Развод в 50. Пепел моих надежд

Пролог

«Предательство никогда не приходит от врагов»

Артуро Перес-Реверте

Сижу в учительской, готовлюсь к родительскому собранию, которое состоится вечером.

Первый класс в этом году мне свалился на голову неожиданно: спасибо дорогому мужу. Основатель и директор единственной гимназии в городе, царь и бог, которому поклоняется весь женский коллектив. Он правит своим прайдом железной рукой, милует и наказывает.

И только попробуй ослушаться! Стая влюблённых защитниц растерзает тебя на кусочки прилюдно, и никто даже не подумает заступиться. Особенно за меня.

Ведь мне повезло стать женой этого мужчины. И теперь при каждом удобном случае меня исподтишка кусают за кольцо на пальце и штамп в паспорте, не в силах справиться с собственной ревностью.

Сегодня мне исполнилось пятьдесят. С утра Родион подарил пятьдесят роз, сказал, что ему очень повезло встретить в жизни такую мягкую, добрую, удивительную женщину и пожелал счастья. С ним. На долгие годы.

Прослезилась от такого яркого проявления чувств, ибо муж меня редко балует комплиментами. Зато в коллективе рассыпает их как бисер, если у него хорошее настроение.

Мы приехали на работу. Приняла поздравления от коллег, «проставилась» конфетами и заказанными через доставку пирогами, пригласила на основное торжество в ресторан в субботу.

И сейчас Тамара Кирилловна Леонидова, учитель русского языка, пьёт чай с угощением. Англичанка Ядвига Николаевна Верховцева проверяет тетради за своим столом. Я пишу список вопросов, которые нужно решить на собрании, неспешно потягивая из кружки чёрный кофе. А химичка Нелли Олеговна Сушко готовит презентацию для урока.

– Как вам новый класс? – интересуется Тамара Кирилловна.

– Пока не знаю, только неделя прошла. Ребята разные, много умненьких, много хулиганов, есть закрытые и стеснительные детки. Постараюсь сдружить и привести к общему знаменателю.

В разговор вступает Нелли Олеговна:

– С родителями нашли контакт? Контингент у вас непростой, вряд ли будет аншлаг на собраниях.

– Время покажет, – обхожу скользкую тему.

– А любимчики уже есть? – не отступается химичка. Думает, что я, как она, выберу себе парочку детей и стану их тянуть на «отлично».

– Я ко всем отношусь одинаково. Считаю, что учитель не должен никого выделять, – отрезаю чуть грубовато. Достали, честное слово!

– И даже Вадима Летова? – резко поднимает голову от тетрадей Ядвига. Самая ядовитая змея в нашем террариуме почувствовала добычу.

Сорок лет, старая дева, так и не встретившая своего «принца», питается исключительно отрицательными эмоциями коллектива и учеников. Ребята называют её Ягой и тихо ненавидят, делая мелкие пакости.

Я осторожно поворачиваю голову в её сторону и задаю вопрос:

– А почему я должна как-то иначе относиться к Вадиму Летову? Да, он ребёнок одноклассницы моего сына, с которой дружил Денис. Но это не значит, что стану превозносить его над другими учениками.

В учительской повисает зловещая тишина.

Вздрагиваю от резкого звука: Тамара Кирилловна растерянно ставит чашку на блюдце и смотрит на меня почему-то виновато.

– А вы не в курсе? – с какой-то затаённой радостью в глазах обращается ко мне англичанка. – Вадим – сын вашего мужа, Родиона Григорьевича.

Дёргаюсь как от пощёчины и переворачиваю кофе на блокнот с записями.

Тёмное пятно растекается по бумаге. Внутренности скручивает в каменный узел и становится трудно дышать. Перед глазами всё плывёт, силуэты коллег размываются цветными пятнами проступивших слёз.

Трясущейся как в лихорадке рукой поднимаю чашку и ставлю на край стола.

– А вы знали и не предупредили меня, когда я брала класс? – чужим хриплым голосом пытаюсь укорить Верховцеву.

Она надевает маску растерянности, а в мою спину втыкает нож Сушко:

– Да мы все знали... Думали, что и вы в курсе. Инга ведь много лет была вхожа в ваш дом…

Поднимаюсь на дрожащих от слабости ногах. Щёки горят от стыда и обиды. Жалостливый взгляд Тамары Кирилловны полосует сердце на лоскуты.

Как сомнамбула выхожу из учительской и прижимаюсь спиной к двери. Нет сил на ещё один шаг.

Слышу, как Тамара Кирилловна выговаривает коллегам:

– Ядвига Николаевна, похоже, вас не учили тактичности в детстве. Дорогая, надо бы восполнить этот пробел. И вы, Нелли, могли бы промолчать. Как теперь Татьяна Александровна будет работать в нашем коллективе?

Верховцева даже не думает чего-то стесняться:

– Как раньше работала, когда её муж ни одной юбки не пропускал, так и продолжит закрывать глаза на его измены. Не факт, что ребёнок на стороне у Родиона Григорьевича один. Глядишь, через годик ещё кто-то поступит в школу с отчеством Родионович.

Меня резко бросает вперёд: Сушко выбегает из учительской, со всей силы ударив дверью в спину.

Я падаю на колени, разбивая их в хлам, и, не сдержавшись, начинаю выть от физической и душевной боли.

Господи, за что?! Я ведь так любила его…

Верила…

Считала самым лучшим мужчиной на свете.

А он просто обманывал меня, утверждая, что его внимание дарит женщинам крылья и это положительно сказывается на рабочем процессе и учениках…

Глава 1.

«Любовь слепа, но брак – гениальный окулист».

Симона Синьоре

За неделю до описанных событий

Канун первого сентября для нас с мужем традиционно волнительное время.

Он основатель и директор единственной гимназии в нашем небольшом городе. Я работаю учителем младших классов. Но в этом году мне легче – не набираю учеников, продолжаю вести третьеклассников.

Педсовет начинается с тревожной новости. Родион Григорьевич, нахмурив брови, объявляет своим бархатным голосом:

– Коллеги, полчаса назад позвонила Тамара Семёновна Вершинина. Она сломала шейку бедра и садится на длительный больничный, а возможно и уйдёт на пенсию. Нам нужен опытный педагог для первоклашек. Все знают, что в этом классе будут учиться внук мэра и сын нашего бессменного спонсора, лесопромышленника Леонида Павловича Крестовского.

В актовом зале поднимается гул. Женщины шумят, спрашивают друг у друга подробности несчастного случая, но директор быстро призывает к порядку, постучав ручкой об стол:

– Дамы, прошу внимания! Мы посоветовались с завучем по учебной части и решили передать класс Татьяне Александровне Зотовой. У неё большой стаж, прекрасный контакт с детьми и родителями, а третий класс возьмёт Лидия Петровна, наш молодой и подающий надежды педагог.

Мои глаза округляются.

Я смотрю на мужа и не верю тому, что слышу.

Он буквально бросает меня на амбразуру, зная, что уже давно подумываю уволиться и вести только подготовительные курсы для дошкольников и кружки.

Встаю с места и громко высказываю возражения:

– Родион Григорьевич, я бы хотела довести своих детей до выпускного. Для них будет стресс поменять учителя, а Лидочка прекрасно справится с первым классом.

Вот только супруг опускает глаза в стол и предсказуемо слово для защиты решения руководства берёт завуч.

Анна Ивановна Рюмина, дородная дама шестидесяти лет с низким грудным контральто:

– Татьяна Александровна, мы не имеем права рисковать спонсорской помощью и репутацией гимназии. Сейчас не время для экспериментов. Если директор сказал, что класс вручают вам, надо поблагодарить за доверие и быстро включиться в работу. Неужели вы хотите подвести родного мужа?

Господи, когда они уже перестанут мне завидовать и при каждом удобном случае тыкать в лицо нашими родственными отношениями?

Сажусь на место и недовольно скрещиваю руки перед грудью.

Деться мне некуда, завтра первое сентября, сломать дело всей жизни Родиона и правда, не могу.

Но я даже не представляю, что через неделю разрушится моя собственная жизнь.

Сгорит до основания всё, во что я верила.

Любовь превратится в тлен, а от надежд на счастливую старость рядом с любимым человеком останется только пепел.

И всё это случится седьмого сентября, в день моего пятидесятилетия…

Дорогие читатели,

рада встретиться с вами в новой истории. На этот раз мы станем свидетелями драмы, развернувшейся в педагогическом коллективе одной гимназии.

Буду рада, если поставите книге звездочку и добавите к себе в библиотеку.

Визуал. Родион Григорьевич Зотов

Родион Григорьевич Зотов

52 года, директор гимназии в городе Н.

Высокий, импозантный, строгий, порой излишне резкий мужчина.

Прирождённый руководитель, как о нём говорят. За 10 лет работы директором поднял среднюю школу до статуса гимназии, создал современную материально-техническую базу и собрал хороший педагогический коллектив.

Текучка кадров в гимназии практически отсутствует, так как все женщины в коллективе тайно или явно влюблены в своего директора.

Преподаёт математику и информационные технологии.

Визуал. Татьяна Александровна Зотова

Татьяна Александровна Зотова

50 лет, учительница младших классов в гимназии. 27 лет замужем за Родионом Григорьевичем.

Познакомились в студенческие годы. Таня была поражена организаторскими способностями, эрудированностью и кругозором Родиона. Парню импонировало, что девушка его боготворит, практически смотрит в рот. Через три месяца сделал предложение, через полгода они поженились.

Татьяна работает под руководством мужа в гимназии, дети её любят за справедливость, теплое и внимательное отношение к ученикам, честность и прямоту.

До сих пор спокойно относилась к неуёмной харизме мужа, его ненавязчивому флирту с коллегами.

Родион объяснял это так: «Стоит подарить женщине чуточку мужского внимания, пару комплиментов, и она весь день как на крыльях летает. Соответственно от этого выигрывает школа, рабочий процесс и ученики, потому что хорошее настроение учительницы положительно сказывается на их учёбе».

И Татьяна мирилась с таким поведением супруга. Лелеяла надежды на тихую и спокойную старость рядом с любимым в окружении внуков.

Но сбыться этим мечтам, похоже, не суждено…

Визуалы. Инга Летова

Инга Анатольевна Летова

28 лет, работает экономистом в фирме “ЛесТрейд” Леонида Павловича Крестовского.

Ещё в школе была влюблена в директора. Училась в одном классе с сыном Зотовых - Денисом.

На третьем курсе МГУ имени М.В. Ломоносова родила ребёнка от Родиона Григорьевича Зотова, временно оставила на воспитание своим родителям.

Родионов всячески помогал любовнице. После учёбы Инга вернулась в родной город в надежде, что Родионов бросит жену и женится на ней.

Упрямая, целеустремлённая, умная, амбициозная. Не терпит скандалов, своих целей добивается искусными манипуляциями.

Глава 2.

«Люди сильны ровно настолько, насколько они умеют скрывать свои раны»

Виктор Гюго

Татьяна

Нелли Сушко подхватывает меня под локоть, помогает подняться с пола.

– Осторожно, Татьяна Александровна, – шепчет, – всё хорошо. Пойдёмте в медицинский кабинет. Можете встать?

Из учительской выходит Тамара Кирилловна и берёт меня под вторую руку.

Дверь в медицинский кабинет распахивается, я вижу нашу молоденькую медсестру Олю. Её глаза округляются:

– Что случилось?

– Татьяна Александровна упала, – хмуро отвечает Сушко. – Помоги ей, Оля, а мы подождём.

Оля мягко, почти матерински, берёт меня за руку и сажает на кушетку.

– Сейчас посмотрим... Татьяна Александровна, вы подрались, что ли? – спрашивает почти весело, и только потом замечает мои глаза. – Боже мой…

Колени пульсируют болью, кожа содрана до крови. Руки дрожат. Я не могу говорить.

Оля обрабатывает ссадины, аккуратно дуя, как мама дула в детстве на разбитые локти. Потом наливает полстакана воды, добавляет какие-то капли. Наверное, успокоительное, чувствуется запах валерианы.

– Выпейте, станет легче.

Я киваю. Язык словно онемел, уста скованы молчанием, только бесконечное «как он мог…» стучит в висках.

– Спасибо, Оля, – выдавливаю с трудом из себя и поднимаюсь.

Мы возвращаемся в учительскую. Нелли быстро собирается и уходит домой. Верховцевой тоже нет на месте, даже любопытство не удержало её от непреодолимого желания скорее поделиться сплетней. Мы с Тамарой Кирилловной остаёмся одни.

– Я тебе вот что скажу, Таня… – голос Леонидовой сдержанный, но за ним прячется буря негодования. – Не вздумай прятать глаза. Это он должен прятать и Летова, а не ты. Ты прекрасная жена, замечательная мать, учитель от Бога. Гордость нашей гимназии! Родители всё лето пороги обивают, чтобы их ребёнок попал в твой класс. И женщина, которая в жизни не сделала никому и ничего плохого.

– Спасибо… – шепчу.

– Тебе решать разводиться или нет. Но не позволяй принижать своё достоинство. Подбородок выше и плюй с высокой колокольни на косые взгляды. Это их низость, не твоя.

Я вытираю глаза. На пальцах остаются тёмные следы туши. Навожу порядок на столе. Убираю кружку с остатками кофе. Беру блокнот, тетради, сумку. Смотрю на часы: до собрания сорок минут.

– Удачи тебе, Танюша, - напутствует Тамара Кирилловна. – И не дай этой грязи прилипнуть к тебе.

Киваю и выхожу.

Сижу в ожидании родителей. Школа опустела, детские голоса давно смолкли, коридоры словно вымерли. Приоткрытое окно приносит сентябрьскую прохладу и летящие паутинки.

На улице «бабье лето», а в моём сердце поселилась зима. Всего несколько часов назад я жила в счастливом неведении, а теперь знаю о своём грязную тайну своего мужа.

Столько лет была слепой и глухой. Верила в порядочность этого человека, а он искусно играл роль. Роль хорошего мужа и отца…

Передёргиваю плечами, сбрасывая тяжёлые мысли. Дома буду разбираться со всем этим, а сейчас надо настроиться на общение с родителями.

В классе в воздухе витает запах свежего ремонта, свет приглушён, на доске подготовленные материалы: таблица с режимом дня, фотоотчёт первых школьных дней, список тем, которые нужно обсудить: «организация питания», «поведение на переменах», «подготовка к празднику осени», «канцелярские сборы», «осенний субботник», «выборы родительского комитета».

Родители заходят по одному, по двое. Кто-то улыбается, кто-то напряжён. Я здороваюсь с каждым, замечая напряжение в их взглядах. Оно отражается во мне, но маска спокойствия на лице безупречна.

Я держусь. Ради детей. Ради себя.

Появляется Инга Летова. Когда-то тихая стеснительная девочка, серая мышка в классе превратилась в яркую красавицу и модницу.

На высоких каблуках, в синем платье и распахнутом дорогом пальто. Она проходит мимо остальных, будто актриса на репетиции главной роли. Присаживается на первый ряд и смотрит на меня с насмешкой во взгляде.

Приходит Леонид Павлович Крестовский – высокий, седой, приветствует меня крепким рукопожатием.

– Татьяна Александровна, здравствуйте. Очень рад, наконец, с вами пообщаться лично. Мой внук Игнат в полном восторге от школы и от вас.

– Добрый вечер, Леонид Павлович. Спасибо, Игнат очень способный мальчик.

Вслед за ним появляется наш молодой мэр, Роман Юрьевич Семипалов.

Для своих тридцати семи, на мой взгляд, он слишком суров. Всегда хмурые брови, тяжёлый взгляд. Но при этом город день ото дня преображается, становится современней, красивее, лучше. Очень деловой у нас мэр, как считают многие.

– Добрый вечер, Татьяна Александровна. Я надеюсь, у вас нет проблем с Артуром?

– Артур – один из самых живых и активных учеников, – отвечаю с лёгкой улыбкой. – Но я думаю, это прекрасно.

– Активных надо направлять. Не давайте ему расходовать свою неуёмную энергию попусту или устремлять не в то русло, – серьёзно кивает он.

– Конечно, – согласно киваю, понимая, что за плечами этого мужчины немалый опыт руководителя, и он знает, о чём говорит.

Я начинаю встречу. Рассказываю об адаптации детей, о первых успехах. Даю слово Крестовскому: он предлагает организовать поездку в театр для класса.

– У меня есть связи в культурном центре, я готов взять на себя транспорт и билеты.

Родители с радостью соглашаются, кто-то благодарит. В первом классе всегда так: родители полны энтузиазма, активно участвуют в жизни класса, но пройдёт пара лет и на собрания придёт едва ли половина из них.

Инга молчит, только наблюдает за происходящим.

Я её игнорирую. Нарочно. Внутри у меня стальной каркас. Дай Бог, чтобы он не сломался до конца собрания.

Дальше – обеды.

– У нас некоторые дети не доедают. Я бы хотела, чтобы мы договорились: даже если ребёнок капризничает, мы не спешим писать отказ от обедов. Лучше поговорить с ним. На обедах – суп, горячее, компот. Питание вкусное и сбалансированное.

Глава 3.

«Мужчины чаще называют измену ошибкой, женщины – катастрофой»

Жорж Санд

Зотов

Вечер. Я ставлю на паузу свои мысли, чувства, опасения. Включаюсь в момент, как будто это сцена спектакля, где я сам одновременно и режиссёр, и актёр.

Совесть зудит, как комар над ухом. Я ведь знал, в какой класс устрою Вадима. Рассчитывал, что его будет вести Тамара Семёновна Вершинина. И надо же было этой старой карге сломать ногу!

В коллективе дети влиятельных родителей, я не мог передать их в руки молодого педагога. Оставался один вариант – поставить на класс Таню.

Чтобы хоть немного притушить чувство вины, готовлю для именинницы сюрприз. Пятьдесят лет – солидная дата, на субботу заказан ресторан, ведущая, стол на тридцать человек, но хочется устроить для супруги и сегодня праздник.

Пока Таня на собрании, заезжаю в ресторан, забираю заказ, разложенный по контейнерам. Покупаю в магазине шампанское, нарезку. Аккуратно выкладываю блюда на наши домашние тарелки. Скатерть, бокалы, в морозилке охлаждается бутылка «Советского» полусладкого, которое пьёт жена.

Себе ставлю рюмку и наливаю коньяк. Бар полон, родительские подношения и подарки текут непрерывной рекой. Все хотят учить детей в нашей гимназии, а попасть туда непросто…

Слышу, как поворачивается ключ в замке. Выпрямляюсь, иду встречать жену. Помогаю Тане снять плащ, аккуратно вешаю в шкаф. Словно ненароком касаюсь её плеча.

– Тань, я накрыл стол. Давай посидим вдвоём, отметим твой праздник.

Она не улыбается. Бледная, растерянная. Губы поджаты, глаза как будто стеклянные.

– Всё в порядке? Ты не заболела? – спрашиваю.

Правое подреберье ноет в предчувствии неприятностей. У кого где интуиция, а у меня явно в печёнке.

Молча качает головой, идёт в ванную. Потом мы садимся за стол, я поднимаю бокал:

– За мою именинницу – самую красивую женщину. За тебя, Тань.

Но она ставит свой бокал обратно. Смотрит прямо в глаза.

– Когда ты собирался сказать мне, что Вадим Летов – твой сын? И собирался ли вообще?

Мир замирает. Жизнь застывает, скованная тишиной. Моя рука с бокалом повисает в воздухе.

Я не ожидал это услышать. Не сейчас. Не от неё.

Так. Кто-то успел донести. Но кто?

– Тань... а зачем? Тебя это вообще не касается. Я живу с тобой, у нас сын, прекрасная семья. Ты чем-то недовольна? Не хватает денег или моего внимания? Работа плохая? Муж пьёт, бьёт, дома не ночует?

Жена вскакивает. Ей несвойственны резкие движения. Я полюбил когда-то её за плавность, спокойствие, она стала для меня уютным домашним берегом, где тебе всегда рады, где тебя всегда ждут.

– Родион, ты, правда, не понимаешь, что совершил подлость по отношению ко мне?

Встаю следом, опрокидываю в себя рюмку коньяка и сдержанно объясняю, хотя внутри всё кипит:

– Я совершил не подлость, а ошибку. И я её исправил. Как мог.

Татьяна срывается и начинает… язвить?

– Как?! Оплатил Инге операцию по восстановлению девственности? Нашёл Вадиму другого отца, чтобы усыновил? Как ты её исправил? – глаза сверкают, губы кривятся, щёки горят. Первый раз в жизни вижу её в таком состоянии.

– Я помогаю. Даю деньги каждый месяц. Я не бросил этого ребёнка.

– То есть ты живёшь на две семьи? Со мной и с Ингой? – скрещивает руки перед грудью и сверлит меня прокурорским взглядом. Где она набралась этих отвратительных манер? Мерзкая подружка Алёна поделилась?

– Я бы так не говорил, – перехожу на строгий тон руководителя. Похоже, Таня начинает считать себя мне равной. Глупо и смешно, конечно. Где я, и где она.

– А как это называется? Как?! Ты вообще представляешь, если узнает Денис? Он когда-то был влюблён в Ингу, а теперь она родила ребёнка от его отца. Ты хоть дождался, когда ей восемнадцать исполнилось? Или достаточно было возраста согласия?

- Не говори глупостей. Мы стали близки, когда она училась на второй курсе. А до этого я два года после школы её вообще не видел.

- Не видел, но в голове держал.

Моё терпение заканчивается и я повышаю голос:

– Замолчи! Я не хочу это слушать. Ты не в себе.

Но жена никак не может остановиться. Её несёт, не разбирая дороги:

– Это ты не в себе, Зотов! Вся школа знает! Весь коллектив в курсе, что твой внебрачный сын учится у меня в классе! И только я не знала! Как мне теперь работать? Как людям в глаза смотреть? Ты об этом подумал?!

Я молчу. Что тут скажешь? Думал, пронесёт. Если и узнает жена, то позже. Не сейчас.

– И вообще… раз уж ты много лет не пропускаешь ни одной юбки, как мне сказали, то я больше не хочу ни жить с тобой, ни работать в одной школе. Я ухожу.

Супруга выпаливает это на одном дыхании, голос дрожит. Я вижу, как губы подрагивают, как она сжимает пальцы. На глазах выступают слёзы, и она смахивает их рукой.

А я всё думаю: «Зачем ты всё это узнала, Тань?

Жила бы – и не знала. И было бы тебе счастье.

А теперь… Что ты будешь делать теперь?..»

– Тань, не пори горячку, – говорю спокойно, но внутри всё продолжает бурлить. – Мы с тобой взрослые, цивилизованные люди. Ну оступился я. И что? Мужчины во все времена изменяли. Всем жёнам. Абсолютно. Это не трагедия – это статистика.

Она отшатывается, будто я её ударил.

– Ты слышишь себя? – шипит. – Ты вообще понимаешь, какую чушь несёшь? Твой цинизм давно перерос в идиотизм. Со стороны это так и выглядит.

– Со стороны, Танюша, наш брак выглядит крепким, и я не собираюсь ничего менять. Сын взрослый, успешный. Ты уважаемый педагог. Я директор гимназии. Мы с тобой – пример для других. Да, бывают ошибки. Бывают последствия. Но, прости, ребёнок – это не преступление. Это жизнь. У нас в стране и так с рождаемостью беда. Стоит ли плакать из-за того, что на одного ребёнка стало больше?

– Господи, – она закрывает лицо ладонями. – Всегда думала, что ты умный, сильный, благородный, порядочный мужчина. А ты оказался чёрствый, мелочный и весьма недалёкий кобель.

Глава 4.

«Человеку нужны друзья не для того,

чтобы разделить радость, а чтобы вынести беду»

Демокрит

Татьяна

Выдыхаю. Слишком резко хлопнула дверью. Даже не потому, что зла на этого козла. Просто внутри такое напряжение, что пальцы дрожат.

Выхожу на крыльцо и на секунду замираю. На дворе сентябрь. Ветер шуршит листвой под ногами, грызёт холодом кожу сквозь плащ. Я кутаюсь, запахиваю полы, прижимаю воротник к подбородку.

Пальцы замерзают, но перчатки остались дома. Там. В квартире, которая больше мне не принадлежит, как выяснилось.

Улица пуста, быстро стемнело. Фонари бросают на землю серо-оранжевые пятна, и в этой мутной осенней дымке я чувствую себя потерянной.

Прямо посреди жизни. Как будто вылетела из неё, как пассажир из машины при лобовом столкновении. И теперь стою, раненая, у обочины, не зная, куда идти.

И, правда, куда мне податься? У нас с Родионом нет дачи. Бросить всё и отправиться к сыну, в Германию? Глупо. Да и не уедешь так быстро. Нужна виза, приглашение... В гостиницу? Смешно.

Я достаю телефон, пальцы быстро находят первый номер в списке контактов. Алёна. Алёна Константинова.

Мы вместе жили в студенческой общаге, она распределилась с нами в город Н. Первые годы работали в одной школе, потом она перешла в детскую. Комнату милиции.

Знает меня как облупленную. Если кто и не станет сюсюкать, а скажет всё как есть, то это она. Высокая, статная, волевая. Пока не встретила Родиона, я была за ней как за каменной стеной. Она и сейчас такая – «конь с яйцами», как говорит про неё мой муж.

Родиону наша дружба не нравится, но я не могу предать подругу. Алёна в моей жизни появилась ДО него – не ему и разлучать нас.

Звоню. Долго не отвечает. Наконец, берёт трубку.

– Танька? Ты чего так поздно? Случилось что? – тревожно спрашивает.

– Алён... – голос срывается, я отворачиваюсь от дороги. – Можно... можно я у тебя сегодня переночую?

– Конечно, приезжай, у подъезда встречу. Где ты сейчас?

– Ушла от Родиона, – реву уже не стесняясь.

– Так, – голос подруги становится резче. – Давай, не кисни. Вызывай такси, я ставлю чайник.

Вызываю машину по номеру. Приложений у нас нет, как в больших городах. Есть несколько фирм, предоставляющих услуги перевозки пассажиров.

Машина приезжает быстро, минут через пять. А я так и не могу успокоиться – реву и реву. Как девчонка, честное слово, а ведь мне сегодня исполнилось пятьдесят...

Подарил муж подарок на юбилей! Спасибо!

Стыдно, горько. Двадцать семь лет вместе, а я так и не знала, с каком гнилым человеком жила.

Алёна стоит у подъезда и курит. Она в тёмно-синей куртке, спортивных штанах и футболке с какой-то выцветшей надписью. Тепло обнимает, долго держит, пока я снова не начинаю плакать.

– Вот дурочка. Ну чего убиваться-то? Было бы по кому…

Мы поднимаемся на второй этаж пятиэтажки.

– Проходи, разувайся. У меня тапки мужские, но не пугайся – это просто для гостей, – она пытается шутить. – Чай заварила с мятой и ромашкой? Или сразу что покрепче чего налить?

– Мне бы просто... просто воды, – шепчу. После ссоры с Зотовым голос сел, связки – моё слабое место, как у многих учителей со стажем. Дети знают об этом и стараются не шуметь на уроках. И, кстати, когда им приходится вслушиваться в речь, если учитель говорит тихо и спокойно, они лучше усваивают материал.

– Скажешь тоже – воды, – хмыкает Алёна. – Ты сегодня именинница! У меня эклеры к чаю есть – лучшие бабские антидепрессанты. Тань, ты утром такая весёлая по телефону была, а сейчас смотреть на тебя больно. Что этот козёл учудил?

Сажусь за кухонный стол. Знакомая клетчатая скатерть, занавески с подсолнухами. Чисто, уютно. Начинаю свободней дышать.

– Рассказывай!

Подруга достаёт из холодильника коробку с пирожными, наливает чай в две большие кружки, садится напротив, пристально смотрит.

Я рассказываю. Почти всё. Как вернулась с собрания. Как Родион накрыл на стол. Как сделал вид, что у нас «праздник».

И как я спросила. Спросила в лоб. Без экивоков. И как он не отрицал. И как смеялся, и говорил про «низкую рождаемость».

Алёна молчит. Слушает. Только сжимает руки в замок.

– Значит, ты только сегодня узнала, – спрашивает или утверждает. Непонятно.

– Да. Коллеги донесли. Знали все, только я не знала. Потому что любила. Так стыдно – столько лет была слепая и глупая, как курица.

– Ты ему доверяла, – поправляет Алёна. – В этом нет ничего постыдного.

– Но я ведь чувствовала... Где-то в глубине души. Просто... гнала от себя эти мысли. Он же... Родион... он такой... Сильный. Уверенный. Я всегда на него смотрела и думала, как мне в жизни повезло встретить такого мужчину. Сама себе завидовала.

– Извини, подруга, но он говно, а не мужчина, и я давно это знала. Типичный альфа, который верит, что ему всё можно. Насмотрелась на таких у себя на работе. А ты у него домработница. И в школе тоже работница. Пашешь на него и день, и ночь, и на всех фронтах. Хорошо устроился, потаскун!

Подруга негодует, пыхтит, а я ведь даже никогда не думала в этом ключе о своей роли в жизни Родиона.

– Я не знаю, как мне дальше жить. Алён, я, кажется, всё потеряла...

– Ты ничего не потеряла, Тань. Ты, наоборот, освободилась. Просто пока не поняла этого. Поверь мне, я через это дважды прошла. Одного за пьянку выгнала, второго за измену. И ничего, не умерла. Дочь вырастила, сейчас внучку нянчу, когда в гости привозят. И знаешь... бывает одиноко. Но мне хотя бы не мерзко от самой себя.

Она доливает мне горячего чая в кружку, потом достаёт из шкафа коробку с шоколадом. Похоже, у кого-то временами депрессия, раз столько «женских антидепрессантов» в доме.

– Можешь жить у меня, сколько захочешь. Комната Ники свободна, никто тебя не выгонит, – делает паузу. – Только ты сама-то что решила? Точно на развод подаёшь?

Глава 5.

«Тишина в доме страшнее любого крика»

Карл Густав Юнг

Зотов

Она ушла. Уже почти два часа прошло, как хлопнула дверь в прихожей.

Я сижу в пустой кухне за накрытым столом и смотрю на бокал, в котором пузырьки давно исчезли.

В холодильнике – недоеденный салат, на сковородке остывает утка, купленная в ресторане. В раковине – два прибора.

Я думал, жена просто вышла проветриться. Пройдётся по улице, всё хорошенько обдумает, остынет, перебесится и вернётся.

Женщины часто так делают. Покричат, поплачут, а потом возвращаются. Потому что для таких, как Таня, дом – это, прежде всего, гнездо, свитое со старанием и любовью. Она вырастила в нём птенца и выпустила в большую жизнь, а теперь ожидает, когда он прилетит вместе с внуками, чтобы продолжить заботиться о родных и любимых.

Но Таня не вернулась. Не позвонила. Не написала.

Сначала я злюсь, потом уже нервничаю так, что не могу сидеть. Встаю, хожу кругами по гостиной. Смотрю на часы, на телефон, на окно. Сердце стучит в висках, тревога насилует миокард, заставляя гонять кровь по кругу с удвоенной силой.

Вот чёрт!

Я не был готов. Совсем…

Уйти? Вот так? Из-за одного разговора? Из-за того, что я не захотел раздувать из мухи слона, устраивать трагедию на пустом месте?

Что за бред?

Уйти – это значит разрушать всё своими руками. Зачем? Неужели Таня этого не понимает?..

Мне не нужен развод.

Не потому, что я боюсь одиночества. Я умею жить один. Точнее, жить без Татьяны.

У меня есть годами выстроенная система. Опора. Фундамент. И Таня – часть этого фундамента.

Работа, должность, уважение. Дом, жена, сын. Всё как по классике. Это и держит меня на плаву.

Это не понты, как говорит молодёжь. Это стабильность. Статус. Идеальная для меня жизнь, выстроенная за годы.

Да, я флиртовал. Да, были женщины. Мелкие, случайные, несерьёзные. Они смотрели на меня с восхищением, смеялись над моими шутками, краснели от прикосновений.

Это как допинг.

Как зарядка для повышения самооценки.

Флирт помогает держать себя в тонусе. Напоминает, что я ещё мужик. Не старый, не списанный в утиль.

Но жить с ними? Смешно.

Особенно с Ингой.

Между нами двадцать четыре года разницы. Да меня везде будут принимать за её папашу. Поэтому никогда не воспринимал наши отношения всерьёз. Никогда!

Влюблена девочка? Что ж, бывает. Ученицы часто влюбляются в учителей, но ни один нормальный мужик не придаёт этому значения.

