тоже нет. Телефон выключен. Дура, — выдыхает он как-то обреченно. — Я ведь просил. Предупреждал ее. И все равно полезла яйцами мериться. Столько лет прожил и недооценил ее. Есть информация по ее адвокату? Может, взятку предложим? — Пауза. — Твою мать. И что теперь? — Недовольное мычание. — Это же все затянется теперь! — Приглушенное ругательство. — Мне эти суды к черту не уперлись! У меня сделка на носу. Нет, ему знать о проблемах с истеричной женой не нужно. Сделаем вид, что мой развод не коснется фирмы. Я не знаю, — рявкает он, и я дергаюсь. — Скажи ему… скажи, что она согласилась подписать соглашение на развод без раздела имущества. Да плевать я хотел! На войне все средства, как говорится, — последнее выдает уже на тихом измученном выдохе.

Закрыв рот ладонью, я прислушиваюсь к телефоному разговору.

— Все, давай, не трать время. Делай то, что у тебя получается лучше всего.

А потом в спальне воцаряется тишина, которую нарушает лишь тяжелое пыхтение Гусева.

Внезапный удар, раздавшийся грохотом, рикошетит по мне эхом, и внутри все сжимается. Я зажмуриваюсь, когда Гусев с рычанием снова бьет, снова и снова, после чего тем же тяжелым шагом выходит из спальни, бормоча себе под нос что-то вроде:

«Я же просил. Дура, какая же ты дура».

_____________

Мои дорогие, глава небольшая, завтра продолжим, я не сильна в юридических вопросах, поэтому некоторое время потратила на беседы со знакомым юристом, скажем так немного вникла в ситуацию, чтобы составить примерный план действий героини)))

И большое спасибо за ваш отклик в комментариях ❤️❤️❤️

14

После того как Гусев ушел, я еще некоторое время простояла в шкафу. И мне уже было плевать, что со стороны я выглядела идиоткой.

Дверь громко хлопнула, я слышала даже то, как он дважды провернул ключ, но ноги будто не слушались.

Я чувствовала себя мумифицированной в собственном шкафу.

О трусости уже и речи не шло, это был конкретный инстинкт самосохранения.

Хотелось убедиться, что Гусев ушел, потому что от того, с какой агрессией он во что-то вбивал кулак, меня до сих пор трясет.

Мог ли он так же поступить со мной? Не знаю. Раньше Сергей, конечно, проявлял вспыльчивость, только руку никогда на меня не поднимал. Но в нынешних реалиях я больше не могу быть уверенной в нем. Кажется, с каждым разом я все больше и больше убеждаюсь, что до этого момента не знала, с кем жила.

Его будто подменили.

Но это больше не имеет значения, каким он стал или станет через пять лет… меня это больше не касается.

Последнее, чем я буду заниматься, это искать оправдания этому подонку или копаться в причинах его трансформации. Баста.

Но сказать всегда легче, чем сделать, и еще в течение часа я брожу по кухне, пытаясь избавиться от неприятного чувства, клокочущего внутри.

Открываю холодильник с мыслью о завтраке, но в горло и крошка хлеба не полезет. Даже сваренный кофе я выпиваю с ощущением, что он вот-вот вырвется обратно.

— Господи… когда уже все это закончится, — протяжно выдыхаю я шепотом и, остановившись, запускаю пальцы в волосы.

Медленно массирую виски, затылок. Пытаюсь помедитировать, чтобы встряхнуться, собраться с силами. Но к черту. Этот день пошел насмарку с того самого момента, как Гусев переступил порог квартиры.

Сволочь. Даже не задумался, удобен ли мне его визит. Зашел, будто вернулся с работы, будто ничего и не было, ни грязи, ни угроз. Ни сумок с его вещами в коридоре, которые он, кстати, не забрал.

И я не могу ничего поделать с тем, как вот это его поведение хозяина жизни подтравливает меня странным чувством, которое я давлю в себе и бросаю чашку в мойку.

Иду в ванную, чтобы принять быстрый душ, и в коридоре взгляд вновь цепляется за одиноко стоящие вещи мужа.

Ну, хозяин барин, кину в кладовку. Мне не принципиально. Но вот проблему с замком нужно решать. Это не дело. Устроил тут проходной двор.

После душа я все-таки заставляю себя съесть бутерброд, а пока допиваю чай, нахожу объявление «Муж на час», тут же звоню и договариваюсь на удобное время, чтобы успеть все подготовить.

Затем быстро одеваюсь и еду в магазин за новым замком. Конечно, я понимаю, что это не гарант и при желании Гусев взломает его, и за это ему даже ничего не будет, но хотя бы на какой-то период я себя обезопашу. И вообще нужно позвонить адвокату. Может быть, лучше даже временно съехать на съемную квартиру?

На обратном пути я застреваю в пробке и, чтобы не погружаться в самокопание, набираю номер Аркадия Александровича и сообщаю все, что услышала из разговора мужа.

Хотя там не особо понятно было, о чем шла речь и о чем так сокрушался Гусев, но, думаю, нужно учитывать все мелочи, чтобы моему адвокату было проще держать ухо востро.

Ну, и отчасти я хотела узнать, как продвигаются у него дела в моем деле. Конечно, это немного самонадеянно с моей стороны, ведь прошло не так много времени, но все же я не смогла скрыть свое желание поскорей все закончить.

Но Аркадий сразу опустил меня на землю, предупредив, что я могу не ждать быстрого разрешения всей ситуации. И подобные суды могут затягиваться на долгие месяцы, с учетом того, что мой супруг явно будет стараться уничтожить всех, кто встанет у него на пути.

Также адвокат дал понять, что если несовершеннолетняя дочь останется с ним, то он получит некоторые преимущества. Это кольнуло меня в сердце, и стало неприятно.

Но, судя по всему, Аркадия не смущали сложности, и все же более полную картину он составит, как только ему придут ответы на все его запросы, а пока он разве что подбодрил меня, что все не так плохо: «Нам повезло, что фирма вашего мужа оформлена как ООО». Это значило, что я могу получить долю в компании или компенсировать ее реальной рыночной стоимостью. Что в принципе меня устроило бы, но загадывать еще рано.

В одном я уверена точно — просто не будет. С Гусевым уж точно.

Заплатив слесарю за проделанную работу, я закрываю дверь на все замки и с ложным чувством спокойствия направляюсь в кухню.

Нужно что-то приготовить, если я не хочу заработать язву или чего похуже.

Хотя бы суп…

И в монотонной рутине готовки я по-настоящему расслабляюсь. Пускай и временно. Потому что, стоит мне выключить плиту, как все мои проблемы по новой наваливаются на меня.

Сложив руки на груди, я подхожу к окну. Смотрю на вечерние улицы, освещенные оранжевым светом фонарей, и, простояв так достаточно долго, понимаю, что сегодня не готова больше думать о разводе, муже и дочери, которую Гусев со своей куколкой действительно мог настроить против меня в своих корыстных целях. А не потому, что он хотел, чтобы она жила с ними и мешала голубкам вить гнездышко.

15

Это утро отличается от предыдущих. Потому что сегодня моей первой мыслью были не дочь, не Гусев и не развод с ним, а страх. Самый настоящий страх от осознания, что во вчерашнем телефонном разговоре я согласилась на ужин с Гориным.

Это не свидание.

Просто ужин.

Наверное, глупая была затея. Сдали нервы.

Видимо, вчера я была в состоянии «пьяному море по колено». А новый день принес более ясную картину, на что и с кем я подписалась. И новые переживания.

Может, позвонить и сообщить, что поменялись планы?

И снова заезженные мысли по кругу.

Я лежу с клокочущим ощущением, будто сердце в груди закипает, точно маленький вулкан.

Запустив подрагивающие пальцы в волосы, прикрываю глаза и давлюсь удушливым смешком.

Не одно доводит до нервяка, так другое. Вот надо оно мне было? Совсем уже умом тронулась. «Спасибо» было бы достаточно, но нет, я добавила себе еще одну головную боль.

В чем идти?

Что сделать с волосами?

Укладка? Распустить? Подстричь?

Макияж?

Моя грудь дергается от нелепого смеха.

Ну а дальше… дальше что?

Собираться, как юная девчонка?

Не сви-да-ние.

Кого я обманываю?

Другой вопрос — на кой черт оно мне сейчас?

Мне бы сосредоточиться на другом, а я опять все через одно место делаю.

Тяжело вздохнув, поднимаюсь с кровати и бреду в ванную. Умываюсь, промакиваю лицо полотенцем и замираю на своем отражении.

Темные, пролегшие под глазами следы усталости, ненавистные морщины, потухший взгляд. Ну и куда я собралась?

Разозлившись, иду на кухню. Щелкаю чайник и снова приклеиваюсь к проклятому окну. Стучу костяшками пальцев по губам, чтобы заглушить ненужные эмоции.

Нет, ну в самом деле. Это просто ужин. Рождество в конце концов…

РОЖДЕСТВО.

