Развод с истинной. Изгнанная жена-попаданка графа Дракона

Глава 1

Я вышла из клиники, как из морга: в руках — белый конверт с диагнозом, по тяжести сравнимый разве что с похоронным венком мечты, в голове — выли тревожные сирены, и где-то глубоко, на уровне костного мозга, всё вымерло, опустело, как старое подземелье, где погасли магические светильники и кто-то утащил последнюю банку растворимого кофе. Не эспрессо, заметьте. Кофе. Растворимого. Даже на утешение не осталось.

Я шла. Или меня несло? Или я просто плыла по течению городской серости, как пластмассовый пакет без мечты? Трудно сказать. Ноги работали на автопилоте, у них, в отличие от меня, ещё были планы на жизнь — возможно, дойти до дома, не свалиться в лужу и не врезаться в припаркованный самокат. А вот мой мозг, обожаю его, тот полностью ушёл в режим перегретого чайника: он шипел, вибрировал, но никакого ясного решения не выдавал. Зато в голове звучал гениальный вопрос: «И чё теперь?» И чё. Правда.

Мимо проходили люди — с кофе, с детьми, с собаками, с ухоженными лицами и манифестом счастья в глазах. Кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то орал в телефон так, будто пытался провести экзорцизм через гарнитуру. А я была — ни с чем. Даже не с нулём. С минусом. С официальным, юридически подтверждённым минусом на способности к материнству. Без права обжалования. Без слёз. Хотя нет, вру. Слёзы были — они тёкли. Не рыдание, а такая тихая, почти элегантная утечка надежды из глаз, как будто душа пробила себе лазейку и решила вылиться наружу через слёзные каналы.

В ушах звенело. В глазах плыли цифры, строки, диаграммы. Диагноз. Ди-а-гноз. Как слово из другого мира. Как приговор, написанный чужим языком, но почему-то слишком понятный. "Функция невозможна", "шансы равны нулю", "рекомендовано не тешить себя надеждой". Ага. Спасибо. Могли бы и в стихах. Или с музыкальным сопровождением. Например, траурным маршем по всем неслучившимся детским смеющимся глазам, по волосам, которые я не заплету, по имени, которое не скажу, и по колыбельной, которую не спою. Ну, кроме как себе — перед сном, от безысходности.

И знаете, в такие моменты не нужно драматичной музыки. Мир сам становится черно-белым, как дешёвая артхаусная драма, только без премии и зрителей. Вокруг — город, как обычно. Но для тебя он — мозаика разбитых окон, которых не существует. Ничего не изменилось. И всё изменилось. Страшно, да?

Я дошла до перекрёстка. И остановилась. Перед пешеходным переходом, как перед бездной. Машины проносились, и мне было всё равно. Было бы ветрено — волосы бы развевались, как у героини в конце трагедии. Но ветер, конечно, знал, когда не приходить. Даже небо сдержалось от драмы. Только я стояла — с белым конвертом в пальцах, выдавленным, как последний нерв из души, и всё.

И это было только начало. Спойлер: хуже может быть всегда. А я, в своей наивной безысходности, ещё не знала, что небо меня услышало. И очень даже серьёзно восприняло мой внутренний крик. Только вот ответ его был… ну, скажем так, весьма специфическим.

Сначала я вчитывалась в строки, как будто там должно быть что-то другое. Как будто, если долго смотреть, шрифт расплывётся, трансформируется, и вместо «невозможность естественного зачатия» появится: «Извините, мы ошиблись, вы беременны тройней, и один из детей — будущий лауреат Нобелевской премии». Но шрифт не трансформировался. Он только жирнел, становился всё более циничным, всё более финальным. Бесплодие. Два слова. И точка. Даже не запятая. Без возможности продолжения.

Конечно, формулировка была гуманнее. «Функциональная дисфункция яичников». «Гормональный сбой». «Нарушение овуляторного цикла». Ах, как изысканно! Как элегантно медицина умеет завернуть приговор в шелковую обёртку, прежде чем вонзить его в сердце. А по сути? Боги забыли вас при создании. Склонились над вами, взяли чертёж женщины — и случайно пролили чай на строку «дети». Вытерли салфеткой, но было уже поздно. И вот вы — глянцевая обложка без содержания, пустой инкубатор, за которым природа почему-то не прислала инструкцию.

И знаете, что было хуже всего? То, как эта новость ударила не по телу, а по мечте. Маленькой, домашней, тихой мечте, которая когда-то жила в глубине души и пахла свежими варениками, младенческим кремом и утренними мультиками. Я не мечтала о великом. Я мечтала о детском лбу, прижатом к моему плечу в три часа ночи. О растрёпанной косичке и капризах в магазине. О слове "мама", сказанном с шепелявой интонацией первых лет жизни. И о том, как я варю компот и говорю: «Не лезь руками в сахарницу, сначала обед».

И вот эти мечты — они испарились. Нет, не испарились. Сгорели. Как письма Санта-Клаусу в камине, когда ребёнку впервые говорят, что дедушка с бородой — это дядя Коля с перегаром. Они исчезли. Словно скидки на алименты в День холостяка. Было — и нет. И никакая карта лояльности тут не поможет.

____________________

Книга выходит в рамках литмоба “Развод с истинной дракона”

Он оставил ее ради истинной, но что будет, если всё ложь?

https://litnet.com/shrt/lfub

Глава 1.2

Я сидела на скамейке, держа этот конверт, как смертный приговор в утончённой упаковке, и думала: а что теперь? Куда деть руки, которые должны были держать младенца? Куда направить любовь, которая была зарезервирована под колыбельные и сказки на ночь? И как заставить сердце не рваться на части, если оно уже закодировано под чьё-то имя, которое я никогда не произнесу?

И вдруг стало страшно. Так по-настоящему. Как будто я — последняя женщина в мире, оставшаяся без ребёнка, и все остальные уже ушли по своим мамским делам: собирать лего, вытирать сопли, ругать за плохие оценки. А я осталась здесь. С белым конвертом. С пустотой. С диагнозом, который никогда не станет просто словом.

Телефон зазвонил, как всегда, не вовремя. Хотя, если честно, для него — моего бывшего — в моей жизни не существовало понятия «вовремя». Он всегда всплывал, как душок от прокисшей селёдки в холодильнике перед визитом гостей. Казалось бы, забыт, закопан, удалён с контактов, выведен из организма слезами, психологом и шаманской солью. Но нет. Алёша — не человек, а сюжетный поворот.

Я взяла трубку машинально. Глупо. Очень глупо. Ошибка уровня «нажал кнопку самоуничтожения, думая, что это чай».
— Я всегда знал, что ты бракованная, — сказал он.
Спокойно. Как будто не изрыгал сейчас фразу, достойную входа в анналы ада. Как будто выносил не окончательный приговор, а выбирал тюль в гостиную.

И вот что интересно. Это он — «всегда знал». А я вот, дурочка, не знала. Готовила ему супы, стирала его майки с пафосными надписями типа "Король жизни", гладила его рубашки, верила в «мы», в «будущее», в «детей» — и в то, что любовь не заканчивается, как срок действия молока. А оказывается, заканчивалась. Причём, строго по графику и без права продления.

Я отключилась. Не от звонка — от мира. Всё стало серым. И нет, не в метафорическом смысле, а буквально: краски, словно оскорблённые за мою наивность, покинули окружающее пространство. Птицы, будь они неладны, устроили траурный концерт прямо над головой. Такой красивый, такой эпичный — с заливистыми трелями в миноре. А на небе медленно проплывало облако. Не просто облако, нет — идеально выверенной формы эмбрион. Спасибо, Вселенная, за чувство чёрного юмора. Очень тонко. Почти как ножом по ребру мечты, аккуратно, со знанием анатомии.

Я встала. Медленно. Не просто встала — поднялась, как античная героиня в финале трагедии, когда всё уже умерло, кроме гордости и театральности. Моя поза была столь торжественна, что, будь рядом Олимп, боги бы аплодировали. Подняла лицо к небу, глянула в холодные, равнодушные небеса и вздохнула так, чтобы каждый слой атмосферы понял: сейчас будет драма.

— Слышишь меня? — выдохнула я. — Кто бы ты ни был... Бог, демон, сценарист моей жизни или недовольный редактор с косой...
Голос дрогнул. Но я собралась.
— Слышишь?! Я согласна. На всё. Хоть на перерождение. Хоть на ад с вилами. Хоть на сатану с ипотекой.
Я шагнула вперёд, как в бездну, и выкрикнула:
— Хочешь душу? Забирай! Хочешь жизнь? Пожалуйста! Только дай мне ребёнка!

И в тот момент, в этот тонкий, переломный, шекспировский миг, мир — застыл. Ветер стих. Облако, тот самый эмбрион, завис над головой, словно ждало: «Точно? Без возврата?». И я кивнула. Да. Точно. Без возврата. Только дай. Только пусть будет.
Я не знала, что небо слышит. И что оно умеет отвечать. Только по-своему. Только жестко. Только в момент, когда ты думаешь, что это был просто крик в пустоту.

Спойлер: не в пустоту.

Я пошла домой. Не так, чтобы прям домой-домой — с радостью в сердце, сумкой с покупками и планами сварить борщ на три дня вперёд. Нет. Я пошла туда, где числилась прописка, где стены знали все мои истерики, где ещё хранились вещи бывшего, потому что руки не дошли сжечь, и где цветы на подоконнике окончательно загнулись от тоски и отсутствия смысла.

Шла, как автомат, как человек, которому кто-то вшил программу “вперёд шагать, назад нельзя, эмоции — отключены, но не полностью”. Мир вокруг был серый, как кофе без сахара и молока, с привкусом горечи, осадка и ощущения, что где-то в прошлом была ошибка, причём не одна. Воздух пах ноябрём, хотя за окном стояла середина весны. Вот такое у меня настроение было — сезонное, с промозглым душевным ветром и внутренними ливнями, переходящими в шторм.

Я шла и думала. А точнее, не думала вовсе. Просто двигалась, будто моё тело решило: раз душа ушла в декретный отпуск без права возврата, придётся выполнять базовые функции самостоятельно.

И тут — он.

Трамвай.

Красный. Огненный. Как ярость. Как удар судьбы в лобешник. Как последняя капля, что падает в душевную чашу и устраивает в ней цунами.

Он мчался по рельсам с такой убеждённостью, будто лично меня ждал. Вон он — приближается, гудит, сверкает, будто исполинское механическое сердце, выбившееся из груди городской жизни. Красный, как гнев отвергнутой богини, как кровь нереализованной любви, как губная помада, которую я больше никогда не надену. Мощный, как рок, который никто не заказывал, но все получили. Неистовый, как женская боль, стиснутая в один короткий, но вселенский момент, когда ты понимаешь, что будущее, которое ты рисовала себе в голове, — с детскими смехами, вязанными пинетками и магнитиками “мама года” — развалилось, как карточный домик при урагане.

И трамвай несся прямо на меня.

И я смотрела на него.

Без страха.

Без мыслей.

Без желания отойти в сторону.

Не потому, что я хотела умереть. Нет. Просто умирать уже начала изнутри, ещё с того момента, как белый конверт врезался в мои руки, как лезвие судьбы. Просто не было больше сил. Ни на слёзы, ни на борьбу, ни на мысль о том, что всё ещё может быть хорошо.

И в этот момент... я успела подумать лишь одно.
“Если ты — ответ, Вселенная... то у тебя странное чувство юмора.”

А потом — был свет. Или тьма. Или нечто третье. Но я уже не шла домой.
Я шла — куда-то совсем в другую сторону.

Глава 2.1

Я очнулась от темноты. Не просто так — по щелчку пальцев или ласковому шёпоту рассудка. Нет. Меня выдернули наружу грубо, без церемоний, словно вытаскивая утонувшую куклу из болота, да ещё и мимоходом обвинив в том, что она сама туда залезла. Первое, что я ощутила, — боль. Сырая, бездушная, такая, что ею можно было бы намазать на хлеб и подавать к чёрному кофе без сахара. Второе чувство? Боль. Только немного смещённая — ниже рёбер, с острыми гранями и обещанием новых уровней страдания. Третье… ну, тут я уже почти обрадовалась своей догадливости: да, опять боль. Только теперь с бонусом — будто кто-то внутри меня решил сыграть в квест «Вырвись наружу любой ценой».

Я попыталась вдохнуть, чтобы как-то успокоить этот хаос. Ха. Наивная. Воздух застрял в горле, словно решил поиграть в прятки. Лёгкие сжались, грудная клетка предательски сдавилась, а мозг с мерзким упорством начал транслировать одну-единственную мысль: «Что-то не так».

И вот тут я заметила. Руки… мои? Да вроде нет. Тонкие какие-то, почти прозрачные, как у фарфоровой статуэтки, которую никто особо не холил и не лелеял. Кожа чужая, прохладная, незнакомая, будто я одолжила тело у кого-то из другой реальности на время, не предупредив хозяйку. Волосы — длинные, мокрые, липнут к вискам, и явно не мои привычные каштановые. По ощущениям — рыжие, и я прям нутром чувствовала эту дерзкую медь, как новый оттенок судьбы. И главное — живот. Огромный. Тяжёлый. Живой.

Медленно, очень медленно до меня начало доходить. Я лежу. Потею. Мучаюсь. Пыхчу, как старый паровоз на последнем издыхании. И что-то внутри меня… рвётся наружу.

— Тужься! — гаркнул голос сбоку.
Я вздрогнула. Повернула голову — и встретилась взглядом с женщиной, у которой лицо было, как у тренера по каратэ, только вместо пояса у неё был передник. Она нависла надо мной, угрожающе указывая пальцем куда-то вниз, туда, где происходил… апокалипсис.

— Давай, Луна! Ещё немного!

Луна? Мозг споткнулся. Кто такая Луна? Почему Луна? Я Елена! Последний раз проверяла — точно Елена, с квартирой в спальном районе и диагнозом, который не оставлял ни малейших шансов на такие... перспективы.

Но боль. Эта неумолимая, зверская боль. Она захватила всё пространство. Кровь стучала в висках, глаза застилало слезами, а тело — предатель, чёртов предатель! — слушалось этих команд. Я тужилась. Да так, что думала, из меня вылезет не ребёнок, а целая стая демонов, с билетом обратно в ад.

Где я? Кто я? Почему?! В голове вихрем крутились мысли, одна глупее другой: может, это кошмар? Или я умерла и попала в средневековый роддом? А может, это розыгрыш, и где-то за углом притаились камеры и мерзко хихикает ведущий? Но нет. Всё было слишком реально. Боль не притворялась. Она играла по-настоящему, без дублёров.

Мир вокруг раскачивался, лица мелькали размытыми тенями, воздух пропах кровью и потом. Я сжала простыню с такой силой, что казалось — сейчас порву её, как рвут лотерейный билет, узнав, что выигрыш ушёл к кому-то другому.

Не моё тело. Не моя жизнь. Не моя боль... но мои крики. Мои слёзы. Мои роды.

Вселенная, ты там серьёзно?
Ты услышала меня тогда, у трамвая?
Ну что ж… поздравляю, мать твою. Исполнила желание. Только, как всегда, с подвохом.

Глава 2.2

Меня выворачивало так, что я искренне подозревала: внутри меня вовсе не ребёнок, а полноценный дракон. Причём не какой-нибудь там миленький дракончик с глазами-бусинами и пухлыми щёчками, а древний, зубастый, чешуйчатый монстр с принципиально плохим характером и чувством юмора уровня «сожгу деревню за кашель». Каждое сокращение матки — как удар кузнечного молота по нутру. Я орала так, что стены дрожали, а, клянусь, где-то в углу потолка даже побелка осыпалась от моего вопля. Если бы это был хоррор, сейчас бы наверняка сработала сигнализация, и дом бы эвакуировали. Но нет, это был мой личный ад — камерный, без зрителей и с очень специфическим звуковым сопровождением.

Голова гудела, как будто внутри застрял целый рой пчёл, которые спорят, кто будет главным. Мысли прыгали, как блохи на горячей сковородке: «Это что за сериал? Кто режиссёр? Где сценарист этого кошмара?! И, мать его, где СТОП-СЛОВО?!» Я понятия не имела, что за жанр я тут снимаю — фантастика, хоррор, роддомный реализм или чёрная комедия. Но судя по уровню боли, это был ещё и боевик, где моё тело решило устроить глобальную забастовку с погромом и разрушением всего внутреннего имущества.

Руки вцепились в простыню так, будто она была последней соломинкой, за которую я ещё могла удержаться в этом шторме. Правда, «вцепились» — громко сказано. Луна, в чьём теле я теперь временно обитала, была явно не чемпионкой по армрестлингу. Руки худые, слабые, словно вырезанные из бумаги, и от этого ещё обиднее: ну как же так, ты тут жизнь рожаешь, а тело как будто решило отдохнуть на бровке поля, подбадривая меня мысленно и не особо напрягаясь.

Боль раздирала меня пополам, потом ещё раз — на всякий случай — по диагонали. Я уверена, что где-то в параллельной реальности прямо сейчас аплодировали все богини плодородия и родовспоможения, улюлюкая: «Вот это спектакль, девочка! Классика жанра!» Я уже не кричала — я ревела, как раненый зверь, одновременно сжимаясь и расплываясь от ужаса, страха и полного отсутствия контроля. Казалось, сама Вселенная решила меня протестировать: «Хотела ребёнка? Ну вот, получи! Полный комплект ощущений, без фильтров и скидок».

И где-то в этом вихре боли, крика и отчаяния я ещё успевала мысленно стонать: «Ну почему, почему нельзя было всё это сделать в нормальных условиях? С родовой палатой, эпидуральной анестезией и хотя бы Spotify с расслабляющей музыкой?!» Но нет. Видимо, для меня выбрали версию «Хардкор с элементами фэнтези». Уровень сложности — «Без права на лёгкий путь».

И всё же я тужилась. Я старалась. Потому что знала: назад дороги нет. Ни домой, ни в прежнюю жизнь, ни даже в тот мир, где боль можно было отложить на завтра. Тут и сейчас. Только вперёд. Только через ад. Только в неизвестность.

Глава 2.3

И вот оно — кульминация. После всей этой феерии боли, отчаяния и мольбы о милосердии, разрезавшей меня на миллионы дрожащих кусочков, пространство вдруг... лопнуло. Словно кто-то огромный хлопнул ладонями, встряхнув мир до основания. Раздался первый крик. Оглушительный. Пронзительный. Такой, что даже мои изнемождённые нервы вздрогнули и попытались спрятаться где-то за печёнкой. Этот крик был настолько громким, что, кажется, сама Вселенная присела от неожиданности, сжав в ладошки уши.

Я успела лишь подумать: «Ну всё, поздравляю, ты мать!» — как... бац! Второй крик! Такой же отчаянный, резкий, с характером. И если первый вопль был больше похож на «Почему так больно?!», то второй звучал как: «И что за фигня творится, вообще?!»

Голова поплыла, я моргнула, вцепившись взглядом в мутные очертания женщин, кружащихся вокруг меня, словно ведьмы вокруг котла. Кто-то сдавленно выкрикнул:
— Мальчик!
И почти сразу:
— Девочка!

Я... не поняла. Стоп. Что? Что-что?! Двойня?! Да вы серьёзно?! У кого в сценарии прописан этот трэш? Я же просила всего одного ребёнка! Одного, мать вашу! Скромненько так, по тарифу минимум! А мне, видимо, Вселенная решила выдать бонус-пакет с пометкой «Две по цене одной души». Боги, вы что, решили отыграться за все мои жалобы разом?

Лежу, распластанная, как выжатый лимон, который кто-то с ненавистью выкинул на край тарелки после последнего глотка чая. В теле нет ни капли сил. В душе — вакуум. Только глаза бешено бегают по сторонам, пытаясь зацепиться за хоть что-то понятное. Ну а мозг... тот вообще отключился на перезагрузку и мигнул синим экраном с надписью: «Ошибка системы. Перезагрузка через неопределённое время».

И вот в этом тумане, в этой жуткой иронии судьбы, до меня постепенно, медленно, как капли воды сквозь трещину в стене, начинает доходить: я… стала мамой. Я. Стала. Мамой.
Причём не просто мамой. А сразу дважды. За один день. Без инструкций. Без подготовки. Без даже проклятой чашки чая, чтобы перевести дух. Двойной фейерверк по заказу, сюрприз-пакет «Будь сильной, девочка».

И я, вся эта расплющенная масса боли и обессиленной радости, пытаюсь ухватиться за мысль: ура?.. Или это уже поздно радоваться?.. Или вообще слишком рано? Или… А к чёрту. Пусть будет ура. Хоть что-то в этом сумасшедшем мире должно быть простым.

Глава 3.1

Дверь распахнулась, словно сцена открылась под фанфары для самого главного персонажа пьесы — и Он вошёл. Нет, вошёл — это слишком скромно. Он появился, как гроза на горизонте: внезапно, величественно, и с таким давлением в воздухе, что у всех присутствующих, включая меня, наверняка поднялось атмосферное волнение и уровень тревожности в крови. Я даже дышать на секунду забыла, хотя и без того дышалось… скажем так, посредственно, с учётом всех обстоятельств недавнего катаклизма внутри моего тела.

Мужчина был высокий. Даже не высокий — высоченный, с той угрожающей грацией, как у хищника, который не торопится, потому что знает, что ты уже в клетке. Волосы — чёрные, густые, как ночь в пещере без единого луча света, упали на плечи с элегантной небрежностью, вызывая у меня почти физическую обиду: почему у него волосы такие шикарные, а я сейчас, скорее всего, как затравленный дикобраз? Лицо — вырезано, точёно, собрано из самых дорогих черт, но словно мраморное. И глаза…
Глаза были янтарные, но не тёплые. Нет, это было не медовое золото. Это было — расплавленный металл, в котором бурлила не ярость, не страсть, а что-то древнее, ледяное и бездушное, как замёрзшее пламя.

Он остановился в дверях, осматривая происходящее с видом человека, которого внезапно пригласили в чужой балаган, где крики, пот, кровь и новорождённые, а он пришёл — в костюме и с абсолютной уверенностью, что это всё его вообще никак не касается. Я почувствовала, как вокруг него сгущается воздух. Все остальные чуть склонились, как будто он — кто-то очень важный. Повитуха рефлекторно выпрямилась и посмотрела на него с тем уважением, которое обычно оставляют для богов, королей… или налоговых инспекторов.

Он молчал. Просто смотрел. Сначала — на меня. И я в этот момент поняла, что если он и способен убить взглядом, то делает это не кинжалом, а хирургическим скальпелем. Ровно, хладнокровно, с высоты, с которой не видно пыли. Потом — на детей. Точнее, на ту сторону, где возились с плачущими свёртками. И в этот момент его челюсть чуть напряглась. Всего на долю секунды. Но этого хватило, чтобы моё внутреннее "тревожно" взвыло, как сирена.

Никто не сказал, кто он. Никто не пояснил. Ни фамилии, ни титула, ни связей.
Но всё в его взгляде, во взглядах окружающих, в самой атмосфере кричало: Он здесь не просто так.
Он — главный.
И, по жуткой иронии, он каким-то образом связан… со мной.

А я? Я понятия не имела, кто я такая. Что я здесь делаю. Почему вообще рожала. И почему сейчас всё тело — дрожит не от боли, а от чего-то куда более опасного.

И ещё одно я поняла точно.
Этот мужчина — не тот, кого стоит злить.
А мне, кажется… скоро очень захочется его ударить. Или обнять. Или оба варианта сразу.

— Ваш муж, госпожа, — произнесла повитуха с подобающим придыханием, будто не просто информировала, а выносила судьбоносный вердикт, — рвался вас увидеть. Едва успели его остановить, пока вы… — она замялась, скосив глаза на меня, распластанную на кровати с видом пережившего как минимум битву при Хельмовой пади. — Пока вы боролись за жизнь.
Я моргнула. Один раз. Второй. Повернулась к повитухе, потом — обратно на мужчину, который всё ещё стоял в дверях, воплощение холода, гордости и “ваш кофе со льдом, госпожа”.
Муж?
Муж?! МОЙ?!
Где-то глубоко внутри меня потрескалась тонкая, уже и так надломленная струна самообладания.

— Лорд Блэйк, — продолжила она, обращаясь к нему теперь торжественно, с поклоном, будто представляла императора, — у вас родились чудесные дети. Мальчик и девочка. Хотите, покажем вам их?

На секунду, всего одну, я даже затаила дыхание. Вот оно. Момент. Сейчас он подойдёт, посмотрит, скажет что-то вроде «Какие они крошечные…», может, даже прикоснётся к лбу, к руке, — и, может, может, я пойму, что в этом мраке есть место свету.
Он повернул голову. Медленно. Красиво. С той ленцой, с какой поднимают бокал в опере, когда вот-вот пойдут титры. И выдал:

— Покажите мальчика.
Пауза. Тишина.
— Девочка мне неинтересна.

И всё. Как отрезал. Как камень в лицо. Как нож в живот — второй за день, только этот — моральный, холодный, без наркоза.
Меня будто обдали ледяной водой. Нет, хуже — опрокинули в чан с жидким презрением, обмотали отвращением и добавили сверху острого «вы тут вообще никто».

Я не почувствовала — я услышала, как сердце внутри меня хрустнуло.
А потом — злость. Такая горячая, густая, как только сваренный в аду кофе. Глаза закололи от обиды, пальцы заныли от желания вцепиться в эту шелковую простынь и порвать. Не потому, что я была Луной. А потому что я была женщиной, которая только что родила — и которой с холодным лицом сказали: «Одна половина твоего подвига — брак.»

Я уставилась на него. Прямо. Без испуга. Потому что страх уже сгорел. Осталась только боль. И ярость.
Вот ты кто, Ричард Блэйк. Муж, говорите?
Муж — это когда держат за руку. А не отбрасывают тень и приговаривают: «Девочка мне неинтересна.»

Черствый. Холодный. Прекрасный, как проклятие, и такой же смертельный.
А я?.. Я только начала понимать, куда попала. И кого судьба решила сделать отцом моих детей.

Поздравляю, Елена. Ты выиграла. Только вместо приза — лёд.

___________

Дорогие читатели!

Представляю вам одну из историй литмоба

“Развод с истинной дракона”

от Евгении Зиминой

Глава 3.2

— Сына беру, — произнёс он, ровно, как будто делал заказ на доставку ужина, а не забирал только что рождённое дитя. — Девочку и жену — убрать.

И всё. Никаких тебе драматических пауз, потухшего взгляда в мою сторону, трогательного: «Она так старалась…» или, хотя бы, лёгкой попытки симулировать интерес. Холодный приговор. Чёткий. Отточенный. Безапелляционный. Как будто он выносил не судьбы, а мусор. По расписанию. Без сожалений и лишних слов.

Что чувствует женщина в такой момент? Всё и сразу. Шок, который ударил по нервам так, что они сжались в один скомканный ком. Боль — не физическую, нет, после родов в сравнении с этим я бы и ноготь на живую вырвала, хоть три. Унижение — острое, как стекло, и липкое, как предательство.

Меня даже не спрашивают. Потому что зачем спрашивать мебель, куда её теперь переставить? Меня подхватывают — не ласково, не заботливо, а как мешок, как ненужный груз, который надо унести, пока не испортил обстановку. Мальчика хватают чужие руки, и у меня на долю секунды захватывает дыхание от ужаса. От страха, что я больше его не увижу.

Я пытаюсь закричать. Хочу. Кричу внутри, всеми оставшимися силами, всеми внутренними органами, потому что связки, кажется, отказались сотрудничать. Но слова… не идут. Застревают. Вязнут. Как лифт в потопе — глухо, медленно, безнадёжно. И только один звук вырывается — какой-то сдавленный хрип, жалкий, как и моя попытка что-то изменить.

Меня несут. Куда-то. Я замерзаю от ужаса, как будто в меня воткнули ледяной клинок и провернули. Руки дрожат, зубы стучат не от холода, а от того, что весь мир рассыпался и забыл предупредить.
Я ещё раз смотрю на него.

На мужчину, который по легенде — мой муж. Который вошёл в эту комнату, как воплощение силы, мрака и красоты. Красавец, лорд, герой женских романов. Только не моих. Потому что в моём романе он — антигерой, ледяной бастион с лицом, которое хочется нарисовать, а потом сжечь. В глазах — ни искры, ни жалости, ни... ничего. Даже любопытства. Он смотрит на меня, как на неудачный штрих в картине: вроде и был, но теперь точно не нужен.

Вот оно — моё новое «счастье». Лежит, кричит, моя девочка. А я… я даже не знаю, как меня зовут. Кто я для него? Никто. Что я для себя? Пустота.

И всё, что я могу — это молча сжимать губы, потому что плакать сейчас было бы слишком… человечно. А я уже не уверена, что мне позволено быть человеком. Не здесь. Не с ним. Не теперь.

Сына унесли. Просто так. Без права на прощание, на касание, на имя. Я даже не успела… я не увидела его. Только крик. И спину той, что понесла его прочь.
А мне в руки сунули тёплый, крошечный комочек, который тут же заворочался и заскулил, прижимаясь к моей груди. Девочка. Такая маленькая, такая чужая — и такая моя. Хотя бы её оставили.

Но расслабляться не дали.

— Уведите её, — прозвучало за спиной. Голос без эмоций. Холодный, как ветер с вершины ледяной горы.

Руки. Сильные, грубые. Подхватили меня подмышки, как мешок с картошкой, который уже начал прорастать и всех утомил. Я не сопротивлялась — не могла. Только крепче прижала к себе ребёнка, завёрнутого в что-то тонкое, почти бесполезное против ветра. И этот ветер — он сразу ударил, как только меня вытолкнули за дверь. Без слов, без объяснений, без остатка человеческого.

Снаружи было темно. Влажно. Холодно. И глухо.
Меня не просто выгнали. Меня вышвырнули.
Буквально. В сарай.

Нет, правда. Сначала — за порог. Потом — через двор, под чужими взглядами, на негнущихся ногах. А потом — дверь, скрип, щелчок, и я в полуразвалившемся строении с соломой, паутинами и запахом сырости. Постель — тряпки. Укрытие — дыра в крыше. Обслуживание — ноль звёзд.

Я. Сразу после родов. С крошечным ребёнком.
Один на один с новым миром, где тебя приравняли к грязи под ногами.
Где лорд — твой муж, по чьему приказу ты оказалась в этом вонючем углу.
Где сын — отнят, не взглянув.
Где ты — лишняя.

И я лежала. В сарае. На гнилой соломе.
С прижатой к груди девочкой, которую он даже не захотел видеть.
И единственная мысль, что медленно и очень чётко шептала внутри, была не о слезах.
Нет.
Она была о мести.

Ты не захотел знать её, Ричард Блэйк?
Запомни это. Потому что однажды ты сам придёшь просить, чтобы она тебя узнала.

Глава 4

Глава 5. Выживание

Знаете, что самое веселое в путешествии по болотам ночью с новорожденным ребенком на руках? Ничего. Абсолютно ничего веселого в этом нет. Но зато есть куча других замечательных вещей: комары размером с небольших птеродактилей, трясина, которая с энтузиазмом пытается засосать тебя по колено, и полная темнота, в которой каждый куст выглядит как притаившийся людоед.

А еще есть холод. Потрясающий, пронизывающий до костей холод, который заставляет зубы выбивать чечетку, а новорожденную дочь — орать благим матом. Видимо, Клара тоже не в восторге от нашего ночного турпохода.

— Тише, малышка, — шепчу я ей, пытаясь укутать получше в тонкий плащ. — Потерпи еще немножко. Мама что-нибудь придумает.

Мама что-нибудь придумает. Ха! Если бы мои придумательные способности были хоть на йоту лучше, я бы сейчас не брела по болоту, как сбежавшая сумасшедшая с украденным ребенком. Хотя, технически, ребенок мой. Это меня украли. Из собственной жизни. И выбросили в какую-то средневековую помойку с драконами и прочими прелестями.

Ноги проваливаются в мягкую жижу с мерзким чавканьем, плащ цепляется за колючие кусты, а дочь орет так, словно ее режут на мелкие кусочки. И все это под аккомпанемент совиного улюлюканья и каких-то подозрительных всплесков в темной воде.

— Господи, — бормочу я, споткнувшись о какую-то корягу, — да что же это за жизнь такая?

И тут, словно услышав мою молитву, судьба решает подкинуть мне еще одну радость. Из-за деревьев доносится вой. Не человеческий, не птичий — что-то среднее между воем волка и скрежетом металла по стеклу.

Софи замолкает, словно тоже почувствовав опасность. А я замираю посреди болотной тропинки и прислушиваюсь. Тишина. Потом еще один вой, ближе. И еще.

Прекрасно. Просто великолепно. Мало того что я с младенцем брожу по трясине, так еще и местная фауна решила познакомиться. Интересно, что здесь водится? Волки? Медведи? Или что-то еще более очаровательное из местного бестиария?

Ответ не заставляет себя ждать. Из зарослей выскакивает тварь, которая явно не изучала учебники зоологии. Размером с крупную собаку, но с лапами как у большой кошки, мордой как у волка и глазами, которые светятся в темноте зеленым огнем. И зубы. Господи, какие зубы! Словно кто-то скрестил акулу с бензопилой.

— Милый песик, — говорю я максимально спокойным голосом, хотя внутри все сжимается в комок ужаса. — Хороший песик. Не надо кусать тетю, у тети и так проблем по горло.

Тварь наклоняет голову набок, словно обдумывая мои слова. Потом скалит зубы в усмешке, которая явно означает: "А вот теперь я тебя съем, дорогуша."

И тут со мной происходит что-то странное. Вместо того чтобы закричать или попытаться убежать (что было бы логично), я чувствую, как внутри меня что-то просыпается. Что-то горячее, яростное, первобытное. Как будто в груди зажигается костер.

— А ну-ка пошел отсюда! — рычу я на тварь, и мой голос звучит так странно, что даже сама вздрагиваю.

Чудовище останавливается. В его светящихся глазах мелькает что-то похожее на... удивление? Или страх?

— Я сказала — ПОШЕЛ! — кричу я еще громче, и тут происходит невозможное.

Воздух вокруг меня начинает нагреваться. Не просто становится теплее — он буквально раскаляется, как в бане. От моего тела идет пар, плащ дымится, а болотная вода под ногами начинает булькать от жара.

Тварь взвизгивает, шарахается назад и удирает в заросли так быстро, что только пятки сверкают. А я стою посреди болота, окруженная облаком пара, и пытаюсь понять, что, черт возьми, только что произошло.

Софи перестала плакать и смотрит на меня огромными глазами. В них нет страха — только любопытство. Словно она точно знает, что мама способна на такие фокусы, и это совершенно нормально.

— Ладно, — говорю я ей, отряхивая дымящийся плащ. — Видимо, в этом мире есть не только драконы, но и драконицы. А я, кажется, одна из них.

Что ж, по крайней мере теперь понятно, почему лорд Ричард смотрел на меня как на что-то опасное. И почему все в замке вели себя так, словно я могу взорваться в любую секунду.

Интересно, а есть еще какие-нибудь приятные сюрпризы в моем новом теле? Может, я умею летать? Или дышать под водой? Или превращаться в гигантскую рептилию и сжигать своих врагов?

Последняя мысль кажется особенно привлекательной, когда я думаю о лорде Ричарде.

Но пока что мне нужно найти укрытие. Софи снова начинает хныкать — видимо, магические фейерверки ее впечатлили, но голод и холод никто не отменял. А я понятия не имею, как кормить новорожденного в условиях болотного выживания.

Собственно, я вообще понятия не имею, как кормить новорожденного. В прошлой жизни я была бесплодна, помните? Максимум моего материнского опыта — это соседский кот, которого я иногда угощала сосисками.

— Ну что, дочка, — бормочу я, прижимая Софи к груди и пытаясь идти дальше по тропинке. — Будем учиться материнству в полевых условиях. Надеюсь, у тебя крепкие нервы.

Тропинка петляет между кочек и деревьев, и я начинаю думать, что брожу по кругу, когда вдруг впереди замечаю свет. Не яркий, не электрический — мягкое желтое сияние, как от свечи или камина.

Сердце подпрыгивает от надежды. Свет означает людей. Люди означают тепло, еду, возможность накормить дочь. Правда, люди также могут означать неприятности, но после встречи с местной фауной обычные человеческие неприятности кажутся детской забавой.

Я прибавляю шагу, и вскоре передо мной возникают очертания здания. Большого здания. Нет, не просто большого — огромного. Это настоящий особняк, возможно, даже замок, но не такой мрачный и официальный, как резиденция лорда Ричарда. Этот дом выглядит... жилым. Обжитым. Словно здесь действительно живут люди, а не позируют для портретов в золоченых рамах.

Правда, выглядит он также слегка заброшенным. Плющ оплетает стены, некоторые окна заколочены, а сад явно давно не видел садовника. Но свет горит, и это главное.

Глава 5

Утро в поместье де Рубин началось с того, что я чуть не спалила постель. Не специально, конечно — просто во сне мне приснился лорд Ричард, и я так разозлилась на него, что простыни начали дымиться. Проснулась от запаха гари и обнаружила, что лежу в центре обугленного круга, что за чертовщина?

Софи, которая спала рядом в импровизированной люльке...Моя малышка. Мечта о материнстве сбылась невероятным образом и я впервые в жизни поняла что такое настоящая любовь.

— Замечательно, — бормочу я, выбираясь из-под тлеющего одеяла. — Первая ночь в новом доме, и я уже пытаюсь его сжечь. Что со мной происходит?

В дверь деликатно стучат.

— Миледи, — раздается голос Альфреда, — завтрак подан. И, простите за беспокойство, но из вашей комнаты идет дым.

— Все в порядке! — кричу я, отчаянно размахивая рукой, чтобы развеять дым. — Просто... эээ... утренняя зарядка!

Пауза.

— Понятно, миледи. Утренняя зарядка с возгоранием — весьма... оригинально.

Альфред — сокровище. Любой другой дворецкий уже вызвал бы пожарную команду. А этот делает вид, что поджигание постели во сне — совершенно нормальная особенность гостей.

Я быстро одеваюсь в платье, которое Альфред тактично оставил на стуле (откуда он его взял — загадка, но размер почти подходит), беру Софи и спускаюсь в столовую.

То, что я вижу, заставляет челюсть отвиснуть до пола.

Поместье де Рубин изнутри выглядит как декорации к фильму о привидениях. Но не к страшному фильму — к комедии. Все здесь одновременно величественно и запущено, роскошно и покрыто пылью.

Люстры висят под потолком как хрустальные медузы, но половина подвесок отвалилась. Гобелены на стенах изображают сцены охоты, но их так изъели моль, что охотники выглядят как швейцарский сыр с ногами. Мебель явно стоила целое состояние, но сейчас ее можно использовать разве что в качестве дров — очень дорогих дров.

— Впечатляет, правда? — замечает Альфред, подавая мне чашку кофе. — Двадцать лет запустения творят чудеса с интерьером.

— Это... атмосферно, — дипломатично отвечаю я, разглядывая портрет какой-то дамы в пышном платье. У дамы рыжие волосы и зеленые глаза, но главное — ее лицо наполовину объедено жучками. Выглядит жутковато. — А кто это?

— Леди Изабелла де Рубин, — отвечает Альфред с гордостью. — Ваша прапрапрабабушка. Говорили, она могла зажечь свечу одним взглядом.

Могла зажечь свечу одним взглядом. А я пока что могу поджечь только постель во сне. Прогресс налицо.

— А что случилось с поместьем? — спрашиваю я, намазывая масло на хлеб. — Почему оно в таком... э-э-э... состоянии?

Альфред вздыхает так печально, что можно подумать, будто его лично обидели все жучки в доме.

— После смерти последней наследницы деньги кончились, — объясняет он. — Род де Рубин всегда жил за счет виноградников, но без хозяйки магия ушла из земли. Виноград перестал расти, покупатели исчезли, доходы... тоже исчезли.

— Магия ушла из земли? — переспрашиваю я, пытаясь звучать так, словно для меня это обычное дело.

— Разумеется. Земля де Рубин живет благодаря магии крови. Без наследницы она словно засыпает. — Альфред смотрит на меня с надеждой. — Но теперь, когда вы вернулись...

Теперь, когда я вернулась. Ага. А на самом деле я понятия не имею, как "вернуть магию в землю". Максимум, на что я пока способна — это случайно поджигать вещи, когда злюсь.

— Покажите мне виноградники, — прошу я. — Хочу посмотреть на... наследство.

После завтрака мы выходим в сад. То, что я вижу, можно описать одним словом: катастрофа. Виноградники растянулись на несколько гектаров, но выглядят они как кладбище лозы. Сухие, скрученные растения торчат из земли, словно скелеты доисторических животных. Земля потрескалась и выглядит мертвой.

— Двадцать лет назад это было лучшее вино в округе, — с ностальгией говорит Альфред. — Короли заказывали его для своих свадеб.

Я иду между мертвыми лозами, держа на руках Софи, и пытаюсь представить это место цветущим. Получается плохо. Зато получается представить, сколько работы понадобится, чтобы привести все в порядок.

— А сколько денег осталось? — осторожно интересуюсь я.

Альфред кашляет.

— Ну... немного.

— Сколько это "немного"?

— Хватит на месяц. Может, полтора, если экономить.

Замечательно. Просто прекрасно. Я стала графиней поместья-банкрота с мертвыми виноградниками и дочерью на руках. И еще у меня есть бывший муж-психопат, который держит в заложниках моего сына.

Жизнь определенно налаживается.

— Альфред, — говорю я, поворачиваясь к нему, — а что если я попробую... ну, вернуть магию? Как это делается?

Он загорается, как рождественская елка.

— О, миледи! Это же просто! Нужно лишь прикоснуться к земле и... и...

— И что?

— Ну... — он выглядит смущенным. — Честно говоря, я не совсем уверен. В книгах об этом пишут очень поэтично и совершенно непонятно.

Конечно. Потому что древние маги не умели писать инструкции. Все у них "прикоснись к сердцу земли" да "позволь магии течь через тебя". А как конкретно это сделать — фиг вам, разбирайтесь сами.

Но попробовать стоит. В конце концов, что я теряю? Кроме достоинства, если буду выглядеть как идиотка, обнимающая землю.

Я передаю Софи Альфреду (который принимает ее с видом человека, которому доверили королевские регалии) и опускаюсь на колени посреди виноградника.

— Что мне делать? — шепчу я.

— Попробуйте... почувствовать землю? — неуверенно предлагает Альфред.

Почувствовать землю. Ну ладно. Я кладу ладони на потрескавшуюся почву и закрываю глаза. Пытаюсь "почувствовать" что-то кроме холодной грязи под пальцами.

Сначала ничего не происходит. Я сижу на коленках, как дурочка, и мысленно разговариваю с землей:

"Привет, земля. Это я, типа твоя новая хозяйка. Можешь, пожалуйста, ожить? А то у нас тут кризис."

Земля молчит. Видимо, она не в настроении для светской беседы.

Глава 6

Знаете, что самое веселое в материнстве? Когда твоя трёхмесячная дочь поджигает пелёнки. Не случайно, не из-за неисправной плиты — а просто потому что ей не нравится, как они пахнут после стирки.

Я стою посреди детской, держу в руках дымящийся кусок ткани и пытаюсь понять, что, черт возьми, происходит с моей жизнью. Софи лежит в кроватке и выглядит до неприличия довольной собой. Словно только что совершила какой-то гениальный научный прорыв.

— Софи, дорогая, — говорю я максимально спокойным тоном, — нормальные дети не поджигают свои пелёнки.

Она радостно гулит в ответ и протягивает ко мне ручки. Маленькие ручки, от которых исходит едва заметное тепло.

— О нет, — шепчу я. — Только не это.

В дверь стучат.

— Миледи, — раздается обеспокоенный голос Альфреда, — все в порядке? Я почувствовал запах дыма.

— Все прекрасно! — кричу я, отчаянно размахивая сгоревшей пелёнкой, чтобы развеять дым. — Просто... проветриваю комнату!

— Проветриваете с помощью огня, миледи?

Иногда Альфред слишком проницателен для собственного блага.

— Входите, — сдаюсь я.

Дворецкий появляется в дверях, окидывает взглядом дымящуюся детскую и невозмутимо кивает, словно горящие пелёнки — это совершенно обычное явление в приличных домах.

— Огнеупорные ткани, миледи, — говорит он, как будто обсуждает погоду. — В чулане есть несколько рулонов. Прежние хозяйки заказывали их специально.

— Огнеупорые пелёнки? — переспрашиваю я слабым голосом. И тут до меня доходит. — Постойте... прежние хозяйки? Вы хотите сказать, что... что такое уже было?

— Разумеется. А также огнеупорные простыни, занавески и игрушки. — Альфред подходит к Софи и с профессиональным интересом изучает её ручки. — Хм. Температура выше нормы, но не критично. Полагаю, у юной леди режутся зубки.

Холодок пробегает по спине. Неужели мой блеф начинает превращаться в правду? Неужели я действительно...

— Зубки? Ей три месяца!

— У представительниц рода де Рубин зубы появляются рано. И сразу режутся все. — Он говорит это таким тоном, словно рассказывает о семейной традиции печь блины по воскресеньям. — Обычно в этот период наблюдается повышенная... эээ... термальная активность.

Термальная активность. Дипломатичный способ сказать "ребёнок всё поджигает".

— А сколько это длится? — с ужасом спрашиваю я.

— Недели две. Может, три.

Две-три недели жизни с младенцем-поджигателем. Прекрасно. Просто замечательно. А я думала, что колики — это худшее, что может случиться с новорождённым.

— Альфред, — говорю я, опускаясь в кресло, — принесите мне что-нибудь крепкое. И огнеупорное.

Следующие две недели проходят как в каком-то сюрреалистическом фильме. Софи превращается в маленький вулкан в памперсах. Она поджигает всё, к чему прикасается: игрушки, одеяльца, мои волосы (дважды), рукав платья Альфреда (один раз) и, к моему невыразимому ужасу, собственную кроватку.

— Это нормально? — спрашиваю я у Альфреда, глядя на обугленные прутья детской кроватки.

— Вполне, — невозмутимо отвечает он, доставая из чулана какую-то металлическую конструкцию. — Вот почему прежние хозяйки заказали железную кроватку. Специально кованую. Огнеупорную.

Железная кроватка выглядит как клетка для особо буйных заключённых. Но зато не горит.

А ещё Софи... разговаривает. Ну, не совсем разговаривает, но звуки, которые она издаёт, определённо не похожи на обычный детский лепет. Скорее на рычание. Очень милое, младенческое рычание, но всё же.

— Ма-а-а-р-р-р, — говорит она, протягивая ко мне ручки.

— Она пытается сказать "мама"? — с надеждой спрашиваю я у Альфреда.

— Возможно, — дипломатично отвечает он. — Или "огонь". На древнем языке это звучит очень похоже.

Огонь. Конечно же, первое слово моей дочери — "огонь". Другие дети говорят "мама" или "папа", а моя требует подожжечь что-нибудь.

Но самое интересное начинается, когда я пытаюсь её кормить.

— Ну же, солнышко, — уговариваю я, поднося к её губам ложку каши. — Кушай кашку. Вкусную кашку.

Софи морщится, словно я предлагаю ей съесть что-то отвратительное. Потом плюётся. Каша летит через всю кухню и шлёпается об стену, где немедленно начинает дымиться.

— Не нравится? — с сарказмом интересуюсь я. — А что тебе нравится, привередница?

В ответ она указывает маленьким пальчиком на очаг, где весело пылают дрова.

— Нет, — категорично говорю я. — Дрова не едят. Даже особенные дети не едят дрова.

Но тут в комнату входит Альфред с подносом.

— Попробуйте это, миледи, — предлагает он, ставя передо мной странную миску.

В миске что-то дымится. Не просто горячее — дымится по-настоящему, как будто внутри тлеют угольки.

— Что это? — с подозрением спрашиваю я.

— Специальная каша для детей рода де Рубин. Рецепт из старых книг. — Он гордо улыбается. — С добавлением золы от особых пород дерева и толчёных драгоценных камней.

Меня словно током ударяет. Рецепт из старых книг? Для детей де Рубин? Но ведь я... я же просто назвалась этим именем, чтобы получить крышу над головой! Это не может быть правдой!

— Золы? — Голос дрожит. — Вы хотите кормить мою дочь золой?

— Не простой золой, миледи. Магической. Она питает внутренний огонь и помогает контролировать силу.

Внутренний огонь. Как тот жар, который я почувствовала в болотах, когда отпугивала чудовище. Как тепло в руках, когда я оживляла землю...

Питает внутренний огонь. Боже мой, а я думала, что советы о детском питании из интернета — это предел абсурда.

Но Софи, увидев дымящуюся кашу, оживляется. Она тянет к миске ручки и радостно гулит. Даже пытается сесть, чего раньше не делала.

— Ладно, — вздыхаю я. — Но если она отравится, я вас убью. Медленно и болезненно.

— Конечно, миледи.

Я зачерпываю ложку странной каши и подношу ко рту дочери. Софи открывает рот, как голодный птенец, и с энтузиазмом проглатывает порцию. Потом требует ещё. И ещё.

Глава 7

Лесные прогулки с четырехмесячной дочерью — это как русская рулетка, только вместо пули у тебя в руках маленький вулкан в памперсах, который может вспыхнуть в любой момент. А сегодня к обычному набору развлечений добавилось ещё одно: я умудрилась заблудиться.

Стою посреди тропинки, которая раздваивается в три стороны (и как это вообще возможно?), и думаю о том, что моя способность находить неприятности превосходит все разумные пределы. Софи недовольно сопит у меня на руках, словно говорит: "Мама, ну серьёзно? Опять?"

Внезапно из кустов доносится детский плач — тонкий, отчаянный, затихающий. Звук, который пробирает до костей и заставляет материнские инстинкты подниматься на дыбы, как разъярённых ежей.

— Вот незадача, — выдыхаю я. — Софи, детка, мы попали в очередную заварушку.

Моя дочь смотрит на меня с выражением глубокого философского спокойствия. Видимо, за четыре месяца жизни со мной она уже привыкла к тому, что мамины прогулки редко обходятся без приключений цвета хаки.

Иду на звук плача, как мотылёк на огонь — и с таким же печальным предчувствием финала. Вскоре нахожу источник: маленькая девочка лет семи сидит под дубом, размером с небольшой многоквартирный дом, и держится за ногу. Вокруг неё лужа крови, которая выглядит настолько драматично, что впору вызывать не скорую, а сразу морг.

— Милая, что случилось? — спрашиваю я, подходя ближе и стараясь не поскользнуться на собственном адреналине.

Девочка поднимает на меня глаза, полные слёз и ужаса. Личико бледное, как первый снег, волосы тёмные, как мои перспективы, и взгляд такой взрослый, что хочется спросить у неё совета по жизни.

— Большой зверь укусил, — шепчет она голосом, который дрожит, как осиновый лист на ветру. — С жёлтыми глазами, как фонари.

Осматриваю рану и чуть не глотаю собственный язык от ужаса. Глубокие рваные раны на голени, из которых кровь течёт, как из прохудившегося крана. Без срочной помощи девочка протянет максимум час.

— Как тебя зовут, храбрая? — спрашиваю, разрывая подол юбки на импровизированные бинты.

— Лили, — отвечает она и хватает меня за руку с силой утопающего за соломинку. — Не бросайте меня, пожалуйста. Я боюсь умирать одна.

И тут что-то внутри меня ломается и перестраивается. Семилетний ребёнок просит не дать ему умереть в одиночестве, и все мои проблемы внезапно кажутся мелкими, как блохи на спине слона.

Я кладу ладонь на рану и закрываю глаза, пытаясь нащупать то же тепло, что текло в землю виноградника. Только теперь мне нужно направить его в маленькое разбитое тело, которое истекает кровью у меня под руками.

Сначала ничего. Потом покалывание в пальцах, словно слабый электрический ток. Затем тепло — мягкое, живое, почти разумное — начинает течь из моей груди к рукам, как расплавленное золото по жилам.

— Ваши руки такие горячие! — удивляется Лили.

Под моими ладонями творится чудо, которое противоречит всем законам биологии и здравого смысла. Рана затягивается, как молния наоборот — медленно, но неумолимо. Кровь перестаёт течь, края разрывов соединяются, кожа розовеет и разглаживается.

Через пять минут от ужасной раны остается только тонкий розовый шрам, как напоминание о том, что медицина — это не только таблетки и скальпели.

Я убираю руки и покачиваюсь, как пьяная. Голова кружится, будто я катаюсь на карусели в парке развлечений для мазохистов. В животе урчит так громко, что можно подумать, будто внутри проснулся голодный медведь.

— Как вы это сделали? — шёпотом спрашивает Лили, ощупывая место бывшей раны.

— Честно? Понятия не имею, — признаюсь я, опускаясь на траву, пока ноги окончательно не подкосились. — Видимо, у меня есть скрытые таланты.

Девочка встаёт, пробует наступить на ногу. Никакой боли, никаких проблем, словно ничего и не было.

— Вы волшебница! — говорит она с таким восторгом, будто я только что вытащила из шляпы розового единорога.

— Если бы я была волшебницей, — отвечаю я, — то первым делом наколдовала бы себе инструкцию по применению к собственным способностям.

— Лили! — раздаётся голос из чащи, такой обеспокоенный, что птицы взлетают с деревьев. — Лили, где ты, дитя моё?

— Бабушка! — кричит девочка в ответ. — Я здесь! И я не умерла!

Из леса выходит женщина, при виде которой у меня по коже бегут мурашки размером с тараканов. Высокая, как каланча, худая, как мачта, с седыми волосами до пояса и глазами цвета зимнего льда. Одета во всё чёрное, в руках посох с резными символами, которые больно смотреть.

Классический образ лесной ведьмы из учебника "Как напугать путешественников за пять минут". Единственное, чего не хватает — это кота и метлы.

Женщина окидывает взглядом картину: здоровую девочку, меня с трясущимися руками, Софи, которая с научным интересом изучает новоприбывших.

— Так, — говорит она голосом, в котором слышится опыт веков и недюжинная сообразительность. — Лили была при смерти. А теперь скачет, как молодая козочка. И тут незнакомая дама с младенцем.

— Она меня спасла! — восторженно докладывает Лили. — Положила руки на рану, и та зажила, как по волшебству!

Ведьма — а сомневаться в её профессии уже не приходится — смотрит на меня с выражением коллекционера, наткнувшегося на редкую бабочку.

— Любопытно, — наконец произносит она. — Весьма любопытно.

— Что именно вас так заинтересовало? — спрашиваю я, стараясь не выдать нервозности.

— То, что вы использовали кровяную магию для исцеления, не имея ни малейшего понятия о том, что делаете.

— Кровяную магию? — У меня пересыхает во рту. — Я никого не резала!

— Не чужую кровь, голубушка. Свою собственную. — Ведьма подходит ближе, и я чувствую исходящую от неё силу, как тепло от костра. — Вы отдали часть своей жизненной энергии этому ребёнку. Благородно, но крайне неосмотрительно, если не знать, как правильно восстанавливаться.

Жизненная энергия. Вот почему я чувствую себя, как выжатый лимон в руках неопытного бармена.

Глава 8

После встречи с Эстер я вернулась домой с головой, полной новых знаний, и сердцем, полным решимости. Пора было перестать играть в графиню и начать зарабатывать деньги по-настоящему. У нас с Софи оставался месяц до банкротства, и я намеревалась вернуть к жизни фамильные виноградники.

Первой моей блестящей идеей стало восстановление винодельческого производства.

— Альфред, — объявляю я за завтраком, — сегодня я займусь виноградниками.

Дворецкий поднимает бровь с выражением человека, который только что услышал план по завоеванию Луны при помощи рогатки.

— Прекрасная идея, миледи. Но виноград растёт годами, а деньги нужны сейчас...

— Тогда начнём с огорода! — размашисто говорю я, намазывая масло на хлеб. — Обычные овощи для обычных людей. Картошка, морковь, капуста. А виноградники будем восстанавливать постепенно.

Логика железная, спорить не буду. Правда, логика и реальность — это две параллельные прямые, которые встречаются только в моих фантазиях.

Через час я стою посреди заброшенного огорода с мешком картофеля в руках и пытаюсь вспомнить всё, что знаю о сельском хозяйстве. Знания мои оказываются примерно такими же обширными, как познания средневекового крестьянина в квантовой физике.

— Ладно, — бормочу я, выкапывая ямку, — картошку сажают в землю, поливают водой, и она растёт. Что тут сложного?

Сажаю первую картофелину, поливаю и осторожно кладу ладони на землю. Совсем чуть-чуть тепла — не для изменения растения, а просто чтобы ускорить его рост.

— Расти, — шепчу я. — Расти быстро, но оставайся обычной картошкой.

Земля под ладонями слегка нагревается. Я чувствую, как магия мягко течёт в почву, ускоряя все процессы внутри.

И вдруг — о чудо! — из земли пробивается зелёный росток. За несколько минут он превращается в полноценный куст картофеля с цветами.

— Вот это да! — восклицаю я.

Аккуратно выкапываю куст и нахожу под ним несколько крупных, совершенно обычных картофелин. Никакого свечения, никаких странных цветов — просто отличная картошка, которая выросла за полчаса вместо трёх месяцев.

— Миледи, — осторожно говорит Альфред, появившийся с подносом чая, — как дела с огородом?

— Фантастически! — отвечаю я, показывая ему корзину с овощами. — Смотрите — за два часа я вырастила целый урожай!

Он рассматривает морковь, картофель и капусту с выражением человека, который пытается понять, не сошла ли его хозяйка с ума.

— Обычные овощи, — констатирует он. — Но очень быстро выросшие.

— Именно! Магия не меняет их природу, а просто ускоряет рост. — Я кусаю морковку — сладкая, сочная, совершенно нормальная. — А теперь подумайте — если я смогу снимать урожай каждую неделю...

— Мы будем самыми богатыми овощеводами в королевстве, — заканчивает Альфред с улыбкой.

Иду к единственному живому кусту винограда и внимательно его осматриваю. За месяц он заметно подрос — теперь это уже не хилый росток, а вполне приличная лоза с гроздьями зеленоватых ягод.

— Ладно, дружок, — говорю я винограду, — давай попробуем получить первый урожай.

Осторожно кладу ладони рядом с лозой и посылаю мягкий поток тепла. Не слишком много — не хочу испортить будущее вино неправильным воздействием.

Виноград начинает наливаться прямо на глазах. Ягоды краснеют, становятся сочными и спелыми.

— Работает! — радуюсь я.

Срываю гроздь и пробую ягоду. Сладкая, с лёгкой кислинкой — настоящий виноград, просто быстро созревший.

— А что если сделать из него сок? — предлагает Альфред. — Хороший виноградный сок тоже пользуется спросом.

— Отличная идея! — Пока виноградников мало для вина, сок — прекрасная альтернатива.

Следующая неделя проходит в настоящем сельскохозяйственном буме. Каждый день я снимаю урожай овощей и получаю новые грозди винограда.

Магия работает, как часы — лёгкое прикосновение, немного тепла, и растения созревают за считанные часы. При этом они остаются совершенно обычными, просто очень свежими и качественными.

— Миледи, — говорит Альфред, разливая свежий виноградный сок по бутылкам, — этот сок получается изумительным! Сладкий, ароматный, и цвет какой насыщенный!

Пробую сок — действительно великолепный. Магически ускоренный виноград сохраняет все свои лучшие качества.

— Завтра поеду на рынок, — решаю я. — Посмотрим, как будут покупать.

Поездка на городской рынок превращается в триумф. Мои овощи — крупные, сочные, идеально свежие — расходятся мгновенно. А виноградный сок вызывает настоящий ажиотаж.

— Боже мой, — говорит торговка фруктами, попробовав мой сок, — это же лучше вина! Где вы берёте такой виноград?

— Выращиваю сама, — с гордостью отвечаю я. — Семейный секрет.

К концу дня у меня на руках два золотых и куча заказов на следующую неделю.

— Миледи, — говорит Альфред, подсчитывая прибыль, — а к вам приехал гость.

— Кто на этот раз?

— Мастер Франческо из Винной Гильдии. Хочет попробовать ваш сок.

Мастер Франческо оказывается пожилым итальянцем с проницательными глазами и носом знатока. Он пробует мой виноградный сок с выражением глубокой сосредоточенности.

— Мадонна мия! — восклицает он наконец. — Это чудо! Какой букет! Какая сладость! Из такого винограда получится божественное вино!

— Пока я делаю только сок, — объясняю я. — Для вина нужно больше винограда.

— Синьора, — серьёзно говорит он, — я готов заключить с вами долгосрочный контракт. Пятьдесят золотых в месяц за эксклюзивные поставки сока. А когда будете готовы делать вино — обсудим отдельно.

Пятьдесят золотых в месяц! За сок! Это же отличные деньги!

— А что насчёт овощей? — спрашиваю я.

— Овощи продавайте, кому хотите, — великодушно разрешает Франческо. — Меня интересует только виноград. И его потенциал.

Мы заключаем сделку, и я чувствую себя настоящим бизнесменом. Стабильный доход, перспективы роста, довольные клиенты.

Но самое главное открытие я делаю через месяц регулярного использования магии.