Развод. Попробуй вернуть(ся)

Глава 1. Сковорода и две головы

— Свет, давай без истерик. Это вышло случайно...
— Случайно? Как ты мог?!
— Ок. Не случайно. Буду откровенным. Мне с тобой скучно!
— Скучно?! Значит, я ещё сама и виновата?!
Всё, что осталось от нашего идеального брака — это тяжёлая сковорода в моих дрожащих руках.

Дорогие читатели, не забудьте добавить книгу в библиотеку и подписаться на автора.
ХЭ и эмоциональные (и не только) качели гарантируются!

Проды каждый день/через день.

Глава 1

Замок на входной двери щёлкнул с тихим, привычным звуком, который обычно означал конец долгой дороги и возвращение в свой уютный мирок.

Я с облегчением переступила порог квартиры, осторожно поставив чемодан у двери.

Борис спал уже, десятый сон видел…

Пахло домом — моим любимым кофе, яблочным пирогом, который я испекла перед отъездом, и лёгким ароматом лаванды из спальни.

Три дня на курсах повышения квалификации в другом городе вымотали, но были полны вдохновения.

Я уже представляла, как похвастаюсь Борису своими достижениями и новыми умениями.

Но тишина дома была не совсем обычной.

Вместо мерного гудения холодильника или тиканья часов из гостиной доносился приглушённый, странный звук.

Кто-то стонал.

Не от боли, нет.

Это был сдавленный, учащённый стон, прерываемый тяжёлым дыханием.

Ледяная волна прошла по моей спине.

Сердце заколотилось где-то в горле.

Грабители?

Борис заболел?

Инстинкт самосохранения заставил меня замереть на месте.

Я не стала включать свет в прихожей, отбросив мысль крикнуть: «Кто здесь?»

На цыпочках, затаив дыхание, я прошла по тёмному коридору на кухню.

Ноги сами понесли меня к плите.

Рука на ощупь нашла ручку тяжёлой чугунной сковороды — моей любимой, в которой я жарила мужу картошку с грибами.

Холодный металл в руке придал мне странное, почти звериное спокойствие.

Со сковородой наизготовку, как с мечом, я двинулась к гостиной.

В полумраке угадывались очертания дивана, и на нём — два слившихся в неестественных объятиях силуэта.

Волна адреналина, горячая и слепая, ударила в голову.

Мыслей не было.

Была только первобытная ярость.

Я взмахнула сковородой и с размаху, со всей дури, нанесла первый удар.

Глухой, сочный удар по чьей-то черепушке.

Второй — по второму силуэту, который дёрнулся и попытался вскочить.

— Ах вы!.. — мой собственный крик прозвучал как чужой, хриплый, воинственный клич. — Я вас, жуликов! Полицию сейчас вызову!

Мой палец нащупал знакомую клавишу выключателя.

Резкий, яркий свет люстры в гостиной на мгновение ослепил.

И тогда мир рухнул.

Полностью.

Окончательно.

Под ярким светом на диване, на моём диване, подаренном на двадцатилетие свадьбы, сидели двое голых людей.

Они зажмуривались от света, потирая шишки на головах.

Борис.

Мой Борис, с которым она прожила двадцать лет.

И… Инесса.

Моя рыжеволосая, весёлая подружка, с которой мы вместе ходили в спортзал и делились рецептами салатов.

Инесса, которая работала у Бориса в отделе логистики и которую он всегда в шутку называл «рыжей бестией».

Я опустила сковородку.

Металл с глухим стуком ударился о паркет.

Я смотрела на них, но не видела.

Мой мозг отказывался складывать эти картинки в одно целое.

Муж.

Подруга.

Голые.

Мой диван.

Мой дом.

Щёки Инессы пылали румянцем стыда и испуга.

Борис, пытаясь прикрыться подушкой, смотрел на Лану не виновато, а скорее зло и испуганно, как пойманный на месте преступления школьник.

— Лана… я… — начал он сиплым голосом.

Глава 1.1 Лана (Светлана)

Светлана (Лана), 40 лет

Маникюрщица в салоне красоты

До сегодняшнего дня думала, что счастливая и любимая жена

Глава 1.2. Борис

Борис, 45 лет

Бизнесмен

Муж Ланы

Глава 2. Изгнание "подружки"

У меня помутнело в глазах от ярости.

Первая мысли, что пришло в голову была бежать.

Но я не убежала.

Ноги вросли в пол, а пальцы так сжали ручку сковородки, что побелели костяшки.

— Ни с места! — прошипела я таким ледяным тоном, что оба вздрогнули сильнее, чем от удара. — Шевельнётесь — добью этой же сковородкой. Хотите проверить меня.

Я медленно, как пантера, сделала шаг вперёд.

Сковородка в моей руке была уже не кухонной утварью, а орудием пыток и правосудия.

— Ну что, Борис Алексеевич, — мой голос был низким и звенящим. — Это что, новый метод мотивации сотрудников? Логистика интимных услуг? Или это ты, Инесса, решила «оптимизировать» маршруты доставки себя прямо до моего дивана?

Я приблизила тяжёлый чугун к лицу мужа.

— Сколько уже длится этот… «проект»? Говори. И чтобы сразу правду. Каждый раз, когда соврёшь, — получишь по лбу. На разбивание яиц она годится, и твою голову — думаю тоже.

Борис, кое-как прикрыв пах подушкой, наконец-то заговорил:

— Лан, прости, это первый раз, я не знаю, как так вышло, мы выпили немного…

— Да, да. В первый раз… — вторила вслед его словам Инесса.

— ВРЁШЬ! — сковородка со свистом прошла в сантиметре от его уха и с грохотом обрушилась на спинку дивана. Инесса взвизгнула.

— Не вру. Точно. Ошибся. Один раз было такое, — Борис всё больше смелел, шок после поимки его измены начал проходить.

Но я не хотела слушать его оправдания, от них прям тошнило.

Я резко повернулась к подруге.

— А ты, подруга моя! Я тебе про все свои проблемы рассказывала, а ты оказывается мне ещё одну проблему в постель подкладывала? Он тебе тоже про то, что я «его не понимаю», рассказывал? Про то, что бизнес буксует? Про то, что я только про ногти и думаю?

Инесса, вся в слезах, пыталась что-то сказать, но могла только мычать, закрываясь руками.

— Молчишь? Умно. Лучше не провоцировать.

Я сделала шаг назад, переводя дух.

Ярость начала медленно сменяться леденящей, абсолютной пустотой.

Борис смело встал и начал натягивать пижамные брюки на себя и вновь сел на диван с опаской глядя на меня.

Я видела их — жалких, перепуганных, голых под ярким светом моей люстры.

— Так, — мой голос снова стал тихим и опасным. — Теперь оба, взявшись за руки, идёте в прихожую. Берите свои шмотки и выметайтесь. На улице плюс пять, но вам, горячим голубкам, уж точно не замёрзнуть.

— Лана, давай поговорим… — начал Борис.

— ВЫХОДИТЕ! ОБА! — я взревела и снова подняла сковородку.

Инесса засуетилась, спотыкаясь и натягивая на себя что было на полу.

Борис и не сдвинулся с места.

Лана стояла рядом, не опуская оружия, и наблюдала, как её, выглядящая жалкой, подруга, с шишкой на голове, выбегает из комнаты.

Дверь за неё закрылась.

Мы смотрели с Борисом друг на друга.

— Ты чего стоишь? Вали вместе с Инессой, — посмотрела на его сурово сдвинутые брови и презрительно цокнула языком.

Глава 2.1. Инесса

Инесса, 38 лет

Подруга Ланы,

работает под началом Бориса в его фирме

Глава 3. Оправдания

Дверь захлопнулась за Инессой, и наступила оглушительная тишина, которую резал только мой собственный прерывистый, хриплый вздох.

Я стояла, всё ещё сжимая рукоятку холодной сковороды, как якорь в рушащемся мире.

Слёзы текли по лицу сами по себе, горячие и солёные, но я даже не пыталась их смахнуть.

Пусть видит.

И он видел.

Борис не ушёл.

Он стоял посреди гостиной, бледный, обнажённый по торс.

На его лбу краснела огромная шишка, и я с диким удовлетворением отметила, что попала.

— Убирайся, — прошипела я. — Сию секунду. Чтобы духу твоего тут не было.

Он не двинулся с места.

Вместо этого он поднял на меня взгляд.

И в его глазах я увидела не раскаяние, не страх даже, а какое-то ожесточённое, наглое упрямство.

— Нам нужно поговорить, Лана, — произнёс он глухо. — Ты должна всё выслушать.

Я расхохоталась.

Это был сухой, истеричный, совершенно невесёлый звук.

— Выслушать? Ты о чём, милый? Ту всё ясно как божий день… Ни одни оправдания не прокатят…

— Перестань! — он крикнул резко, и я вздрогнула. — Перестань вот это вот всё! Со сковородой в руках, как бандитка! Это был один-единственный раз! Понимаешь? Первый и последний! Мы выпили, засиделись на корпоративе, всё вышло случайно…

Я сделала шаг вперёд.

Сковородка в моей руке снова пришла в движение, стала грозным её продолжением.

— Случайно? — я проскрежетала. — Случайно ты снял штаны? Случайно она раздвинула ноги? Это что, новая корпоративная традиция? «Случайно трахнуться с подругой жены»? Да я тебе сейчас череп «случайно» расколю!

Он отпрянул, но не сдавался.

Его лицо исказила гримаса, в которой было что-то от затравленного зверя и в то же время — от нападающего.

— Да, виноват! Виноват! — он почти выл. — Но ты хоть раз подумала, почему это случилось? А? Думаешь, мне просто захотелось чего-то новенького?

— Именно так я и думаю! Развлечься! Пошалить так сказать!

Он тоже сделал шаг ко мне, и теперь мы стояли друг напротив друга, как два врага на поле боя.

Он — униженный, но от шока наглый.

Я — вооружённая до зубов, в пальто и с сумкой через плечо, с размазанной тушью по лицу — разбитая и уничтоженная.

— С тобой невыносимо стало, понимаешь? — он плюхнулся на край дивана, сгорбившись, и запустил руку в волосы. — Ты вся в своих ногтях, в своих клиентках, в этих своих курсах! Ты приезжаешь и показываешь мне новые цвета гель-лака! Это твой мир! А я в нём кто? Мебель? Добытчик? Ты перестала меня видеть, Лана! Ты перестала со мной говорить! Только «что на ужин?» и «заплати за квартиру»!

Я онемела.

Моя рука со сковородой медленно опустилась.

Я смотрела на него, не веря своим ушам.

Эта гнусная, похабная ложь звучала из его уст с такой обидной искренностью.

— Ты… ты сейчас серьёзно? — я прошептала. — Ты сейчас оправдываешь то, что переспал с моей подругой, тем, что я… слишком много работаю? Тем, что показываю тебе свои достижения? Твоими я всегда горжусь и с удовольствием выслушиваю всё, чем ты со мной делишься и радуюсь твоим успехам…

— Я не оправдываю! — он кричал уже, вскакивая. — Я объясняю! Мне было одиноко, понимаешь? Чёртово одиночество в собственном доме! А она… Инесса… она смеялась моим шуткам. Смотрела на меня, как на мужчину. Говорила со мной о чём-то, кроме моих же денег! Она живая! А ты… ты стала скучной, Лана. Правильной и предсказуемой, как этот твой идеальный маникюр. С тобой скучно!

Последние слова повисли в воздухе, тяжёлые и ядовитые, как угарный газ.

«Скучно».

Они прозвучали для меня громче, чем удар сковородкой по голове.

Это было почти также больно, как и то, что я их застукала на измене.

Я отступила на шаг.

Сковородка выпала из моих ослабевших пальцев и с глухим стуком упала на ковёр.

Всё внутри меня замерло.

Вся ярость, вся боль, вся ненависть — всё разом испарилось, оставив после себя ледяную, абсолютную пустоту.

Я посмотрела на него.

На этого немолодого мужчину с шишкой на лбу и жалкой попыткой оправдать свою подлость.

Я всегда считала его статным, гордым, красивым, моей опорой.

И вдруг я его не узнала.

Это был не тот человек, за которого я вышла замуж.

И я для него тоже стала чужой.

Он выдохнул, увидев, что я больше не лезу в драку, и в его позе появилась капля надежды, что его гнусная речь возымела эффект.

Глава 4. Не слыша

Тишина после его слов висела в воздухе густая, как смог.

Я слышала, как где-то на кухне с щелчком включился холодильник.

Такой обыденный, привычный звук, а в гостиной моя жизнь лежала в осколках.

— Убери эту чёртову сковородку, Лана, — его голос прозвучал тихо, но с повелительной ноткой. Он выпрямился во весь рост, в его позе уже читалась не жалкая вина, а раздражённая уверенность. — И перестань истерить. Нам нужно поговорить, как взрослые люди.

Истерить?!

Он назвал мою праведную ярость истерикой?!

Кровь снова ударила в виски, и пальцы сами собой сжали рукоятку сковороды так, что ещё чуть-чуть и деревянная рукоятка затрещит.

— Нам не о чем с тобой говорить, Борь, — я выдохнула, а голос мой дрожал от напряжения. — Всё, что нужно было «сказать», я увидела. А это, — я легонько ткнула сковородой в его направлении, заставив его дёрнуться, — это мой гарант, что ты не подойдёшь ко мне ближе, чем стоишь сейчас. Так что говори с этого расстояния… Я тебя услышу, но вряд ли пойму. Знаешь ли, измена такая штука… всё понятно. А лучше просто будь честным, уж если попался, то уйди сейчас из квартиры, оставь меня, я смертельно устала и голодна, а в таком состоянии могу чуть сильнее замахнуться и…

Он фыркнул, и в этом звуке было столько презрения, что мне захотелось замахнуться снова.

Он вообще не испытывал угрызения совести!

— Ты всегда была упёртой. И глухой. Ты никогда не слышала, что я тебе говорю! Ты слышала только то, что хотела услышать!

— О, я прекрасно слышала! — закричала я, и моя ярость, наконец, прорвалась наружу, сметая онемение. — Я слышала, как ты три года подряд твердил: «Подружись с Инессой, она же классная, с ней весело!», «Почему ты не зовёшь Инессу?», «Давай поедем отдыхать с Инессой!» Ты буквально впихнул её в нашу жизнь, в наш дом! А она… — голос мой сорвался на визг, — она так старательно втиралась ко мне в доверие! Расспрашивала о наших с тобой отношениях, делала вид, что переживает! И всё это время она смотрела на тебя вот так, голодными глазами? И ты на неё? Не ври мне, Борис! Не смей лгать, что это был первый раз! Враньё я чувствую… да и сковородка, если что поможет докопаться до истины.

Он слушал, и его лицо из уверенного постепенно становилось злым, он будто весь ощетинился.

Мои слова попали в цель.

— А ты что, святая? — перешёл он в контратаку, его голос стал громким и резким. — Вся в своих ногтях, в своих дурацких курсах! Ты думала, я не вижу, как ты смотришь на этих своих ухоженных клиентов-мужчин? Как кокетничаешь с ними! Ты давно уже живёшь в своём мире, куда мне нет хода! Может, это ты мне сначала изменила? Хотя бы мысленно!

Это было так низко, так грязно и так неожиданно, что я на секунду онемела от возмущения. Он не просто оправдывался, он пытался перевести стрелки, сделать виноватой меня.

— Что? Какие мужчины?! Да у меня в клиентках одни женщины! — прошептала я. — Ты сейчас сравниваешь мою профессиональную вежливость с тем, что ты делал тут, на моём диване, с моей теперь уже бывшей «подругой»? Ты серьёзно? Знаешь, что?! Уходи-ка ты, а вернее пошёл ты…

— Я серьёзно! — он говорил громко, но не кричал, к нему вернулась его уверенность, подпитанная гневом. Он сделал шаг вперёд, и я автоматически отступила. Я своей правдой разозлила его по-настоящему. — И знаешь что? Ты ничего не сможешь сделать. Абсолютно. Ты не уйдёшь. У тебя никого нет. Думаешь тебя пожалеют твои подруги? Ну и? Пожалеют и что? Твоя работа? Это копейки! Ты привыкла к определённому уровню жизни, Лана. К той квартире, которую я заработал. К тем вещам, которые я тебе покупал. Ты не сможешь без меня. Через неделю ты будешь ползать на коленях и просить меня вернуться!

Он стоял передо мной, красный от злости, с раздувающимися ноздрями, и произносил эти слова с такой леденящей убеждённостью, что у меня похолодело внутри.

В самой глубине, под пластом ярости и обиды, я поняла страшную вещь: часть его слов — правда.

Я отдалилась ото всех подруг полностью отдав себя своему любимому делу, семье, воспитанию нашего с Борисом сына, который сейчас учится на третьем курсе престижного университета.

Моя работа действительно была скорее хобби, приносящим, про его мнению, копейки.

Но многие мои коллеги жили на них, а при моём старании у меня бы получалось зарабатывать всё больше и больше.

Но его зарплата… его деньги… они были фундаментом, на котором держалась вся наша комфортная жизнь.

Но он ошибался в главном.

Я смотрела на этого наглого, самоуверенного человека, который считал, что купил меня вместе с этой квартирой и вещами.

Который думал, что я буду терпеть любое унижение ради финансового комфорта.

— Ты вроде, Борь, до седин дожил, а всё одно людей деньгами меряешь, как будто ты в бизнесе своём… Ты не слышишь меня, ты даже стыд вряд ли испытываешь. Ну, конечно, надо измену же оправдать…

Я очень медленно опустила сковородку.

Она с глухим стуком упёрлась в пол, и я облокотилась на рукоять, как на трость.

Вдруг почувствовала страшную усталость.

— Ты закончил? — спросила я почти шёпотом. — Закончил перечисление моих недостатков и твоих денежных заслуг?

Глава 5. Разбор полётов

Я стояла у раковины, сжимая пальцами холодный край столешницы, и пыталась проглотить ком в горле.

Но я не покажу ему, что мне настолько плохо.

Вот на горло себе наступлю, но не увидит он моих слёз.

В ушах всё ещё стоял гул от его наглых слов, от собственного крика.

Я чувствовала себя опустошённой, вывернутой наизнанку.

В голове метались обрывки мыслей: «скучно... не сможешь без меня...».

Я набрала в ладони ледяной воды и плеснула себе в лицо.

Капли покатились по шее, смыв пару слезинок, которые всё равно выкатились.

Нужно было просто постоять здесь.

Одно мгновение в тишине.

Но тишину нарушили его шаги.

Тяжёлые, уверенные.

Он стоял в дверном проёме кухни, опираясь о косяк.

Его поза, его взгляд — всё говорило о том, что он уже не оправдывается, а переходит в наступление.

Более изощрённое.

Когда он заговорил, то я поняла, что оказалась права, ну ещё бы столько лет вместе…

— Лана... — он начал, и в его голосе появились фальшивые, шёлковые нотки. — Послушай меня. Без истерик. Инесса... она для меня ничего не значит. Абсолютно. Пустое место.

Я не обернулась.

Смотрела в тёмное окно, где отражалась наша с ним искажённая картина — два врага на кухне, которая ещё вчера была символом нашего уюта.

Но только для меня, моя семья и мой дом были иллюзией только для меня.

— Это всё вышло случайно, — он продолжал, делая шаг внутрь. — По пьяни. Чёрт, мы были на корпоративе, она ко мне прилипла, как банный лист, а ты... ты была в отъезде. Я был не в себе. Слаб. Завертелось... само.

Я медленно повернулась к нему.

В его глазах я не увидела ни капли раскаяния.

Только расчёт.

Он думал, что нашёл слабое место.

Что если обесценить измену, сделать её как бы незначительной, то и проступок обесценится.