И тут меня будто колом в грудину бьет. Концерт дочери. Первым порывом хочется сорваться и несмотря ни на что прийти, знаю ведь, как она готовилась, как важно для нее хорошо выступить, а сколько нервов с этими репетициями ушло.

Но потом этот порыв приглушает более трезвая мысль: моя дочь отдала предпочтение любовнице отца.

Да и встретить там Гусева с этой малахолкой зеленой — последнее, чего мне бы хотелось. Тем более после агрессивного выпада Гусева. Нет. Не пойду. Пусть как хотят…

А у самой в памяти всплывают слова дочери, будто в наказание, но за что?

«Ты не против, если я отдам папе второй билет на свой Рождественский концерт?»

«Ну, в общем, я отдала его Еве, ты все равно не хочешь видеть папу, а я хочу, чтобы он пришел».

Чайник закипел, но вместо чашки я беру телефон и снова подхожу к окну, будто это стало моим местом, которое перерождает и придает сил. Но недостаточно, чтобы я позвонила дочери и нарвалась на очередную «любезность». Нет уж. Не нужно. Хватит с меня.

Но пальцы все равно открывают переписку с дочкой и быстро набирают короткое сообщение:

Хорошего выступления.

Заблокировав, сжимаю телефон в кулаке и прижимаю к подбородку. Жду в надежде хотя бы на «спасибо»… но ничего.

Ответа не последовало. Вот ведь как…

Горло сковывает ком, но я сглатываю его и уже собираюсь бросить телефон на стол, как вдруг он оживает.

Сердце, как глупая наивная девчонка, подскакивает в груди, но снова нет. Не дочь. Надя.

— Я надеюсь, ты не звонишь мне не потому, что сердишься? — выдает подруга, едва я успеваю поднести трубку к уху.

Невесело усмехаюсь.

— Ну как же. Сержусь.

Но Надя пропускает мое парирование и выдает заговорщическим тоном:

— Я тут узнала некоторые подробности. Твой гусь общипанный либо полнейший идиот, либо гений. Угадай, чья его любовница дочь?

О, боже… Мне захотелось удариться лбом о что-то твердое. Вот зачем она?

— Ума не приложу, — отвечаю сухо, но Надю это ничуть не смущает.

— Карпова Ева Юрьевна.

Я уже собираюсь сказать, что мне плевать, какая у нее фамилия, но когда до меня доходит и в голове всплывает имя партнера моего мужа — Карпов Юрий Иванович, — выпадаю в осадок.

Вот те раз.

Надя понимает, что до меня дошло, и продолжает, не дожидаясь ответа.

— Кобелина. Ты посмотри-ка, семейный бизнес захотел. Охмурил молодуху и в зятья набиться решил. И нет бы по-хорошему все сделать, разводись и иди получай удовольствие, но нет, он же, как червяк в гнилом яблоке, хочет все захапать, пока снаружи никто и не догадывается о его намерениях.

Молчу. Под ложечкой начинает дрожать. Неприятно. Так тут даже не любовь, а просто бизнес? Выгода? Которая стоила нашего многолетнего брака? Семьи?

16

— Добрый день. Вы бронировали столик?

У меня забирают пальто и вручают номерок. Бросив тот в сумочку и одной рукой откинув от лица волосы, я поворачиваюсь к администратору.

— Да. Добрый вечер. На девятнадцать ноль ноль. Я, правда, пришла… пораньше. — Натянуто улыбаюсь. — Могу подождать за любым свободным столиком.

Девушка клацает пальцем по большому экрану планшета.

— Сейчас посмотрим. А на какое имя?

— Горин Денис.

Девушка что-то еще смотрит в планшете, после чего берет меню и поднимает на меня взгляд с услужливой улыбкой.

— Идемте. Ваш столик свободен.

Нервно тру ладони о бедра, будто пытаюсь разгладить несуществующие складки на юбке-карандаш.

Мне нравится ее насыщенный синий цвет. Я купила ее сегодня. Чисто случайно, гуляя по торговому центру после пятичасового СПА.

А еще, ведомая чувством легкости и некой обновленности, я купила кремовую блузку и сапоги.

За этим процессом я напрочь забыла о своих проблемах, кошках, скребущих душу, да и просто отключилась от реальности, получая своеобразное чувство эйфории от спонтанных покупок. А тот факт, что я попала в обувном на отличные скидки, удвоил мое внезапно хорошее настроение.

Честно говоря, я так отвыкла от такого отдыха, что до сих ощущаю какой-то странный трепет и чувствую себя чуточку счастливее и свободнее. Хотя казалось бы, с чего вдруг…

А теперь сижу и жду.

