Развод с пончиком

Глава 1

Лариса

Жара стоит такая, что тушь тает вместе с личной жизнью.

Я иду по парку в сторону кафе «Лепесток», обмахиваясь папкой с документами.

Волосы прилипли к шее, туфли поджаривают подошвы, как лава из ада для адвокатов.

Мечтаю только об одном: холодный кофе. Со льдом.

В огромном стакане, чтобы два раза глотнула — и ожила. Желательно, чтобы ещё с пледом кондиционерным сверху. Я бы взяла и с коктейльной вишенкой, если б не знала, что у нас сегодня не торт, а полный бракоразводный тортур.

Телефон в кармане дрожит, как нервная челюсть у прокурора на разводе депутатов. Я достаю — конечно, она. Моя клиентка.

«Лариса, он точно придёт? Я сто раз думала, может, зря мы это всё? Вдруг он всё осознал?..»

— Ох уж эти женщины… — вздыхаю я, вслух, — развод — дело болезненное. Понимаю.

Но когда за дело берусь я… или, скажем, за чьи-то кокошки, — уж точно переживать не надо.

Я не просто юрист.

Я юрист по разводам с драматургическим уклоном. Если есть любовница — найду.

Если он свалил деньги на маму — вытащу с корнями.

Я как ледокол среди соплей.

Когда женщина приходит ко мне и шепчет «я не знаю, что делать…», я достаю фломастер, рисую ей схему и говорю: «Вот. Тут мы с ним разводимся. Тут вы получаете алименты. А вот здесь — себе новые шторы и психотерапевта». Всё логично.

Пишу клиентке:

«Он будет. Я уже внутри. Всё будет ок. Просто наблюдай и помни: ты достойна лучшего. А он — максимум уксусной ванны».

Сгибаю пальцы, готовясь к входу. У меня всё по полочкам.

Дело №276. Обманутая жена.

Молодая, хорошая, с глазами — как у кота из "Шрека".

Влюбилась, поверила, мужик оказался классическим «ой, я не знал, что так получилось, она просто жила у нас в кладовке».

Иду дальше. Кажется, вот оно, кафе. Маленькое, с цветочками в горшках и булками в витрине. Надеюсь, внутри есть кондиционер, а не только любовный пар из душных тел.

Останавливаюсь перед стеклянной дверью и глубоко вдыхаю.

На вдохе кофе, на выдохе — ожидание. Щёлк, ручка двери. Я вхожу. Готова. Я собрана. Уверена. Я Лариса Малахова.

Просто пока ещё не знаю, что ловить сегодня придётся не мужа клиентки. А своего собственного. Турецкого. Загорелого. Говорящего "любимка, я всегда с тобой"… только не уточнив, с какой именно "тобой".

Внутри кафе прохладно, слава Богу. Кондиционер дует с такой силой, будто готов запеленать тебя в снежный кокон.

Я осматриваюсь.

Кафе небольшое, светлое, с деревянными столами и вазочками, в которых уныло увядают пластиковые ромашки.

И вот он.

Мужчина в зелёной футболке, слегка облысевший, с пузиком «наел на обедах».

Уверенно копается в телефоне.

Фото совпадает. Это он — наш сегодняшняя "улов".

Я направляюсь к нему, папка в руке, каблуки щелкают по плитке, как секундомер в суде.

Сажусь напротив. Он поднимает глаза — удивлён, будто я должна была подползти сзади и шепнуть: «Угадай, кто?».

— Добрый день, — начинаю я, без церемоний. — Лариса Малахова. Юрист вашей жены. Садитесь ровнее, разговор будет коротким.

Он пытается что-то мямлить, но я не даю ходу.

— Смотрите, — раскрываю папку. — Вот переписка. Вот совместное фото с вашей любовницей. С геолокацией, с датой и временем. Тут вы целуетесь. Тут вы, простите, без трусов в зеркале. Тут вы на балконе, по всей видимости, её квартиры. В общем, всё, что нужно для судьи, чтобы увидеть в вас не мужа, а разочарование в человеческом виде.

Он открывает рот.

— Закройте, — обрываю мягко, — Пока не прилетело туда исковое заявление.

Пауза.

Я продолжаю:

— Вам лучше подписать всё добровольно. То, что вы изменили, — факт доказанный. И не спорьте, не тратьте моё время. Подпишите, оставьте жене с ребёнком квартиру, и идите спокойно. Вы ж мужик, а не тряпка? Или только на словах? Заработаете ещё, если, конечно, вас на новой работе примут после публичного развода с репутацией, как у сломанной кофемашины — вроде включается, но пользы никакой.

Он вскипает:

— Вы... вы говорите как будто не профессионал!

Я улыбаюсь.

— О, поверьте, как профессионал я бы сейчас просто подала в суд без разговора. Но это я говорю как женщина. Как Лариса. Которая не раз видела таких, как вы. И всегда — всегда — добивалась, чтобы такие, как вы, уходили в одних носках.

Мужчина завис.

Я машу рукой официантке и говорю весело:

— А мне, пожалуйста, бокал шампанского. Только не сухого, а вот того, игристого, как жизнь этой красавицы после развода.

Мужчина молчит. У него на лице написано: он не понял, как мы из «разговора по-хорошему» зашли на территорию «ваша жизнь теперь в моей папке».

Он подписывает. Неловко, но подписывает.

Улыбка у него дрожит, как поддельный айфон на морозе.

Видимо, понял: с Ларой шутки плохи.

Я аккуратно собираю бумаги, кладу в папку, смахиваю с колена крошку от какого-то чьего-то пирожного. Беру телефон, откидываюсь на спинку стула и строчу клиентке:

«Чики-пуки, рыбка в сети. Завтра с тебя кофе и торт. Подпись есть, квартира твоя. Поздравляю с первым днём свободы»

Отправила. Улыбнулась. Сделала глоток шампанского.

Пузырики мягко щекочут язык, настроение — как в песне: «Ухожу красиво, захлопнув за собой дверь».

И вот в этот самый момент… я поднимаю глаза.

И вижу.

Его.

Стоит. У входа. Мой. Муж.

Турецкий принц на минималках.

Белые зубы, загар, рубашка расстёгнута до середины груди — всё как в отпуске.

Только вот одна деталь не по сценарию.

К нему липнет блондиночка, стройная как суши-палочка, а он держит её за талию, будто давно.

Я не двигаюсь.

Я не моргаю.

У меня в голове тишина.

Даже кондиционер пропал.

Даже мозг, который обычно комментирует всё в режиме стендапа, сейчас молчит.

Словно шампанское вдруг вспыхнуло, да не в бокале — а где-то в груди.

Глава 2

Лариса

Я смотрю на него. На своего мужа.

На того самого, с кем мы договаривались в Турции не просто о любви, а о ковре в прихожую, о совместных кредитах и турецкой маме, которая «тебя сразу полюбит, Лорка, честно».

Он сидит за столиком у окна, гладит руку блондинке с губами цвета клубничного йогурта.

Улыбается, что-то шепчет, и на секунду мне кажется, что сейчас он нагнётся и поцелует её в запястье. Так он делал раньше со мной.

Когда мы только встретились.

Когда я ещё верила, что у него глаза честного человека, а не кассира с просроченной кассой.

Я могла бы сейчас забрать фартук у официантки и пойти принять у него заказ. Спросить, не хочет ли он кофе с молоком и парой пощёчин вприкуску.

Но нет.

Я не двигаюсь.

Потому что больно.

Не громко. Не театрально. А тихо и глубоко.

Как укол иглой в самую сердцевину.

Кольнуло — и всё.

Где-то под рёбрами.

Через три дня мы должны были лететь к его семье.

Он с таким воодушевлением рассказывал, как всё распланировал, как его мама рада, что я приеду.

А теперь он здесь. С ней. В том самом городе, где я оставила гардероб и сердце.

Вот сучий жук.

Я достаю телефон. Навожу камеру. Фотографирую.

Щелчок.

Простая фотография. Он, её рука в его руке.

Всё, как надо. Всё, как в улике.

И всё, как я знала с самого начала, что может случиться. Просто не хотела верить. Потому что кто же хочет признавать, что её снова предали?

Смотрю ещё несколько секунд. Он говорит, она смеётся, он кивает.

А у меня внутри — лимит.

На любовь. На глупость. На слепоту.

Как будто сердце, устав ждать и верить, просто выдало: превышено.

Я допиваю шампанское. Глоток за глотком. Горло немного жжёт, но мне всё равно. Пусть пузырьки делают вид, что праздник продолжается. Пусть в крови останется не только злость, но и что-то лёгкое.