— И что? — мой голос прозвучал устало и глухо. — Это что-то меняет? Ты что, хотел сказать, что раз «ничего не значит», то и измена — не измена? Просто мимолётный инцидент? Как пролить кофе на документы?

— Нет! Но... — он попытался поймать мой взгляд, но я отвела глаза, рассматривая трещинку на кафеле, который я хотела поменять недавно и даже бегала по магазинам в поисках нужных материалов. — Это же не было чем-то серьёзным! Не было никаких чувств! Это просто... случилось. И случилось во многом потому, что... — он сделал паузу, чтобы эффект был сильнее, — что мы с тобой отдалились. Ты слишком много времени уделяешь своей работе, Лана. Ты пропадаешь на своих курсах, носишься с клиентами... Я остаюсь один. Мне не хватает тебя.

Я расхохоталась.

Это был сухой, горький, совершенно невесёлый звук.

— О, Боже мой, — я аккуратно промокнула мокрое лицо полотенцем. — Это уже вторая версия за вечер? Сначала я была «скучной», теперь — «слишком занятой». Ты хоть сам-то в этом запутаться не боишься? Ты решил, что если будешь кидать в меня разными оправданиями, то одно да попадёт в цель?

— Это не оправдания, это факты! — он повысил голос, теряя самообладание. — Ты сама посмотри на себя! Вечно уставшая, вечно с этими своими лаками и пилочками! Когда ты последний раз интересовалась мной, а не моим кошельком?

Теперь закипела я.

Он перешёл все границы.

— Интересовалась? — я выпрямилась во весь рост, и моя усталость будто испарилась. — Я каждое утро вставала на час раньше, чтобы приготовить тебе завтрак! Спрашивала, как день прошёл, выслушивала твои бесконечные истории про идиотов подчинённых в офисе! Стирала, убирала, гладила твои рубашки, чтобы ты, такой важный, вышел к своим как с иголочки одетым, был самым-самым на важных переговорах! Я всё успевала, Борис! У меня на всё хватало времени! И на сына, и на работу, и на дом, и на тебя! Потому что я считала это нашей общей жизнью! А ты... — мой голос дрогнул от возмущения, — ты просто распустился! Ты забыл, что такое уважение! Что такое верность! Тебе захотелось лёгкой наживы и дешёвого адреналина с первой же доступной юбкой, которая согласна лечь с тобой в постель! И не смей теперь свои похотливые потуги на мою работу сваливать!

Я говорила тихо, но каждое слово было отточенным лезвием.

Я видела, как он бледнеет, как с его лица спадает маска уверенности.

— И знаешь, мне думается, что даже если бы я не работала, а смотрела тебе в рот, было бы тоже самое, ты бы мне сказал, что я глупая домохозяйка, а Инесса — яркая бизнес-вумен. Что не так? — спросила его я.

Он не ожидал такого отпора.

Он думал, я сломаюсь, буду плакать и, возможно, даже просить прощения.

Он молчал несколько секунд, переваривая мои слова.

В его глазах не было смирения.

Было злое, обиженное понимание, что его раскусили.

Что его жалкие карточные домики из оправданий рухнули.

Глава 6. Очередная манипуляция и уловка

Моя рука, вытянутая за телефоном, застыла в воздухе между нами, как непреклонный ультиматум.

Секунды растянулись в долгую минуту.

Ну в общем-то мне всё было и так понятно, но так хотелось прищучить мерзавца…

Борис не двигался.

Он лишь смотрел на мою ладонь, будто это была разорванная граната, а не просьба о доказательствах.

Я видела, как в его глазах метались мысли, искали лазейку, выход из ловушки, в которую он попал по своей вседозволенности.

И вот маска панического страха начала медленно сползать, уступая место старой, проверенной тактике — манипуляции.

— Лана... дорогая... — он начал, и его голос снова приобрёл фальшивые, шёлковые нотки, которые так бесили меня сейчас. — Допустим, я покажу тебе телефон. Допустим, ты всё там увидишь... или не увидишь. Это что, вернёт тебе ко мне доверие? Сделает так, что ты забудешь? Мы сможем после этого жить как раньше?

Он смотрел на меня с притворной, наигранной надеждой.

Так кот смотрел на меня, когда я сметану доставала из холодильника…

Борис пытался подменить понятия, увести разговор в философские дебри, где можно будет снова играть словами и давить на жалость.

Но я была готова.

Его слова отскакивали от меня, как горох от стенки.

Во мне не осталось ничего, кроме холодной, ясной решимости, хотя временами мне и хотелось придушить его, я даже жалела, что сильнее не приложила сковородкой…

— Нет, — ответила я твёрдо, не опуская руки. — Ничего этого не будет. Доверие не вернётся. Жить как раньше мы не сможем. Ничего из перечисленного…

Я видела, как Борис напрягся, не ожидая такого прямого ответа.

— Тогда какой смысл? — его голос снова начал набирать громкость, в нём прозвучали нотки раздражения. — Чтобы ты ещё раз убедилась? Или не убедилась? Чтобы ещё больше себя извела? Или не извела? Чтобы мы окончательно превратили всё в помойку? Может, лучше...

— Ага, значит, там всё есть и небось не одним днём. Боря… Боря… в помойку нашу семью превратил ты, — я прям носом как слепого котёнка ткнула в его же лужу, — смысл, — продолжила я, и мой голос стал ещё твёрже, — в том, чтобы ты перестал, наконец, врать. Прямо сейчас. На этой самой кухне. Чтобы я увидела масштабы твоего «раза». Чтобы я понимала, с чем именно я имею дело. Телефон. Сейчас же…

Он смотрел на меня не мигая словно хотел загипнотизировать, стерев воспоминания.

А мне было страшно подумать о том, что я бы продолжила жить, как и прежде с этой ложью, если бы не приехала чуть раньше со своих курсов…

Борис прервал ход моих мыслей и тогда он пустил в ход последний, отчаянный аргумент.

— Я же был безупречным мужем столько лет! — он почти взвыл, разводя руками, как будто это снимало с него всю вину. — Двадцать лет! Ни разу не посмотрел на другую! Обеспечивал тебя, носил на руках! А тут... оступился один раз! Сгульнул! И ты из-за одного раза готова всё разрушить? Готова мне не верить?!

В его голосе звучала такая неподдельная обида, что посторонний человек мог бы и поверить.

Но я-то видела всё видела: Боря упёрся в цель, и на этот раз его целью была я.

Он должен был во чтобы то ни стало сделать так, чтобы у нас с ним снова всё было как и прежде.

Я видела этих чертей в его глазах, когда я потребовала телефон.

Я слышала все его лживые оправдания за этот вечер.

— «Один раз», — повторила я с ледяным спокойствием. — Ты сейчас либо отдаёшь мне телефон и доказываешь, что это был «один раз», либо ты сразу, прямо сейчас, признаёшься, что всё это время ты мне лгал. Что ты и твоя «рыжая бестия» — это не «оступился», а твой осознанный выбор. Выбирай.

Я сделала ещё один шаг вперёд.

Моя рука по-прежнему была вытянута.

Пространство между нами сократилось до минимума.

От него до сих пор пахло приторно-сладкими духами моей «подружки».

— Отдай. Телефон, — произнесла я уже без повышения тона, медленно и чётко, вбивая каждое слово, как гвоздь. — Не тяни время. Не юли. Не прикидывайся обиженным праведником. Просто отдай мне его. Или признайся во лжи. Третьего не дано.

Он замер, глядя на меня.

В его глазах бушевала настоящая буря — злость, страх, ненависть и отчаянное желание найти хоть какую-то щель, чтобы увернуться.

Но я стояла перед ним как скала.

Непробиваемая.

Непреклонная.

И Борис, я думаю, понял, что его слова, его манипуляции, его ложные клятвы — больше не работают.

Остался только последний рубеж — телефон в его кармане, который был немым свидетелем краха нашей семейной жизни.

Он медленно, будто против своей воли, опустил руку в карман брюк.

Мгновение Борис колебался, будто давая мне последний шанс одуматься, но моя вытянутая рука не дрогнула.

Он положил гаджет мне на ладонь.

Глава 7. Степень превосходства

Я прошла мимо него, не глядя, вся сжавшись в комок отвращения и опустошения.

Мне нужно было просто выйти.

Вырваться с кухни, насквозь пропитанной ложью Бориса.

Но он двинулся следом.

Сзади меня раздались его быстрые и решительные шаги.

Прежде чем я успела переступить порог, его рука грубо схватила меня за локоть и резко развернула к себе.

— Куда ты? — мужской голос звучал хрипло и настойчиво. Его пальцы впивались в мою руку так, что на завтра точно синяки появятся. — Хватит этого цирка. Давай закончим с этим прямо сегодня. Я знаю, как тебе поднять настроение.

Он притянул меня к себе, его другое рука потянулась к моей талии, грубо схватила, по-собственнически.

От него пахло всё ещё разило духами Инесски.

Меня затрясло от отвращения только от одного прикосновения его рук, раньше мурашки бежали.

— У нас же давно не было секса, — проговорил он прямо мне в ухо, его дыхание обожгло кожу. — Вот и помиримся… как следует.

Внутри у меня всё оборвалось.

Это было уже за гранью.

За гранью всего, что я могла себе представить.

Я вырвала руку с такой силой, что он на мгновение чуть не потерял равновесие.

— Ты совсем спятил? — выдохнула я, глотая воздух. Меня тошнило от одной мысли, что мы с ним можем заниматься любовью. — Ты только что… с ней был… и лезешь ко мне?! Ты хоть понимаешь, что несёшь?!

Он ухмыльнулся, самодовольная, наглая ухмылка, от которой кровь ударила в голову.

— Я же тебе сказал! Ничего между нами не было! Ну, обнимались, целовались немного… но ничего такого! Не успело дойти до дела, как ты вломилась со своей сковородкой! Так что я, можно сказать, даже и не изменял тебе! Технически!

Я смотрела на него, на этого человека, с которым прожила двадцать лет, и не узнавала его.