Качаю головой, бросая взгляд в сторону окна. Дура. Лучше было опоздать. Ожидание, неловкость и сомнения убивают все, что окрылило меня пару часов раньше.

Прибежала как отличница, боящаяся опоздать на свой первый экзамен, к которому готовилась всю ночь.

Я так давно не была на свиданиях, что сравнение про отличницу как нельзя кстати.

Смех подкатывает к горлу, и, опустив голову, я прижимаю ко лбу пальцы. Тру виски. Может, пока заказать себе что-нибудь? Будет не так нелепо сидеть здесь одной. Но если Горин подойдет в период моей трапезы, будет тоже…

Господи, что я как…

Мучительные мысли, как маятник, качают меня из стороны в сторону.

Вскидываю голову, чтобы выцепить официанта, но вздрагиваю от неожиданности, когда натыкаюсь на букет красных роз.

Взгляд тут же взлетает вверх и натыкается на обаятельную ухмылку Горина.

— Они с шипами, — предупреждает он. — На случай, если ты захочешь швырнуть мне их в лицо.

Судорожно сглотнув, я опускаю взгляд на цветы, которые, кстати, тоже давно не получала. Настолько, что, видимо, разучилась их принимать.

— Спасибо. — Я осторожно беру букет и кладу его на стол. — Но не стоило. У нас… — я смотрю на Горина, который внимательно слушает меня, усаживаясь напротив, — не свидание.

— Конечно, — кивает он, раскидывая полы темно-серого пиджака. — Выглядишь потрясающе.

Я усмехаюсь, опуская взгляд и качая головой, прежде чем снова посмотреть на него.

— Ты принес букет, делаешь комплименты… Все выглядит как свидание.

— Я ужинаю с женщиной, которая мне нравится. Мне все равно, как ты это назовешь.

Я открываю рот, но подходящего ответа не нахожу и, вскинув ладони, принимаю его аргумент.

Официант с вазой тактично вмешивается, ставя в нее мой шикарный букет. Горин, пользуясь случаем, сразу же делает заказ. Даже не открыв меню, называет блюда, будто бывал здесь не раз.

А я невольно рассматриваю Дениса.

У него строгая мужская красота. Немного агрессивная и опасная, но в хорошем плане.

Сильная челюсть, покрытая густой щетиной, слегка прищуренные глаза, нос с небольшой горбинкой — шальная молодость или спорт?

Судя по его характеру, первое подходит больше. Но даже такой дефект придает некий шарм его образу. Ко всему прочему, я знаю, что скрывается под этим дорогим костюмом: мускулистое тело, высокий рост и грудь, покрытая…

Официант поворачивается ко мне, и я едва ли не давлюсь вздохом, пойманная врасплох со своими мыслями.

— А что будете вы?

Я… ам… эм.

— Удивите меня.

Натягиваю на лицо улыбку, за которой прячу расшалившиеся нервы, но мой ответ приходится по вкусу как официанту, так и Горину, который откидывается на спинку стула.

— Могу я рассчитывать на такой же ответ когда-нибудь?

Я подавляю порыв улыбнуться.

— Ты и без того удивляешь меня.

Он вскидывает бровь.

— А ведь я даже не старался. Пока.

Я провожу слегка вспотевшими ладонями по бедрам и кладу их на стол. Так. Незаметно перевожу дыхание. Нужно просто с чего-то начать, и присутствие столь властного мужчины будет проще переносить.

— Расскажи мне о себе.

Горин делает побуждающий жест рукой.

— Спрашивай.

17

Помимо инвестирования в различные компании, банки, Горин вкладывается в социальные проекты, специализируясь на помощи бездомным.

Также активно занимается волонтерством, помогая детским домам и поддерживая приюты для животных.

Кстати, сам он предпочитает жить за городом, и у него самого четыре собаки чудесных пород двортерьер.

Он показал мне фото и своих любимцев из приюта от мала до велика, смешные и забавные чудики.

Особенно он выделил старенького песеля по кличке Рэмбо, по внешнему виду похожего на метиса чихуа-хуа, но без одной лапки.

В прошлом году Горин нашел его в снегу обмороженного, отвез в ветклинику, где ему едва успели спасти жизнь, за что Горин и дал ему кличку Рэмбо, мол, боец. Полгода назад песелю установили протез, и теперь он собственно ни в чем себе не отказывает.

