Развод с обаятельным гадом

Глава 1. Командировка

В квартире стояла такая тишина, что я слышала, как в батареях перекатывается вода.

Странная тишина, непривычная. Не та, о которой мечтаешь вечерами, когда трёхлетка скачет по дивану, визжит, требует мультик и одновременно мороженое. А густая, липкая, тягучая, как будто в доме выключили не только звук, но и часть жизни.

Я прислушалась. Холодильник покряхтывал в углу кухни, тикали часы в коридоре, да за окном где-то внизу шумела редкая машина. Всё. И от этого «всё» становилось только тревожнее.

Катюшку я отправила к свекрови ещё неделю назад. Это Ян настоял. «Тебе тяжело, девятый месяц, ты с таким животом и за собой-то едва следишь, куда уж с ней», - сказал жёстко, без вопросов.

Я и не спорила. Потому что и правда: Катя иногда прыгала на меня, как маленький козлёнок, и у меня перехватывало дыхание от боли. А ночью я всё равно не спала, боясь, что она вдруг налетит, а я не успею прикрыться.

И теперь вот эта тишина.

С одной стороны - благодать: можно прилечь на диван, положить под спину подушку, слушать, как ребёнок внутри толкается - не спеша, будто примеряется, пора или ещё подождать. А с другой - тревога. Такая, которая никуда не уходит, хоть ты что делай: хоть чай заваривай, хоть сериал включай.

Я медленно, со стоном, поднялась с дивана. Спина ломила так, будто я разгружала вагоны.

- Господи, - пробормотала я сама себе, - доходить бы уже до конца.

На кухне пахло вчерашней гречкой и чуть подгоревшим хлебом в тостере. В окно пробивался свет фонаря, и вся столешница казалась покрытой серой плёнкой. Я поставила чайник, достала из шкафа кружку. Хотела налить кипятка, но рука дрогнула, и кружка глухо стукнулась о стол.

Сердце бухнуло в груди, будто я что-то забыла. И тут зазвонил телефон.

На экране всего два слова: «Евлампия Сергеевна». А для меня они как сигнал бедствия. Потому что свекровь у меня такая, что взвыть охота.

Я сразу почувствовала, как напрягся живот. Он и так был огромным, но от стресса будто каменел.

- Алло, - сказала я тихо.

- Ирочка, - протянула свекровь голосом, в котором никогда не было тепла. - Вот сижу с Катенькой и думаю: ты ведь её совсем распустила.

Я вцепилась пальцами в край стола.

- В каком смысле? - постаралась говорить ровно.

- Да в прямом. Девочка ведь недисциплинированная. Вечно «не хочу», «не буду». А сегодня утром вообще сказала, что маму хочет. Ну что это такое? Я, между прочим, в её возрасте уже помогала по дому, а у тебя…

Я слушала и чувствовала, как кровь приливает к лицу.

- Она ребёнок, - выдохнула я. - Ей всего три.

- А вот Ариша, - с нажимом сказала Евлампия Сергеевна, - в её годы была паинькой. Слушала, ела, спала, помогала матери. Не то, что твоя Катерина… - в голосе прозвучало презрение. - Это всё от неправильного воспитания.

У меня сжалось горло.

Ариша. Опять Ариша. Дочка свекровиной подруги, «пример для подражания». Та самая, на которую когда-то свекровь метила моего мужа.

Я закрыла глаза. Перед внутренним взглядом встал знакомый образ: смазливая, вечно улыбчивая Арина, которая смотрела Евлампии Сергеевне в рот и умела произносить «да, тётя Ляля» с такой покорностью, что её хотелось придушить.

А я? Я всегда была «не такая».

Я вспомнила первый визит к свекрови, ещё до свадьбы. Ян держал меня за руку, а Евлампия Сергеевна уже тогда смотрела поверх моей головы, как будто я мебель. «Аришка вот как раз диплом получила, умница девочка…» - бросила она вскользь. А Ян тогда только сжал мне пальцы сильнее.

Он выбрал меня, но для свекрови я так и осталась чужой.

- Евлампия Сергеевна, - сказала я чуть резче, чем собиралась, - не переживайте. Мы справимся.

- Посмотрим, - холодно ответила она и отключилась.

Я уставилась на экран телефона. В животе зашевелился ребёнок - сильно, болезненно. Я прижала ладонь к округлости и зашептала:

- Тихо, малыш. Всё хорошо. Мама рядом.

Но голос почему-то дрогнул.

Я медленно побрела в комнату. Села на диван, подложила подушку под поясницу.
Часы показали половину девятого. За окном уже темнело, в окнах напротив зажглись огоньки. Где-то внизу хлопнула дверь подъезда, загудела сигнализация машины. Всё это звучало так отстранённо, будто я смотрю кино.

Вечер тянулся вязко. Я то садилась в кресло, то снова вставала, то шла проверять чайник, хотя знала, что он пуст. Всё равно не могла найти себе места. Внутри росла тревога, будто кто-то невидимый стоял за дверью и ждал момента войти.

Ян обещал вернуться рано. Мы должны были вместе поужинать. Он говорил: «Зайду в магазин, возьму фрукты». Но часы перевалили за девять, потом за десять.

Я всё ходила от окна к двери, ловила каждое шорохание в подъезде, каждый звук шагов. И невольно вспоминала его самого.

Как я влюбилась в Яна с первого взгляда: высокий, с цепкими, будто насквозь видящими глазами. Упрямая линия челюсти, которую хотелось погладить, и губы - чувственные, с вечной полуусмешкой. Он умел так смотреть, что у меня подкашивались колени, и так шутить — насмешливо, но всегда метко, что все вокруг смеялись, даже если над собой.

Его харизма тогда сбила меня с ног. Я ещё долго пыталась делать вид, что устояла, что могу держаться на своих двоих, но правда была проста: он уже завладел моим миром, даже если сам ещё этого не понял. И до сих пор, даже сейчас, я не могла до конца выкинуть из головы того Яна - обаятельного, бесшабашного, живого, который умел перевести любую неловкость в смех и любую тяжесть - в игру.

А рядом со мной последние месяцы ходил другой человек.

Уставший, раздражительный, сжатый в комок забот, недосыпа и вечного напряжения. Он мог сорваться на резкое слово, промолчать, отвернуться, лишь бы не вступать в спор. Его плечи, когда-то расправленные, будто согнулись под грузом усталости. Глаза, светившиеся задором, теперь чаще прятались в экран телефона или в бумаги. И от этого становилось ещё страшнее. Мой Ян словно исчезал, растворялся, а рядом оставался кто-то чужой - такой же красивый снаружи, но словно закованный изнутри.

Глава 2. Измена

Вечер выползал из щелей, как тягучий дым, и оседал в комнате невидимой копотью. Я переставляла подушки на диване - то под поясницу, то под бок, - и прислушивалась к привычному хору бытовых звуков.

Холодильник тянул свою глухую ноту, за стеной кто-то искал пульт, доносясь редкими «тьфу, куда я его…», в коридоре едва слышно тикали часы, отмеряя секунды, которые почему-то не хотели складываться в минуты.

Живот был тяжёлый, как чужая планета, случайно забытая во мне. Поясницу тянуло. Малыш внутри шевелился неторопливо: толчок - пауза - лёгкий разворот. Будто примерялся

Я пробовала дышать, как учили на курсах для беременных. Получалось неровно. Уж слишком меня напрягала тишина и вопросы без ответа.

Странная командировка…

Слова мужа из недавнего разговора никак не выходили из головы. Он говорил ровно, почти сухо, но я остро чувствовала его раздражение. В какой-то моент этот бесконечный круговорот мыслей устремился в неизменно беспокоившую меня точку.

Ту, что звалась Ариша.

Глядя в темное окно кухни, я как наяву увидела её у стойки ресепшн офиса моего мужа.

Стройная, в платье цвета мокрого асфальта, волосы собраны, но пара прядей всё равно выбивается - нарочно, чтобы казаться «живой». Она умеет стоять так, чтобы каждый, кто войдёт, сперва увидел её идеальный профиль со вздернутым носиком. И умеет смотреть снизу вверх, чуть приподняв бровь. Так и слышу это ее восхищенно-уважительное «Ян Андреевич?» - с неизменной готовностью помочь.

«Аришка рассудительная, Аришка умеет, Аришка с полуслова, Аришка в её годы…»

Свекровь всегда ставила её в пример. Она вообще любит примеры. Особенно когда они не про меня.

Я подалась к окну, отдёрнула штору на ладонь.

Двор блестел лужами, фонарь вырисовывал в них рваные зыбкие солнца. На детской площадке покачивались цепи качелей, словно кто-то только что встал и убежал. Я отпрянула; мне показалось, что эти качели качаются сами по себе. Глупость, но после звонка свекрови всё казалось заговором против меня.

Ян…

Сейчас бы его шутку. Если бы он был здесь, он бы щёлкнул меня по носу и сказал: «Ириш, ну ты чего. Качели? Серьёзно?». Я бы фыркнула, он бы подмигнул и отвлёк бы меня на что-нибудь теплое и смешное.

Но это было раньше. Последние месяцы он стал слишком серьезным. Вечная полуусмешка превратилась в сжатую полоску, иногда прорывающуюся резким замечанием. И глаза… его любимые глаза теперь чаще утыкались в экран, чем смотрели на меня.

Говорят, беременные всё чувствуют сильнее. И я действительно чувствовала и его усталость, как свою.

Я взяла телефон, покрутила в руке. Положила. Встала, прошлась до двери, вернулась. Снова взяла. Ногти побарабанили по чехлу тремя короткими ударами. Телефон ответил своим весом: звони. Ещё немного - и мне самой стало смешно от собственного поведения: ну что за женщина-маятник?

«А вдруг и правда он там, с ней? В этой внезапной командировке?» - мысль жужжала, как комар, и отмахнуться было невозможно. Я резко выдохнула, положила телефон на стол, но пальцы не хотели разжиматься.

Да что со мной…

В итоге я всё-таки позвонила. Но вместо того, чтобы набрать мужа, ткнула номер Вики, своей подруги со времен студенчества.

- Алло! - быстро ответила она. - Жива?

- Живот, - сказала я вместо «привет». - Тяжёлый. И… - я прикусила губу. - И у меня дурная голова.

- Это нормально, - отрезала Вика своим фирменным бодрым тоном. - На девятом месяце у всех дурная голова. Скажи спасибо, что не тянет на селёдку с шоколадом.

- Меня тянет на человека в командировке, которого нет дома, - призналась я, и голос у меня слегка сорвался. - И на драку со свекровью.

- О, - Вика протянула «о» так, как будто это был заголовок сериала с пятью сезонами. - Евлампия включила шарманку?

- Ариша-шмариша, - сказала я устало. - Всё умеет, всё знает, всё делает правильно, а я - нет. «Твоя дочка недисциплинированная, капризная…» - передразнила я свекровь и дёрнула плечом. - Почему меня это задевает, как школьницу? Тридцать лет в кармане, а я до сих пор…

- Потому что это свекровь, - сказала Вика и зевнула. - Спецкласс вредителей. Не бери в голову. Так. Где твой муж? Он объяснил, что за командировка?

- Сказал срочно, по работе. Голос… - я поискала слово, которое раскрыло бы ту узкую щель, через которую выглянуло моё «что-то не так». - Он был как чужой.

- Ты ему звонила после?

- Несколько раз брала телефон. И откладывала. Я как дура, Вика. Сижу и боюсь. Думаю: если позвоню, подтвержу реальность. А если не позвоню - может, это всё само… - я махнула рукой. - Я же понимаю, как это звучит.

- Звучит как беременная женщина, у которой муж внезапно исчез вечером, - безжалостно уточнила Вика. - Не драматизируй там одна. Он муж или гад обаятельный? Беременной жене нужен голос. Его голос. Пусть успокоит. Ты не просишь звезду с неба - ты просишь норму. Давай, Ира, звони ему.

- Ладно, - сказала я. - Звоню.

- Я рядом, - сказала Вика уже мягче. - Если что, скидывай мне, я тебя слышу.

- Спасибо, - выдохнула я и отключила звонок.

Я очень медленно положила телефон на колени. Прижала ладонь к животу. Малыш возмутился толчком, и я машинально провела пальцами: круг, ещё круг, успокоительное «тихо, мы просто позвоним папе».

Невольно улыбнулась. Внукам потом расскажу, как бабушка уговаривала в животе их маму позвонить деду.

Вдох-выдох.

Палец уверенно ткнул в контакт «Ян». Гудки пошли сразу - длинные, ленивые, такие, которые в фильмах всегда бывают перед плохими новостями. Я смотрела на бегущие точки на экране, как гадалка на кофейную гущу.

Один гудок. Второй. Третий. Четвёртый.

- Возьми, - сказала я шёпотом, уже почти стыдясь собственного голоса. - Ну возьми же…

Щёлкнуло.

- Ян? - я перешла на шёпот: - Ян, ты где?

Ответа не было.

