Развод в 40. Минус ты

— 1 —

— Мам, это невыносимо! — завопил сын, театрально зажав пальцами нос. — Я на тебя в суд подам!

Я засмеялась и вынула из духовки запечённую семгу. Румяная, с тонкой сырной корочкой и дольками лимона внутри, она пахла божественно.

— Мам, ну по-человечески же прошу! — взвыл Дениска снова. — Просто дай попробовать! Ну вот хоть это. — И потянулся к тарелке с наструганным хамоном.

И тут вошёл он — мой муж. В новой дорогой рубашке с расстёгнутыми манжетами, с влажными после душа волосами, окутанный океаническим запахом геля для душа. На лице — лёгкая довольная улыбка, будто он вот-вот отправится в нирвану, в движениях — расслабленность и та самая уверенность, которая появляется у человека, когда он знает, что всё сегодня только для него.

Но так и есть — у Антона сегодня день рождения, исполняется сорок лет. И раз ещё не юбилей, мы решили праздновать дома, в кругу друзей и коллег Антона.

— Денис! Что я говорил про порчу маминых шедевров? — раздался его голос, в котором звучала притворная строгость.

— Что главное — вкус, а не красота! — весело парировал сын и сунул в рот ложку красной икры.

— Ирэна, помоги с запонками, — протянул Антон ко мне руки.

Эти запонки я заказала в магазине на Арбате ещё в прошлом году в сентябре. На них гравировка — инициалы Антона. Он надевает их по особым случая. Последнее время — особенно часто.

Я ловко закрепила одну, потом другую.

— Ты ж моя фея, — улыбнулся Антон. — Всё готово? Димка звонил — они с Танькой уже подъезжают. Спрашивали, надо ли что докупить к столу.

— Нет, у нас всё есть.

— Мама у нас фея! — вставил Денис и ухватил кусок буженины. Запрокинул голову, распахнул рот, занёс над ним кусочек и разжал пальцы.

— Денис! — всполошилась я. — Не делай так больше, не дай бог подавишься!

— Все норм, мам! Пап, смотри — всё нарезано идеально, разложено симметрично. И как у тебя так получается, ма? — И в рот моего дорогого подростка полетел кусочек пармезана с сырной тарелки.

Антон подмигнул мне и… ухватил с тарелки домашнюю сырокопченую колбасу! Я только полотенцем ему вслед махнуть успела — его и след простыл!

Прошлась взглядом по столу — ну, осталось только поправить испорченную симметрию после вандального нападения моих любимых мужчин.

Из динамиков фоном лилась лёгкая музыка — что-то из старого французского шансона, как бы нашёптывавшего: «Всё хорошо, ма шери». В окна струилось пение птиц, голоса детей с детской площадки, шум дороги. Дом дышал уютом и праздником — тем, который не в календаре, а на душе.

Друзья ввалились в дом, как и положено — шумно, с цветами, подарками и громкими поздравлениями, тяганием ушей под дружный счёт и шутки, которые сразу срываются в смех, шарканьем обуви, поцелуями в обе щеки, звонкими комплиментами мне и имениннику.

Я улыбалась, принимая цветы, обнимая друзей в ответ, приглашая в гостиную, в которой тут же завязывались разговоры, оживали истории, пересекались события, вливались в одну весёлую реку под названием «праздник».

— Ирэн, а кто это? — шепнула Марина, жена бывшего однокурсника мужа, и указала на молодую девушку.

Я и не видела, когда она вошла. Ей можно было дать лет двадцать пять, не больше. Стройная пепельная блондинка с большими глазами, пухлыми губами и с длинными ногами. В голубом платье, которое подчёркивало всё, что имело смысл подчеркнуть.

И запах — душный жасмин.

— Не знаю, — ответила я удивленно. И обратилась к незнакомке: — А вы квартирой не ошиблись?

Она тонко улыбнулась:

— Нет, я по адресу. — И тут же перевела взгляд на моего мужа: — С днём рождения, Антон, — пропела с широкой улыбкой.

Мы с Мариной переглянулись.

— Познакомишь? — спросила она Антона.

— Это Настя. Прошу любить и жаловать, — театрально объявил мой муж и пригласил девицу в гостиную: — Проходи, ложись… эм, садись, знакомься. Тут все свои.

И что-то царапнуло у меня в груди. Кто она такая, черт возьми?

Настя придирчиво осматривала комнату и гостей.

— Давайте за стол! — громко позвал Антон. — А то остынет всё к чертям.

Взял за локоть эту Настю и усадил на стул рядом с собой. Не во главе стола, где сам воссел, один, но как раз напротив моего места.

Она что-то быстро и тихо сказала ему, смотря снизу вверх, а он, чуть склонившись, что-то ещё тише ответил.

У меня внутри что-то дрогнуло. Не громко. Не больно. А так, как бывает, когда кто-то появился в комнате, и ты пока его не видишь, но чувствуешь присутствие.

Но, конечно, я ничего не сказала. Не сейчас. Не перед всеми.

За столом было шумно. Хохот и голоса звучали наперебой, как бывает, когда встречаются старые знакомые и начинают делиться новостями и сыпать анекдотами. А мне не лез в рот кусок. Я старательно улыбалась, отвечала на что-то сидевшей рядом со мной Татьяне — жене друга детства Антона.

— Боже, скажи, что ты дашь мне рецепт этой божественной рыбы! — простонала она. — Иначе я тебя возненавижу.

— Конечно дам, — ответила я машинально. И внезапно поняла, что голос прозвучал сипло.

Праздник. Дом, полный друзей. А я смотрела на неё. Молодую. Улыбчивую. Лёгкую. Рядом с моим мужем. Который ей улыбался, предлагал блюда, которые готовила я, а когда сыпал остротами, всё время поглядывал на неё, словно только её реакция его волновала.

А она смеялась над его иногда плоскими шутками, порхала наращёнными ресницами, сверкала белыми острыми зубками и слизывала розовым язычком крем с ложки так, будто…

Впервые я почувствовала, как во мне поднимается что-то… чужое. Не ревность, нет. И не боль. Пока ещё нет. Скорее недоумение. Как будто я оказалась в чужом доме, на чужом празднике.

Ароматы блюд всё ещё витали в воздухе, весна всё ещё врывалась в окна, друзья всё ещё смеялись. Всё было по-прежнему. Но что-то уже треснуло. Чуть-чуть. Предательски тихо. Незаметно, если не знать.

В какой-то момент Татьяна взяла меня за локоть и шепнула:

— 2 —

Антона не было уже два часа.

Я сначала сидела в темноте и не отводила взгляда от экрана телефона. Звонила Антону несколько раз. Он дважды сбросил. Потом просто отключил.

Всё моё тело под кожей сжималось от боли, от унижения, от бессилия. В груди копилась глухая вязкая пустота, которую я отчаянно пыталась называть тревогой.

Я помаялась и написала эсэмэс Наде без надежды на ответ — слишком уже было поздно. Но она ответила почти мгновенно: «Мы вышли раньше у дома, они поехали куда-то дальше. Я не знаю куда. Прости».

Он добирал праздник на стороне, когда тот внезапно кончился в его доме.

Ревность все-таки расчехлила свои когти, располосовала ночь на круги: перед глазами, под глазами, под прошедшие без сна часы. Я представляла Антона и Настю вместе. Представляла его руки на ней — те, что еще вчера держали меня. Представляла, как Антон шепчет ей что-то своё, фирменное, из арсенала. Мое.

Я подошла к окну в кухне и тупо пялилась на дорогу — ждала, что вот-вот во двор въедет такси, и из него выйдет мой муж.

Уже три.

Хотелось… ничего. Я замерзла. Не от майской ночи — от странного внутреннего холода, продиравшегося наружу через поры кожи, сотрясая тело. Укуталась в плед, забралась с ногами в кресло, стоявшее в спальне у окна напротив дверей комнаты и квартиры. Ждала.

Уже четыре.

В горле и глазах запершило от застрявших слёз.

Каждая минута — укол.

Каждая мысль — как игла в бок.

Антон вернулся спустя еще час. Вошёл неслышно, но как-то очень объёмно, заполнив собой прихожую. За ним, показалось, протиснулась чужая тень.

И запах жасмина. Навязчивый, чужой. Дешёвый. Я с детства не выношу его. Он вонзается в мозг, как жало бормашины в зуб.

Антон прошел в спальню. Вразвалку. Сыто. Удовлетворенно.

— Где ты был? — Собственный голос не узнала.

Он стянул пиджак, бросил на банкетку, прошёл мимо меня.

— Пил. Не видно, что ли? — наконец, пьяно ухмыльнулся.

И душный цветочный аромат гармонично разбавился запахом крепкого алкоголя.

Антон устало стянул с себя уже несвежую рубашку — через голову. Стряхнул штаны, завалился на спину, заняв почти всю кровать.

Я не смогла лечь на неё. Сидела в кресле. Меня затрясло ещё сильнее. Корка льда, что прорвался наружу и сковала тело дрожью, осыпалась с хрустальным звонов бокалов — конечно, только в моей голове.

Я пошла спать в гостиную. Увидела так и не убранный праздничный стол. Стул, на котором сидела пепельная отрава… и не смогла. Не усну тут.

Зашла в комнату сына. Снова спит в наушниках. Благо в них звучала тишина — игровой чат замолк. Осмотрелась, собрала разбросанные вещи, поставила на зарядку телефон. Завтра последний учебный день. Потом летние каникулы.

Вернулась в спальню. Пристроилась на своем краю постели.

Антон храпел по-молодецки сочно. Со свистом и протяжкой. Помаялась… и незаметно уснула.

Проснулась от удара по спине, вздрогнула испуганно.

Но нет — Антон всего лишь перевернулся на бок, почувствовал теплое тело под рукой, подтянул меня к себе. Обшарил руками, задрал халат…

Я выскользнула из его рук. Встала.

Прошла мимо пиджака. Вонь жасмина щёлкнула по носу, как плеткой. Ревность вцепилась в горло. Я не выдержала — разревелась. Тихо, чтобы никого не разбудить. Заперлась в ванной, включила воду.

Какого черта, Антон?! Что происходит, а?!

Взять себя в руки помогли только мысли о сыне. Но в груди клокотало от обиды, ярости, ревности и слёз. От желания орать, визжать и крушить всё.

Вместо этого я завела тесто и принялась готовить салат «Цезарь» и торт «Наполеон». Такая вот боевая компания. Для смелости и поднятия собственной значимости.

Когда на телефоне Антона зазвонил будильник, я вздрогнула. Прислушалась.

Босые шаги. Вразвалку. Как царя по своим владениям. Как будто по мне.

Я обернулась.

— Глаза-то вытри, а то выглядишь как… Как обычно выглядишь, короче, когда себе драму накрутишь, как в дешёвом ситкоме, — протянул Антон, зевая.

— Ты был с ней.

Сказала просто, без истерики. Но чего мне это стоило…

Ты привел её прямо в дом. Ты меня унизил. На глазах у всех друзей.

Повернулась, держа ложку перед собой.

Антон усмехнулся.

— С кем — с ней?

— С Настей.

— А-а… Началось…

Во мне что-то вскинулось.

Он смотрел в упор. Ждал.

— Когда ты так обнаглел? Ещё вчера утром всё было нормально.

— И сейчас нормально.

— Нормально?! Привести домой шлюху — это теперь нормально?! Смотрел ей в рот весь вечер, потом ухал с ней. Просто! Взял! Сел в машину! И уехал! — прошипела я.

— Ты обороты-то сбавь, — надавил ледяным голосом. — Настя — моя помощница. Она была первый раз в нашей компании, я просто проявил гостеприимство. Отвез её домой и пил в баре. Один. Но ты же всё равно не поверишь.

— Я не дура.

— Нет, ты хуже. Ты — обиженка. А это вообще некрасиво. Особенно в твоём возрасте. Вот стоишь дрожишь, как школьница, которой парень после траха не перезвонил, в жалкой попытке контролировать хоть что-то. Хотя бы свою ревность. Но даже её не контролируешь…

Дрожу, да. От ярости. От унижения.

— …С утра мозг выносишь. Я и так не выспался, а у меня контракт сегодня на подписи. И если он не выгорит — ты виновата будешь.

Вот он — финальный штрих. Неожиданно ловко перевернул доску, перевалил вину на меня, поставил меня на край.

Я засмеялась. Резко, хрипло. Смех вышел похожим на надорванный крик.

— Конечно. А ещё я метеориты притягиваю и дождь вызываю. Может, тебе зонтик подать, а то Вселенная вот-вот обрушится, и снова я буду виновата?

Антон поджал губы. В глазах — скука смертная.

— Устал я от тебя, Ирэна Ты же взрослая женщина, в конце концов. Уймись наконец.

Я швырнула ложку в миску с салатом. Цезарь мне мало помог, а Наполеон ещё не был готов.

— 3 —

Солнце врезалось в жалюзи полосами, расчерчивало пол решёткой. Я металась по этой клетке. Их было три, и в каждой из них мне вынесли приговор.

Спальня. Кухня. Гостиная.

Простыня измята, подушка пахнет Антоном. И жасмином. Я в этом душном запахе уже почти сутки, как в токсичном облаке. В голове возникают картины: как он стонал, с ней, где(?), на каком белье…

Зачем? Зачем я всё это представляю? Зачем рисую воображением кадры, как она гладит его спину, а он мурчит, как сытый кот, целует её?

А-а-а-а!..

Вот в этом кресле ночью я рыдала. Без слёз. Всем телом. Дышала рвано, тяжело, со свистом в сердце. Комната казалась чужой, затхлой, как старая театральная декорация, где актёры давно ушли, и даже пыль забыла их имена.

Кухня… Алтарь моего унижения. Утром Антон стоял тут с кружкой кофе, с комками сна в глазах, и говорил без тени сомнения:

— Ты не свободная женщина, Ирэн. Ты у меняв залоге… Всё, что у тебя осталось — это я. И ты ревнуешь. Значит, я тебе важен. И ты никуда не денешься. Потому что боишься остаться одна.

Я не могу… Недо-Наполеон в мусорку.

И вопль из горла. Клокочет, бурлит, закрывает дыхание, но не вырывается наружу. Скорее вон… Вон отсюда.

Гостиная. Стол ещё накрыт. Салфетки со слезами вина. Фужер с отпечатком чужой помады.

Вещи смотрели равнодушно: кресло, где он сидел, бокал, которого касались ее пальцы. Всё осквернено. Всё чужое.

Он привёл её в дом. Не просто в жизнь. Не в фантазии. Не в смс под подушкой. В наш дом. Сюда, где висит семейное фото, на котором он держит меня за талию, словно защищает. Сюда, где осталась чашка сына. Где лежит плед, который я вязала для него. Сюда, где живет его женщина, жена, мать его сына.

Он. Привёл. Её. Сюда.

На свой праздник, где были наши друзья — люди, что ещё днем называли меня по имени, а вечером смотрели сквозь.

Как будто я — уже не жена.

Как будто я — уже тень.

И ушёл с другой. Не крадучись, не ночной крысой. На моих глазах.

Всё тут стало слишком — воздух, вещи, тени, звуки.

Вопль вспорол горло. Громко. Чужим голосом.

Бросилась в ванную, схватила длинный таз.

Сорвала скатерть — со звоном, грохотом, переливами катастрофы. Всё полетело: салатницы, бокалы, тарелки, чёртов фарфор с голубыми цветами, японский сервиз…

Вытряхнула в мусоропровод. Слушала стеклянные слезы разбившейся любви. Моей. Рассыпавшейся, ссыпавшейся в утробу пожирателя отходов.

И тишина.

Ванная. Вода в лицо. Только оно не отмывается от ревности. Она под кожей. Под веками. Под ногтями.

Я ревела беззвучно. Слёзы лезли, как кровь из вены — без остановки. Хотелось лечь и не вставать. Хотелось под дождь. Под машину. Под таблетку.

Упала в коридоре — сползла по стене, обняла колени и зарыдала.

— За что, Антон? Почему ты так со мной?! Я тебя не ломала, не рвала, не бросала! Я тебя любила!

Я не выдержу, если он придёт домой в облаке жасмина. Не выдержу. Я не смогу.

Поднялась на ватные ноги. Взяла телефон и ключи от машины.

Как добралась до Юлиной студии — не помню. В студии пахла кофе и металлом. Белые стены. Фонари. Тени на свету.

Юля всегда была другой. Строгой. Не в одежде — во взгляде, в словах. Она любила людей, но не прощала им глупости. Особенно той глупости, что повторяется.

Юля встретила меня спокойно, молча. Только кивнула — мол, садись. Дыши.

— Он… — начала я, слёзы вырвали голос из души. — Он…

Я кричала. Рыдала. Орала. Юля молчала. Потом поставила чайник. Подошла и обняла сзади. Стиснула. Постояла.

— Ты уже давно одна, — сказала она тихо. — Просто в браке. Ты стала удобной.

Эти слова провалились куда-то под рёбра. В самую середину. Как будто кто-то наконец дал диагноз, который ты и так знал, но боялся прочитать вслух.

Ты уже давно одна. Уже давно. Не теперь. Не отныне. Давно.

Я стала удобной.

«Ты — не свободная женщина, Ирэн. Ты — в залоге…»

Юля не сказала больше ничего. Не произнесла ни обвинений, ни укоров. Хотя они были, как подкладка под платьем, как слова между строк: Я же тебе говорила. Сколько раз говорила?

***

Дом встретил тишиной. Пустой, как старая змеиная кожа. Я застыла у окна в кухне и думала: а вдруг я ошиблась? вдруг Настя — не любовница? Просто помощница. Духи — просто навязчивые. Жасмин — стойкий, в машине было душно, он ехал рядом. Пиджак напитался запахом. Вдруг я себя накрутила? А Антон… просто разозлился на мою ревность и защищался, наговорил гадостей?

Я не хочу быть безумной. Не хочу быть той, кто кричит зря. Кто обвиняет по запаху. По взгляду. По шагу.

Села за ноутбук. Открыла соцсети. Пошла по страницам друзей. Нашла альбомы с фотографиями. Дача. Море. Квартира. Улица. Кафе. Ресторан. Свет, свечи, бокалы, музыка. И вдруг… Антон. Почти не виден, но при увеличении… На заднем плане, у входной арки. Он. И она. Его рука на её шее. Её ладони в его волосах. Губы слились в поцелуе.

И не нужно слов.

Кровь застучала в висках. Ноги подогнулись. Не от обморока — от бессильной отчаянной злости. Такой, что ногти в ладони.

Он привёл её в дом.

Он провёл вечер с ней.

Он её целовал.

Не случайно, не по ошибке, не в пьяном угаре.

Он — изменил.

Я это увидела. Собственными глазами.

И этого не простить.

***

Тишина в квартире лежала плоской тканью, не шелестящей ни швом, ни бахромой. Я ходила по комнатам, будто разыскивала следы самой себя — той, что осталась в стенах, в вещах, в мельчайших трещинках на эмали чашек, которыми больше никто не пользовался.

На пальцах — кольцо, которое с каждым часом становилось туже, словно сжимало не палец, а горло.

— 4 —

Утро началось тишиной. Такой, как бывает только летом, когда шторы не справляются с солнцем, а прохладный воздух просачивается в дом ещё с ночи.

Я проснулась в одиночестве. Подушка рядом давно остыла, простыня не была смята, как будто мужа ночью не было.

В кухне его присутствие ощущалось иначе: тарелки с коркой от яичницы, кружка с недопитым кофе, пролитое молоко на тумбе, жирные отпечатки пальцев на дверце холодильника, хлебные крошки на столе и на полу. Небрежно, неуважительно, будто живет со мной не человек, а ветер — залетел, все перевернул, испачкал и исчез.

Я стояла на пороге кухни босая, с растрёпанными волосами, и смотрела на хаос, оставленный мужем, как на метафору собственной жизни.

Разговор, который обдумывала весь вчерашний день, снова не состоялся.

Сын забежал в кухню еще сонный, потирая глаза:

— Мама! Ура! Канику-у-у-улы! — завопил с порога. — Всё, свобода! Ура!

— Да ладно? Уже? — улыбнулась я. С появлением Дениса будто солнышко взошло. — А оценка за МЦКО по русскому уже пришла?

— Сдал! Четвёрка у меня! Вот, смотри! — Он тыкнул на иконку МЭШ и сунул мобильник мне в руки. — Я одеваться, и мы в «Спортмастер»! Ты обещала! Кроссы, рюкзак, щитки, мяч — всё, что захочу!

— Прямо сейчас? Может, сначала я накормлю тебя завтраком?

— Не, мама! Там в «Мак» зайдем, бургеры и картошки поедим. Поехали!

В машине он болтал без умолку: про тренера, новых игроков, форму, которую видел на однокласснике, про бутсы — мечту всей его весны. Я слушала и кивала, стараясь улыбаться, ловила его голос как спасение — пусть хоть что-то будет настоящим, живым, не прогорклым.

В торговом центре — шум, свет, зеркала. Все блестит, мигает, манит. Мы с Денисом ходили между рядами спортивной одежды, он примерял перчатки, шорты, кепки, водрузил на голову щиток и сделал вид, что это шлем гладиатора. Смеялись. Я ловила эти моменты: он ещё мой мальчик, ещё целиком со мной, ещё верит, что мама — это всё.

В корзину упало всё нужное. Мы с Денисом отстояли очередь на кассу. Я приложила карту к терминалу — короткий сигнал ошибки. Приложила еще раз — снова.

— Недостаточно средств, — равнодушно сказала кассир. — Что-то убрать из чека?

— Нет-нет, одну минуту, — попросила я и бросила в очередь, лихорадочно набирая Антона: — Простите.

— Я занят, — ответил он. — Говори быстро.

— Я не могу оплатить покупки. Недостаточно средств. — В голосе не было просьбы — только усталость.

— Ок, — бросил Антон в трубку и отключился.

Я стояла, как оплёванная.

Но экран телефона загорелся — пришел перевод.

Антон не спрашивал зачем и сколько. Скинул ровно ту сумму, что висела на табло кассы. Без копейки сверху.

Я оплатила покупку. Настроение рухнуло. Улыбаться сыну уже не получалось.

На кафе, куда он так хотел, ни денег, ни сил не было.

— Ма, теперь в «Мак»!

Я покачала головой:

— У меня нет денег.

— Папа даст! — бодро ответил он и набрал отца.

И Антон ему скинул. На карту Юниор.

Денис привел меня к сенсорному табло, выбирал, спрашивал, что я хочу съесть.

Я хотела умереть.

Денис все выбрал сам — мне взял ролл в лаваше и кофе. Занял столик, сам принес всё на подносе. Мой юный мужчина. Я сделала пару глотков, чтобы не обидеть сына, и всё — ни любимый ролл, ни кофе в меня не лезли.

— Мам, знаешь, как Кирилл по мячу бьёт? Он прям с носка, вот так — бац! И мяч летит, как пуля. А я хочу так же! Мне нужна тренировка — специальная, на технику. Нам тренер говорил, что если летом не бросим, то в сентябре уже будем играть с городом!

— Угу… — кивнула я. — Кирилл молодец. И ты так сможешь.

— Я уже почти научился! Ма, а смотри, какая шнуровка на бутсах! Видишь? Она косая — как у профиков. Это чтобы мяч лучше контролировать. И подошва тут — с рельефом. Для сцепления с газоном. Классная! Я читал, что такие самые лучшие.

— Ого, ты, оказывается, у меня ещё и читаешь, — беззлобно поддела сына, большого не любителя книг. Школьную программу по литературе он уже второй год слушает в аудио.

— Ну надо же всё понимать! А вот это видела? — Он вытащит из пакета ярко-синюю бутылку с замочком. — Кирилл позавидует. А ещё я сам буду шнуровать. Не как раньше — на двойной узел, а как положено — с захватом язычка. Чтобы плотно сидело. И, мам! Ты знаешь, что мне тренер сказал?

— Ну-ка?

— Он сказал: «У тебя есть потенциал, парень. Только не ленись». Слышала? Потенциал! А это ведь значит — у меня есть шанс! Если я постараюсь, он меня поставит на правый фланг. Там нужны такие — быстрые, как я. Я быстрее всех бегаю.

— С двух лет бегаешь по дому, как торпеда, — кивнула я.

— Ха! А помнишь, как я в садике на утреннике упал с табуретки? Прям с песней! Пел, пел и — бац! лежу!

— Помню, — улыбнулась я. — Ты встал, залез на табуретку и снова начал петь.

— Ну да, — сын сиял. — Так ведь и надо. Даже если упал — главное, встать и петь дальше, да, мам?

— Да, Денис. Главное — встать и идти дальше.

— Я так рад, что у меня теперь всё новое! А бутылка! На ней написано, что держит температуру восемь часов. Если я с утра налью туда горячий шоколад, то после тренировки он еще будет теплым! Ни у кого в команде такой нет!..

Денис был такой активный, такой полный сил, распираемый будущим, как воздушный шар.

— …А когда я стану профессиональным футболистом, ты будешь приезжать на мои матчи! Я тебя посажу в первом ряду. И куплю тебе куртку — знаешь, как у мам футболистов? Такие белые, длинные, с логотипом команды. У тебя будет бедж, и все будут знать, что ты моя мама. А когда буду выступать в лиге чемпионов, я куплю тебе бриллиантовое кольцо. И новую машину, а то твоя скоро развалится. И сумку. Вон как у той тетки, с блёсточками. Не такую, как у тебя, а крутую, из кожи.

— Спасибо, сынок. — У меня в груди стало горячо и горько.

У Дениса зазвонил телефон. Он ответил и принялся хвастаться, как это делают мальчишки: немного небрежно, будто не верещал только что от счастья, будто всё «это ерунда», «само собой», «без проблем».

— 5 —

Кастрюля с супом томилась на медленном огне, кипела тихо, будто и она понимала, что нельзя шуметь. Я поправила крышку, положила ложку на стол — тоже тихо. Отодвинула табурет — без шороха. Подошла к раковине, помыла кружку, поставила на сушку — осторожно, чтобы не стукнуть.

Антон ещё не пришёл, а я уже тихая. Уже стараюсь не шуметь. Уже прогнулась. По собственной кухне крадусь, как мышь.

«Потише можно?» — раздражался он.

«Да не хлопай ты дверями!» — орал он.

«Можешь ты нормально ходить по квартире, а не топать?» — бухтел он.

И я стала всё делать тихо. Как фантом.

На улице уже стало темно, в кухне горел свет. Стекло превратилось в зеркало. Я снова смотрела на себя. Прямо. В упор.

Уставшее лицо. Опухшие глаза. Тусклые волосы. Голова в плечи.

Мне тридцать восемь. Но в отражении — сорок три.

Я помнила и считала себя совсем другой. Весёлой. Румяной. С огоньком.
Я так себя чувствовала и считала, что так и выглядела. А оказалось — вот она я. Такая чужая… Не улыбаюсь. Не свечусь. Как будто кто-то выкачал из меня краски, вынул стержень, смял, как отработанную глину.

Пустая.

Вот почему Антон смотрит мимо.

Громко хлопнула входная дверь. Он пришёл. И сразу в кухню. Даже не глядя в мою сторону, налил воды и жадно выпил.

— Жрать наложи, — приказал.

Кастрюля с солянкой подрагивала на плите. Я застыла у окна кухни. С поварёшкой в руке. Смотрела на Антона, как в немом кино. А потом… Потом швырнула поварёшку обратно в кастрюлю. Так, что суп плеснул через край.

— Ты совсем охренел? — Не крикнула — нет. Сказала холодно, всадила в спину, как лезвие. — Мало того, что ты домой любовниц приводишь, ты ещё и карту мне обнуляешь.

Антон застыл. Развернулся медленно. Подошел. Навис сверху, глаза как пики — взгляд сразу в мозг.

— Ты на меня что… орёшь? — спросил тихо, зло прищурился.

— Я спрашиваю: с какого перепугу ты обнулил мой счёт?

— Потому что ты живёшь на мои деньги, кукольница недоделанная.

— Так ты же сам этого и хотел. Когда разбил мой гончарный круг. Когда выкинул краски и глину. Ты мне кислород перекрыл!

— А я смотрю, что ты всё ещё дышишь. Гро-омко очень… дышишь.

Я вцепилась в край стола, чтобы не ударить его. Он хлестал словами, как плёткой, хотя слова цедил медленно, со вкусом, как элитный алкоголь.

Отшатнулся, окинул взглядом:

— Вырядилась, — скривился. — Хочешь мне нравиться?

Как же всё плохо, если свежая пижама — это «вырядилась».

— Ты в зеркало давно смотрелась? Думаешь, эти тряпки меня привлекут? Ты сама тряпка. Моя. Личная. Половая. Тряпка.

На глаза навернулись слезы. Антон увидел их. Хмыкнул.

— Опять аппетит испортила. Что ж тебе не живется-то? Все неймется…

Достал телефон. Даже не скрываясь, открыл журнал вызовов. Я невольно посмотрела. Последний звонок — Настюха. Время разговора 47 минут. Ровно столько ехать от офиса Антона до нашего подъезда.

Думала — позвонит. Но нет — смахнул вызовы и открыл приложение такси. Выбрал сохраненный маршрут. Через минуту хлопнул входной дверью. Ушёл.

Меня трясло. От ревности, от боли, от слабости, от бессилия, от унижения. По кругу, по спирали, по нарастающей.

Я бросилась в спальню, достала небольшую спортивную сумку. Скинула в нее те мои вещи, что имелись, рамочку с глиняной куклой. И рухнула на кровать. Слёзы текли беззвучно. Просто катились по щекам.

Куда я денусь?

Мне некуда идти. Я не могу бросить сына. Ничего не могу ему дать. У меня ничего нет.

Меня — нет.

Как я это допустила? Как не заметила, что исчезаю? И как теперь быть?

Я закрыла глаза.

***

Антон

Дверь хлопнула за спиной гулко, как будто закрыли подвал. Не хватало еще только лязгнувших цепей. В моей квартире было слишком душно, пахло дешёвым супом и какими-то мокрыми тряпками.

Схватил ключи с консоли и ушёл. Решил нагрянуть к Наське нежданчиком, провести время в постельном уюте.

По пути купил розовый веник из каких-то непонятных цветов, коробку презервативов — они быстро кончались — и поднялся на средний этаж пятиэтажной хрущёвки. Он одной мысли о том, что сейчас в моих руках будет упругое красивое тело, штаны стали малы в паху, стало тяжело внизу живота, остро захотелось разрядки. Сначала слить лишнее в сладкий ротик любовницы, потом насладиться ею по полной программе.

Надавил на кнопку звонка. За дверью заиграла громкая трель. Но мне никто не открыл. Позвонил ещё, уже от нетерпения доставая из кармана джинсов телефон. Снова никто не открыл.

Запустил ватсап и увидел, что Настя в сети.

«Открой дверь. Стою тут, как придурок».

Ни ответа, ни сообщения. Настя онлайн. Прямо сейчас. Значит — держит телефон в руках. Значит — видит, что я писал и звонил. И?

Позвонил снова.

Проигнорировала.

Я сжал зубы. Жестко. Аж скулы свело. Вот сучка…

Пнул дверь, развернулся и поперся на улицу. Постоял у подъезда, втыкая взгляд в телефон. Настя всё ещё онлайн. Может, вышла в магазин?

Подождал минуту. Позвонил снова. Безрезультатно. Выматерился и вызвал такси. Бросил веник из цветов в урну.

Домой вернулся злой и неудовлетворенный.

А там Ирэна. С глазами пустыми, как были у ее грязных глиняных кукол.

В животе скрутило. Не из-за неё. Из-за Насти. Сука. Не ждала меня.

И вдруг — сообщение от неё: «Я не дома».

А я будто сам не догадался! Снова выматерился.

«Где ты?» — написал.

«С подругами. А что?»

А ничего! Член стоит, вдуть некому! Вот и всё!

Ирэна ещё тут. Ходит тихой тенью, как укор. Достала!

Ушёл в спальню, подальше от запахов приевшейся еды и такой же приевшейся жены. Упал на кровать, расстегнул штаны, чтобы ослабить давление. Набрал Настю.

Ответила. На фоне — музыка, ор, звон бокалов.