За всеми этими разговорами я увидела совершенно другого мужчину. Я не хотела цепляться за эту его сторону. Другого Горина. Простого и домашнего. Но как бы я ни твердила себе не увлекаться, в голове все равно проскользнула мысль: «Что еще этот мужчина скрывает от окружающих под своей оболочкой альфа-самца?»

Или, наоборот, мне хотелось узнать, были ли у него какие-нибудь скелеты в шкафу. Жена? Дети?

Но я не посмела заводить эту тему, ведь, судя по всему, сам он в курсе моей ситуации, но тактично не трогает мой порез. Кто знает, что у него. Может, там порез побольше? Раз он ловко обходит разговоры о личном. Но кольца на пальце, по-крайней мере, нет. И даже намека на след от него.

— Боже, я так наелась.

Я усмехаюсь, промакивая салфеткой губы. За разговором я даже не заметила, как съела суп из ягненка, ну а телятина со сморчками и карамелизованным луком и вовсе выше всяких похвал.

Это было так вкусно, что я бы во что бы то ни стало нашла место в своем исстрадавшемся желудке.

Сейчас же, допивая свой насыщенно-ягодный напиток, я ставлю пустой бокал на стол и откидываюсь на спинку стула, готовая замурлыкать. Как же давно мне не было так хорошо.

Горин обводит меня довольным взглядом, а потом поднимает указательный палец и встает из-за стола.

— Я знаю одно средство от переедания. Минутку.

Откланявшись, он исчезает в глубине зала, а я понимаю, что все это время сидела и улыбалась.

У Горина есть какая-то волшебная способность воздействовать на людей. Ну, по крайней мере, на меня уж точно. И сегодняшний эффект мне нравится куда больше наших предыдущих встреч.

Неожиданно по залу разливается знакомая мелодия, которая сиюминутно преподносит мне кабацкое настроение и ностальгию, проникающую под кожу и вызывающую целый ворох мурашек.

В шумном зале ресторана,

Средь веселья и обмана

Пристань загулявшего поэта.

(Слова из песни «Ах, какая женщина!» группы «Фристайл»)

Мелодия набирает обороты, и, конечно же, я вижу Горина, подплывающего к нашему столику, подпевая знаменитые слова: «Ах, какая женщина! Какая женщина! Мне б такую».

Я не выдерживаю и начинаю смеяться, чувствуя, как щеки опаляет жаром смущения.

Он протягивает мне руку, а я истерично мотаю головой.

«Нет, нет, нет. Даже не думай!» — хочется мне прокричать ему, но вместо этого выдавливаю сквозь смех:

— Что ты… — Хохочу от его плавных движений, пока он уговаривает меня потанцевать с ним с протянутой рукой. — Ну не выдумывай, Денис.

— Идемте, Ольга Дмитриевна.

Я вскидываю ладони, мол, увольте.

— Я могу вытащить силой, — подтрунивает он с обаятельной улыбкой.

Я выпучиваю глаза, но, как бы мне ни хотелось казаться строгой в своем отказе, улыбка так и растягивает губы:

— Я сказала нет. Тут никто не танцует.

Горин пожимает плечами, пританцовывая с ноги на ногу:

— Ну а мы потанцуем.

— Нет. И… сядь уже наконец. Прекрати привлекать внимание. — Смущенно поправляю волосы и трогаю горло, которое дергается под моей ладонью.

— Оль, ну что ты как маленькая? Давай. — Он берет меня за руку и, не то чтобы я не сопротивлялась, с легкостью ставит меня на ноги и тянет к себе. — Ну вот, ничего страшного в этом нет.

А у меня все тело сковало от напряжения. Господи, сюр какой-то. Я ведь в последний раз танцевала еще с мужем на наших дискотеках, потом эта романтика как-то сама по себе выветрилась.

Но мне стоит привыкнуть, что рядом с этим мужчиной некоторые вещи не имеют срока годности. Цветы, комплименты, танец…

Горин притягивает меня к себе и ловко кладет тяжелую ладонь на поясницу, увлекая в танец, обхватывает мою руку ладонью, а вторую я кладу на его пострадавшее плечо.

— Смелее, Ольга Дмитриевна, я не хрустальный, — подтрунивает он на ухо с хриплым смешком, а у меня будто температура тела поднялась, вскружив голову, или это все мужской аромат, который я теперь чувствую ярче в непосредственной близости.

Если бы не доминирование Горина в танце, я бы походила на хромую кобылу, потому что более-менее я расслабляюсь только спустя целый проигрыш, во время которого этот обаятельный гад воркует мне на ухо, заканчивая чувственным шепотом: