Развод. Я (не) буду молчать

Глава 1

Вспышки камер режут глаза. Резкий белый свет бьёт по зрачкам, как тысячи крошечных осколков, и я инстинктивно прищуриваюсь. Щёки немеют от дежурной улыбки, она уже стала частью меня, как маска, которую я не могу снять. Я не люблю пышные приёмы. Никогда не любила. Но это часть моей жизни, обязательная, словно дыхание.
Я знаю, как и что нужно делать.
Как держать осанку. Как изгибать губы, чтобы улыбка выглядела искренней. Как отвечать на нелепые вопросы не дрогнув.

— Маргарита, расскажите, когда мы, наконец, услышим радостную новость? — хрипловатый женский голос пробивается сквозь гул толпы. — Когда вы нас обрадуете долгожданной беременностью?

Я чувствую, как напрягается каждый мускул на моем теле. Вежливая улыбка. Поворот головы. Я просто отворачиваюсь. Никаких комментариев.

Этому меня учили с детства. На такие вопросы не отвечают. Особенно если внутри эта тема -- не рана, а зияющая пропасть.

Вопросы о детях самые болезненные. И самые дорогие.

Глоток воздуха даётся с трудом. Под вспышками я чувствую себя куклой в витрине. Красивая оболочка, пустая внутри. Но я улыбаюсь. Конечно, улыбаюсь.

Захожу в зал. Просторный, с высоким потолком, с искрящимися люстрами и тихо журчащей музыкой, которая должна создавать атмосферу праздника. В воздухе витает аромат шампанского и дорогого парфюма. Гостей сегодня не меньше сотни. Все знакомые лица, все улыбаются одинаково.
Я ищу глазами Кирилла.

Рядом с ним всегда легче. Он мой якорь в этом безумии.

Я иду вдоль зала, кивками и натянутыми улыбками приветствую людей, которых едва помню по именам. Всё на автомате: шаг — улыбка — рукопожатие — фото. Щелчок затвора. Ещё один. Ещё. Слышен приглушённый смех, чоканье бокалов, кто-то громко произносит тост. Всё как обычно. Слишком обычно.

Но Кирилла нет.
Ни у входа, ни рядом с организаторами.
Почему он не встретил меня? Именно сегодня, ему понадобилось уехать раньше.

Тонкая игла тревоги прокалывает грудь. Я отгоняю её, сейчас не время. Может, задержался. Может, разговаривает.

Но ощущение странности липнет к коже. Вечер будто дешёвый спектакль, а я актриса, которая забыла свою роль.

Напряжение проходит вдоль позвоночника холодной волной. Шум в голове заглушает всё. Пульс бьется в горле.

Мимо проходит официант с подносом, и я машинально беру бокал. Сделать глоток, попытаться вернуть контроль. Шампанское холодное, пузырьки жалят язык, но не помогает. Внутри только сильнее разливается липкой жижей пустота.

Я иду куда-то, сама не знаю куда, в этом лабиринте из людей. Ко мне подходят, просят сфотографироваться, улыбаются фальшивыми улыбками, их слова сливаются в бессмысленный гул. Для них галочка, а для меня работа и стиль жизни.

И вдруг я его вижу.

Стоит спиной ко мне.
Кирилл. Я узнаю его сразу, по осанке, по движению плеч, по тому, как он держит бокал. Высокий. Статный. Такой родной, до боли.

А потом, будто плетью по сердцу. Из-под его руки выныривает брюнетка. Миниатюрная, с идеальной осанкой, длинные локоны спадают по плечам. Как картинка из глянца. Она поправляет волосы и скользит пальцами по его предплечью. Легко, уверенно. Словно это её место рядом с ним.

Кирилл не отстраняется.
Наоборот. Его ладонь плавно скользит по её изгибам и останавливается чуть ниже талии. Задерживается там, будто так было всегда.

Я не слышу, что он говорит. Музыка и гул голосов становятся ватой. Но я вижу, его губы шевелятся, а уголки губ приподнимаются. Он улыбается. Ей.

Мир останавливается.

Холод растекается внутри, и каждую клетку сковывает ледяная корка. Это не просто ревность. Это удар. Предательский. Нежданный, и от этого становится еще больнее.

Картинка идеальной семьи — всё это рушится в один миг.

Он поворачивается. Наши взгляды встречаются.
Я не знаю, что отражается в моих глазах, боль, отчаяние или пустота. Может, всё сразу. Его улыбка гаснет. Он делает шаг. Потом ещё. И я понимаю, что сейчас он что-то скажет. Что-то, отчего мне станет ещё больнее.

«Нет… нет… не сейчас», — кричу я про себя.

Я поворачиваюсь и ухожу. Не извиняюсь, не объясняю. Просто выхожу из круга людей, оставляя их с их вопросами и фальшивыми улыбками.

Шаги ускоряются. Воздуха не хватает. Платье обтягивает грудь, корсет будто сжимает рёбра. Мне нечем дышать. Я задыхаюсь. Спешу к выходу. К воздуху. К тишине. К спасению.

Но на пороге я забываю, что снаружи тоже камеры. Журналисты. Вспышки. Репортёры, как стая стервятников, поджидают там, где пахнет кровью.

Кирилл успевает догнать меня. Его рука крепко обхватывает мой локоть.

— Маргарита… — он выдыхает моё имя с каким-то чужим оттенком.

Двери распахиваются настежь, как створки сцены.
И я снова в ослепительном белом аду.

— Улыбайся, — шипит он мне в ухо. — Не позорь меня.

Глава 2

Я чувствую, как его пальцы вдавливаются в мою кожу, оставляя синяки будущего утра. Улыбка растягивает мои губы автоматически, будто чужие мышцы подчиняются не мне.

Вспышки.
Щелчки.
Лица, вытянутые в предвкушении сенсации.

Щиплет глаза. Хочется плакать. Но даже слёзы боятся. Боятся скандала, боятся заголовков в завтрашних газетах.

Я улыбаюсь.

Он стоит рядом, крепко держит меня за локоть, как за ручку дорогого аксессуара. И всё это спектакль. Праздник, который мы продаём миру. Я и он идеальная пара. Успешная. Влюблённая. Красивая.

Пять лет безупречного блеска. Наша семья стала эталоном крепкого брака. А что скрывается за всем этим…как оказалась пустота.

Внутри у меня гул. Пустота. И ощущение, будто в грудь залезла когтистая лапа, разворошила все внутри и вырвала сердце, оставив лишь пустой грудной каркас.

Его дыхание касается моей шеи, горячее, тяжёлое, почти злое. С виду заботливый муж. Внутри, уже чужой человек. Тот, кото я сегодня увидела впервые.

Я смеюсь. Тихо, фальшиво, так как от меня ожидают. Знаю, как повернуть голову, чтобы вспышка поймала лучший ракурс. Знаю, как наклонить корпус, чтобы никто не заметил дрожь в руках, и в теле.

Люди аплодируют кому-то за тост, шампанское сверкает в бокалах, а я стою, как манекен.

В голове возникают рандомно воспоминания. Утро, когда мы мечтали о ребёнке. Когда он гладил мой живот, как будто там уже что-то было. Его глаза горели, в них было столько тепла, что я могла в нем утонуть. А потом обследования, анализы, пустые попытки, и его холодный взгляд. Все это происходила на глазах у сотен тысяч. Давление невидимой плитой вот-вот норовило нас раздавить.

Но мы выстояли. Вместе.

Сейчас эта тонкая трещина превращается в пропасть. И я балансирую на самом краю.

Я всё ещё улыбаюсь. Всё ещё держусь прямо. Всё ещё его жена.

Но внутри что-то тихо умирает.

— Рита, — его голос мягкий, почти шепот. Но я знаю, как он умеет шептать с ядом. — Не устраивай цирк. Не сейчас.

Я чуть поворачиваю голову и встречаюсь с ним взглядом. В его глазах нет ни капли вины. Только раздражение. И страх не за меня, за себя. За картинку, за статус. За свою безупречную жизнь.

В этот миг я понимаю, что мы стоим не вместе. Мы по разные стороны этой ослепительной сцены.

Кто-то кричит моё имя, я машинально поворачиваюсь. Нас просят общее фото. Кирилл улыбается безупречно. Его рука на моей талии, он прижимает меня к себе. Только для меня эти ощущения, словно оковы. Тяжелые, стальные. Он ведет себя так, словно ничего не произошло. А я замираю.

Улыбка. Щелчок. Вспышка.

И сердце, как хрупкое стекло, трещит у меня в груди.

Я забываю, как дышать. Воздух не проходит сквозь горло. В груди ком, будто мне вбили туда ржавые гвозди.

Картинка идеальной пары живёт в камерах. А я медленно рассыпаюсь на мелкие осколки под этим ослепительным светом.

Я всё ещё улыбаюсь.
Но это уже не я.

Глава 3

В салоне авто тяжело дышать.
Мотор работает ровно, шины мягко шуршат по асфальту, а тишина, между нами, натянута как струна. Стоит чуть задеть, и она лопнет, больно, оглушительно.

Я сижу, повернувшись к окну, вглядываюсь в огни ночного города, которые сливаются в размытые полосы. Виски ломит, словно стягивает тугой обруч, а сердце бьётся слишком громко, будто хочет вырваться наружу из своего плена.

Он ведёт машину спокойно. Ровно. Как будто ничего не случилось.
Как будто это не он минут сорок назад прижимал к себе ту брюнетку. Не он скользил ладонью по её талии, не он улыбался ей так, как улыбается мне.

Кирилл.
Мой муж.
Мой ледяной шторм.

Я чувствую, как с каждой минутой внутри нарастает не просто дикая злость, а отчаянная беспомощность, которая царапает меня изнутри. Это как кричать в пустоту.

Я держусь на краю. Сцепила пальцы на коленях так сильно, что ногти врезаются в кожу. Если заговорю сейчас, то голос сорвётся на крик. Если промолчу, то я сойду с ума.

Он первый нарушает тишину. Его голос резкий, как пощечина.
— Что за цирк, ты сегодня устроила.

Я поворачиваюсь к нему. Медленно.
— Что?

Он даже не смотрит на меня. Глаза прикованы к дороге. Профиль чёткий, угловатый. Лицо, напряжённое от злости.
— На таком важном мероприятии, — продолжает он, — такое поведение недопустимо. Не для твоего статуса.

Его слова проходят сквозь меня, как лезвие по хрупкому стеклу.
Мой статус. Не мои чувства. Не моё унижение. Статус.

Я слышу собственный смех, нервный, сорванный.
— Ты серьёзно? Ты обвиняешь меня?

Он бросает короткий холодный, отстраненный взгляд.
— Я обвиняю тебя в том, что ты чуть не сорвала вечер.

Я резко поворачиваюсь к нему все телом. Боль внутри разрастается, как чёрное липкое пятно.
— А ты не думал, что я видела? — мой голос дрожит от злости. — Видела, как она стояла рядом с тобой. Как ты прижимал её к себе. Как она гладила твою руку, Кирилл! Это выглядело не как случайная встреча. Не как «привет, давно не виделись». Это выглядело так, будто она делала это сотни раз.

Он молчит. Челюсть напрягается, скулы становятся резче. Профиль будто вырублен из камня. В нём проступает опасность.

— Кто она? — выдыхаю я устало. — Кто эта девушка?

— Знакомая, — коротко, сухо бросает он.

— Знакомая? — я почти срываюсь на крик. — Ты правда думаешь, что я настолько наивная?

Он рыкнул. Настоящий, низкий, опасный звук, от которого у меня по спине пробегают мурашки.
— Я встретил знакомую, которую не видел лет пять, а может, и больше. Это ничего не значит.

— А то, как ты держал её? — я бью его словами, будто кулаками. — Как ты смотрел? Это тоже «ничего»?

— А то, что ты чуть не закатила сцену перед прессой, — его голос становится ледяным, — это уже слишком.

Он сжимает руль так, что побелели костяшки пальцев. Машина плавно входит в поворот.
Я чувствую, как меня трясёт. И лучше бы от холода, чем от бессилия.

— Я не позволю, чтобы кто-то унижал меня, — я говорю глухо, тяжело. — Я не позволяю своим друзьям вести себя со мной так, как ты позволил ей вести себя с тобой. А ты мой муж!

— Наши положения нельзя сравнивать, — отрезает он. — Ты моя жена. И должна вести себя соответствующе.

Эти слова обрушиваются на меня, как камни.
Ты моя жена.
Не любимая. Не дорогая.
Собственность.

— А ты? — шепчу я, и голос предательски ломается. — Как ты должен вести себя, будучи моим мужем?

Он поворачивает голову. Смотрит прямо на меня. И от этого взгляда холод проникает под кожу. Стальной. Безжалостный.
Он не говорит ни слова, но я понимаю всё. В его мире правила только его.

Внутри что-то сжимается до боли. Я отворачиваюсь к окну, прикусываю губу, чтобы не заплакать. Я не доставлю ему такого удовольствия, видеть мою слабость.

Дорога до дома превращается в пытку. Воздух в машине густой, вязкий, словно его можно резать ножом. Он не говорит больше ни слова, но его молчание тяжелее любого крика.

У меня начинает болеть голова. В висках пульсирует тупая, навязчивая боль. Но он не замечает. Или делает вид, что не замечает. Изредка бросает на меня короткие взгляды, холодные и осуждающие, как будто я виновница всего произошедшего.

— Рита, — произносит он, наконец, ровно, почти спокойно. — При нашем статусе показная ревность, неприемлема. Это выглядит некрасиво, даже жалко.

— А публичное унижение — это красиво? — срываюсь я.

Он не отвечает. Кривая, холодная улыбка, скользит по его губам.

Когда мы подъезжаем к дому, я чувствую, как мышцы гудят от напряжения. Я хочу только одного, уйти, спрятаться, остаться одна хотя бы на минуту.

Но Кирилл не отстаёт. Как тень.

Он выходит из машины, обходит капот и открывает дверь с моей стороны. Как галантный муж. Как будто всё идеально.
— Пойдём, — говорит он ровно.

Я поднимаюсь по ступеням особняка, и каждая ступень, словно прямой удар в сердце.

Внутри тихо. Слишком тихо. Дом, в котором мы живём, огромный, но сейчас он давит на меня. Стены сужаются вокруг меня, будто стальная клетка.

Кирилл ведёт себя, как будто ничего не произошло. Снимает пиджак, ослабляет галстук. Наливает себе в бокал янтарную жидкость.
А я стою у лестницы, чувствуя, как внутри всё скручивается в тугой узел.

— Рита, тебе стоит отдохнуть, — говорит он мягко, но его мягкость, липкая, фальшивая. — Ты устала.

— Не прикасайся ко мне, — прошептала я, когда он подходит ближе.

Он останавливается, чуть склоняет голову, и в его взгляде я вижу не заботу. Контроль.
— Я просто забочусь о тебе.

Нет. Он играет в заботу. В навязчивую, удушающую заботу, которая больше похожа на кандалы.

Мы поднимаемся в спальню. Я чувствую за спиной его ровное дыхание, тяжёлое. Присутствие, от которого хочется спрятаться в самый дальний угол.

Глава 4

Ночь оставила во мне лишь пустоту и холод.
Голову будто сжимают ледяными пальцами. Глухая боль давит изнутри. Я лежу, уставившись в потолок, и слышу, как Кирилл спокойно дышит рядом.

Спокойно. Как будто ничего не было. Ни этой чертовой брюнетки с идеально выверенной улыбкой. Ни его взгляда на неё. Ни скандала в машине. Ни его жестких, режущих слов, брошенных мне в лицо, будто пощечина.

И как будто не было его рук на моем теле ночью. Эти руки, от которых я когда-то таяла, а теперь лишь сжимаюсь. Слишком настойчивые, требовательные. Он пытался стянуть с меня пижаму, как будто всё по праву принадлежит ему. А я отталкивала. Снова и снова. Внутри меня была борьба. Не потому, что я не хотела… тело-то хотело. Тело сдалось сразу.

Легкая дрожь. Покалывание в пальцах. Температура тела поднялась на несколько градусов. Каждая клеточка тянулась ответить ему взаимностью. Впитать тепло его тела. Горячее дыхание.

Оно знает его запах, его силу, его жадность. Оно откликалось на каждое прикосновение, как дрожащая струна под напряжением. Но разум бил тревогу. Перед глазами всплывали картинки, как она, брюнетка, кладёт руку ему на плечо. А он улыбается. Так же, как и мне.

Сейчас утро.
Стол накрыт идеально. Сервировка по линейке, свежий сок, пар от кофе. Кирилл сидит напротив, в безупречной рубашке, с этим своим отточенным спокойствием. Как будто ничего не произошло. Как будто мы всё ещё та сияющая пара с обложек журналов.

Он не смотрит на меня. Хмурится, пока листает новости в телефоне. И мне от этого… легче. Потому что я не уверена, что выдержу его взгляд сейчас.

А меня внутри будто ком из колючей проволоки. Жесткий, колючий и царапающий меня до искр из глаз. Каждое дыхание отдает пустотой в груди.

Я ведь люблю его. Чёрт. Люблю несмотря на то, что этот брак договорной. У нас была своя жизнь, пока наши родители не решили иначе. Я полюбила этого упрямого, холодного мужчину, который научился быть идеальным для всех, кроме меня.
А он? Любит ли он меня? Или я просто удобная часть идеальной картинки?

Молчание между нами тянется подробно резине. Как струна, готовая оборваться в любой момент. Кирилл первым поднимает голову. Взгляд… прямой. Ледяной. Хлеще рентгена. Он как будто заглядывает вглубь меня, туда, где я так отчаянно пытаюсь не дать себе развалиться.

Медленно сдирает слой, за слоем.

— Если ты будешь продолжать в таком же духе, — его голос ровный, хищный, обволакивающе холодный, — я буду вынужден искать ласку на стороне. А потом не жалуйся.

Внутри меня громкий треск, будто что-то тонкое, хрупкое рвётся в этот миг. Больно, мерзко, холодно.

— Ты мне угрожаешь? — мой голос звучит слишком спокойно. Словно не я, а кто-то другой произносит эти слова.

Он откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди. Смотрит на меня чуть насмешливо.

— Ты сама ставишь меня в такие рамки, Рит. За последствия не отвечаю.

Он даже не моргнул, когда это говорил.

— А мне кажется, — я чуть наклоняюсь вперёд, держу взгляд, хотя внутри дикая дрожь, — вчера ты с удовольствием вышел за рамки. И без моего участия.

Лёгкая тень скользит по его красивому лицу. Он не ожидал, что я так прямо скажу это. Раньше я бы промолчала. Терпела. Проглатывала. А теперь, нет.

Он ничего не отвечает. Только прищуривается, и я чувствую, как напряжение между нами становится настолько плотным, что невозможно сделать вдох.

— Рит, — наконец говорит он. — Я понимаю. Ты злишься. Разочарована, что с ребёнком не выходит. Я знаю, как давит пресса. Родители. Но, малыш… — он нарочито мягко тянет это слово, как яд в медовой оболочке, — давай без фанатизма. Как получится, так и получится. Всегда можно найти, что ответить журналистам.

Я чувствую, как во мне закипает раздражение.
Он снова уходит от разговора. Ловко, как всегда. Съезжает с темы, переводит разговор на мою боль, на слабое место. Он знает, куда давить. Всегда знал. Чувствовал, как настоящий хищник.

— Это нечестно, — тихо говорю я. Но голос звенит, как тонкое стекло на ветру.

Он фыркает.
— Ты изменилась.

Да? Я изменилась?

Нет, я просто перестала быть удобной. Перестала быть мягкой подушкой для его острых углов. Перестала быть той наивной девочкой, что смотрела на него с полным обожанием. Той, что всегда ждала его одобрения. Разница, между нами, четыре года, а кажется будто пропасть.

Кирилл встаёт. Медленно. Его движения точны, уверены, опасны, как у хищника, уверенного в себе. Он обходит стол и останавливается у меня за спиной. Я чувствую его тепло ещё до того, как он прикасается ко мне.

Напрягаюсь, пока не сводит мышцы.

Его руки опускаются мне на плечи. Крепко. Почти жёстко. Я вздрагиваю всем телом. Он замечает это и усмехается. Эта тихая, самодовольная усмешка бьёт сильнее любого крика.

Он наклоняется к уху. Я слышу, как он дышит. Чувствую тепло его губ в сантиметре от шеи. Мурашки бегут по коже, тело всё ещё предатель. Отзывается на его прикосновения. Но внутри закралась паника. Я забываю, как дышать.

— Я люблю тебя, Рит. — Его голос мягкий, глубокий, опасный. — И этого достаточно.

Он отстраняется. Шаги его тяжёлые, глухие.

Через минуту щёлкает дверь. Он ушёл.

А я осталась. В тишине. В холоде. В этой красивой, роскошной клетке, где даже воздух пахнет чужой жизнью.

Я сижу неподвижно, сжав пальцы в кулаки до боли. Кофе остыл, как и всё внутри. Сердце не бьётся, оно гремит, как разбитый на крупные осколки колокол.

Я поднимаюсь. Иду к окну. За стеклом дождь, серый сад, мокрые дорожки. Всё вяло и чуждо. Как будто и мир не хочет быть настоящим.

Моё отражение в стекле, аккуратная, ухоженная, безупречная жена Кирилла Ярцева. Волосы уложены, шелковый халат сидит идеально. И глаза … пустые.

Он говорит, что любит меня. Но любовь без уважения — это не тепло. Это кандалы.
Он говорит, что этого достаточно. А для меня нет. Недостаточно.

Глава 5

Кафе наполнено привычным гулом голосов, звоном посуды и ароматом свежесваренного кофе. Я сижу напротив мамы, пытаясь сосредоточиться на ее словах, но постоянно отвлекаюсь на щелчки камер.

Щелк. Щелк. Щелк. Каждый звук будто удар по нервам.

Обычно я к этому привыкла. Папарацци — часть моей жизни, а с тех пор, как я стала женой Кирилла Ярцева, внимание увеличилось. Но сегодня каждый щелчок затвора царапает по коже, заставляет вздрагивать и сжиматься внутри. Сегодня мне кажется, что эти камеры видят меня насквозь. Видят мою боль, которую я так старательно прячу последние несколько дней.

— Рита, — голос мамы возвращает меня в реальность. — Что с тобой? Ты какая-то дерганная.

Я поднимаю на нее глаза, и на мгновение теряю контроль над своей идеально выстроенной маской. Той самой, за которой я научилась прятать все свои эмоции. Но сейчас, перед мамой, эта маска трещит по швам.

— Мам, — начинаю я, и голос звучит ровнее, чем я ожидала. Годы практики не прошли даром. — Я... кое-что произошло.

Она ставит свою чашку на стол и берет меня за руку. Ее ладонь теплая, родная.

— Расскажи мне, что случилось?

Я делаю глубокий вдох, собираясь с мыслями. Рита Ярцева не впадает в истерику. Рита Ярцева сильная, уверенная, способная справиться с любой ситуацией. Но под этой силой все еще живет девушка, которая верит в любовь. Которая верит в обещания.

— Пару дней назад, на том благотворительном мероприятии, — начинаю я, медленно, выбирая слова. — Я видела Кирилла с какой-то девушкой. И было понятно, что между ними, недвусмысленная связь. Он зажал ее в углу, практически на глазах у всех. – Я не стала рассказывать все, посчитала это слишком.

Голос не дрожит. Я не позволю ему дрожать. Но внутри что-то сжимается, болит с той самой силой, которую я пыталась игнорировать последние дни.

— Ему было все равно на окружающих. Что могут увидеть люди. Что камеры щелкают. Он просто... делал что хотел. И я не выдержала…

Мама молчит, изучая мое лицо, и я вижу, как в ее глазах появляется понимание.

— Мам, я всегда знала, что мы поженимся. С детства. Это было решено. Но помнишь, что он сказал мне перед свадьбой? — голос, наконец, дает трещину, и я ненавижу себя за эту слабость. — Он обещал, что я не пожалею, что согласилась. Что он сделает меня счастливой. Что это будет настоящим.

Слова вырываются наружу, и я уже не могу их остановить. Вся боль, которую я прятала последние дни, находит выход в этих словах.

— Пять лет, мам. Пять лет я верила, что все по-настоящему. Что между нами есть что-то большее, чем просто договоренность наших семей. Я верила в его обещание. Верила, что он любит меня так же, как я люблю его.

Последние слова вырываются шепотом, и я понимаю, что впервые произнесла это вслух. Я люблю его. Несмотря на все, несмотря на эту боль, я люблю Кирилла Ярцева.

— Но теперь я не знаю, — продолжаю я, и в моем голосе звучит та самая нежность, которую я так старательно прячу от всех. Та чувственность, которая делает меня уязвимой. — Была ли это правда? Или я просто хотела в это верить?

Мама вздыхает и крепче сжимает мою руку.

— Рита, так вот почему у тебя глаза такие печальные на всех фото с того мероприятия? — говорит она мягко. Я киваю. — Доченька, ты плохо скрываешь свои эмоции. Я видела эти фотографии. Ты выглядела расстроенной, хотя и пыталась улыбаться.

Ее слова попадают точно в цель. Значит, я не смогла скрыть свою боль даже от камер.

— Послушай меня, — продолжает она, и ее голос становится увереннее. — Твой муж — мечта многих. Красивый, успешный, богатый. Его лицо мелькает на экранах, о нем пишут газеты, его обсуждают миллионы. О нем мечтает любая девушка, понимаешь? Любая. Но он с тобой. Он женат на тебе.

Я хочу возразить, но она продолжает:

— Надо привыкнуть к этому. Мужчины такие — им нужна свобода, им нужно чувствовать себя желанными. Это не значит, что он тебя не любит. Просто он... он другой. Успешные мужчины всегда другие. Ты же знаешь его с детства. Знаешь, какой он.

— Знаю, — шепчу я.

— И это надо ценить, Рита. То, что у вас есть. Оставь свои догадки и не забивай голову лишним. Уделил он минуту какой-то непонятной девице, плевать. Она для него никто. Может, ты все неправильно поняла? Может, та девушка была просто коллегой или надоедливой журналисткой? а ты слишком остро все восприняла!

Ее логичные, разумные слова обволакивают меня прочным коконом. На каждый мой вопрос она находит веский аргумент. И постепенно я начинаю сомневаться. Может, моя боль затмила реальность? Может, я действительно все неправильно поняла?

— Может, ты права, — говорю я тихо, хотя внутри все еще отдает тупой болью. — Может, я перенервничала и все слишком остро восприняла.

— Конечно, права, — улыбается она. — Ты сильная девушка, Рита. Ты всегда была сильной. Но даже сильным людям иногда кажется, что мир рушится. Это просто усталость. Давление излишним вниманием. У тебя все хорошо, доченька. У тебя замечательный муж, который знает тебя всю жизнь и любит. Не разрушай своими страхами то, что вы построили.

Мы допиваем кофе, и я чувствую, как сомнения закрадываются в мою уверенность. Эмоции раскачиваются внутри меня, как маятник. От боли к надежде, от разочарования к желанию верить. Может, мама права? Может, я действительно все преувеличила? Кирилл знает меня всю жизнь. Он обещал сделать меня счастливой и держал свое обещание. Один момент не определяет наши пять лет вместе.

Щелчки камер постепенно затихают в моем сознании. Я выхожу из кафе с гордо поднятой головой, снова обретая контроль. Сила возвращается, но где-то глубоко внутри осталась та нежность, та чувственность, которая все еще болит.

Вечером я возвращаюсь домой уставшая от эмоциональных качелей. Слова мамы убаюкали мою боль, но не стерли ее полностью. Я открываю дверь и замираю.

В гостиной горят свечи. Десятки маленьких огоньков создают мягкое, романтичное освещение. На столе стоит ужин. Мои любимые блюда, бутылка дорогого вина. И Кирилл. Он стоит посреди этого великолепия в темной рубашке, с букетом роз в руках.

Глава 6

Я не забыла тот вечер. Не забыла и не прощу себе, что стою рядом с ним после всего, что произошло. Каждый раз, когда фотографии с того мероприятия попадаются мне на глаза. В ленте, в журналах, на экранах в торговых центрах, я чувствую укол. Острый, предательский укол где-то в области сердца. Словно крошечная заноза, которую невозможно вытащить, потому что она слишком глубоко засела. И с каждым днем она врастает все сильнее и глубже.

Но Кирилл старается. Бог мой, как он старается. Последние недели он весь — мой. Целиком и полностью. Романтические ужины в новых модных ресторанах, где мы сидим за столиками у окна, и весь город лежит у наших ног, мерцая огнями. Букеты, которые появляются в самые неожиданные моменты. Нежные поцелуи в висок по утрам.

В эти минуты я самая счастливая.

Наутро после каждого такого вечера вся страна смотрит на счастливые лица четы Ярцевых. Обсуждают мои платья — какое сидит лучше, какой цвет мне к лицу. Спорят о нашей совместимости, строят теории, пишут комментарии. «Идеальная пара», — говорят одни. «Что-то не так с ее улыбкой», — подмечают другие, те, кто видит больше.

Жизнь течет в привычном русле. Удобном, предсказуемом русле, где я знаю каждый поворот, каждый изгиб. Я чувствую, что Кирилл любит меня. По-своему. Так, как умеет. И я вижу, что он жалеет о том вечере, о своем срыве. Он не говорит об этом вслух, но я читаю раскаяние в его прикосновениях, в том, как он смотрит на меня украдкой, когда думает, что я не вижу.

Мы бы оба хотели стереть тот вечер, только у каждого своя причина это сделать.

Впереди у нас крупные проекты. Нужна красивая история. Романтическая легенда для глянца и соцсетей. И мы ее создаем, день за днем, фотография за фотографией. Я стала мастером улыбаться так, чтобы все поверили.

Сегодня вечером Кирилл задерживается на деловой встрече. Обещал, что она не займет больше пары часов, но время почти одиннадцать. Я жду его в спальне, сидя на краю кровати в шелковой пижаме цвета слоновой кости. Свет от прикроватной лампы мягко скользит по стенам. Я слышу, как хлопает входная дверь, как его шаги глухо звучат в коридоре, и мое сердце непроизвольно ускоряется.

Если мозг еще пытается анализировать, то в теле повышается чувствительность. Кончики пальцев покалывает, мурашки бегут по рукам, а внизу живота разливается медленными волнами тепло.

Он появляется на пороге спальни, и я замираю.

У него взволнованный вид. Шальные глаза — я знаю этот взгляд, видела его раньше, — будто что-то произошло. Что-то важное. Или опасное. Воротник рубашки расстегнут, волосы слегка растрепаны, и в его движениях читается какое-то едва сдерживаемое напряжение, словно под кожей бегут электрические разряды.

— Кирилл? — Я встаю, и мое тело мгновенно напрягается, готовясь к удару. — В чем дело? Что случилось?

Он смотрит на меня. Просто смотрит, не отрываясь, и в его взгляде столько всего. Вина, желание, что-то темное и неназванное. Секунда тянется как вечность. Я вижу, как его губы приоткрываются, будто он хочет что-то сказать. Что-то важное. Что-то, что изменит все.

Но он молчит.

Затем расстегивает несколько пуговиц на сорочке, стягивает ее через голову. Щелкает металлическая пряжка ремня. Брюки летят в ту же сторону.

Разворачивается и молча уходит в ванную.

Я остаюсь стоять посреди спальни, и мои руки сами собой обхватывают локти. Холодно. Почему мне вдруг так холодно?

За дверью ванной слышится шум воды. Я пытаюсь успокоить дыхание, говорю себе, что все в порядке, что я просто переволновалась, что у него был тяжелый день. Но тревога не уходит. Она сидит где-то в солнечном сплетении, тяжелым комом, и давит, давит, давит. Она вытесняет последние крохи самообладания.

И тут я слышу вибрацию. Легкое жужжание.

Телефон. Его телефон.

Я поворачиваю голову и вижу брюки, небрежно брошенные на кресло у окна. Вибрация доносится из кармана, настойчивая, требовательная. Раз. Два. Три. Тишина. И повтор.

Мои ноги сами несут меня к креслу. Сердце бьется так громко, что я слышу пульс в ушах. Я не должна. Я знаю, что не должна. Но рука уже тянется к карману.

Вибрация прекращается, прежде чем я успеваю коснуться ткани.

Это будто проверка, которую я завалила.

Я застываю, и по спине пробегает холодок. Что я делаю? Я доверяю ему. Я должна доверять ему. Мама говорила: не накручивай себя, Рита. Не ищи проблем там, где их нет. Мужчины чувствуют недоверие, и оно разрушает отношения быстрее любой измены.

Я отстраняюсь от кресла, делаю шаг назад.

И еще, пока не натыкаюсь на край кровати. Опускаюсь на край, а потом отползаю к изголовью.

Дверь ванной открывается, и выходит Кирилл. Он уже другой — расслабленный, спокойный. Все напряжение ушло, словно его смыло водой вместе с пеной. Волосы влажные, на шее еще блестят капли. Он в одних домашних штанах, торс обнажен, и от него пахнет его любимым гелем для душа, с терпкими древесными нотками.

Он подходит к кровати неспешно, и я чувствую, как моя тревога начинает таять под теплом его взгляда. Кирилл садится рядом со мной, и его рука ложится на мою ногу — теплая, знакомая, успокаивающая.

— Извини, — говорит он тихо, и его пальцы медленно скользят вверх по моей коже, нежно поглаживая. — День выдался сложный.

Он целует мое колено — нежно, почти благоговейно. Потом второе. Его губы оставляют горячие следы на моей коже, и я чувствую, как мое тело отзывается, несмотря на разум.

— Рита, — он поднимает голову и заглядывает мне в глаза. Пронзительно и глубоко, будто пытается разглядеть все. — Давай уедем. Только ты и я. Никаких репортеров, никаких камер, никаких проектов. Просто мы.

Я смотрю на него, и во мне борются два чувства.

С одной стороны — радость. Чистая, искренняя радость от того, что он это предлагает. Ведь это то, о чем я мечтала. Побыть просто нами. Не идеальной парой, не семьей Ярцевых, не картинкой для заголовков, а двумя людьми, которые любят друг друга по-настоящему.

Глава 7

Мы улетаем через три дня.

Никому не говорим — ни PR-менеджерам, ни друзьям, ни даже родителям. Максимально тихо. Кирилл сам бронирует билеты, сам выбирает виллу где-то на побережье, подальше от туристических маршрутов. Я не задаю лишних вопросов. Просто пакую легкие платья, купальники, солнцезащитный крем.

В аэропорту мы в темных очках и бейсболках, словно шпионы из дешевого фильма. Но это работает, никто не узнает. Никто не тянется с камерами в лицо и просьбами о селфи. Мы просто двое пассажиров экономкласса, летящих навстречу солнцу.

В самолете Кирилл супервнимательный. Он укрывает меня пледом, когда кондиционер дует слишком сильно. Заказывает мне воду без газа, хотя я не просила. Держит мою руку на подлокотнике, большим пальцем поглаживая костяшки. Это маленькое, незначительное движение, но оно согревает меня изнутри сильнее любых слов.

Я смотрю на него украдкой: профиль, освещенный тусклым светом иллюминатора, упрямая прядь, падающая на лоб. И думаю: вот он. Мой муж. Тот самый парень, -- в которого я влюбилась еще подростком, когда разговоры о свадьбе казались шуткой наших родителей за воскресным обедом.

Теплая страна встречает нас влажным воздухом и запахом цветов. Уединенная вилла стоит на холме, окруженная пальмами и яркими кустами бугенвиллеи. Вид на океан захватывает дух. Бесконечная синева, переходящая из темно-сапфировой в нежно-бирюзовую у берега.

Я понемногу расслабляюсь. Живу в моменте. Здесь нет графика съемок, нет звонков от стилистов, нет необходимости следить за каждым словом и жестом. Здесь только мы, и время, которое течет медленно, как мед.

Мы все время вместе. Завтракаем на террасе, где ветер шевелит белые занавески, и солнце золотит наши тарелки с фруктами. Плаваем в бассейне до обеда, и я визжу от восторга, когда он ныряет и хватает меня за ноги под водой. Потом долго и сладко целует. Так, что я забываю, как дышать. Загораем на лежаках, и я краем глаза наблюдаю, как солнце играет бликами на его смуглой влажной коже.

Вечером мы сидим у бассейна с бокалами вина. Говорим обо всем и ни о чем. О первом поцелуе — нашем первом поцелуе, неловком и сладком, за школьным стадионом. Кирилл смеется, вспоминая, что приехал тогда за мной, и наконец, решился.

— Я думал, ты меня пошлешь, — признается он, и в его голосе звучит что-то мальчишеское, уязвимое. — Ты была такой неприступной.

— Я притворялась, — отвечаю я, и мои пальцы сами тянутся к его руке. — Мне было страшно показать, как сильно ты мне нравишься.

Он смотрит на меня долго, и в его взгляде столько тепла, что у меня перехватывает дыхание.

Ночь в его объятиях — это другой мир. Мягкая постель, прохладные простыни, его дыхание на моей шее. Он прижимает меня к себе. Медленно, без спешки, и каждое прикосновение кажется священным. Я чувствую, как красивая картинка, которую мы создавали для камер, становится реальностью. Не надо играть. Не надо притворяться. Потому что все идеально. Потому что это правда.

Днем мы ездим на байке в ближайший магазинчик. Ветер -- трепет мои волосы, я обнимаю Кирилла за талию, прижимаюсь к его спине и смеюсь от восторга на каждом повороте. Пьем свежевыжатые соки прямо из высоких запотевших стаканов с трубочками. Пробуем местную кухню в крошечных кафе, где официанты не говорят по-английски, и мы заказываем наугад, тыча пальцами в меню.

Однажды, когда я выхожу из такого кафе, Кирилл ловит меня в объятия. Просто так. Посреди улицы, где снуют местные на мопедах, где играет музыка из открытых окон. Он смотрит мне прямо в глаза, как зачарованный, боясь упустить этот момент, и говорит:

— Ты и без всего того блеска сверкаешь ярче любой звезды.

Мурашки пробегают по моей коже. Я чувствую, как краснею, как глупая школьница. Несмотря на жару, руки и ноги покрываются мурашками. Меня будто подкинули высоко-высоко, и я на секунду зависла в воздухе.

— Перестань, — смеюсь я, пытаясь отстраниться. Меня вдруг охватила неловкость. — Я в купальнике с гулькой на голове, волосы пропитаны морской солью, я совершенно не такая, как дома...

Но Кирилл лишь проводит указательным пальцем по моей скуле — нежно, почти благоговейно. Качает головой.

— Ты ничего не понимаешь, — шепчет он.

И в этот момент я верю. Верю, что все плохое позади. Верю, что мы нашли дорогу друг к другу снова.

Вечером мне становится плохо.

Сначала легкое головокружение, когда я встаю с лежака. Потом тошнота — не сильная, но настойчивая, волнами накатывающая и отступающая. Я прикладываю ладонь ко лбу, пытаясь понять, не перегрелась ли я на солнце.

— Ты в порядке? — Кирилл мгновенно рядом, его рука на моей спине.

— Да, просто... немного дурно. Наверное, переела за обедом или солнечный удар, получила.

Я иду в ванную, плескаю холодной водой в лицо. Смотрю на свое отражение в зеркале: слегка загорелые щеки, влажные от морской воды волосы, блестящие глаза. И вдруг меня пронзает мысль.

Цикл.

Цикл должен был начаться еще несколько дней назад. Я даже не обратила внимания, так была захвачена этой поездкой, этим счастьем. Но теперь, когда я вспоминаю, считаю дни в уме, понимание накрывает меня с головой.

Мы с Кириллом давно уже перестали использовать защиту. Говорили об этом, обсуждали, оба хотели детей.

«Когда получится, тогда и получится», — говорил он. Но ничего не получалось. Месяц за месяцем. И я уже начала привыкать к разочарованию, к этому тяжелому чувству, когда очередной тест показывает одну полоску.

А вдруг сейчас? Вдруг сейчас — именно то, что я думаю?

Внутри меня начинает теплиться надежда. Робкая, хрупкая, но такая настойчивая, что я не могу ее прогнать. Я прикладываю ладонь к животу — плоскому, загорелому, ничем не выдающему возможную тайну.

Неужели?

Я выхожу из ванной, и Кирилл смотрит на меня с тревогой.

— Тебе лучше? Может, вызвать врача?

— Нет, все хорошо, — говорю я быстро. Слишком быстро. — Правда. Уже прошло.

Глава 8

Я ничего не говорю Кириллу о задержке.

Не сейчас. Не здесь, в этом райском уголке, где мы наконец-то нашли время друг для друга. Когда нас не поджидают на каждом углу люди с камерами. Не ждут сенсаций.

Я дождусь, пока мы вернемся домой. Запишусь на прием к врачу, сделаю тест, узнаю наверняка.

А потом... потом скажу ему. Правильно? Когда буду уверена!

На следующее утро мне лучше. Тошнота отступила, будто ее и не было. Я просыпаюсь от солнечных лучей, пробивающихся сквозь белые занавески, и чувствую себя почти нормально.

Кирилл уже не спит. Лежит на боку, опершись на локоть, и смотрит на меня. В его теплых глазах читается нежное.

— Доброе утро, малыш, — шепчет он и целует меня в лоб.

— Доброе, — улыбаюсь я, потягиваясь. — Который час?

— Рано еще. Хочешь на пляж?

Я киваю. Мысль о море, о теплом песке под ногами кажется идеальной.

Мы собираемся быстро — купальники, полотенца, крем от загара. Кирилл берет сумку с водой и фруктами, и мы спускаемся к берегу.

Пляж пустынный. Только мы, море и утреннее солнце, еще не такое палящее. Идеально.

Кирилл расстилает полотенца, и я опускаюсь на песок, вдыхая соленый воздух. Он садится рядом, его рука ложится мне на бедро так привычно, собственнически, нежно.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он тихо.

— Лучше. Намного лучше.

Он целует меня в плечо, и от этого прикосновения по коже разливается тепло. Руки покрываются мурашками.

— Хорошо. Потому что у меня есть планы на сегодня.

Я поворачиваюсь к нему, в удивлении приподнимая бровь.

— Какие планы?

Его улыбка становится медленной, соблазнительной.

— Провести весь день, наслаждаясь тобой.

Мое сердце учащается. Он наклоняется, его губы накрывают мои так мягко, но с обещанием чего-то большего. Я отвечаю на поцелуй, запуская пальцы в его волосы.

Я ловлю себя на мысли, что вдали от всей суеты и давления, что нас окружает постоянно, Кирилл здесь совершенно другой. Более чуткий. Его внимание принадлежит мне. И наша близость, только укрепляется.

Мы погружаемся в этот момент. В нас. Его руки скользят по моей спине, притягивая ближе. Мои пальцы чертят узоры на его груди, чувствуя, как бьется его сердце под ладонью.

Он медленно укладывает меня на полотенце, нависая надо мной. Солнце за его спиной создает ореол вокруг головы, и на мгновение он кажется мне нереальным. Слишком прекрасным, чтобы быть моим. Я в него влюбляюсь еще больше, если такое вообще возможно.

— Я люблю тебя, — шепчет он, целуя мою шею, ключицы, спускаясь ниже.

— Люблю тебя, — шепчу я на выдохе.

Его прикосновения нежные, почти невесомые. Он исследует каждый изгиб моего тела, будто видит впервые. Я стараюсь быть осторожной, не делать резких движений, помня о вчерашней слабости. Но Кирилл чувствует это. Он всегда чувствует меня.

— Все в порядке? — спрашивает он замирая.

— Да. Просто... будь нежным.

— Всегда, — обещает он и сдерживает обещание.

Мы теряемся друг в друге. В тепле его кожи. В ритме волн, накатывающих на берег. В собственном дыхании, которое становится одним на двоих.

Время перестает существовать. Есть только мы. Только этот момент. Только любовь, которая связывает нас крепче любых слов и обещаний.

Позже мы лежим на полотенцах, переплетенные, его рука на моем животе, моя голова на его груди.

— Мы должны чаще так делать, — бормочу я сонно.

— Что? Наслаждаться уединением на пустынном пляже? — в его голосе слышится улыбка.

— Выбираться из города. Быть вместе. Просто... вот так.

Он целует меня в макушку.

— Договорились.

Вечером Кирилл идет в тренажерный зал. Ему нужна физическая нагрузка, говорит он. Не может так долго без тренировок.

Я остаюсь в спальне, открываю приложение поликлиники на телефоне. Пролистываю врачей, выбираю гинеколога. Записываюсь на первый доступный прием, через три дня после нашего возвращения.

Подтверждаю запись и откладываю телефон, чувствуя странное облегчение. Хорошо. Скоро я узнаю наверняка.

Проходит минут тридцать. Я лежу на кровати с книгой, но не могу сосредоточиться. Мысли блуждают между строк — о возможной беременности, о том, как Кирилл отреагирует, о том, что это изменит в нашей жизни...

Внезапно снизу доносится громкий звук. Грохот. Потом пугающая тишина.

А через секунду — крик.

Я вскакиваю с кровати так резко, что голова кружится. Ловлю равновесие. Выбегаю в коридор, спускаюсь по лестнице, сердце колотится в ушах.

— Кирилл!

Тренажерный зал на первом этаже. Я влетаю туда и замираю.

Кирилл сидит на полу, прислонившись к стене. Лицо искажено от боли. Рядом с ним гантели, его телефон с разбитым экраном и... кровь на полу.

— Господи! — я бросаюсь к нему, опускаюсь на колени. — Что случилось?!

— Рита, я... — он морщится, хватается за лодыжку. — Все нормально.

— Нормально?! У тебя кровь! — я осматриваю его ногу. Лодыжка уже начинает синеть, опухать.

— Что произошло?! — мой голос дрожит от паники.

Кирилл пожимает плечами, но в движении чувствуется напряжение. Резкая боль при движении.

— Слушал музыку, — говорит он, кивая на разбитый телефон. — Гантеля сорвалась с пальцев и... упала. На телефон. И на ногу.

Я смотрю на него, пытаясь понять. Что-то в его объяснении кажется странным. Кирилл тренируется уже много лет. Он никогда не роняет снаряды. Никогда.

— Как она могла сорваться? — начинаю я, но тут замечаю, как сильно синеет лодыжка, и мысли обрываются. — Неважно. Нужно в больницу. Сейчас же.

— Рита, это не...

— Кирилл, твоя нога уже размером с дыню! — перебиваю я его. — Вставай. Я помогу.

Я подставляю плечо, помогая ему подняться. Он шипит от боли, но опирается на меня. Мы медленно выходим из зала, я хватаю ключи от машины.

— Телефон, — говорит он. — Возьми мой телефон.

Я возвращаюсь, беру разбитый телефон с пола. Экран весь в трещинах, но он еще светится.

Глава 9

В больнице мы проводим весь вечер и полночи.

Снимки. Осмотр. Врач что-то говорит на ломаном английском про растяжение связок, возможный перелом. Что нужна перевязка и покой.

Кирилл сидит на кушетке, бледный, но молчаливый. Я держу его за руку, и мои пальцы сжимают его так сильно, пока костяшки не белеют.

— Все будет хорошо, — шепчу я.

Он смотрит на меня, и в его глазах я вижу, что-то странное. Что-то, чего я не могу прочитать.

— Я не доверяю местным врачам, — говорит он, наконец, -- когда ему накладывают повязку. — Нужно лететь домой. К нормальным специалистам.

— Но Кирилл...

— Рита… — Его голос резок и тверд. — Надо лететь домой.

Я смотрю на его забинтованную ногу, на бледное лицо, на напряженную спину и плечи.

И киваю.

— Хорошо.

Волнение сжимает мою грудь. За его здоровье. За то, насколько серьезна травма. За то, что наш идеальный отпуск закончился так внезапно.

Но я не спорю. Не настаиваю. Просто соглашаюсь.

Стоит нам пройти паспортный контроль и выйти в зал прилета, как на нас обрушивается лавина из камер, вспышек и выкриков. Журналисты сбиваются в плотную толпу, окружая нас со всех сторон. Микрофоны тянутся к нашим лицам, словно щупальца какого-то многорукого монстра.

— Кирилл! Маргарита! Как себя чувствуете?

— Правда ли, что вы отдыхали на уединенном острове? Это значит, что у вас будет…

— Кирилл, как изменилась ваша жизнь после происшествия?

Голоса сливаются в единый гул, от которого закладывает уши. Я чувствую, как сердце бешено колотится в груди, а дыхание становится прерывистым. Кирилл напрягается рядом со мной, я ощущаю это всем телом, каждой клеткой, что будто звенит. Его свободная рука резко выбрасывается вперед, грубо отпихивая мужчину средних лет с массивной камерой.

— Посторонитесь! — рычит он, и в его голосе столько ярости, что я невольно вздрагиваю.

Камера оказывается прямо передо мной. Объектив упирается мне в лицо, наглый и безжалостный. Яркая вспышка, ослепительная, выжигающая сетчатку. Мир на мгновение превращается в белое пятно. Я теряю ориентацию, не понимаю, где верх, где низ. Кто-то толкает меня в спину. Чья-то рука хватает за рукав куртки.

И в эту минуту, когда я балансирую на грани паники, меня накрывает такой острой волной, всепоглощающей усталости, что перехватывает дыхание.

Достало. Все это меня чертовски достало.

Нервы натягиваются как тугие канаты, готовые лопнуть в любую секунду. Кровь шумит в висках, оглушая, заполняя голову гулом сильнее, чем крики журналистов.

Мы будто кусок мяса, брошенный на завтрак голодному дикому зверю. Они рвут нас на части, каждый хочет откусить свой кусок. И мы ничего не можем с этим поделать. Абсолютно ничего. И это оборотная сторона красивой жизни.

Безысходность расползается по моему телу холодной, липкой жижей. Проникает под кожу, затекает в кости, замораживая изнутри. Я моргаю, пытаясь вернуть зрение после вспышки, и вижу впереди лишь спину Кирилла. Он пробивается сквозь толпу, расталкивая людей, не церемонясь.

Я делаю шаг, другой, догоняю его. Мои пальцы тянутся к его руке, ищут спасения, опоры в этом хаосе. Мне нужно его тепло. Мне нужна его поддержка. Мне нужно знать, что мы вместе, что я не одна в этом кошмаре.

Но вместо тепла я получаю резкий, остервенелый взмах. Кирилл смахивает мои пальцы так, словно я назойливая муха. Грубо. Отстраненно. Будто я чужая.

Удар пронзает меня насквозь. Это не физические ощущения, это глубже, эмоциональные, но от этого не менее болезненные. Сердце сжимается в тугой комок, а в горле встает предательский ком.

Проходит секунда. Может, две. Кирилл оборачивается. Его лицо хмурое, брови сведены на переносице. Он ловит мой растерянный, полный боли взгляд, и его глаза становятся чуточку теплее. Он наклоняется ко мне, обнимает за плечи одной рукой и притягивает к себе.

Но я уже ничего не чувствую. Только холодное недоумение.

Что это было?

Какого черта с ним творится?

Почему он швыряет меня из стороны в сторону? То нежность, то ледяная отстраненность. То защита, то отторжение. Я не понимаю правил этой игры. Я не знаю, какой Кирилл настоящий? Может, тот, что отпихивает мою руку, или тот, что обнимает меня сейчас?

Нас встречает водитель. Он забирает у меня из рук сумку, помогает Кириллу устроиться в машине поудобнее. Журналисты остаются позади, но их крики еще долго звенят в ушах, преследуют меня.

Я сажусь рядом с Кириллом и машинально поежившись, ощущаю ледяной холод. Не только снаружи безжалостен, но и внутри. Глубоко внутри, там, где раньше было тепло.

Все другое.

Мы другие.

Кирилл смотрит в окно, его профиль резкий и непроницаемый. Он не смотрит на меня. Не берет за руку. Не говорит ни слова. Молчание в салоне такое плотное, что его можно резать ножом.

Я пытаюсь найти слова, но они застревают в горле. Что я могу сказать? Что я устала от его перепадов настроения? Что мне больно, когда он отталкивает меня? Что я не узнаю его?

Нет. Я не могу. Он сейчас и так на пределе.

Приезжаем домой. Наш дом. Но сейчас он кажется чужим. Холодным. Пустым.

Кирилл сразу уходит в гостиную, занимается своими делами. Я не спрашиваю какими. Не предлагаю помощь. Просто иду в ванную.

Набираю горячую воду. Почти обжигающую. Мне нужно смыть с себя не только пыль долгого перелета, но и эту липкую грусть, что прилипла к коже. Эту тяжесть, что давит на плечи. Этот страх, что мы теряем друг друга.

Вода льется на меня, но не приносит облегчения. Слезы смешиваются с каплями, и я позволяю себе, наконец, расплакаться. Тихо, чтобы он меня не услышал.

Когда выхожу из ванной, укутанная в халат, волосы влажные, Кирилл уже в кровати. Он лежит на спине, просматривает что-то в телефоне. Экран освещает его лицо холодным синеватым светом, делая черты еще более резкими.

Я останавливаюсь в дверях, наблюдая за ним. Он не замечает меня. Или делает вид, что не замечает.

Маргарита

Давайте познакомимся с нашей героиней.

Маргарита (Рита) Ковалева-Ярцева

25 лет. Наследница семейного бизнеса: сеть престижных гостиниц, ресторанов, развлекательных комплексов и торговой недвижимости. С детства живет под прицелом камер и светской хроники. Внимание давно стало привычным фоном ее жизни.

После окончания бизнес-школы мечтала о собственном проекте, но реальность оказалась жестче. Семейная империя требовала её участия, а не экспериментов. Свобода осталась несбывшейся мечтой.

Пять лет назад брак с Кириллом Ярцевым превратил её жизнь в витрину. Союз двух влиятельнейших семей привлек небывалое внимание прессы, а с ним и давление. Каждое публичное появление сопровождается вспышками камер, каждое слово взвешивается.

За пять лет брака детей так и не появилось. Для Риты это болезненная тема, источник постоянного стресса. Шёпот за спиной, завуалированные вопросы в интервью, всё это медленно, но верно подтачивает её изнутри.

За безупречным фасадом успешной наследницы скрывается женщина, которая устала соответствовать ожиданиям и жить по сценарию, написанному другими.

Кирилл

Кирилл Ярцев

29 лет. Единственный сын семьи, контролирующей финансовые потоки страны: крупнейшие банки, промышленные предприятия, доли в медиахолдингах. Мать владеет косметической компанией. Есть и теневая сторона бизнеса, о которой не принято говорить вслух.

Образование получил блестящее — финансы и менеджмент в лучших университетах страны. Несколько лет прожил за границей, впитывая опыт международного бизнеса, но всегда знал, что вернётся. Его готовили управлять семейным делом.

Брак с Ритой был логичным шагом. Все это понимали и ждали. Две семьи, две империи, идеальное слияние интересов и капиталов. Их свадьба стала событием года, а союз, темой бесконечных обсуждений в деловых и светских кругах.

Кирилл — человек расчётливый и собранный. Он привык контролировать ситуацию, принимать решения и не размениваться на эмоции. В его мире всё подчиняется логике и выгоде. Если что-то происходит — значит, так надо. Если не происходит — значит, время ещё не пришло. Он не из тех, кто мучается сомнениями или позволяет обстоятельствам давить на себя.

По крайней мере, так он сам себе говорит.

Глава 10

Я провела весь день, пытаясь разгрести завалы, которые накопились за время моего отсутствия. Встречи, звонки, бесконечные отчёты. Всё требовало моего немедленного внимания, как будто мир остановится, если я не поставлю свою подпись прямо сейчас.

Но я не могла сосредоточиться.

Мысли снова и снова возвращались к вчерашнему вечеру. К тому моменту, когда я попыталась помочь Кириллу, а он оборвал меня так резко, что я до сих пор чувствовала эту холодную пощёчину от его слов.

«Не надо, Рита. Я сам».

Я сглотнула комок в горле и снова посмотрела на телефон. Экран светился уведомлениями. Все мои сообщения остались без ответа.

«Как ты? Всё в порядке?»

Прочитано.

«Кирилл, ответь, пожалуйста. Я волнуюсь».

Прочитано.

Ничего.

Я стиснула телефон в руке так сильно, что побелели костяшки пальцев. Он остался дома, перенёс все встречи в онлайн. Сказал, что так удобнее. Но почему он не отвечает? Почему отталкивает меня, когда я просто хочу быть рядом?

Как он там?

Этот вопрос разъедал меня изнутри.

Я выдохнула и отложила телефон. Работа. Мне нужно сосредоточиться на работе. Хотя бы на пару часов забыть об этом липком чувстве беспомощности.

Секретарь заглянула в кабинет и с осторожной улыбкой напомнила.

— Маргарита Игоревна, вас ждут в «Левантине». Элеонора Павловна уже там.

Моё сердце ухнуло вниз. Только не она. Только не сегодня.

Но я кивнула, натянула на лицо вежливую маску и взяла сумку.

«Левантин» был одним из тех мест, где каждый столик стоил как недельная зарплата обычного человека, а официанты двигались бесшумно, словно тени. Тихое, модное кафе с панорамными окнами и видом на центр города. Здесь собирались те, кто хотел обсудить дела подальше от любопытных глаз, но при этом оставаться на виду у нужных людей.

Элеонора Ярцева сидела у окна, словно королева. Безупречная причёска, дорогой костюм цвета слоновой кости, улыбка, от которой становилось холодно даже в тридцатиградусную жару. Рядом с ней на столе лежала папка с яркими, дерзкими, требующими моего внимания макетами.

— Рита, дорогая! — она встала и поцеловала меня в обе щеки. Воздушно. Формально. Я почувствовала её тяжёлые, удушающие духи, с нотками жасмина и чего-то ещё, что заставляло меня хотеть отстраниться.

Я села напротив, стараясь держать осанку и улыбку. Официант беззвучно поставил передо мной чашку эспрессо, хотя я его не заказывала. Меня, если честно, мутило от запаха кофе. Кисловато-горький запах ударил в нос.

— У меня для тебя прекрасные новости, — Элеонора открыла папку, не дожидаясь, пока я хоть что-то скажу. — Мы запускаем новую линию косметики. Молодёжная, свежая, современная. И мне нужно лицо, которое будет близко аудитории. -- Она подняла глаза и посмотрела на меня так, будто уже знала ответ. — Ты идеально подходишь, Рита.

Внутри меня что-то сжалось. Ощущения, что за меня снова все решили, било больно.

— Элеонора Павловна, я не уверена, что смогу...

— