На кухне пахло подгоревшим гречневым хлебом и сгоревшими нервами. Вера стояла у плиты, одной рукой помешивая овощи на сковородке, другой машинально теребила цепочку на шее. Платье прилипло к спине — не то от жары, не то от напряжения.
Часы на стене тикали громко, как будто нарочно. 19:42. Он должен был прийти в семь. Или в шесть. Или вообще вчера. Кто теперь помнит, что он сам говорил. Она уже научилась не уточнять.
Входная дверь хлопнула так, что у Веры подпрыгнуло сердце.
— О, пришёл, — вслух сказала она сама себе. Не от радости. Скорее чтобы убедиться, что она ещё умеет говорить.
Антон ввалился в прихожую, как ураган после трёх суток штиля. Мятый ворот рубашки, туфли — грязные, будто он только что месил глину. В руках — пусто. Ни пакета, ни взгляда в её сторону.
— Привет, — выдохнула Вера.
Он молчал. Бросил ключи на полку. Снял куртку. Вздохнул, как будто именно она и была причиной всех его жизненных бед.
— Я ужин приготовила, — осторожно добавила она.
Он прошёл мимо, как мимо стоящего манекена, заглянул в сковородку. Сморщился.
— Опять брокколи? Ты издеваешься?
Вера сглотнула.
— Ты же говорил, что хочешь есть что-то полезное…
— Я говорил, что хочу есть нормально. А не вот это, — он ткнул пальцем в сковородку, чуть не перевернув её. — У тебя, кроме брокколи, фантазия вообще на что-то распространяется? Или ты по ней кандидатскую защищала?
Она сделала шаг назад. Не потому что испугалась. Потому что иначе врежет.
Антон обернулся к ней. Глаза были злые, уставшие и — как обычно — полные недосказанного раздражения.
— Я... Я просто хотела, чтобы тебе было вкусно, — произнесла она тихо.
— Не тронь.
Вера замерла. Она не поняла сразу, что он имел в виду. Пока не ощутила, как его рука сжала её запястье.
— Ты слышала? Не тронь меня, когда я злюсь. — Он говорил спокойно. Почти вежливо. Почти как человек.
Почти.
Она кивнула. Он отпустил. И ушёл в зал. Размашисто, громко, будто этот мир был ему мал и узок.
Вера осталась стоять. Рука горела. Не от боли. От стыда.Она подняла глаза на часы. 19:48.
Шесть минут — и уже хочется лечь на пол и не вставать.
***
Через двадцать минут они сидели за столом. Вернее, она сидела. Он развалился на диване с тарелкой в руках, щёлкал пультом, будто искал смысл жизни среди телеканалов.
— У тебя сегодня был тяжёлый день? — осторожно поинтересовалась Вера, будто журналист с опаской берущий интервью у диктатора.
— Нет, весёлый. Мы всей сменой ходили на батуты. — В его голосе не было сарказма. Он просто отрезал. Коротко. Как всегда.
Она кивнула, как будто это что-то объясняло.
— Я на выходных к племяннице ездила. Ты ведь знал…
Он бросил на неё взгляд.
— Прекрасно. Ни в чём себе не отказывай, пока я горбачусь на работе…
Пауза.
— Вообще-то ты был на смене. — Голос её дрогнул. — Я думала, ты не против.
Он встал, поставил тарелку в раковину с грохотом, от которого посуда звякнула, как в фильмах про драки в баре.
— Думала. Вот и думай дальше. Без меня.
Он ушёл в зал. Оставив за собой запах дешёвого дезодоранта, металла и злости.
***
Вера убирала со стола как автомат. Движения были отточены. Как у медсестры на дежурстве в реанимации: никаких лишних чувств. Только функциональность.
Когда она мыла тарелку, запястье снова заныло. Она опустила взгляд — синело пятно. Чёткое, в форме его пальцев.
Ну и что? С кем не бывает. Он же не ударил. Просто сжал. Это даже не больно. Это просто… Злость.
Она вспомнила, как он дарил ей вишни, когда у неё были тяжёлые дни. Как он однажды встал в пять утра, чтобы встретить её после дежурства. Как держал за руку, пока она плакала на папином похоронах.
И тут же — этот вечер. Его глаза. Его пальцы. Этот тон.
Может, я правда всё испортила? Может, я как-то не так приготовила, не то сказала, не туда поехала…
Она выключила воду. Потёрла запястье. Вспомнила, как мама в детстве говорила:
— Если ты будешь хорошей, тебя будут любить.