Его логика была настолько чудовищной, извращённой и самооправдывающей, что голова шла кругом.

— Технически?! — повторила я за ним, мой голос зазвенел как лопнувшая гитарная струна. — Ты предстал передо мной голый, с моей якобы подругой, тоже знаешь ли не одетой, на нашем диване! Ты целовал её, трогал! Ты хотел её! Как ты смеешь говорить, что «ничего не было»? Какая, к чёрту, разница, успел ты или нет? Ты — предатель. Ты — врун. Ты — подонок.

Я отпрянула от него, натыкаясь на косяк двери.

Вся моя ярость, всё отвращение вылились в одно, единственное, кристально ясное решение.

— И знай, Борис, — я выпрямилась во весь рост, глядя ему прямо в глаза, в которых наконец-то промелькнула тень непонимания и тревоги. — Никогда. Слышишь? Никогда в жизни я не лягу с тобой в одну постель. Ты для меня мёртв. Ты осквернил всё, что было между нами. Ты перечеркнул все наши годы одним вечером с той женщиной, к которой, по твоим же словам, у тебя ничего нет.

Я видела, как его лицо исказилось от злости.

Борис не ожидал моего отпора, в семье я всегда шла на компромиссы и я улаживала все конфликты.

Этот придурок думал, что сможет всё замять, прижать меня к стене, к дивану, своим напором и ложью заставить всё забыть.

— Единственное, о чём мы теперь будем говорить, — продолжила я, и каждый мой звук был отточен, как лезвие, — это о разводе. О том, как ты заберёшь свои вещи и съедешь отсюда. И как я буду делить с тобой всё, что ты, по твоим словам, так гордо «заработал». Всё. Больше у нас с тобой нет ничего общего. Единственное за что я тебе благодарна — это наш умница-сын.

Я вышла в коридор, спиной чувствуя его тяжёлый взгляд.

Воздух за пределами кухни казался чуть менее спёртым, но ненамного.

Я двинулась к гостиной, не зная, что буду делать дальше.

Для начала просто успокоиться и дышать.

Просто существовать минуту, другую, без его лжи, без его прикосновений.

Но Борис не унимался.

Он не отставал.

Он не собирался отпускать меня, по крайней мере, просто так.

Он жаждал одержать надо мной победу в нашем «споре», во что бы то ни стало продавить своё решение.

Борис никогда и ни за что не отпустит меня, по крайней мере, пока не выпьет мне всю кровь или не наиграется вдоволь на нервах.

— Ты успокоишься, — его голос прозвучал у меня за спиной, и в нём снова была эта непоколебимая, удушающая уверенность. — Ты остынешь и всё поймёшь. Я ведь первый твой мужчина. Я тебя лучше всех знаю. Я знаю, что для тебя лучше.

Ага, начал играть на нашем прекрасном прошлом, когда мы были абсолютно счастливы…

Я замерла, не оборачиваясь.

Его слова были как плевок в душу.

— Я знаю, чего ты хочешь, даже когда сама не знаешь, — Борис продолжал, приближаясь, как хищник к своей добыче. Его дыхание коснулось моего затылка, и по спине пробежали мурашки от омерзения. — И поверь, никакой другой мужик тебе такого не даст. Ни удовлетворения, ни той жизни, к которой ты привыкла. Ты думаешь, они будут терпеть твои заморочки? Носиться с тобой? Ты останешься одна. А я… я прощу тебе эту истерику.

Глава 8. Самовлюблённый и сильная

Его слова повисли в воздухе коридора, тяжёлые и ядовитые, как испарения ртути.

«Я никогда не дам тебе развод... Ты — моя...».

Они должны были испугать, парализовать, заставить подчиниться.

Но во мне что-то щёлкнуло вместе со звуком встречи сковородки и головы мужа.

Окончательно и бесповоротно.

Я медленно обернулась.

Борис стоял, уперев руки в боки, его грудь высоко поднималась в самодовольном ожидании моей реакции.

Он ждал страха, слёз, капитуляции.

— Я перестала быть «твоей» ровно в тот момент, когда ты позволил ей раздеться на нашем диване, — прозвучало тихо, но с такой ледяной чёткостью, что его уверенная поза стала чуть менее такой. — Ты отдал это право, Борис. Добровольно. Ты просто ещё не осознал, что я не твоя собственность, которой нужно спрашивать твоего разрешения на развод. Я — человек, который принял решение.

Он фыркнул, его лицо исказила привычная гримаса раздражения, смешанного с презрением.

— Я же тебе тысячу раз повторил! Никакой измены не было! Да, оступился, да, позволил лишнего, но не более! Ты ничего не видела! Никаких переписок в мессенджерах, никаких смс! И самого акта ты не видела! Так с чего ты взяла, что я тебе изменил? С каких это пор предварительные ласки считаются изменой? Ты сама всё придумала в своей голове!

Он что действительно считает, что это измена?!

Я смотрела на него, на его наглое, перекошенное лицо, и меня охватило такое жгучее, такое чистое возмущение, что даже дыхание перехватило.

Борис не просто врал.

Он переписывал реальность.

Он выстраивал свою уродливую правду, в которой он был невинной жертвой моих фантазий.

Борис и сам верил в то, что говорил…

— Боже мой, — выдохнула я с горьким, невесёлым смешком. — Этого ещё не хватало. Теперь ты ещё и понятие измены коверкаешь? «Предварительные ласки»? Серьёзно? Ты сейчас стоишь и всерьёз пытаешься убедить меня, что быть голым с голой любовницей в моём доме — это не измена, а так, лёгкий флирт?! Ты конченный, Борис…

Меня затрясло от омерзения.

Казалось, что стены этого коридора, этого когда-то родного дома, сжимаются, давя своею вонью лжи и самооправданий.

— Знаешь что? — я перевела дух, собирая всю свою волю в кулак. — Отстань от меня. Просто отстань. Мне плевать, как ты это называешь. Для меня достаточно того, что я видела. Моё решение принято. Окончательно. И сейчас мне нужно, чтобы ты отошёл и дал мне дойти до спальни. Я хочу быть одной. Мне нужно отдохнуть от этого цирка. И вообще я после дороги и устала как собака…

Я ловко юркнуло под его руку и быстрыми шагами направилась к спальне.

Я уже почти дошла до спальни, моя ладонь потянулась к ручке, жаждая захлопнуть за собой дверь и остаться наедине со своим горем и гневом.

Но его глухой, полный скрытой ярости голос остановил меня, как удар хлыста по спине.

— Ну и уходи! — крикнул он мне вслед, и в его тоне не было уже ни упрёков, ни попыток оправдаться. Теперь в нём звучала чистая, неподдельная злоба. — Уходи! И что? Думаешь, тебе будет лучше? Кому ты такая нужна? Женщина-неликвид в сорок лет…

Слова впились в меня, как отравленные иглы.

Больно.

Унизил так унизил.

Я замерла, сжав кулаки, чувствуя, как по щекам ползут предательские слёзы обиды.

Он бил в самое больное, в самые глубинные страхи, которые шевелятся в душе каждой женщины после сорока в нашей стране.

Но я не позволила себе расплакаться.

Я медленно обернулась.

В глазах стояла мгла, но голос прозвучал на удивление твёрдо.

— А ты кому нужен? — бросила я ему в лицо. — Тебе тоже не двадцать и даже не тридцать. Как бы уже и кончик вянет и прыть не молодецкая…

Его лицо исказилось от злости.

Мои слова попали в цель.

Но он тут же выпрямился, надув грудь, и его взгляд наполнился наглой, самоуверенной бравадой.

— На меня двадцатилетние девчонки засматриваются! — заявил он, и в его голосе звенела непоколебимая уверенность в своей неотразимости. — Мужчина — он до старости жених! Я хоть завтра детей могу заделать, а ты что? Ты должна сидеть и молчать в тряпочку! Должна за такого мужа, как я, держаться обеими руками! Красавец, бабки заколачиваю! Это тебе не шутки! Ты без меня — никто! Нищая и одинокая будешь!

Я слушала этот поток самовлюблённого бреда, и во рту появился горький привкус.

Это было так театрально, так напыщенно, так жалко и так отвратительно, что вся моя боль и обида вдруг куда-то ушли, сменившись леденящим презрением.

Борис действительно верил в эту чушь.

Он считал себя богом, сошедшим к смертной, а меня — ничтожеством, которое должно быть благодарно за его внимание.

Я посмотрела на мужа, который только что пытался выгородить себя за счёт меня.

Глава 9. Цветы

Тишина спальни была оглушительной.

Я стояла, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна, и пыталась привести в порядок разорванное в клочья сознание.

Слёзы давно высохли, оставив после себя лишь стянутую, солёную кожу и пустоту, такую же бездонную, как ночь за окном.

В кармане халата мягко завибрировал телефон.

Я машинально достала его.

Экран осветил моё уставшее лицо в темноте.

И имя отправителя.

Инесса.

Сердце на мгновение замерло, а затем рванулось в бешеной пляске, выбивая в висках яростный барабанный бой.

Кровь ударила в голову, заливая всё звенящей, алой яростью.

Я ткнула в экран дрожащим пальцем.

«Лан, нам нужно поговорить. Когда тебе удобно встретиться?»

Просто.

Обыденно.

Как будто мы договариваемся о совместном походе за новым лаком для ногтей.

Как будто за её спиной не лежали осколки моего брака, а в её объятьях не было моего мужа.

Я перечитала сообщение ещё раз.

И ещё.

Каждое слово казалось отполированным до блеска издевательством.

«Поговорить».

«Встретиться».

Удобно ли мне?

Бесстыдство.

Чудовищное, немыслимое, размазанное по лицу, как дешёвая помада Инессы, бесстыдство.

Во рту встал горький ком.

Рука с телефоном задрожала так сильно, что я едва не уронила его.

Перед глазами поплыли пятна, от ярости, от унижения, от дикого, не укладывающегося в голове предательства.

«Поговорить»?

О чём?

О том, как хорошо она целуется?

О том, какой он нежный любовник?

Или она собиралась оправдываться?

Рыдать, что это «само вышло», что он её «соблазнил», что она «не хотела»?

Просить прощения, заливаясь крокодиловыми слезами?

Нет.

Нет, нет, и ещё раз нет.

Мой палец, холодный и дрожавший, рванулся по экрану.

Я открыла чат, нашла кнопку «Заблокировать» — маленькую, ничем не примечательную иконку, которая казалась мощнейшим оружием возмездия двадцать первого века.

Я не стала писать в ответ ни единого слова.

Ни оскорбления, ни вопроса, ни упрёка.

Моё молчание должно было стать для неё самой громкой пощёчиной.

Любая моя реакция, даже негативная, была бы признанием того, что она существует в моём мире, что она чего-то стоит.

Я нажала кнопку.

«Заблокировать».

Затем открыла другой мессенджер.

Сделала то же самое.

И ещё один.

Я вычёркивала её из своей жизни, по крайней мере цифровой, с холодной, методичной яростью, как хирург вырезает раковую опухоль.

Каждый щелчок блокировки отдавался в тишине комнаты звенящим, финальным аккордом.

Это был мой ответ.

Мой приговор.

Она хотела поговорить?

Пусть теперь разговаривает с чернотой заблокированного аккаунта.

Пусть смотрит в пустоту, в которую сама же и превратила нашу дружбу.

Я швырнула телефон на кровать, как будто он был заразен.

Дышать стало легче.

Гнев, кипевший во мне, начал остывать, превращаясь в твёрдый, ледяной ком презрения.

Она больше не существовала.

Ни как подруга, ни как соперница, ни как человек.

Она стала пустым местом.

Призраком.

И именно таким и должен был стать её уход из моей жизни.

Бесследным и абсолютным.

Я снова посмотрела в тёмное окно, на своё отражение.

В глазах, красных от слёз и бессонницы, уже не было растерянности.

Был только холод.

И чёткое решение.

И понимание, что первый шаг к своему новому «я» я уже сделала.

Просто нажав кнопку.

На утро

Солнечные лучи нагло лезли в окно кухни, подсвечивая пылинки, танцующие в воздухе.

Все было так же, как всегда.

Та же кружка, из которой я пила кофе последние пять лет.

Та же ложка.

Глава 10. Враг в моём месте силы

Воздух в салоне стал густым и тяжёлым, как сироп, который варила моя замечательная свекровь.

Я прошла мимо неё, не поворачивая головы, словно её просто не существовало.

Каждый шаг отдавался в висках гулким стуком.

Я почувствовала на себе любопытствующие взгляды коллег.

Они ещё ничего не знали, но уже чувствовали напряжение, висящее между нами острым лезвием.

— Светочка, — её голос, жалкий и настойчивый, прозвучал у меня за спиной, пока я вешала куртку в свой шкафчик. — Пожалуйста. Пять минут.

Я громко захлопнула дверцу шкафчика, чтобы заглушить её мерзкий, приторный, как её духи, голос.

Мои пальцы дрожали, но я сжала их в кулаки, вонзив ногти в ладони.

Боль помогла собраться.

Я развернулась и направилась к своему кабинету, глядя прямо перед собой, сквозь неё, сквозь стены, сквозь эту невыносимую реальность.

— Света! Лана! — она сделала шаг, преграждая мне путь. В её глазах стояли слёзы, показавшимися мне наигранными, театральными. — Я должна объясниться! Ты должна меня выслушать!

Я наконец остановилась и медленно перевела на неё взгляд.

Холодный, пустой, как сканер в супермаркете.

— У меня нет для тебя ни слов, ни времени, — проговорила я ровно, без единой эмоции. — Отойди. У меня запись.

Это была ложь.

Утро было свободным.

Но Инессе знать об этом было не обязательно.

— Так у тебя же никого час не будет… — проговорила коллега Ленка.

Простая и душевная девчонка, она явно хотела, чтобы я подзаработала, но в этот момент её простота была хуже воровства.

Я с упрёком посмотрела на Лену и та стушевалась.

Бедная женщина, она наверняка хотела, как лучше.

Потом с ней поговорю, угощу кофейком и сгладим эту неловкость.

Но проблем она мне прибавила.

Хотя куда уж там…

Хитрая лиса — Инесса прикусила губу, её глаза бегали по сторонам, ища спасения.

И вдруг в них мелькнула решимость.

Подлая, расчётливая.

— Хорошо, — сказала она, и её голос внезапно стал твёрже. — Тогда я хочу записаться. К тебе. На маникюр. Прямо сейчас.

Мир вокруг замер.

Даже жужжание фенов стихло в моих ушах.

Я смотрела на неё, не веря в её наглость.

Она думала, что сможет купить моё внимание, как Борис купил эти дурацкие розы?

Прийти на мою территорию и заставить меня её обслуживать?!

— Нет, — отрезала я, и моё слово упало, как топор. — Я отказываюсь. Я не буду тебя обслуживать. Найди другого мастера.

На её лице появилась ядовитая, торжествующая улыбка.

Она поймала меня.

— Но ты же единственный мастер по маникюру здесь сегодня, — она сделал ударение на слове «единственный». — И я твой клиент. Ты не можешь мне отказать. Это дискриминация.

Во рту у меня стало сухо.

Она была права.

Правила салона были железными: мы не имели права отказывать клиентам без веской причины.

А причина – «спала с моим мужем» – в трудовом кодексе и моём договоре прописана не была.

— Я не буду с тобой работать, — повторила я сквозь зубы, чувствуя, как по спине бегут мурашки бессильной ярости.

Она наклонилась чуть ближе, понизив голос до злобного шёпота, который слышала только я.

— Тогда я пойду к хозяйке салона прямо сейчас, — её глаза блестели жестоким удовольствием. — И устрою такую сцену, такой скандал, что тебе не поздоровиться. Ты хочешь, чтобы все здесь узнали, почему ты отказываешься от клиента? Чтобы твоя хозяйка решила, что ты несёшь личные проблемы на работу?

Меня затрясло.

Она била точно в больное.

Я не могла позволить, чтобы из-за этой мерзости пострадала моя репутация, моё дело.

И я не могла подвести хозяйку салона, которая всегда мне доверяла.

Я была уверена, что Виктория меня бы как женщина поняла, вот только я не хотела ни с кем делиться своим горем, может быть когда-нибудь потом, но явно не сейчас.

Ненависть поднялась во мне кислым и горьким комом.

Я посмотрела на её ухмыляющееся лицо и поняла, что у меня нет выбора.

Это была ловушка, и она загнала меня в угол.

Я сделала глубокий, прерывистый вдох, собирая всю свою волю в кулак.

Всё моё существо кричало, протестовало, рвалось наружу с криком и бранью.

Но я заставила себя выпрямиться и кивнуть.

Один короткий, резкий кивок.

— Хорошо, — прошипела я, и моё горло сжалось от отвращения. — Проходи, — кровожадно при этом улыбнувшись, так, что Инесса на секунду опешила, колеблясь соглашаться ей или нет.

Глава 11. «Правда» предательницы

Дверь маникюрного кабинета закрылась с тихим, но окончательным щелчком.

Звук фенов и голосов из основного зала приглушился, оставив нас в звенящей, напряжённой тишине.

Я повернулась к Инессе, облокотившись спиной о дверь, словно преграждая ей единственный выход.

В крошечной комнате её духи, которые всегда мне казались вычурными, теперь откровенно воняли.

Она сидела в кресле, всё ещё с той же жалкой, надеющейся улыбкой, ожидая нашего «разговора», хотя и чуть увереннее, чем когда она заходила.

Она думала, что победила.

Что я сломалась и теперь буду выслушивать её оправдания.

— Ну и? — прозвучал мой голос, и он был спокоен, как поверхность воды перед бурей. — О чём говорить-то будем? Обсудить-то нечего. Факты налицо.

Её улыбка дрогнула.

Она явно ожидала истерики, слёз, криков.

Но не этого ледяного, абсолютного спокойствия.

Равнодушия, которое давалось мне с превеликим трудом.

— Света… — она начала, заламывая руки с таким видом, будто была героиней какого-то мелодраматичного сериала. — Я понимаю, ты в шоке. Я бы тоже была в шоке. Но… ты должна его отпустить.

Я подняла бровь, не двигаясь с места.

— Я должна? Это что, новое модное веяние? Муж изменяет, а подруга приходит к жене и говорит, что та должна «отпустить» своего неверного мужа? Интересная позиция.

— Это не просто измена! Вернее, это даже не измена, — её голос сорвался на высокую, визгливую ноту. В её глазах вспыхнул настоящий, неподдельный фанатизм. — Это не какая-то мимолётная связь! Мы любим друг друга! Это любовь до гроба, роковая любовь, Лана! Я столько себя раз останавливала, столько раз сопротивлялась, но ты же знаешь Борисика, он умеет быть настойчивым, если действительно что-то хочет! А я очень одинока, Светочка, ты же знаешь, у меня нет мужчины… Мы не можем без друг друга! Просто отпусти его, пожалуйста! Оставь нас в покое!

Я смотрела на неё, и мир вокруг на мгновение поплыл.

Не от боли.

От шока.

От абсурда.

Эта женщина, которую я считала подругой, которую я приглашала в свой дом, сидела напротив меня и с пафосом провозглашала о своей «любви до гроба» с моим мужем.

Это было настолько чудовищно и нелепо, что во мне не осталось даже злости.

Только ошеломлённое, леденящее душу, презрение.

Я медленно выпрямилась и сделала шаг вперёд.

Моё лицо было каменным.

— Инесса, — произнесла я тихо, но так, что слово капнула на её макушку, как капля ледяной воды. — Ты сейчас серьёзно? Ты пришла ко мне, на мою работу, чтобы попросить у меня благословения на вашу «любовь до гроба»? После того, как я застала вас на горяченьком, голыми на моём диване?

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но я не дала ей.