Только дыхание. Я поначалу решила, что это моё - так громко билось оно в уши. Но нет. Это был чужой ритм. Сначала рядом, почти в ухо, прозвенел женский смешок - тихий, короткий, как щелчок невидимой зажигалки. Следом раздался хрипловатый мужской стон - тяжёлый и рваный.

Глава 3. Одна

Мир словно провалился в гулкую пустоту, где эхом отдавалось лишь одно слово: предательство. Мой муж, человек, которому я безоговорочно доверяла, стал тем, кто растоптал нашу любовь, нашу семью, как ненужную вещь.

Зачем? Ради мимолетного увлечения? Или все гораздо хуже? Кто его любовница?.. Неужели она... Ариша?..

Боже... что делать, что мне теперь делать?!

Я ведь беременна. У меня всё равно, что руки связаны... а он, гад такой, этим решил воспользоваться!

Мысли лихорадочно заметались в голове, не находя ни покоя, ни выхода. Я захлебывалась в горечи, не в силах осознать масштаб катастрофы. Но в этот самый момент, словно удар молнии, меня пронзила глубокая, тягучая боль. Она скрутила меня пополам, выбила весь воздух из легких.

«Это просто страх, это пройдет», – лихорадочно твердила я себе, но всё шло по нарастающей. Накатывало волнами, начиная с поясницы. Я попыталась вдохнуть, но получилось лишь прерывистое, судорожное дыхание.

И тут я поняла: это схватки.

- Нет, - прошептала я и погладила живот. Обжигающие слёзы двумя дорожками зачастили по моим щекам. - Пожалуйста, малыш… подожди немного… только не сейчас…

Ччто-то солоноватое чувствовалось во рту, и я поняла, что в отчаянии прикусила губу, когда поняла, чем занят мой муж.

Глупо, но именно этот вкус и вырвал меня из оцепенения.

Я потянулась за телефоном. Дотянулась кончиками пальцев до него и перевернула. Экран светился ярким, безразличным светом, словно ничего не произошло. Соединение оборвалось… сама ли я сбросила? Или телефон отключился при падении? Теперь это было неважно. Важно было то, что я услышала достаточно. Слишком много.

Так что теперь делать?.. Я… одна. Совершенно одна. Этот факт давил на меня сильнее любой физической боли.

В висках запульсировало, а сердце вторило учащенным стуком в груди. Слова метались в голове, как беспомощные рыбки в тесном ведре, не желая складываться в связную мысль. Но я понимала, что действовать необходимо. Нельзя давать волю отчаянию. Это не просто моя личная трагедия, моя боль от предательства. Сейчас ответственность за маленькую жизнь перевешивала всё остальное. Поэтому...

Я должна сосредоточиться и сделать всё правильно. А главное, не думать… не думать о том, что меня предали. Не думать о том, что я одна.

Попыталась встать, но ноги подкосились. Каким-то нелепым образом я запуталась в пледе. Он за что-то зацепился, я дёрнула его, но безуспешно. Тогда я собрала всю свою волю в кулак, сделала глубокий вдох и медленный выдох. Стало легче. Совсем немного. Но это было уже что-то. В глазах больше не стояла пелена ужаса, и можно было действовать.

Ради него. Ради моего малыша. Пережить этот день во что бы то ни стало.

Ладонь коснулась стены, и в этот момент малыш внутри отозвался слабым, едва ощутимым толчком - как будто тоже шепнул «эй» - и затих. Напомнил о том, что мы с ним сейчас одно целое, что я не одна в этом кошмаре.

Превозмогая слабость, я всё-таки поднялась.

Медленно, словно старуха, побрела в коридор. К сумке, той самой, «в роддом». Я проверяла её вчера. Пелёнки, чепчик, памперсы, бутылочка воды, печенье, зарядка, документы, анализы, обменка, тапочки… Всё на месте. Казалось, этот тщательно собранный набор вещей - единственное, что связывает меня с реальностью, с будущим. Я смотрела на сумку и понимала: надо звонить в скорую. Сейчас же. Но сначала… сначала я отчаянно захотела услышать голос Вики.

Пальцы дрожали, когда я нажала на экран телефона. Он ожил, послушный, тёплый в моей руке. Палец сам собой нащупал имя Вики в списке контактов. Но прежде чем я успела нажать «вызов», схватка вернулась.

Охнув, я опустилась прямо на ковёр. Инстинктивно стянула с дивана плед, и сосредоточилась на дыхании. Вдох, выдох... вдох... выдох...

И в этот самый момент коварное сознание подбросило те самые звуки, которые я услышала в трубке вместо голоса мужа. Звуки, которые навсегда останутся шрамом в моей душе. Я зажала уши руками, отчаянно надеясь заглушить это мерзкое эхо, перестать слышать то, чего не хочу.

Томный женский смех, переплетающийся с хриплым голосом мужа. И ритмичный, монотонный стук кровати о стену. Господи… Когда это закончится? Когда отпустит эта невыносимая пытка?

Я убрала руки от ушей. Схватка отступила, позволив мне вдохнуть глоток воздуха. Дрожащей рукой дотянулась до телефона и всё-таки нажала на имя Вики.

- Ир, ну как? - сразу спросила она, и от обыденности ее тона мне немного полегчало.

- Я… - голос казался сиплым. - Позвонила…

И я замолчала, не в силах произнести эти слова. Как рассказать то, что кажется невозможным? «Я позвонила и услышала, как мой муж был… с другой женщиной…»

Язык просто не поворачивался признать такое вслух.

Снова накатила схватка. Я охнула и попыталась снова считать, но дыхание сбилось, стало поверхностным, слишком частым. В первые роды со мной такого не было. Тогда все происходило медленнее, размереннее. И Ян… он был рядом, держал меня за руку, подбадривал.

- Дыши, - приказала Вика резко. - Ира, дыши, давай спокойненько. Всё будет хорошо.

Глава 4. Мы справимся без тебя, предатель!

Пока ехала скорая, я висела на телефоне с Викой. Своим бодрым спокойным голосом она отвлекала меня от боли и не давала погрузиться в мысли о муже. Говорила о малыше, о его крошечных пальчиках, о том, как он будет пахнуть молоком. И это работало. Держало меня на поверхности.

Столько лет Вика меня поддерживает... С тех самых пор, как мы делили парту на двоих, тайком списывая друг у друга контрольные. Тогда казалось, что все проблемы - это только двойка по физике. А сейчас… Сейчас казалось, что весь мир рухнул, оставив меня под обломками. Я-то думала, что Ян - моя крепость, моя стена, моя опора. Но оказалось, он всего лишь карточный домик. И рухнул он самым подлым образом.

- Ира… дыши, Ира… у тебя всё получится, - говорила Вика. - Не забывай, что сейчас у тебя и твоего малыша - самая важная работа в мире. Всё внимание на него, хорошо? Только он, только вы.

- Да. Мы справимся, - согласилась я.

Мой голос прозвучал хрипло, как чужой. Я и сама не верила этим словам, но другого выхода у меня не было: либо держаться за них, либо рухнуть от отчаяния и подвести свое дитя, которому необходима поддержка адекватной матери.

И тут появились они - две женщины в синей врачебной форме.

Дверь квартиры захлопнулась за спиной с таким жестким звуком, будто сама жизнь только что щёлкнула замком, отрезая от меня прошлое. Поставила личную печать на всём, что было «до». По всему подъезду разошлось холодное гулкое эхо… и мне вдруг показалось, что вместе с ним обрушился и весь мой прежний мир, оставив впереди только неизвестность.

Меня поддержали под локти, помогли спуститься вниз и уложили на жёсткую, прохладную кушетку в машине. Мигалки отбрасывали на стены танцующие тени. Пространство давило, как могильная плита. Если бы со мной был Ян… Он бы сейчас держал мою руку, говорил глупости, заставляя меня улыбаться сквозь слезы. Мы бы поехали в тот роддом, где договаривались, где нас ждали, как VIP-гостей…

Ну и пусть катится всё к чёрту!

Сейчас мне на всё было плевать. Плевать на палату люкс, на персонального врача, которого так расхваливали его знакомые. Все эти детали комфорта казались сейчас оскорбительными, неуместными. Не хотела ничего, что напоминало бы о Яне. И главное… я была слишком измотана, чтобы спорить, требовать, объяснять, что меня нужно везти в другое место. Сил хватало только на то, чтобы дышать и держаться.

Я просто плыла по грязному потоку боли и отчаяния, мечтая только об одном – о встрече с моим малышом. И тут живот захватила такая сильная схватка, что я с жалобным стоном вцепилась побелевшими пальцами в холодные поручни кушетки. Зрение поплыло, в глазах закружились чёрные точки, как стая рассерженных пчёл.

- У тебя воды отходили? - спросила одна из медсестёр, молоденькая, с мальчишеской стрижкой и глазами, полными искреннего участия.

- Нет, - прохрипела я, чувствуя то, что не должно было так быстро накатить. Вот только это происходило. Прямо сейчас. - Но… я чувствую… он идёт. Сейчас.

Боль не отпускала. Она накрыла меня, как цунами, сметая дыхание, мысли, слова. Внутри будто прорвало плотину, и я поняла: времени больше нет. Он рождается. Прямо здесь. В этом тесном, пропахшем хлоркой и резиной металлическом коконе, под аккомпанемент истошной сирены. За окном мелькали знакомые улицы, а я рожала.

Я не имела права сдаться. Ни перед болью, ни перед отчаянием… ни перед липкими воспоминаниями, которые снова и снова, как заевшая пластинка, прокручивались в голове: его порочный шёпот, её довольный смешок, противный скрип и стук кровати о стену.

И тут, словно услышав мои мысли, вселенная дала сигнал. Что-то внутри мягко отпустило, словно лопнуло напряжение, державшее меня до этого в нарастающем давлении. Горячая влага хлынула по ногам. Медсестры переглянулись и моментально стали собранными, словно солдаты, услышавшие команду.

- Давай, дыши, - командовала вторая женщина постарше, с усталыми морщинками вокруг добрых глаз, облаченная в поношенную синюю куртку. - Глубоко. Вдох-выдох. Не задерживай дыхание.

Я кивнула, но дыхание уже сбивалось. Всё вокруг померкло, сжалось до этого маленького, душного пространства, до моего живота, который теперь казался не просто тяжестью, а живым, дышащим существом, рвущимся на свободу.

– Мы почти приехали, - успокоила первая, - но, Ирина, если начнётся потуга - не сдерживайся.

Я сжала зубы до скрипа. Ирина... А я уже почти забыла, что назвала им своё имя. Никто из них не спросил, почему я одна. Никто не поинтересовался: «А где папа?». И слава богу. Потому что ответ был бы слишком тяжелым, слишком горьким, чтобы произнести вслух. Слишком стыдным.

Потуга накатила внезапно, без предупреждения. Я не успела собраться, но тело действовало само. Оно знало лучше меня, что делать. Я отдалась этой власти - дыхание рвалось, губы срывались на стон, каждая клеточка работала ради одного: помочь моему малышу появиться на свет.

- Ещё! - голос старшей медсестры прозвучал твёрдо и одобрительно. - Давай, мамочка, ещё чуть-чуть! Совсем близко!

Я зажмурилась, из последних сил подчиняясь команде. Всё моё существо звенело, как струна, с одной мыслью: стараться ещё и еще, ради него, моего маленького.

Собрав остатки воли в кулак, я напрягалась снова и снова. Пока наконец-то не пришло долгожданное облегчение.

Глава 5. Удар под дых

Утро началось не как праздник, а как смена поста.

Белые стены коридора, шуршание халатов, запах дезинфекции, в котором отчётливо проступали ноты мокрой ваты и дешёвого мыла. Меня перекатывали из кабинета в кабинет, как чемодан без ручки. То подпишите, то распишитесь, то «не забудьте приложение к памятке»…

Я кивала и слушала, как будто бы слушала, но на самом деле внутри меня была пустота. Усталое отупение после трёх дней одинокого материнства и выматывающих мыслей.

Медсестра - молодая, с гладко убранными волосами и быстрыми руками, - положила мне на стол кипу бумаг.

- Здесь подпись, здесь роспись, здесь число, - тараторила она привычным заботливым тоном. - Температурку дома утром-вечером, кормление по требованию, памперсы менять по мере наполнения…

Я ловила обрывки слов, как мотыга камешки: «по требованию», «не пугайтесь», «если что - звоните». Ручка скользила в пальцах. То ли руки потели, то ли просто устала держать. Подпись вышла кривой. Ну и ладно. Главное - забрать моего малыша и уйти отсюда.

Обратно в ту сломанную мужем жизнь, к которой я ещё не была готова.

Педиатр взглянула на меня поверх очков неожиданно участливыми глазами. Она помолчала, словно подбирая слова, и тихо сказала:

- Мы, кстати, отправляли вашему мужу сообщение, когда начались роды. По номеру, что в карте вашей на бумажке указан. Он не ответил. Потом пробовали звонить вчера и сегодня… но телефон всё время выключен.

К горлу подкатил горький гом. Я сглотнула и выдавила:

- Он… в командировке.

Педиатр кивнула коротко, без лишних расспросов.

- Понимаю. Ну что ж, главное - вы с малышом в порядке. Мальчик крепкий, - добавила она и коротко улыбнулась. - Дышит ровно, сосательный рефлекс хороший. Сон-еда-сон. Вам - спать при каждой возможности.

Я кивнула на автомате, но голова вдруг стала тяжёлой, а слова врача звучали как сквозь воду.

Спать… хорошая шутка. Где и когда? В какой именно жизни?..

Ребенка принесли уже в «уличной» пелёнке - моей, из сумки. Ткань пахла детским порошком и домом, которого больше не существовало. Малыш тихо сопел, а я держала его и боялась дышать громко, чтобы не разбудить его.

- Ну, счастливой дороги, мамочка, - сказала медсестра, поправляя краешек пелёнки. - Если что - номер вашего педиатра на памятке.

Я кивнула, кажется, уже в десятый раз за утро.

Лифт ехал мучительно долго.

Я ловила свой взгляд в мутном зеркале: бледная женщина с распущенными волосами, а в глазах - усталость и пустыня. Но на руках - мое маленькое чудо. Только этого и было достаточно, чтобы не отворачиваться от своего отражения.

Дальше была суета на выходе. Коляски у стены… женщины с такими же утомленными кругами недосыпа под глазами, как у меня… чьи-то букеты в целлофане, которые пахли сильнее хлорки… и чужие голоса, сливающиеся в один радостный фон.

Кто-то смеялся - звонко, по-настоящему, кто-то спорил с мужем, куда ехать дальше. И только я двигалась тихо, стараясь не задеть ничьи эйфорические пузыри счастья своим пасмурным облаком одиночества.

На проходной дежурная медсестра спросила фамилию - машинально, без любопытства. Я назвала, она отметила, махнула: проходите. Дверь распахнулась, и на меня дохнуло улицей. Сырой воздух щекотал нос. Сразу стало немного легче. Я крепче прижала сына к груди, вдохнула и зачем-то машинально огляделась.

Никого.

Пусто у крыльца. Ни шуршащих шариков, ни смущённого отца с цветами, ни свекрови с её критическим «ну-ну, держи ровно». Только пара такси вдалеке и дворник, лениво гонящий воду из лужи к решётке стока. На секунду где-то под рёбрами кольнуло, словно иглой ткнули в остатки моих подсознательных ожиданий.

Криво усмехнулась.

Ну конечно. А чего я ждала? Что Ян, пропавший в своей «командировке», внезапно появится на пороге роддома, как герой мелодрамы, с цветами и пафосной речью? Пф-ф, как будто мы живём в голливудском фильме, а не в серой реальности, где муж сейчас где-то с другой. Той, кем он увлекся настолько, что даже не отвечает на сообщения врачей из роддома.

Я перехватила поудобнее свёрток. Он пошевелился и пискнул тихо, как воробышек.

- Тсс, маленький, - прошептала я. - Мы сами справимся.

Такси приехало быстро. Белая машина, чуть забрызганная грязью, с подвеской, которая жалобно скрипнула, когда я открыла дверь.

Я осторожно устроилась на заднем сиденье, прижимая свёрток к груди так, чтобы чувствовать слабое дыхание моего крохи. Водитель, мужчина средних лет, покосился на ребёнка и деликатно спросил:

- Куда?

Слово «домой» повисло на языке чужим привкусом.

В квартиру ехать не хотелось. Там всё пропитано присутствием Яна: его рубашки на стуле, его запах на полотенце, его кружка с кофе, которую он никогда не ставит на подставку. Каждый угол напоминал бы о нём. И о том, что он должен «вернуться из командировки», как будто бы ничего не случилось.

Я даже не знала, что хуже: встречать его и делать вид, что ничего не произошло, или высказать ему всё в лицо.

Немного помолчав, я наконец ответила:

- В посёлок «Речное», - и продиктовала адрес.Голос прозвучал хрипло, словно не мой.

Водитель коротко кивнул, вырулил на трассу, и больничный мир с его белыми стенами и победными букетами остался позади. Вместо него начался серый город: люди на остановках, машины и автобусы, пасмурное небо, поблескивающий от ночного дождя асфальт.

И моё настроение, конечно же…

Я устроила малыша у себя на руках, подложила под локоть сумку, чтобы не затекла рука, и поймала себя на детской мысли: «Лишь бы заснул». Он действительно уснул почти сразу - то ли под шум дороги, то ли под стук моего сердца возле его ушка.

Дорога оказалась длинной и вязкой, как поверхностный сон.

Я сидела на заднем сиденье, обнимая своего сына, и думала о том, что этот крошечный человек и моя старшая дочка, что ждет у свекрови, - единственное настоящее, что у меня осталось.

Глава 6. Разрыв

- Ира… - повторил Ян тише и опустил голову, словно осознание моего появления вдруг перевесило возможности его крепкой мужской шеи.

- Ирина, вы такая бледная… - с фальшивой заботой вставила Ариша. - Сядьте, а то упадёте.

Я даже не глянула на неё. Она сидела сбоку, спокойная, как лакированная статуэтка: гладкие волосы, влажные губы, пальцы с идеальным маникюром на чашке. Краем глаза ее прекрасно было видно, и этого хватало, чтобы внутри поднялась тошнота от ее присутствия.

- Командировка, - сказала я и вдруг услышала свой голос: сухой, как песок в горле. - Отличная легенда. Особенно для тех жен, которые рожают ночью в машине скорой, а их мужья в это время не берут трубку.

Ян дрогнул, но ничего не сказал. Только пальцы сжались в кулак так, что побелели костяшки.

- Тебе отправляли сообщение из роддома, - продолжила я так же спокойно. - Ночью. Ты не ответил. Звонили вчера и сегодня. Телефон был выключен. Зато был включён ты. Рядом… с ней…

Я не повысила голоса ни на полтона. Не могла себе позволить. Если повышу, то разревусь. А я не хочу делать этого перед предателем-мужем с его торжествующей любовницей.

Ариша едва заметно повела плечом, но Ян не шелохнулся. И внутри меня натянулась тонкая злая струна - щекочущее ощущение власти. Его слишком сильно зацепило за живое, раз этот гад до сих пор не сказал ни слова в свое оправдание.

- Я рожала без тебя, - повторила я и на секунду прикрыла глаза, потому что голос вдруг укатился вниз, в тембр, где опасно дрожали слёзы. - Наш сын сделал первый вдох без тебя. Твой номер молчал. А ты… - я глянула на стол, где стояла пустая марочная бутылка и два стакана, - ты был занят. «В командировке».

Повисла пауза. В ней слышно было, как где-то в стене щёлкнуло реле. Ян резко выдохнул, и на миг мне показалось, что он вот-вот скажет «прости».

Но он не сказал.

- Ничего больше не будет, - произнесла я медленно, практически по слогам. - Я подаю на развод.

И указала ему свободной рукой на дверь.

- Уходи. И свою командировочную приблуду не забудь прихватить. Мне в моем доме… - я подчеркнула это слово, - …незваный мусор легкого поведения без надобности.

Ариша безмятежно повела бровью, а Ян уставился на мою руку, как на револьвер, под прицелом которого неожиданно оказался. Затем молча заиграл желваками, пытаясь собраться с мыслями.

Я знала это его каменное лицо, когда он глотает злость, чтобы не сорваться. Раньше мне казалось, что это мужественно. Сейчас я понимала, что это всего лишь удавка женского самообмана, к которому меня приучили.

- Уходи, - повторила я и опустила руку, потому что мой малыш шевельнулся и тихо пискнул. Тыкать пальцем в чужие лица, когда на руках новорождённый, - это роскошь, которой я никогда не овладею.

Ян наклонился и упёрся ладонями в стол, словно пытаясь выдержать накатывающую волну эмоций. Потом встал так резко, что стул с грохотом отлетел назад.

Он поднял взгляд - тяжёлый, усталый, как у человека, которому всё надоело. На секунду уголок его чувственных губ дрогнул в кривой усмешке.

- А ты что хотела, Ириш? Я мужик, а не кремень. Или ты думаешь, я каменный? - хрипло выдал он, и внутри у меня что-то треснуло от его прямолинейного усталого «ты». Не «прости», не «послушай, я ошибся», а… просто «ты что хотела, Ириш». - Думаешь, я железо, да? Что я здесь всё потяну, всё разрулю, никогда не накосячу?..

Муж говорил, глядя на меня, но не видя. Как в пустоту. Его голос с похмелья звучал страшно и скрежечуще, как наждак.

- Тебе кажется, у меня нет права на слабость? На три дня тишины? На то, чтобы…

Он резко оборвал фразу и провёл ладонью по лицу, как если бы хотел стереть с себя всё, что с ним случилось.

Я процедила сквозь стиснутые зубы, не скрывая презрения:

- Скажи хоть одну внятную причину, Ян. Хоть одну. Почему нужно было врать про командировку? Почему я должна была рожать без тебя? Почему твой телефон был выключен три дня, пока ты развлекался с этой… под крышей моего дома?

Эти слова будто выстрелили в воздух и прорвали наконец плотину его выдержки.

– У меня дед умер, довольна?! – рявкнул он, ударив кулаком по столешнице. Чашка подпрыгнула на столе, но не опрокинулась. Надо же, как иронично: посуда оказалась устойчивей, чем мужская клятва верности.

Я прикусила язык, невольно пораженная этой трагической новостью.

- Дед умер, - повторил Ян тише. - Мой дед. Человек, без которого я не стою ни копейки. Я не успел с ним попрощаться. Ничего не успел. И ты… - он качнулся на месте, - ты понятия не имеешь, каково это.

Я вздохнула.

В памяти всплыла старая фотография Яна с дедом - нахальный парнишка с прищуром и мужчина с проницательными глазами, который держит руку внука так, будто они закадычные друзья-заговорщики, а не родственники с большой разницей в возрасте.

Дед основал компанию, дед учил Яна правильно вести бизнес, дед поддерживал во всем больше, чем его родная мать и рано ушедший отец…

Его дед - единственный, кому Ян говорил «я не справляюсь», когда был маленьким. Я это знала. И это знание теперь было как опустившийся между нами тесак: остро и по живому.

- Надо готовить похороны, - угрюмо добавил он. - Я поеду. Хоть там… - он качнул головой, будто отгонял тупую боль, - хоть там смогу нормально проститься. Без… - он махнул рукой, не договорив, и это «без» повисло между нами, как грязная тряпка.

- Без меня, - подсказала я сухо. - Без сына. И без всех этих разборок. О, конечно, я понимаю. Это ведь так утомительно и приземленно, когда на чаше весов жизнь и смерть.

Он резко вскинул голову. Мы замерли, как два упрямых человека на узком мосту, не желающие уступать друг другу дорогу.

- Уходи, - сказала я в третий раз. - Я подаю на развод. Документы подготовлю завтра. И соболезную тебе насчет смерти деда… кстати, искренне.

Он замер, словно переваривая мои слова. Челюсть напряглась, губы сжались в тонкую линию. Потом Ян коротко кивнул и глухо бросил:

Глава 7. Наперегонки со свекровью

Я сидела в кресле, прижимая к груди сына, как будто он был последним спасательным кругом в океане, где только что утонула моя прежняя жизнь За окном шуршал ветер, гоняя по дорожке пожухлые листья, а внутри – тишина, настолько густая и всепоглощающая, что казалось, её можно разрезать ножом. Или хотя бы провести по ней ногтями, чтобы проверить, настоящая ли она.

Телефон зазвонил, вырывая меня из оцепенения. Малыш начал капризничать – не то чтобы плакать, а так, по-воробьиному попискивать, будто напоминая: «Эй, мам, ты тут не одна, не улетай в свои тёмные думы, мне тоже нужно внимание».

Это была Вика. Моя верная подруга, с которой мы прошли сквозь огонь, воду и медные трубы. Она знала меня лучше, чем я сама, и потому не задавала бессмысленных вопросов вроде «что случилось?», а сразу выпалила:

– Я прилетела! Готова выдвигаться к тебе! Скидывай адрес. Я уже в машине, мотор прогрет, колеса намыты!

Инстинктивно мне захотелось возразить, пробормотать что-то про «сама справлюсь» и «не надо себя утруждать», но… сын снова пискнул, и я призналась себе, что не должна и не смогу вывозить всё это в одиночку. Вика мне просто необходима. Потому что невозможно вечно держать в себе своё горе, ведь оно, как кислота, разъедает изнутри. А моим детям нужна спокойная и сильная мама, поэтому я должна поплакаться, выплеснуть всю боль, поделиться своим страхом и отчаянием. А потом… потом я должна собраться с силами и продолжить жить ради них.

- Я сейчас на даче. Теперь это мой дом, – вздохнула я, сильнее прижимаясь к спинке кресла. Лёгкий скрип дерева умиротворял, но мысль о Кате продолжала тревожить, словно назойливые комары в летний вечер. – Только надо Катю забрать от свекрови, – добавила я, устраивая сына поудобнее на руках. Он уже засопел, убаюканный моим теплом.

– Поняла. Миссия ясна. Забираю Катюшу от твоей «милой» свекрови. Слушай, – зашептала Вика, переключаясь на громкую связь. Я слышала, как она забарабанила пальцами по рулю машины. – А как лучше к этой Евлампии заявиться? В лоб? Или с дипломатией, а-ля посол мира и согласия?

- Боюсь, она не знает, что такое дипломатия, Вик. Уверена, что без скандала дело не обойдётся.

- Ну если не обойдётся, то с порога Катеньку в охапку и «давай, до свидания, дорогая свекровь». На крайний случай, могу прикинуться проверяющей из органов опеки. Евлампия же у нас сама добродетель, прям Мона Лиза с клюкой.

- Резонно, - согласилась я, невесело усмехнувшись. – Но я беспокоюсь за твоё ментальное поле. Говорят, вампиры могут высосать много ресурсов. Ты потом как до меня добираться будешь? Дорога-то неблизкая, а Евлампия эта... она способна энергию жрать взглядом.

- Пфф, - фыркнула Вика, и я представила, как она закатывает глаза. – У меня на работе знаешь сколько кровопийц, да я и сама кому угодно кровушки попить могу. Я этим корпоративным акулам каждый день мозги выношу, Евлампия твоя для меня – утренняя зарядка! Короче, не переживай, всё будет чики-пуки.

Я усмехнулась, представив Вику, влетающую в дом свекрови, словно ураган. Впервые за эти три дня на душе стало легче. Волшебная Вика. Умеет она добавить позитива в любые серые будни. Или чёрные. Когда кажется, будто весь мир против тебя и лично против тебя плетет козни Евлампия, прикрываясь лицемерной заботой о внучке.

– Вика, ты гений. Честно. Но давай без кровопролитий. По крайней мере пока. Не хватало еще проблем с полицией из-за моей безумной свекрови. Постарайся обойтись словесной эквилибристикой, ладно?

– Ладно, тогда просто вломлюсь как буря в шляпе. Ты готовь чай и валерьянку. Или наоборот. И, кстати, напомни мне, у вас там на даче запас антистрессовых раскрасок есть? После этой миссии мне точно потребуется детокс от токсичных родственников.

Мы ещё немного потрепались – она рассказала, как её кот опрокинул горшок с геранью на клавиатуру ноутбука, и теперь у неё «цветочный интерфейс», – и я вдруг поняла: мне не просто легче стало. Мне стало нормально. Мне стало… терпимо. На пять минут. А это уже огромная победа, учитывая последние события. Кажется, даже сердце перестало биться в панической аритмии.

Но судьба, видимо, решила, что юмора в моей жизни катастрофически маловато, и, вместо того, чтобы оставить меня в этом хрупком состоянии равновесия, подкинула новый сюжетный поворот.

Проснулась вторая линия, и на экране высветился до боли знакомый номер, от которого в животе моментально похолодело. Свекровь. Моё личное проклятие, облаченное в цветастый платок, который, казалось, излучал только негативную энергию.

Я судорожно выдохнула, попросила Вику не торопиться, не гнать лошадей, и переключилась на Евлампию Сергеевну. Голос словно застрял в горле, пришлось откашливаться, прежде чем произнести хоть слово.

- Добрый день, - сказала я, как можно ровнее, чтобы голос не дрогнул, не предал, не выдал, что внутри у меня – развалины, а по ним маршируют солдаты тревоги.

– Ирина, – началось с её фирменного тона, в котором смешались упрёк, снисхождение и лёгкая усталость от моего существования, – Ян сказал, что мне нужно к тебе приехать, тебе ведь помощь нужна. Я сейчас буду. С Катей, конечно. Больше девать её некуда. Эта девочка… – она вздохнула так, будто Катя только что устроила пожар в её гостиной, – …она не даёт мне ни минуты покоя. То песню орёт, то куклу на люстру закидывает. И ведь ей уже сто раз говорила, что люстра – это не турник!

Я закрыла глаза. В горле резко пересохло, и сердце бешено заколотилось в груди. Моя Катюша. В голове тут же промелькнул образ дочки, с ее взъерошенными непослушными волосами и озорными, сверкающими глазами. Как же я по ней соскучилась…

Глава 8. Давай до свиданья

Машина въехала на гравийную дорожку, и я отчётливо услышала, как камешки весело застучали под колёсами её старенькой, но надёжной иномарки.

Вика выскочила из машины в своих любимых потёртых джинсах, видавших виды кедах и стильной косухе, с сумкой-мессенджером через плечо и неизменными солнечными очками, небрежно водружёнными на лоб. Выглядела моя подруга как настоящая героиня боевика, бесстрашная амазонка, приехавшая спасать невинную заложницу из лап коварного злодея.

– Готова к бою? – спросила она, весело хлопнув меня по плечу и вырывая из оцепенения. – Я – твой личный адвокат, няня, психолог и телохранитель в одном флаконе. А если понадобится, то и киллер. Скидка при разводе - пятьдесят процентов. Все включено!

Я невольно улыбнулась. По-настоящему, искренне, от всей души и впервые за последние дни. Вика всегда умела найти нужные слова и вовремя поддержать меня.

– Она сейчас приедет. С Катей. И будет… интересно, – с легкой дрожью в голосе произнесла я. – Боюсь, это будет не просто скандал, а настоящая война.

– О, я обожаю, когда интересно! – Вика театрально потерла руки в предвкушении зрелища. – Особенно, когда это заканчивается грандиозным скандалом прямо на крыльце. Давно не было такого адреналина.

Мы поспешно вернулись в дом, оставив метлу стоять посреди двора, словно символ нашей решимости.

Вика, как всегда, продумала всё до мелочей, и притащила с собой автолюльку. Я просто умилилась её предусмотрительности. Я ведь в спешке оказалась здесь практически без детских вещей.

Так что малыша благополучно уложили в люльку, устроив ее рядом с нами на кухне, чтобы быть рядом с мамой. Поставили чайник, чтобы хоть немного успокоить нервы перед предстоящей битвой, а я решилась рассказать, что у меня случилось.

– …А потом Евлампия позвонила и сказала, что везёт Катю, – закончила я свой рассказ о телефонном разговоре со свекровью.

Вика сидела напротив, сдвинув брови к переносице. Обычно веселая и болтливая, сейчас она молчала, внимательно слушая мой сбивчивый рассказ. В её глазах плескалось сочувствие и какое-то мрачное понимание.

– Ира, это просто ужасно. Но ты держись, ладно? Мы это переживем, – сказала она, взяв меня за руку. – Ты сказала, Ян ушёл к… Арише? Это та самая Ариша, «любимая девочка» твоей свекрови?

Я скривилась, услышав это имя.

– Да, та самая, – ответила я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – Он её, кажется, много лет втихаря окучивал. Она всегда была рядом, улыбалась, поддакивала Евлампии Сергеевне… Тихая, милая, послушная. Идеальная невестка. А я… я, видимо, не соответствовала её высоким стандартам.

Я замолчала, с трудом сдерживая слёзы. Вика крепче сжала мою руку.

– Не говори так. Ты – замечательная жена и прекрасная мать. А Евлампия… она просто старая карга, которая никогда не умела ценить то, что имеет. А Ян… он просто идиот, который не разглядел сокровище рядом.

Вика встала и подошла к окну, всматриваясь вдаль.

– Послушай, Ир, – сказала она, повернувшись ко мне. – Я знаю, сейчас тебе очень больно и трудно. Но ты должна понять одно: ты – сильная. Ты всё сможешь. Ты выстоишь. Ради себя. Ради своих детей. И я буду рядом, чтобы поддержать тебя.

Она подошла и обняла меня.

– А теперь, – сказала она, отстранившись и улыбнувшись. – Давай выпьем чаю и придумаем план, как встретить Евлампию Сергеевну и забрать Катюшу, не развязав Третью мировую войну. Хотя, знаешь… иногда без войны никак. лавное – правильно расставить приоритеты и не позволить этой старой ведьме испортить тебе жизнь. Ты должна показать ей, что ты – сильная и независимая женщина, которая не нуждается ни в Яне, ни в её одобрении.

Но разработать план не удалось, как и попить чай.

К воротам почти сразу подъехала машина свекрови – чёрный, сверкающий паркетник, отполированный до блеска. Дверь с важным видом открылась, и из нее вышла Евлампия Сергеевна – в элегантном пальто-халате, с огромной сумкой-чемоданом и выражением лица, будто она привезла мне не любимую дочь, а суровый и окончательный приговор.

Катя тут же выскочила следом за бабушкой – в розовом комбинезоне, с немного растрёпанными косичками и счастливым, сияющим лицом. Увидев меня, она буквально преобразилась.

А я, забыв обо всем на свете, бросилась к ней навстречу.

– Мама! – радостно закричала она, увидев меня, и, не дожидаясь, пока я подойду, бросилась ко мне, крепко обнимая за колени. – Я песню выучила! Про крокодила Гену! И ещё про… – она вдруг замялась, украдкой глянув на сурово нахмуренную бабушку. – …про то, как надо слушаться старших.

Я опустилась на колени и крепко обняла свою дочь, чувствуя, как горячие слезы радости и облегчения непроизвольно катятся по щекам.

Как же сильно я по ней соскучилась!

И как же тяжело, наверное, ей пришлось все эти дни вдали от меня, чувствуя напряжение и непонимание. Но мы всё наверстаем, всё у нас будет хорошо. Мне есть ради кого выплывать из этого грязного болота. Мне есть ради кого жить.

– Иди в дом, милая, – выдохнула я, стараясь не показывать свекрови своей слабости и растерянности. – Приехала тётя Вика, будет готовить свои фирменные кружевные блинчики. Хочешь ей помогать? Ты же у нас лучшая помощница!

Глава 9. Холодным разумом

В коридоре юридической конторы пахло кофе из капсульного автомата и свежим пластиком папок. Запах был ровный, деловой, как стерильный фон, где не остаётся места эмоциям, и от этого внутри появилось неприятное щемящее чувство.

Я поймала себя на том, что иду медленнее, чем нужно.

Тело само берегло равновесие: ребёнок в слинге спал, уткнувшись мне в грудь, и я шагала осторожно, чтобы не разбудить его. Мои шаги по плитке звучали почти неслышно.

Секретарь встретила меня с дежурной вежливой улыбкой и жестом пригласила пройти в кабинет. Я вошла и сразу почувствовала чуждую важность этого момента. Шкаф с папками, застывший принтер, тихие щелчки мышки. В углу тикали часы, будто именно для того, чтобы я осознала: каждая секунда что-то решает.

Юрист - сухощавый мужчина в очках, - протянул мне папку.

- Ваша ситуация стандартная, - сказал он успокаивающе. - Вот заявление. Читайте внимательно. Если готовы - подпишите.

Я взяла ручку, и она тут же предательски дрогнула в пальцах. Пальцы поставили жирную точку там, где не надо. Мелкая клякса чернела на белом листе, и мне показалось, что это клякса на всей моей жизни.

- Вы первая подаёте, - пояснил юрист. - У вас преимущество. Судья всегда смотрит на того, кто заявил о расторжении брака раньше. Это психологически важно.

Я кивнула.

Слова звучали как ободрение, но на самом деле они давили. Победа? Не похоже. Победа должна приносить лёгкость, а во мне была только тяжесть.

Я подписала заявление, и сердце сделало лишний удар.

«Вот и всё. Теперь мы действительно станем чужими».

Юрист убрал документы в папку, но не закрыл её сразу, а посмотрел на меня поверх очков:

- Советую: с мужем о деле не обсуждайте ничего напрямую. Всё только через представителей. Так спокойнее и для вас, и для детей. Соберите доказательства того, что он участвовал в уходе за дочерью. Это важно при определении опеки. И ещё… не пренебрегайте алиментами. Это не подачка. Это обязанность.

Я слушала и кивала, но в голове звучал другой голос: «Ты действительно хочешь, чтобы он платил? Чтобы вы с ним спорили из-за денег?Чтобы ты унижалась, обсуждая эти вопросы?»

И сразу же огрызалась на саму себя: «Я хочу спокойствия для наших детей! В таких делах надо мыслить холодным разумом, а не эмоциями. И это его обязанность, как отца, обеспечивать их!»

В итоге второй голос победил.

Прямо как раздвоение личности какое-то, ей-богу.

На столе мигнул экран ноутбука секретаря. Заголовок в новостях выхватился сам собой: «Скоро состоятся похороны известного бизнесмена, основателя компании…» И его имя: Долбицкий Демьян Денисович.

Я не удержалась, наклонилась ближе. Маленькая заметка, всего пара абзацев. О том, что его не стало, что он оставил внука, достойного преемника своей компании.

Горечь полоснула горло.

Дед Яна. Человек, который всегда меня одобрял. Когда мы с Яном только поженились, он улыбался мне мягко, с тем особым теплом, которого я никогда не чувствовала от Евлампии Сергеевны. Он говорил: «Ты правильная для моего внука». Он называл меня умницей и гладил Катю по голове с мудростью того, кто видел в ней продолжение своей семьи.

И вот его похоронили. А я вспомнила об этом случайно, из чужого ноутбука, в момент, когда подписывала заявление на развод.

Я опустила глаза, боясь, что юрист прочтёт всё это в моём взгляде. Он, к счастью, ничего не заметил.

- Дальше я сам займусь процессом, - сказал он. - Вам остаётся ждать повестки.

Я поблагодарила его и вышла, крепко прижимая к груди копию заявления. Лист казался таким тяжелым, словно это не бумага, а камень. Мысли ещё были там, у покойного деда Яна, который всегда верил в нас. И тут взгляд зацепился за здание напротив с вывеской: ЗАГС.

На крыльце там стоял Ян.

Его красивое, обычно насмешливо-обаятельное лицо не выражало ничего - сплошная гладкая маска без привычной полуулыбки. Он вышел первым, высокий и плечистый. За ним, почти подпрыгивая на каблуках, выскочила Ариша: стройная и манерная, как всегда.

Она мгновенно потянулась к его галстуку, пробежалась пальчиками по узлу, ладонь пригладила ворот… будто метила территорию. Что-то быстро, сладко прошептала ему в ухо и, не дожидаясь ответа, повисла на шее коротким подлизывающимся объятием.

В этот миг меня будто обожгло изнутри льдом.

Сын в слинге спал, тёплый и тяжёлый, и я инстинктивно прижала его крепче. Пальцы на краю папки разом ослабли от внезапной пустоты под рёбрами.

Копия заявления медленно содрогнулась на порыве ветра и, как в замедленной съёмке, вдруг выскользнула из рук. Порывом ветра ее подхватило, покружило в воздухе…

…и швырнуло прямо к носкам ботинок моего… пока еще мужа.

Ян посмотрел вниз.

Неспешно наклонился и подхватил бумагу с асфальта, как чужую визитку. Он расправил лист на ладони, взгляд скользнул сверху вниз - чётко, без суеты, зацепив нужные слова, даты, мою подпись с чуть расплывшейся кляксой. На секунду его густые темные ресницы опустились, и я успела заметить, как у него на скуле дрогнула мышца.

Потом он поднял потемневшие глаза. Сначала посмотрел на меня, затем на ребёнка у меня на груди, снова на лист в своей руке… и только после этого - прямо в моё лицо.

И усмехнулся невесело:

- Быстро ты.

Я тоже усмехнулась, не скрывая сарказма. В груди жгло так, будто там ошпарило кислотой.

- А сам что, уже побежал с ненаглядной в ЗАГС? Придётся потерпеть до развода. Двоеженство законом запрещено, знаешь ли.

Его подбородок напрягся, а пальцы сжали мой лист так, что хрустнула бумага. Ариша, повисшая на его руке, поспешно поправила ему лацкан, но он даже не взглянул на нее. Сделал вдох, как перед нырком, и глухо, без интонаций, сказал:

- Нет, Ира. Я получал свидетельство о смерти деда.

ТОЛЬКО ДЛЯ ЧИТАТЕЛЕЙ СТАРШЕ 18 ЛЕТ: Еще одна новинка нашего литмоба "Красная нить судьбы" >>> https://litnet.com/shrt/WSJg

Глава 10. Назови его в честь деда

- Похороны до сих пор не состоялись? - спросила я, когда смогла найти голос. - Неужели твой помощник не мог оформить всё без тебя, пока ты бухал три дня?

Ян поморщился, словно ему в глаза брызнули холодной водой. В руке он всё ещё держал моё помятое заявление о разводе, и его пальцы на белом листе смотрелись непривычно жёстко. Он поднял на меня мрачный взгляд, но ответить не успел.

- Разве вы не знали, - влезла в паузу Ариша, - что у покойного Демьяна Денисовича много родни на Дальнем Востоке?... Это всё ради семьи, - она произнесла слово «семьи» так, будто имела к этому слову больше прав, чем я, да еще и по-хозяйски покровительственно коснулась локтя моего мужа. И продолжила укоризненно: - Он ведь оттуда родом и всегда поддерживал со всеми прекрасные отношения. Скорбящие родственники тоже имеют право лично с ним проститься. Это веская причина перенести похороны на несколько дней. Проявите хоть немного уважения…

- Не вмешивайся, - внезапно оборвал ее Ян.

Ариша обиженно втянула голову в плечи и сделала полшага назад, но воинственно-ревнивые огоньки в её глазах так и продолжали гореть под маской благопристойности.

Я невольно сжала губы, испытывая острое желание врезать ей по напомаженному сдобному личику.

- Ах, мы, значит, про уважение заговорили, - проговорила я, внутренне дрожа от ярости. - Прекрасно. А как по-твоему, это уважительно - уехать пить и выключить всё, что мешает? И оставить жену рожать одну? Медаль тебе за такое уважение! И еще одну - за этику похорон! Могу даже заказать гравировку: «Лучший по переносу сроков»!

- Хватит, - поморщился муж.

Он снова посмотрел на лист, как на чеку от гранаты, которую я только что выдернула у него из рук, а потом на меня. Сделал шаг ближе. От его пальто пахло прохладой улицы и чем-то знакомым… его лосьоном, этим проклятым запахом, который встроен в мою нервную систему.

Я сжалась. Ян это увидел и… не отступил.

- Давай отойдём на минуту, - коротко сказал он.

- Я никуда с тобой не пойду.

- На минуту, Ира, - в его голосе прозвучала жесткая нотка.

Он коснулся моего локтя: аккуратно, на грани вежливости, но настойчиво. Я дёрнулась, пытаясь вырваться, - умерла бы, лишь бы не показывать, что у меня ноги ватные и нехватка воздуха.

Но в итоге он всё-таки утащил меня на два шага в сторону, к стене ЗАГСа.

Мы встали так, что отражения нас двоих раздвоились в тёмном стекле: я с ребёнком у груди, а он, высокий и чужой, отдельно. Нас словно разделяла тонкая вертикальная полоса реальности, которую я больше не хотела с ним делить.

- Прости. - сказал он глухо. - Я не видел никаких звонков из роддома. Смс не дошли. Должно быть, телефон заглючил.

Секунда - и всё во мне взорвалось. Даже не так. Всё вспыхнуло раскаленным добела пламенем, как магний. Не было ни воздуха, ни правильных слов, только ярость, от которой внутри делаетcя очень-очень тихо. Зловеще тихо.

- «Заглючил», - повторила я, чувствуя, как у меня горят от лютой ненависти уши. - Ты серьёзно? Это твоя версия? У тебя что, мозг на автозаправке? Там сразу выдают набор фраз: «заглючило», «не видел», «оно само» и «всё сложно»?

- Я не… - начал он, но я резко перебила:

- Глючит только то, что ты сам выключил, потому что так удобнее. Пока я корчилась в схватках, ты выключил весь мир, который мог тебя потревожить, и устроил себе трёхдневный режим секс-полёта с пересадками на бухло.

- Это не так, - он резко сжал челюсть, скрипнув зубами. - Никаких звонков и смс реально не было, Ириш. А то, что я соврал про командировку… - он запнулся, - это потому, что я не хотел, чтобы ты видела меня таким.

- Каким? - я вскинула подбородок. - Пьяным? Жалким? Живым? А меня ты видел «такой»? Когда я рожала, кричала, была мокрой от пота? Ты взял и решил за двоих: «Не тревожить». Твоя забота обо мне - это выключить телефон и собственные мозги.

Мои слова словно ударили его под дых. Тяжело дыша, Ян шагнул ко мне, но я резко отпрянула в сторону.

- Двоеженство у нас запрещено, - добавила я с горечью, - но двуличие, видимо, нет.

Где-то позади скрипнула дверь, вышли люди, и кто-то чиркнул зажигалкой. Ариша держалась в тени, напряженно прислушиваясь к нашему разговору. Я видела за спиной мужа её ненавистный профиль.

- Ира, - сказал Ян и снова ухватил меня за локоть. - Я всё равно буду рядом. Как бы ты ни бежала, я не уйду из жизни детей.

- Прекрасно, - я кивнула и выдернула руку. - Тогда начни с простого: не мешай уходить мне.

Но едва я сделала несколько шагов прочь, как муж быстро меня нагнал.

- Подожди минуту, - сказал он, преградив мне путь.

- Минута у тебя уже была, - ответила я, не глядя на него. - И ты её потратил на «заглючило».

Ян перешёл на шаг рядом.

- Ещё одну. Как он? - впервые спросил он о своем новорожденном сыне.

Я непроизвольно прикрыла ладонью слинговый валик. Очнулся, блин! Папаша года.

- Спит, - ответила я сдержанно. - И прекрасно обходится без твоих вопросов.

- Я еще не держал его… - Ян прокашлялся. - Я… даже не видел, как он дышит.

- Это похоже на твоё кредо, - я сцепила зубы. - Не видеть.

Малыш во сне зафыркал, я высвободила из слинга его кулачок, чтобы не потел. Эта маленькая ладонь, смешная, розовая, чуть влажная, лежала у меня на груди, и мне захотелось закрыть её собой от всего: от его слов, от Аришиных глаз, от ветра, от меня самой.

Рука мужа поднялась на пару сантиметров и зависла в воздухе. Он смотрел не на меня, а на этот комочек, уткнувшийся в меня лбом, и в его взгляде было что-то такое, отчего мне стало больно. Но как-то по-другому, чем до этого, иначе.

Это была щемящая, тягостная тоска при виде запоздалого отцовского трепета на его лице…

И мне захотелось ударить его за эту эмоцию. Потому что она не имела права появляться после всего.

- Можно… - хрипло произнёс Ян, сам удивляясь своему голосу, - можно я…

Глава 11. Очищающий огонь

Я подошла к садику за десять минут до окончания.

Оставила спящего малыша дома на попечении Вики, а сама рванула сюда, вспомнив, что Ян раньше постоянно забирал дочку из садика и лично привозил домой. Только бы успеть раньше него, если он вдруг надумает возобновить эту практику…

Но, увы! Ян уже стоял у калитки, прислонившись к кирпичной стене, и тяжёлым, изучающим взглядом смотрел на вход.

Я затаила дыхание, словно нырнула в ледяную воду, не готовая к этой встрече.

Зачем он здесь? Думает, что сможет теперь так просто врываться в мою жизнь, как будто ничего не произошло? Без предупреждений и без разрешения?

Моё сердце бешено заколотилось, и я чувствовала, как кровь приливает к щекам.

Катя выскочила первой, в своем любимом красном пуховике, с двумя хвостиками, торчащими в разные стороны, как антенны. Увидев меня, она замерла на полшаге, словно маленький оленёнок, испуганно оглядываясь. Потом бросила взгляд на отца, вопросительный, робкий…

И подошла к нему.

Она обняла его за колени, коротко, по-взрослому, как будто чувствовала витающее в воздухе напряжение, как будто знала: это не навсегда, что эти мгновения нужно ценить.

В груди у меня болезненно сжалось.

Бедная моя маленькая девочка, слишком рано повзрослевшая из-за его эгоизма…

Ян спокойно нагнулся, поправил ей шарф. Не торопясь, аккуратно завязал узел, как это делал обычно, будто мы все еще семья, будто ничего не сломалось. Его пальцы были длинными, сильными, знакомыми до боли, и я невольно вспомнила, как эти же руки когда-то, касаясь моей кожи, вызывали трепет. Как завязывали мне платок на шее в особо холодные дни, с такой нежностью, словно я была хрупким цветком…

Эти воспоминания опалили меня, словно кипятком.

- Дети - мои тоже, - сказал он, не глядя на меня. Голос ровный, безэмоциональный, но я чувствовала, как под этой маской скрывается сталь. - Это обсуждать не будем.

Я сжала губы так, что они онемели.

В горле першило от подавленного желания снова выплеснуть на него всё, что накопилось за это время: про ложь, про Аришу, про то, как он исчез, оставив меня одну, когда мне было больнее всего, когда я нуждалась в нем больше всего на свете. Но Катя смотрела на нас большими, настороженными глазами, и я промолчала.

- Ты решил, что дочь - твоя собственность? - спросила я тихо, почти шёпотом, но с такой яростью, что, кажется, даже воробьи на заборе замерли, испугавшись моего тона.

Он поднял на меня глаза.

В них не было ни вызова, ни раскаяния - только усталая твёрдость, словно он вынес какое-то важное решение и теперь готов стоять на своем до конца. Будто ему не хотелось со мной спорить, но и оставить этот момент без внимания невозможно. Словно он пришел сюда не для того, чтобы просить прощения, а для того, чтобы заявить о своих правах.

- Я ее отец, Ира. И это навсегда.

Катя, почувствовав напряжение, потянулась к моей руке, ища защиты, словно инстинктивно зная, что что-то не так. Но в тот же миг Ян тоже протянул ладонь.

Наши пальцы столкнулись - случайно, но так, что по венам ударила волна: не боль, не нежность, а что-то острое, как разряд статики. Как напоминание о той близости, которая когда-то нас связывала.

Я рванула руку назад, будто обожглась, словно прикоснулась к чему-то запретному, опасному.

- Я отвезу вас к тебе домой, - сказал он, как будто ничего не произошло. - Машина рядом.

Я хотела отказаться. Хотела процедить: «Ты не имеешь права». Но Катя уже тянула меня за рукав, шепча: «Папа поедет с нами?» и в её голосе звенела такая чистая, искренняя радость, такая надежда, что я не смогла отказать. Сердце обливалось кровью, но ради неё я была готова на все.

- Ладно, - бросила я. - Но только до ворот.

Ян кивнул, не споря, будто это была победа, которой он добивался. Я чувствовала, как во мне нарастает злость, как яростно сжимаются кулаки. Неужели он думает, что я так просто сдамся?

По дороге Катя болтала без умолку: про рисунок, который нарисовала для Вики, про новую подружку, про то, как сегодня в садике были булочки с корицей. Ян слушал, кивал, иногда улыбался, и в этой улыбке было что-то настоящее, не наигранное. То, что я помнила, что когда-то любила.

И это злило меня ещё больше. Злило, потому что напоминало о тех днях, когда мы были счастливы, когда все казалось таким простым и понятным.

Как он может так спокойно улыбаться, после всего, что натворил, ну как?..

Мы остановились у ворот дома.

Как я и просила Яна, будто это была единственная граница, которую я была готова ему позволить. Без лишних слов, он вышел из машины и выгрузил Катю. Дочь обхватила его за руку и повела к крыльцу, словно маленький поводырь, уверенный в том, что папа немного заблудился. Только там он остановился, будто не решаясь нарушать моё личное пространство.

Присел на корточки и поцеловал дочь в щёчку.

- Завтра приеду снова, - сказал он.

- Не обещай того, чего не сделаешь, - ответила я, стараясь скрыть сарказм, но он, как всегда, уловил суть.

Глава 12. Самодурство свекрови

Осенний ветер трепал подол моей куртки, и я шла по аллее кладбища, прижимая к себе в слинге тёплый комочек. Мой малыш, мой мир, укрытый от серого неба и колючего ветра. Он дышал ровно и сонно сопел в млих объятиях. Я шла медленно, шаг за шагом, и каждый шаг отдавался внутри тягостным напряжением.

Мне не хотелось видеть здесь никого - ни родню Яна, ни тем более эту наглую Аришу, которая теперь болтается рядом с ним при каждом удобном случае. Но я пришла.

Во-первых, из уважения к Демьяну Денисовичу... пусть земля ему будет пухом.

А во-вторых, из-за того, что в настойчивом приглашении было упомянуто будущее моих детей. Такое ни одна мать в здравом уме не проигнорирует.

Катю я оставила в садике.

Пусть рисует своих бабочек, а не смотрит, как опускают в землю крышку гроба. Мое сердце разрывалось от этой мысли. Но я твёрдо решила, что не хочу, чтобы дочь запомнила деда таким. Неподвижным, холодным… неживым.

Пусть в её маленьком мире останется улыбчивый дед, который показывал ей картинки в энциклопедии и рассказывал о том, как устроен этот мир. Чтобы она помнила его руки, его голос и запах, а не этот страшный момент прощания на кладбище.

Но, конечно, без сюрпризов не обошлось.

Евлампия Сергеевна возникла внезапно, словно из ниоткуда. В чёрном, строгом платье, в таком же пальто, с этой своей идеальной причёской и надменным выражением лица, будто она не на похоронах, а на приеме у английской королевы. И за руку она вела… мою дочь.

Катюша!

У меня аж кровь в жилах застыла. Я едва не пошатнулась.

Моя малышка в маленьком чёрном пальтишке (интересно, где только эта змея откопала его?), с огромным бантом на голове, испуганно сжимала в ладошке своего плюшевого зайца – того самого, что брала сегодня с собой в садик. Глаза у неё были огромные, растерянные, полные тихого ужаса. Она не плакала, но я знала её слишком хорошо: ей было страшно. До дрожи.

Я почувствовала, как мое материнское сердце сжалось от боли и ярости.

– Ребёнок должен проститься с прадедом, – произнесла Евлампия Сергеевна, подходя ко мне с видом, будто несла святую истину на серебряном блюде. – Это долг семьи.

Внутри всё сжалось в тугой, болезненный узел.

Я чувствовала, как мои пальцы до боли впились в край слинга, как бешено колотилось сердце где-то в горле. Хотелось сорваться, вырвать Катю из её цепких, благородных лап и бежать.

Бежать без оглядки, прочь отсюда. Прямо сейчас!

Я уже почти шагнула назад, но тут мой взгляд выхватил Яна. И я застыла, словно налетела на невидимую стену.

Он стоял у могилы, опустив голову, и сейчас был совсем не тем сильным мужчиной, которого я знала. В его осанке не было привычной силы, не было ни гнева, ни ярости, ни напряжённого контроля. Там не было даже горя в том виде, как его ждёшь увидеть. В нём было что-то другое, куда страшнее.

Безысходность.

Полное обнуление...

Я вдруг увидела это так ясно, что сердце сжалось в осознании: весь мир Яна рухнул вместе со смертью деда. И теперь для него будто не существовало никого. Ни меня, ни детей, ни этой навязчивой родни...

Даже работа, которой он жил, не имела значения.

Я поняла, что ему плевать абсолютно на всё, потому что внутри него осталась только одна боль - образ покойного. Всё живое стало для него шумом, фоном, мухами под потолком, не стоящими внимания.

Даже Ариша.

Я знала, что эта стерва будет здесь. Впилась пиявкой в моего почти бывшего мужа, и не упускала ни единой возможности показать, что стала для него… утешением. Она стояла слишком близко к нему, прилипла, как репейник, но он ее даже не отгонял, позволяя ей быть рядом.

Но теперь я ясно увидела: ему безразлично и это.

Он даже не чувствует, что она рядом. Она могла бы обвить его руками, упасть на колени и делать что угодно - рыдать у его ботинок или расстегнуть штаны...

И он не заметил бы, наверное. Просто наплевал бы на всё, равнодушно позволив вытворять с собой что угодно.

Я застыла, и куски мозаики внутри меня наконец сложились.

Так вот почему Ян даже не стал оправдываться, когда я застала его на даче вместе с этой «утешительницей»!.. Потому что оглох, ослеп и отупел. Всё живое для него перестало быть реальностью!

В итоге я промолчала.

Не хотела, чтобы мой ребёнок запомнил этот день как день, когда мама устроила скандал у гроба. Гнев клокотал во мне, но я заставила себя дышать ровно.

Я просто достала телефон и напечатала сообщение Вике. А потом, набравшись духа, подошла ближе к Евлампии Сергеевне и прошептала так тихо, что услышать могли только мы двое:

– Трёхлетние должны играть в куклы, а не глядеть в гроб.

Её лицо мгновенно напряглось.

Губы сжались в тонкую, злобную нить. Она сделала шаг назад, будто я ударила ее не словами, а кулаком. Но спорить не смела – не здесь, не сейчас, не перед всеми.

Особенно перед Яном, который, хоть и не смотрел на нас, но, конечно, всё слышал. Я увидела, как он метнул в нас один короткий взгляд, а потом я просто отвернулась от него.

– Иди ко мне, Катюш, – сказала я как можно мягче и протянула руку дочери.

Она молча отпустила свекровь и бросилась ко мне, прижимаясь лицом к моей куртке. Я почувствовала, как дрожит её маленькое тельце.

Глава 13. Скандальное завещание

Евлампия Сергеевна не ушла. Стояла чуть поодаль, сжав свою дорогую сумочку так, будто держала в ней не кошелёк, а последнюю надежду сохранить власть. Но я уже не смотрела в её сторону.

Как только Вика появилась в толпе, я тут же отпустила к ней Катю. Вика наклонилась, прижала её к себе, что-то ласково прошептала, и они отошли подальше, подальше от этой удушающей атмосферы смерти и показной скорби.

Через пару часов мы собрались в нотариальной конторе.

Новая пытка. Я заранее знала: там будут не просто родные. Там будет стайка стервятников, жадных до любой крошки наследства. И главное блюдо для их злых языков - я.

В зале собрались все: кузены с Дальнего Востока, которых я видела пару раз за всю жизнь, тёти с кольцами на каждом пальце, с глазами, горящими жадностью, подозрительного вида бородатые дяди. Кто-то уже шептался, кто-то закатывал глаза. Пахло дорогими духами и жадностью. Я слышала перешёптывания, видела искривленные губы. Одна кузина фыркнула, заметив мой слинг: мол, зачем таскать грудного ребёнка сюда. Другая прыснула в кулак, будто я пришла в контору с улицы, а не как законная жена и мать.

Я села в угол, подальше от всех этих стервятников.

Ян сидел напротив. Я принципиально не смотрела на него, но периодически мне казалось, что его взгляд прожигает меня. Словно всё, что его интересовало в этой комнате – была я. Разок только бросила взгляд исподтишка и убедилась в своей правоте.

Он ничего не говорил, а просто смотрел. И это раздражало, злило. Хотелось закрыться и уйти подальше, но я не могла. Меня попросили присутствовать. Если дед решил оставить что-то мне, так тому и быть. Мне надо думать о детях. О том, как прокормить себя и их в новых реалиях жизни.

Нотариус появился сухой, седой, с лицом, словно выточенным из гранита. Раскрыл папку и начал говорить бесстрастным, как у робота, голосом.

Сначала были стандартные формулировки. Затем - распределение недвижимости. Кому-то досталась дача под Питером, кому-то квартира в центре, кому-то коллекция дорогих часов. Мелочи. Подачки. Родня переглядывалась, шепталась, кто-то уже был недоволен. Омерзительная адность лезла наружу, как яд.

И вдруг, словно молния ударила в этот душный зал, когда прозвучало неожиданное:

– Ирина Викторовна Долбицкая получает в собственность пакет акций ПАО «Долбицкий Групп» в размере двадцати восьми процентов.

Я шокированно замерла.

Тишина рухнула в кабинет нотариуса резко и тяжело, как бетонная плита. Такая густая, давящая, что казалось, можно было услышать и шелест осенних листьев за окном, и стук моего бешено заколотившегося сердца.

Я сидела, прижимая к себе в слинге сыночка, моего крошечного, тёплого мальчика, а внутри поднималась ледяная буря. Шок, неверие, испуг… и сквозь всё это – вспышка осознания.

Это был не просто подарок. Это не щедрая выплата от деда Яна. Это щит. Это оружие. Это последняя воля человека, который словно предвидел будущее. Который будто бы знал, что меня ждут не лучшие времена.

Он хотел обезопасить меня. Подарить будущее, в котором я не буду ни в чем нуждаться. Для меня и моих детей. Он верил в меня больше, чем я сама в себя.

Нотариус сделал паузу, явно смакуя эффект разозвавшейся новости-бомбы, и продолжил:

- Кроме того, в случае расторжения брака между Ириной Викторовной Долбицкой и Яном Андреевичем Долбицким, на имя их дочери Екатерины Яновны Долбицкой передается дополнительный пакет акций в размере 15%. До достижения ею совершеннолетия права управления осуществляются матерью как законным представителем.

Теперь в зале не просто тишина - там образовался самый натуральный вакуум. Время словно остановилось.

Практически половина компании. Столько же, сколько у Яна. С учетом мелких акционеров получалось, что мы с ним… будем равными партнерами. Судьба сыграла со мной злую шутку, связав меня с ним ещё крепче.

Первой взорвалась Евлампия Сергеевна. Её лицо перекосилось от ярости, а на щеках выступили красные пятна.

- Это невозможно! - её голос дрожал и срывался. - Я мать его внука, я была его невесткой! Я вырастила Яна! Я не чужая! Почему не мне?! Почему этой… этой…

Она задохнулась от злости, не договорив. Но все поняли. «Почему всё досталось жене внука, а не жене сына?!». А с учётом последний событий… еще и не просто какой-то там жене внука, а еще и временной.

Когда мы выходили из нотариальной конторы, к Яну бросилась Ариша, которая, видимо, провела эти мучительные минуты на иголках, боясь потерять свой «утешительный приз». Она поправляла его пиджак, заглядывала в глаза, словно пытаясь убедиться, что ничего не изменилось. А свекровь начала активно вслух жаловаться, как несправедливо распределилось наследство и как её, такую достойную женщину, прокатили по обочине.

Я не собиралась ничего слушать.

Все эти слова, эти взгляды... они были мне противны. Так что я росто развернулась и пошла сразу на выход. Меня ждала Катюша, меня ждала Вика, моя настоящая семья. И мне пора было кормить просыпающегося малыша…

...Демьяна.

Я вдруг поняла, что хочу назвать его именно так. И не потому, что Ян попросил назвать сына в честь деда. И даже не потому, что это было справедливо по отношению к покойному. А потому что я хотела сделать это в благодарность за его доброту и понимание.

Глава 14. Разборки в детском садике

Катюша проснулась среди ночи с криком. Съежилась под одеялом вся потная, волосы липли к мокрому лобику, а глаза были огромные от ужаса.

– Мамочка! Он превратился в камень… он лежал и не вставал!.. - она задыхалась от рыданий, судорожно вцепившись в мою руку. - И все стояли кругом, смотрели, а мне было страшно-страшно… и бабушка держала меня и не давала уйти… Я не хочу туда, мамочка, не хочу!

Я схватила её, прижала к себе, гладила по волосам, по спине, нашёптывала какие-то бессвязные слова утешения. Сердце у меня в этот миг разрывалось.

Вот он, результат «долга семьи», который мне пыталась навязать Евлампия Сергеевна! Я хотела уберечь дочку, оставить ей в памяти деда живым, с его книгами и доброй улыбкой. А вместо этого она увидела крышку гроба и толпу жадных лиц.

До рассвета я так и не сомкнула глаз. Сидела рядом, держала Катю за ладошку, чувствовала её маленькие всхлипы даже во сне. И клялась себе: больше никто не посмеет решать за меня, где и с кем должна быть моя дочь. Никто.

Утром я собрала волосы в тугой хвост, надела простое пальто и пошла в детский сад.

Внутри всё кипело. Если кто-то встанет у меня на пути, сорвусь. Перед глазами стояла моя напуганная девочка в чёрном пальтишке, с нелепым бантом, который я никогда бы не надела ей на похороны. Сжимала зайца и смотрела так, что у меня сердце истекало кровью.

Я толкнула тяжёлую дверь и направилась в кабинет заведующей.

Она сидела за столом, аккуратная, в строгом костюме, с кипой бумаг. Внешне - образец спокойствия. Но я знала этот тип людей: улыбка сладкая, а внутри желание любой ценой сохранить уют и порядок.

- Ирина Викторовна, - протянула она масляным голоском. - Что-то случилось?

Я остановилась напротив неё и сказала резко:

- Случилось. Как вы могли вчера отдать кому-то моего ребёнка без моего ведома?!

Она моргнула, но тон остался вежливым, даже недоуменным:

- Ну что вы… это же была её бабушка. Родная. Мы и подумать не могли, что вы будете против. Да и телефон у вас вчера был выключен вечером.

Перед глазами снова мелькнуло испуганное личико дочки, мокрое от слёз, и меня тряхнуло.

- У ребёнка есть мать, - каждое слово я будто вырубала топором в воздухе. - И только мать решает, где и с кем должна быть её дочь. Вчера я была на похоронах и собиралась забрать дочь лично!

Заведующая скрестила руки, откинулась в кресле и попыталась включить назидательный тон:

- Евлампия Сергеевна - прекрасная женщина. Она помогает саду, приносит подарки, сладости…

Я холодно перебила её:

- То, что вы принимаете подарки, не делает её матерью моего ребёнка.

Лицо заведующей дёрнулось, но она ещё держалась.

- Ирина Викторовна, я понимаю ваши эмоции. Но, может, не будем драматизировать? - она вздохнула и вдруг добавила с вызовом: - Давайте так. Я прямо сейчас позвоню отцу ребёнка... и кстати - попечителю нашего детского сада. Пусть он тоже выскажет своё мнение.

У меня внутри всё оборвалось.

Вот оно. Сейчас она позвонит Яну, и он, конечно, поддержит мать, как это часто бывало в прошлом, когда я ему жаловалась. Может быть, и не в лоб, а смягченно, но факт остается фактом. Только скорее всего сейчас он не пошутит, чтобы отвлечь от проблемы, а в своем послепохоронном настроении скажет устало что-нибудь в духе: «Не нужно устраивать проблему на пустом месте»...

Заведующая уже набрала номер, поглядывая на меня с плохо скрытым неодобрением. Развернула телефон динамиком ко мне и включила громкую связь, демонстративно придвинув его так, чтобы я слышала каждое слово.

- Ян Андреевич, добрый день, - волшебным образом её строгий голос вдруг стал мягким и жалобным. - У нас тут ваша жена устроила скандал. Из-за вашей мамы, уважаемой Евлампии Сергеевны. Она вчера пришла за Катей, а у Ирины Викторовны был отключен телефон, так что мы подумали, что она сильно занята и всё согласовано, поэтому отпустили Катюшу с родной бабушкой…

Я стояла не шевелясь, чувствуя, как внутри всё стягивается в тугой узел в ожидании ответа мужа. И просто остолбенела, когда в трубке прозвучал низкий голос Яна.

Он говорил с хрипотцой, уставший, но собранный, будто он схватил себя за горло и заставил говорить предельно чётко:

- Вы не имели права.

Заведующая удивленно вздрогнула и выпрямилась.

- Простите?..

- Вы не имели права выдавать ребёнка без ведома матери, - повторил он уже медленнее, роняя каждое слово, как тяжелую печать. - Решение принимает мать. Всегда. Запомните это и больше такого не допускайте.

В кабинете стало так тихо, что я услышала далёкий детский смех из коридора и одинокий щелчок настенных часов. Заведующая торопливо вздохнула, собираясь вставить оправдания.

- Ян Андреевич, но Евлампия Сергее…

- Я всё сказал, - отрезал он, и в его голосе звякнула холодная сталь. - На будущее согласования только через мать. Точка.

По громкой связи раздались короткие гудки. Мой муж оборвал разговор, не выслушав ни оправданий, ни умасливающих речей.

Я не сразу осознала, что произошло.

Заведующая застыла с телефоном в руке, как будто её ударили током. Ещё секунду она переваривала неприятность, потом опустила глаза и неловко положила его на стол. У неё дрогнули пальцы, задев ручку, которая немедленно покатилась к краю и тихо свалилась на пол.

- Ну… - выдохнула она неловко, не поднимая глаз. - Что ж, полагаю, это наша вина. Приношу вам и вашему мужу свои извинения, Ирина Викторовна.

Я молча смотрела на неё, чувствуя себя как-то странно.

Это была не злость и не сладкая победа... скорее потрясение. Я ведь ждала совершенно другого. Была готова к тому, что Ян встанет на сторону своей матери и выставит меня истеричкой… особенно сейчас, когда на фоне недавних родов мои эмоции и без того казались слишком острыми, а стена предательства между нами - непробиваемой.

Тем более, я знала: Ян любил дочь, но не баловал её вниманием. Он всегда быстро уставал от бесконечных детских воплей дома. Катина неуемная энергия для него была скорее испытанием, чем радостью. Он, конечно, заботился о ней по-своему, но при первой же возможности сбегал в работу, словно там было его единственное убежище от хаоса детских слёз и визгов. Я видела это не раз: приходил усталый, садился рядом, кивал на Катюшины истории, но через пару минут уже мыслями уходил в дела, в бумаги, в звонки. Родительство его выжгло, и он откровенно выдыхал только за дверью офиса.

Глава 15. Не наказание, а передышка

Я ехала в нашу бывшую квартиру за вещами и чувствовала, как в голове всё шумит.

После садика я так и не пришла в себя. С одной стороны был Ян, который неожиданно встал на мою сторону. С другой - та же самая злость, потому что слишком поздно, слишком обидно. Как будто жизнь нарочно запутала всё так, что ни шагу нельзя было сделать в сторону без боли.

Вечерний город мелькал за окном. Огни фонарей отражались в мокром асфальте. Чем ближе был знакомый подъезд, тем сильнее стучало сердце.

Дом, в котором я когда-то чувствовала себя в безопасности, теперь казался чужим. Окна смотрели тускло, с равнодушным светом, словно сам дом вычеркнул меня из своей жизни в тот день, когда я со схватками, в нарастающей истерике, захлопнула за собой дверь нашей квартиры.

На лестничной площадке хлопнула дверь, и я вздрогнула. Из соседней квартиры, кряхтя, вышла баба Маша, заведующая по подъездно-дворовым сплетням, вечно с ведром или тряпкой в руках. Сегодня - с полным мусорным ведром.

Она меня заметила и оживилась, будто ждала этой встречи.

- Ирка! - голос у неё был старчески-дребезжащий, но бодрый. - Ты чего тут? Совсем не показываешься, а? С малышом, говорят, всё хорошо?

Я кивнула коротко, надеясь проскочить мимо. Но, конечно, зря.

- Слушай, - баба Маша заговорщицки наклонилась ко мне, придерживая крышку ведра, - а у вас вчера, что ли, опять скандал был? Слышала крики. Я уж думала, молодые выясняют отношения…

Я замерла, сердце кольнуло.

- Вчера? - переспросила я, чувствуя, как неприятный холод пробежал по спине. - Меня вчера дома не было.

Баба Маша тут же оживилась. Глаза загорелись, как у зрителя на премьере сериала.

- Да что ты! - воскликнула она вполголоса и торопливо зашептала, едва сдерживая азарт. - То-то я-то подумала, что странное молодуха-то орёт. Она ведь визжала, прям умоляла: «Я ж покушать привезла, ну хоть попробуй, я ж для тебя!» А он ей в ответ рычал, как медведь: «Убирайся! Не просил!». Так орали друг на друга минут десять, я уж думала, совсем разруга́лись. Потом дверь хлопнула... и тишина. С посторонней, значит, Ян Андреевич ругался?..

Она выпрямилась, глядя на меня с ещё большим интересом, чем прежде, будто ждала моей реакции, чтобы досмотреть «серию».

Я ничего не ответила, только сжала ремень сумки так, что пальцы побелели.

Ясно, что баба Маша говорит об Арише. Да, меня тут уже не было, но мой прежний дом спокойно жил себе параллельной жизнью. И в этой жизни место рядом с моим мужем занимала другая женщина. Пусть с криками, со скандалом, но занимала.

- Ну, а я-то думала, - продолжала баба Маша, понизив голос и прищурившись, - вы это с ним совсем разлаялись. Потом смотрю, ты пришла, и думаю: во как быстро миритесь. А оно вона как, оказывается... Прям сериал какой-то у вас тут!

Я криво усмехнулась.

- Да уж, сериал, - сказала тихо и отвернулась, чтобы она не увидела, как у меня задрожали губы.

Соседка ещё что-то бормотала себе под нос, вытряхивая мусор, но я уже не слушала. Повернулась к двери, достала связку ключей. Холодный металл неприятно царапнул пальцы. Я вставила ключ в замок и повернула с тихим щелчком.

Дверь поддалась легко, будто я и правда вернулась домой. Только домом это уже не было.

Я шагнула внутрь... и застыла.

По нашей с Яном гостиной вокруг стола сновала Ариша.

На ней был яркий фартук с цветочками, нелепый и кричаще-яркий, как из маскарада про домохозяйку. В руках она держала тарелку и двигалась по комнате уверенно, как хозяйка: поправляла вилки, переставляла бокалы, проверяла скатерть. Настолько естественно, будто жила здесь всегда.

А за столом, спокойно, как ни в чём не бывало, сидел Ян и ел. Он даже не обернулся и не поднялся, когда заметил мое появление. Просто зыркнул исподлобья, подцепил что-то вилкой из тарелки и продолжил ужин, как ни в чем ни бывало.

Это был как удар ножа в самое сердце.

Мой дом. Мой стол. Моё место за этим столом. Всё занято. Вся моя жизнь перечеркнута этой картиной и переписана чужими грязными руками, а я в ней теперь... лишь посторонняя.

Я замерла на пороге, глядя на них.

Муж сидел расслабленный, спокойный, уверенный, будто этот вечер был самым обыденным и естественным. Ариша хитренько поглядывала на меня, но предусмотрительно помалкивала и суетилась, подливая Яну в стопочку напиток из полупустой бутылки.

Молчание длилось несколько секунд. Слова застревали в горле, внутри клокотало, будто меня вскипятили изнутри. Наконец я сорвалась:

- Отлично устроился, Ян, поздравляю! Ещё даже не развёлся, а уже любовницу свою позвал к себе жить.

Ян медленно поднял на меня глаза от тарелки.

На его небритом лице не было ни смущения, ни вины, словно моё появление было для него не сюрпризом, а всего лишь мелкой бытовой случайностью. На губах у него проступила лёгкая усмешка, узнаваемая до дрожи. Я замерла, потому что слишком хорошо знала этот прищур, этот изгиб уголков рта.

Он словно достал с полки старую маску - ту, которую я не видела на нём уже много лет. Маску самоуверенного, обаятельного гада, играющего словами и чужими чувствами. Того Яна, что когда-то мог одним словом обезоружить, а другим - убить наповал. Или очаровать, как он это сделал когда-то со мной, одинокой молодой девушкой, приехавшей в большой город из провинции, без поддержки друзей и родных.