Вера всегда старалась быть хорошей. Но сейчас ей почему-то казалось, что хорошесть тут уже не при чём.
С утра всё казалось почти обычным.
Почти — потому что в зеркале Вера заметила фиолетовую дугу на запястье. След от пальцев. Как будто браслет, подаренный не любовью, а раздражением. Она поднесла руку к свету. Повернула так и эдак. Пятно будто насмехалось: смотри, вот ты какая — терпеливая.
На кухне звенела чайная ложка — Антон мешал сахар в кружке, глядя в никуда.
— Доброе утро, — выдавила Вера.
Он не ответил. Сделал глоток. Шумно. Буднично. Как будто вчерашнего не было. Как будто всё это было просто пыль под ковром.
— Сегодня пятница, — сказала она, будто это что-то значило.
Он пожал плечами. Взял телефон. Начал листать ленту. Сделал ещё один глоток.
— Я хотела спросить… — начала она и тут же споткнулась о собственное «хотела».
Он поднял глаза. Острые, усталые.
— Только не начинай.
— Ничего. Забей, — она улыбнулась. Глупо. Как собака, у которой отобрали мячик.
Антон допил чай, поставил кружку в раковину и сказал:
— Ты сама виновата. Я тебя предупреждал.
И ушёл одеваться.
***
Вера осталась на кухне одна. Села. Провела пальцем по запотевшему стеклу. Нарисовала кружок. Потом второй. Потом стерла.
В голове шумело. Мысли прыгали: «он не такой», «он просто устал», «я тоже иногда срываюсь», «мне просто надо быть терпимее».
И тут же — как плеть:
А может, нет? Может, ты не обязана быть пластилином?
Она встала. Пошла в комнату. Открыла ящик стола. Достала старую фоторамку. Их фото с дачи — Антон смеётся, обнимает её за талию. Молодой, солнечный, живой. Тогда он приносил ей кофе в постель и оставлял записки на зеркале.
— Куда ты делся, когда я больше всего нуждалась в тебе? — прошептала она.
Но в ответ было только утро. Сухое, глухое и обыденное.
***
Когда он ушёл, хлопнув дверью чуть громче, чем нужно, Вера вдохнула полной грудью. Будто снова появилась в комнате.
Она налила себе чай. Села. И снова посмотрела на пятно. Оно не ушло. Оно укоренилось. Как доказательство, что что-то пошло не так. Вера встала. Подошла к зеркалу. Сняла платье. Посмотрела на себя. Худая. Бледная. Глаза потухшие. С плеча съехала бретелька.
А ведь я когда-то любила себя.
Телефон завибрировал. Сообщение от Милы:
«Жива? Дышишь? Пошли куда-нибудь вечером. Я угощаю»
Вера улыбнулась. Слёзно.
«Дышу. Пока что. Пошли.»
В кафе пахло кофе, сиропом и чем-то липко-счастливым. Таким, что вроде и рад, что жив, но немножко тошнит от глянца.
Мила уже сидела у окна, листала меню и щёлкала ногтем по бокалу с водой. Когда Вера вошла, та даже не подняла глаз.
— Ты выглядишь так, будто только что вернулась с войны.
— А я и вернулась. Только проигравшей стороной.
Вера села напротив. Стянула шарф. Мила всё-таки посмотрела. Глаза зацепились за запястье. Молча. Без слов.
— Это... сковорода. Я уронила, — сказала Вера.
Мила подняла бровь:
— Ага. И она ещё и подержала тебя пару секунд.
Вера покраснела. Закрыла руку салфеткой.
— Не начинай.
— Я даже ещё не продолжала, — спокойно ответила Мила. — Просто... не очень похоже на сковородку. Но ладно. Я тут подумала. Ты же не любишь клубнику, да?
— С чего ты взяла?
— А Антон всегда заказывает чизкейк с клубникой. Значит, не для тебя.
Вера молчала. Потом тихо сказала:
— Он устал. У него сейчас сложный период.
— Угу. А у тебя что, сахарные будни? Вера, он не просто мудак. Он мудак с дипломом. Он тебя ломает — медленно, ласково, по кирпичику.
— Не всё так просто…
— Нет, всё именно так. Знаешь, я сегодня перечитывала переписку с моим бывшим. Там было ровно то же. В какой-то момент ты перестаёшь понимать, где ты, а где — он. Где твоё мнение, а где его кислота.
Вера закусила губу. Смотрела в чашку. Кофе остыл. Как и она.