Ставлю бокал на стол. Чётко. Спокойно.

Поднимаю глаза.

Он меня не замечает.

А я его вижу.

Вижу всё.

И уже не та Лариса, что пришла сюда как юрист.

Теперь я — женщина, которой изменили.

И которой ещё придётся объяснить, почему он сделал самую большую ошибку в своей жизни.

Дом встретил меня тишиной и духотой. Как и положено квартире, где воздух ещё не знает, что теперь здесь снова живёт только одна женщина.

Я скинула туфли, не попадая в полку, зашла в кухню, открыла холодильник, вытащила бутылку вина — ту самую, что мы купили "на вечер вдвоём", с этикеткой, где нарисован виноград и ложь.

Открыла. Без церемоний.

Хлоп — и пробка в потолок. Пусть будет дырка. Всё равно я тут уже не хозяйка, я тут — пострадавшая сторона.

Сделала глоток. Молча.

Вино крепкое, с горечью. Как раз под настроение.

Зашла в спальню. Достала чемодан. Большой, с турецкими наклейками, как насмешка.

Смахнула одну слезу. Только одну. Не потому что сильная — потому что остальное пока держится злостью.

Открыла шкаф.

Мои вещи — в одну сторону. Его — в другую.

Соберу всё. Всё до трусов. Пусть едет к мамочке. Пусть та сама разбирается, как это — жить с любимым сынком, который врет лучше, чем жарит шашлык.

Его купальные шорты. Те самые, что я гладила перед каждой поездкой. Красные, с синими цветами. Красиво, конечно.

Я смотрю на них и улыбаюсь. Тихо. По-змеиному.

Берусь за ножницы.

— Ну что, Мехмет, — говорю я вслух, — будет тебе свежесть не только в душе, но и… сквознячок в шортах.

Аккуратно, как по выкройке, вырезаю дырки. Прямо на яичках. Пусть походит.

Пусть скажет, что моль.

А я скажу, что моль у нас с характером.

Складываю его вещи в вакуумные пакеты. Плотно, с любовью. Чтоб не вскрыл до самой Антальи. Пусть приедет, откроет — а там: шорты на решето, футболки с вином, носки по одному.

Кстати, про футболки.

Берусь за белую. Самую любимую. Он в ней любил по утрам кофе пить и говорить: «Любимка, ты у меня лучше всех».

Достаю бутылку. Половина ещё есть.

Поливаю аккуратно. От плеча до подола. Пусть мамочка посмотрит, как её сынок опрятен. Пусть сядет, погладит и подумает, что её сыночка кто-то очень красиво проклял через «винтаж».

Складываю всё обратно. Закрываю чемодан. Вешаю на ручку записку:

"Турция тебя ждёт. Но я — больше нет."

Всё.

Готово.

А теперь — душ. Холодный.

И, возможно, ещё один бокал. Или два.

Глава 3

Лариса

Я намылась, а он явился.

— Я сделаю пиде, — предложил он, будто не исчезал на полдня и не возвращался с привкусом чужой губной помады.

Я лишь кивнула, устраиваясь за столом, будто это и правда обычный вечер.

На кухне запахло тестом и специями.

Он расставлял миски, доставал фарш, включал духовку.

Вёл себя как всегда, ни одна морщина не поехала по лицу. Как будто всё в порядке. Как будто мы — нормальная пара, у которой просто обычный вторник.

Я смотрела на него и не могла не думать — вот он. Мужчина, которого я выбрала.

Сама.

Сердцем.

Не головой — голова бы такого не посоветовала.

Вспомнила, как всё началось. Год назад. Аланья. Отпуск. Солнце, жара, влажный воздух и море, которое оказалось глубже, чем я рассчитывала.

Я, как дура, пошла плавать после ужина, наелась арбуза, свело ногу, начала паниковать.

Он вытащил меня из воды, как из кино: крепкий, смуглый, волосы назад, глаза добрые. Обнял, накинул полотенце, говорил что-то на ломаном русском и всё время улыбался.

Я влюбилась мгновенно.

Как девчонка.

Как будто мне не тридцать пять и диплом с отличием, а восемнадцать и розовые кроссовки с сердечками.

А потом — всё быстро. Он звал в кафе, держал за руку, целовал в лоб, называл «пончиком» и говорил, что таких, как я, у них дома на руках носят.

Мы поженились через три недели. Турецкая свадьба, танцы, мамина пахлава и племянники, которые мне аплодировали, когда я встала на табуретку с бокалом.

Я была счастлива.

Думала, что вот он — доблестный, заботливый, мужской.

Что вытащил меня из воды не только тогда, но и по жизни тоже вытащит.

А он... натура у него оказалась другая. Блядская.

Пока я в Туле боролась за чужие браки, он устроил свой театр на стороне.

Улыбался в глаза, гладил по плечу, а потом...

А потом был "друг".

И блондинка.

И кафе, в котором я увидела всё, что нужно было понять.

А сейчас он тут, в фартуке, месит тесто, как будто готовит праздник.

Для кого?

Для меня?

Я смотрю, как он раскатывает лепёшку, и думаю, что если бы у меня было больше злобы, я бы подсыпала ему в фарш свои ощущения.

Щепотку боли, столовую ложку разочарования и грамм так триста обиды.

Но я молчу.

Я жду.

Пусть готовит.

Пусть думает, что всё хорошо.

На десерт у нас будет правда.

Он на секунду вышел в коридор — проверить духовку, принести салфетки, или, может, отправить сообщение той самой блондинке.

А я осталась на кухне с его будущим пиде.

Оно лежало на противне, пузатое, свежее, почти готовое. Только мяса сверху многовато — я всегда говорила, что перебор со специями, а он вечно: «Надо, чтобы сочно, пончик мой».

Я глянула на дверь — никого.

Повернулась к столу. Взяла солонку.

— Ну что, мой доблестный рыцарь, — прошептала я, — получай дольку реальности.

Засыпала. Щедро. Сверху, внутрь, в мясо.

Как будто не солью, а опытом. Каждая крупинка — за ложь, за кафе, за «у друга был».

Быстро поставила солонку обратно, поправила полотенце, села за стол — будто никуда не вставала.

Он вернулся через минуту, улыбаясь все доделал.

— Готово. Как у мамы.

Ага. У мамы. С сюрпризом.

Он достал пиде из духовки, разрезал, выложил на тарелки, полил сверху йогуртовым соусом — всегда старался, чтобы красиво. Сел напротив. Смотрит, будто всё у нас хорошо.

— Приятного аппетита, пончик, — произнес он, протягивая мне тарелку. — Я думал, может, поговорим про поездку? Ты ведь хочешь в Бодрум или Кемер?

Я кивнула, отрезая маленький кусочек — больше для вида.

— Конечно, хочу. Я же обещала твоей маме, что приеду. Она уже наверняка всё приготовила. Наверное, и подушки вышила.

Он радостно закивал, поднёс к рту кусман, откусил.

Медленно.

Жует.

Глотает.

Замирает.

— Слушай, — хрипит он, — как-то… сильно солёно, что ли?.. Или у меня язык обжёгся?

Я пожала плечами.

— Плохая примета, — говорю я ухмылясь, — Пересоленное мясо. Говорят, если ешь такое в доме жены, значит, тебе есть, что скрывать.

Он посмотрел на меня с тревожным выражением, но тут же улыбнулся, будто шутка.

А я подняла бокал и чуть наклонила голову:

— Ну что, за честность?

Он склонил бокал в ответ.

И глотнул.

А у меня на губах — улыбка. Не от вина. От того, как хорошо идёт прелюдия к большому финалу.

Глава 4

Лариса

Он уснул быстро. Как обычно.

Как будто у него не измена, а ужин с другом.

Как будто не грех за спиной, а пара бокалов вина.

Лёг, повернулся ко мне спиной, сказал:

— Спокойной ночи, пончик мой, — и захрапел через две минуты, даже не дождавшись, пока я сниму сережки.

Я лежала рядом, под одеялом, уставившись в потолок.

Комната полутемная, лунный свет скользит по стене, как будто нарочно показывает мне: вот твоя жизнь, смотри.

Тихо. Только его равномерное сопение. Как саундтрек к предательству.

Повернулась на бок. Открыла телефон.

Фото.

Наша галерея.

Вот он — на пляже. В плавках с ананасами.

Пытается надувать матрас, а в итоге запутался в нём, как в одеяле.

Вот я — с коктейлем в руке, он меня сфоткал, сказал: «Ты у меня, как актриса».

Вот мы — на рынке в Аланье. Он держит корзинку, я смеюсь.

Смахиваю слезу. Одну. Потом вторую.

Носом в подушку, чтоб не услышал.

Хотя, с его храпом, тут хоть плачь, хоть битый сервиз по полу катай — не проснётся.

Думаю — когда всё стало не так?

Когда он успел стать чужим?

Ведь я правда любила. Люблю, наверное, до сих пор.

Хоть и бешусь, и солю пиде, и режу шорты…

Смешно. Даже в обиде я — заботливая.

Всё сама, всё в тишине.

Даже месть — с подогревом и в фольге.

Перелистываю дальше.

Вот он, глаза в глаза мне, в день свадьбы. Рука на моей талии. Он тогда сказал:

— Ты у меня как принцесса.

А теперь принцесса лежит рядом с храпящей жабой.

Смех сквозь слёзы. Да, Лорка.

Сценарий у тебя — как в турецком сериале, только бюджет на подушки и валерьянку.

Телефон гаснет. Я кладу его под подушку.

И замираю.

Плачу. Тихо. Чтобы никто не знал. Даже он.

Особенно он.

Потому что я — не жертва.

Я — женщина, которая пока ещё любит.

Но уже собирается перестать.

Утро началось раньше, чем хотелось.

На часах было без пятнадцати семь, за окном пели птицы, будто не знали, что у кого-то сегодня последний рабочий день — не на работе, а в собственной семейной жизни.

Я встала тихо, чтобы не разбудить храпящего гражданина Турции. Он спал на животе, раскинув руки, как морская звезда, и выглядел так спокойно, будто всю ночь не обманывал женщину, с которой пил вино накануне.

Прошла мимо, не глядя. Не хотелось. Боялась, что если посмотрю — сорвусь.

Зашла в ванную, включила свет.

Устало посмотрела в зеркало.

— Ну что, Лора, доброе утро, — пробормотала себе под нос, — Последний день.

На щеках — заломы от подушки.

Под глазами — легкие тени, как будто душа вышла ночью на улицу и там немного устала.

Но глаза — уже другие. Веки припухли и покраснели.

Глаза женщины, которая ночью тихо плакала в подушку, а утром взяла фен и сказала себе: «Хватит».

Начала укладку.

Медленно, будто каждая прядь — это часть какого-то ритуала.

Раз — и зацепила заколко.

Два — и вытянула щипцами всё.

Три — и улыбнулась.

Да уж.

Жизнь — интересная штука.

Сначала ты тонешь, тебя спасают, ты влюбляешься в своего спасителя.

А потом выясняется, что он не спаситель, а просто хороший пловец. И ещё лучше — врать.

Но ты не тонешь снова.

Ты плывёшь.

Потому что на этот раз — сама.

Странное ощущение: в теле лёгкость, в сердце — пустота, но не та, от которой умирают, а та, в которую можно наконец вдохнуть.

Как будто я выжгла вчерашним шампанским всё, что мешало.

И теперь могу поставить на старую жизнь точку. Или хотя бы запятую. С жирной паузой.

Сбрызнула лаком. Готово.

Смотрела в зеркало долго.

Не на лицо. Не на прическу.

А на глаза.

И впервые за долгое время понимала себя полностью.

Каждую клетку.

Каждую морщинку, слезу, улыбку, шрам, родинку.

Как будто зеркало не отражало — а разговаривало.

В голове крутилась мысль:

Я, конечно, не модель. Не блондинка с идеальной талией. Но я —такая, какая есть. Смешная, громкая, слишком откровенная, с этой своей дурацкой любовью ко всему живому. Я не заслужила предательства. Ни разу. Ни одной клеточкой. Как и все женщины, которых предали.

Он подошёл тихо.

Я увидела в отражении, как он останавливается сзади.

— Красавица, — прохрипел он на своём тёплом акценте и поцеловал в макушку.

А у меня внутри всё сжалось.

Не от нежности.

От того, что раньше я бы растаяла.

А теперь — окоченела.

Было ощущение, будто он целует уже чужую женщину.

Потому что она — уже не его.

Я не ответила.

Просто улыбнулась в зеркало. Вежливо.

Как улыбаются официанту, который принёс счёт за ужин, в котором всё было вкусно, но финал — с отравлением.

Вышла из ванной, на ходу застегивая часы.

Он пошёл на кухню.

А я — в спальню, одеваться в последний день той, какой я была.

Сегодня — я всё ещё пончик.

Завтра — начнётся крем-брюле с характером.