— Ты хочешь, чтобы я его «отпустила»? — я фыркнула, и в горле у меня зародился горький, нервный смешок. Он нарастал, поднимаясь из самой глубины, и вот я уже смеялась. Невесело и горько. — Дорогая моя! Да я его не просто отпускаю! Я тебе его дарю! С превеликим удовольствием! Бери его! Он тебе нужен? Со всеми его потными майками, носками по всей квартире и привычкой ковырять в носу перед телевизором? Он твой! И я за вас очень рада, но не от всего сердца!

Мой смех оборвался так же резко, как и начался.

Я посмотрела на неё прямо, и мои глаза, наверное, были пустыми и холодными, как космос.

— После той грязи, что я видела, он мне и даром не нужен. Вы идеально подходите друг другу. Две гнилые души. Так что не благодари. Только вот передай Борисику, чтобы он больше меня не беспокоил, цветы не дарил и не умолял меня простить его и вернуть обратно в семью.

Во мне наверное было столько мстительного торжества, что Инесса не ожидала.

— Ты всё врёшь! Сама хочешь Борисика обратно, — произнесла она неуверенно.

— А ты спроси у него, — холодно улыбнулась я, — а потом подумай, что хочет… хм… Борисик на самом деле…

Я видела, как с её лица спадает наигранная патетика, как его замещает растерянность, а затем — злоба.

Её план не сработал.

Я не рыдала, не умоляла, не просила вернуть мужа.

Я отдавала его со всеми потрохами, которые были с душком.

Она молчала, губы её дрожали.

Её «любовь до гроба» вдруг показалась такой жалкой и ненужной, когда её просто подарили, как старую, надоевшую вещь, а ещё вся её идеальная картина мира рушилась, ведь Борис хотел вернуть меня, но и Инессу не отталкивал.

Явно у них в паре пошёл разлад, вот и прибежала ко мне Инессе, наверняка предатель ей сказал, что это я его не отпускаю.

Боже, если бы не было так грустно, я бы весело прооралась…

Я отвернулась от неё и подошла к стерилизатору.

Затем вернулась к ней и разложила инструменты.

Глава 12. Манипуляции любовницы. Часть первая

Уважаемые читатели, дамы, выложила сегодня две главы!

Приятного чтения!

— Дело в том, что Борис и я уже давно вместе. Давно. И привёл он меня в дом к вам, чтобы я всегда была под рукой, — торжествующе произнесла Инесса, — а тебя он называл домработницей, скучной курицей, бревном.

В голове пронеслись обрывки воспоминаний: его усталая улыбка за ужином, его поцелуй в лоб перед сном…

Все это было ложью?

Вся наша жизнь с мужем двадцатилетняя жизнь была фарсом?

Меня ударило волной тошноты.

Горло сжалось так, что стало трудно дышать.

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног, а стены кабинета начинают медленно сходиться. Это было больно.

Адски больно.

Гораздо больнее, чем сам факт измены.

Это было похоже на то, как тебе вырывают душу через рот и показывают, какая она ничтожная и жалкая.

Но где-то в глубине, под этим шквалом боли и унижения, тлела одна-единственная искра.

Искра ярости.

Чистой, беспримесной, животной ярости.

На него.

На неё.

На эту жалкую, трусливую тварь, которая приползла на мою территорию, чтобы добить меня его же словами.

Я сделала медленный, глубокий вдох.

Воздух обжог лёгкие, но вернул ясность.

Я выпрямилась, расправила плечи.

Мои пальцы, сжатые в кулаки, разжались.

Я посмотрела на неё не с болью, а с ледяным, безразличным презрением.

Таким, от которого кровь стынет в жилах.

— А ты, значит его мастурбатор? — моё собственное эхо прозвучало тихо и странно спокойно. Я даже улыбнулась, уголком губ. С безразличием студента мединститу, препарировавшего лягушку, смотрела на то, как она покрывалась от злости мелкими красными пятнами, — Знаешь, Инесса, я тебе сейчас «по-дружески», как бывшая подруга, один совет дам.

Я сделала шаг вперёд.

Она инстинктивно отпрянула, сжавшись спиной в спинку кресла.

— Никогда, слышишь, никогда не повторяй мужчине слова, которые он сказал о тебе в постели, — моя речь была медленной, чёткой, будто я объясняла нерадивой ученице технику наращивания. — Потому что это не делает тебя значимой. Это делает тебя… помойкой. Помойкой для чужих эмоций. Урной, в которое он выплёскивал своё…хм… дерьмо и сбрасывал сперму, чтобы потом прийти домой и поцеловать меня и подарить мне цветы и носить на руках. Спасибо, конечно, что прочистила ему мозги. Мне легче будет.

Я видела, как с её лица спадает торжествующая маска.

Как злость сменяется растерянностью, а затем — дикой, бессильной обидой.

Она ждала слёз, истерики.

Она ждала, что сломает меня.

А я просто показала ей, насколько она ничтожна в этой истории.

Не более чем слушатель, тазик для его жалоб, куда он сбрасывал весь негатив.

— А насчёт того, что я «скучная»… — я пожала плечами, делая вид, что обдумываю это. — Возможно. Но это ведь не оправдание для того, чтобы быть подлой и бесчестной, верно? Или у вас с Борей своя, особенная мораль, где предательство и ложь — это признак «интересной» личности?

Я понимала, что Инесса смешала правду с откровенной ложью и преувеличила всё, что ей говорил Борис, жалуясь на наши отношения, а вот в этом я не сомневаюсь.

И цель — не оправдаться, а намеренно ранить, унизить меня, показать, что связь двух лицемеров была глубокой и эмоциональной, а не только физической.

Она попыталась перевести стрелки с себя на меня, мол, «сама виновата».

А ещё её явно бесило, что на моих губах играла хоть и горькая, но победоносная улыбка.

Её ноздри некрасиво раздулись, когда она вновь заговорила, даже не замечая, что я не стала обрезать ей кутикулу, а рисовала на неё обросшем маникюре маленькие фигурки, стараясь не улыбаться.

— Да Борис буквально молил о внимании, у него в глазах был такой голод, что ему бы любая дала, — гордо так, будто это подвиг какой-то и за него дадут награду и молоко за вредность.

Мне стало смешно.

Я не сжалась от стыда, не зарыдала от осознания своей «вины».

Вместо этого во мне поднялась волна такого искреннего хохота, что я едва не подавилась собственным дыханием.

Я рассмеялась.

Громко, беззастенчиво, показывая ей все тридцать два зуба.

Смех сотрясал меня, заставляя вытирать выступившие на глазах слёзы самой настоящей иронии.

Инесса смотрела на меня не мигая.

— О, боже мой, — выдохнула я, когда смех пошёл на убыль. — «Молил о внимании»? «Голод в глазах»? Инесс, дорогая, ты какие-то дешёвые романы читаешь перед сном? Или он тебе это в постели нашёптывал, пока ты делала вид, что тебе интересно?

Глава 13. Манипуляции любовницы. Часть вторая

Меня на мгновение охватил ледяной ужас.

Не ревности.

Не страха потерять его (фу-фу-фу).

А того, что всё это правда.

Что моя жизнь, мой брак, мои усилия были высмеяны и превращены в фон для их пошлого романа.

Рука сама потянулась к горлу, где внезапно стало нечем дышать.

Но потом… потом этот ужас сменился чистым, обжигающим, кристальным пониманием.

Я посмотрела на неё — на эту женщину с копной дико уложенных рыжих волос и пустыми, жестокими глазами — и вдруг увидела её не соперницей, а… жалкой фигурой в чужой игре.

Борис любил манипулировать, любил сталкивать лбами всех и вся, и иметь свою выгоду.

Я не стала отступать.

Наоборот, я выпрямилась, встретив её взгляд.

Мои губы тронула не улыбка, а лёгкая, почти незаметная гримаса презрения.

— Знаешь, Инесса, — мой голос прозвучал на удивление тихо и спокойно, будто мы обсуждали оттенок лака, — есть одна старая, как мир, истина. Ты же в курсе, что одно время у него совсем была беда с деньгами, выруливала финансовые вопросы я. Хм… Надеюсь, ты понимаешь, что мужчина, который покупает любовницу на деньги жены, — не мужчина. А спонсируемый альфонс. А женщина, которая этим хвастается… — я сделала театральную паузу, давая словам просочиться в её сознание, — это не «роковая соблазнительница». Это — приложение к кошельку. И Даже не дорогое, но от этого не менее жалкое. Вряд ли он дарил тебе бриллианты…

И попала в точку.

Я видела, как её глаза округлились от ярости и непонимания.

Он давал ей деньги, но не думаю, что они были столь велики.

А то, что помог сыну…

У Бори всегда было много полезных знакомств и всё это ему не стоил и гроша.

Она ждала слёз, истерики.

Она ждала, что я буду умолять рассказать подробности.

А я просто перевела её в другой ценовой разряд — дешёвки.

— Он тебе что пообещал? — я мягко, почти с сочувствием покачала головой. — Жениться? Бросить всё ради тебя? Милая, это стандартный набор. Его выдают всем на кассе при покупке пошлых кружевных комплектов. Я искренне надеюсь, что ты хотя бы получила кассовый чек. Для памяти.

Её лицо исказилось.

Все её козыри, все её «убийственные» аргументы превращались в пыль.

Она пыталась играть в крутую любовницу, метрессу, куртизанку, а я назвала её женщиной с пониженной социальной ответственностью.

— А насчёт того, что «принадлежит тебе по праву»… — я наконец позволила себе лёгкую, холодную улыбку. — Повторюсь, бери. Он уже твой. Со всеми его долгами, ворчанием по утрам и привычкой засыпать перед телевизором. Это твой приз. Я не собираюсь с тобой торговаться за него. Это ниже моего достоинства.

Инесса попыталась запугать меня, показать свою власть над Борисом и над ситуацией.

Она намекнула, что у неё есть некая информация или рычаги влияния, чтобы окончательно переманить Борю на свою сторону.

Одно ей было невдомёк, что Боря мне нигде не упёрся.

Глазки Инессы бегали из стороны в сторону.

— Я люблю его, — сказала она просто, и в её голосе не было ни вызова, ни злобы. Была лишь неоспоримая уверенность. — И он любит меня. Всё остальное — не имеет значения. Ни твой брак, ни наш дурацкий разговор. Ты просто помеха на нашем пути, которую рано или поздно Боря уберёт. Ты можешь ржать сколько угодно. Но мы будем вместе. И нет такой силы, которая могла бы нам помешать. Так что да, я та самая, забравшая твоего мужа. И я не испытываю ни капли раскаяния.

Это не признание, а приговор, диагноз неизлечимой болезни, которая поразила её.

Но это она смотрела на меня с этой умиротворённой, отвратительной нежностью мученицы, идущей на костёр за свою великую любовь.

Внутри у меня всё оборвалось.

Не осталось ни ярости, ни насмешки, ни даже презрения.

Осталась только ледяная, абсолютная пустота.

Я смотрела на неё и видела не женщину, а идею.

Идею, которая съела её разум и совесть.

С ней было бесполезно спорить.

Бесполезно что-либо доказывать.

Она жила в своём выдуманном мире, где предательство — это подвиг, а ложь — язык любви.

Я медленно обвела взглядом свой кабинет — моё царство, мою крепость, место, где я была богом и творцом.

Инструменты, лаки, стерильная чистота.

И эта женщина, принёсшая сюда вонь своего «безумия», смотрелась здесь как раковая опухоль в здоровом организме.

— Понимаешь, — сказала я тихо, и мой голос прозвучал чуждо даже для меня самого, — мне почти жаль тебя.

Инесса не моргнула, лишь её губы тронула лёгкая, снисходительная улыбка.

Она думала, что я сдаюсь.

А я закончила рисовать её ногти и оттолкнула её мерзкие потеющие ладони от себя.

Глава 14. Муж начал с обходных

Рабочий день закончился.

Физическая усталость притупила остроту душевной боли, превратив её в глухой, привычный фон.

Рутина была моим спасительным якорем: закрыть кабинет, переодеться, пройтись по магазинам.

Я покупала продукты на ужин, механически выбирая привычные позиции, даже не задумываясь.

Руки сами помнили, что брать.

Это успокаивало.

Создавало иллюзию, что всё ещё может быть, как раньше, даже если это не так.

На выходе из магазина я увидела бездомного пса, тощего, с грустными глазами и поджатым хвостом.

Он робко копался в мусоре у помойки.

И я всегда его подкармливала.

Я всегда хотела завести собаку, но он был против – шерсть, грязь, расходы.

Я остановилась, порылась в шоппере и достала палку сервелата.

Отломила половину и отдала псу.

Он схватил лакомство, жадно поглотил и посмотрел на меня с такой благодарностью, что в горле запершило.

Я сунула остаток колбасы обратно в пакет и пошла дальше, чувствуя странное утешение в этом маленьком акте доброты.

Уже вечерело и фонари зажигались на улице жёлтыми пятнами света.

Я почти дошла до своего подъезда, как мой взгляд упал на большой и чёрный внедорожник Бориса, просто воплощение мужа — везде выедет, напор звериный.

Авто стояло прямо у входа, заняв два места, как будто бросая вызов всему подъезду.

С Борей и вправду никто из автолюбителей спорить не осмеливался.

Но поражало то, что Борис вернулся.

Как будто ничего не произошло.

Всё спокойствие, всё умиротворение, добытое с таким трудом за день, испарилось в один миг.

Его машина была таким же символом его контроля над моей жизнью, как и квартира.

Он прислал цветы, он звонил, он, наверное, сейчас сидел наверху и ждал меня, уверенный в своём праве здесь находиться.

Внутри всё закипело.

Слепая, ярая злость, против которой я была бессильна.

Она поднялась из самого нутра, сметая все доводы рассудка.

Я не думала.

Я действовала на чистой, животной ярости.

Мой кипучий мозг кое-что придумал.

Я опустила руку в шоппер и нащупала оставшуюся половину колбасы.

Тяжёлую, влажную, пахнущую чесноком и дымком.

Я вытащила её.

Не оглядываясь по сторонам, быстрыми шагами подошла к его блестящему, начищенному бамперу. На его поверхности отражались огни фонарей и моё искажённое яростью лицо.

И я начала втирать липкую, жирную колбасу в глянцевый чёрный лак.

Я с силой давила на неё, размазывая по всей поверхности, оставляя жирные, уродливые разводы.

Зернистые крупицы специй оставались на поверхности.

В нос ударил резкий запах копчённого мяса.

Я делала это молча, сжав зубы.

В ушах стоял гул.

Это был не акт вандализма.

Сейчас это был ритуал.

Акт осквернения его святыни, его статусной игрушки.

Это была месть за ложь, за улыбку, которой он меня одаривал, приходя от любовницы.

За его наглость.

За его уверенность, что он всё ещё может вот так просто приехать и завалиться в квартиру как ни в чём ни бывало.

Я отшвырнула огрызок колбасы в ближайший куст, вытерла липкие пальцы о влажную салфетку.

На бампере красовалось жирное, безобразное пятно.

Уродливое, как поступок предателей.

Вонючее, как его оправдания.

Я посмотрела на это и почувствовала дикое, первобытное удовлетворение.

Лишь бы мои друзья меня не подвели…

Подняв голову, я с силой толкнула дверь подъезда и уже занесла ногу, чтобы шагнуть в прохладную темноту подъезда, как в кармане завибрировал телефон.

Назойливо и требовательно.

На экране горело имя «Катя».

Жена бизнес-партнёра и друга Бориса, в семье у которых мы бывали на шашлыках, чьих детей Боря якобы обожал.

Я с облегчением выдохнула, но где-то в глубине заныло предчувствие.

Я приняла телефонный вызов.

— Привет, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Светочка, дорогая… — её голос был неестественно сладким, сочувствующим, таким фальшивым, что по коже побежали мурашки. — Я тут звоню… насчёт Бори. Он у нас, на раскладушке в гостиной поселился. Сидит, как побитая собака, бедный…

Я замолчала, вжимаясь спиной в шершавую стену подъезда.

Глава 15. Розы, утка и «кризис»

Я вставила ключ в замок, всё ещё кипя от разговора с Катей.

Готовая к бою, к скандалу, к тому, чтобы вышвырнуть вещи Бори на лестничную клетку.

Я резко толкнула дверь и обомлела.

Прихожая, обычно строгая и минималистичная, была заставлена коробками.

Не картонными коробками с его хламом, а дорогими, лакированными, перевязанными шёлковыми лентами.

И повсюду розы.

Огромные, пышные, кроваво-алые букеты стояли на полу, на тумбе, их благоухание ударило в нос густым, почти удушающим волнам.

Тонкий, чуть горьковатый запах смешивался с другим, знакомым и дьявольски соблазнительным ароматом, плывшим с кухни.

Моё сердце, готовое к драке, застучало сильнее.

В принципе я уже была готова ко всему…

Ноги сами понесли меня по коридору.

На кухне царил идеальный беспорядок.

На столе красовались уже готовые блюда — утка в соусе из апельсинов, которую он готовил раз в году, на нашу годовщину, его фирменный салат с трюфельным маслом.

А у плиты стоял Борис.

С голым торсом.

Он был повёрнут ко мне гладкой и загорелой, с рельефными мышцами, которые он так любил качать в зале, спиной.

Он помешивал что-то в сотейнике, и мускулы на лопатках играли под кожей.

Он знал, что я вошла.

Он всегда чувствовал меня.

И он явно готовился к этому моменту — встал в самую выигрышную позу, демонстрируя свою физическую форму, свою силу, свою неотразимость, которую, как он считал, я не в состоянии была игнорировать.

Он медленно обернулся.

Улыбка — широкая, белоснежная, победная, мальчишечья, всегда подкупающая, будто ничего и не произошло.

Будто между нами не лежали осколки доверия и её рыжие волосы на моём диване.

— Светусик! — его голос прозвучал бархатно, с лёгкой, наигранной небрежностью. — Вовремя! Как раз всё готово.

Я стояла, как вкопанная, сжимая ключи в кармане так, что металл впивался в ладонь.

Да, он всегда готовил великолепно.

Редко, но с мастерством.

Вообще еда была его тайным оружием, его козырем, который он всегда разыгрывал, когда нужно было меня умаслить.

И сейчас он разыграл его, поставив на кон всё.

Меня не впечатлило.

Его мускулы, утка, розы — всё это было частью одного большого, наглого спектакля.

Цирка.

— Что ты здесь делаешь, Борис? — мой голос прозвучал ровно, холодно, без единой нотки того тепла, на которое он рассчитывал.

Его улыбка не дрогнула, лишь в глазах мелькнула тень раздражения.

Но быстро смирился.

Он сделал шаг ко мне, и свет от люстры зазолотил его кожу.

— Что значит «что делаю»? — он развёл руками, словно это было само собой разумеющимся. — Я дома. В своей квартире. Со своей любимой женой, для которой, — он сделал театральную паузу, — приготовил ужин. Разве что-то не так?

Он играл роль.

Роль раскаявшегося, но такого обаятельного грешника, роль хозяина, вернувшегося в свои владения.

Он пытался вернуть всё в привычное русло силой своего обаяния, своих кулинарных способностей, своего тела.

Я обвела взглядом всю эту показуху — коробки, цветы, еду, его голый торс.

Цирк.

Настоящий цирк с клоунами.

Вот только цирк уехал, а клоуны-то остались…

— К чему весь этот цирк, Борис? — спросила я тихо, и мои слова прозвучали как удар хлыста по натянутой плёнке его уверенности. — К чему эти коробки? Эти цветы? Эта… — я кивнула в сторону его голого торса, — демонстрация самого себя? Ты думаешь, что если ты приготовишь утку и покажешь мне свои мускулы, я забуду, как ты спал с моей подругой? Серьёзно?

Его улыбка наконец сползла с лица.

Маска растаяла, обнажив привычную, властную наглость, слегка тронутую недоумением.

Его план не сработал.

Его оружие дало осечку.

И он не понимал, почему.

А ему невдомёк, что доверие к нему и прощение вот всем этим не вернуть.

— Ты что, теперь будешь припоминать мне это постоянно?! — он фыркнул, отворачиваясь к плите и с силой помешивая соус, вымещая на нём свой гнев. — Я же сказал тебе! Инесса — это ничто! Пустое место! Ноль! Я уже и думать о ней забыл!

Его вопрос повис в воздухе, наглый и раздражённый, будто это я была виновата в том, что не могу забыть его «интрижку».

Он смотрел на меня с таким вызовом, будто я была невероятно тупой и упрямой, раз не понимала, что всё уже должно быть в порядке.

По щелчку его пальцев.

Глава 16. Дело собак

Я стояла у окна, глядя на тёмный двор, на огни чужих окон, за которыми кипела своя, неведомая мне жизнь.

Воздух в гостиной был тоже пропитан запахом роз.

Я слышала его шаги за спиной.

Он не шёл, он приближался, как хищник, меняя тактику.

— Светусь… — его голос прозвучал приглушённо, с нарочитой, показной болью. — Я… я не могу передать, как я сожалею. Как я казню себя за эту сиюминутную слабость. За ту одну-единственную ошибку, которую позволил случиться. Это больше никогда не повторится. Клянусь.

Он говорил так искренне, так проникновенно, что на секунду мне захотелось поверить.

Поверить в эту сказку о «сиюминутной слабости», смыть всё и начать заново.

Но я тут же пришла в себя, Борис умел быть очень убедительным, когда хотел…

За спиной у меня стоял не раскаявшийся муж.

Стоял актёр, который просто сменил роль с наглого мачо на несчастного грешника.

Я не обернулась.

Продолжала смотреть на псов.

— Одна ошибка? — я повторила, и мой голос прозвучал устало. — Инесса говорила о чём-то другом. О чём-то длительном. О подарках. О смехе за моей спиной.

Я почувствовала, как он замер.

Напрягся.

Затем раздался его короткий, презрительный смешок.

— Она лжёт! — он выдохнул с таким неподдельным возмущением, что будь я наивнее, я бы поверила. — Какие подарки? Какие разговоры? У тебя нет переписок, потому что их и не было! Ты сама всё видела! Ничего нет!

Наконец я обернулась, хотя зрелище за окном было завораживающим.

Борис стоял в нескольких шагах, его лицо было озарено наигранной обидой.

Он играл так убедительно.

— Переписки можно удалить, — заметила я тихо, изучая каждую черту его лица, каждый микроскопический жест.

Он не моргнул.

Не дрогнул.

Его глаза, такие ясные и честные, смотрели на меня прямо.

— И когда я успел бы это сделать? — он развёл руками, его голос звенел искренним недоумением. — Ты ворвалась в дом, устроила сцену… Я был в шоке! У меня не было ни времени, ни мыслей о каких-то переписках! Тем более, которых нет…

Он сделал шаг вперёд, и его лицо исказилось от показной ненависти к Инессе.

— Она просто воспользовалась моментом! Поняла, что в нашей семье появилась трещина, и вползла в неё, как змея! Она пригрелась на груди нашей семьи! — он почти выкрикнул эти слова, и в них была такая убедительная ярость, что на секунду я усомнилась. А что, если он прав? Что, если она всё выдумала?

Но тут же он, словно спохватившись, что переиграл, опустил голову и добавил тихим, «искренним» голосом:

— Но виноват-то я. Только я. Я позволил этой… этой твари приблизиться. Я позволил ей себя соблазнить. Это моя вина.

Он стоял передо мной — красивый, сильный, мужественный.

И такой жалкий в своих лживых, тщательно подобранных оправданиях.

Он метался между обвинениями в её адрес и самобичеванием, пытаясь найти ту струну, которая во мне дрогнет.

Я смотрела на него, и меня переполняла не злость, а какая-то бесконечная усталость.

Усталость от этой лжи, от этого театра, от необходимости быть следователем, прокурором и судьёй в собственном доме.

— Змея, — повторила я безразличным тоном. — Соблазнила. Ты — невинная жертва. Понятно.

Он ждал, что его спектакль с раскаянием, его метания между обвинениями Инессы и самобичеванием наконец дадут результат.

Что ему удастся меня продавить и я прощу его.

— И что теперь? — его голос прозвучал тихо, почти смиренно, но в нём слышалась стальная нить нетерпения.

— Теперь только развод, — сказала я ровно, без эмоций. Просто констатация факта, как о прогнозе погоды.

Он замер на секунду.

Потом я услышала, как он резко выдохнул, сбрасывая маску несчастного грешника.

Тактика снова поменялась.

Его голос приобрёл привычные, властные, давящие нотки.

— А мама? — ударил он первым козырем. — Твоя мать? Моя? Они с ума сойдут! Они этого не переживут! И сын… — его голос дрогнул на этом слове, но не от любви, а от осознания очередного рычага давления. — Что мы ему скажем? Ты подумала о нём? Ты готова разрушить его семью?

На его лице читалась уверенность — он попал в цель.

Он всегда играл на моей любви к семье, на моём чувстве долга.

— Наши матери — взрослые женщины, — ответила я спокойно. — Они пережили войны, кризисы и потерю близких. Они справятся и с тем, что их взрослый сын оказался… — я сделала паузу, — не тем, за кого себя выдавал. А сыну… — я встретила его взгляд без колебаний, — и сыну мы скажем правду. Что его отец изменил его матери. Он уже достаточно взрослый, чтобы понять, что такое предательство и ложь. И чтобы сделать свои выводы.

Глава 17. Тяжёлая артиллерия мужа. Часть первая

Когда я вышла из душа на кухне всё ещё пахло Бориным шедевром.

Не соблазниться было просто невозможно.

Я села за стол и отрезала себе кусочек.

Смотрела на блюдо и понимала, что дико голодна.

Весь день на нервах, почти без еды…

Я уже почти поднесла вилку с кусочком ко рту, как вдруг зазвонил телефон.

Сердце ёкнуло.

Неужели опять он?!

Уже нашёл новый способ донимать меня?

Я посмотрела на экран.

И похолодела.

Тамара Дмитриевна, моя свекровь.

Женщина с характером кремня, прямая, резкая, но… справедливая.

Она жила в нескольких часах езды от нас и звонила нечасто.

Обычно по делу.

Предчувствие, тяжёлое и липкое, сковало меня.

Это неспроста.

Не может быть, чтобы это было просто совпадением.

Словно кто-то нажал кнопку экстренного вызова тяжёлой артиллерии…

И я даже знаю кто…

Я сделала глубокий вдох и приняла вызов.

— Тамара Дмитриевна? Здравствуйте. Всё в порядке?

— Светочка, привет, дорогая, — её голос прозвучал как обычно, властно и немного устало, но в нём слышалась какая-то новая, несвойственная ей нота. Слабость? — Со мной всё… более-менее. Врачи там, в нашей дыре, ничего путного сказать не могут. С сердцем опять перебои. Сказали, надо в областной центр, к хорошим специалистам. На обследование.

Я молчала, сжимая телефон в потной ладони.

Язык прилип к нёбу.

Я знала, что будет дальше.

Я знала.

— Так вот… — она немного замялась, что для неё было крайне нехарактерно. — Пока я буду по врачам ходить, надо где-то остановиться. Гостиницы — дорого, да и одной неудобно. Можно я у вас поживу? Неделю, другую? Не помешаю?

Она произнесла это не как просьбу, а как констатацию факта, слегка окрашенную вежливостью.

Но в её голосе я слышала неподдельную тревогу.

И как будто не только за своё сердце.

В голове пронеслись картины: Борис, рыдающий ей в трубку о том, какая я стерва.

Его намёки, что ему нужна помощь, чтобы «образумить» меня.

И её материнское сердце не выдержало.

Обследование…

Возможно, и не ложь.

Но причина приезда была явно не только в нём.

Я не могла сказать «нет».

Я не могла бросить в лицо этой женщине, которую уважала, которая одна воспитала сына, что её оболтус, как она его именовала, изменник, но я и не хочу видеть её в своём доме.

Не сейчас.

Но отшить пожилую, больную даму, я тоже не могла.

Не по телефону.

И не когда у неё проблемы с сердцем.

Мне хотелось зарычать от беспомощности, Боря знал толк в манипуляциях…

Приложил так приложил…

— Конечно, Тамара Дмитриевна, — мой собственный голос прозвучал удивительно ровно и спокойно, будто это было самое естественное предложение в мире. — Конечно, приезжайте. Вы всегда желанный гость. Когда и где вас встретить?

— Завтра, — быстро ответила она, и в её голосе послышалось лёгкое, смущённое облегчение. — Я утренним автобусом приеду. Спасибо тебе, Светочка. Ты у меня умница. Борю, оболтуса, чмокни за меня, небось опять вечерами в офисе пропадает…

Я пробурчала что-то невразумительное.

Мы попрощались, и я медленно опустила телефон на стол.

Вилка с кусочком утки так и осталась лежать рядом.

Аппетит улетучился.

Вместо него в желудке образовался тяжёлый, холодный ком.

Я обвела взглядом кухню.

Коробки.

Розы.

Остывающая еда.

Завтра здесь будет она.

Его мать.

Живое воплощение тех самых «семейных уз», которыми он совсем недавно пытался меня опутать.

Война только что перешла на новый, совершенно неожиданный уровень.

И я понятия не имела, как мне теперь действовать.

На утро

Чёрный внедорожник с идеальным бампером, подъехал к подъезду ровно в десять.

Я вышла и села на пассажирское сиденье.

Борис не завёл мотор сразу.

Он повернулся ко мне.

Его лицо было серьёзным, почти строгим.

Игра в раскаяние закончилась.