Это потом уже, когда она перешла на второй курс университета и мы встретились, всё завертелось. И как-то быстро и неожиданно случилась беременность. Но я не планировал ничего подобного. Честно.

Одеваюсь и выхожу на улицу. Сентябрь холоден. Листья с деревьев летят на землю, как сбитые птицы. Воздух сырой, прохладный.

Пахнет осенью и разлукой. Я натягиваю куртку на плечи, зябко кутаюсь в шарф.

Прохожу по двору, заглядываю за угол дома. Осматриваю скамейки у подъездов, в парке, у остановки. Нету.

Встречаю припозднившуюся соседку и спрашиваю:

– Вы Татьяну не видели?

– А она что, куда-то ушла? – переспрашивает с любопытством. – Нет, не попадалась.

Чёрт возьми, она действительно ушла.

И тогда я достаю телефон и набираю номер жены.

В голове уже вертится единственно возможное направление – Алёна Константинова. Кто ещё? Не в гостиницу же она поехала. Не к сыну в Германию.

Константинова – стерва, заноза, язва. Я её на дух не переношу. Смотрит на меня, как на грязь под ногтями.

Сама дважды разведённая, теперь свято верит, что все мужики – козлы. Наверняка сидит сейчас с Татьяной и науськивает, подливает яд в чай.

Слышу гудок, второй, третий. Наконец, берёт трубку.

– Таня? Ты где?

В ответ жена начинает язвить: дурное влияние Константиновой как на ладони.

– Возвращайся домой. Я не собираюсь бегать за тобой по всему городу, – с раздражением пытаюсь достучаться до разума глупой женщины.

Но в ответ слышу очередной бред:

– Нет, Зотов, я не вернусь. И на работу тоже завтра не выйду. Я увольняюсь из школы и подаю на развод.

– Не делай глупостей, о которых потом пожалеешь. А ты пожалеешь – это я тебе гарантирую, – кричу в трубку, потому что терпение закончилось.

А потом слышу щелчок. Она сбросила звонок и выключила телефон, как выяснилось минутой позже.

И что мне теперь делать? Куда бежать? Поехать к Константиновой, забрать идиотку и притащить за шкирку домой?

Интеллигентные люди так не поступают. Да и не пройдёт с Алёной этот номер: быстро заставить Таню написать заявление в полицию о причинении вреда.

Так. Надо успокоиться и пойти спать: утро вечера мудренее.

Надеюсь, и у жены утром мозги на место встанут, и она вернётся домой...

***

Утро начинается с удара под дых: у меня на столе лежит заявление на отпуск по семейным обстоятельствам с последующим увольнением через две недели от собственной жены и весьма востребованного в нашей гимназии учителя младших классов. Передала документ через Константинову.

Я сжимаю листок так, что белеют костяшки пальцев. Сердце стучит глухо, в горле колючий ком, грудь ходит ходуном от шумных вдохов и выдохов.

Элитный первый класс, с детьми чиновников и спонсоров, остался без учителя.

А я остался без опоры, без жены и, если быть честным, без почвы под ногами.

Нет, это нельзя так оставлять. Я не дам ей так просто уйти.

Вхожу в учительскую, гул разговоров тут же стихает. Женщины застывают с чашками, с папками, с телефонами в руках.

Я прохожу внутрь, будто раздвигая воздух плечами. Бросаю взгляд по сторонам. Ищущий. Тревожный. Сканирующий лица.

– Кто рассказал Татьяне? – мой голос звучит глухо, но в нём такая сталь, что даже стулья прижимаются ножками к полу.

Молчание.

– Повторяю вопрос: кто из вас решил вмешаться в мою личную жизнь?

Глава 6.

«Свобода начинается там, где кончается страх»

Бенджамин Франклин

Татьяна

Ближе к полудню звонит телефон, неизвестный номер. Поднимаю трубку, внутренне напрягаясь. Ничего хорошего в ближайшее время от жизни не жду.

– Татьяна Александровна? Это из РОНО. Подойдите сегодня к трём часам, с вами хочет поговорить Илья Анатольевич Потапенко, начальник отдела образования. Лично, – секретарь делает акцент на последнем слове.

Растерянно молчу пару секунд.

– А по какому вопросу?

– Мне не сказали, но просили не откладывать. Это важно.

Вежливо прощаюсь и отключаюсь. Смотрю в окно. Небо какое-то пасмурное, низкое, как потолок в коммунальной кухне.

Что ж, вот и пошёл административный прессинг. Родион не стал долго ждать. У него всегда так было: для достижения цели все средства хороши. Он не умеет проигрывать.

Я приезжаю в управление вовремя, поднимаюсь на второй этаж. На месте секретаря никого. На столике для посетителей аккуратно разложены бланки, ручки, брошюры «О правах и обязанностях педагога». Открывается дверь кабинета, и Потапенко меня встречает лично. Скажите, какая честь?..

Илья Анатольевич невысокий, с залысинами, губы почти бесцветные, пальцы в заусенцах и с обгрызенными ногтями. На лице какая-то натянутая улыбка.

– Татьяна Александровна, проходите, присаживайтесь. Чай, кофе? – пытается быть галантным и расположить к себе.

– Нет, спасибо, – быстро отказываюсь. Не планирую долго беседовать, поэтому и чаепитие разводить не вижу смысла.

Он устраивается за своим столом, вытирает лысину салфеткой, потом нервно мнёт её в руках и начинает:

– Мы тут всей администрацией крайне обеспокоены вашей... ситуацией. Татьяна Александровна, вы опытный педагог, любимая учениками учительница, лицо гимназии. А теперь вдруг бросаете детей в самом начале их школьного пути. Подводите весь коллектив. Ставите, между прочим, пятно на репутации мужа.

– Бывшего, – спокойно уточняю. – И пятно на своей репутации Родион Григорьевич поставил сам. Когда подсунул в мой класс своего внебрачного сына.

Лицо Потапенко покрывается густыми пурпурными пятнами. Лысина лоснится от новых капель выступившего пота.

Начальник РОНО снова берёт салфетку, повторяет ритуал с вытиранием лысины и смотрит на меня с укором. Похоже, я расстроила человека, не ожидал встретить сопротивление с моей стороны.

Толстые пальцы мужчины подрагивают. Он жуёт губами, как будто слова прилипли к нёбу.

– Я не знал, – выдавливает неохотно. – Ситуация, конечно, неожиданная. Но всё равно. Это не отменяет того, что страдают дети. И непростые дети, как вы понимаете! У нас же учебный процесс! Отучите хотя бы первую четверть. За это время подберём замену. А потом – пожалуйста, идите хоть на все четыре стороны.

– Я не могу работать в этом коллективе, – говорю твёрдо. – И с этими детьми тоже.

– Татьяна Александровна, – Илья Анатольевич меняется в лице. Голос становится жёстче. – Мы не можем вас отпустить. Не в середине учебного процесса! Где ваша гражданская сознательность? Профессионализм? Педагогическая чуткость? Любовь к детям, в конце концов?

Потапенко напирает, подаётся вперёд, изображая физическое давление. Мне не нравится ни этот разговор, ни отношение ко мне как к пешке в чужой игре, ни запах туалетной воды мужчины, приторно-сладковатый, как у женщины.

– Наверное, всё это испарилось, – смотрю ему прямо в глаза. – Вместе с любовью к мужу и верой в то, что мы, педагоги, сеем разумное, доброе, вечное. Жизнь продемонстрировала мне другое.

В кабинете становится тихо. Потапенко мнёт салфетку в комок. Глядит в стол. Понимает, что я не сдамся.

Встаю со стула и заканчиваю нашу беседу:

– Спасибо за разговор, но делайте что хотите. В гимназию я не вернусь.

Выходя, замечаю, что секретаря всё ещё нет. У столика для посетителей лежат чистые листы. Беру один, беру ручку. Присаживаюсь на диванчик и пишу второе заявление на увольнение по собственному желанию уже на имя начальника РОНО. Неизвестно, что Зотов сделал с первым. Мог и порвать на мелкие кусочки в приступе ярости.

Кладу исписанный лист на край стола секретаря, и собираюсь уходить. Но вдруг из-под приоткрытой двери кабинета слышу разговор.

Потапенко звонит моему мужу:

– Родион Григорьевич, дорогой, я сделал всё, что мог, но твоя жена настаивает на увольнении. Да, категорически. Подключи коллег, родительский комитет, твоих спонсоров. Дави на неё как хочешь. Но если не получится уговорить её вернуться, придётся отпустить.

Пауза. Родион что-то говорит в ответ. А потом я снова слышу голос начальника РОНО, полный тревоги:

– И смотри не перегни палку. Если о твоих похождениях узнают наверху... вылетишь с волчьим билетом. И меня заодно выкинут. Мне бы этого очень не хотелось. Сам понимаешь…

Делаю шаг назад. Сердце в груди стучит глухо, мышцы каменеют, на лице появляется маска холодного спокойствия.

Если Зотов начнёт воплощать свои угрозы в жизнь, я не побоюсь позора и обнародую эту историю.

Мне ведь уже нечего терять…

К автобусной остановке я иду медленно, втянув голову в плечи. Сентябрь полон сырости и раздражения. Ветер резкий, в лицо бьёт листвой, как будто природа тоже недовольна моей попыткой освободиться.

Дорога до дома Алёны занимает чуть больше получаса. Маршрутка набита, пахнет потом, мокрыми куртками, чужими судьбами. Меня мотает по салону, как щепку, но я этого почти не замечаю. Голова полна неприятных образов: кабинет Потапенко, его вялые пальцы, красные пятна на лице, прилипшие к губам слова.

И телефонный разговор, где он сказал Родиону: «Я сделал всё, что мог...»

Поднимаюсь к Алёне. Ключ у меня есть, она дала мне запасной.

Квартира пустая, но тёплая. Пахнет кондиционером для белья и кошачьим кормом: у Алёны сейчас на передержке два кота из приюта.

Снимаю туфли, переодеваюсь в домашние трикотажные штаны, которые Алёна выдала мне вчера. Готовлю ужин. По дороге зашла в магазин и купила куриное филе. Сделаю отбивные, а ещё нажарю картошки, как любит подруга со студенческих времён. Говорит, что ни у кого не получается такая вкусная, как у меня.

Глава 7.

«Каждый конец – это начало, только мы в тот момент об этом не знаем»

Тадеуш Дойч

Татьяна

Алёна рано убегает на работу, а у меня просто наполеоновские планы на день.

Тщательно собираюсь: прямая тёмно-серая юбка, чёрная водолазка, плащ. Надо бы заехать домой и переодеть пальто, сентябрь становится больше похожим на октябрь, с каждый днём всё холоднее. Но сначала дела, а потом уже можно подумать и о гардеробе.

Складываю в сумку документы: паспорт, два листа с заявлением и копии, которые мне вчера вечером сделала подруга.

Смотрю в прихожей в зеркало и пытаюсь понять, кто эта женщина с тенью под глазами, тонкой морщинкой меж бровей, поджатыми губами.

У неё ровная осанка и тихая решимость во взгляде.

У неё моё лицо.

Автобус приходит вовремя, и я сажусь на сиденье у окна. Проезжаем знакомые улицы, всё кажется прежним, но на самом деле мир вокруг меняется.

Или это я изменилась. Я больше не «жена директора гимназии». Без пяти минут разведёнка, безработная, бездомная. Грустно это осознавать...

Сердце бьётся неровно, но с другой стороны – внутри есть что-то похожее на свободу. Горькую, трудную, но свободу.

Здание суда встречает меня прохладой и смесью различных запахов, как это бывает в больших учреждениях.

Очередь в коридоре, как обычно, движется медленно. Лица у всех сосредоточенные, кто-то раздражённо перелистывает документы, кто-то шепотом разговаривает по телефону. Я жду, глядя в окно, где клён с ярко-оранжевыми листьями бросает тени на асфальт.

В кабинете секретаря женщина лет сорока с натянутой улыбкой и аккуратным пучком на затылке.

Озвучиваю цель визита. Она уточняет:

– Заявление на развод? С разделом имущества?

Киваю.

– Спор по квартире?

– Да. Мужу дали квартиру от РОНО, когда мы были женаты. Но мне сказали, что я имею право на половину этой недвижимости.

Она просматривает документы.

– Ваш муж – Зотов? Родион Григорьевич? Директор гимназии?

Слышу в её голосе узнавание и лёгкий оттенок любопытства.

– Да, это он.

Она поджимает губы и кивает:

– Хорошо. Пишите. Но сразу предупреждаю: процесс может затянуться. Имущественные споры – одни из самых сложных и продолжительных.

Я не сразу нахожусь что ответить. Голос звучит как-то растерянно, за что я себя ругаю:

– Ничего. Я не тороплюсь.

Таня, тебе нечего стыдиться: Родион виноват, он совершил подлость, и ты имеешь право на жильё. Не на улицу же тебе идти?..

Секретарь удивлённо смотрит на меня, но больше ничего не говорит.

Я заполняю бумаги, выхожу в коридор с чувством, что за спиной тихо захлопнулась одна дверь, и открылась другая.

Пока в темноту.

Центр занятости – следующее место. Здесь пахнет кофе из автомата и старым линолеумом.

Люди на стульях в очереди держат портфолио. Кто-то в костюме, кто-то в куртке и джинсах. Я заполняю анкету, ставлю галочки в нужных строках. Смуглая женщина за стеклянной перегородкой листает базу данных и, не поднимая глаз, говорит:

– Учитель младших классов? Подождите минутку... Есть школа, требуется педагог, дали срочную заявку. И ещё открыта вакансия в Доме творчества детей и молодёжи, им нужен педагог для кружков. График свободный, занятия во второй половине дня. Записать номер?

– Да, конечно, – быстро соглашаюсь. Я даже не думала, что так легко найду новую работу: огонёк надежды разгорается внутри всё сильнее.

Заглядываю в свой блокнот и вижу следующий пункт. Осторожно интересуюсь:

– Простите, а у вас случайно здесь нет курсов компьютерной грамотности? Или может, посоветуете, где у нас в городе можно прости такие?

Женщина отрывает взгляд от монитора:

– Как же нет? Есть, конечно. С понедельника новая группа стартует. Записать вас?

Сердце ликует: кажется, у меня всё получается. Судьба словно смилостивилась надо мной и помогает изо всех сил.

– Запишите. Я давно хотела, но раньше не было времени. А сейчас... – я вдруг улыбаюсь. – Сейчас оно появилось.

Мне улыбаются в ответ. А я уточняю:

– А сколько стоят курсы? Когда платить?

– Это бесплатно, – ещё больше повергает меня в шок работник центра занятости.

Я беру листок с номерами, ксерокопией расписания курсов и благодарю искренне.

Маленькая победа. Первый шаг. И этот день уже не кажется таким страшным…

На обратном пути захожу в любимую кондитерскую Алёны. Беру эклеры с заварным кремом и с кофейной помадкой. Вспоминаю, как она утешала меня в первую ночь, как поставила чайник и кормила «сладкими антидепрессантами». Хочу порадовать её, сказать спасибо.

Но не успеваю разложить пирожные на тарелке, как звонит телефон.

– Татьяна Александровна? Добрый день. Быстрицкий. Мне сказали, вы уволились из гимназии. Это правда?

Напрягаюсь от неожиданного звонка мэра.

– Да. Я больше там не работаю.

– Мне бы хотелось узнать, могу я что-то сделать, чтобы вы вернулись на работу? Мы ценим ваш труд, ваши заслуги. Вы лучший педагог начального звена в нашем городе.

Мне хочется плакать, но я держусь.

– Благодарю, Игорь Николаевич, это моё личное решение. Мне не нужна помощь. Извините.

Быстрицкий ещё что-то говорит, но я погружаюсь в свои мысли. Мне нужно переварить услышанное.

Почему он звонит? Почему всем стало не всё равно именно теперь, когда я решилась уйти?

Вопрос остаётся открытым, а ещё через полчаса звонит Крестовский.

– Татьяна Александровна, здравствуйте. Я хотел бы встретиться с вами. Сегодня.

Сжимаю телефон. Мне не нужны никакие встречи. Я знаю, что там начнутся уговоры. Возможно, угрозы. Понимаю, что родители учеников заинтересованы во мне. Поэтому отнекиваюсь как могу.

– Я занята. Может быть, в выходные. Не раньше.

Он не настаивает, голос у мужчины мягкий:

– Я так понимаю, вы ищете работу? Хотел предложить: вы занимаетесь с Игнатом, делаете с ним уроки, готовите к контрольным и проверочным работам. Зарплата будет чуть больше, чем в гимназии, а рабочий день короче Подойдёт вам такой вариант?

Визуал. Леонид Павлович Крестовский

Леонид Павлович Крестовский

61 год, лесопромышленник, спонсор гимназии, весьма влиятельный человек в городе Н.

Женат, имеет сына и дочь. Сын Михаил работает заместителем директора в компании.

Для Анжелики отец построил торговый центр, она сдаёт площади в аренду.

Дочь рано вышла замуж, быстро развелась, подарила Крестовскому внука Игната.

Живёт вместе с родителями в большом загородном доме.

Глава 8.

«Даже самое тёмное утро не отменяет того,

что солнце взойдёт»

Виктор Гюго

Татьяна

На следующее утро меня будит Алёна:

– Вставай, лежебока! Тебя ждут великие дела!

Накануне вечером мы долго сидели за чаем и обсуждали все доступные мне варианты трудоустройства.

Алёна посоветовала начать с Дома творчества. В школу я всегда успею, а там всё-таки нагрузка поменьше и что-то новое.

За окном снова хмуро. Небо в серой пелене, словно натянутое полотнище. Алёна торопливо завтракает и убегает на работу, а я беру телефон, достаю из сумки листок с номерами и звоню.

Длинные гудки. Отвечает женский голос, резкий, напряжённый:

– Да.

– Доброе утро! Вас беспокоит Татьяна Александровна Зотова. Мне в центре занятости дали ваш номер телефона. Сказали, что у вас есть вакансия педагога. Хотела бы узнать подробнее – какие кружки, график работы, нагрузка...

Женщина перебивает:

– Вакансия уже закрыта. Нам никто больше не нужен. До свидания!

Дама бесцеремонно сбрасывает мой звонок. Слушаю короткие гудки и краснею.

Меня словно ударили по лицу. Будто я протянула руку за милостыней, а её грубо оттолкнули. Отрываю телефон от уха и смотрю на него, как на предателя.

Что это было? Она меня даже недослушала! Какой-то злой тон, почти враждебный. Словно я ей уже надоела, хотя мы не знакомы. Почему так резко?..

Интуиция подсказывает, что дело нечисто. Вакансия никуда не делась, просто меня не хотят на неё брать.

Ладно. Осталась школа. И туда я решила не звонить, а поехать лично.

Если Родион привёл в исполнение свои угрозы, каким-то образом дал отмашку руководителям школ и детских учреждений (через того же Потапенко), то я хочу, чтобы человеку было стыдно в глаза говорить мне «нет». По телефону отказать легче, в глаза соврать гораздо труднее.

Принимаю душ, затем аккуратно укладываю волосы, собираю их в гладкий пучок. Подчёркиваю скулы лёгким макияжем. На мне тёмно-синий костюм, который я берегла для торжественных школьных мероприятий: строгий жакет, юбка до колена, белая блузка с мягким воротником. Обуваю классические туфли на устойчивом каблуке, надеваю плащ.

Я хочу выглядеть безупречно. Папка с документами в сумке. Выхожу и дома и осеняю себя крестным знамением: поддержка высших сил мне сегодня очень нужна.

На улице воздух пропитан холодной влагой, ночью был дождь. Я иду быстрым шагом к остановке. Город просыпается: шум машин, детские голоса, звонки велосипедов. Вокруг обыденная жизнь, но я ощущаю, как сжалось всё внутри. Подсознательно жду отказ.

Самооценка опустилась ниже некуда. Кажусь себе старой, ненужной, бесперспективной.

Да, за плечами опыт. Да, дети меня любят, и ко мне в класс действительно очередь. Но это не отменяет возраста: пятьдесят лет в паспорте не сотрёшь, до пенсии рукой подать, какого-нибудь тридцатилетнего педагога возьмут на работу охотней.

Школа – серое двухэтажное здание с облупившимися ступенями. Её я помню давно. Внутри пахнет варёными сосисками из столовой, влажными куртками из раздевалки и цветами, расставленными при входе ещё первого сентября. По коридорам бегают дети, в учительской переговариваются педагоги.

Директорский кабинет на втором этаже. На двери табличка: «Ираида Андреевна Трушникова, директор». Стучу.

– Войдите, – раздаётся по ту сторону двери.

Переступаю порог, прижимая к груди папку с документами.

Кабинет небольшой, светлый. На подоконнике засохшие с лета фиалки. На столе стопки бумаг. У шкафа – картотека, на стене доска с расписанием.

Ираида Андреевна – женщина лет сорока с бледным лицом, усталым взглядом и сгорбленной спиной. Узнаёт меня сразу, но делает вид, что видит впервые.

А мы ведь не единожды встречались на курсах повышения квалификации и других мероприятиях в сфере образования.

– Добрый день. Чем могу помочь?

– Здравствуйте. Я Татьяна Александровна Зотова. В центре занятости мне сказали, что у вас есть вакансия учителя начальных классов. Я хотела бы узнать подробнее.

Она кивает, будто не удивлена. Но голос ровный, сухой:

– Да, у нас открылась ставка. Но... мы всё ещё ищем. Подбираем. Хотелось бы кого-нибудь... помоложе.

Меня бросает в жар. Я слышу слова, но не сразу понимаю, что они значат. Потом щёки начинают гореть, уши вспыхивают, словно меня отшлёпали при всех.

«Помоложе», «вышла в утиль», как говорил Родион.

Похоже, я и на самом деле старая…

Но показывать свою слабость этой хамке не хочу. Выпрямляюсь:

– Ираида Андреевна, тогда у меня к вам только один вопрос. Это ваше решение – не брать меня? Или вас об этом попросил мой муж?

Директор вздыхает, поворачивает голову, теребит край папки, затем опускает взгляд:

– Звонил Родион Григорьевич. Да, он предполагал, что вы станете искать работу, и... делает всё, чтобы вернуть вас в гимназию. Сказал, что родители учеников первого класса требуют только вас. Ваш супруг в весьма затруднительном положении. Я тоже считаю, что внутрисемейные проблемы нужно оставлять дома. Они не должны сказываться на работе. Уж простите меня за такое мнение.

Я киваю.

– Понятно. Спасибо за честность. А вот про возраст можно было и не придумывать. Вы знаете, что я хороший специалист. И как видите, песок из меня пока не сыплется. Это было некрасиво. И... подло.

Ираида не отвечает, только сжимает губы. А я разворачиваюсь и ухожу.

Спускаюсь по лестнице. Ступени качаются, сердце стучит где-то в горле, слёзы текут градом – я даже не пытаюсь их остановить. Только упрямо смахиваю ладонью.

Выхожу из школы и чувствую, как становится холодно, мокро. Моросит противный дождь, а я даже не взяла зонта.

Иду пешком, потому что знаю: любую проблему можно выходить ногами. Если в голове сумбур – пройди пять километров быстрым шагом и мысли разложатся по полочкам.

Глава 9.

«Сила женщины в том, что она может уйти, когда её хотят сломать»

Симона де Бовуар

Зотов

Стою возле машины и жду. Руки в карманах пальто, воздух холодный, от дыхания едва заметный пар.

Мелкий дождь отплясывает по капоту серебристой Ауди. У меня в голове план: продуманный, чёткий, с выверенными пунктами. Я просчитал все ходы жены на два шага вперёд.

Знаю её, как облупленную. Таня всегда была мягкой, спокойной, следовала за моими решениями. Для меня осталось загадкой, почему она ТАК взбрыкнула.

Её жизнь не изменилась. Думаю, она и раньше догадывалась, что я не святой. А тут вдруг хлопнула дверью, ушла…

Я не хочу её терять. Не сразу понял, что вообще теряю.

Думал: пара дней и отойдёт, переживёт, перебесится. Ну попсихует немного, а потом сама ко мне подойдёт, глаза опустит: «Прости, Родион. Прости, что не сдержалась».

Но, похоже, это дурное влияние Константиновой. Дурная баба реально может перековать мою Таню в стерву. И станет жена стучать копытами и греметь рогами.

Реалист во мне требовал в тот же вечер найти Татьяну и вернуть домой, но идеалист считал, что всё будет, как раньше. И его версия оказалась ошибочной.

Она не позвонила, не пришла домой. И чем дольше я ждал, тем сильнее росло это неприятное чувство, похожее на страх.

Нет, не страх потери женщины – страх потери контроля, власти. А ведь с властью у меня всегда было просто.

Татьяна выходит из-за угла, с виду спокойная. В глазах только настороженность и усталость.

– Ну, здравствуй, Таня. Мне нужно с тобой поговорить. Уделишь мне пару минут своего драгоценного времени?

Она медлит, но кивает. Стоит в двух шагах от меня не приближаясь.

– Знаешь, пора заканчивать это глупое упрямство. Возвращайся, квартира ждёт. Я пока ещё жду. Школа… дети…

Она молчит, смотрит. И в этой тишине я чувствую: что-то идёт не по плану.

Продолжаю давить:

– Я поговорил с завучем, с родителями. Всё можно уладить. Тебя ждут. Не волнуйся, Инга в прошлом. Вадима переведут в другой класс.

И в эту секунду глаза Тани вспыхивают. Не так, как я надеялся. Не облегчением, не прощением, а каким-то неистовым огнём.

– Инга? – её голос дрожит от ярости. – Инга в прошлом?! Ты думаешь, я вернусь, если ты скажешь: «Всё, закончилось?!» Забуду твоё предательство и снова покорно надену на себя ярмо твоей прислуги?

– Таня, не горячись… Я действительно жалею. Я был…

Не успеваю договорить, как моя спокойная, тихая жена начинает кричать:

– Ты был трусом, Родион! Ты был подлецом! Ты прятал её, как любовницу в плохом анекдоте, и притащил её сына – ТВОЕГО сына – ко мне в класс! Все знали и молчали. Наблюдали и смеялись надо мной.

Мне становится жарко и душно. Лицо горит. Расстёгиваю пальто, ослабляю галстук. Это не тот разговор, на который я рассчитывал.

– Послушай… Я просто хотел, чтобы…

– Что? Чтобы я забыла? Подчинилась? Снова смотрела тебе в рот? Так вот, Родион: я не вернусь! Ни в гимназию, ни в квартиру, пока ты там живёшь. Надеюсь, в тебе остались крупицы благородства и порядочности, и ты освободишь дом от своего присутствия, переедешь к своей любовнице и сыну.

Она делает шаг ближе.

– И если ты ещё хоть раз позвонишь в школу, в Дом творчества, куда угодно – и закроешь мне дорогу, я не буду молчать. Я расскажу про Ингу, про твои измены с учителями и не только. Про твоё аморальное поведение, недостойное звания директора гимназии. Хочешь, чтобы родители первого класса узнали, почему они не могут найти учителя? Или, может, местной прессе будет интересно, почему я ушла?

Мир вокруг будто застыл. Я чувствую, как наливается злостью грудь. Мне хочется заорать на жену, ударить по машине, ударить эту незнакомую, жестокую, крикливую женщину. Сбросить с себя это чувство униженного мужчины.

Я резко хватаю Татьяну за руку, сжимаю запястье:

– Ты с ума сошла? Угрожаешь мне? Мне, Тань?!

Она отшатывается, но я держу крепко. Пока не слышу визг тормозов.

– Руки убрал, говнюк!

Алена выскакивает из авто и подбегает к нам. Каблуки стучат по асфальту, куртка нараспашку.

– Сейчас же отпусти её, придурок! Я полицию вызову! Посидишь пятнадцать суток в камере с пьяницами, может, за ум возьмёшься!

Резко отпускаю руку. Таня отходит на шаг назад, дышит тяжело. У неё в глазах слёзы, но я не вижу слабости. Наоборот, какая-то необузданная решимость руководит моей женой.

– Ты… ты ведьма, – срываюсь я на Алёну. – Зачем ты лезешь туда, куда тебя не просят?! Разрушаешь нашу семью! Портишь Татьяне жизнь!

Константинова достаёт из кармана электрошокер.

Серьёзно?

Она решила меня, как бешеного пса, долбануть током?

– Это ты всё разрушил, Зотов. Вали отсюда, пока не стал героем новостей.

Плюю под ноги этой стервы и сажусь в машину.

Потому что вдруг ощущаю, что проиграл.

Не только спор.

Жизнь.

Таня стоит рядом с Алёной. Молчит. Стирает слёзы со щёк, но не отворачивается.

Перед тем как закрыть дверь, я слышу её голос. Тихий, но отчётливый:

– Звони своей блогерше. Я всё расскажу.

Бросаю на них последний взгляд и уезжаю.

Внутри бешенство и злость. Я не знаю, что задумали эти идиотки, но чувствую: ничего хорошего…

Прошла неделя. Утро начиналось с паршивого растворимого кофе, но вкус у него был мерзкий. Потому что Таня больше не ставила мне завтрак на стол, не варила свой потрясающий кофе, не готовила омлет или блинчики.

Дом словно умер. Пыль на книжных полках, тишина по утрам, неубранная постель. Я уже понял, что Таня пока не собирается возвращаться.

Надеюсь, это ПОКА долго не продлится…

Пришлось поставить Лидочку Осипову на первый класс. Молодая, бойкая, с золотистыми волосами, неумело собранными в хвост, и яркими губами. Я давно на неё посматривал, но теперь – особенно.

Фигура сногсшибательная, взгляд лукавый. Постоянно улыбается, но интуиция подсказывает, что за улыбкой прячется холодный расчёт.

Глава 10.

«Тот, кто говорит правду, рискует больше всех. Но именно он меняет мир»

Джордж Оруэлл

Татьяна

Я стою на коленях и тру пол под кухонным столом в квартире Алёны. Квартира маленькая, но чистая и уютная. Завтра мой первый день на компьютерных курсах.

Волнуюсь, как девчонка-первоклашка, хоть и понимаю: хуже уже не будет. Надо идти вперёд. Без этих знаний мне не устроиться на хорошую работу.

Звонок. В телефоне высвечивается имя: Тамара Кирилловна Леонидова. Споласкиваю руки, вытираю и принимаю вызов:

– Да, слушаю!

– Татьяна Александровна, здравствуйте. Ну как вы, дорогая? Нашли работу или ещё в процессе поиска?

Я опираюсь о край стола, сажусь на табуретку. Искренне рада звонку. Мне нравится работать с этой женщиной. Она порядочная, а таких, как выяснилось, немного осталось.

В голосе Тамары Кирилловны звучит сочувствие, знакомая строгость и какая-то осторожность, как будто боится ранить меня сильнее.

– Нет, пока не нашла. Живу у подруги, подала на развод. С жильём пока неясно, да и с работой тоже...

Рассказываю, и так становится себя жалко: у меня и правда выбили почву из-под ног. Все мои надежды развеяли в пепел. А начинать жизнь в пятьдесят лет с чистого листа непросто…

– Ох, Танечка... Прости, что лезу не в своё дело, но вдруг это поможет. У меня знакомая работает в школе-интернате на окраине города. Если совсем ничего не найдёшь, можно будет туда. Там есть вакансия, я узнавала, и тебя возьмут. Даже если им Зотов позвонит, пошлют его подальше. Работать в таком месте трудно, поэтому они будут счастливы, если у них появится специалист подобного уровня.

Мне становится тепло на душе. Тамара Кирилловна не только старается ненавязчиво помочь, но и высоко ценит мои заслуги, а это всегда приятно.

– Спасибо, дорогая моя. Я пока держусь, но если будет совсем туго, воспользуюсь. А что у нас в школе нового? Как там Зотов? Продолжает властвовать?

Тамара Кирилловна вздыхает, и между нами повисает пауза.

– Вы слышали, наверное? Или ещё нет? По слухам, Родион съехал к Инге.

– Что?! – я едва не роняю телефон.

– Да. Сам возит Вадима в школу и обратно.

Секунда. Затем меня захлёстывает облегчение. Неужели услышал всё-таки? Неужели оставил мне и Денису квартиру? Может ли у такого человека проснуться совесть?

– Спасибо. Спасибо вам! Это для меня… важная новость.

Мы тепло прощаемся. Я всё ещё сижу на табуретке, пальцы сжимаются в кулак, и я решаюсь: нужно съездить.

Просто посмотреть. Взять пальто, перчатки, шарф – сколько можно мёрзнуть в плаще? Ещё простудиться не хватало. И убедиться, что Зотов в квартире правда не живёт…

Уже у двери, когда стою с ключами в руке, телефон снова звонит. Номер неизвестный, но поднимаю трубку. Если мошенники, сразу сброшу и отправлю в чёрный список.

– Татьяна Александровна? Это Лика Оса. Извините, что без предупреждения. Мне ваш номер дала Алёна Николаевна Константинова, – бойкий девичий голос с хорошо поставленной дикцией как бальзам для ушей.

– Да, это я. Слушаю.

– Я готова сделать репортаж. Опубликовать на своём новостном канале историю с вашим мужем. Но знаете, мне бы хотелось найти второго свидетеля произошедшего. Желательно, не вашего родственника, а кого-то со стороны. Есть ещё на примете обиженные вашим супругом женщины?

Лихорадочно соображаю, мысли скачут, и перед глазами встаёт знакомое и нелюбимое лицо.

Даю наводку Лике:

– Ядвига Николаевна Верховцева. Она ушла почти сразу после скандала. Похоже, что Родион Григорьевич заставил её уволиться. Вы можете с ней поговорить. Думаю, она не откажется блеснуть в новостях.

Лика затихает на пару секунд. Потом говорит мягко, но твёрдо:

– Татьяна Александровна, я обязана вас предупредить. Такая публикация как снежный ком. Она может вызвать лавину интереса к вам, вашей семье, гимназии, городу. Люди могут начать обсуждать не только вашего мужа, но и вас. Резонанс может докатиться до Москвы, и тогда нагрянут журналисты, чиновники заинтересуются происходящим.

Я молчу. Стою у входной двери и понимаю: назад пути нет. Всё, что было – уже разрушено, мосты за спиной сожжены.

– Но вы на стороне правды, – добавляет Лика. – Вы не совершили ничего дурного, а он – да. И это не должно остаться в тени.

Сердце бешено колотится. Перед глазами учительская, мои слёзы, разбитые коленки…

И голос Родиона, говорящий что-то пафосное на педсовете.

А потом Инга. Её волосы. Её взгляд.

И тот ребёнок.

Ребёнок, который мог быть моим внуком.

– Да, Лика, я готова. Если понадобится, я прокомментирую ситуацию, расскажу то же самое и другим журналистам.

Мы прощаемся. Я выхожу, ещё мгновение – и отпускаю дверную ручку.

Шаг. Второй. Третий. Вниз по лестнице, а внутри будто растёт нечто новое.

Не гнев. Не месть.

Решимость озвучить свою правду и идти за ней…

Лестница в доме как будто стала круче. Поднимаюсь с трудом. Или просто ноги стали ватные.

Может, от страха, может, от предчувствия, что Зотов дома и непонятно, как воспримет мой визит.

Удовлетворённо ухмыльнётся: «Вернулась», а возможно выставит вместе с чемоданами. Навсегда.

Ключ долго не поддаётся. Не могу попасть в замок, рука дрожит. Я почти не дышу, когда поворачиваю его в замке.

Прикладываю ухо к дверному полотну: тишина. Густая, вязкая. Только бешеный стук сердца раздаётся в ушах.

Осторожно и почти бесшумно открываю дверь и делаю шаг внутрь. В прихожей пахнет спёртым воздухом и пылью.

На вешалке пусто. Обычно висит пальто Родиона, его кашне. Сейчас там только моё пальто и кожаная сумка с длинным ремнём. Левый крючок свободен, как будто выпал из памяти.

По ощущениям квартира пребывает в каком-то тяжёлом оцепенении. Не бардак, нет. Просто… заброшенность.

Газеты на тумбочке, чашка с засохшим ободком кофе, пара крошек на кухонном столе. Всё говорит о том, что здесь больше не живут. Не дышат, не кипятят чайник по утрам, не ищут глазами ключи, не хлопают дверцами.

Глава 11.

«Храбрость – это не отсутствие страха,

а способность идти вперёд, несмотря на него»

Нельсон Мандела

Татьяна

Я снова дома, в своей квартире. Первый день на курсах прошёл хорошо. Преподаватель по информатике умеет доносить материал простыми и понятными словами, но словарики тоже ведём, записываем терминологию.

Поймала себя на мысли: мне интересно. Впервые за долгое время по-настоящему интересно. Я и раньше хотела пойти на подобные курсы, но не было времени, и Родион всегда говорил: «Зачем? У тебя есть я. Если что-то нужно - помогу или сам сделаю». Будто боялся моей самостоятельности. Ему нравилось, что я во многих вещах завишу от него.

Вечером звони телефон. Экран высвечивает: Лика Оса.

– Татьяна Александровна, здравствуйте. Я уже в городе. Можем завтра встретиться после обеда? Мы уже отсняли школу. С утра интервью с Верховцевой, а после обеда хотела бы побеседовать с вами.

Беру секунду на раздумья, день у меня свободен.

– Хорошо, приезжайте ко мне. Записывайте адрес.

На следующий день они появляются в два часа. Лика в джинсах, мягком пальто и с жёлтым шарфом на шее. Улыбается так, как улыбаются люди, которым не нужно ничего доказывать. За ней стоит в дверях молодой оператор с рюкзаком и со штативом в руках.

– Проходите, пожалуйста. Можем расположиться в гостиной. Я сейчас чайник поставлю.

– Сначала техника, потом чай, – говорит оператор.

Лика солидарна с ним:

– Да, давайте после интервью.

Молодой человек расставляет свет, ставит штатив, проверяет звук. Движется чётко и без суеты. Лика оглядывает комнату, просит меня сесть на диван. За моей спиной на стене висит семейная фотография: я, Родион и Денис.

– Хорошее фото, – замечает девушка. – Нужно, чтобы оно попало в кадр.

На фото Денис идёт в первый класс. В руках держит огромный букет, лицо светится от счастья. Родион стоит рядом, в строгом пиджаке, уверенный и молчаливый, как всегда. Я в белой блузке, с рукой на его плече.

Тогда я ещё верила, что у нас всё впереди.

А сейчас... в первый класс, который я вела, ходит другой мальчик. С такой же фамилией. Тот, кто родился от женщины, которую я знала с детства. Инга Летова. Одноклассница моего сына.

Я чувствую, как в груди поднимается волна боли. Глубоко дышу. Сейчас не время проявлять слабость.

Тереблю рукав мягкого кашемирового свитера. Он бирюзового цвета, подарок Алёны на день рождения. Она тогда сказала: «Цвет моря, Танюша. Очень подходит к твоим глазам».

Лика присаживается на табурет у камеры.

– Татьяна Александровна, не волнуйтесь. Всё просто. Я задаю вопросы, вы отвечаете. Если что-то пойдёт не так – перезапишем. Не спешите. Я потом смонтирую и обязательно пришлю вам на согласование. Хорошо?

Киваю:
– Хорошо.

Свет из прожектора тёплый, греет лицо. Лика даёт знак оператору, он включает камеру.

– Татьяна Александровна, расскажите, кем вы работаете. И... как всё началось.

Я смотрю в объектив. И к своему удивлению, не боюсь. Не дрожу как осиновый лист. Чувствую себя словно на уроке. Голос звучит чётко и уверенно.

– Я учитель младших классов. Уже почти тридцать лет. Учу детей читать, писать, верить в себя. И всё это время я верила в школу. В учителей. В своего мужа – директора гимназии.

Голос становится ниже, но я не спотыкаюсь.

– Я не сразу узнала, что он вёл двойную жизнь. Что у него есть другой ребёнок. От женщины, которую я знала. Она училась в одном классе с моим сыном, часто бывала у нас дома. И седьмого сентября коллеги рассказали, что в моём классе учится внебрачный сын мужа. Сам он не удосужился поставить в известность. Поэтому я вынуждена была уйти из школы. А сейчас не могу найти работу по специальности, потому что супруг попросил директоров школ меня не брать.

Опускаю плечи, чуть-чуть улыбаюсь.

– Я не хочу мести. Мне важно рассказать правду, чтобы родители учеников знали, почему я ушла. Чтобы другие женщины понимали: они не обязаны терпеть подобное отношение мужей. Они не обязаны молча носить в себе обиду. Даже если им пятьдесят, как и мне.

Лика задаёт ещё вопросы, спокойно отвечаю. Мы беседуем, и я даже забываю про камеру.

Останавливаемся, когда девушка поднимает руку и оператор нажимает стоп.

Журналистка улыбается:

– Вы отлично держались. Даже не ожидала, что с вами будет так легко работать.

– Спасибо, – искренне благодарю. – Волновалась, конечно, но годы преподавания научили владеть собой.

Мы пьём чай на кухне. Лика рассказывает о своём канале, как долго она искала себя в жизни, много чем занималась в Москве, но сейчас делает то, что ей нравится.

Они уходят, а я смотрю на себя в зеркало в прихожей и понимаю: если это интервью увидят областном отделе образования, Родион точно потеряет работу.

И наверное, это будет справедливо.

Такой человек не должен учить детей…

***

Я разрешила мужу изменить.

А потом не смогла простить, и прошла девять кругов ада, сто оттенков боли, разочарования, обиды…

Но смогла снова стать счастливой.

Одна из самый удачным историй Автора живёт здесь:

https://litnet.com/shrt/Iwis

Глава 12.

«Кто воздвигает свой трон на лжи, тот строит его на песке»

Августин Блаженный

Зотов

Казалось бы, ничто не предвещало катастрофы в это солнечное сентябрьское утро. Чёрный кофе без сахара, строгий тёмно-синий костюм, светлый галстук. Зеркальный узел, белоснежная сорочка. Всё на месте, всё под контролем.

Взял за правило кормить Вадима по утрам хотя бы творогом. Хотя бы бутерброд ребёнку делать, чтобы он ехал в школу не голодный.

Инга, глотнув кофе, убегает раньше нас. Да мне уже понятно, что мать из неё никакая…

Во дворе школы убирает опавшие листья дворник, в фойе копошится уборщица. Дежурные учителя беседуют и наблюдают за тем, как ученики принимают одежду в раздевалке.

Я замечаю: не смотрят в глаза. Отворачиваются. Кивают холодно, будто меня не знают.

Первый тревожный звонок внутри в коридоре, когда веду Вадима в класс: Истомина, завуч по внеурочной работе, буквально вжимается в стену, когда я прохожу. Прячется за газетой. Газета в школе, в 2025-м!

Странно…

Захожу в вестибюль второго этажа – та же картина. Шепотки, неестественные паузы. Учитель химии Сушко делает вид, что смотрит в окно. Прямо в голый, без листьев, куст.

– Доброе утро, – говорю.

– А, да, доброе… – срывается в сторону.

Оставляю Вадима в кабинете первого класса, двигаюсь по коридору дальше. Каждый шаг словно в вакууме.

Школа, которой я управлял железной рукой десять лет, вдруг стала жевать тишину. Словно замерла.

Что-то случилось, и я не в курсе. Что-то произошло.

Со мной.

Кабинет директора закрыт. Ключ поворачивается в замке привычно, но телефон внутри уже трезвонит, хотя нет девяти часов.

Скидываю пальто, бросаю на кресло, поднимаю трубку:

– Зотов. Слушаю.

– Ты совсем рехнулся?! – визг на том конце провода рвёт барабанную перепонку. Потапенко негодует.

– Доброе утро и тебе, Илья Анатольевич.

– Зотов, ты меня закопал. Просто посадил на мину!

Поднимаю в недоумении бровь. Потапенко никогда не звонит с утра, только если случился пожар или внеочередная проверка.

Или если горит его собственное кресло.

– Что случилось?

– А ты не видел?! Забыл, как в интернет заходить? Или в шалаше живёшь, мудила? Интервью! Твоей жены! И этой… Верховцевой! Вчера вечером выложили в сеть, а теперь оно уже в наших региональных новостях торчит и мозолит глаза, в том числе и министерству образования!

Молчу. Уже догадываюсь, о чём он.

– Что за интервью?

– Про тебя, кретин! Про тебя, про то, как ты, образцовый директор, завёл сына от студентки! Как уволил англичанку за то, что рот открыла. Как свою жену вынудил уволиться из школы и не даёшь ей устроиться на другую работу!

Я встаю из-за стола. Не могу сидеть, внутри растекается раскалённая лава.

Говорю тихо:

– Илья Анатольевич…

– Не сейчас! Потом будешь каяться и клясться! Сейчас слушай! В РОНО уже позвонили из Москвы. С телеканала. Просили прокомментировать ситуацию. Я сказал, что не в курсе происходящего, обещал разобраться.

– Ну и?.. – сухо интересуюсь, уже предчувствуя ответ.

– А потом позвонили из министерства. Велели: «Уволить. Немедленно. За аморальное поведение. Без разбирательства».

Я сжимаю кулак.

– Это не решение. Это их бабская истерика.

– Это указание.

Он замолкает, нервно дышит в трубку, потом начинает уговаривать:

– Пиши по собственному. До завтрашнего утра. Так хоть сможешь в другом месте устроиться на руководящую должность. Понимаешь?

– Да.

– И пожалуйста, заткни свою жену. Умоляю. Если я из-за твоего разгулявшегося члена потеряю кресло – я тебя похороню. Своими руками. Обещаю.

Потапенко отключается, и в телефоне раздаются короткие гудки.

Я опускаю трубку. Стою минуту, две, смотрю в окно. Дворник всё так же, размеренно махая метлой, собирает упавшие листья. За забором школы бегает чья-то собака с ошейником. Словно ничего не происходит. Как будто мир не трещит по швам.

Примеряю к себе это позорное клеймо: «Уволен».

Без суда. Без комиссии. Без объяснений.

Потому что моя мягкая, спокойная, покорная Татьяна вдруг превратилась в склочную бабу. Устроила шоу на всю страну.

Без стервы Константиновой здесь не обошлось. Сто процентов.

Вспоминаю, как Татьяна сидела за этим же столом и заполняла классный журнал. С прямой спиной, в своей любимой голубой блузке с пуговицами под горло. Вглядывалась в список первоклашек.

А теперь рассказывает, какой я дерьмовый муж и отвратительный педагог на фоне нашей семейной фотографии.

С…а!

Нет, не Потапенко, не министерство и даже не Верховцева с её ядовитым языком.

Она.

Она знала, как ударить. Где тонко и больно. Ударила по всему, что я построил.

Сажусь за стол, руки дрожат, сжимаю пальцы в кулаки. Медленно, чтобы не выдать ярость.

Что дальше?

Увольнение не конец. Меня знают и уважают. Пока. Но если репутация рассыплется прахом, если имя станет нарицательным…

Надо действовать. Быстро, продуманно, без эмоций.

Если они думают, что Родион Зотов – просто имя в списке уволенных… они плохо меня знают.

Я – не тонущий. Я тот, кто гребёт даже по асфальту.

Но Таня…

Ты у меня ещё поплатишься за это, дорогая.

Хотела вызвать бурю?

Хорошо.

Посмотрим, сколько ты продержишься в ней – без крыши, без школы, без моей защиты.

И ведь ты думала, что победила.

А я только начинаю эту войну…

Коридоры школы глухи к моему гневу. Они притихли, будто в ожидании развязки, как перед экзаменом, когда знаешь – списать не выйдет.

Учителя шарахаются по углам, двери кабинетов прикрыты, кто-то прячется за проектором, кто-то зарывается в тетради, словно это броня.

Глава 13.

«Толпа всегда жаждет чужих тайн, чтобы забыть о собственных»

Сенека

Татьяна

Я выхожу в аптеку за каплями для глаз, и тут же ловлю на себе взгляды. Скользящие, цепкие.

Кто-то делает вид, что не замечает меня. Кто-то, наоборот, специально поднимает глаза и прищуривается, словно сверяет: это ли та самая, что рассказала всему городу про своего мужа-директора?

Прошло два дня после интервью, а я всё ещё не могу привыкнуть к вниманию. Я не знаменитость. Я не искала славы. Я просто хотела, чтобы правда вышла наружу.

Хотела защитить себя. Вернуть себе лицо. Но в итоге потеряла всё.

На кассе в продуктовом магазине женщина с простуженным голосом пробивает мои покупки и вдруг, будто между делом, кидает:

– Ну и козёл ваш муж! Гнать таких из школы надо! А вы молодец, не побоялись рассказать правду.

Судорожно киваю, не зная, куда деть руки. Хочу поскорее закончить этот диалог. Но кассирша не останавливается. Наклоняется ближе, понижает голос до шёпота, будто мы с ней заговорщики:

– А он, говорят, с любовницей сошёлся? Или один теперь живёт?

Сердце обрывается. Грудь вспыхивает болью, как от удара ножом. Я вздрагиваю и шарахаюсь в сторону, будто передо мной чума, зараза. Быстро убираю карточку в карман и почти бегу из магазина.

Господи, я стала героиней сплетен!

Обсуждают мою личную жизнь, мою боль, моё разрушенное доверие, как эпизод какого-то дешёвого сериала. Санта-Барбара по-нашему. Все хотят знать: с кем, когда, как я узнала, что сказала, где жила после. Как будто это делает их будни ярче, а меня менее живой.

Я возвращаюсь домой, и первым делом щёлкаю замком.

Закрываюсь. Прячу себя от людей, от мира, от сочувствия, от насмешек.

От слов: «Сама виновата» и «Все мужики гуляют. Подумаешь, трагедия…»

На курсы больше не хожу, сказалась больной.

Я и правда чувствую себя полностью разбитой. И телом, и душой.

Эта слава… липкая. Она ложится на кожу, как грязь, которую не отмыть.

Я не справляюсь. Я не такая сильная, как казалась. Не такая бойкая, как выгляжу на камеру. Я просто женщина, которую предали. Я просто хотела, чтобы меня услышали. А теперь с утра до вечера реву в подушку и ругаю себя за глупость и самонадеянность.

Телефон молчит, потому что я его отключила. Сбросила все звонки, удалила половину контактов. Но теперь они пишут.

«Татьяна Александровна, здравствуйте! Вас беспокоит редактор шоу «Семейные драмы». Мы хотим пригласить вас в Москву. Поверьте, гонорар вас приятно удивит…»

Гонорар?! Вы что, с ума сошли? Я не продаю свою боль! Не раздаю интервью пачками. Не зарабатываю на измене мужа.

Отстаньте! Все! Просто оставьте меня в покое!

Я хотела очистить своё имя, а в итоге испачкала его ещё больше. Своими же руками.

Слышу звонок в дверь, а потом настойчивый стук. Замираю. Не хочу никого видеть. Ни соседей, ни курьеров, ни журналистов.

– Таня! – раздаётся за дверью голос Алёны. – Я знаю, что ты дома. Открой! Или я вызову спасателей, и они выломают дверь!

Я стою в коридоре, босая, в халате. Прислонилась к стене и не дышу.

Злюсь. Обидно. Она – одна из немногих, кто знала, к чему всё идёт. Константинова подталкивала, уговаривала: «Мы ещё покажем этому козлу! Пусть все узнают, какая ты сильная».

А я слабая…

Слабая, растерянная и пугливая.

– Алён, у меня всё в порядке. Я просто хочу побыть одна. Уходи, пожалуйста, – говорю тихо, сжав кулаки.

Пауза. Долгая. А потом её голос, но уже спокойный:

– Ладно, Тань. Я оставлю пакет с продуктами под дверью. Даю тебе неделю похандрить, а потом вытащу тебя на свет. Ты ничего плохого не сделала.

Она уходит, а я иду в спальню и ложусь на кровать. Смотрю в потолок. Пытаюсь сама себе сказать: «Ты не виновата». Но в голове только одно: «Ты не подумала о Денисе».

Сын. Он наверняка уже видел интервью. Слышал мои слова. Глупо было надеяться, что ему никто из знакомых не кинет ссылку.

Как он воспринял ситуацию? Что подумал? Ненавидит ли он меня теперь?..

Стою в ванной. Крем приятно холодит кожу рук, и я втираю его в сухие ладони медленно, с рассеянной сосредоточенностью.

День снова стёр границу с ночью, превратив время в мутную жижу без начала и конца. Иногда я просто хожу по квартире, останавливаясь у окна, смотрю на фонари и тени от деревьев. Они качаются в темноте, как будто дышат. Я тоже дышу, только слишком часто от внутренней тревоги, от бессилия, от злости, которую пытаюсь утихомирить сном.

Иногда мне удаётся уснуть днём, чтобы не слышать этот ужасный внутренний голос, который бубнит одно и то же: «Ты всё разрушила. Ты сама…»

Вдруг хлопает входная дверь.

Замираю, сердце подскакивает куда-то к горлу.

Тишина. Потом звук – пальто скользит по вешалке. Это Родион. Я узнаю его по походке, по дыханию, по тому, как он скидывает обувь. Странно, но я помню его до мельчайших жестов, как будто всё это прописано в подкорке.

Выхожу. Он уже в комнате. Стоит, как ни в чём не бывало, словно только вышел на минуту за хлебом, и всё эти дни врозь лишь вымысел моего больного воображения.

В руках у него наша старая семейная фотография. Та самая со стены, которая была в кадре.

– Зачем ты это сделала? – голос ровный, почти отрешённый, как у учителя на разборе контрольной.

Я пожимаю плечами. Говорю тихо, но в каждом слове усталость и отчаяние:

– Не знаю, Родион. Так получилось. Я была зла на тебя, не могла найти работу, негде было жить. Поэтому согласилась на интервью. А потом… уже поздно было отступать.

– Поздно? А с первым классом ты отступила быстро. Бросила детей в самом начале учебного года? – выплёвывает со злобой и презрением.

– Я не бросила. Я ушла, потому что не могла работать в сложившихся обстоятельствах. Тебе ли не знать?

Он медленно кладёт фотографию на стол, засовывает руки в карманы и отходит к окну. Завеса тишины падает между нами. Только дыхание мужа нарушает возникший вакуум. Тяжёлое, как перед бурей.