— Я не знаю, как выбраться. Я будто в банке. Без воздуха.
— Так открой крышку, — пожала плечами Мила. — Или хотя бы признай, что ты в ней. Это уже половина пути.
Вера кивнула. Тихо. Еле заметно.
— Ты когда-нибудь думала, что можно просто уйти? — спросила Мила.
— Думала. Но потом вспоминаю: а вдруг он всё исправит. Вдруг я потороплюсь. Вдруг я не дам ему шанса.
— А вдруг он оборотень? — ляпнула Мила, усмехнувшись.
Вера фыркнула. Но где-то внутри укололо.
Оборотень…
— Ну да, — продолжала Мила, — сначала милый парень. Потом обернулся в ревнивого засранца. А потом... хрясь — и шерсть по всей постели.
Вера засмеялась. Впервые за много дней.
— Ты дура, — сказала она.
— Да. Но я хотя бы не притворяюсь, что живу нормально.
Они замолчали.
А где-то внутри у Веры шевельнулась мысль. Ещё не голос. Ещё не решение. Но уже что-то большее, чем страх.
Антон снова спал в зале. Последние полгода он перебирался туда всё чаще — то «жарко», то «ты шевелишься во сне, мешаешь», то «мне завтра рано, не хочу тебя будить». Каждый раз новая причина, но суть была одна — он отдалялся. И делал это демонстративно.
Вера привыкла. Почти.
В тот вечер она легла одна в их общей постели, в футболке и с влажными после душа волосами. В комнате пахло мятой и ромашкой — она капнула эфирное масло на подушку, чтобы хоть как-то успокоиться. Но спокойствие не пришло. Оно задерживалось, как зарплата у временного сотрудника.
Из зала слышался телевизор. Какие-то тупые голоса, мужской смех, бульканье. Потом щелчок — и тишина.
Она перевернулась на бок. Снова на спину. Подложила руку под подушку. Попыталась не думать. Но мысли были как мухи на стекле — назойливые и бессмысленные.
Почему он злится? Почему не разговаривает? Он же сам не захотел ехать. Я ведь не втихаря, я сказала. А теперь он ведёт себя так, будто я изменщица какая-то.
Вера вспомнила, как перед поездкой к племяннице заикнулась о том, что поедет одна. Тогда Антон мрачно сказал:
— Делай, что хочешь. Только не удивляйся потом.
— Что это значит?
— А ничего. Просто не люблю, когда мне ставят перед фактом.
Она тогда и правда поставила. Потому что знала: если заранее скажет, будет скандал. А так — просто уехала. На день. К семье. Без вранья, без обиняков.
А он дуется до сих пор.
— Господи, ты как подросток, — прошептала она в потолок.
И вдруг — звук.
Не хлопок, не шорох, не скрип. А низкий, влажный... рывок воздуха? Или рычание?
Вера села. Прислушалась.
Тишина.
Потом снова — глухой звук. Как будто кто-то тяжело дышал. Или сдерживал что-то. Или… рыкал? Она встала. Ноги коснулись холодного пола. Осторожно вышла из спальни. В зале было темно, лишь синий свет от уличного фонаря пробивался сквозь шторы.
Антон лежал на диване. На спине. Покрывало сбилось на пол. Его грудь вздымалась резко, дыхание было судорожным. Из горла вырывался странный, низкий звук. Почти звериный.
— Антон? — тихо позвала Вера.
Он дёрнулся. Сел.
— Чё? Чё тебе?
— Ты... рычал во сне.
— Рычал? — он усмехнулся. — Тебе, может, снилось. Хватит бред нести.
Она замерла.
— Мне страшно стало. Ты дышал как… не знаю. Странно. Я подумала, может, тебе плохо.
Он поднялся. Прошёл мимо неё на кухню, не касаясь, как будто её не было. Шаги тяжёлые, раздражённые.
— Нормально мне. Просто устал. Опять ты со своей драмой. Тебе лишь бы повод найти, да?
Он достал бутылку воды, сделал пару глотков. Потом уставился на неё:
— Всё потому, что ты поехала, как королева. Одна. Без слова. Вот и получай теперь свои фантазии. Видения. Рычание.
— Я тебе говорила, — прошептала Вера. — Я писала тебе. Ты просто не отвечал.
— А может, потому и не отвечал, что знал — ты всё равно сделаешь по-своему. Как всегда.
— Ты сказал: «делай, что хочешь».
— Это не значит «пошла вон». Это значит «остановись и подумай». Но у тебя, как обычно, только ты и твои принципы.
Она сглотнула. В горле пересохло.
— Мне просто хотелось съездить. Ты ведь не любишь мою сестру. Ты бы всё равно не поехал.
— А, теперь ты ещё и меня за это осуждаешь?
— Нет. Я просто…
— Просто. Всё у тебя «просто». Только жить с тобой ни хрена не просто.
Он поставил бутылку на стол с грохотом. Шумно выдохнул. Посмотрел на неё с каким-то звериным, тусклым раздражением.
— Ладно. Спи. Свою драму доиграла.
И снова ушёл в зал.
***
Вера вернулась в спальню. Закрыла дверь. Заперла. Тихо, чтобы не услышал. Это было впервые. Сердце стучало в груди как сумасшедшее.
Она легла, но сон не приходил. В голове крутилась сцена, как он сидел в темноте и дышал. И этот звук — не человеческий. Она вспомнила, как в детстве бабушка пугала её сказками про лесных духов, которые ночью приходят за теми, кто ведёт себя плохо. Про волков, которые умеют становиться людьми.
Вера закуталась в одеяло. Закрыла глаза. Но рычание всё ещё звучало внутри. И тень от дерева за окном вдруг показалась слишком похожей на когти.
На следующее утро Вера проснулась раньше обычного. Ночь прошла тревожно: рычание, тяжелое дыхание, обрывки сна, в котором за окном кто-то выл. Вера встала, прокралась в ванную, умылась ледяной водой и долго смотрела в зеркало. Лицо было бледным, но в нём жила тихая решимость.
Она включила чайник и, пока он гудел, достала блокнот. Долго смотрела в него, потом перевела взгляд в окно. Может, устроить пикник? На майские, с друзьями, как раньше... Мысль прижилась, как семечко, брошенное в тёплую землю.
***
В течение дня она звонила знакомым. Кто-то не мог, кто-то обещал «подумать», кто-то радовался идее. Она не говорила прямо, что всё это ради Антона — просто «хочется выбраться, отдохнуть, весна же».
Потом пошла в «Пятёрочку». Купила уголь, кетчуп, три упаковки маринованного мяса, багеты, картошку, напитки. Потом — в магазин для дачи: бумажные тарелки, салфетки, пластиковые стаканы. Увидела жёлто-белый плед на витрине и подумала: он будет улыбаться, если всё получится. Если будет красиво.
Дома она разложила всё на кухонном столе, достала старую корзину, начала собирать.
***
Во время ужина Антон ел молча. Даже новости не включил. Только хрустел огурцами и ковырялся в телефоне.
— Я хотела предложить… — осторожно начала Вера.
Он не поднял глаз.
— На майские устроить пикник. Я уже всё купила. Позвала ребят. Помнишь Сашу и Лену? И Артёма, и его новую девушку.
— Ты всё решила без меня?
— Нет. Я просто… Я подумала, тебе будет приятно. Свежий воздух. Мясо. Люди. Ты любишь шашлыки.
Антон пожал плечами:
— Делай, что хочешь.
Он встал, бросил салфетку на стол и пошёл в зал.
Вера осталась сидеть с вилкой в руке. Потом выдохнула. Ну и ладно. Всё равно сделаю.
***
Позже вечером она писала Миле:
«Я устрою пикник. Хочу, чтобы он почувствовал себя лучше. Может, тогда всё как-то наладится. Приходи и ты, пожалуйста.»
Мила ответила мгновенно:
«Ты ещё скажи, что собираешься его сжечь на костре. Глядишь — поможет 🙂 »
Вера фыркнула.
«Пока что просто шашлык.»
«Ладно. Я с тобой. Только не забудь: колбаски — это не метафора отношений. Кстати, я могу взять с собой одного друга? Он давно хотел развеяться. Тихий, спокойный. Не помешает» - ответила Мила.
***
Перед сном Вера собирала вещи: плед, одноразовую посуду, специи, фонарик.
В шкафу вдруг почувствовала странный запах. Как мокрый мех или старая собака.
— Фу…
Она заглянула внутрь — всё сухо. Только ботинки Антона были грязными, с комками земли на подошве. Хотя дождя не было уже три дня.
На подоконнике — клочок сероватой шерсти. Не от пледа. Не от кота, которого никогда не было.
Вера потрогала запястье — синяк начинал желтеть. Она вздохнула и сказала себе вслух:
— Всё будет хорошо. Это просто весна. Просто усталость. Просто пикник.
Просто... попытка вернуть то, чего уже нет.