И вот теперь эта маска снова была на нём. И обращена против меня.

- Я никого не звал, - проговорил Ян со спокойной ленцой. - Просто не выгонял. А то у меня хозяйка с кухни исчезла и готовить некому.

15.2

Слова упали холодно, будто ледяные капли на голую кожу. Я почувствовала, как внутри всё сжалось.

- Значит, я тебе только для кухни нужна была? - выдавила я, стиснув зубы.

Он чуть наклонил голову, прищурился, и в этом взгляде мелькнуло насмешливое выражение, от которого когда-то у меня перехватывало дыхание.

- А ты как думаешь? - усмехнулся он. Его усмешка была точной, хлёсткой, как пощёчина. Он откинулся на спинку стула, закинул руку на край, будто ему было до смешного легко и удобно в этой своей новой «реальности» без жены и ребёнка. - Хозяйка ушла, место пустым не осталось. Ты сама захотела развода. Ну так я не против. Всё честно.

Он сделал паузу, чуть сузил глаза, и в голосе проскользнула насмешка с горькой примесью:

- Да, я облажался, - он усмехнулся, словно говорил о чём-то будничном. - Дед умер слишком внезапно. Вчера был ещё жив-здоров, планы строил, а на следующий день его не стало. Башню мне этим снесло напрочь. Три дня пил, как конь. А Ариша тогда оказалась рядом. С пакетами, с этим своим «я о тебе позабочусь». Я не оттолкнул. Слабость, тупая ошибка, согласен... Но мужик отвечает за свои косяки. Так что раз не прощаешь и хочешь развода, то ты его получишь, милая. И детям моим всё будет, тут без вопросов. А насчет пустоты могу сказать только одно...

Он протянул руку и лениво похлопал Аришу по выпуклой ляжке, обтянутой фартучком. Та заулыбалась, как девчонка, но Ян даже не повернул к ней головы, продолжая пристально наблюдать за моей реакцией.

И после еще одной короткой паузы с усмешкой закончил:

- Пустоту, Ира, любому мужику надо чем-то заполнять... не так ли?

Его голос был ровный, без всплесков, но в каждой интонации всё сильнее чувствовалась игра того Яна, каким он был до рождения Катюши: острый на язык, обаятельный гад, который любил сверкнуть иронией и сарказмом. Когда-то это обезоруживало меня, заставляло смеяться даже сквозь слёзы. Сейчас же та же самая острота ранила, как нож.

Я сжала пальцы так, что ногти впились в ладонь.

- Ты меня так быстро заменил? - процедила я сквозь зубы.

Он рассмеялся тихо, почти устало.

- Заменил? Не смеши. Это ты решила, что я тебе не нужен. А я всего лишь согласился.

И улыбнулся. В его самоуверенной улыбке скрывались и боль, и вызов одновременно. Я поняла: в таком настроении он будет колоть до последнего.

- Ты думаешь, я сразу стал таким? - Ян снова подцепил вилкой еду, но говорил так, будто мы остались вдвоём, а Ариши не существовало. - Нет, Ира. Просто однажды понял: я сыт по горло семейными истериками, бесконечными плачами и твоими обидами.

- Что? - выдохнула я. - И это говоришь ты, отец ребенка?! Тот, кто должен был быть опорой?

Он спокойно поднял взгляд, чуть прищурился.

- Я выгорел, Ир. Выгорел, как лампочка. Устал быть идеальным отцом и надёжным мужем. С утра убегал на работу, потому что дома были только нытьё и упрёки. Ты сама отказалась от нянь, помнишь? Всё тянула сама, уверяла, что детей должны растить только родители. А кто крайним оказался? Я.

Он коротко усмехнулся, но в голосе прозвучала горечь:

- Старый вариант с бабушками и дедушками нам тоже не светил. У тебя родные далеко, да и там всего лишь сестра, которая сама по уши в детях и ещё за вашим отцом ухаживает. Моя мать… ну ты же знаешь, она не из тех, кто счастлив сидеть с внуками. Так что няня была единственным нормальным выходом. Но ты сказала своё категоричное «нет».

У меня внутри всё перевернулось. Он бил по самому больному, и я знала, что в его словах была доля правды. Да, я отказалась от нянь. Хотела, чтобы мы воспитывали детей сами, без чужих рук. Хотела правильной семьи, настоящей. Чтобы дети росли с родителями, а не с чужими тётками. Но сейчас его упрёк звучал так, будто я загнала нас обоих в ловушку.

В груди поднялся тяжёлый ком. Слова вырвались сами, хриплым надломленным голосом:

- А ты не думал, что мне тоже хотелось сбежать?! - мой голос сорвался. - Только я не могла. У меня был а беременность и роды, Катя на руках! Ты думаешь, я железная?!

- Да знаю я, что не железная! - его голос вдруг сделался низким, почти рычащим. - Я видел, как ты срываешься и сгораешь в своих обидах. Только, в отличие от тебя, я не жаловался, а глотал всё молча и замкнулся. А потом просто сдох внутри. Но мне от этого легче не стало. И кто кого должен был спасать?

Я горько усмехнулась, хотя внутри всё дрожало на грани слёз.

- Замкнулся? Да ты просто сдался, дурак! Закрылся, как улитка в раковине, и сидел, пока я одна тонула в этом болоте! Хоть бы раз сказал: «Мне плохо». Но нет. Ты выбрал молчать, смотреть, как я захлёбываюсь, и считать себя жертвой! Изменился до неузнаваемости!

Ян откинулся на спинку стула, бросил вилку на тарелку и сложил руки на груди. На лице снова появилась обжигающая циничная ухмылка.

- Думаешь, я изменился, потому что захотел? - произнёс он почти ровно, словно ставил точку в споре. - Да я просто больше не мог. И когда всё рухнуло, я даже не удивился.

Я замерла. Его голос был безжалостно честен, и от этого мне стало ещё больнее.

- Конечно, не удивился! - выстрелила я, чувствуя, как срываюсь. - Потому что ты сам всё и разрушил! Вместо того чтобы поддержать семью, ты ждал, когда она рассыплется, чтобы наконец вздохнуть спокойно! Без нас!

Ариша сзади застыла, сжимая полотенце в руках и боясь пошевелиться. Но для нас её не существовало. Сейчас нас здесь было только двое. Две половины той семьи, что когда-то смеялась за этим же столом. А теперь вела дуэль не на жизнь, а на смерть.

Ян провёл ладонью по лицу, словно стирая с него усталость, а потом медленно поднял взгляд. В глазах мелькнуло что-то... не злость, а скорее усталое признание.

- Знаешь, Ириш… иногда развод - это не наказание, а передышка, - откинувшись на спинку стула, он криво усмехнулся: - И мне она, пожалуй, нужна.

Глава 16. Развод

Наш последний разговор в квартире стоял в голове, как раскалённый шрам. Мы оба разошлись тогда, как враги после дуэли, ни один из которых не признал поражения.

С тех пор прошло чуть больше месяца. Закон требовал времени: заявления на развод не рассматриваются сразу, нужно ждать. И я ловила себя на мысли, что эти недели словно растянулись на годы. Мы виделись лишь по необходимости: садик, ребёнок, короткие сухие фразы без эмоций. Ни ссор, ни разговоров... только ледяная дистанция, от которой становилось ещё хуже...

И вот теперь наконец-то настало время для последнего шага.

Вечер накануне суда был вязкий, словно старая липкая жвачка, которую никак не выплюнуть. Я сидела на диване, в стареньком домашнем халатике, который едва держал форму на моём теле. Тонкая ткань облегала округлости груди, слегка прилипнув к коже, потому что я только что покормила сына и укачала его.

Снаружи послышался шум подъехавшей машины, звякнула щеколда ворот, и дверь открылась. На пороге стоял Ян. В чёрной куртке, с небритым лицом и папкой в руке.

- Что тебе нужно? - мой голос прозвучал жёстче, чем я хотела.

- Вот, - он положил папку на стол. - Чтобы завтра судья не задавал лишних вопросов.

Я медленно поднялась, поправила полы халата. Обложка папки смотрела на меня как вызов. Внутри оказались аккуратные документы: график встреч с детьми, страховки, список врачей. Всё выверено настолько идеально, что аж подбешивает.

- Ты серьёзно? - я резко подняла взгляд. - Решил играть в идеального отца и дальше?

Ян смотрел прямо и спокойно, с холодной выдержкой, но я уловила, как на долю секунды его глаза скользнули по моему телу. Ткань была слишком тонкой, и даже если он сам изображал равнодушного, то взгляд всё равно задержался на вырезе, где края чуть расходились.

- Я хотел бы им быть, - нехотя ответил он.

От этих слов у меня внутри всё закипело снова. как будто и не было этих долгих предразводных недель холодного молчания. Хотел бы он, блин. Сейчас, когда всё разрушено? Когда всё уже поздно?

Я резко шагнула к папке, собираясь сорвать её со стола и выкинуть... но в этот момент и Ян вдруг тоже наклонился. Наши руки столкнулись, его пальцы скользнули по моим. Дыхание смешалось, и в этом близком пространстве я ощутила, как его взгляд снова скользнул по мне.

Нас обоих будто ударило током.

Я отдёрнула руку, как ошпаренная. Он с лёгкой усмешкой выпрямился и, будто невзначай, скользнул глазами по моему халатику.

- Завтра обсудим детали, - насмешливо бросил он, делая шаг назад. - А то твой домашний вид, не очень располагает к серьёзному разговору.

- А тебе какое дело, во что я одета? - огрызнулась я. - Завтра всё равно будешь смотреть на меня, как на чужую женщину.

Он усмехнулся шире, будто получал какое-то извращенное удовольствие даже от моей злости:

- Чужую? Не смеши. Чужая - это когда не осталось ни одного приятного воспоминания. А у меня их предостаточно, причем каждое из них вообще без халата.

Я враждебно прищурилась:

- Тогда желаю тебе идеальной памяти, Ян. Чтобы всегда помнить, как выглядит женщина, которую ты сам же и просрал. Специально ради этого надену лучшее платье, как на праздник!

Неожиданно он шагнул ближе так быстро, что я даже отреагировать не успела. Только почувствовала, как он провёл пальцами по моему подбородку и чуть приподнял его, заставив посмотреть в глаза.

- Завтра можешь наряжаться хоть в броню. Всё равно вижу тебя такой, какая ты есть, - тихо сказал он.

И ушёл, оставив меня дрожать посреди комнаты от гремучей смеси самых противоречивых эмоций.

Ненавижу!

***

Зал суда напоминал мне конвейер, куда приходят кататься парами, а спрыгивают с него уже поодиночке. И в разные стороны.

Шторы на окнах были задернуты наполовину, и свет ложился серыми полосами, будто сам день пытался спрятаться от того, что здесь происходило. Всё вокруг - столы, деревянные стулья, папки, - казалось до тошноты официальным и чужим, как будто нас с Яном сюда не позвали, а привели на казнь. Даже воздух тут казался мне отравленным.

Судья - женщина лет пятидесяти, в строгой мантии и с лицом, будто выточенным из мрамора, - читала формулировки скучным монотонным голосом:

- Расторжение брака… бу-бу-бу... Определение места жительства ребёнка… бу-бу-бу... Порядок общения с отцом… бу-бу-бу...

Каждое слово ударяло, как молоток по гвоздю, забивая крышку гроба под названием «наша семья».

Я сидела, почти не дыша. Слева расположился Ян с каменно неподвижным профилем, сжатой линией рта и глазами, упрямо устремлёнными куда-то вперёд. Он выглядел не человеком, а фигурой из серого гранита, и в этом равнодушии было что-то невыносимо болезненное. Казалось, он просто подчиняется ритуалу, как солдат на построении. Без протеста, но и без жизни.

- Подписывайте, - произнесла судья, пододвинув к нам бумаги.

Мои пальцы дрожали, когда я взяла ручку. Слова расплывались в чёрные полосы. Я знала, что именно пишу, но глаза всё равно отказывались фокусироваться. Подпись... всего лишь росчерк - и всё. Потом штамп с глухим ударом, похожим на звук упавшей гильотины.

Всё, что было прожито, превратилось в обыкновенный документ. В бездушный текст с пунктами и печатью, где любовь и измена уложились в строчку о расторжении брака.

Я покосилась на Яна. Он уже закончил подписывать и вернул ручку на стол, а потом еще и имел наглость кивнуть мне, словно делал формальную отметку: всё, задача выполнена. Лицо у него было такое спокойное, без тени сомнения, как будто мы только что купили машину или оформили страховку, а не похоронили семью.

А внутри меня было пусто. Даже не боль... а сплошной лёд. Лёд, который сковал сердце так плотно, что дышать стало трудно.

Я вышла из зала быстрее, чем следовало. Каблуки отбивали гулкий стук по плитке коридора, а внутри росли пустота и усталость. Хотелось вдохнуть воздуха, настоящего, уличного, а не этого прокуренного, затхлого. Хотелось исчезнуть.