⸙ Развод с драконом-тираном. Кабачковый рай попаданки ⸙

Глава 1

Даллия

— Кажется… кажется, она погибла. — раздается над моим ухом обеспокоенный женский голос.

А ему моментально откликается низкий, грубый мужской бас, от которого, кажется, вибрируют стены:

— Ну и отлично! Меньше мороки с этой бестолковой женщиной!

«Погибла»?! Это кто тут погиб? Я?! Да что за чушь собачья!

Я же на дачу ехала, в свой законный отпуск, на рейсовом автобусе. Он был почти пустой, помню, как меня мотнуло в сторону на каком-то ухабе, а потом…

А вот потом что было уже не помню. И откуда взялись эти голоса? Тоже непонятно.

Сердце заходится в груди от паники и нелепости происходящего.

Нет, все это мне решительно не нравится.

Я жива! И очень даже хочу жить!

Вот только голова почему-то раскалывается на тысячи осколков, а тело ноет, будто меня хорошенько отутюжили, а потом еще и сверху сплясали. Господи, да что же это такое?

С усилием разлепляю веки, которые кажутся свинцовыми.

Первое, что вижу – склонившееся надо мной женское лицо. Лет сорока, может, чуть больше, с усталыми, но добрыми глазами. Волосы убраны под простой чепец, одета женщина в скромное серое платье с передником.

Такая типичная прислуга из старых фильмов. Женщина замечает мой взгляд, ее глаза расширяются от ужаса, она вскрикивает и отшатывается, словно увидела привидение.

— А-а-а! – только и может выдохнуть она.

Я тоже вздрагиваю, но уже от другого.

Смотрю по сторонам и понимаю, что это совершенно точно не салон автобуса. Я лежу на холодном, кажется, мраморном полу у подножия широченной, величественной лестницы, уходящей куда-то вверх, в полумрак.

Вокруг – огромная зала, или гостиная, не знаю, как это назвать. Высоченные потолки с лепниной, тяжелые бархатные портьеры на гигантских окнах, резная мебель из темного дерева, картины в массивных рамах на стенах…

Это место выглядит богато… Даже нет – вызывающе богато!

Рядом со мной, все еще дрожа, стоит та самая женщина.

А на несколько ступеней выше, на лестнице, застыл мужчина.

Высокий, широкоплечий, словно высеченный из камня. Темные, чуть вьющиеся волосы небрежно падают на высокий лоб, открывая резкие, властные черты лица. На нем лишь расстегнутая почти до пояса белоснежная рубаха, едва прикрывающая мощную, рельефную грудь, и темные брюки, облегающие сильные ноги

А глаза… пронзительные, цвета расплавленного янтаря, смотрят прямо на меня, и от этого взгляда по спине бегут ледяные мурашки. Он выглядит одновременно и как неистовый варвар и как благородный король.

— Какого демона, Элара, ты ввела меня в заблуждение, сказав, что Даллия мертва?! – грозно рычит мужчина, и его голос эхом разносится по огромной зале.

Ага, значит ту девушку зовут Эллара?

Она тут же съеживается под взглядом мужчины и кажется напуганной даже больше, чем когда увидела как я открыла глаза.

— П-простите, милорд Дориан! Умоляю, простите! Но… у госпожи Даллии совсем не было дыхания! Клянусь, я проверяла!

«Даллия»? Это они меня так называют? Надо же, почти как мое имя, Дарья. А его, значит, Дориан? Имена тут у них, конечно, язык сломаешь. И что это за «Милорд»? Что за средневековье?

Голова идет кругом. Я ничего не понимаю.

Кто все эти люди? Где я? И почему меня называют Даллией? Откуда взялся этот «милорд» и эта перепуганная Элара? Чувствую, как паника подступает к горлу, но если бы я так реагировала на все неожиданные ситуации, бухгалтером я бы не работала.

Собираю остатки сил, пытаюсь приподняться на локтях. Тело слушается плохо, все болит.

— Простите… – голос хриплый и слабый, будто совсем не мой. – А вы… вы кто? И… что я тут делаю? Где я? Что происходит?

Лицо мужчины, Дориана, искажается такой яростью, что мне на миг становится страшно дышать. Он спускается на пару ступеней, и я чувствую исходящую от него волну почти животной угрозы.

— Только этого не хватало! – цедит он сквозь зубы. – Мало того, что ты пыталась свести счеты с жизнью, так еще и память у тебя отшибло?! Просто прекрасно!

«Свести счеты с жизнью»? Я?!

Да я жизнь обожаю, каждый ее миг, даже когда приходится квартальные отчеты сводить до полуночи! О чем он говорит?

— А может, это и к лучшему, дорогой? – раздается откуда-то сверху новый женский голос, настолько сладкий и липкий, что аж противно становится.

Я поднимаю голову.

На верхней площадке лестницы, томно прислонившись к резным перилам и буквально обвивая шею этого Дориана свободной рукой, стоит женщина. На ней что-то вроде тончайшей шелковой простыни, едва прикрывающей пышные формы.

Ярко-красные губы изогнуты в ленивой усмешке, длинные распущенные светлые волосы каскадом ниспадают на плечи.

А это что за вызывающая, наглая и бесстыжая особа?

— Запрем эту уродину в какой-нибудь глухой монастырь, да и дело с концом, – продолжает она тем же тягучим голосом, не сводя с меня оценивающего, хищного взгляда. – Нам она больше не помешает, а там глядишь и до конца помрет.

К концу фразы блондинка заливается противным как скрип мокрого пальца по стеклу смехом.

Уродину? Запереть в монастырь? Сама помрет? Да как она смеет…

И в этот момент, глядя на эту девку, на которой явно пробы негде ставить, и которая, вдобавок, повисла на шее грозного Дориана, глядя на их самодовольство и спокойную жестокость, с которой они решают чью-то судьбу, во мне поднимается такая волна яростного возмущения, что я сама себе удивляюсь.

Что происходит? Почему это меня настолько злит? Откуда такая ненависть? Такое чувство, что она принадлежит не мне, а кому-то другому.

А потом… меня будто накрывает цунами.

Голову пронзает острая, невыносимая боль, и перед глазами, словно кадры из фильма, мелькают обрывки воспоминаний.

Ярких, жгучих, пронзительных. Кажется, я начинаю понимать, что здесь происходит. И это понимание пугает меня гораздо больше, чем вся предыдущая неизвестность.

Глава 2

Дориан

— Поэтому, слушай меня внимательно! Слушай так, как никогда прежде!

Ее слова хлещут наотмашь как пощечина.

Я стою на лестнице, а она – внизу, у самого ее подножия, там, где еще мгновение назад Элара причитала над ее бездыханным телом.

Какого демона? И это Даллия?

Моя тихая, бесцветная, вечно испуганная Даллия, чье существование я едва замечал, если только оно не вызывало очередного приступа раздражения?

Кипящая во мне драконья ярость борется с неожиданным, почти недопустимым любопытством. Ну что ж, Даллия, удиви меня.

Если, конечно, твой поврежденный падением мозг способен на что-то большее, чем бессвязный лепет.

— И что же такого важного ты хочешь мне поведать, Даллия? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более снисходительно, хотя внутри уже зарождается глухое рычание.

Кармен за моей спиной недовольно фыркает, бросая, что нечего слушать эту оборванку, но я жестом приказываю ей молчать.

А Даллия… она выпрямляется, и в ее глазах, обычно таких тусклых, сейчас горит какой-то незнакомый, почти безумный огонь.

— А то, что ты, милорд Дориан Рэйвенхарт, самый настоящий изверг! – выпаливает она, и ее голос, на удивление сильный, разносится по залу. – Ты довел собственную жену до такого состояния, что она предпочла шагнуть с лестницы, лишь бы не видеть твою мерзкую физиономию и не терпеть твои издевательства!

Внутри меня что-то щелкает. Гнев, холодный и яростный, начинает закипать.

Да как она смеет?!

Эта… эта никчемная женщина, на которой я женился только потому что в самом начале своего пути я надеялся получить от ее семьи поддержку, а после присоединил их земли к своим, сделав своими безмолвными вассалами, она смеет говорить нечто подобное?!

— Ты забываешься, Даллия! – рычу я, делая шаг вперед, вкладывая в голос всю ледяную ярость, от которой обычно все живое съеживается. – Знай свое место!

Но на нее это не действует. Даллия не опускает глаза.

Наоборот, ее подбородок поднимается еще выше, а в глазах сверкают опасные искры. Демоны, да что с ней стало?! Падение с лестницы выбило из нее не только память, но и остатки разума?

— Мое место? – она почти смеется мне в лицо. – А ты знаешь, каково это – быть на этом месте, Дориан? Месте женщины, которую собственный муж презирает настолько, что смотрит как на насекомое? Ты хоть представляешь, сколько боли ты ей причинил? Сколько слез она пролила в подушку, пытаясь заслужить хотя бы твое уважение, не говоря уже о любви? Она ведь старалась, бедняжка! Изо всех сил старалась быть тебе хорошей женой, соответствовать твоему высокому статусу! А ты… ты даже не замечал! Или не хотел замечать, упиваясь своей жестокостью!

Мои кулаки сжимаются сами собой. Эта наглость переходит все границы.

Каждое ее слово выводит меня из себя. Я чувствую, как желваки ходят на моих скулах.

Да, я не любил ее. Да, она меня раздражала своей покорностью, своей вечной попыткой угодить, своей бесхребетностью. Но никогда она не позволяла такой дерзости.

Но почему она постоянно говорит о себе в третьем лице?

Впрочем, сейчас это не самое важное!

— Хватит! – мой голос гремит, как раскат грома, способный обрушить своды этого зала. Обычно этого достаточно, чтобы пресечь любой бунт на корню.

Но не сегодня.

Не с этой Даллией.

Она с вызовом смотрит прямо мне в глаза, и в ее взгляде нет ни капли страха – только сталь и какой-то странный вызов.

— Или что, Дориан? – ее голос звенит, как натянутая струна. – Что ты сделаешь? Может, сам завершишь начатое? Столкнешь с лестницы? На этот раз сам, чтобы уж наверняка, а? Чтобы эта «бестолковая женщина» больше не путалась под ногами и не мешала тебе наслаждаться грязными делишками с этой… крашеной куклой? – она выразительно кивает на Кармен, которая от такой наглости теряет дар речи

Я застываю. Ярость достигает своего пика, но сквозь нее пробивается… недоумение.

Что, во имя всех предков, происходит?

Это не Даллия.

Вернее, оболочка та же – те же волосы цвета спелой пшеницы, те же глаза, ставшие вдруг такими живыми, та же фигура, которая раньше казалась мне совершенно невыразительной, а сейчас…

Сейчас в ней будто бы даже появилась какая-то дьявольская грация, какая-то вызывающая уверенность.

Даллия стоит передо мной, хрупкая, но несокрушимая, и я впервые в жизни не знаю, что ей ответить.

Кто она? Демон, вселившийся в тело моей жены?

Или удар головой действительно сотворил такое?

И самое странное – Кармен. Ее присутствие, еще мгновение назад такое приятное и возбуждающее, вдруг стало… безразличным. Она что-то лепечет за спиной, возмущается, но я ее почти не слышу.

Все мое внимание приковано к этой новой, невозможной Даллии. Раньше один ее вид вызывал у меня приступ тошноты, а сейчас…

Сейчас я не могу оторвать от нее взгляда. Это сводит с ума своей неправильностью. Это ощущается невероятной дикостью. Я, драконий герцог, которого боятся враги и почитают подданные, стою, как мальчишка, сбитый с толку дерзкой девчонкой.

Это бесит. Бесит моя странная реакция, бесит Даллия, бесит вся эта ситуация!

— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, Даллия! – Холодно отвечаю ей. – Если ты закончила свой… спектакль, то отправляйся в свою комнату. И сиди там, пока я не решу, что с тобой делать.

Она снова усмехается, и от этой усмешки у меня по спине пробегает холодок. Но это уже не тот холод, что вызывает страх. Это… что-то другое.

— В свою комнату? – переспрашивает она с издевкой. – Ты имеешь в виду ту каморку без окон, которая больше смахивает на темницу, куда ты запер свою жену, чтобы та не мозолила тебе глаза? Нет уж, спасибо!

Она делает шаг ко мне, и я впервые не знаю чего от нее ждать. Мне одновременно и хочется стереть ее в порошок немедленно и увидеть на что же еще она способна.

– Раз уж мои слова настолько непонятны, тогда я скажу прямо. Я хочу развод!

Глава 3

Даллия

Слово «развод» повисает в оглушительной тишине зала.

Я смотрю на ошарашенное лицо Дориана, на его янтарные глаза, в которых недоумение борется с кипящей яростью, и не чувствую страха. Только ледяное, всепоглощающее отвращение.

Этот человек — просто домашний тиран, упивающийся своей властью над слабой женщиной.

Между тем, я чувствую странное, мстительное удовлетворение. Когда я выкрикивала все эти обвинения, от которых у бедной Даллии, наверное, душа бы в пятки ушла, я ощущала нечто невероятное.

Тело, это измученное, хрупкое тело Даллии, оно будто пело!

Каждая клетка вибрировала от освобождения, от того, что вся та боль, что копилась в ней годами, наконец-то выплеснулась наружу. Я говорила за нее, я была ее голосом, и это пьянило.

Это не мои чувства, но я ощущаю их так остро, будто они мои собственные. Я чувствую облегчение Даллии, ее отчаянную, посмертную радость от того, что кто-то наконец-то дал отпор ее мучителю.

Отвращение к Дориану, поднимается к горлу горькой желчью, смешиваясь с острой, пронзительной жалостью к девушке, чью жизнь он растоптал.

Но сейчас, глядя на его ошарашенное лицо, я понимаю – дело не только в справедливости.

Дело во мне.

В Дарье Алексеевне.

Если это не дурной сон в душном автобусе – а это точно не сон, тело болит слишком по-настоящему, – то я не собираюсь оставаться в этом золоченом гадюшнике ни минутой дольше.

Жить в доме, где муж не просто вытирает о жену ноги, а откровенно желает ее смерти? Нет уж, увольте.

Кто знает, что ему взбредет в голову? Придушит подушкой ночью, и никто даже не пикнет.

Нужно валить отсюда, и как можно скорее!

А уж если по пути получится исполнить последнюю мечту бедной Даллии — так я буду только рада ей помочь.

Шок на лице Дориана наконец сменяется привычной яростью. Его лицо темнеет, а глаза превращаются в две раскаленные янтарные щели.

— Развод?! – рычит он так, что у меня закладывает уши. По его лицу видно, что он не просто не ожидал такого, он, кажется, даже не знал, что это слово существует в лексиконе его жены. — Ты требуешь развод? У меня?! На каком, к демонам, основании?!

Я уже открываю рот, чтобы выпалить: «На том основании, что ты чудовище, а Даллия тебя ненавидела!», но вдруг осекаюсь.

В голове, словно из ниоткуда, всплывает холодный, четкий фрагмент информации. Чужое знание.

Браки между высшей знатью здесь — не поход в загс. Это политические союзы. Расторгнуть их может либо сам король, либо для этого нужны веские, неопровержимые основания. Супружеская неверность, угроза жизни…

А у меня они есть! Оба!

— Основания? — я криво усмехаюсь. — О, у меня их целый вагон и маленькая тележка! Например, попытка извести собственную супругу. И сегодня, и до этого. Думаю, это достаточно веское основание. Я расскажу всем о твоей настоящей сущности!

Хоть я и сама понятия не имею, кому и как здесь можно что-то «рассказать», но блефовать я умею. Годовой баланс иногда без этого не сведешь.

Дориан смотрит на меня мгновение, а потом… хохочет. Громко, раскатисто, но в смехе этом нет и капли веселья — лишь презрение.

— Расскажешь? И кто же тебе поверит, глупая женщина? Слово полоумной жены против слова герцога Рэйвенхарта? — он презрительно фыркает. — Свидетелей-то нет. Я скажу, что ты ударилась головой и несешь бред. И на этом все закончится.

Во мне снова закипает возмущение.

Каков наглец! Уверен в своей безнаказанности!

Но его слова… «без свидетелей»… они заставляют шестеренки в моем мозгу завертеться с бешеной скоростью.

И тут меня осеняет.

— Как это — без свидетелей? — произношу я медленно, поворачивая голову. — Свидетель есть.

Мой взгляд упирается в перепуганную служанку.

Элара бледнеет так, что ее лицо становится цвета ее собственного чепца. Она вжимается в стену, будто хочет с ней слиться. А Дориан перестает смеяться. Мгновенно. Его лицо становится по-настоящему опасным.

— Ты серьезно? — спрашивает он тихо, но в этой тишине угрозы больше, чем в его крике.

— Да, – отвечаю я, чувствуя, как удача поворачивается ко мне лицом. Вспышка памяти услужливо подсказывает: Элара не просто служанка. Она из Сестричества Хранительниц Очага, уважаемой гильдии, чьи члены служат в самых знатных домах.

Их слово ценится на вес золота, их честность неоспорима, а за ложное обвинение в их адрес или причинение им вреда можно ответить не перед герцогом, а перед судом всего Сестричества.

Она – идеальный, независимый свидетель.

Дориан, очевидно, понимает это не хуже меня. Его глаза вспыхивают яростью.

— Она никогда на это не пойдет! — рычит он, глядя на Элару так, что та, кажется, вот-вот упадет в обморок. — Она знает свое место!

— Уверен? — я делаю шаг в сторону, оказываясь между герцогом и служанкой, заслоняя ее от его испепеляющего взгляда.

А потом я поворачиваюсь к дрожащей женщине и смотрю на нее с отчаянной, просящей надеждой.

— Элара, — голос мой звучит мягко, но настойчиво. — Вы ведь видели, как госпожа Даллия страдала. Вы слышали, что сказал ваш господин, когда думал, что она мертва. Готовы ли вы подтвердить перед лицом короля или суда, что жизни вашей госпожи в этом доме угрожала опасность? Готовы ли вы помочь ей обрести свободу?

Глава 4

Все взгляды в зале устремлены на маленькую, дрожащую фигурку служанки.

Время, кажется, загустевает, как сироп. Видно, как Элара борется с собой. Ее губы дрожат, глаза бегают от испепеляющего взгляда Дориана к моему, полному отчаянной мольбы.

Я не давлю, не угрожаю. Я просто смотрю на нее, как женщина на женщину, как человек на человека, взывая не к долгу служанки, а к ее совести.

Я физически ощущаю ее страх перед этим монстром, но в глубине ее глаз вижу и что-то другое – честь, достоинство Сестричества, и, может быть, застарелую, тихую привязанность к той самой несчастной Даллии, которую она видела каждый день.

И вот, Элара делает глубокий, судорожный вдох. Поднимает голову и смотрит прямо на Дориана.

— Простите, милорд, – голос ее тих, но тверд, как сталь. – Но если меня спросят под присягой, я… я не смогу солгать. Я расскажу правду.

Бинго! Внутри меня что-то взрывается фейерверком тихого, злорадного торжества. Есть! Получилось!

Дориан не двигается.

Он просто смотрит на Элару, и в зале становится так холодно, что, кажется, на окнах сейчас появится иней.

На секунду мне становится по-настоящему страшно. Вот сейчас он просто щелкнет пальцами, и от нас с Эларой останутся только две кучки пепла. Это же мать вашу, целый дракон! Настоящий! Чего ему стоит?

Но Дориан не нападает. Вместо этого его губы медленно растягиваются в улыбке. И от этой улыбки… а, вернее, хищного, безжалостного оскала, меня бросает в жар. В ней нет ни капли веселья, только обещание долгой и мучительной расправы.

— Что ж, – его голос звучит обманчиво спокойно. – Раз моя дорогая женушка решила блеснуть знанием законов, отвечу ей тем же. К сожалению, дорогая, я вынужден отказать тебе в разводе.

Меня как пыльным мешком по голове бьют.

— Это еще почему?! У меня есть свидетель! Есть все основания!

— О, да, – он лениво кивает, наслаждаясь моим возмущением. – Основания, может, и есть. Но закон заботится о благополучии леди после расторжения брака. Если мы разведемся, то, так как у тебя самой за душой нет ни монеты, я буду обязан вернуть тебя твоим родителям. Но вот незадача, – Дориан делает театральную паузу, и его глаза издевательски блестят, – все их земли, все предприятия и даже все люди, как ты помнишь, теперь принадлежат мне. Они по сути нищие. Они не смогут тебя обеспечить. А беззащитная, одинокая леди без гроша за душой… – он цокает языком. – Первые же бандиты на большой дороге решат твою судьбу. Но мне совсем не хочется, чтобы поползли слухи, будто герцог Рэйвенхарт довел свою бывшую жену до гибели в придорожной канаве. Это дурно скажется на моей репутации.

Он говорит это с такой откровенной насмешкой, с таким плохо скрытым предвкушением, что я сразу понимаю – именно такого исхода он и желает! Чтобы я сгинула, но его руки при этом остались чисты.

И пока я перевариваю эту чудовищную мысль, земля уходит из-под моих ног, потому что очередная порция чужих воспоминаний подтверждает – он прав. Черт возьми, он прав, и ни слова не выдумал!

Закон действительно на его стороне. Не говоря уже о том, что родители Даллии… на самом деле разорены. Они полностью зависят от милости Дориана.

Этот подлец загнал меня в ловушку, из которой нет выхода. Вот же чудовище!

— Однако, – продолжает он, видя, как вытягивается мое лицо, – я не тиран, каким ты меня выставляешь. Я готов пойти на уступку. Я дам тебе шанс доказать, что ты можешь позаботиться о себе сама.

Я напрягаюсь еще сильнее.С чего это такая доброта?

— Я выделю тебе участок земли в своих владениях. И дам тебе год. Если за этот год сможешь себя обеспечить, докажешь, что можешь жить самостоятельно, я, так и быть, дарую тебе свободу и отпущу на все четыре стороны.

Участок земли? Просто так?!

Да я в своем мире на свою дачу на отшибе пахала как проклятая, кредиты брала, во всем себе отказывала! А тут – на тебе, бери и пользуйся? Да это же… это же просто мечта!

Я уже мысленно вижу, как разбиваю там огород, сажаю картошку и помидоры, развожу кур. Буду торговать на местном рынке, продавать овощи и яйца, жить в свое удовольствие, дышать свежим воздухом! Никаких тебе начальников, никаких квартальных отчетов, никакого мужа-тирана! Идеальный вариант, чтобы пересидеть, освоиться, понять, как вернуться домой!

…Или все-таки нет? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Этот тип ничего не делает просто так.

— Что скажешь, Даллия? – голос Дориана вырывает меня из моих дачных фантазий. – Принимаешь мои условия?

— В чем подвох? – спрашиваю я прямо, глядя ему в глаза.

Он наигранно вскидывает брови.

— Подвох? О чем ты, дорогая? Никакого подвоха. Лишь моя безграничная щедрость.

И в этот момент, глядя в его лживые янтарные глаза, я получаю ответ. Новая вспышка памяти, острая, как укол иглы. Короткая, но вполне достаточная для того, чтобы я поняла замысел Дориана.

Я смотрю на его самодовольное лицо и чувствую, как внутри все холодеет от возмущения.

— Какой же ты все-таки мерзавец! — выпаливаю я, чем вызываю у Дориана приступ смеха. Но на этот раз довольного. Это смех победителя, смех того, кто искренне верит в свое превосходство, — Ты хочешь отправить меня ТУДА?!

***

Дорогие читатели!

Эта история пишется в рамках литмоба "(У)дачные попаданки"

https://litnet.com/shrt/9PUu

Глава 5

Картина вспыхивает в голове так ясно, будто я сама там была.

Недавняя военная кампания.
Дориан, под предлогом укрепления своих северных границ, развязал войну со Свободным Баронством Кайлен-Рич, которым правил старый, упрямый барон Валериус.

Дориан победил, хоть война и оказалась сложной. Он оттяпал приличный кусок земли – Багровые Холмы, названные так за цвет вереска, покрывающего их склоны.

Но очень скоро победа обернулась для него настоящей головной болью. Жители Холмов, гордые и свободолюбивые, не приняли власть завоевателя.

Там постоянно вспыхивают восстания, на его стражников и сборщиков налогов нападают из-за каждого камня, а имя Дориана Рэйвенхарта ненавидят лютой ненавистью.

Тут к гадалке не надо ходить, чтобы понять его дьявольский план. Отправить меня туда – все равно что бросить кусок мяса в клетку с голодными волками.

Страшно представить, как эти люди отреагируют, когда узнают, что в их краю поселилась ненавистная «герцогиня Рэйвенхарт».

Дориан видит все по моему лицу. Его мстительная улыбка становится шире.

— Да, дорогая. Ты все правильно поняла. Я говорю про Багровые Холмы. Я даже выделю тебе старый домик смотрителя. Или ты, вдруг, передумала? Решила остаться? Твоя комната всегда к твоим услугам.

Меня охватывает ледяной ужас.

Вот он, выбор без выбора. Остаться здесь, в золотой клетке с личным монстром, который в любой момент может «случайно» меня прикончить. Или отправиться туда, где на меня повесят все грехи этого чудовища, где каждый встречный будет видеть во мне не женщину, а символ своего угнетения.

Но… даже если так, то неужели они реально казнят на месте как только узнают кто я? Неужели не выслушают? Не поверят, что герцогиня, которая действительно разделяет стремления мужа-тирана, никогда бы в здравом уме не поехала в эту дыру в одиночку, чтобы сажать там, прости господи, картошку?

Да это же абсурд! Любой здравомыслящий человек поймет, что это ссылка, а не почетная миссия!

И эта мысль, эта слабая надежда на человеческую логику, вдруг становится моим спасательным кругом.

Да, это огромный риск. Но это шанс. Шанс на свободу.

А остаться здесь – это стопроцентная гарантия медленного угасания в страхе и унижении.

Я поднимаю на Дориана глаза, в которых только твердая, холодная решимость.

— Я согласна.

Дориан снова удивлен. И раздражен. Я вижу это по тому, как дернулся желвак на его щеке.

Он явно рассчитывал, что я сломаюсь, разревусь и поползу обратно в свою темницу, моля о прощении. А я опять все сделала не по его сценарию.

— Что ж, — цедит он сквозь зубы. — Как пожелаешь. Элара!

Служанка вздрагивает.

— Немедленно подготовь карету! И собери все необходимое. Прямо сейчас. Хочу, чтобы уже через десять минут этой нищенки здесь не было!

Кармен, которая все это время молча стояла за спиной Дориана, обиженно пыхтя, ухмыляется с видом победительницы и поддакивает:

— Да! И помой все после нее, чтобы я, не дайте боги, не подцепила какую-нибудь болезнь!

Эллара неожиданно поднимает на нее мрачный взгляд и ровным услужливым голосом отвечает:

— Извините, но я не знаю кто вы, я выполняю приказы только господина и госпожи Рэйвенхарта.

Услышав такое, лицо Кармен идет бордовыми пятнами. Элара, можно сказать, буквально плюнула ей в лицо. Да еще и на глазах этой самой “нищенки”, как они меня с Дорианом назвали.

— Дорогой! Что она себе позво… — вскрикнув и показывая пальцем на Элару, обращается эта кукла к Дориану.

Но, как ни странно, от ее криков, Дориан лишь раздраженно морщится и ледяным, не терпящим возражения голосом, ставит ее на место:

— Замолчи. И скройся с моих глаз.

После этих слов он разворачивается, чтобы уйти. Но вдруг останавливается и бросает на меня странный, долгий взгляд. В нем нет ни злорадства, ни гнева.

Только холодное, отстраненное любопытство, будто он смотрит на какой-то непонятный ему эксперимент.

— Ты сама выбрала этот вариант, Даллия.

Он уходит. А я мысленно поправляю его: «Нет. Это ты заставил меня его выбрать. И в этом огромная разница».

Я поворачиваюсь к Эларе. Служанка смотрит на меня с грустью и… восхищением.

— Спасибо, – говорю я ей тихо, но от всего сердца. – Спасибо, что нашли в себе силы вступиться за Даллию. И перед лицом Дориана и сейчас. Вы очень смелая.

— Да что вы, госпожа, я… я ничего такого не сделала, – смущенно лепечет она, опустив глаза.

— Нет, сделали, – твердо говорю я. – Вы дали отпор тирану. Это дорогого стоит.

Элара быстро собирает мне в дорогу узелок, пока я переодеваюсь в более простую, дорожную одежду Даллии. Через десять минут меня уже ждут у крыльца.

И здесь меня ждет первое унижение.

Карета, которую мне распорядился выдать Дориан это… какое-то недоразумение. Обычная крестьянская телега, запряженная старой, тощей клячей. Сколоченная из грубых досок, она выглядит так, будто развалится на следующем же ухабе.

А все мои «необходимые» вещи – это небольшой узел с парой смен белья, буханка черствого хлеба и фляга с водой.

На козлах сидит угрюмый, одноглазый вояка в потрепанном мундире. Он даже не смотрит в мою сторону.

“Ну и ладно!” — поносится у меня в голове, — “Если это цена того, что я больше никогда не увижу этого монстра и смогу получить свободу, то пусть так оно и будет!”

Я забираюсь в телегу, стараясь не испачкать платье о грязное сено. Элара стоит на крыльце и украдкой вытирает слезы, помахивая мне платком.

Телега трогается.

Мы выезжаем за ворота замка. Я в последний раз оборачиваюсь на величественные башни. Прощай, золотая клетка.

Когда мы отъезжаем на приличное расстояние, я решаю заговорить с возницей.

— Скажите, а далеко нам до домика смотрителя?

Солдат, не поворачивая головы, сплевывает на дорогу.

— Мне-то почем знать? Мое дело – довезти тебя до границы Багровых Холмов и высадить. А дальше уже сама. Своим ходом.

Глава 6

Дориан

Я не оборачиваюсь.

Я слышу, как Кармен что-то лепечет мне в спину, как Элара торопливо уходит выполнять приказ.

Мне все равно.

Я поднимаюсь по лестнице, оставляя позади холодный мраморный зал и эхо ее последнего, дерзкого «Я согласна».

Мои шаги гулко раздаются в тишине коридора. Я иду в кабинет, в самую высокую башню замка, откуда открывается вид на всю долину и дорогу, уходящую на север. Подхожу к высокому стрельчатому окну и впиваюсь в него взглядом.

Внизу, у парадного крыльца, суетится Элара. А вот и «карета».

Жалкая крестьянская телега.

Правильно. Пусть с самого начала Даллия прочувствует свое новое положение.

Я смотрю, как маленькая фигурка в дорожном платье забирается в эту развалюху. С такого расстояния я не вижу ее лица, но я почти чувствую ее упрямо вздернутый подбородок.

Телега трогается. Скрип ее колес доносится даже досюда. Раздражающий, жалобный звук. Я смотрю, как телега медленно ползет по дороге, превращаясь в грязное пятно, а затем и вовсе исчезая за поворотом.

Все. Ее нет.

Проблема решена.

Мои пальцы сжимают холодный камень подоконника так, что костяшки белеют.

Так почему же внутри меня не облегчение, а тупая, сводящая с ума злость?

Я злюсь на то, что все вышло именно так. Злюсь на эту внезапно преобразившуюся Даллию, которая посмела потребовать… развод!

От меня!

Эта мысль до сих пор кажется дикой. Даллия была настолько ничтожной частью моей жизни, настолько бесцветной тенью, что, по совести, проще всего было бы действительно согласиться и вышвырнуть ее за ворота. Демоны с ней, пусть сгинет где-нибудь в канаве! Мне не было до нее никакого дела.

Но после ее… представления, я не мог поступить иначе.

Не мог просто дать ей то, что она просила. Потому что никто, ни одно живое существо не смеет требовать от меня чего-либо, не смеет мне перечить и ставить под сомнение мои решения! И уж тем более никто не смеет бросать мне вызов!

Дракон внутри меня, которого я обычно держу на коротком поводке, до сих пор кипит от возмущения.

Ее наглый выпад, прозвучавший от женщины, которую я считал пустым местом, превратил простое избавление от ненужной вещи в вопрос принципа. В вопрос власти. Я должен был осадить ее. Унизить. Показать, кто здесь хозяин, а кто не имеет права даже дышать пока я не скажу.

И теперь, когда все закончилось, когда она уехала, я должен вздохнуть спокойно. Но, вместо этого, я чувствую лишь всепоглощающее раздражение. Не приходит даже мимолетного удовлетворения.

Наоборот, в разуме занозой сидит странное, нелогичное желание – приказать страже вернуть ее обратно.

Но… зачем? Чтобы что?

Чтобы снова впиться в Даллию взглядом, давить, угрожать ей, пока она не сломается? Пока огонь в ее глазах не погаснет и не сменится прежним, знакомым ужасом? Чтобы она снова стала той Даллией, которую я помнил? Забитой, напуганной, от одного вида которой меня воротило?

Но, если я верну все, что в ней презирал, что мне это даст? Радость и чувство наслаждения? Нет, сомневаюсь…

Я схожу с ума.

Я запутался в собственных эмоциях, как в ядовитом плюще. И от этого я ненавижу Даллию еще больше. Эту женщину, которая одним разговором, одним своим бунтом разделила мою жизнь на «до» и «после».

Раньше мир был простым и понятным. Теперь же в нем появилась переменная, которую я не могу просчитать.

Прикрываю глаза, тяжело выдыхая и заставляя себя мыслить трезво. Стратегически.

Решение отправить ее в Багровые Холмы было самым разумным. Жестоким, да, но правильным. Потому что только этот вариант решает все.

Если местные бунтари, ненавидящие мое имя, покончат с ней – что ж, проблема исчезнет. Быстро, эффективно и без моего прямого участия. И тогда я забуду этот день, как дурной сон. Забуду этот странный огонь в ее глазах и это ядовитое, сбивающее с толку чувство внутри. Это самый вероятный и самый желательный исход.

Ну а если нет…

Я открываю глаза и снова смотрю на пустую дорогу.

А если она выживет?

Если эта новая, дерзкая, невозможная Даллия сумеет там устроиться и чего-то добиться? Одна. В окружении врагов.

От одной только мысли об этом по венам начинает разливаться раскаленный гнев. Мысль о том, что она может преуспеть там, где пасуют мои наместники. Что она может укротить ту землю, которая стала моей головной болью. Что она, Даллия, докажет мне, что чего-то стоит. Эта мысль для меня оскорбительнее любого прямого вызова.

И я понимаю, к своему собственному ужасу, что буду следить. Буду ждать новостей из Багровых Холмов. Но не потому что беспокоюсь. А потому что должен знать о каждом ее шаге.

И сам не знаю, какого исхода желаю больше. Ее тихого конца, который принесет мне покой. Или ее немыслимого успеха, который непременно выведет меня из себя, но… вместе с тем, заставит посмотреть на нее по-другому.

***

Дорогие читатели!

Обратите внимание на новую книгу нашего моба

Александра Каплунова "(у) Дача для Попаданки"

https://litnet.com/shrt/9P9f

Глава 7

Даллия

От слов одноглазого возницы меня окатывает ледяной волной паники.

Высадить? У границы? И дальше сама?

В голове проносятся картины одна страшнее другой: волки, разбойники, злобные жители, которые примут меня за шпионку мужа-тирана…

Сердце колотится где-то в горле, ладони мгновенно становятся влажными.

Это конец.

Но потом, сквозь панику, пробивается тоненький, но упрямый голосок разума. Мой, Дашин, бухгалтерский голосок, привыкший находить логику в самом диком хаосе.

Стоп. А чего я, собственно, ожидала? Красной ковровой дорожки и оркестра?

Самое главное, самое важное уже случилось – я свалила от этого дракона!

Я больше не в его замке, не в его власти. А все остальное – это уже вторично. Проблемы, которые нужно решать по мере поступления.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь унять дрожь.

Может, я слишком хорошего мнения о людях, но я не верю. Не верю, что в месте, куда меня сослал Дориан, живут сплошь мерзавцы, убийцы и негодяи.

Ну не бывает так!

Люди везде люди. Да, они ненавидят его, и у них, скорее всего, есть на то веские причины. Но я-то не он. И я очень надеюсь, что смогу им это доказать.

Я выглядываю из-под навеса телеги.

Пейзаж, который проносится мимо, постепенно меняется. Величественные, строгие очертания замка остались далеко позади. Теперь по сторонам раскинулись поля, кое-где уже тронутые золотом, перелески с белыми стволами берез, покосившиеся плетни, окаймляющие деревенские огороды.

Воздух пахнет пылью, сеном и чем-то еще, до боли знакомым и родным.

И тут я ловлю себя на мысли, что этот пейзаж… он почти не отличается от того, что я видела сотни раз из окна автобуса, подъезжая к своему дачному поселку.

Те же березки, те же поля, тот же неспешный, умиротворяющий ритм сельской жизни. И эта простая, незамысловатая картина подкупает, успокаивает, дает крошечную, но такую важную надежду. Будто я еду просто… на дачу.

Скрип колеса и покачивание телеги убаюкивают, и я незаметно для себя погружаюсь в воспоминания. В ту, другую жизнь, которая кажется теперь такой далекой…

Мой муж, Виктор, был поразительно похож на Дориана. Не внешне, нет. Витя был холеным, всегда в идеально отглаженном костюме, с дорогими часами на запястье и привычкой покровительственно похлопывать всех по плечу.

Владелец небольшого, но прибыльного заводика по производству какой-то пластиковой дряни, он был уверен, что купил весь мир, и меня в придачу. Он был не драконом, изрыгающим пламя, а удавом, медленно и методично душащим тебя в своих объятиях «заботы». Но, в общем и целом, суть была той же. Одинаковое презрение, высокомерие и уверенность, что все вокруг ему должны.

Наверное, именно это сходство и зацепило меня больше всего в истории бедной Даллией. Я ведь тоже застала своего мужа с другой. С молоденькой секретаршей, прямо на новеньком диване, купленном на мою зарплату.

И когда я, не проронив ни слезинки, холодно потребовала развод, он пришел в ярость. Не от того, что его поймали, а от самой мысли, что я, его тихая, домашняя Даша, смеет чего-то требовать. Мне не нужно было ничего, кроме одного – чтобы этот человек навсегда исчез из моей жизни. Но Витя, то ли по совету своих юристов, то ли сам себе это вбил в голову, решил, что я претендую на его бизнес.

В итоге, он озлобился, превратив наш бракоразводный процесс в поле боя, в настоящую войну на уничтожение. И я осталась почти ни с чем. Он отсудил все, что мог.

Мне досталась только моя работа, крошечная однушка на окраине города, которую я унаследовала от мамы и шесть соток за городом. Старенькая, но крепкая дача стала моей единственной отрадой. Местом, где я могла свободно дышать, чувствовать себя настоящей и просто быть собой. Копаться в грядках, пить чай на веранде, слушать пение птиц.

Наверное, именно поэтому история Даллии так меня зацепила. Я увидела в ней себя двадцатилетней давности. Ту же боль, унижение, отчаянную попытку заслужить хотя бы уважение от человека, для которого ты – лишь предмет интерьера.

За те двадцать лет я так и не завела новых отношений. Не потому что не было возможности. Просто казалось, что лучше уж так, в компании своей рассады и годовых отчетов, чем снова жить с очередным козлом, который тебя ни во что не ставит и в любой момент готов отнять даже то единственное, что тебе дорого.

И вот, пожалуйста. Я оказалась в другом мире. С магией, драконами, герцогами. А в разрезе отношений – все как под копирку. Мужчины, упивающиеся своей властью, уверенные в своем праве решать чужие судьбы. И женщины, вынужденные либо прогибаться под них, либо бороться за право просто жить.

Вот только место Даллии уже заняла другая. Та, которая проходила через подобное. Та, которая готова бороться за свою честь и достоинство. И раз уж я смогла выстоять в своем мире, то и в этом справлюсь. В конце концов, у меня теперь есть целый участок земли. А с землей я знаю, что делать.

День пути в тряской, скрипучей телеге – это то еще испытание для тела, которое и так болит после падения с лестницы. К вечеру я чувствую себя так, будто меня пропустили через мясорубку, а потом еще и хорошенько отбили. Наконец, возница объявляет, что мы на месте.

Багровые Холмы в начале лета оказываются не совсем багровыми.

Они покрыты сочным, зеленым ковром молодой травы и диких цветов, и лишь местами виднеются заросли вереска. Холмы выглядят дикими, необузданными, но и сурово-красивыми. Воздух чистый, пахнет травами и свободой.

У пограничного столба нас останавливает патруль. Солдаты в форме Дориана, с его гербом на щитах – черный дракон на серебряном поле. Они смотрят на нашу телегу с презрением, но, когда мой одноглазый возница показывает им какую-то бумагу с герцогской печатью, нехотя расступаются.

Мы проезжаем еще пару сотен метров, и телега останавливается.

— Приехали, – бросает возница. – Слезай.

Он безразлично скидывает мой узелок на землю, разворачивает свою клячу и, не прощаясь, отправляется в обратный путь.

Глава 8

Я чувствую, как ледяной ужас сковывает конечности. Дыхание застревает в горле. Все, приехали. Все мои надежды на здравый смысл и человечность улетучиваются как дым от костра.

— Вы… вы что творите?! – срывается с моих губ панический шепот.

Рыжебородый предводитель смотрит на меня сверху вниз, и в его глазах нет ничего, кроме холодной, застарелой ненависти.

— А ты сама как думаешь? Если ты и вправду жена Рэйвенхарта, то разговор с тобой будет коротким. Мы не привечаем змей в своем гнезде.

Чего?! Змей? Это он про меня сейчас?

Страх внутри меня внезапно уступает место вспышке яростного возмущения. Это уже слишком!

— Я могу понять вашу ненависть к Дориану, – выпаливаю я, и голос мой крепнет с каждым словом. – Но я совершенно не понимаю, как орда здоровых мужиков с железяками наперевес может угрожать одной-единственной безоружной женщине! Вам самим не стыдно?! Где ваша хваленая честь, воины?

Мои слова попадают в цель. Лицо предводителя кривится от раздражения.

— Не тебе, жене нашего врага, читать нам нотации о чести! – рычит он. – Ты хоть знаешь, что сотворил твой дракон с нашими землями? Сколько крови он пролил на этих холмах?

— Не знаю! — отвечаю я с неменьшим пылом, — Но я в курсе, что его ненавидите не только вы! Его ненавидят все, у кого есть хоть капля совести! В том числе и я!

Я делаю шаг вперед, прямо к морде его коня, заставляя животное нервно переступить с ноги на ногу.

— Думаете, я пришла сюда по своей воле? Да он меня сюда сослал на верную смерть! Отправил, как скотину на убой, чтобы насладиться тем, как его жену, посмевшую потребовать развод, разорвут на части те, кого он сам довел до отчаяния! Я такая же жертва, как и вы!

Я говорю искренне, отчаянно, вкладывая в слова всю свою боль и обиду. Предводитель, смотрит на меня с недоверием, его лицо остается суровым. Он явно считает мои речи лживой уловкой. Но я вижу, как некоторые из его людей переглядываются, как опускают свои мечи.

— Брок, погоди, – говорит один из всадников, помоложе. – Она действительно не похожа на шпионку. И в ее словах… что-то есть. Давай не будем рубить с плеча. Отведем ее к Финнеану. Пусть он решает.

Брок бросает на своего подчиненного испепеляющий взгляд, но тот не отступает. Еще пара человек согласно кивают. Командир недовольно цыкает языком, но, видимо, ослушаться мнения отряда он не может.

— Ладно, – цедит он сквозь зубы. – К Ястребу, так к Ястребу.

Не успеваю я обрадоваться, как он наклоняется, сгребает меня за талию, как мешок с картошкой, и одним движением закидывает к себе в седло, поперек.

Я ойкаю от неожиданности и боли (тело все еще не пришло в себя после падения с лестницы). Это мой первый раз на лошади, и ощущения, мягко говоря, специфические.

Подо мной – горячий, мускулистый бок огромного животного, пахнущего потом и пылью. Сзади – твердое, как камень, бедро Брока.

Я в панике цепляюсь за седло, чтобы не свалиться, пока он разворачивает коня.

Отряд срывается с места. Мир превращается в смазанную зелено-коричневую полосу. Ветер свистит в ушах, выбивая из глаз слезы. Меня трясет и подбрасывает на каждом скачке, и я молюсь только об одном – чтобы эта пытка поскорее закончилась.

Через некоторое время, мы въезжаем в поселение.

Это небольшой, но крепкий городок, дома сложены из камня и темного дерева, выглядят сурово, но надежно. Люди на улицах провожают нас настороженными, недобрыми взглядами.

Брок останавливает коня у самого большого дома, который, хоть и похож на гигантскую таверну, видимо служит местной ратушей. Он грубо стаскивает меня на землю. Ноги подкашиваются, и я едва не падаю.

Меня вводят внутрь.

В просторном зале с низким потолком горит очаг, пахнет дымом, кожей и кислым пивом. За длинным дубовым столом сидит седовласый мужчина лет шестидесяти.

У него худощавое, обветренное лицо, покрытое сетью морщин, но глаза – ясные, серые и невероятно проницательные, как у ястреба. Одет он в простую, но качественную одежду без всяких украшений. Рядом с ним стоят еще несколько хмурых мужчин. Это, без сомнения, и есть староста Финнеан Ястреб.

Брок подталкивает меня вперед.

— Вот, староста, полюбуйтесь. Нашли у границы. Говорит, она – жена Рэйвенхарта.

Все взгляды устремляются на меня. В зале повисает тяжелая, напряженная тишина.

Я стою посреди зала, чувствуя себя экспонатом в музее диковинок. Десяток пар враждебных глаз буравят меня насквозь. Староста Финнеан смотрит долго, молча, и от его ястребиного взгляда становится неуютно. Кажется, его взгляд проникает даже в мои мысли.

— Жена Рэйвенхарта? – наконец произносит он. Голос у него спокойный, скрипучий, как старое дерево. – Это какая-то шутка, Брок?

Внутри меня что-то обрывается. Ну вот, опять!

— Мне бы самой хотелось, чтобы это было шуткой, – говорю я, не в силах сдерживаться, обращаясь к старосте. – Поверьте, я бы предпочла сейчас копаться в грядках на своей даче, а не стоять тут перед вами, как на допросе!

Я делаю глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки, и кратко, без лишних эмоций, пересказываю свою историю. О сделке с Дорианом, о его садистском плане, о том, что меня просто вышвырнули сюда, чтобы я сгинула.

— …поэтому все, чего я хочу, – это получить тот домик, который он мне обещал, завести какое-нибудь хозяйство, продержаться год и получить наконец развод. Я не собираюсь никому мешать.

Финнеан слушает меня, не перебивая, его лицо непроницаемо. Когда я заканчиваю, он качает головой.

— Жена нашего злейшего врага хочет просто сажать картошку и капусту на нашей земле… Звучит не слишком правдоподобно, знаете ли. Я бы даже сказал, невероятно.

— Да что в этом невероятного?! – в отчаянии восклицаю я. – Или вы думаете, я притащила с собой в узелке армию и осадные орудия? Как я могу доказать вам, что не лгу? Может, у вас тут есть какой-нибудь детектор лжи?

Я стою перед ними злая, отчаявшаяся, и чувствую себя полной идиоткой. Я понимаю почему они мне не доверяют. Но что делать мне?! Как донести до них, что все мои слова — правда?

Глава 9

Его слова повисают в воздухе, тяжелые и опасные, как занесенный для удара топор.

Сердце бешено колотится как птица в клетке, рвущаяся на свободу.

Я судорожно пытаюсь угадать, что он спросит. Знаю ли я военные планы Дориана? Или его слабые места? Или вообще то, чего я, Даша из другого мира, знать не знаю, и любой мой ответ будет расценен ими как ложь?

— Какой вопрос… — шепотом спрашиваю я, внутренне сжимаясь от ожидания.

Но незнакомец молчит.

Просто смотрит мне в глаза, и это молчание страшнее любых гневных криков.

Напряжение в комнате становится таким густым, что его, кажется, можно резать ножом. Паника подступает к горлу, ледяная и тошнотворная.

Ну же, спрашивай! Хватит тянуть!

Наконец, он говорит, и его тихий голос заставляет меня вздрогнуть.

— Неужели ты не боишься? Не боишься нас, этого места? Не боишься жить в окружении врагов? Ради чего ты решилась на такой отчаянный шаг?

Вопрос с одной стороны такой простой, а с другой такой сложный, что я на миг даже теряюсь.

Это не проверка знаний, не попытка выведать у меня тайны Дориана. Незнакомец хочет понять что мной движет, хочет понять меня и мои чувства. А в такой ситуации единственный способ выжить – ответить так же просто и честно.

Я делаю глубокий, дрожащий вдох, собираясь с мыслями.

— Боюсь, – шепчу я, и это чистейшая правда. – Конечно, боюсь. Я же не сумасшедшая. Вы видите во мне врага, жену человека, который принес вам горе. И я понимаю это. Только вот… – я поднимаю на него глаза, стараясь вложить в свой взгляд всю искренность, на которую способна. – …я никого из вас врагами не считаю. Я вижу просто людей, которые защищают свой дом и которым доставили много боли.

Я чувствую, как его хватка на подбородке чуть ослабевает, но он все еще не отводит взгляда.

— Да, мне страшно здесь. Но знаете, чего я боюсь больше? — Я замолкаю на секунду, а потом слова льются сами, горькие и отчаянные. — Жить в запертой клетке, наедине с чудовищем, от которого не знаешь, чего ждать в следующую секунду. Его доброта страшнее гнева, потому что за ней всегда скрывается яд. А здесь… здесь вы хотя бы честны со мной. Вы сразу обозначили ко мне свое отношения, хоть угрожать мечами, как по мне, было лишним. Но я хотя бы могу понять что вами двигало. Я знаю чего мне от вас ждать и осознаю, что для того, чтобы это изменить, я должна доказать вам, что я не такая, как мой муж. Так мне очень страшно, но к такому страху я готова. По крайней мере, с ним можно жить и это всяко лучше, чем та жизнь, от которой я сбежала.

Я замолкаю, выложив все, как на духу. Незнакомец все еще всматривается в мои глаза так пристально, будто ищет хоть малейший признак лжи. Не знаю сколько мы так смотрим друг на друга, но в какой-то момент мне начинает казаться, что он добрался до моей сути. Увидел внутри ту Дашу, которой я была в прошлой жизни. Бухгалтера, которая просто хотела спокойно сажать петунии на своей даче. После чего в его взгляде что-то меняется.

Лед чуть отступает, уступая место… чему? Удивлению? Может быть, даже толике уважения?

Он медленно, почти нехотя, отпускает мой подбородок. Жар от его пальцев исчезает и сменяется легким ощущением прохлады.

Незнакомец разворачивается, не удостоив больше никого взглядом.

— Дайте ей участок, – бросает он через плечо, направляясь к выходу. – Пусть остается. По крайней мере, это будет интересно.

Я смотрю ему вслед, чувствуя одновременно и огромное облегчение, и странную пустоту там, где только что была его рука.

Когда за ним закрывается тяжелая дверь, напряжение в зале спадает, но не до конца. Я вижу по лицам оставшихся, особенно по кислой мине Брока, что далеко не всем пришелся по душе приказ этого таинственного незнакомца. Однако слово его, очевидно, закон.

Потому что даже староста Финнеан тяжело вздыхает, проводит рукой по седым волосам и кивает.

— Ладно, значит, так тому и быть. Можешь остаться.

Внутри меня рождается маленькая, робкая радость. Меня оставят в покое. А это именно то, о чем я и мечтала.

Это победа! Крошечная, мимолетная, но победа. Первая и такая нужная в этом странном, жестоком мире.

— Брок, — Староста поворачивается к рыжебородому воину, и на его губах появляется слабая, нехорошая ухмылка. – Покажи-ка нашей гостье тот прóклятый участок у Черного ручья. Пусть забирает.

Слово «прóклятый» режет слух. Я тут же напрягаюсь, а вся моя недолгая радость испаряется, как утренний туман.

— Постойте! – не выдерживаю я. – Какой еще «прóклятый участок»? А как же домик смотрителя?

Финнеан переводит на меня свой тяжелый ястребиный взгляд. В нем нет злобы, только холодная, рассудительная осторожность.

— Домик смотрителя? Это тот, где постоянно ошиваются патрули твоего муженька? – он криво усмехается. – Ну уж нет. Мы еще не настолько тебе доверяем. Если хочешь здесь жить, то будешь жить у всех на виду.

Его слова звучат как приговор, но, как ни странно, я чувствую облегчение. Его логика понятна. И, если честно, быть на виду у всех мне кажется куда безопаснее, чем жить в уединенной избушке, где меня в любой момент может подкараулить «несчастный случай», подстроенный Дорианом. Но, самое главное, что от своих слов они не отказываются и кусок земли мне все-таки выдадут.

Хоть на этом спасибо.

Вот только… Что в их понимании значит «прóклятый»?

Надеюсь, на этом участке не бродят духи по ночам? И это не значит, что там нельзя вырастить хоть что-то, кроме мухоморов и бледных поганок? А то как я докажу свою «самостоятельность»? Торговлей ядовитыми грибами? Сомнительный бизнес-план.

— Скажите хотя бы, что в этом участке такого, почему он проклятый? — подаю голос я.

На этот раз усмехаются все, кто стоит у стола. Даже угрюмый Брок позволяет себе кривую ухмылку.

— Увидишь, – говорит староста, и от его интонации и этой загадочной ухмылки мне становится совсем не по себе. – Скоро сама все увидишь

Глава 10

По спине бежит холодок, а во рту появляется горький привкус. Отлично, просто замечательно.

— Как я понимаю, выбора у меня нет? — спрашиваю я старосту.

— Никакого, — хмыкает он, — Или так или выметайся отсюда на все четыре стороны, обратно к своему муженьку.

Выбор, как говорится, между плохим и очень плохим. И я, скрепя сердце, выбираю первое. Лучше уж бороться с неведомой чертовщиной, чем с вполне реальным и осязаемым тираном.

— Хорошо, – киваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. – Ведите.

Брок грубо подхватывает меня за руку и тащит за собой, к выходу из таверны-ратуши. Ойкнув от боли и неожиданности, семеню за ним, крепко сжимая свой узелок.

На улице он меня отпускает и мы идем по главной дороге городка. Люди, которые попадаются нам навстречу, провожают меня тяжелыми, недобрыми взглядами. Дети перестают играть и с любопытством смотрят на чужачку. Женщины у колодца прекращают болтать и неодобрительно качают головами.

Я чувствую себя так, будто иду по вражеской территории с табличкой «Я – жена вашего врага» на шее. Стараюсь не опускать глаза, смотреть прямо перед собой, на широкую спину идущего впереди Брока.

Когда мы выходим на окраину, мне открывается вид на окрестные холмы. И там, на вершине самого высокого из них, виднеется замок.

Не такой огромный и помпезный, как у Дориана, не сверкающий на солнце белизной башен. Этот замок выглядит иначе – суровый, темный, словно выросший из самой скалы, он кажется мрачным и неприступным. Но в то же время в нем чувствуется какая-то незыблемая мощь.

Я смотрю на него, а в памяти снова всплывает образ Дориана. Его яростное лицо, его презрительная усмешка. И я чувствую не страх, а волну чистого, светлого облегчения. Я сделала это. Я вырвалась из его мерзких лап.

Даже если меня ждет какая-то проклятая земля и враждебность местных, это все равно лучше, чем его золотая клетка. И я рада, что этим своим решением, своим бунтом, я хотя бы посмертно помогла бедной Даллии, дала голос ее боли и отчаянию.

На меня накатывает странное, пронзительное чувство, будто я отдала долг совершенно незнакомому, но такому близкому по духу человеку.

— Скажите, – решаюсь я нарушить молчание, обращаясь к Броку. – А кто был тот человек… Тот, что позволил мне остаться?

Брок даже не поворачивает головы.

— Не твоего ума дело, – отрезает он.

Ну, спасибо за любезность. Однако, я не унимаюсь.

— А чей это замок на холме?

— Тоже не твоего, – рычит он, и я понимаю, что дальнейшие расспросы бесполезны. Партизаны, ей-богу! Ладно, не хотите – не говорите. Сама все узнаю.

Мы проходим мимо рыночной площади.

Нас тут же накрывает шум, гам, запахи свежего хлеба, сыра и чего-то пряного. Люди торгуются, смеются, обмениваются монетами.

И тут меня как током бьет. Деньги!

У меня же ни гроша в кармане! Все мое «приданое» – это узелок с бельем и черствый хлеб. Чем я буду платить за еду, за семена, за инструменты?

Проблема, однако.

Наконец, Брок приводит меня на самую окраину поселения, к месту, где жилые дома заканчиваются и начинается дикий холм. Он останавливается у самого захудалого строения, какое я только видела. Это даже не дом, а покосившаяся хибара, вросшая в землю.

Крыша прохудилась, одно окно заколочено досками, крыльцо практически сгнило. Участок — сплошь сорняки, какие-то колючие кусты, камни, бурьян.

— Вот, – презрительно машет Брок рукой. – Твои новые владения. Располагайся.

Он смотрит на меня с откровенным злорадством, ожидая, видимо, слез и истерики. А я… я смотрю на все это и чувствую неожиданный подъем настроения.

Да, это полный ужас. Да, разруха. Но все это мое! Мое собственное!

Во мне просыпается мой дачный азарт.

Крышу можно подлатать дранкой. Окно пока затянуть чем-нибудь. Крыльцо перебрать. Бурьян вырвать, землю перекопать. Вон тот угол солнечный – идеально подойдет для помидоров. А здесь, в тени, можно посадить салат.

Я обхожу хибару под напряженным взглядом Брока. Осматриваю землю, трогаю руками старые, но крепкие стены хибары, заглядываю в темный проем двери. И чем больше я смотрю, тем меньше понимаю.

Работы тут – непочатый край. Но я не вижу ничего… странного. Никаких зловещих символов, никаких выжженных пятен на земле, воронья, костей, торчащих из-под бурьяна.

Самый обычный запущенный участок.

— И почему же он проклятый? – спрашиваю я, искренне не понимая. – Кроме того, что тут лет сто никто не убирался, я не вижу ничего особенного.

Брок смотрит на меня с откровенным презрением, будто я спросила, почему трава зеленая. Он криво усмехается и делает ленивый жест рукой в сторону густых зарослей бурьяна.

— Не видишь? – цедит он. – Так разуй глаза, герцогиня. На этой земле ничего не растет, кроме “ведьминских пальцев”.

Я прослеживаю его взгляд и замечаю то, на что сначала не обратила внимания – среди сорняков, у самой земли, вьются плети с широкими резными листьями, а из-под них торчат какие-то странные плоды. Длинные, скрюченные, темно-зеленые, они действительно смутно напоминают чьи-то толстые пальцы, торчащие из-под земли.

Внезапно, Брок подходит ко мне на шаг ближе, и от него разит злобой.

— И знаешь, что я тебе скажу, герцогиня? Ты можешь сколько угодно строить из себя невинную овечку, но я вижу тебя насквозь. Ты такая же гадюка, как и твой муженек.

Я отшатываюсь, ошарашенная такой неприкрытой ненавистью. Внутри все кипит от возмущения.

С чего это он вообще?!

— Я буду присматривать за тобой, – продолжает он шипеть, понизив голос. – И если бы не приказ, я бы тебя на первом же суку вздернул, чтобы ты не отравляла своим присутствием нашу землю. Но раз пока нельзя… то я хотя бы рад, что тебе достался этот проклятый клочок. Недостойной женщине – недостойная земля.

Сплюнув на землю, он разворачивается и, не оборачиваясь, широким шагом уходит прочь, оставляя меня одну посреди этого хаоса и его ядовитых слов.

Глава 11

Да это же… кабачки!

Я смотрю на сморщенный темно-зеленый плод в своей руке, и меня прорывает на смех.

Истерический, прямо до слез. Я сижу на корточках посреди бурьяна и хохочу, как сумасшедшая.

Проклятый участок! Ведьмины пальцы! Да эти суровые воины просто боятся кабачков!

Отсмеявшись, я вытираю слезы рукавом.

Да, кабачки странные, скрюченные, почти черные. То ли сорт такой, то ли им влаги не хватает. Но почему местные их так боятся? И почему, по словам Брока, здесь ничего другого не растет?

В голове, привыкшей к логике и анализу, тут же выстраиваются теории. Может, эти кабачки – жутко агрессивные растения, которые просто вытесняют всех конкурентов, высасывая из почвы все соки?

Земля истощена, и на ней выживают только эти неприхотливые «пальцы». Если так, то это поправимо. Нужен хороший компост, зола, навоз. Дам земле отдохнуть, восстановить баланс.

Как бы то ни было, но я люблю кабачки. Оладьи, икра, просто жареные с чесноком… Это же универсальный продукт! Так что в их наличии я вижу только плюсы. У меня хотя бы будет еда.

Срываю один из самых приличных на вид «пальцев» и решительно направляюсь к хибаре. Внутри царит полумрак и пахнет пылью, старым деревом и мышами. Обстановка спартанская: грубый стол, пара лавок, каменный очаг в углу и лежанка, заваленная каким-то тряпьем. Паутина свисает с потолочных балок, как новогодняя гирлянда.

М-да, фронт работ колоссальный.

Прохожу в ту часть комнаты, которая, видимо, служила кухней. На полке нахожу пару глиняных мисок и щербатый кувшин. И тут мой взгляд падает на осколок чего-то блестящего, воткнутый между бревен стены.

Зеркало.

Подхожу ближе и застываю. Из замутненной поверхности на меня смотрит совершенно незнакомое лицо. Я вижу хорошенькую девушку лет двадцати пяти с копной густых, рыже-русых волос, выбивающихся из небрежной косы. Большие зеленые глаза с золотистыми искорками смотрят на меня с испуганным удивлением. Это лицо Даллии.

Это… мое новое лицо.

Я касаюсь щеки, и отражение повторяет мой жест. Шок такой силы, что я даже вздрагиваю.

Господи. Я знала, что нахожусь в чужом теле, но увидеть все собственными глазами… это совсем другое.

Пятьдесят лет жизни, морщинки у глаз, усталость в плечах – все это оказалось стерто в один миг.

Чтобы прийти в себя, я начинаю действовать. Смахиваю паутину, вытряхиваю старое тряпье с лежанки, нахожу веник и подметаю земляной пол. Нужно что-то делать, иначе я сойду с ума от всего этого.

Параллельно ищу, что можно съесть. В моем узелке – черствая буханка. В углу кухни, в старом глиняном горшке, я нахожу несколько сморщенных луковиц и немного соли. Отлично! План ужина готов.

Разжигаю огонь в очаге. Пока он разгорается, нарезаю кабачок тонкими ломтиками, крошу хлеб на сухарики, обваливаю кабачки. Бросаю все это на найденную в очаге старую, чугунную сковороду, добавляю лук. По хибаре разносится божественный аромат жареных овощей. Пока еда готовится, я сижу у огня и смотрю на пляшущие языки пламени.

Снова и снова в голове крутится один и тот же вопрос: как я сюда попала? Последнее, что я помню – тряска в автобусе по дороге на дачу… А потом – темнота. И вот я здесь.

Есть ли способ вернуться? Или та жизнь, моя настоящая жизнь, закончилась в том автобусе?

От этих мыслей становится холодно и страшно, и я гоню их прочь. Сейчас нужно думать о том, как выжить здесь.

Когда кабачки готовы, я высыпаю их в миску. Обжигаясь, с наслаждением пробую первый кусочек.

И замираю.

Боже мой, как вкусно! Несмотря на неказистый вид, этот «ведьмин палец» оказался самым вкусным кабачком в моей жизни!

Его мякоть не водянистая, а плотная, почти кремовая, с легким, сладковатым, ореховым привкусом. В нем есть какая-то дикая, природная нотка, которой никогда не было в овощах из магазина.

Это не просто еда, это настоящее сокровище!

Я ем, и с каждым кусочком ко мне возвращаются силы и уверенность. Пусть этот участок проклят для них. Для меня он – настоящий Клондайк. Я чувствую, как по телу разливается тепло и удовлетворение. У меня есть крыша над головой (пусть и дырявая), еда (пусть и одни кабачки) и, самое главное, – я свободна.

И в этот момент я замечаю движение за окном.

Аромат жареного лука и кабачков, очевидно, разнесся по всей округе. У моего участка, прячась за камнями и высокими сорняками, столпилось несколько ребятишек. Босоногие, в потрепанных рубашонках, они с любопытством и опаской заглядывают в мое окно. Их грязные мордашки выражают одновременно и страх, и голодный интерес.

Сердце сжимается от жалости. Бедные дети.

Я решаю попробовать наладить контакт.

— Эй, ребята, привет! – кричу я, стараясь, чтобы голос звучал как можно дружелюбнее. – Не хотите угоститься?

Эффект прямо противоположный. Детишки с испуганными криками бросаются врассыпную, как стайка воробьев. Правда, не все. Парочка самых смелых отбегает на безопасное расстояние и продолжает наблюдать.

Так, понятно. Прямой подход не работает. Нужна военная хитрость.

Операция «Прикормка», фаза первая. Я ставлю на подоконник с уличной стороны миску с кабачками и отворачиваюсь, делая вид, что страшно занята уборкой.

А сама краем глаза наблюдаю.

Уловка срабатывает.

После нескольких минут нерешительности один мальчишка, самый шустрый, подкрадывается к окну, молниеносно хватает тарелку и тут же мчится обратно к своим. Его товарищи тут же набрасываются на добычу.

Я тихо радуюсь. Если им понравится, они придут снова. Там, глядишь, и диалог завяжется. А через детей можно и до взрослых достучаться. В конце концов, мне надо как-то налаживать отношения на новом месте и нарабатывать репутацию.

Окрыленная этой маленькой победой, я принимаюсь за обустройство. Выгребаю из очага старую золу – отличное удобрение! – и выношу на будущую грядку. Затем беру щербатый кувшин и иду к ручью, который я приметила недалеко.

Глава 12

«Отравить?!»

Это слово оглушает меня, как удар обухом по голове.

Внутри все обрывается. Как отравить? Это же просто кабачки! Один из самых безобидных, диетических продуктов на свете!

Как, ну как ими можно отравиться?

Паника затапливает сознание, и мой мозг в судорожных попытках найти логическое объяснение цепляется за единственную, самую невероятную соломинку.

Аллергия.

Господи, неужели у кого-то из детей оказалась острая аллергия на кабачки? Это почти невероятно, ведь кабачки дают даже совсем маленьким деткам в качестве первого прикорма, но исключать ничего нельзя…

Однако, если это так, ребенку срочно нужна помощь, а не суд над ведьмой!

— Что случилось с ребенком? Расскажите подробней или дайте мне на него посмотреть…

Я пытаюсь выведать хоть что-то у схвативших меня мужчин, но они грубо затыкают мне рот, и один из них рычит: «Молчи, змея!».

Меня снова тащат, на этот раз обратно в ту самую ратушу, где еще час назад мне подарили хрупкую надежду.

Дверь с грохотом распахивается, и меня без церемоний швыряют на каменный пол к ногам старосты. Я больно ударяюсь коленом, но физическая боль тонет в унижении и страхе. Староста Финнеан смотрит на меня, и его ястребиные глаза мечут молнии. Он явно не понимает, что происходит.

— Она отравила моего сына! — ревет один из моих похитителей, отец того самого шустрого мальчишки. — Отравила, накормив ведьминскими пальцами!

Лицо Финнеана каменеет. Он бросает короткий, едва заметный взгляд на одного из своих людей, стоящих у стены, и тот, поняв приказ без слов, тут же выскальзывает за дверь. А весь гнев старосты обрушивается на меня.

— Я поверил тебе! — гремит его голос, в котором звенит разочарование и ярость. — Я дал тебе шанс, защитил от гнева этих людей! А ты так отплатила нам за доброту?!

— Я же говорил, староста! — тут же вставляет свое слово Брок, который крутится неподалеку. Его лицо сияет злорадным торжеством. — Говорил же, что она гадюка! Нельзя было ей верить! Сразу надо было на сук!

Толпа за моей спиной неодобрительно гудит. Я понимаю, что еще немного, и этот «суд» превратится в самосуд.

Нужно срочно что-то делать!

Я заставляю себя глубоко вздохнуть, прогоняя панику.

— Пожалуйста, послушайте меня! — кричу я, пытаясь перекрыть шум. — То, что вы говорите, это какая-то нелепица! Ну невозможно отравиться кабачками! Это какое-то недоразумение! Прошу вас, покажите мне ребенка! Может, ему стало плохо по другой причине? А если вдруг стало плохо из-за меня, я хочу увидеть сама, может, я смогу ему помочь!

Мои слова тонут в яростном реве отца.

— Не подпущу эту ведьму к своему сыну! — орет он, брызгая слюной. — Чтобы она его добила?! Да ни за что!

Я в отчаянии перевожу взгляд на Финнеана. Он единственный, в ком еще теплится искра разума.

— Староста, подумайте! — умоляюще говорю я, пытаясь подняться с колен. — Ну включите же логику! Если бы я была ведьмой и хотела кого-то отравить, стала бы я делать это так глупо и открыто? Да еще и в первый же день? Использовать для этого единственную еду, которая у меня есть?

Мой отчаянный порыв заставляет толпу на мгновение замолкнуть. Финнеан смотрит на меня долго, испытующе. Я вижу, как в его глазах борется гнев и сомнение.

— Вы мне не верите? Хорошо! — Я вскакиваю на ноги, чувствуя, как адреналин придает мне сил. — То, что вы зовете «ведьмиными пальцами», у меня на родине называется «кабачком». Это съедобный и очень вкусный овощ, если знать, как его приготовить! А я могу поручиться за свои кулинарные навыки — я сама ела этот кабачок, и со мной ничего не произошло! А если потребуется, я готова прямо на ваших глазах приготовить еще и съесть столько, сколько нужно, чтобы вы убедились в моей правоте!

Мои слова повисают в густом, пропитанном ненавистью воздухе. Староста Финнеан колеблется, его морщинистое лицо выражает мучительную борьбу между здравым смыслом и давлением толпы.

Отец «отравленного» ребенка продолжает реветь, требуя расправы, а Брок подливает масла в огонь, выкрикивая что-то про ведьминское отродье.

Кажется, еще секунда — и этот хрупкий мир рухнет, и меня просто разорвут на части.

И в этот самый критический момент тяжелая дубовая дверь ратуши с оглушительным скрипом распахивается.

Весь шум, все крики и угрозы мгновенно смолкают. В дверном проеме, в ореоле заходящего солнца, стоит он.

Тот самый темноволосый незнакомец. Рядом с ним, тяжело дыша, стоит человек, который недавно выбежал из зала.

Толпа расступается перед этим незнакомцем, как вода перед носом корабля. Он входит в зал неспешной, уверенной походкой хищника, и я чувствую, как меняется сама атмосфера в помещении. Напряжение никуда не делось, но теперь у него появился эпицентр.

Я смотрю на него с отчаянной, последней надеждой. Я не знаю, кто он, но инстинктивно чувствую, что моя жизнь сейчас только в его руках. Если тот, кто поверил мне один раз, больше мне не поверит, то я пропала.

Незнакомец обводит зал тяжелым, ледяным взглядом, от которого даже Брок съеживается и замолкает.

— Ну и шуму вы тут подняли, — его низкий, с хрипотцой голос звучит тихо, но его слышит каждый.

Затем его грозовые глаза останавливаются на мне — растрепанной, испуганной, но стоящей с гордо поднятой головой посреди враждебно настроенного зала. В его взгляде проскальзывает тень удивления и какой-то мрачной иронии.

— Не ожидал, что с тобой так скоро начнутся проблемы.

Он даже не спрашивает, что случилось. Он просто берет ситуацию под свой контроль. — Ведите сюда ребенка, – приказывает он, и никто не смеет ему возразить, даже не смотря на то, что отец ребенка недовольно кривится.

Я с облегчением выдыхаю. Но ровно до того момента, как в зале появляется тот самый мальчишка. И от его вида я впадаю в ступор.

С одной стороны, я мгновенно понимаю, в чем дело. А с другой… я понимаю, что это действительно не шутки, и моя ситуация только что стала по-настояшему опасной!

Глава 13

Во-первых, в зал вносят пятилетнего мальчишку, которого я раньше не видела. По крайней мере, точно не среди той стайки, которая бегала вокруг моего нового дома. А, во-вторых, он выглядит так, будто его коснулась лихорадка.

Щеки неестественно красные, а глаза…

Господи, его глаза! Зрачки расширены до предела, они почти полностью поглотили радужку, отчего взгляд кажется стеклянным.

Мальчик тяжело дышит, и я замечаю, как мелко подрагивают его пальцы.

Паника, которую я с таким трудом подавила, вспыхивает с новой силой, но теперь это другая паника. Не страх за себя, а леденящий ужас за ребенка.

Это не несварение от кабачков. И даже не аллергия.

Это яд.

Настоящий, сильный яд.

В моей прошлой жизни я видела такое лишь однажды, когда соседский ребенок на даче наелся ягод белладонны. Симптомы один в один.

— Пустите меня к нему! – кричу я, забыв обо всем, и кидаюсь вперед. – Быстрее! Каждая секунда на счету!

— Не подходи, ведьма! – рычит отец, заслоняя собой сына. Он грубо отталкивает меня, и я отлетаю в сторону, едва не падая.

— Да послушайте меня! – воплю я, вскакивая на ноги. В моем голосе звенит сталь. – Вы что, не видите?! Кабачки тут совершенно ни при чем! Это отравление сильным токсином! Я знаю, что это! Дайте мне помочь, или будет поздно!

Все в зале смотрят на меня, но в их взглядах все то же недоверие. И тут раздается спокойный, низкий голос темноволосого незнакомца, который разрезает всеобщий гвалт, как острый нож.

— Ты знаешь, что делать?

Я резко поворачиваюсь к нему. В его грозовых глазах нет ни иронии, ни насмешки. Только острый, оценивающий интерес. Он дает мне шанс. Мой единственный шанс.

— Да! – без колебаний отвечаю я. – Но мне нужна помощь. Быстро!

Я беру командование на себя, потому что больше некому. Адреналин отключает страх, оставляя только холодный расчет.

— Мне нужны соль, теплая вода и активированный уголь!

Запоздало понимаю, что в этом средневековом мире активированного угля не найти и быстро поправляюсь:

— Вернее, давайте хотя бы самый обычный уголь, древесный, из вашего очага! И много! Его нужно растолочь! Быстрее!

Мужчины на мгновение замирают, ошарашенные моим напором, но властный кивок незнакомца заставляет их сорваться с места. Кто-то несется за водой, кто-то выгребает из очага остывающие угли.

Я же подбегаю к ребенку, которого отец все еще не выпускает из объятий.

— Держите его крепко, – приказываю я ему. – Сейчас будет неприятно.

Отец смотрит на меня с отчаянием и недоверием, но кивает. Мне приносят кружку с соленой водой.

— Разжимайте ему рот. Заливайте!

А дальше начинается сплошная суматоха. Ребенок почти не реагирует, но мы силой вливаем ему в горло соленую воду. Затем, мы прочищаем мальчику желудок. Это неприятно, но это необходимо.

Тем временем другой мужчина уже толчет уголь в каменной ступке. Я смешиваю черный порошок с водой, получая густую жижу.

— Теперь это. Заставляйте его пить. Все до капли!

Это еще сложнее. Ребенок отбивается, но мы вливаем в него угольное питье. А потом остается только ждать.

Я опускаюсь на пол рядом с ним, кладу руку ему на лоб – он горит. Я слышу, как рядом тяжело и взволнованное сопит его отец, как замерла в напряженном молчании толпа.

Проходит минута, две, пять… Вечность.

И вдруг я замечаю.

Зрачки.

Они перестали быть огромными черными провалами. Они медленно, очень медленно начинают сужаться, реагируя на свет от очага. Ребенок делает глубокий, судорожный вздох, и его дыхание становится ровнее.

Отец рядом со мной издает звук, похожий на стон, и, прижимая к себе обмякшее тело сына, разражается беззвучными, мужскими слезами, утыкаясь лицом в его спутанные волосы.

Я выдыхаю. Кажется, пронесло.

Я сижу на полу, грязная, растрепанная, совершенно без сил, и не понимаю только одного. Если это классическое отравление растительным ядом, то при чем здесь, демоны меня побери, кабачки?!

— Но при чем здесь моя еда? – спрашиваю я тихо, скорее у самой себя, чем у кого-то конкретного. – Почему вы решили, что виновата именно я?

Тишину нарушает новый всхлип. Вперед выходит еще один мальчик, на пару лет постарше. И, в отличие от предыдущего, этого я узнаю сразу. Ведь это он схватил тарелку с моими кабачками и убежал к остальным.

Только сейчас замечаю, что его лицо, очень похоже на лицо мальчика, которого мы только что отпаивали. Разве что мокрое от слез и искаженное чувством вины. Братья что ли?

— Это я… я виноват… – всхлипывает он. – Ваша еда… она была такая вкусная! Мы почти все съели сразу… когда я спохватился, остался последний кусочек… и я решил отнести его попробовать Ларсу… Ему тоже очень понравилось и он попросил еще… Сказал, что никогда ничего вкуснее не ел. А у меня больше не было…

Он утирает нос рукавом и продолжает, запинаясь:

— Ну мы решили тогда как обычно пойти к реке, нарвать яблок, чтобы еще поесть… а по дороге наткнулись на куст с такими красивыми, черными ягодками, блестящими… Мы подумали, что это дикая смородина… Их было немного, а так как я был сыт, то отдал все Ларсу. А потом по дороге обратно ему стало плохо. Я испугался, прибежал домой и рассказал все отцу…

История складывается в чудовищно простую и логичную картину.

Перепуганный старший брат выложил все про то, как они съели что-то приготовленное чужачкой, а потом младшему стало плохо. А обезумевший от страха отец, чье сознание уже было отравлено суевериями и ненавистью к «жене Рэйвенхарта», услышал только то, что хотел услышать. Виновата ведьма.

Я смотрю на этого мужчину, и не чувствую к нему злости — только сочувствие и дикую усталость.

Он, кажется, замечает мой взгляд. Медленно поворачивает голову в сторону, словно опасаясь встречаться со мной глазами. Его лицо заливает густой, темный румянец стыда.

— Спасибо, что спасла его… — хмуро бормочет он, — Я… не хотел… просто волновался…

Глава 14

Незнакомец не торопится с ответом. Он молча смотрит на меня, и под его пристальным взглядом я чувствую себя бабочкой, пришпиленной к доске. Вместо того чтобы ответить, он делает еще один шаг ко мне, сокращая и без того ничтожное расстояние.

Он наклоняется, и я перестаю дышать. Его лицо оказывается совсем близко от моего. Я чувствую тепло его дыхания на своей коже, улавливаю тонкий, будоражащий запах грозы, влажной земли и кожи.

Его темные, как ночное небо, глаза внимательно изучают мое лицо, скользят по растрепавшимся волосам, по щекам, все еще пылающим от пережитого унижения, останавливаются на губах. Мое сердце заходится в сумасшедшем ритме, а в животе будто порхает целый рой тех самых бабочек.

— Гримвольд, – наконец произносит он, и его низкий, с хрипотцой голос звучит прямо над моим ухом, заставляя кожу покрыться мурашками.

Имя ему подходит. Властное, резкое, как удар кнута. Гримвольд.

Он отстраняется, и я жадно вдыхаю воздух, которого мне почему-то не хватало.

— А что касается того, кто я… – он делает паузу, и в его глазах снова появляется холодная сталь. – На эту часть вопроса я пока не готов ответить.

— Но… почему? – вырывается у меня.

— Во многом из-за тебя, – его ответ звучит спокойно, но взгляд снова становится жестким. – Ты жена Дориана Рэйвенхарта. Да, сегодня ты спасла жизнь мальчика, и я поверил в искренность твоих слов. Но ты все еще связана с нашим кровным врагом. Любая информация о том, кто я и какое положение занимаю, в его руках может стать оружием против нас. Так что пока… тебе будет достаточно моего имени.

Я смотрю на него, чувствую противоречивые ощущения. С одной стороны, мне обидно. Опять недоверие, опять подозрения. Но с другой… я не могу не согласиться с тем, что в его словах есть смысл. Я понимаю его опасения.

И все же… кто же он такой? Его слово – закон для всех, от старосты до последнего вояки. Он не просто аристократ, не просто лидер. От него исходит аура такой власти, которую я чувствовала только рядом с Дорианом, но здесь она другая – более глубокая более осмысленная

Интерес разгорается во мне с новой силой.

— Хорошо, – говорю я, и во мне просыпается упрямый азарт. Я вскидываю голову и смотрю ему прямо в глаза, уже без страха, а с вызовом. – Раз так, я принимаю ваши правила. Я завоюю доверие этих людей. Всех до единого. И ваше тоже, Гримвольд. И когда это произойдет, вам просто не останется ничего другого, кроме как рассказать мне все. Только учтите, – я позволяю себе легкую, дерзкую улыбку, – тогда я уже не ограничусь одним вопросом о том, кто вы.

На его суровых губах впервые появляется настоящая, живая улыбка. Она преображает его лицо, делая его одновременно и привлекательнее, и еще опаснее.

Кажется, ему пришлась по душе моя дерзость.

— Что ж, – произносит он, и в его голосе звучит неподдельное веселье. – Пожалуй, это будет самое интересное зрелище в Багровых Холмах за последнее время. В таком случае, я буду ждать этого момента, Даллия Рэйвенхарт. Ждать с нетерпением.

Я чувствую, как щеки заливает румянец, но не от смущения, а от азарта. Этот человек, Гримвольд, бросил мне вызов, и я, сама того не ожидая, с радостью его приняла.

— Уже темнеет, – произносит он, оторвав взгляд от моего лица и посмотрев в дверной проем, за которым небо уже окрасилось в лиловые и оранжевые тона. – Я провожу тебя. Не хочу, чтобы ты снова влипла в неприятности по дороге. Местные бывают излишне… ретивыми.

Я киваю, соглашаясь. Отказываться было бы глупо. К тому же, мысль о том, чтобы еще немного побыть рядом с ним, почему-то кажется очень правильной.

Мы выходим из ратуши и молча идем по пустеющим улочкам. Воздух прохладный, пахнет дымом из очагов, влажной землей и травами. Тишину нарушают лишь звуки засыпающего городка: где-то лает собака, стрекочут сверчки, из окон домов доносится приглушенный смех.

Я иду рядом с этим сильным, опасным мужчиной и, к своему удивлению, чувствую себя в полной безопасности. Это странное, противоречивое чувство. Мой разум кричит, что доверять тому, о ком ты не знаешь ровным счетом ничего кроме имени, нельзя, но тело… тело расслаблено, а дыхание ровное. Рядом с ним мне не страшно.

— Так из каких же ты краев, Даллия Рэйвенхарт, – нарушает он тишину, не поворачивая головы, – где «ведьмины пальцы» считают едой?

— Из очень далеких, – ухожу я от прямого ответа. – А почему вы их так не любите? Кроме того, что они выглядят не очень красиво, что в них такого?

Он на мгновение замолкает, подбирая слова.

— Легенда гласит, что когда-то жила злая ведьма, которая приносила горе нашим предкам. Когда ее победили, она наложила проклятье на тех, кто ее победил и возле их домов стали вырастать эти плоды, уродливые, как ее пальцы. Говорят, они впитали в себя всю ее злобу. Тот, кто их съест, либо сойдет с ума, либо отравится. А если их выкорчевать, то это все равно ничего не даст, ведь после них на этой земле не вырастет ничего хорошего. Поэтому, к ним никто не прикасается. Это дурная примета.

Мда, байки из склепа. У нас на дачах тоже рассказывают страшилки про проклятые колодцы и черных собак. Я понимаю их суеверия, порожденные страхом и тяжелой жизнью, но принять их не могу. Тем более, что в этих суевериях лишь часть правды.

Я убеждена, что если дать земле отдохнуть или раздобыть хорошие удобрения, то все прекрасно вырастет даже на месте этих ведьминских пальцев. Другое дело, что местные, может, не знают о секретах обработки земли, которые в нашем мире уже считаются чем-то самим собой разумеющимся.

Мы снова проходим мимо холма, на котором чернеет силуэт замка.

— А это чей замок? – снова пробую я.

— Это не то, что тебе стоит знать сейчас, – отрезает Гримвольд, и я понимаю, что тема закрыта.

Наконец, мы подходим к моей хибаре. В сумерках она выглядит еще более жалкой и одинокой. Гримвольд останавливается и обводит мое новое жилище долгим, скептическим взглядом.

Глава 15

Я стою на пороге, сжимая в руке тяжелую кочергу, и глупо моргаю, глядя на открывшийся вид.

Никакой толпы. Никаких вил и факелов.

На грубых досках моего «крыльца» аккуратно сложены вещи: новенькая лопата и мотыга, чьи стальные части поблескивают в утреннем свете, небольшой, но удобный на вид топор и мешок с зерном. Сверху лежит еще один мешочек, поменьше. Я развязываю его — внутри соль.

Сомнений быть не может.

Это он.

Гримвольд.

В груди поднимается сложная, противоречивая волна чувств. С одной стороны – огромная, теплая благодарность. Он не просто бросил меня на произвол судьбы. Он дал мне шанс приспособиться, закрепиться на этой земле. Инструменты, зерно, соль. Это не просто помощь, это… это целое состояние для меня сейчас.

Но с другой стороны… я чувствую укол обиды. Его слова до сих пор эхом звучат в моей голове: «Думаю, без денег и инструментов ты и недели здесь не протянешь».

Этот подарок — немой укор моей гордости. Подтверждение того, что Гримвольд все еще считает меня слабой, неспособной справиться самой.

И что мне теперь делать? С благодарностью принять это, проглотив обиду? Или с гордостью вернуть ему все при следующей встрече, доказав, что мне вполне по силам справиться и самой?

Но не только из-за этого я замерла в шоке на пороге. Было и еще кое что.

Я вижу как из-за холма, по направлению к моей хибаре, с ровным размеренным стуком копыт и грохотом колес по каменной дороге, приближается чья-то карета. И нет, это не какая-нибудь крестьянская телега.

Это роскошный, черный, как южная ночь, экипаж, отполированный до зеркального блеска, с серебряным гербом на дверце. А карету окружает конный эскорт — десяток воинов в вороненой броне, со щитами и обнаженным оружием. Их выправка, их обмундирование — все кричит о власти и богатстве. Они совсем не похожи на суровых вояк Брока в поношенной броне.

И кто же это такой? Я пытаюсь зацепиться взглядом хоть за какую-то деталь, которая помогла бы мне понять кто это и чего мне ждать от этой кареты, как вдруг, в голове взрывается острая боль.

Тело Далии прошибает ледяной, животный ужас. Потому что оно сразу все понимает: Эта карета… эти кони… это сопровождение…

Это он!

Дориан!

Паника, которую я с таким трудом усмирила вчера, возвращается с удвоенной силой.

Что он здесь забыл?!

Зачем приехал лично?

Неужели ему донесли, что меня не повесили на первом суку, и он явился, чтобы самому завершить начатое?

Я инстинктивно делаю шаг назад, в свою убогую хибару, крепче сжимая кочергу. Карета останавливается прямо напротив моего “проклятого участка”. Дверца распахивается, и из нее, ступая на землю с видом хозяина мира, выходит он.

В безупречном дорожном костюме, с идеально уложенными волосами, Дориан выглядит как бог, спустившийся в свинарник. Он видит меня, стоящую на пороге в своем простом платье, растрепанную, ошарашенную и с кочергой наперевес. Его губы изгибаются в той самой хищной, презрительной улыбке.

— Какая встреча, – его голос звучит бархатно, но от этого бархата по коже бегут мурашки. – Даже не думал, что моя дорогая жена удостоит меня таким теплым приемом.

Шок проходит, уступая место холодному возмущению. Я сжимаю кочергу, заставляя себя дышать ровно.

— Что тебе здесь нужно, Дориан? – мой голос звучит резко и враждебно. – Зачем ты приехал?

Его улыбка мгновенно исчезает. Маска ленивого превосходства слетает, лицо каменеет, а в янтарных глазах вспыхивает ярость. От моего вопроса. От того, что я посмела его задать. Он делает несколько медленных, тяжелых шагов ко мне, его тень накрывает меня целиком.

— Что я здесь делаю? – шипит он мне в лицо, и от его голоса, кажется, замерзает воздух. – Это МОЯ земля, Даллия. А ты, пока что, все еще МОЯ жена. С каких это пор я должен перед кем-то отчитываться, почему решил проверить то, что принадлежит мне по праву?!

Слова Дориана, пропитанные ядом, бьют по нервам, как разряд тока. Внутри меня взрывается праведное возмущение.

— Твоя жена – не вещь, которую можно проверить! – чеканю я, глядя ему прямо в янтарные глаза. – А твоя земля, видимо, не совсем твоя, раз ты притащил с собой целую армию, чтобы прогуляться по ней! Боишься, что местные жители окажут тебе такой же «теплый прием», как и мне?

Моя дерзость действует на него, как красная тряпка на быка. Его лицо искажается, и он с рычанием шагает ко мне, намереваясь, видимо, заткнуть мне рот.

Но его дорогой сапог цепляется за что-то на земле. Раздается громкий металлический лязг. Это инструменты, подарок Гримвольда.

Дориан спотыкается, едва не падает, и это выводит его из себя окончательно.

— Что за дрянь валяется под ногами?! – ревет он и с яростью пинает ногой сначала лопату, а потом и топор. Инструменты с лязгом разлетаются в стороны.

И в этот момент я чувствую не страх, а острую, пронзительную обиду. Обиду за этот подарок. Я не знаю, с каким умыслом Гримвольд оставил мне эти вещи – из жалости, издевки или скрытой доброты. Но это был жест. Знак.

А Дориан, этот… этот варвар только что растоптал его своими грязными сапогами!

— Не смей! – выкрикиваю я, замахиваясь на него кочергой. – Какое право ты имеешь…

Я не успеваю договорить.

Его реакция молниеносна. Прежде чем моя кочерга успевает проделать хотя бы половину пути, его рука выстреливает вперед, перехватывая мое запястье.

Стальные пальцы сжимаются так, что я вскрикиваю, и кочерга с глухим стуком падает на землю. Другой ладонью он зажимает мне рот, пресекая любые дальнейшие протесты.

В его янтарных глазах плещется чистое, первобытное бешенство. Я чувствую себя мышью в лапах дракона.

Дориан не говорит ни слова. Просто разворачивается и, не ослабляя хватки, тащит меня в хибару.

Мои ноги заплетаются, я пытаюсь упереться, но тщетно. Он почти вносит меня внутрь и с силой впечатывает в грубую бревенчатую стену.

