Развод с горцем (не)возможен! Мне придётся бежать…

Глава 1

Сначала боль накатывала волнами. В редкие паузы между схватками, я цеплялась за них как за спасение, пока не поняла — передышек больше не будет. Боль стала непрерывной, густой, вязкой, как расплавленный металл, который заполнил всё внутри меня, не оставляя ни пространства, ни права на слабость.

А потом я и вовсе перестала быть человеком и сама превратилась в боль — в её проводник, в её оболочку. В ушах стоял непрерывный гул, будто я погружалась под воду всё глубже и глубже, словно я тонула и никак не могла выплыть.

Врач просил дышать правильно, смотреть на него, беречь силы, но силы уже давно закончились, и я делала всё на каком-то почти животном уровне, цепляясь за край сознания только потому, что внутри меня всё ещё был ребёнок.

Всё это время рядом со мной был он.

Но мой муж не держал меня за руку, не поддерживал, не искал моего взгляда, не пытался разделить со мной происходящее. Он просто присутствовал — напряжённый, собранный, неподвижный, и я физически ощущала его взгляд, направленный не на меня, а сквозь меня, как будто я была лишь средством, через которое должен появиться на свет результат. Он не доверял снимкам УЗИ, не доверял словам врачей, и потому пришёл сюда сам — чтобы убедиться.

От его присутствия боль становилась острее. Каждая схватка сопровождалась ещё и мучительной мыслью о том, что сейчас меня оценивают. Будто рождение ребёнка — экзамен, который я могу провалить. Будто моё право на любовь и уважение зависело от того, кто именно родится.

— Мадина, дыши. Смотри на меня, — просил врач.

Я пыталась, но всё было тщетно.

— Схватки слабые, — сказала акушерка после очередной попытки. — Мы теряем время.

— Можно сделать кесарево, — предложил врач. — Так будет безопаснее. И для неё, и для ребёнка.

Эти слова прозвучали как спасение, как единственный выход из этого бесконечного круга страдания.

Муж молчал.

Потом сказал ровно:

— Нет. Пусть рожает сама. Она справится.

— Это вторые роды подряд за короткое время, — врач нахмурился. — Организм ослаблен.

— Я сказал — она справится! Должна!

Я закрыла глаза.

Мне хотелось сказать, что я не справляюсь. Что я уже давно за гранью. Что боль такая, что темнеет в глазах, и я боюсь в какой-то момент просто не вернуться в сознание.

Но я знала: мой голос не решает ровным счётом ничего.

Я позволила боли накрыть меня полностью, потому что сопротивляться ей больше не было сил. Я чувствовала, как тело горит, как мышцы сводит судорогой, как боль вспарывает меня изнутри, не оставляя даже возможности кричать — только хрипеть, теряя голос.

Вдруг дикий крик вырвался из груди — рваный, отчаянный, лишённый всякого достоинства, крик существа, доведённого до предела.

А потом всё внезапно закончилось.

Я услышала плач — тонкий, пронзительный.

— Кто? — спросил муж сразу же, не дав мне ни секунды опомниться.

— Поздравляю! — ответил врач. — У вас чудесная малышка! Хотите взять на руки?

Но «счастливый» отец уже отвернулся. Он вышел молча, не удостоив взглядом ни меня, ни нашу дочь, словно в палате больше не было никого, заслуживающего его внимания.

Мне положили ребёнка на грудь, и её тёплое, живое тельце стало последней каплей. Я прижала малышку к себе и разрыдалась.

Потому что любимый даже не пытался скрыть своего разочарования.

Я плакала от боли, от унижения, от страха перед тем, что ждёт нас дальше. От осознания, что в тот самый момент, когда на свет появилась наша дочь, мой муж уже мысленно был где-то в другой жизни, где для меня и моих девочек не было места.

Я думала о его словах, брошенных им когда-то в ссоре — злых, резких. Тогда я не поверила, что он может так со мной поступить, но теперь...

Теперь же, лежа с ребёнком на груди и слушая её дыхание, я по-настоящему испугалась.

— Вы молодец, — сказала с улыбкой акушерка, вытирая мне пот со лба. — Вы справились!

Я действительно справилась, но радости не было. Я смотрела в потолок и думала о том, что будет дальше.

Возьмёт ли он теперь вторую жену?

Приведёт ли её в наш дом? Будут ли у него другие дети от другой женщины? "Правильного" пола?

Будет ли он смотреть на меня теперь так всегда — словно я ошибка, которую нужно исправить.

Он не был таким, когда мы встретились!

Когда его любовь превратилась в требование?

Когда я перестала быть любимой женщиной — и стала функцией?