Развод в 45. Танец на стекле

Глава 1

Я уже почти засыпала, когда экран телефона вдруг мигнул. Сердце отозвалось как-то странно — не тревожно, скорее… нетерпеливо?

Сообщение от Али.
Наконец-то.

Я тянусь к телефону. Глаза щиплет от усталости. Китай, перелёты, концерты, дети, плачущие мамы, потерянные пачки, севшие батарейки… И вот сейчас, здесь, в нашей спальне — полная тишина. Иван рядом, тёплый, дышит размеренно. Всё хорошо.

Я разблокировала телефон.

Прочитала.

И перестала дышать.

"Наталья Сергеевна, я беременна от вашего мужа. Извините."

Я перечитала раз. Второй. Потом снова.
Пальцы побелели на корпусе телефона.

Нет. Нет-нет-нет.
Что за… это шутка? Это… кто-то ошибся номером?
Это не может быть правдой.
Это не может быть правдой.

Аля? Моя Аля? Моя девочка, моя лучшая ученица, моя гордость…

Меня вывернуло изнутри. Как будто что-то холодное, мерзкое растеклось под кожей. Ноги онемели. Я не могла понять — это я дрожу или мир вокруг шатается?

— Что?.. — едва слышно.

Рядом пошевелился Иван, сонно пробурчал, не открывая глаз:

— М-м... Чего ты там шепчешь?..

— Вставай, — прошептала я и добавила настойчивей, толкнув его плечо. — Да проснись же, Ваня!

Муж открыл глаза, зевнул, недовольно сморщился.

— Ты чё, с ума сошла, Наташ?.. Ночь на дворе. Что случилось?

Я протянула ему телефон. Он взял, нехотя, сонно, как будто я показала ему список покупок, а не то, что только что разорвало мою жизнь на куски.

Он прочитал.
Поднял брови. Прочитал снова.
Молча. Без страха. Без паники. Без раскаяния.

— Психанула девка. Мда. Ну, что тебе сказать, — начал он, почти не морщась. — Я с ней спал. Залетела, как видишь. Врать не буду. Такие дела.

Какие такие дела?!

Я не верила. Внутри меня трещало, ломалось, горело. А он...
Он просто лежал на кровати, с этим своим ленивым взглядом, фигурой мраморной статуи, как будто мы обсуждаем погоду... Это нормально?!

— Ты… Ты издеваешься?! — сорвалось. — Ты хоть понимаешь, что ты сделал?!

— Да. — Он сел. Медленно, почти с ленцой. — Наташ, хватит. Ну правда. Не устраивай драму. Всё давно было не ок.

— Не ок? — Я задохнулась. — Двадцать пять лет брака — это «не ок»?

Он провёл рукой по лицу, встал, включая лампочку у кровати, прошёлся по комнате, как по сцене. Даже в этом он был красив — сильный, уверенный, сука, уверенный, как будто это я виновата.

— Ты давно не та, Наташа. — Он повернулся ко мне. — Всё у тебя правильно. Графики. Уроки. Расписание. Студия. Дети. А я? Я где в этой чёртовой картинке? Где я, как мужчина? А?

Я смотрела на него и не верила.

— Ты серьёзно сейчас?

Он усмехнулся — не злобно. Усталo.

— Ты хочешь правду? Хорошо. Ты же вся такая за честность, получай как есть! Да, у нас был роман. Она молоденькая, хорошенькая и… рядом! Она хоть на живого человека похожа, Наташ! А ты?! Ты просто ненормальная! Тебе вообще насрать на меня, на нашу семью! Тебе не похер только на студию твою грёбаную!

— Не выражайся!

Он смеётся.

— Ой, бедная интеллигентка!

— Неправда! Как ты можешь так говорить! Мы же семья, — я почти захлебнулась. — А как же дети? Двадцать пять лет брака, Ваня! Мы...

— Мы? — он хмыкает и всё ходит по комнате, как лев по вольеру. — Наташа, ты живёшь в своём долбанутом мирке. Балет. Студия. У тебя там все эмоции! Десять лет назад ты как жена просто закончилась! Ты стала кем угодно: мамкой-наседкой своих цыплят, учителкой, хранителем тряпочек и расписаний. Что бл**дь угодно, только не моей женой!

— Что?!? — голос сорвался. — Я бросила всё ради тебя! Ради нас!

— Не надо этих жертвенных закидонов, а? — резко. — Я обеспечил тебя, твою студию, будь она неладна, твою свободу. Всё, что у тебя есть — дал тебе я. И что в ответ? Холод. Дежурные поцелуи. Презрение в глазах, когда я опаздываю или забываю привезти что-то. Да мне легче дышать в переговорной с китайцами, чем в этой квартире.

Он подошёл ближе. Запах дорогого одеколона. Сталь в голосе.
— Аля смотрела на меня, как будто я бог. А ты — как будто я твой счет в банке.

— И ты... — я судорожно вдохнула. — Ты решил, что восторженная девочка дороже, чем двадцать лет твоей жизни, нашей жизни?

— А почему нет? — он пожал плечами. — Я заработал право на свободу. И, к слову, она не такая уж и глупая. Талантливая, амбициозная. С ней я чувствую себя таким бодрым, просто нечто! А с тобой — пенсионером в сорок восемь.

Я смотрела на него и понимала: я знаю этого мужчину двадцать пять лет.
Но сейчас — он незнакомец.
Хищник.
Гость в моей жизни.

— Ты думаешь, это круто? — прошептала я. — Думаешь, ты всё контролируешь? Ты всё разрушил, Иван. Всё!

Глава 2

Я не спала. Ни секунды.

Всю ночь я смотрела в потолок, слушала, как по батареям бежит вода, как где-то скрипит паркет, как в голове сыплются стеклянные осколки мыслей.

Я ждала, что проснусь. Что всё окажется бредом.

Что это просто сон на фоне переутомления и сбитого часового пояса.

Иван не вернулся в спальню. Но я слышала, как он хлопал дверью холодильника, как щёлкал зажигалкой.

Может, всё-таки ушёл?

Я поднялась.

На автомате — волосы в пучок, халат.

Медленно вышла из спальни, затаив дыхание, как будто шла в квартиру, где может быть чужой.

Он был там.

На кухне.

Сидел за столом, в белой рубашке с расстёгнутым воротом, рукава закатаны, на запястье дорогие часы.

Пил кофе.

Курил.

На кухне.

Он никогда не курил в квартире. Особенно — в доме. Особенно — при мне.

— Ты куришь? — сорвалось у меня, хрипло.

Он повернулся. Медленно, будто мы просто не виделись пару дней, и он удивлён моему удивлению.

— Ага. Утро тяжёлое.

Он затянулся, стряхнул пепел в блюдце — не в пепельницу, а прямо на блюдце от моего любимого сервиза, который мы покупали вместе в Праге.

— Ты не уехал, — констатировала я.

— А зачем спешить? — он пожал плечами. — Я перенёс встречу. Завтраком насладиться хотел.

Он сделал глоток и снова посмотрел на меня.

Так спокойно. Так… равнодушно, что во мне всё закипело.

— Ты серьёзно? — голос дрожал. — После всего, что ты вчера сказал... ты просто сидишь тут и пьёшь кофе? Куришь на моей кухне?

Он откинулся на спинку стула.

— Твоей? — усмехнулся. — Наташ, не начинай снова.

— А как мне начинать, Иван? Устроить тебе оркестр? Похлопать по плечу и сказать "молодец, герой"?

— Ты хочешь скандал? — голос его стал ниже. Сталь под бархатом. — Устроим. Только предупреждаю — я не собираюсь извиняться. Ни за что.

Я подошла ближе.

— А я не прошу. Ты думаешь, ты выиграл? Ты вбил нож мне в спину и теперь гордишься собой?

— Я просто перестал врать. — Он затушил сигарету, встал. — Мы не пара, Наташа. Давно. Ты сама всё знаешь. Ты жила в своём балете, я — в бизнесе. Просто кто-то раньше признал, что мы друг другу больше никто.

— Я тебе никто?! — в глазах потемнело. — Я родила тебе детей. Я отказалась от сцены. Я выбрала тебя. А ты что? Ты выбрал юбку и попку помоложе?

Он шагнул ко мне. Очень близко.

Слишком.

— Я выбрал тишину, Наташа. Без упрёков. Без вечного твоего "ты не понимаешь искусства". Без твоего вечно холодного взгляда, будто я слесарь с рынка, а не человек, который обеспечил тебе всё это. — Он кивнул на кухню. — Тебе нужна была сцена. А мне — женщина. Живая. Горячая. Гибкая. А не эта твоя бронза.

Я ударила его кулаком в грудь.

Он не шелохнулся.

Просто посмотрел.

— Лучше тебе уйти, — прошептала я. — Пока я не разбила всё, что есть в этом доме.

— Я уйду, — он кивнул. — Но, Наташ, пойми: ты не жертва. Ты просто проиграла. Потому что слишком долго жила в иллюзии, что ты единственная, кто тут важен.

Он пошёл в спальню — забирать вещи, скорее всего.

А я осталась на кухне. Стояла, сжав кулаки, в чужом доме, где воздух пах мужским одеколоном и никотином.

Я не плакала.
Я не кричала.
Я просто дышала.
Как после удара в живот — сначала не можешь вдохнуть, потом не можешь выдохнуть.

Тут зазвонил телефон.
Сначала я не придала значения. Вибрация жужжала где-то в прихожей, под сумкой. Наверное, дочка. Или подруга.

Я взяла трубку автоматически.
Голос был незнакомый, мужской. Сухой, официальный.

— Наталья Сергеевна?

— Да.

— Это из клиники "Эмбрио+". Ваш супруг записал вас на совместную консультацию. По поводу ЭКО. Подтвердите, пожалуйста, явку на завтра в десять утра.

Я сжала телефон так сильно, что чуть не треснул экран.

— Что?

Глава 3

— Иван Сергеевич записал вас и себя. Фамилия — Белозёрова. Наталья Сергеевна Белозёрова?

— Да... но... — я осеклась.

— Тогда подтвердите, пожалуйста.

Я смотрела в коридор, в сторону спальни.
Он собирает чемодан. Курит. Пьёт кофе.
И записывает меня на ЭКО?

— А вы уверены... что меня?

— Да, конечно. Ваш номер указан как основной контакт.

На секунду в голове вспыхнула мысль, жуткая, липкая, тошнотворная.
А вдруг он записал не меня…
А просто дал мой номер.

И тогда я вспомнила.
Аля.
Моя девочка.
Худенькая, тихая.
Но как-то она однажды обмолвилась: «У меня проблемы со здоровьем… с женским…»

А может, это была не просто связь.
Может, это был план?

У меня задрожали руки.

— Алло? — переспросил голос.

— Я… не смогу. — Я положила трубку.

В этот момент Иван вышел из спальни, с чемоданом в руке. Он посмотрел на меня, как будто видел насквозь.

— Что, уже звонят? — спокойно.

— Ты что сделал? — прошептала я.

— А что, если не всё было так, как ты думала?

Он прошёл мимо к двери.

Всё было не так как я думала? А как?

Я услышала щелчок замка раньше, чем осознала, что он означает.
Словно мир щёлкнул костяшками пальцев и сказал: «Смотри внимательно, ты запомнишь этот момент навсегда».

А потом — её голос:

— Мам? Я дома.

Дочка. Лера.

Двадцать лет. Слишком взрослая, чтобы ещё жить с нами, но слишком наивная, чтобы уйти. Мы с Ваней были только рады ее присутствию.

Я выпрямилась, машинально убрала с лица прядь волос.
Иван стоял у окна, держа в руке ключи от машины. Чемодан — всё ещё у порога, как чёртово предупреждение.

Лера появилась в проёме кухни, с рюкзаком на плече, с наушником в одном ухе, с лёгкой усталостью на лице.
Остановилась.
Окинула взглядом меня. Его. Чемодан.
И словно поняла, но не до конца.

— Пап? Ты куда-то едешь?

Тишина.

Я почувствовала, как у меня скрутило живот. Если он скажет правду — прямо сейчас — что всё, уходит, у него другая, что он нас бросает, что любит Алю…

Я не выдержу.

Но он, как всегда, в своём стиле. Сухо. Ровно. Холодно.

— На пару дней. Командировка.

— Так срочно? — Лера приподняла бровь. — А ты говорил, что ты сегодня в офисе.

Он посмотрел на неё как на своего подчиненного. Словно мысленно уже вычёркивал её из расписания.

— Планы поменялись.

Я сжала губы, чтобы не закричать. Чтобы не сказать: «Лера, это ложь. Он уходит. К девочке твоего возраста. К той, которой я доверяла, как себе. Он спит с ней, а теперь собирается быть отцом её ребёнку».

Но я промолчала.

Лера бросила взгляд на меня.

— Мам, ты в порядке?

Я кивнула.
Слишком резко.
Она заметила.

— Что случилось?

— Всё хорошо. — Я соврала.

— Вы поругались?

И тут Иван подошёл к ней, поцеловал в макушку, как будто всё нормально. Как будто он не разрушил всю нашу жизнь.

— Не волнуйся. Это просто взрослые разговоры.

Лера не отступила. Уперлась взглядом в отца:

— Это не из-за мамы?

И он на секунду замер.
Секунда — и всё.
А потом отвёл глаза, подобрал чемодан, и уже у самой двери бросил через плечо:

— Иногда люди просто устают.

— Устают? — повторила я. — Это так теперь называется?

Он повернулся. Его лицо снова стало чужим.

— Назови как хочешь, Наташ. Мне правда жаль.

— Правда жаль? — Я шагнула к нему. — А ты скажи это ей. Своей Алечке. Или как ты там её называешь? Скажи ей, что тебе жаль, что у тебя была семья.

Он побледнел, но ничего не сказал.

Лера застыла.

— Пап… о чем она?

Он не ответил. Просто взял чемодан, открыл дверь и вышел.
Тихо.
Как будто его и не было.

Лера обернулась ко мне, растерянная.
— Мам…

— Он уходит, Лер. К ней. Аля беременна.

Глава 4

Я закрыла дверь за Иваном, прислонилась к ней спиной, и только тогда позволила себе выдохнуть.
Не плакать. Пока не плакать.

Лера стояла в середине кухни. Молча.
Смотрела в пол, будто там можно было найти хоть какое-то объяснение.

— Лер... — Я подошла к ней, осторожно, как к дикому зверю.

Она подняла голову. В глазах — не только растерянность. Там была злость. Накопившаяся, вязкая, давняя.

— Ты знала?

— Что он... с ней? — я с трудом произнесла. — Нет. Вчера узнала. Она написала мне.

— И ты сразу поверила?

— Твой отец сказал, что это правда. Какой-то бред, правда? Аля казалось такой хорошей, такой паинькой. Я возлагала на нее большие надежды… Я позволила ей войти в наш дом, она стала мне как родная!

Лера хмыкнула. Горько.

— Не верится. – подтвердила дочь. – Даже сейчас не до конца. Потому что это так… абсурдно. Аля? Папа? С ума сойти. Но знаешь, что самое ужасное?

Я не ответила.

Она посмотрела мне прямо в глаза:

— Что я не удивилась.

— Что? — прошептала я.

— Не делай вид, что не понимаешь! — Лера вдруг взорвалась. — С самого начала. Как только она появилась. «Аля то», «Аля сё», «Аля — моя надежда», «Аля — такая талантливая». Ты с ней разговаривала, как со взрослой. А со мной — как с обузой.

— Это не правда...

— Правда! — выкрикнула она. — Ты никогда не хотела, чтобы я пошла в балет, потому что знала: я не такая. Не стану твоим продолжением. И Аля — она стала. Твоя идеальная ученица. Дочь, которую ты себе выбрала.

Я потрясённо качнула головой.

— Лера...

— Я ненавидела, как она смотрит на тебя. Как будто ты для неё — богиня. А для меня ты... ты даже не спрашивала, где я ночевала.

Я вдруг поняла: она плакала. Внутри. Глубоко. Не из-за отца. Не из-за Али.
А из-за меня.

— Прости, — прошептала я. — Я... не знала, что ты так чувствуешь.

— Конечно, не знала, — тихо сказала она. — Ты была слишком занята своей Аляшей.

Пауза.
Она отвернулась. Сделала шаг к выходу.

— Куда ты?

— Не знаю, — сказала она. — Мне надо... проветриться.

Я смотрела ей вслед, как будто она уходила навсегда.
И вдруг она обернулась.

— Знаешь, мам… — голос дрожал, но был твёрд. — Мне кажется, ты её любила. По-настоящему. А она просто воспользовалась этим.

Дверь захлопнулась второй раз.
Сначала Иван.
Потом Лера.
А теперь — тишина.

Гулкая, вязкая, чужая тишина. Такая, которой в нашем доме не было двадцать лет.

Я стояла в кухне и не знала, куда деть руки.
На столе — остывший кофе. Его чашка. Он всегда пил быстро.

Я подошла к окну, приоткрыла створку. Табачный запах всё ещё витал в воздухе. Он курил на кухне. Впервые за столько лет. Я запрещала. Он молчаливо принимал.
Сегодня — плюнул.

Я села за стол, положила ладони на колени.
Плечи дрожали.

Иван ушёл. Он действительно ушёл. Без крика, без истерик, без объяснений.
Просто собрал вещи и ушёл к другой.
К девочке, которую я пестовала. Которой я дала ключи от своей школы. Которую подвозила домой, угощала чаем, волновалась перед каждым её экзаменом.

Которую считала почти дочерью.

И тут — холодный, короткий смс.
Без эмоций. Без раскаяния.
"Я беременна от вашего мужа."

Я схватила телефон. Разблокировала.
Пальцы автоматически зашли в фотоальбом.
Гастроли во Владивосток. Мы с Алей в поезде. Смеёмся, обе в одинаковых футболках. Она фотографировала меня за кулисами, когда я поправляла пуанты девочкам. Прислала с подписью: "Моя самая лучшая наставница."

Стереть?

Я положила телефон экраном вниз.
Не могла.

И тут пришло осознание, от которого перехватило дыхание.

Лера всё это время ревновала меня.
К ней. К студии. К девочкам, которых я так обожала.
А я... Я ведь правда не замечала.

Я не хотела в это верить.

Но её глаза. Эти слова — «Ты любила её больше, чем меня» — врезались в меня глубже, чем признание Ивана. Потому что в них была правда. Или, хуже того, ощущение правды.

Я положила голову на руки.
Пусть слёзы. Пусть дрожь. Пусть всё выйдет.

Как я дошла до этого?
Когда семья стала фоном к работе?
Когда дочь — тенью, а не центром моей жизни?

Я ведь так старалась. Я отдала всё.
Свою карьеру. Молодость. Своё тело.
Ради них.

А в итоге?

Муж ушёл к двадцатилетней.
Дочь — считает, что я никогда её не любила.

И впервые за много лет — я не знала, кто я.
Не жена. Не мать.
Даже не балерина.
Просто женщина, которую оставили.
Одна.
С болью, тишиной и вопросами, на которые нет ответов.

Глава 5

Я потянулась к телефону. Пальцы дрожали.
На автомате — набрала номер Макса.
Разница во времени — шесть часов. У него полдень. Пора ланча.

Ответь, пожалуйста. Ответь...

Гудок. Второй. Третий.

— Да, мам, привет.
Голос. Родной. Спокойный. Чужой.

— Макс... Зайчик, ты можешь говорить?

Пауза.
— Эм... Ну, минуту. У нас сейчас перерыв, я на улице.

Я закрыла глаза.
Уже легче. Уже не одна.

— Как у тебя дела? Всё хорошо?

— Да нормально. Много всего. Вчера презентовали проект, профессор доволен. А у тебя как? Всё в порядке?

Вопрос брошен вскользь. Как дежурная фраза.
Но я всё равно ухватилась за него, как за спасательный круг.

— У нас… тут… — я запнулась. — С отцом… кое-что случилось.

Он замолчал.
И я почувствовала, как в эту паузу врастает холод.

— Что случилось? — наконец спросил. Голос всё такой же — уравновешенный, взрослый, почти равнодушный.

Я сжала трубку крепче.
— Он… Он ушёл. К другой женщине.
— А.
— Она... была моей ученицей. Мы с ней вместе работали.

— Понятно. — Никакого удивления. Ни одного вздоха.

— Макс… — голос предательски дрогнул. — Мне просто... нужно было кому-то сказать. Услышать тебя.

Опять пауза. На фоне — гул улицы, звон фарфора, чей-то смех. Его мир — целый, живой. Мой — в руинах.

— Мам, слушай… я понимаю, что тебе тяжело, правда. Но, может, ты с Лерой поговоришь? Я сейчас… немного перегружен, если честно. Завтра презентация ещё одна, и я…

— У тебя нет пяти минут на мать?

Молчание. Неловкое, будто я сделала что-то неприличное.

— Мам… — тихо сказал он. — Я просто не хочу это всё в себя впускать. Мне здесь надо держать голову холодной. Прости, но я правда не могу сейчас быть вовлечённым.

Не могу быть вовлечённым.
Вот оно.
Мой сын — взрослый. Отдалённый.
Не мальчик, который прятался под мой плащ от грозы.
А мужчина с чёткими границами.

— Понимаю, — сказала я, и голос стал плоским. — Прости, что помешала.

— Мам, не обижайся, ладно?

— Всё хорошо, Макс. Работай.

— Ладно. Держись. Я напишу, хорошо?

— Конечно, — сказала я. Но он уже отключился.

Я медленно опустила телефон на стол.

Вот и всё.
Даже он — мой старший, надёжный, светлый мальчик — уже не мой.
Своя жизнь. Свои приоритеты.
А я — просто фон. Источник тревожных новостей.

И теперь — даже его голос не греет.
Даже он — звучит, как через стекло.

Я лежала на диване, закутавшись в плед, и смотрела в потолок.
Слёзы закончились. Осталась пустота. Такая, будто внутри меня выключили свет и звук.
Только сердце тихо стучало — упрямо, как ребёнок, который ещё надеется.

И вдруг — запах.
Неясный, едва уловимый.
Печёные яблоки с корицей.
Странно. Я же не пекла их уже… лет десять?

В памяти вспыхнула картина.
— Мама, мама, горячо! — визжала Лерка, маленькая, с двумя косичками, когда я доставала из духовки яблоки. На носу — мука, на подбородке — капля варенья.

— Ну так кто ж пальцем в духовку лезет? — смеялась я и дула на пальчики. — Потерпи минутку.

Рядом — Макс. Серьёзный, будто ему не пять, а пятьдесят. В толстовке с динозавром и с книгой под мышкой.
— Мама, а папа сказал, что вечером мы едем в парк. Можно взять санки?

— Конечно, можно, — сказала я и поцеловала его в лоб.

Иван в это время возился с термосом на кухне. Он тогда мог смеяться. И иногда делал вид, что поёт, когда мыл посуду. Громко, фальшиво — и дети хохотали, потому что это был наш семейный ритуал.
— Если посуда не вымыта — песня не закончена! — кричал он, размахивая губкой, как микрофоном.

Мы смеялись. Все вместе.

Это была зима. Тот редкий вечер, когда всё совпало: у меня не было репетиции, у Ивана — командировки, дети были не больны и не капризничали. Мы тогда вышли во двор и катались с горки на картонках.
Иван держал Леру, я — Макса. И оба кричали громче детей.

Мы вернулись домой красные, мокрые, с сосульками в шарфах.
Потом пили какао и смотрели «Муми-троллей».
А Лера заснула прямо у меня на коленях, в обнимку с мягкой игрушкой, которую ей папа выиграл в автомате.

Тот вечер ничем не выделялся. Он был обычным.
Но сейчас — в этой мёртвой тишине квартиры — он вспыхнул, как драгоценность, утонувшая в пыли.

Я зажмурилась.
Боль пришла волной.
Не просто по Ивану. По нам. По тому, что было.
По себе — той, прежней.
Молодой. Весёлой. Уставшей, но живой.

И впервые я поняла:
Мы все изменились.
Давно.
Просто я держалась за ту картинку из прошлого, как за фотографию, забывая, что снимки не дышат.

Глава 6

Кафе было небольшим и почти пустым. Мы всегда встречались здесь — втроём, как когда-то в общаге, с сушёными бананами и «Юпи» на троих.

Теперь — латте, десерт без сахара, и жизни, которые оторвались друг от друга, но всё равно находят дорогу назад.

— Ну рассказывай, — первая заговорила Таня, снимая перчатки. — Я только вчера от сестры вернулась, у неё там трое ветрянкой, я чуть с ума не сошла. А тут ты в три часа ночи пишешь: "Девочки, срочно надо встретиться. Всё рухнуло." Я думала, ты кого-то убила.

Лиза подняла бровь:
— Я надеялась, что так и есть. Особенно если это Иван.

Я попыталась улыбнуться, но получилось плохо.
Слишком всё ещё болело.

— Он ушёл, — сказала я просто.
— Как?! К кому?! — хором.

— К Але. Она беременна от него.

Лиза откинулась спинку стула, будто её ударило током.

— Сука. Простите, но я иначе не могу. Ты с ней носилась, как с золушкой на балу! А он?! Он вообще… Господи, как вы столько лет вместе прожили?

— Наташа, ты уверена?.. — осторожно спросила Таня. — Может, она наврала? Ну мало ли, молодая, глупая, хочет внимания…

Я устало покачала головой:

— Я видела его. Услышала. Он сам сказал. Без оправданий. Без попыток объясниться. Просто ушёл.

— Тварь, — снова выдохнула Лиза. — Размазня с замашками патриарха.

— Наташа, но… — начала Таня, глядя мне в глаза. — А если он… вернётся? Ну остынет, одумается? Может, ты ему скажешь, что готова… хотя бы выслушать?

— Выслушать?! — вскипела Лиза. — Он изменил ей с девочкой, которая была почти как член семьи! Он тебя унизил, Наташа! Ты ещё хочешь быть «мудрой женщиной», которая всё простит ради стабильности?

— Я не про это, — тихо возразила Таня. — Просто… есть дети. Столько лет вместе. Брак — это не только любовь. Это труд, прощение, кризисы…

— Бред, — отрезала Лиза. — Знаешь, Таня, ты всегда думала, что если потерпеть — всё наладится. Но бывают вещи, которые терпеть нельзя. Измена — одна из них.

Я молчала. Потому что в каждой из них была доля правды.
И потому что у меня не было сил ни спорить, ни соглашаться.

— А как Лера? — спросила Таня вдруг, мягко. — Она что говорит?

Я опустила глаза.

— Она… злится. Не на него. На меня. Говорит, что я всегда любила студию больше, чем её. Что я уделяла Али больше внимания, чем ей. А я ведь… я же думала, что делаю всё правильно.

— Она просто растеряна, — тихо сказала Таня. — У неё тоже рушится семья. И, может, она сама не понимает, на кого злится. Просто ищет виноватого.

— Но обвинять мать в том, что она слишком много работала, — фыркнула Лиза, — это, прости, каприз избалованной девочки. У тебя была не жизнь, а выживание. И она это знает. Просто удобно сейчас пнуть, пока ты лежишь.

Я закрыла лицо руками.

— Я не знаю, как быть. Мне страшно. Один день — и всё как будто испарилось. Дом, семья, дочь, даже студия кажется теперь чужой…

Таня придвинулась ближе:

— Наташа, ты всё ещё здесь. У тебя есть руки, ноги, голова. У тебя есть мы. И дети. И твоя студия. Да, ты ранена. Но ты не сломалась. Мы с тобой. Мы подхватим.

— А мы ещё и отомстим, — сухо добавила Лиза. — Ивана выжжем каленым железом из твоей жизни. Если ты, конечно, дашь нам карт-бланш.

Я невольно улыбнулась сквозь слёзы.

— Я просто хочу снова дышать. Понимаете?

— Научим, — сказала Таня. — Сначала по чуть-чуть. По вдоху. Вместе.

Лиза кивнула:

— А потом мы научим тебя смеяться. А потом — смотреть на него сверху вниз. Как на проваленное па.

Я вошла в студию как в церковь. В нашей раздевалке пахло чуть влажным деревом, кофе и лавандой — мы развешивали саше в шкафчиках, чтобы не пахло потом. Всё было тихо, будто затаилось перед вечерними занятиями.

Пока я поднималась на второй этаж, пальцы сами пробежались по перилам. Их мы с Ваней когда-то покрывали лаком вручную, ругались и смеялись, под музыку из старого радиоприёмника. Я тогда ещё носила джинсы с пятнами краски и говорила ему: "Представляешь, здесь через пару лет будут девочки, в пуантах и с пучками, такие, как я когда-то". Он целовал меня в висок и шутил: "Главное, чтобы ты не превратилась в училку с палкой". А я и правда не стала. Я осталась мечтой, только немного изменила форму.

На стенах — дипломы, кубки, афиши. И сотни фотографий. Даша и Аня на конкурсе в Петербурге. Маша, моя первая выпускница, когда прыгнула выше всех на гран батман. Вон Лера — семилетняя, вся в рюшах и со слипшимися от слёз ресницами, но с медалью. Тогда она впервые получила первое место и сказала мне: "Мама, я всё равно не такая гибкая, как ты в молодости, но я старалась". Я плакала в туалете после концерта — от гордости и от вины, что не всегда замечала, как она растёт.

В холле сидела Ира, наш администратор. Вечно с аккуратным пучком и голосом авиадиспетчера. Она встала, как только меня увидела.

— Наталья Сергеевна… Нам надо поговорить.
У неё был тот голос. Голос «у нас проблема».

— Что случилось?

— Сегодня пришли из налоговой. С проверкой. Кто-то подал жалобу. Анонимную.

Сначала я не поняла. Просто стояла, прижав к груди папку с распечатками расписания, и тупо смотрела на неё.

— Что значит — жалобу? На кого?

— На нас. На студию. Якобы у нас работают преподаватели без оформления, и часть оплаты проходит мимо кассы. Проверят документы. У них постановление.

Я медленно присела на стул у стенда с афишами. Он был слабо качающимся, я почти слышала, как где-то сзади звенит воздушный мобиль из ленточек, который мы с детьми делали на Новый год. Звенел, как колокол на похоронах.

— Кто? — прошептала я. — Кто мог это сделать?

Ира пожала плечами. Она не скажет. Но я знала.

Аля. Кто ещё знал все суммы, все расписания, все договора? Кто знал, кто где оформлен, кто временный, кто нет?

Мне стало дурно. На секунду закружилась голова, как перед падением. Я оперлась на стену, на фотографию выпускного концерта. На ней мы с девочками в белых пачках, и я посередине — улыбаюсь, как будто жизнь сложилась.

Глава 7

Я сидела на краю дивана, планшет с сообщением лежал рядом, словно горячий кирпич. Я знала: это надо сделать. Никакие разговоры с подругами, никакие чайные кружки и попытки отвлечься не спасут.

Я должна услышать её голос. Я должна понять, зачем.

Пальцы дрожали, когда я листала контакты. Имя: Аля, практика. Глупо. Надо было удалить. Или переименовать. Или вообще… не пускать в свою жизнь.

Гудки. Один. Второй. Третий.

— Алёна? — голос предательски дрогнул, но я старалась говорить спокойно.

На том конце — тишина. Затем знакомое, безэмоциональное:
— Здравствуйте, Наталья Сергеевна.

— Нам нужно поговорить, — сказала я. — Не по переписке. Нормально. Как взрослые люди.

— Поздно, — тихо. — Мы уже поговорили. Вернее, вы сами всё решили, когда проигнорировали меня.

Я стиснула зубы.
— Ты мне оставила сообщение. Ты разрушила мою семью… смской.

— Я не разрушала ничего, — перебила Аля. Спокойно, даже немного устало. — Всё было разрушено задолго до меня. Я просто... не стала делать вид, что ничего не вижу.

Я сжала телефон.
— Ты была для меня как дочь.

— А я хотела быть просто собой. Не чьей-то тенью. Не заменой вашей Лере, не молчаливой подменой в вашей студии. Он был единственным, кто видел меня.

— Он — мой муж! — сорвалось. Я вскинулась, в груди будто что-то треснуло.

На том конце пауза.

— Был, — сказала Аля. — А теперь — отец моего ребёнка.

Я закрыла глаза.

— Аля... ты ведь знала. С самого начала. И всё равно…

— Я не просила вашей жалости. А вы никогда не спрашивали, что мне нужно. Я не играла с вами в семью. Я просто выбрала себя.

— Ивана ты тоже выбрала?

— Он выбрал меня.

Связь оборвалась. Она сама сбросила.

Я долго смотрела на чёрный экран, слыша, как внутри — не сердце, а пустота. И в этой пустоте тихо, почти не слышно, скреблась мысль:

А вдруг она права?

Телефон замолчал, но звенело всё внутри.

Слова Али всё ещё стояли в ушах, будто не закончился разговор, а только начался. Но если я сейчас лягу — я не встану. Ни завтра, ни через неделю, ни через год.

Я подошла к окну. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая город в мягкое, выцветшее золото. Где-то внизу, среди деревьев, прокричали дети. Жизнь шла. И она не собиралась останавливаться ради моего разбитого сердца.

Студия.

Я резко развернулась. Подняла со стола планшет. Открыла сообщения от бухгалтера — короткие, сухие. Как будто у студии не может быть нервного срыва.

“Проблемы с отчетностью за второй квартал. Срочно нужна встреча. Возможна проверка.”

Проверка. Налоговая.

Я выдохнула сквозь сжатые зубы. Паниковать не время. Паниковать — значит закрыться. А если студия рухнет… всё, что было мной, исчезнет.

— Не смей, — сказала я себе в отражение в зеркале. — Только не сейчас.

Я села за стол, открывая нужные документы, надо разобраться во всем.

Не знаю сколько прошло времени, только я, кажется, не продвинулась ни на шаг. От бесконечных цифр и бухгалтерских терминов меня отвлек звонок телефона.
Оля — администратор.

— Наталья Сергеевна? Вы не забыли? Сегодня вы должны заменить Алю. “Юниоры-3”, 17:30. Родители спрашивают, не будет ли переноса. Скажите, пожалуйста…

Я взглянула на часы. Почти шесть. Я могла бы отказаться. Сказать, что устала, что не в состоянии. И никто бы не осудил.

Но... я уже стояла у шкафа, на автомате вытаскивая трико и тёплый кардиган. Движения отточенные, как сотни раз до этого.

— Спасибо, Оля. Буду через десять минут.

Я положила трубку, села в кресло и закрыла глаза. Всё тело ныло, как после старой травмы, но это была не физическая боль. Это было что-то большее. Глубже.

Я встала. Расчесала волосы, собрала в тугой пучок. Нацепила улыбку, как маску. Потому что если сейчас дам слабину, не справлюсь ни с проверкой, ни с учениками, ни с собой.

Балет учит терпению. И стойкости. И тому, как улыбаться сквозь кровь под ногтями.

Когда я вошла в зал, дети уже разминались у станка.

— Наталья Сергеевна! — хором, с восторгом.

Я кивнула.
— Начинаем. С первой позиции. Плие.

И в этот момент — впервые за двое суток — наступила тишина. Я снова знала, кто я. Знала, как держать спину. Как дышать.

Студия — не просто то, что у меня осталось. Это — я.

Глава 8

— Руки! Я сказала: плечи опущены! Что это за вялость? Вы выступаете через две недели, а двигаетесь, как будто вас только что с постели подняли! — мой голос эхом разлетелся по зеркальному залу.

Девочки переглянулись. Лиза, худенькая двенадцатилетняя звездочка нашего «Юниоры-3», опустила взгляд. Я видела: она старается. Но сегодня — всё не так.

— Вторая группа! Па-де-буре, переход, и… Где корпус?! Вы на сцене или в супермаркете, девочки?

В зале сгущалось напряжение. Кто-то закашлялся, кто-то уронил резинку для волос. Стук, тишина. Только мой голос. И ни одного улыбчивого взгляда в ответ.

Вдруг Маша, моя самая младшая, та, что вечно путает стороны и носит с собой плюшевого кота в рюкзаке, осторожно подняла руку.
— Наталья Сергеевна, а Аля… Аля правда не вернётся?

Я замерла. Секунда — и зал, будто затаив дыхание, ждал.

— С чего ты это взяла? — мой голос прозвучал чуть выше обычного. Резче, чем хотелось.

— Мамы говорили. Что у неё своя студия будет. И что она…

Я сделала шаг вперёд.
— Это не ваше дело! Вы пришли сюда учиться, а не слушать сплетни взрослых. Плие, я сказала!

Никто не сдвинулся. Все смотрели на меня. Молчали. И вдруг я услышала, как предательски дрожит мой голос:

— Встали к станку. Немедленно!

Ни одна девочка не двинулась.

— Что не так?! — сорвалось у меня. — Вы хотите, чтобы я ушла, как Аля? Чтобы и я вас бросила? Или вы ждёте, что я развалю эту студию? Этого хотите?

Я выдохнула, словно только сейчас поняла, что закричала. Девочки молчали. Маша сглотнула и спряталась за спину подружки. Лиза моргнула — и по щеке скатилась слеза.

Я отступила на шаг.
— Простите, — прошептала я, опуская руки. — Я… Простите меня, девочки.

Повисла тишина. Потом — лёгкие шаги. Лиза подошла ко мне, обняла за талию, прижавшись щекой к моему боку. Остальные потянулись за ней. Обнимали, кто как мог. Крошечные ладони, худенькие плечи.

Я зажмурилась. И впервые за эти дни — заплакала. В зале. При всех.

Но это были другие слёзы. Не только от боли.

Это было — живое. Теплое. Настоящее.

Я вытерла лицо тыльной стороной ладони и шумно вдохнула.

— Всё, хватит. Разнюнились. И я, и вы. У нас с вами скоро концерт, а значит — работать, работать и ещё раз работать. Это понятно?

— Да, Наталья Сергеевна, — дружно ответили они, всё ещё стоя вплотную.

— Ну, тогда по местам. Лиза — в центр. Маша, запомни: у тебя правая — вот эта, а не та, которой ты машешь, как в прощании. Хорошо?

Девочки тихо засмеялись, напряжение как рукой сняло.
Я выдохнула. И будто кто-то внутри щёлкнул выключателем: я снова была собой.

— Положение рук — первая, вторая, арабеск. Да, умницы. А теперь — музыка.

Я подошла к колонке, включила знакомую мелодию. Зал ожил. Они закружились по полу, пусть немного неловко, но с искренним желанием. Я ходила вдоль станка, поправляла спины, расправляла плечи, тихо шептала «молодец» или «ещё разочек». Почувствовала: возвращаюсь.

Здесь — в этой комнате, среди деревянных полов, зеркал и запаха магнезии, — я знала, кто я.

Танец был мной, а я — им.

Когда закончилась последняя комбинация, девочки, вспотевшие, раскрасневшиеся, сделали поклон.

— Отлично. Я вами горжусь. На сегодня всё. Принесите, пожалуйста, завтра справки для поездки, и не забудьте разучить вариации. До встречи, лебёдушки.

Они смеялись, собирали свои бутылки с водой и резинки. А одна из самых младших, Ника, вдруг остановилась у двери и посмотрела на меня:

— Наталья Сергеевна, вы сегодня были очень красивой.

Я улыбнулась.

— Спасибо, милая.

Когда последняя девочка вышла, я выключила свет и осталась стоять в темнеющем зале. Отражение в зеркале устало, но не сломлено.

И только тогда я поняла: я ещё держусь.

Я не позволю всему этому исчезнуть.

Я выключила свет в зале, ключ приятно щёлкнул в замке. Остановилась в коридоре, позволила себе короткий вдох и выдох. Впереди — ещё тысяча дел, но сейчас я справилась. Я выжила. Я снова встала на носки, пусть и в другом смысле.

Поднялась к себе в кабинет — нужно было забрать блокнот и телефон. Когда открыла дверь, первое, что бросилось в глаза, — мерцание экрана. На столе лежал мой мобильный, и на нём мигало новое уведомление.
Я поднесла его ближе.

Голосовое сообщение от: Аля. Длительность: 1 мин. 48 сек.

Сердце пропустило удар.

Рука дрогнула.

Я нажала "воспроизвести".

И с первых секунд услышала её голос — спокойный, почти нежный.

— Наталья Сергеевна, я... должна вам всё объяснить. Только, пожалуйста, дослушайте до конца…

Глава 10

— Наталья Сергеевна…Я знаю, что не имею права вам писать. Но я больше не могу молчать. Мне нужно, чтобы вы знали… знали правду. Или хотя бы мою правду. Между мной и Иваном всё началось не по моей инициативе. Он был настойчив. Очень. Я пыталась отстраниться, уходила раньше, не поднимала глаз, но он всё время находил повод остаться. Говорил, что в вас давно нет жизни, что вы живёте только студией и детьми. Что с вами он — как в музее, где нельзя дышать. Я, как дура, поверила. Он казался взрослым, надёжным… таким, каким мне всегда хотелось видеть мужчину. И когда всё случилось — я не сразу поняла, как в это втянулась. А потом было уже поздно. Он говорил, что уйдёт от вас. Что всё надо подождать — «чуть-чуть, пока не закончится сезон». Я ждала. Боялась. И всё равно продолжала. Но… потом я поняла: он врал. Он никуда не собирался. И теперь, когда я беременна, он будто исчез. Просто перестал быть тем, кем был. А может, никогда и не был. Простите. Правда. Я знаю, вы никогда не поверите. Но я вас уважала. Вы — единственная, кто был ко мне добр искренне. Наверное, я просто хотела хоть раз быть кому-то нужной.

Пауза. Слышно, как Аля всхлипывает, потом вновь собирается с голосом.

— Но поверьте: он предавал вас не впервые. Я просто оказалась самой глупой. Берегите себя, Наталья Сергеевна. И… простите, если сможете.

Я стою в полумраке. Свет оставила только над зеркалами, остальное — тени. В колонках по-прежнему играет тихая музыка с последнего занятия — плие под Шопена.

Телефон в руке дрожит. Я уже прослушала это сообщение три раза. И снова — ставлю на повтор. Снова голос Али. Такой… чистый, ровный, чуть дрожащий. Почти без пауз. Почти без чувств.

— «…Я вас уважала. Вы — единственная, кто был ко мне добр искренне…»

Я вскидываю голову.
— Ах ты сука, — выдыхаю почти шёпотом.

Именно так, без истерики. Слишком тихо, чтобы закричать. Слишком вымотана, чтобы рыдать.

Слова лезут в голову, одно за другим. «Он давил». «Он обещал». «Вы, Наталья Сергеевна, были слишком холодной». Всё настолько удобно, будто написано адвокатом. Нет, хуже — хорошим драматургом.

Я же помню, как всё было. Помню, как ты сама просилась остаться допоздна. Как ты «забыла» куртку, телефон, документы. Как Иван смотрел, отводя глаза. А я — как последняя дура — радовалась, что у меня наконец есть помощница, почти семья.

Пальцы стискивают телефон так, что костяшки белеют. Я не верю ни слову. Ни одной фальшивой ноте в её тщательно поставленном голосе.

— Значит, я виновата, да? Я слишком много работала. Слишком мало целовала. Слишком холодная. Чёрт бы вас всех побрал.

Голос в голове говорит — не думай сейчас. Тебе надо домой. Надо отдохнуть. Надо быть сильной ради Леры, ради студии.

Я стою, опершись ладонями о край стола, гляжу в зеркало на своё отражение в шкафу. Глаза красные, губы сжаты в тонкую линию, щека поцарапана ногтем — не заметила, как в сердцах задела лицо, когда пыталась смахнуть слёзы.

Из динамиков тихо доигрывает Шопен, и в этой музыке есть что-то издевательское. Как будто весь мир играет со мной партию, в которой я давно проиграла, только никто не удосужился сообщить.

Снова беру телефон. Смотрю на голосовое. Пальцы дрожат, но не от слабости — от злости. На неё. На него. На себя.

Хочется стереть. Забыть. Переложить всё это в сон, глупый, затянувшийся кошмар. Но я жму «переслать».
В контактный список. На имя: Иван.

Сообщение уходит.

Секунда. Другая. Третья.

И тут, будто в ответ, экран вспыхивает. Новое сообщение от него. Одно слово:

«Поговорим?»

Поговорим?
Вот так просто? После всего?

Я сжимаю телефон в руке. Сердце стучит в висках. Он думает, что достаточно просто написать одно слово? Думает, я заплачу, позову домой, прижмусь к его плечу, потому что испугалась остаться одна?

Я вскидываю голову, будто он сейчас действительно стоит передо мной.
— Да пошёл ты, Ваня, — шепчу сквозь зубы.

Горло жжёт. Но слёз больше нет.

Хватит слушать оправдания. Хватит заглядывать в чужие глаза и искать там правду.
Он изменял мне под моим же потолком.
Она врала мне, называя меня мамой.
А теперь оба играют в «ты всё не так поняла».

И пусть. Теперь я ничего понимать не хочу.

Я беру мокрую салфетку, вытираю лицо — остатки туши, пота, злости.
Выкидываю в урну.
Нахожу свою заколку. Собираю волосы.

В зеркале — уже не разбитая женщина. А уставшая, но живая. Та, которая больше никому не позволит с собой так поступать.

Я выключаю свет и выхожу из кабинета, не оборачиваясь. За спиной — студия, которая ещё жива.
А впереди — новая я.

Я вернулась домой под вечер. Сердце билось ровно, как метроном: раз, два — дыши. Я знала, чего не буду делать. Не буду отвечать Ивану. Не буду проверять электронную почту студии. Сегодня — я должна поговорить с Лерой.

Из-за двери её комнаты доносилась музыка. Я постучала.

— Что? — короткий, сухой голос.

Глава 11

Я сидела на полу, в коридоре, рядом с выключенной лампой. Телефон лежал рядом. После разговора с Иваном всё внутри будто ссохлось. Осталась только пустота.

«Ты сама выбрала эту жизнь».

Его голос ещё звенел в ушах. Холодный, отстранённый. Как будто всё это — не моя жизнь, не наш брак, не мои дети. Как будто я — лишняя статистка в его спектакле.

Я уткнулась лбом в колени. Плечи сотрясались, но слёз не было. Я уже проплакалась до сухости.

А потом в голове всплыло лицо Али. Её тонкая шея, аккуратные движения. Она всегда была тише других. Осторожней. Как будто боялась лишний раз вдохнуть.

Я вспомнила, как она пришла ко мне год назад, такая застенчивая, со стоптанными балетками в руках.
— Я многому могу у вас научиться, — тогда она сказала, — ваша студия – это пример другим преподавателям! Вы – легенда!

И я… я растаяла. Наверное, впервые за долгое время почувствовала, что кому-то нужна. По-настоящему.

А может, я была для неё просто проходным этапом. Трамплином. Тенью, через которую нужно было переступить, чтобы оказаться ближе к нему.

И всё-таки... а вдруг она не лгала?

«У меня проблемы со здоровьем… с женским», — вспомнилось её смущённое признание.

А если она действительно была влюблена? Искренне? И верила ему?
А если он говорил ей то же, что когда-то говорил мне? Про любовь, про заботу, про "ты — особенная"?
А если он…
Если он изменял мне уже раньше?
Не с Алей, так с другими?

Я вздрогнула, как от пощёчины.

Сколько раз он поздно возвращался с работы, не отвечал на звонки, говорил: «Не начинай», если я пыталась поговорить?
Сколько раз я закрывала глаза?

Может, это я сама натянула на голову платок идеальной жены и не хотела замечать, что под ним гниёт всё — до фундамента?

Аля… Она предала меня, да. Она молчала, улыбалась, называла меня «второй мамой». А потом…

Но может, в каком-то смысле, искалеченном варианте — она тоже была жертвой?

Не соучастница, а… разменная фигура?

Я поднялась на ноги и подошла к окну. За стеклом шёл дождь — ленивый, косой, мелкий. Как будто мир тоже устал.

Я посмотрела в своё отражение. Уставшее лицо. Красные глаза. Прямая спина, которую ещё держала только привычка к сцене.

— Я всё равно узнаю правду, — прошептала я.

И неважно, окажется ли она чище или ещё грязнее, чем я готова принять.

Но я разберусь.

До конца.

Утро было серым. Обычным. Такими бывают будни, когда жизнь продолжает идти, несмотря ни на что — и не важно, в каком ты состоянии. За окном моросил мелкий дождь, как будто погода сочувствовала молча и на расстоянии.

Я сидела на кухне с чашкой недопитого кофе, и рука моя дрожала — не от страха уже, а от накопившейся усталости. Мир не рухнул. Он просто стал другим.

На столе лежал телефон. Экран погас, но я знала: я должна. Сейчас. Пока не передумала.

Я набрала сообщение.

"Аля, нам надо поговорить. Это важно. Я не буду устраивать сцен. Просто — поговорить. Напиши, когда тебе удобно."

Секунду смотрела на текст, потом нажала «отправить». Сердце ёкнуло. Пальцы остались лежать на стекле, как будто могли поймать хоть какой-то отклик.

Ответа не было. Но я не ждала. Я встала, убрала чашку в раковину, машинально промыла, вытерла. Всё в движении, всё в контроле. Маленькие шаги — чтобы не развалиться снова.

В прихожей надела пальто. Рукав зацепился за дверную ручку — мелочь, но именно такие мелочи раньше доводили меня до слёз. Сегодня я просто вытащила руку и застегнулась.

Документы я собрала ещё вечером — сидела до глубокой ночи, раскладывая бумаги на полу, карандашом отмечала даты, суммы. Говорила себе: «Это важно. Студия — это не только работа. Это ты сама».

Бухгалтер обещала быть к девяти. Она была яркой, суетливой и очень шумной женщной — мы редко пересекались по-настоящему, но сегодня она была первой, кто должен был помочь мне удержаться на плаву.

Я вышла на улицу, вдохнула влажный воздух. Машинально выпрямила спину, как будто на сцену вышла.

У меня не осталось ни мужа, ни опоры в лице детей, ни иллюзий.
Но осталась я.
И студия.
И этот день.

Сегодня я не искала поддержки. Я сама должна была ею стать.

В сумочке завибрировал телефон. Внутренне ожидая еще какой-нибудь гадости от этого мира, я нехотя посмотрел на экран. Уведомление от нашего с подружками чата. Сообщение от Тани: “ДЕВОЧКИ! СРОЧНО!! ОБЩИЙ СБОР”.

Глава 12

Следом еще сообщение:
«Девочки. У нас беда. Маша… В общем, она встречается с мужчиной. Ему 42. Он женат. Я не знаю, как это остановить.»

Я остановилась прямо посреди улицы. Люди обходили меня, кто-то буркнул что-то раздражённое, но я не слышала. Просто смотрела в экран. В это сообщение, как в зеркало — только с другой стороны стекла.

Лиза тут же ответила:
«С тем самым? С фотографом?»

Таня:
«Да. Он старше её почти вдвое. А она — как будто околдована. Уехала к нему на выходные. Сказала, что это любовь. Что мы с мужем просто ничего не понимаем.»

Я вдруг ощутила, как ноги становятся ватными. Перед глазами вспыхнуло: моя студия, зеркало, балетный зал… Аля. Моя «лучшая девочка». Та, которую я пригрела. Та, которой доверяла.

Та, которая легла в постель с моим мужем.

И вдруг — как пощёчина — мысль: а если для неё это тоже была “любовь”? Такая же странная, ослепляющая, как у Маши?

Я зажмурилась. Нет. Нет, чёрт возьми. Она знала. Она понимала. Это предательство.

Но внутри — уже что-то дрогнуло. Потому что Таня сейчас плачет не от злости. А от страха за свою девочку.

И я внезапно поняла: а что, если Аля — не только обманщица? А ещё и жертва? Что, если она тоже просто — потерялась?

Лиза тем временем писала:

«Тань, держись. Но не выгоняй, не рви с ней. Сейчас важно, чтобы она не замкнулась. Ей всё ещё нужна мама. Даже если она об этом сама не знает.»

Я стояла, сжимая телефон. Пальцы побелели.

Всё не так просто. Мир — не делится на героев и злодеев. И, возможно, Аля не была чудовищем.

Иван — был.
А вот она…
Кто она?

Я быстро написала сообщение:

“Таня, держись! Вечером собираемся в нашем обычном месте! Всё обсудим!”

Я выпрямилась, заставив себя идти дальше. Вперёд — к студии, к бухгалтерии, к бумажной волоките, к жизни. Потому что если уж я теперь никому не верю — значит, должна верить себе.

Когда я подошла к дверям студии, сердце глухо стучало где-то в животе.
Я вставила ключ, провернула — и вдохнула знакомый запах: лак по дереву, пыль от пуантов, духи из раздевалки, кофе, который кто-то сварил утром.

Это был мой дом.
Настоящий.
Единственный.

Пол скрипнул под ногами. Я прошла по коридору, провела пальцами по стене, где висели фотографии с наших отчётных концертов.
Вот девочка в костюме лебедя, едва не свалившаяся со сцены — и смеётся.
Вот старшая группа, обнимается за кулисами.
Вот я — с ними, со всеми, ещё с Алёной, еще до всего этого.

Я вспомнила, как мы с Иваном сами красили эти стены. Он тогда матерился, как сапожник, потому что я всё переделывала — не тот оттенок, не тот стык.
А потом он взял меня за талию, измазал в краске и поцеловал.
Я рассмеялась тогда — так легко, как уже давно не умела.

Звук шагов.
Ко мне выглянула Женя, администратор.

— Наталья Сергеевна, — она выдохнула с облегчением. — Вы как раз вовремя. Там… какое-то официальное письмо, сказали передать вам.

— Хорошо. Сейчас посмотрю, давай.
Голос прозвучал ровно. Почти по-деловому.

Я прошла дальше — к своему кабинету, заперла дверь на щеколду и на секунду прислонилась к ней спиной.

Внутри всё клокотало.
Аля. Иван. Лера. Таня.
И клиника.
И налоги.
И эта мысль: я одна.
На этом поле — одна.

Но я не позволю им забрать у меня студию.
Не позволю разрушить ещё и это.

Я разжала кулак. В ладони остались ногти — я даже не заметила, как вцепилась в себя.

Привела себя в порядок. Провела рукой по волосам, выдохнула и вышла.

Женя боязливо протянула лист ко мне — официальный бланк с гербом и штампом налоговой. В верхней части красными чернилами — сумма с неприятными нулями и резолюцией «для принудительного взыскания».

Начинаю читать про себя:

— …взыскать с общества с ограниченной ответственностью…налоговую задолженность и пени… — я вслух читала текст, всё глубже проваливаясь в эту бумагу. — В течение пяти банковских дней перевести средства на счёт Федеральной налоговой службы…реквизиты ниже.

Голос дрогнул. Руки с листом задрожали.

— Наталья Сергеевна, — кивнула она. — Что-то серьёзное?

Женя чувствует, как изменилось моё лицо, но я пытаюсь взять себя в руки.

— Антонина Вадимовна на месте? — сказала я, потом посмотрела на время и ответила сама себе. Вся бухгалтерия разошлась по домам. Я замерла. Пальцы побелели на ручке.

Набираю нашему главбуху — не берёт.

— Я ничего не понимаю! — пробубнила под нос. — Мы же всё платим вовремя. Как это возможно?! Откуда мне взять сейчас эти деньги?

Закрываю лицо руками и пытаюсь дышать. Я прекрасно знаю какое-нибудь Гран-жете, а не бухгалтерский баланс и проводки.

Глава 13

— Как так?! — удивляется Аня.

Я вываливаю ей всё как на духу. И про мужа, и про Алю и про чёртово письмо из налоговой.

— Держись, я тоже через подобное проходила, — обволакивает она меня своим тёплым голосом, — мы со всем справимся. Я как смогу, сразу к тебе заеду. А письмо… пришли мне фотографию. И конверта тоже.

Я вытираю лицо салфеткой и делаю фото, криво, но главное вроде видно.

Тишина. У меня внутри всё цепенеет. От звонка я вздрагиваю.

— Отставить панику! — голос у Ани бодрый. — Кое-что мне сразу показалось подозрительным. Сайт, видишь? Тут букву подменили. И эти реквизиты не принадлежат ФНС… форма очень похожа, но…

— Оно поддельное? — выдохнула я. — Но кто?! Как?!

— Сложно сказать, мошенники… Надо писать заявление в полицию, можно попытаться вычистить, кому принадлежит счёт.

Я смяла проклятый лист в руках.

— Но почему именно нам?!

— Может, совпадение. А может… кто-то навёл.

— Да уж.

Вроде ситуация решилась, а мне всё ещё кажется странным, что это подкинули именно сейчас. Я провела в студии почти весь день.
Горы бумаг, квитанций, какие-то странные распечатки, электронные таблицы с подвисшими формулами. Бухгалтер подтвердила, что Аня была права и на всякий случай позвонила в ФНС и решила устроить внутренний аудит, всё перепроверить, Женька искала журнал посещений, а я, как кролик в свете фар, пыталась хоть за что-то уцепиться.

Я всё думала: случайность это или нет.

Я решила, что хочу получше разобраться в том, что у нас вообще происходит. Пока была Аля, я мало думала об этом.

Перебиваю платежки — будто настоящие, но на счета, о которых я не знала.

— Когда и зачем мы это покупали? — я ткнула в расходный акт и потёрла виски.

— Алёна заказывала, — пожала плечами бухгалтер.

— Но такая сумма… разве по моей доверенности она имела право?

— Да, вы же сами поменяли сумму на большую в последний момент.

Я вроде бы помню подобный разговор, но как-то смутно. Аля уверяла, что так будет лучше и никто не будет меня дёргать, особенно бегать за подписями бумажек, особенно если я на гастролях с ребятами.

Вот правильно говорят — нет худа без добра. Если бы не это письмо, я бы не сунулась всё проверять. О чём ещё я не знала?!

У меня было ощущение, что я стою по колено в воде, а над головой уже начинает подниматься шторм.

Часов в пять я села на диван в раздевалке и просто закрыла глаза. В этом кресле когда-то спала Лера, свернувшись клубочком, когда я забирала её с репетиции. Я тогда накрыла её курткой и осталась дежурить, пить чай из пластиковой кружки, переписывать расписание вручную.

Сейчас всё казалось чужим. Как будто студия тоже стала от меня отдаляться.

— Наташ, — Женя выглянула из-за угла. — У нас в шестнадцать "второй младшей" урок. Что делать? Родители на месте, ждут.

— Я веду, — отозвалась я. Голос был сухим, но в нём не было сомнений. — Я сама.

Я переоделась, собрала волосы, вышла в зал.
Десять пар сияющих глаз, бантики, старые, потёртые пуанты. Кто-то плакал, потому что забыл юбочку. Кто-то смеялся, пока не упал.

— Девочки, — сказала я, стараясь улыбнуться, — встали в линию. Кто мне покажет самую ровную первую позицию?

Они выстроились как солдатики. Смех, хихиканье, кто-то тянет руку, кто-то подпрыгивает на месте.
В этом был смысл. В этом было то, что я защищаю.
Я — это не та, кого предали. Я — та, кто стоит перед ними, с поднятым подбородком, кто ставит музыку и ведёт их за собой.

К середине занятия я уже забывала про бумажную свалку, про камеры, про Алю.
К концу — почти не думала об Иване.

— Молодцы! — сказала я, делая хлопок в такт. — Умницы. Все получат наклейки. А Ксюша ещё и за растяжку — медальку.

Мы встретились у Лизы — она жила недалеко от студии, в старом доме с лифтом, который вечно скрипел, как старик на сквозняке. Я пришла последней: в руках — пластиковый пакет с пирогами из ближайшей пекарни, в душе — неуверенность, как будто это была не встреча с подругами, а суд. Или исповедь.

Лиза открыла дверь и молча обняла меня, не прижимая, просто касаясь плечом. У неё была эта странная способность — не говорить "держись", а просто держать.

В кухне уже сидела Таня. Рядом чашка, в руке сигарета, хотя Таня бросила ещё лет десять назад. Щёки вспухли от слёз, глаза — пустые. Её губы тряслись, но она молчала.

— Где ты была? — спросила Лиза у неё, аккуратно убирая со стола крошки.

— У Насти. Увидела его. Этого... — Таня выдохнула, прикрыв рот рукой. — Ну он же старше меня. Он взрослый мужик. И она... Она улыбается, держит его за руку. Как будто он не разрушил ей жизнь, а спас.

Настя — старшая дочка Тани. Тихая, умная, всегда с книжкой, чуть замкнутая.
Я сразу представила её — с этим мужчиной.
В платье. В каблуках. Взрослую.
Слишком взрослую.

— Она влюбилась, Танюш, — тихо сказала Лиза, подливая чай. — Не в первого встречного. Он… ухоженный, стабильный. Ты же сама говорила.

— Это не делает его моложе. Или её старше, — процедила Таня. — Она мне солгала. Всё это время. А я — как дура, думала, она на учёбе.

Глава 14

Квартира звенит пустотой. Даже холодильник, кажется, затаился, не шумит, не дышит. Как будто и он чувствует — что-то случилось, что-то надломилось, и лучше молчать.

Лера уехала. Они с подругами запланировали эту поездку несколько месяцев назад, и теперь моя дочка не знала куда себя деть, как быть.

Но всё-таки уехала. Я смотрела, как она ходит туда-сюда, не может решиться. И в какой-то момент — раз, резко — обулась, схватила рюкзак и ушла, будто убегает. Даже не оглянулась.

Правильно. Я бы тоже убежала, будь у меня куда.

Теперь я одна. Совсем одна.

Сажусь за кухонный стол, передо мной — бумаги. Я в них уже не вижу смысла, но продолжаю перебирать. Механически, как будто от этого зависит жизнь. Проверяю всё: договора, платежки, акты, выписки, счёт за воду, договор аренды, бумаги из налоговой. Читаю каждую строку, как будто ищу там заклинание — спасительное слово, которое всё отменит. Как в детстве, когда пряталась под одеялом и шептала: «Пусть завтра всё будет, как раньше».

Но завтра не будет. И как раньше — тоже не будет.

Телефон вибрирует. Сначала игнорирую. Потом снова. И снова. Упертый, как муха в стекло.
Открываю.
Наш чат — я, Таня, Лиза. Там просто лавина. Девчонки со всех сторон обсасывают проблему Тани с новым ухажером ее старшей. Судя по словам Тани, Маша совсем отбилась от рук.

Читаю, но не нахожу, что ответить. Только чувствую — что-то большое, горькое нависло над нами. Как будто мир проваливается у всех сразу, в разных местах.

И вдруг — среди этих сообщений, вдруг — он. Сын.
Я сразу узнаю аватарку, сжимаюсь внутри, сердце — бах, пропустило удар.
Сообщение короткое:

«Вы с папой как дети. Поговорите уже нормально».

Я замираю.
Потом внезапно, резко — будто от пощёчины — вскипаю.
Медленно набираю ответ. Стираю. Начинаю снова. Пальцы дрожат.

Плевать, подумает он, что я истерю. Хватит с меня тишины.

Отправляю:

«Дети — это вы. Которые сбегают, когда страшно. Которые думают, что всё можно уладить одним “поговорите нормально”. Ты даже не представляешь, через что я сейчас прохожу. А он — он молчит. Как будто я — пыль. Пустое место. Невозможность для диалога.»

Палец зависает над кнопкой отправки. Я даже не дышу.
Щёлк.
Ушло.

Через несколько секунд — новая вибрация.
Сын:

«Мам, ну ты же не одна страдаешь. Мне тоже тяжело.»

Я сжимаю телефон, будто хочу раздавить его.
Злюсь. На него. На Ивана. На себя — за то, что всё ещё хочу, чтобы он понял. Чтобы выбрал.

Печатаю:

«Если тебе тяжело — поверь, мне в сто раз тяжелее. Потому что я осталась всё это разгребать. Потому что я одна. А ты стоишь в стороне и бросаешь фразы, как будто они что-то решают. Как будто можно просто сказать “поговорите”, и всё станет, как раньше. Но оно — не станет. И не станет уже никогда.»

Он читает. Видно по значку. Но не отвечает.
Тишина.
Вот теперь — тишина по-настоящему.

Я откладываю телефон. Смотрю на кипу бумаг на столе.
Глубоко вдыхаю.

Значит, я одна.
Хорошо. Значит, так и будет. Но я не буду жертвой. Не буду молчать. И если мне не на кого опереться — я выращу себе спину сама.

Я начинаю перебирать бумаги дальше.
Уже по-другому — не как испуганная женщина, а как хозяйка своей судьбы. Пусть эта судьба сейчас и горит в огне.

Я успела разобрать только треть бумаг, когда телефон снова вздрогнул.

Иван.

Он молчал почти неделю. Ни слова. Ни звонка.
И вот — одно сообщение.

«Я не думал, что ты так опустишься. Не лезь туда, где не понимаешь, что творишь.»

Я вглядываюсь в экран.
Сердце начинает колотиться. Виски стучат.

Что?

Мгновенно просматриваю все свои действия. Я ничего не делала. Ни с Алей, ни с ним. Ни через юристов, ни напрямую. Только занималась студией. Документами. Разговаривала с Татьяной. Всё.

Я печатаю:

«Ты о чём вообще? Что я сделала?»

Ответ приходит почти сразу.

«Ты думаешь, она не догадается, откуда ветер? Не трогай её, Наташа. Мы сами разберёмся.»

Меня начинает трясти.
Она — это Аля?
О чём он говорит? Что произошло?

Я отвечаю:

«Я не при чём. Я вообще с ней не общалась. Что случилось?»

Пауза.
Он читает, но долго не отвечает.

Наконец — коротко, резко:

«Слишком поздно. Развязала руки — теперь не жалуйся.»

Что это значит?
Что-то случилось. Что-то важное. Возможно, непоправимое.
Но мне — никто — не говорит.

Я сижу в своей квартире с кипой бумаг, и вдруг понимаю: я не контролирую даже собственную жизнь. Всё, что происходит, — будто за стеклом. В другой комнате. Меня в неё не пускают.

Глава 15

Телефон вибрирует снова. Я даже не смотрю — знаю, что это чат. Подруги продолжают обсуждать Танины беды. Дочь сбежала, сорвалась, натворила дел. Там кипит жизнь: мнения, эмоции, советы. А у меня всё застыло. Как в декабре — снаружи серо и тихо, внутри холод и пустота. Меня будто нет.

Открываю чат. Пролистываю. Хочу что-то написать. Не про себя. Может, просто спросить — никто не слышал, Аля ничего не говорила странного в последнее время? Стираю. Глупо. Бесполезно. Подруги хорошие, но я не хочу быть ещё одной драмой в этом хоре. Не сейчас. Не так.

Встаю, иду в ванную. На меня из зеркала смотрит чужая женщина с тусклыми глазами. Сколько мне? Сорок шесть? Пятьдесят? Никто бы не сказал, что я когда-то танцевала, летала по сцене. Сейчас — будто оплавилась. Растворилась в быту, в усталости, в предательстве.

Наливаю себе ложку пустырника. Противная горечь обжигает язык. Не помогает. И всё же ложусь. Кровать огромная. Лера уехала — слава богу. Пусть будет там, с подругами, в живом мире. Ей не нужно это видеть. Она и так слишком многое проглотила в тишине.

Где-то посреди ночи засыпаю. Или просто теряю сознание.

Утром — свет. Тусклый, серый, липкий. Тянусь за телефоном. Экран вспыхивает. Сообщение.

«Я зайду днём забрать вещи. Не хочу сцен.»

Вот так. Без «привет», без «как ты?». Просто — заберу. Без сцен. Как будто я не человек, а... препятствие. Старая мебель, которую ещё не вывезли.

Я сижу с телефоном в руках. Он гаснет. В голове пусто. Ни крика, ни слёз. Только странное ощущение: что-то закончилось, но боль всё ещё здесь.

Ванна, вода, джинсы, свитер — всё автоматически. Без мысли, без взгляда в зеркало. Неважно, как я выгляжу. Никому нет до этого дела. Я не запираю дверь — он сам откроет. Он ведь всё знает. Где ключи, где чашки, где я.

Вызываю такси. Через семь минут оно уже здесь. Спускаюсь. Вдыхаю утренний воздух. Он колет, как стекло. В машине я сижу прямо, смотрю в окно, будто вижу что-то. На самом деле — ничего. Только мысль: надо доехать. Надо быть. Студия — всё, что у меня осталось. Если её отнимут…

Нет. Пока нельзя думать дальше. Сейчас — просто ехать. Работать. Дышать.

Я поднимаюсь по лестнице с той же сосредоточенностью, с какой когда-то поднималась за кулисы. Шаг, вдох, спина ровная. Спокойствие. Всё, что во мне дрожит, остаётся внутри, под кожей. Наружу — только выверенная осанка, как перед выходом на сцену. Улыбка без теплоты, но и без слабости.

Дверь в студию приоткрыта. Свет ещё тусклый, но в холле уже кто-то есть. Я сначала не сразу понимаю — не из наших. Высокий мужчина, в деловом, но не строгом пальто. Тёмные волосы с сединой, гладко зачесаны. Лицо мужественное, сдержанное, но улыбка — искренняя, устойчивая. Таких редко встретишь — он будто из другого времени, из старого фильма.

— Наталья Сергеевна, — он слегка кивает, — доброе утро. Вы как раз вовремя. Хотел бы поговорить с вами, если можно.

Я узнаю его. Виктор Игоревич. Арендодатель. Мы встречались пару раз — всегда корректен, немного отстранён, вежлив почти по-старомодному. Один из тех, кто держит дистанцию, но оставляет приятное послевкусие. Никогда не мешался. Пока не сегодня.

— Конечно, — отвечаю я, и голос звучит твёрже, чем я себя ощущаю. — Пройдёмте в кабинет.

Он идёт за мной. Я открываю дверь, пропуская его внутрь. Сажусь за стол, он — напротив, не суетится, не мнётся. Достаёт папку, кладёт перед собой, не открывает.

— Я ценю ваше дело, Наталья, — начинает он. Голос спокойный, даже мягкий. — У вас здесь особенная атмосфера. Видно, сколько души вложено.

Я киваю, напряжение растёт, как давление под кожей.

— Но, к сожалению, ситуация изменилась, — продолжает он. — Расходы, налоги, плюс новое зонирование... В общем, я вынужден поднять арендную плату. В два раза.

Он делает паузу, будто оставляет место моему дыханию. Но его нет.

Я смотрю на него, не моргая. В два раза. Это не повышение. Это — приговор. Я всё ещё сижу прямо, как на станке, как на сцене в самую ответственную секунду. Но внутри — холод, острый, ледяной. Не от него. От мира.

— Это много, — говорю я наконец. Голос ровный. Почти чужой. — Очень много.

Он слегка кивает, без оправданий, но с каким-то уважением.

— Я понимаю. Поверьте, если бы мог, оставил бы всё, как есть. Но увы. Раньше у нас были более личные договоренности… — Виктор тонко намекал на то, что когда мы открывали эту студию, обо всем договаривался Иван. Не знаю, какие уж там были личные договоренности, но удача, что мы продержались так долго по такой низкой для рынка цене.

— У вас есть время подумать. — Добавил мужчина. — До конца месяца.

Глава 16

Конец месяца — это две с половиной недели. Мне хочется рассмеяться — истерично, громко, с надрывом. Но я только чуть наклоняю голову, как будто соглашаюсь с судьбой.

Он встаёт. Я тоже. Мы снова обмениваемся короткими кивками, как будто обсуждали что-то неважное, вроде поставки паркета.

Когда он уходит, я сажусь обратно. Не двигаюсь. Смотрю на стены своего кабинета, выцветшие от света и времени. Они всё слышали. Всё видели. И теперь слушают моё молчание.

Я всё ещё сижу в кресле, даже не заметила, как сжала руки так, что ногти впились в ладони. Голова гудит. То ли от бессонной ночи, то ли от этого короткого визита. Кажется, ещё чуть-чуть — и всё треснет: воздух, стены, я сама. Внутри уже пошла трещина.

— Наташ? — осторожный стук в дверь и знакомый голос. Конечно, Ира. Одна из тех, кто со мной с самого начала. Мы вместе проводили занятия в залах, где зимой дуло из всех щелей, а летом плавился линолеум. Вместе делили усталость, слёзы и первые маленькие победы.

Я поднимаю голову. Она уже в дверях. На лице — тревога, но не суетная, а та, которая идёт от настоящей близости. Не спрашивает разрешения, просто входит и мягко прикрывает за собой дверь.

— Ты как?

Я молчу. Пожимаю плечами — как? Как угодно, только не хорошо.

Она подходит ближе, садится рядом на край стола, как делала сотни раз — с шуткой, с чашкой кофе, с парой минут перерыва между занятиями.

— Я видела его, — говорит тихо. — Этого красавца-арендодателя. Вид у него был такой… как будто собирается сообщить что-то мерзкое и делает это с удовольствием.

Я кивнула.

— В два раза. Он повышает аренду в два раза. До конца месяца — иль пан, иль пропал.

Ира тихо чертыхается, потом берёт меня за руку.

— Наташа… мы справимся. Я серьёзно. Не ты одна. У нас есть сильная команда. Мы не просто репетиторы или хореографы. Мы — настоящая студия. Если надо — сожмёмся, переделаем расписание, у меня есть пара идей по летнему интенсиву. И вообще… ты не одна. Я рядом. Мы все рядом.

Я выдыхаю и закрываю глаза.

— Знаешь… у меня правда руки опускаются. Всё сразу. Весь этот бардак дома. Предательство. Скандалы. Проверки. И вот теперь это. Я чувствую себя как воронка, в которую всё летит без разбора. Я не знаю, за что хвататься.

— Тогда вспомни, — говорит Ира. Тихо, но твёрдо. — Что тебя всегда оживляло? Что вытаскивало, когда было хуже некуда?

Я молчу, но ответ приходит сразу. В теле. В памяти мышц.

— Танцы, — шепчу.

— Вот. Танцы. И ученики. Они и сейчас здесь. Ждут тебя. Смотрят на тебя, даже когда делают вид, что не слушают. Вдохновляются тобой, даже когда ленятся на разминке. Так что, Наташа, может, самое время заняться тем, что ты действительно любишь?

Я открываю глаза. В них всё ещё тяжесть, но уже с примесью чего-то другого. Как капля масла в мутной воде — жёлтое пятнышко надежды.

— Пошли, — говорит Ира. — Ты же заменяешь Алю? Сегодня у тебя по расписанию целых три урока подряд!

Я иду по коридору, держась за спину так, как когда-то перед выходом на сцену. Ровно, чётко, ни шага вбок. В груди всё ещё давит, но уже не пугает. Давление это можно выдержать.

У двери зала слышен шум: кто-то смеётся, кто-то спорит, щёлкают резинки, кто-то хлопает по полу, проверяя носочки. Я останавливаюсь на секунду, прежде чем войти. Это моё. Моё место. Моё царство, даже если потолок вот-вот обвалится.

Открываю дверь — и почти сразу замолкают. Несколько пар глаз поднимаются на меня. Самые младшие едва успевают вскочить, кто-то уже стоял в позиции. Удивление, настороженность — я, кажется, в последнее время бываю слишком резкой.

— Доброе утро, — говорю. И тут же поправляю себя. — Или нет. Не важно. Главное, что мы вместе, и мы будем работать.

Несколько девочек кивают, кто-то улыбнулся. Я вижу, как одна из них — Кира, тонкая, с упрямыми глазами, — нервно кусает губу, будто ждёт, как я себя поведу. И вдруг мне становится ясно: для них я — больше, чем педагог. Я — якорь. Если я держусь, они тоже смогут.

— Разминка, — говорю. — Счёт на четыре. Поехали.

Медленно, ритмично начинает звучать музыка. Мои руки сами повторяют движения. Колени мягко пружинят. Плечи уходят вниз. Дыхание ловит ритм.

И вот уже я в теле. Не в мыслях, не в тревоге, а в реальности. Она тёплая, она дышит. Я вижу, как тела вокруг меня начинают заполняться намерением. Кто-то вспоминает линию, кто-то снова забывает про подбородок. Всё как всегда.

И в этом «всё как всегда» — моё спасение.

Я больше не думаю про Ивана, не думаю про арендодателя. Даже боль предательства отступает — не исчезает, но перестаёт глушить.

Потому что я здесь. И они — здесь. Мы дышим в одном темпе. Двигаемся к свету, как будто ничего не может помешать.

Как будто всё ещё возможно. Всё ещё может быть иначе.

Последнее занятие тянется дольше, чем положено. Девочки устали, я тоже, но никто не останавливается — как будто все мы боимся, что после этого урока что-то кончится. В воздухе уже пахнет июнем, отпусками, прощаниями. Мне всегда было тяжело это время: дети вырастают, уходят, и каждый год — как маленькая смерть. Но сегодня в воздухе что-то иное. Осторожная тревога, которую я не могу объяснить.

Глава 17

— Просто… Мы все очень вас уважаем. И ценим. — Она делает паузу, оглядывается. — Но вы, наверное, понимаете, о чём речь.

Я старательно пытаюсь делать вид, что у меня всё под контролем, но я в упор не понимаю, что именно так взбудоражило родителей. Мало ли, какие ходят слухи.

Я стою, смотрю упрямо и спокойно. Жду продолжения.

— Ну… — вмешивается другой отец, более прямолинейный. — Мы слышали, что вот Аля — ну, вы же её знаете, — открыла свою школу.

В животе всё холодеет. Слова звенят в ушах, но я стараюсь не подать вида. Хочется что-то сказать, но я вся оцепенела. По телу полыхнул озноб.

— Вот, смотрите! — одна из мамочек протягивает мне свой телефон с открытой вкладкой.

На фото — зал. Светлый, с новым линолеумом. Большие зеркала. В углу растяжка. В этом зале — девочка в позе, которую я учила годами: тот самый “арабеск”, будто насмешка над названием моей студии. И в подписи:

«Запись открыта!
Новая студия от выпускницы школы “Арабеск”. Индивидуальный подход, современные методики, доверие и поддержка.
Больше никаких криков и слёз. Только танец. Только путь вперёд.»

У меня запекло в висках. Я смотрела на фото, как на пощёчину. Комментарии — словно острые иглы под ногтями.
"Наконец-то студия, где слышат детей!"
"Моя дочка ушла оттуда с травмой, хорошо, что теперь есть альтернатива."
"Аля — лучшая! Сама прошла через это, теперь ведёт по-другому. С любовью!"

Аля.
Аля.
Моё сердце будто рухнуло в грудной клетке. Она. Та, которую я поднимала, когда она падала в обморок от волнения перед экзаменами. Та, которая приходила ко мне домой в слезах после ссор с родителями. Та, которую я называла "почти дочкой".
Теперь она — альтернатива. А я — крик и травма.

Я помню, что до последнего держала лицо, прощалась с улыбкой. Будто это лишь досадная мелочь и всё у нас будет хорошо. Если бы! Это могло означать конец всему, что я строила годами.

Захожу в кабинет, от негодования и ярости кончики пальцев дрожат. Хотя нет, меня всю колотит. Дверь хлопнула за моей спиной с тем самым глухим звуком, который будто подчеркивал: я снова одна. Пальто упало на пол, но я даже не наклонилась его поднять — меня будто обожгли изнутри. Не больно. Но так, как от неожиданного удара — когда сперва глухо, а потом боль начинает расползаться, разливаясь тягучей дрожью по рукам, животу, горлу.

— Где, чёрт побери, они успели найти «другую школу» за пару дней? И почему я — последняя, кто об этом узнаёт?

Ира смотрит на меня, застыв, сжавшись.

— Ты про студию Али? — осторожно уточняет она, хотя обе понимаем, о чём речь.

— Конечно! — я мечусь по кабинету как неприкаянная.

— Я думала, ты знаешь. Я ума не приложу, как они так ловко всё это состряпали, Наташ! Она явно к этому готовилась. И — бац! Одно видно — Аля не сама всё это, кто-то помогает. На это же сколько денег, сил надо.

— Ясно кто… муженёк мой ненаглядный, — я прорычала и сжала кулаки. Эта девица не просто увела моего мужа, нет, она решила забрать мою жизнь целиком, всю, до капли! Мне не хватает воздуха. Будто земля из-под ног уходит. Хватаюсь за край стола, лишь бы обрести иллюзию опоры.

Я пока держусь. Но впервые за долгое время — не уверена, куда идти дальше. Я слишком хорошо знаю мужа. Если захочет — он уничтожит меня. Хватит ли мне сил выстоять? Верится с трудом.

Я проиграла всё. Как педагог, как наставник, как жена. Осталось только узнать, что я разорена и беременна — чтобы окончательно меня добить. Начинает накатывать истерика, сдерживает только присутствие Ирины.

Мне нужны союзники. Судорожно перебираю в голове имена, цепляюсь за воспоминания о Грише…

Телефон будто решил нарочно вмешаться — он замигал, задёргался от вибрации.

На экране — издевательское “муж”. Будто почувствовал.

Просто сообщение:

"Не думал, что ты опустишься до такого. Я хотел по-хорошему, но больше не буду".