В спину через ткань платья впиваются занозы, голова гулко ударяется о дерево. Он убирает руку от моего рта, но тут же прижимается всем телом, лишая меня малейшей возможности двигаться. Его бедра прижимаются к моим, мощная грудь вдавливает меня в стену, а его лицо оказывается в нескольких сантиметрах от моего. Я задыхаюсь от жара его тела и запаха — дорогого парфюма с нотками мускуса и чистой ярости.

Глава 16

Дориан (за день до этого)

Я сижу в своем кабинете, в руке — бокал с терпким, кроваво-красным вином, но я не чувствую его вкуса.

Все мои мысли там, на севере, в проклятых Багровых Холмах.

Воздух в кабинете кажется спертым, пропитанным приторным ароматом жасмина — духи Кармен.

Весь вечер она крутилась возле меня, как назойливая муха. Ее шелковое платье шуршало по ковру, ее смех, обычно такой манящий, резал слух.

Она терлась о мое кресло, шептала на ухо всякие глупости, а под конец и вовсе опустилась передо мной на колени, между моими ногами, заглядывая в глаза с неприкрытой похотью.

В другое время я бы не отказался от ее соблазнительного, готового на все тела.

Но сегодня ее прикосновения вызывали лишь глухое, ледяное отвращение. Я сам не понимал, почему.

Так что, просто выставил ее за дверь, приказав не попадаться мне на глаза до утра. Ее обиженный, удивленный взгляд меня нисколько не тронул. Мне было противно.

От ее фальши, от ее доступности, от того, что она — не та, о ком я думаю. А думаю я, к своему собственному бешенству, о Даллии.

Что с ней сейчас? Ее уже разорвала толпа? Или она замерзает где-нибудь в овраге?

Раздается тихий, уважительный стук в дверь.

— Войдите.

В кабинет бесшумно входит Мальтус, мой начальник тайной службы. Худощавый, с гладким, непроницаемым лицом. Он — мои глаза и уши. Он никогда не задает лишних вопросов и всегда докладывает по сути.

— Милорд, – его голос ровный и безэмоциональный. – Есть вести из Багровых Холмов.

Я чувствую, как напрягаются все мышцы. Ставлю бокал на стол.

— Докладывай.

Сердце, которое, как я думал, давно превратилось в камень, вдруг начинает стучать быстрее.

Чего я жду? Чего я хочу услышать?

Известия о том, что проблема по имени Даллия решена раз и навсегда? Что ее дерзкий бунт закончился на вилах какого-нибудь пастуха?

Это было бы логично. Правильно. Это принесло бы покой.

Так почему же часть меня сжимается в тугой, ледяной комок от этой мысли? Почему я одновременно боюсь услышать, что она мертва?

— Наблюдатели сообщают, что госпожа Даллия благополучно достигла границ, – чеканит Мальтус. — Она пересекла пост и направилась вглубь территории.

Жива. Первая реакция — странная, неуместная волна облегчения, которая тут же сменяется досадой на самого себя.

— Однако, – продолжает Мальтус, – она не направилась в указанный вами дом смотрителя. Она обосновалась в пограничном городке.

Я замираю.

— Как это… не в доме смотрителя?

Внутри меня что-то обрывается. Облегчение и досада исчезают, уступая место чему-то новому. Холодному, острому, как осколок льда.

Раздражению.

— Не знаю причин, милорд. Но наблюдатели докладывают, что ничего не указывало на то, что она собиралась занять дом смотрителя.

Я чувствую, как кровь начинает закипать.

То есть, Даллия не просто выжила. Едва покинув мой замок, она первым же делом демонстративно наплевала на мои условия. Дом смотрителя был частью нашей сделки.

Моей сделки. Моей воли.

А она просто… проигнорировала ее.

Мало того, что эта женщина посмела требовать у меня развод. Мало того, что она с вызывающей гордостью приняла мои самоубийственные условия. Так она, едва оказавшись вне досягаемости, тут же решила, что свободна?

Что может делать все, что ей заблагорассудится? Что слова герцога Рэйвенхарта для нее больше ничего не значат?

О нет, дорогая женушка. Как же ты ошибаешься.

Внутри меня поднимается темная, яростная волна. Дракон, которого я так долго держал в узде, просыпается, и его злит не угроза, а чистое, неприкрытое неповиновение.

Она решила, что может играть в свои игры? Что ж. Пора напомнить ей, кто устанавливает здесь правила.

***

Раннее утро.

Моя карета скользит по ухабистой дороге, ведущей в Багровые Холмы. Меня окружает тишина, дорогая кожа и полированное дерево. Но в моей голове — неистовствует самая настоящая буря.

Я снова и снова прокручиваю в мыслях последние дни, и все они неизменно упираются в один и тот же момент.

Падение. Глухой, тяжелый удар тела о мраморный пол.

До этого момента Даллия была для меня… ничем. Раздражающей, бесцветной необходимостью, частью сделки. Я научился не замечать ее, проходить сквозь нее, как сквозь призрака.

А потом она открыла глаза. И призрак обрел плоть, голос и стальной стержень.

Эта новая Даллия сводит меня с ума.

Она не просто перечит — она бросает вызов. Она смотрит на меня без страха, говорит вещи, за которые я в другое время казнил бы ее не моргнув и глазом.

Дракон внутри меня ревет, требуя наказать ее за дерзость, сломать, втоптать в грязь ее упрямство. Но с другой стороны…

А что, демоны побери, с другой стороны? Чего я хочу сам?

Сколько бы я ни думал об этом, а так и не могу ничего понять.

Карета останавливается.

Я выхожу наружу, и тут… ответ приходит сам собой.

Я вижу Даллию. Стоящую на пороге убогой, вросшей в землю хибары. Растрепанная, в простом дорожном платье, перепачканном пылью. И сжимающую в руке ржавую кочергу, будто это королевский скипетр.

Она смотрит на меня, и в ее глазах нет ни страха, ни мольбы. Только холодная, яростная ненависть и вызов.

В этот самый миг я понимаю, чего хочу.

Я хочу, чтобы эта женщина была моей!

Не та былая тень, не то былое приложение к договору.

А именно эта — дерзкая, непокорная, с огнем в глазах. Она — неприступная вершина, к которой не смогли подступиться даже эти дикари. И мой драконий инстинкт охотника, завоевателя, требует одного — покорить эту вершину!

Сломать волю Даллии, но не ее дух. Заставить ее признать мою власть по праву сильного. Приковать ее ко мне, сделать так, чтобы этот огонь в ее глазах горел только для меня.

Я иду к ней, и ее слова, полные яда и обвинений, лишь разжигают во мне этот новый, странный голод.

Глава 17

Даллия

Его слова, произнесенные почти шепотом, обрушиваются на меня, как лавина. Вернуться? Снова быть его?

Внутри все сжимается от ледяного ужаса.

В голове на миг вспыхивают чужие, но уже такие знакомые воспоминания Даллии: бесконечные, одинокие вечера в крошечной комнате-камере, ледяное безразличие Дориана, унизительные встречи с его любовницей, постоянное чувство собственной ничтожности, его горячие руки, которые могут как грубо смахнуть с дороги, так и отвесить пощечину за все, что он посчитает дерзостью. И поверх этого — мое собственное, Дашино, воспоминание о муже-тиране, о предательстве, о борьбе за право просто быть собой.

Нет.

Ни за что.

— Да я лучше навсегда останусь здесь, – вскидываю голову я, и в моем голосе звенит сталь, – чем вернусь в твою тюрьму!

Его пальцы, что до этого почти невесомо касались моей щеки, сжимаются, больно впиваясь в кожу. Янтарные глаза темнеют, превращаясь в два раскаленных угля.

— Ты пожалеешь об этих словах, – цедит он, и от его тона у меня по спине бегут мурашки. – Ты все равно будешь моей, Даллия. Я добьюсь своего. Вопрос лишь в том, вернешься ли ты в замок по собственной воле, или я притащу тебя туда как сломанную куклу. Выбирай.

Он ждет, что я испугаюсь, начну молить о пощаде. Но его угроза производит обратный эффект. Внутри меня закипает злой, веселый азарт.

— Мечтать не вредно, – я вызывающе улыбаюсь ему в лицо. – Я не кукла. И уж точно не твоя. А потому, я никуда с тобой не вернусь. Тем более, обратно.

Лицо Дориана искажается от ярости. Он замахивается, и я инстинктивно зажмуриваюсь, готовясь к удару. Но удара не следует. Вместо этого краем глаза я улавливаю какое-то движение сбоку.

Я резко открываю глаза и перевожу взгляд на заколоченное окно. В единственную щель между досками на меня смотрят два огромных, любопытных глаза.

Это старший брат Ларса, тот самый мальчишка, который вчера так горько плакал.

Что он тут забыл?!

Сердце ухает в пятки, но уже от страха за мальчика. Я знаю, на что способен Дориан в гневе. Если он сейчас заметит мальчишку… он может сделать с ним что угодно, просто чтобы выместить на нем свою злость. Просто потому, что может.

Я смотрю на ребенка, и весь мой гнев, вся моя дерзость сменяются отчаянной, безмолвной мольбой. Я широко распахиваю глаза, чуть качаю головой из стороны в сторону, пытаясь взглядом, мимикой, всей своей сущностью передать одно-единственное сообщение: «Беги! Уходи отсюда! Немедленно!»

Мальчишка, кажется, все понимает. Его глаза от ужаса становятся еще больше, он бросает испуганный взгляд на мощную спину Дориана, и его фигурка тут же исчезает из окна.

Я облегченно выдыхаю, и мое тело, до этого напряженное, как струна, на миг расслабляется. Дориан, прижимающий меня к стене, тут же чувствует эту перемену. Он не видел мальчика. Он не знает причины моего внезапного облегчения. А потому, он истолковывает это по-своему. И, как итог, он резко толкает меня.

Я теряю равновесие и, взмахнув руками, падаю на скрипучую лежанку.

Сердце ухает в пятки. Я в панике пытаюсь отползти, но он тут же нависает надо мной, упираясь руками по обе стороны от моей головы, запирая меня в ловушку.

— Даже сейчас, – рычит он, и его янтарные глаза сверкают от ярости, – ты умудряешься меня игнорировать! Не замечаешь меня, витаешь в своих мыслях, будто я пустое место!

— Да ты сам себе все напридумывал и теперь бесишься! – выпаливаю я, искренне не понимая с чего вдруг он ко мне так прицепился. Пытаюсь отползти, подняться с лежанки, но его тело не дает мне ни единого шанса.

— Напридумывал?! — он наклоняется ниже, его глаза пылают. — Тогда как называется то, что ты, наплевав на мои слова, не поехала в дом смотрителя, который я тебе выделил?! Почему ты здесь, в этом грязном городишке, а не там, где тебе приказано быть?! Уж не потому ли, что тебе нет дела до нашего уговора, до моих слов?

Его близость, его гнев, его запах – все это давит, душит, но одновременно разжигает во мне ответную злость.

— Приказано быть? – возмущенно переспрашиваю я. – Ты серьезно? А ты не подумал, как я должна была добраться до этого твоего домика смотрителя? На той развалюхе, которую ты назвал «каретой», в компании одноглазого хама, который вышвырнул меня на границе? Может, если бы ты прислал за мной ту же охрану, с которой приехал сам, я бы и добралась до нужного тебе места! А так мне не оставалось ничего другого, кроме как согласиться на предложение местных!

Его лицо искажается. Мои слова, полные возмущения и неопровержимой логики, попадают точно в цель. Он явно не ожидал такого ответа. На мгновение он теряется, его идеальная маска тирана дает трещину.

— Мне плевать! — рычит он, — Мне плевать на обстоятельства! Ты моя женщина! И ты должна делать то, чего требую Я! Без вопросов и оправданий!

— Я тебе не вещь и не рабыня, чтобы от меня чего-то требовать! — шиплю я в ответ, пытаясь выбраться из-под него, — Ты сам выпроводил меня в Багровые Холмы! Сам сделал все, чтобы я сгинула по дороге! Тогда как я до сих пор честно продолжаю выполнять условия договора! Так чем же ты не доволен? Может, дело вовсе не в исполнении приказов? Может, ты бесишься потому что твой план не удался и теперь ты не знаешь как от меня избавиться?

Я опасаюсь, что он сейчас взорвется, но вместо этого происходит нечто еще более странное.

Дориан опускается ниже, его колено вдавливается в лежанку между моих ног, его тело практически касается моего. Я чувствую жар его груди сквозь тонкую ткань платья. Он хватает меня за руки, прижимая их к тряпью над моей головой. Его идеальная прическа растрепалась, темные пряди падают на лоб, а в глазах плещется не только гнев, но и… что-то еще.

Какая-то безумная смесь чувств: ярость, желание, неистовость, вожделение?

— Кто ты такая? – рычит он, и его лицо оказывается в нескольких миллиметрах от моего. Я чувствую его горячее, сбившееся дыхание. – Что ты сделала с ней? С той Даллией, которая никогда бы не посмела мне перечить? Что ты, демоны побери, сделала со мной?! Почему я не могу выкинуть тебя из головы?! Почему теперь рядом с тобой я испытываю такое же сильное мучение, как и без тебя?!

Глава 18

Его поцелуй жесткий, требовательный, полный ярости, отчаяния и какого-то дикого, собственнического голода.

Его поцелуй — это битва, в которой он пытается силой выжечь из меня мою волю, мою сущность, и впечатать свою.

Я чувствую на языке привкус дорогого вина и его гнева. Меня душат его близость, его запах, его сила.

Я извиваюсь, пытаюсь оттолкнуть его, но он как гранитная скала. Мои руки зажаты над головой, тело впечатано в лежанку. Паника подступает к горлу, ледяная, липкая.

Дориан хочет сломить меня, наказать, подчинить.

Он с легкостью перехватывает мои руки одной своей огромной ладонью, а второй…

Второй опускается на мое бедро, чуть выше колена.

Я вздрагиваю всем телом, будто меня ударило током. Его рука не просто лежит на моей ноге — она давит, утверждая свое право.

Тяжелая, властная, она кажется якорем, который намертво пригвождает меня к этой жалкой лежанке, к этому миру, к самому Дориану.

Сквозь тонкую, грубую ткань платья я чувствую обжигающее тепло, исходящее от его пальцев. Это не человеческое тепло. Это жар драконьего пламени, которое растекается по моей коже, заставляя кровь в жилах бежать быстрее.

Я замираю, боясь дышать. Все мое тело каменеет от внезапного, леденящего ужаса, смешанного с омерзением.

Нет, только не это!

Но Дориан не останавливается.

Его большой палец медленно, почти лениво, движется вверх, очерчивая изгиб моего бедра. Я чувствую каждый миллиметр этого пути. Чувствую, как под его ладонью сминается ткань, как его подушечки пальцев давят на мои напряженные мышцы.

Кожа под его прикосновением горит, покрывается мурашками. Мой разум вопит от ужаса и возмущения. А Дориан самым наглым и постыдным образом показывает мне, что мое тело — его территория, и он будет исследовать ее, когда и как ему заблагорассудится.

Оцепенение спадает, сменяясь волной унижения и ярости.

— Не смей… – шиплю я, и мой голос срывается.

Я вырываюсь еще сильнее, еще отчаянней. Пытаюсь ударить его свободной ногой, пытаюсь оттолкнуть его торс, но он лишь сильнее наваливается всем своим весом, пресекая любую мою попытку. Его хватка, сковывающая мои руки, становится железной.

— Убери руки! – кричу я, но он не отвечает.

Дориан лишь сильнее сжимает пальцы на моем бедре, останавливая свое движение, но не ослабляя хватки. И от этой тишины, от этой паузы, наполненной его тяжелым дыханием и моим отчаянием, становится только страшнее.

Я понимаю, что у меня остался только один способ защиты.

И я, больше не колеблясь ни секунды, использую этот шанс.

Я со всей силы впиваюсь зубами в его нижнюю губу.

Дориан издает глухой, гортанный рык, в котором смешались боль и абсолютный шок.

Его хватка на моих запястьях разжимается.

Этого мгновения мне оказывается достаточно. Я со всей силы толкаю его в грудь и выскальзываю из-под него, отскакивая в другой конец хибары.

Я стою, тяжело дыша, готовая к новой атаке.

Дориан сидит на лежанке, ошарашенно касаясь пальцами губы. Он смотрит на свои пальцы, на которых блестит капля его собственной, алой крови.

Его янтарные глаза медленно поднимаются на меня. И то, что я вижу в них, заставляет мое сердце замереть от ужаса. Удивление сменяется чистым, незамутненным бешенством. Таким, какого я еще не видела. Он смотрит на меня не как на женщину, а как на добычу, посмевшую огрызнуться.

— Никто… — его голос звучит тихо, но в этой тишине угрозы больше, чем в крике. — Никто и никогда не смел причинять мне боль.

Страх ледяными иглами впивается в кожу, но поверх него прорастает злая, отчаянная смелость.

— Значит, я буду первой, — выпаливаю я, тяжело дыша. — Когда-нибудь всему бывает первый раз.

Мои слова действуют как искра, брошенная в пороховую бочку. Он вскакивает на ноги, и я, взвизгнув, отшатываюсь назад, лихорадочно ища глазами хоть что-то, что можно использовать как оружие.

Но Дориан оказывается быстрее. В два шага он настигает меня, прижимая к дальней стене.

— Ты перешла все границы, Даллия, — шипит он мне в лицо, и его глаза сверкают, как у дракона, готовящегося изрыгнуть пламя.

Я?! Я перешла границы?!

От абсурдности его обвинения у меня на мгновение перехватывает дыхание.

Внутри все взрывается от негодования, такого сильного, что оно вытесняет страх.

— Это я перешла границы? — в моем голосе звенит ледяная ярость. — А что насчет тебя?! Или врываться в чужой дом, распускать руки, нападать на женщину, которая слабее тебя — это, по-твоему, в пределах нормы?

Мои слова бьют точно в цель — в его непомерную гордыню.

Лицо Дориана каменеет, а в янтарных глазах вспыхивает обжигающее своим холодом пламя.

— Я дал тебе шанс проявить свою покорность, Даллия, — его голос звучит ровно, но от этого спокойствия становится только страшнее. — Но ты его не оценила. Ты выбрала дерзость и неповиновение. Что ж, в таком случае, наше соглашение расторгнуто. Твой год «свободы» закончился, так и не начавшись. Я забираю тебя обратно. Силой.

— Ах ты, подлец! — вырывается у меня. — Трус! Ты так легко отказываешься от своего слова? Да ты просто боишься, что я справлюсь! Боишься, что я докажу тебе и всем остальным, что могу прожить в месте, которое даже тебе оказалось не по зубам!

Я вижу, как он сжимает кулаки. Я понимаю, что играю с огнем, с настоящим драконьим пламенем, но остановиться уже не могу.

— Хочешь забрать меня? Забирай! — бросаю я с отчаянным вызовом. — Только тебе придется заковать меня в цепи, Дориан. Потому что иначе я при первой же возможности сбегу. Я вырою подкоп, прогрызу решетку, сделаю все, что угодно, лишь бы снова оказаться подальше от тебя! Но тогда ты уже не будешь знать где меня искать!

Моя дерзкая, отчаянная отповедь, кажется, доставляет ему какое-то извращенное удовольствие. На его губах появляется злая, предвкушающая усмешка. Он смотрит на меня с каким-то новым, пугающим восхищением.

Глава 19

Ледяной, спокойный голос разрезает раскаленный воздух в хибаре, заставляя Дориана замереть. Мы оба, как по команде, поворачиваем головы.

В дверном проеме стоит Гримвольд. Его руки скрещены на груди, лицо абсолютно невозмутимо, но в его грозовых глазах пляшут опасные огоньки. Он смотрит не на меня, а прямо на Дориана.

Облегчение накатывает на меня такой мощной волной, что у меня подгибаются колени.

Гримвольд здесь. Он пришел.

Но следом за радостью приходит горячая волна смущения. Получается, это уже третий раз за неполные два дня он спасает меня из какой-то передряги. Из-за этого я чувствую себя классической девицей в беде, и это злит.

Но тут же новый укол страха пронзает меня. Я перевожу взгляд на Дориана — разъяренного, пышущего первобытной мощью дракона. А потом на Гримвольда — спокойного, холодного, как грозовая туча. И в глубине меня рождается опасение — а сможет ли Гримвольд что-то противопоставить Дориану? Что он вообще может сделать в одиночку?

— Ты еще кто такой? — рычит Дориан, не отпуская моего плеча. Его голос пропитан ядом и высокомерием. — Не лезь не в свое дело и пошел прочь с моей земли, пока я не приказал своим людям вышвырнуть тебя отсюда.

Усмешка на губах Гримвольда становится шире, но глаза остаются ледяными.

— С твоей земли? — переспрашивает он с издевкой. — Эта земля никогда не была и не будет твоей, Рэйвенхарт. Равно как и эта женщина, — он кивает в мою сторону, — которую ты сам же и выбросил как надоевшую игрушку.

Я вижу, как слова Гримвольда попадают точно в цель. Дориан багровеет от ярости.

— Похоже, тебе жизнь надоела, мужлан, – цедит он, делая шаг к Гримвольду. – Что ж, я могу это исправить! Стража!

Он выкрикивает команду, ожидая, что его элитные гвардейцы тут же ворвутся в хибару. Но в ответ — тишина.

Только ветер завывает снаружи.

Улыбка Гримвольда становится еще шире. Я начинаю что-то подозревать.

Дориан в ярости оглядывается. Его лицо искажает недоумение, переходящее в раздражение.

— Потерял кого-то, герцог? — с насмешкой спрашивает Гримвольд. — Может, выглянешь в окно?

Не выпуская из своей железной хватки моей руки, Дориан грубо тащит меня за собой к единственному незаколоченному окну. И то, что мы видим, заставляет его замереть, а меня — ахнуть от удивления.

Десяток безупречных гвардейцев в вороненой броне стоит в плотном кольце. Их окружили люди Брока. Угрюмые, одетые в разномастную броню, они выглядят как шайка разбойников рядом с элитными солдатами. Однако, дело даже не в численном превосходстве. А в том, что в руках доброй половины людей Брока — заряженные арбалеты, чьи смертоносные болты нацелены прямо в щели шлемов и незащищенные места на доспехах гвардейцев.

Я вижу, как один из людей Дориана дергается, и тут же десяток арбалетных болтов синхронно нацеливаются ему в горло. Он замирает.

Мы все понимаем, что люди Дориана оказались заперты в ловушке. В смертельной, безвыходной ловушке. Одно неверное движение, одна попытка обнажить оружие — и его элитная охрана превратится в решето.

Я перевожу взгляд на Дориана. И впервые в жизни я вижу на его лице не гнев, не ярость, не презрение. А чистое, животное, ошарашенное недоумение. Он, всемогущий драконий герцог, только что понял, что его сила здесь не значит ровным счетом ничего.

Вид поверженного, загнанного в угол дракона должен был бы принести мне удовлетворение. Но вместо этого я чувствую лишь, как по спине пробегает липкий, холодный пот.

Потому что загнанный дракон — самый опасный.

Гримвольд, кажется, наслаждается моментом. Он делает шаг в нашу сторону, его голос звучит спокойно и насмешливо.

— Так чья это земля, герцог? Та, на которой твоих профессиональных солдат взяли на прицел простые ополченцы?

Я вижу, как лицо Дориана искажается. Ошарашенное недоумение сменяется первобытной, слепой яростью.

Он отпускает мое запястье и выпрямляется во весь свой исполинский рост, и я чувствую, как исходящая от него волна силы заставляет воздух в хибаре загустеть, готовый взорваться.

— Чтобы уничтожить вас всех, мне хватит и меня одного! – рычит он, и в его янтарных глазах пляшут откровенно нечеловеческие огни.

— И что останется после тебя? Выжженная пустыня? – все так же спокойно парирует Гримвольд. – Тебя устроит такой исход, Рэйвенхарт?

— Меня устроит покорность! – взрывается Дориан. – А если эти дикари не способны ее проявить, то лучше пусть здесь будет выжженная пустыня, чем рассадник мятежников, не признающих моей власти! Мне плевать, если часть из них превратится в пепел! Остальные станут сговорчивее!

От его слов у меня стынет кровь.

Я понимаю, что он не шутит. Он действительно готов сжечь здесь все дотла, просто из-за уязвленной гордости.

Я смотрю на Гримвольда, на его спокойное, но напряженное лицо. Затем, перевожу взгляд на Дориана, в котором просыпается безжалостный монстр. И понимаю, что должна вмешаться.

— Не смей! — выкрикиваю я, делая шаг вперед, вставая перед Дорианом, – Если ты сделаешь это… если ты причинишь вред этим людям, я никогда, слышишь, никогда тебя не прощу!

Дориан переводит на меня свой пылающий взгляд, и на его губах появляется злая усмешка.

— Мне не нужно твое прощение, Даллия.

Его слова — как пощечина.

Я запоздало понимаю, что взывать к его чувствам, к его человечности — бесполезно. У него их нет. Значит, нужно бить по другому. По тому, что для него важнее всего. По его гордости. По его эго.

— Дело не в прощении, Дориан, – я смотрю ему прямо в глаза, и мой голос становится тихим и ледяным. – А в твоем личном наваждении. Причинишь им вред и больше не добьешься от меня ничего – ни слова, ни взгляда. Вместе с ними сгорит и твой шанс когда-либо получить ответ.

Он хмурится, не до конца понимая. Я продолжаю, вкладывая в каждое слово все свои чувства:

— Ты спрашивал кто я? Что я с тобой сделала? Так вот, если ты спалишь здесь все, то так никогда этого не узнаешь. Никогда не поймешь, почему не можешь выбросить меня из головы, не узнаешь кто я и что случилось с той Даллией, которую ты знал. И эта загадка будет мучить тебя до конца твоих дней. Ты будешь править выжженной землей, но останешься в одиночестве со своей одержимостью, на которую у тебя никогда не найдется ответа.

Глава 20

Мои слова, брошенные с отчаянием и вызовом, повисают в наступившей тишине.

Дориан молчит.

Он просто смотрит на меня, и этот взгляд, долгий, тяжелый, полный холодной ярости, неумолимо давит.

Я чувствую себя насекомым под микроскопом.

Он не просто смотрит — он изучает, препарирует, ищет мои слабые места.

А я стою, выпрямив спину, хотя внутри у меня все сжимается от дурного предчувствия.

Наконец, Дориан говорит.

Голос его спокоен, но в этом спокойствии звенит сталь.

— Хорошо. Я не буду нарушать наш уговор. Он остается в силе.

Я с трудом сдерживаю вздох облегчения. Неужели?..

— У тебя будет твой год, чтобы доказать свою самостоятельность, — продолжает он, и я чувствую в его словах подвох. — Но, раз уж у тебя здесь, как я погляжу, появились… защитники, — он бросает быстрый, полный яда взгляд на Гримвольда, — то условия нашего спора становятся слишком… нечестными. А я люблю честную игру.

Я напрягаюсь, не зная, чего ждать. Его «честная игра» обычно заканчивается для его противников очень плачевно.

— Раз уж ты решила проигнорировать мой приказ и поселиться в этом городе, стать частью этого места, то и требования к тебе будут соответствующие. Ты будешь жить по законам моего герцогства. А это значит, будешь платить налог.

Он делает паузу, наслаждаясь моим растерянным видом.

— Пятьдесят золотых марок в месяц. В казну Рэйвенхарта.

У меня отвисает челюсть.

Сама по себе цифра мне ни о чем не говорит, но память Даллии тут же услужливо подкидывает нужную информацию. Пятьдесят золотых… это самый настоящий грабеж средь бела дня!

Это месячный доход зажиточного ремесленника!

Чтобы заработать такие деньги, нужно пахать до кровавого пота, не разгибая спины. Это не налог, это полнейшее рабство.

— И еще одно, — с садистской улыбкой добавляет Дориан. — Я очень беспокоюсь о твоей безопасности. Поэтому, чтобы с тобой не случилось никаких «неприятностей», я оставлю здесь часть своей гвардии. Чтобы они защищали тебя от всяких назойливых мух, – он снова бросает презрительный взгляд на Гримвольда. – которые могут помешать нашему честному договору.

От его «честности» у меня по спине бежит мороз.

Я прекрасно понимаю, что это значит. Его гвардейцы будут не охраной, а моими тюремщиками. Моими надзирателями. Которые будут следить за каждым любым моим шагом и мешать мне на каждом углу!

Вот же… слов нет, одни эмоции, причем нецензурные!

Прежде чем я успеваю взорваться праведным гневом, в разговор снова вмешивается Гримвольд. Он делает шаг вперед, и его спокойный, насмешливый голос наполняет комнату.

— Впечатляющие условия, герцог. Щедрые. Вот только есть одна маленькая проблема.

Он смотрит прямо на Дориана, и в его грозовых глазах пляшут серебристые искорки.

— Твоя власть здесь не стоит и ломаного гроша. Твои законы здесь не действуют. И твои налоги здесь никто платить не будет. Включая леди Даллию. Она — гостья Багровых Холмов, а не твоя дойная корова.

Слова Гримвольда — это брошенная в лицо перчатка. Вызов. И я с ужасом вижу, как Дориан этот вызов принимает.

Я чувствую, как напряжение в комнате достигает своего пика.

Радость от того, что Гримвольд за меня заступился, мгновенно сменяется леденящим ужасом.

Отлично, Даша. Просто великолепно.

Теперь эти два альфа-самца перегрызут друг другу глотки прямо здесь, а я буду главным призом.

Дориан медленно поворачивает голову от окна, и его взгляд, полный яда, останавливается на Гримвольде.

— Меня не волнует твое мнение, мужлан, — цедит он, и его голос сочится презрением. — Это мои условия. И отказа я не приму. Наоборот, я буду только рад. Тогда наш договор будет расторгнут, и я заберу свою жену обратно в замок. Прямо сейчас.

Дориан ставит меня перед выбором. Ужасным, невозможным выбором.

Либо принять его рабские условия, либо снова оказаться в его власти, но на этот раз без всяких сделок и шансов на свободу.

Либо спровоцировать кровавую бойню здесь и сейчас.

От одной только мысли о том, что из-за меня кто-то может пострадать, а, быть может, даже умереть, мне становится дурно.

Нет! Я должна это остановить!

Я делаю глубокий вдох, заставляя свой паникующий мозг работать. Нужно найти третий путь. Нужно переиграть его.

— Хватит! – выкрикиваю я, делая шаг вперед и вставая между ними. Они оба удивленно смотрят на меня. — Я согласна на твое предложение, но у меня тоже будет несколько условий!

Я говорю твердо, глядя ему прямо в глаза и с удовлетворением замечаю, как его зрачки недовольно сужаются. В его глазах вспыхивает удивление, смешанное с яростью.

— Во-первых, — чеканю я, — ты убираешь своих гвардейцев с этой земли. Прямо сейчас. Если ты так боишься, что я нарушу договор, — что ж, приезжай и проверяй все сам, лично. Если, конечно, не боишься появляться здесь в одиночку, без какой-либо охраны.

Я вижу, как его желваки снова начинают ходить. Я ударила по его гордости.

— И, во-вторых, — я перевожу взгляд на Гримвольда, — свидетелем нашего нового договора будет… он. Чтобы у тебя больше не возникало соблазна менять правила по ходу игры.

В комнате повисает оглушительная тишина. Я бросила вызов. Я перехватила инициативу, поставив под сомнение его смелость и одновременно заставив признать власть Гримвольда на этой земле.

Дориан смотрит на меня долго, и я почти физически ощущаю, как он борется с желанием стереть меня в порошок. Но потом на его губах появляется злая, восхищенная усмешка. Моя дерзость ему нравится.

— Ты слишком много о себе возомнила, женушка, – он подходит ко мне, снова берет за подбородок, заставляя поднять голову. – Но, так и быть, я принимаю твои условия. И не сомневайся, я не боюсь приходить сюда один. Так что не расслабляйся. Мы будем видеться часто.

И прежде чем я успеваю что-либо ответить, он снова целует меня. Но этот поцелуй другой.

Глава 21

Дориан бросает на Гримвольда последний взгляд, полный неприкрытой ненависти. В нем — обещание будущей расправы.

Но сейчас он понимает, что проиграл.

Не сказав больше ни слова, Дориан резко разворачивается и широкими, яростными шагами направляется к выходу.

У порога он останавливается и оборачивается, чтобы посмотреть на меня. Его взгляд тяжелый, как расплавленный свинец.

В нем нет больше ни страсти, ни растерянности — только холодная, расчетливая угроза.

— Я скоро вернусь, Даллия, – его голос звучит тихо, но каждое слово впивается в кожу, как острые иглы. — За своим долгом… или за тобой.

Он выходит из хибары, не оборачиваясь. Я смотрю, как его идеальная, прямая спина исчезает в проеме. Люди Брока, как по команде, расступаются, создавая коридор. Дориан садится в свою роскошную карету, и она, сопровождаемая эскортом, плавно трогается с места, поднимая облако пыли.

И только тогда я позволяю себе выдохнуть.

Напряжение, державшее меня в стальных тисках, отпускает так резко, что у меня подгибаются ноги.

Я опираюсь о стену, чтобы не упасть.

Воздух, который я вдыхаю, кажется сладким, пьянящим.

Я смотрю на свои дрожащие руки. Неужели все? Он уехал.

Уехал!

Боже, я выстояла. Я не сломалась. Я все еще здесь.

Это не победа. Я прекрасно понимаю, что это лишь передышка. Отсрочка. Дориан обязательно вернется, он не отпустит меня так просто. Но сейчас, в эту самую минуту, я свободна от его удушающего присутствия.

И я рада этой короткой, хрупкой передышке, как утопающий рад глотку воздуха.

— Ты только что заключила сделку с дьяволом, знаешь?

Спокойный голос Гримвольда вырывает меня из оцепенения. Я перевожу на него взгляд. Он все так же стоит посреди комнаты, смотрит на меня, и в его грозовых глазах больше нет насмешки, только серьезность.

— Пятьдесят золотых в месяц, — продолжает он. — Это не налог. Это самое настоящее рабство.

— Я знаю, – тихо отвечаю я. – Но это лучше, чем человеческие жертвы.

Я встречаю его изучающий взгляд прямо и твердо.

— Когда меня только привели сюда, я сказала, что хочу просто жить здесь, никого не трогая. Так что, я просто не могла позволить, чтобы из-за меня здесь пролилась кровь. А я слишком хорошо знаю Дориана, — последнее я произношу почти шепотом, удивляясь, насколько правдиво это звучит благодаря памяти Даллии. — Он бы не отступил. Он бы и правда сжег здесь все дотла.

Гримвольд молчит, но я вижу, как меняется выражение его лица. Теперь он смотрит на меня по-новому. Скепсис и ирония в его взгляде сменяются чем-то другим, более глубоким.

Уважением? Удивлением?

Может быть, и тем, и другим. Он подходит ближе, и я снова ощущаю этот будоражащий запах грозы.

— Твой порыв был благороден, Даллия Рэйвенхарт, – произносит он тихо, и его голос звучит уже не так холодно. – Но до ужаса безрассуден.

Я смотрю в его серьезные грозовые глаза и чувствую, как по телу разливается странное тепло.

Да, Гримвольд сказал, что мой порыв безрассуден. Но он так же сказал, что он еще и «благороден». И это слово, сказанное им, почему-то кажется мне важнее всего на свете.

— И все же… с каждой новой встречей ты впечатляешь меня все сильнее, Даллия Рэйвенхарт, — продолжает Гримвольд, и в его голосе слышится нотка невольного восхищения. — Ты заставила дракона отступить. Немногим это удавалось. Можешь быть уверена, я сделаю все что в моих силах, чтобы он не нарушил условия вашего нового договора.

Я благодарно киваю, не в силах вымолвить и слова. Он не просто спас меня, он теперь на моей стороне в этой безумной сделке. Но его следующий вопрос возвращает меня на землю.

— Но что ты будешь делать? Пятьдесят золотых — это не шутки. Их не выкопаешь в огороде.

А вот тут он ошибается. Я криво усмехаюсь, чувствуя, как возвращается мой боевой настрой.

— Как раз именно этим я и собираюсь заняться, — отвечаю я с загадочным видом. — Буду копать золото. Прямо здесь, в огороде.

На его лице проскальзывает тень недоумения. Он явно не понимает, шучу я или сошла с ума. Но видя уверенность в моем взгляде, он лишь качает головой, и в его глазах снова появляется тот самый интерес.

— Что ж. В таком случае, я с огромным любопытством буду наблюдать за твоими… агрономическими успехами.

Гримвальд снова подходит ко мне, и мое сердце опять начинает биться чаще. Расстояние между нами сокращается, и я снова ощущаю этот будоражащий запах грозы.

Он останавливается совсем близко, и его рука медленно поднимается. Я инстинктивно вздрагиваю, но он лишь мягко, почти невесомо, убирает с моей щеки прядь волос, растрепавшуюся во время потасовки.

— И вот еще что. Ты обещала завоевать мое доверие, – его голос звучит тихо, почти интимно. – И сейчас я как никогда прежде хочу, чтобы ты сдержала свое слово. Хочу чтобы ты раскрылась по-настоящему, явив миру свое истинное я.

От его слов и этого нежного, но такого властного прикосновения у меня перехватывает дыхание.

Щеки вспыхивают.

Его простое признание моего характера, моей воли и решительности пьянит сильнее любого вина.

Гримвальд разворачивается, чтобы уйти. Но на пороге он вдруг останавливается.

Его взгляд падает на разбросанные по земле инструменты. Улыбка исчезает с его лица, сменяясь холодной маской.

— Мои подарки тебе не понравились?

Я вспыхиваю от стыда и смущения.

— Нет, дело не в этом! Это… это Дориан. Он споткнулся и… разозлился.

Я закусываю губу, а потом решаюсь спросить то, что мучило меня с самого утра.

— Гримвольд… зачем вы их принесли? С какой целью? Это был акт доброй воли или… желание поддеть, чтобы показать, что я ничего не стою и не могу ничего добиться своими силами?

Он медленно поворачивается ко мне.

— А это важно?

— Для меня — да. Очень важно, – отвечаю я твердо.

Я должна понять его мотивы. Понять его отношение ко мне.

Гримвальд смотрит на меня долго, испытующе.

Глава 22

Я смотрю в его серьезные, как грозовое небо, глаза, и все мое тело напрягается в ожидании. Сейчас я пойму. Пойму, кто он для меня — союзник или еще один манипулятор, играющий в свои жестокие игры.

— Хорошо, — его ровный, уверенный голос, кажется, проникает прямо в душу. — Раз ты так настойчива, я скажу тебе правду. Я просто дал тебе оружие. Без всякого скрытого умысла.

Я в полном недоумении. Сердце, только что готовое выпрыгнуть из груди, разочарованно замирает.

Я растерянно смотрю на разбросанные по земле лопату и топор. Это он называет оружием? Против кого? Неужели, против дракона?

— Извини, но я не понимаю… — шепчу я, глядя на разбросанные по полу лопату и топор. — Какое еще оружие?

Гримвольд усмехается, видя мое замешательство. Он делает шаг ко мне, и его взгляд становится еще глубже, еще серьезнее.

— Когда я увидел тебя вчера, здесь, перед разъяренной толпой, я увидел не просто жену нашего врага. И даже не просто несправедливо обвиненную женщину. Я увидел воина.

Я ошарашенно смотрю на него.

Воина?!

Он точно говорит про меня? Дарью, простого бухгалтера с тридцатилетним стажем?

— Ты стояла одна против всех, — продолжает он, и его грозовые глаза смотрят на меня с такой пронзительной серьезностью, что у меня перехватывает дыхание. — Готовая сражаться не мечом, а умом и отвагой. Твоя цель — не завоевать земли, а отвоевать свою жизнь. Твое поле битвы — не поле брани, а этот захудалый, проклятый клочок земли. Но каждому воину нужно оружие. И я всего лишь дал тебе твое. — Он кивает на разбросанные инструменты. — Лопата, чтобы возделывать землю. Топор, чтобы строить. Это оружие созидателя, а не разрушителя. Это оружие для твоей войны, Даллия. Вот и все мои мотивы.

Я стою, ошарашенная, и не могу вымолвить ни слова. Его слова… они проникают глубже, чем любой поцелуй, чем любое прикосновение.

В горле стоит ком, а к глазам подступают слезы.

За всю свою жизнь, ни в том мире, ни в этом, никто и никогда не говорил мне ничего подобного.

Мой бывший муж видел во мне обслугу. Дориан видит вещь, которую нужно сломать и подчинить. Местные видят жену врага. И только он… этот суровый, опасный мужчина увидел во мне личность. Воина, равного себе по духу.

Это признание… оно дороже любого золота, ценнее любой благодарности.

Я хочу что-то сказать, поблагодарить, но слова застревают в горле. Хотя, кажется, Гримвольд и не ждет от меня никакого ответа.

Он понимает все по моему взгляду.

С легкой, понимающей улыбкой, он кивает мне и разворачивается, чтобы уйти.

Этот разговор окончен.

Но на пороге Громвальд снова останавливается.

— Да, и еще одно, — бросает он через плечо. — Насчет твоего мужа. Если бы мы так боялись, что он превратит это место в пепел, мы бы не рисковали вступать с ним в открытое столкновение. Но то, что ты смогла одним словом остановить кровопролитие… это дорогого стоит.

Он поворачивает голову и смотрит на меня своими пронзительными грозовыми глазами.

— И, чтобы ты знала, Дориан — не единственный дракон в этих краях.

После чего, он уходит.

Окончательно.

А я остаюсь стоять посреди своей разрушенной хибары, одна.

В ушах до сих пор звучит его последняя фраза.

Не единственный дракон… Что это значит? А кто еще?

Неужели… он?

Или же, хозяин того замка на холме, который я приметила недавно?

И если вдруг он тоже дракон, то почему он так разительно отличается от Дориана?

В голове — полный сумбур.

В душе — буря из благодарности, смущения, зарождающейся симпатии и тысячи новых вопросов.

Вопросов стало еще больше, чем ответов. Но паника ушла. Осталось только оглушительное, пьянящее чувство надежды и твердая, как сталь, уверенность в том, что я на правильном пути. И я обязательно со всем разберусь.

Я медленно подхожу к разбросанным инструментам.

Беру в руки лопату. Деревянная ручка гладкая и теплая.

Это не просто подарок. Это не подачка.

Это оружие.

И я клянусь, я использую его, чтобы отвоевать себе новую жизнь.

На моих щеках вспыхивает румянец запоздалого стыда.

Я думала, Громвальд издевается, сомневается в моих силах. А он… он, оказывается, все понял с самого начала.

Понял мою суть лучше, чем я сама.

Я не воительница с мечом, я дачница с лопатой. И моя война — это война за право жить на своей земле.

Сегодня в очередной раз все изменилось. Мой первоначальный план — тихо отсидеться здесь год, копаясь в грядках, а потом получить развод — рассыпался в прах.

Дориан не оставит меня в покое. Его уязвленное эго, его драконья мания все контролировать не позволят ему просто ждать.

Он будет давить и ломать. И чтобы избавиться от него навсегда, чтобы выкупить свою свободу, придется по-настоящему бороться.

Но если он думает, что я сдамся, он сильно ошибается. Пятьдесят золотых, конечно, не три копейки, но и не миллиард. Задача сложная, но выполнимая.

В конце концов, я бухгалтер. Я умею считать деньги и составлять планы. А значит, справлюсь даже с такой задачей.

И для начала нужно провести, так сказать, разведку боем. Понять, что к чему на местном рынке, прицениться, провести маркетинговое исследование.

Собравшись с духом, я снова иду в город. На этот раз люди на улицах смотрят на меня иначе. Во взглядах все еще есть настороженность, но враждебность сменилась чем-то иным. Любопытством, интересом. На меня смотрят, как на диковинку, а не как на прокаженную.

Я стараюсь не обращать внимания на эти взгляды, тихие перешептывания и держу спину прямо.

Рыночная площадь гудит, как растревоженный улей.

Запахи свежего хлеба, сыра, кожи и навоза смешиваются в один густой, терпкий аромат. Я хожу между рядами, внимательно все изучая.

Вот горы репы, мешки с ячменем, грубая, но прочная керамика. Простые ткани, соленая рыба. Все это стоит недорого.

А вот лавка с выпечкой — крошечные, неказистые пирожки с мясом продаются за такие деньги, что у меня глаза на лоб лезут. Фруктов почти нет, овощей, кроме репы и лука, — тоже.

Глава 23.1

— Элара?! — вырывается у меня. — Но… откуда?

Бывшая служанка из замка Дориана вздрагивает и оборачивается.

Сейчас передо мной предстает не аккуратная, сдержанная женщина в накрахмаленном чепце, а измученная, напуганная беглянка.

Ее простое серое платье порвано и перепачкано дорожной пылью, волосы выбились из-под платка, а в глазах плещется паника, от которой сжимается сердце.

— Госпожа Даллия! — шепчет она, и ее губы дрожат. — Слава богам, я вас нашла!

Она бросается ко мне, падает на колени и вцепляется в подол моего платья, разражаясь беззвучными, судорожными рыданиями.

Я в полной растерянности.

— Элара, что вы? Встаньте! Что произошло?

— Господин Дориан, он… он как с цепи сорвался, — всхлипывает она, не в силах подняться. — После того, как вы уехали, его будто подменили. Он стал еще злее, еще раздражительнее. Он приказал высечь конюха за то, что тот недостаточно быстро запряг его карету. А вчера… вчера он сорвался даже на леди Кармен, ударил ее, отчего она упала на пол и едва не потеряла сознание.

Мое сердце ухает в пятки.

Я стала катализатором его ярости, и теперь эта ярость выплескивается на всех, кто оказался рядом.

— Я боялась, — продолжает шептать Элара. — Боялась, что рано или поздно он вспомнит, что я посмела пойти против него… что он решит наказать меня. Я не могла больше там оставаться, госпожа! Я решила, что лучше буду служить вам здесь, в этой глуши, в нищете, чем жить в его роскошном замке, но в вечном страхе! Прошу вас, не прогоняйте! Позвольте остаться!

Она смотрит на меня снизу вверх, и в ее глазах читается отчаяние и мольба. Я смотрю на эту добрую, смелую женщину, и сочувствие смешивается с холодным, как укол иглы, сомнением.

В голове вспыхивает непрошеное воспоминание Даллии: Сестричество Хранительниц Очага всегда защищает своих. Если служанке угрожает реальная опасность, она имеет полное право в любой момент уехать и вернуться под защиту настоятельниц. Сестричество своих не бросает.

Так почему… почему она прибежала сюда, ко мне? В место, которое, по всем прикидкам, еще опаснее, чем замок Дориана. Зачем ей связывать свою судьбу с женщиной, которая и сама на волосок от гибели?

Эти вопросы роятся в моей голове, но потом я снова смотрю в ее заплаканные, полные надежды глаза.

Я вспоминаю, как Элара, дрожа от страха, нашла в себе силы встать между мной и разъяренным драконом. Она рискнула всем ради меня, ради той Даллии, которую едва знала.

И этот поступок перевешивает все мои подозрения.

Если Элара сама выбрала этот путь, какой же бессовестной тварью я буду, если откажу ей?

Я понимаю, чем мне это грозит.

Когда Дориан узнает, что его служанка сбежала ко мне, он будет в бешенстве. Наверняка обвинит меня в подстрекательстве, может даже в воровстве его слуг. И это наверняка станет новым витком нашего противостояния.

Но… выдать эту женщину, отправить ее обратно в лапы к тирану? Никогда!

— Встаньте, Элара, — говорю я мягко, но твердо, помогая ей подняться. — Конечно, вы останетесь. Этот дом теперь и ваш дом тоже.

Она смотрит на меня с таким облегчением, с такой благодарностью, что у меня у самой к горлу подступает ком.

Может, я еще не стою твердо на ногах в этом мире, может, я сама в шаге от гибели, но я не оставлю эту женщину.

Я буду защищать ее от Дориана, чего бы мне это ни стоило.

— Спасибо, госпожа! Спасибо! — шепчет Элара. — Чем я могу помочь? Только скажите! Я все умею!

— Помощь мне точно понадобится, — усмехаюсь я, — Но для начала, давайте сядем, и я введу тебя в курс дела.

Я усаживаю ее на лавку и кратко пересказываю все, что произошло с того момента, как я покинула замок: про сделку с Дорианом, про проклятый участок и «ведьмины пальцы», про непомерный налог в пятьдесят золотых, и про свой гениальный план по превращению кабачков в золото.

Когда я заканчиваю, Элара смотрит на меня с благоговейным ужасом.

— Но, госпожа… ведьмины пальцы… их же нельзя есть! Это отрава! У меня на родине, в южных долинах, их тоже полно. Только мы их зовем «пустоцветами». Они растут так быстро и густо, что забивают посевы пшеницы и ржи. Если их вовремя не выкорчевать и не сжечь, можно остаться без хлеба на всю зиму. Это злой сорняк.

Сжечь?! Я в возмущении всплескиваю руками.

— Да вы что?! Сжигать еду? Это же варварство! Элара, это не сорняк, это сокровище! Вы хоть пробовали его есть?

— Конечно, — кивает Элара, — Но они ужасно горькие. Кто ни пробовал — всех потом скручивало от боли в животе. Их считают несъедобными, поэтому и избавляются.

— Горечь? Элара, это просто особый сорт, к которому нужен подход! Вся горечь уйдет без следа при готовке! Ох, Элара, какая же тут у вас кулинарная безграмотность! — я решительно встаю. — Все! Я изменю ваше представление о кабачках раз и навсегда! И начну прямо сейчас!

Глава 23.2

На моем лице, должно быть, отражается такое воодушевление, что Элара невольно улыбается, и в ее глазах впервые за все время появляется живой интерес.

Пока я, полная энтузиазма, занимаюсь кулинарией, Элара преображает нашу хибару. Ее умелые руки творят чудеса: она выметает вековую пыль, скоблит стол, аккуратно складывает тряпье, превращая его в подобие матрасов. Дом на глазах становится чище и уютнее. Но во время уборки она то и дело заводит странные разговоры.

— Госпожа, а вы не знаете, почему герцог так вцепился в эти земли? — спрашивает она как бы между делом, вытирая полку. — Говорят, война за них была очень тяжелой.

Я пожимаю плечами. Даже с воспоминаниями Даллии, я не могу ответить на эти вопросы.

— Понятия не имею, Элара, — честно отвечаю я. — В политику он меня не посвящал.

— А… почему он решил сослать вас именно сюда, как вы думаете? — снова спрашивает она чуть позже. — Только ли потому что надеялся что вы здесь сгинете или были еще какие-то причины?

Вопросы Элары заставляют того самого червячка сомнения снова зашевелиться. Но я отгоняю дурные мысли. Девушка просто напугана и пытается понять логику тирана. Ну или поддержать разговор…

Тем временем, я решаю приготовить кое-что особенное.

Натираю на найденной в хибаре дырявой терке пару кабачков, смешиваю их с размоченной в воде мякотью черствого хлеба, добавляю мелко нарезанный лук, соль и несколько листиков дикого тимьяна, который я нашла у ручья. Формирую небольшие биточки и обжариваю их на сковороде до золотистой, хрустящей корочки.

Аромат стоит такой, что у меня у самой текут слюнки.

— Пробуй, Элара, не бойся! – говорю я, протягивая ей горячую, дымящуюся котлетку.

Элара смотрит на нее с сомнением, но потом, видя мой ободряющий взгляд, все же решается.

Осторожно откусывает маленький кусочек.

Замирает.

Ее глаза изумленно расширяются.

Она откусывает еще, и еще…

— Госпожа… – шепчет она с набитым ртом. – Это… это божественно! Нежно, сочно, ароматно… Как можно приготовить нечто подобное из «ведьминых пальцев»?

Я победно улыбаюсь, радуясь пополнению в своем “клубе любителей кабачков”.

Сразу после ужина мы, утомленные, но довольные, валимся спать.

Элара засыпает почти мгновенно, а я еще некоторое время лежу, глядя на пляшущие на потолке отсветы от углей в очаге.

Завтра будет тяжелый день. Очень тяжелый.

Нужно будет идти на рынок, пытаться продать свой первый товар, столкнуться с недоверием, возможно, с насмешками. Но я справлюсь. Теперь я не одна.

С этой мыслью я проваливаюсь в глубокий, целительный сон.

…Просыпаюсь я посреди ночи от странных, приглушенных звуков.

В хибаре темно и тихо, лишь угли в очаге отбрасывают на стены багровые отсветы. Сначала я думаю, что это Элара ворочается и что-то бормочет во сне. Но, прислушавшись, я понимаю, что звук доносится с улицы. И он похож на приглушенный лязг оружия и взволнованные, тихие голоса.

Сердце заходится в ледяном галопе. Я осторожно поворачиваю голову. Лежанка Элары пуста.

Тревога острой иглой пронзает сознание.

Где Элара? Что там происходит?

Я сползаю со своей лежанки, стараясь не издать ни звука. В голове роятся самые страшные догадки. Это люди Брока, которые все еще жаждут расправы? Или гвардейцы Дориана, который в очередной раз решил нарушить свое слово и прислал за мной своих псов?

Я на цыпочках крадусь к единственному незаколоченному окну, но из-за угла хибары ничего не видно.

Я понимаю, что сидеть здесь и ждать неизвестности — худший из вариантов.

Нужно выяснить, что происходит.

Затаив дыхание, я приоткрываю дверь. Холодный ночной воздух овевает кожу, заставляя поежиться.

Я бесшумно выскальзываю наружу и прижимаюсь к шершавой, холодной стене дома. Звуки становятся отчетливее: тихий, отрывистый приказ, шорох множества ног по траве, снова лязг металла.

Медленно, по миллиметру, я пробираюсь к углу хибары, чтобы выглянуть. Сердце колотится так громко, что, кажется, его услышат за версту.

Я уже почти у цели, осталось лишь высунуть голову…

И в этот момент я чувствую это.

Чье-то присутствие прямо за моей спиной.

Знакомый, будоражащий запах грозы и озона.

Мое сердце на миг останавливается от шока. Я хочу обернуться, вскрикнуть, но не успеваю.

Сильная, широкая ладонь зажимает мне рот, пресекая любой звук. Другая рука обвивает меня поперек талии, прижимая к мощному, твердому, как скала, телу.

Я в ужасе пытаюсь закричать, вырваться, но его хватка — стальные тиски. Я чувствую жар его тела сквозь тонкую ткань ночной рубашки, его сбившееся дыхание у самого моего уха. Паника захлестывает меня.

Но вдруг над ухом раздается до боли знакомый низкий, с хрипотцой, голос. Горячий приятный шепот, от которого по коже бегут мурашки.

— Тихо. Твоя жизнь в опасности.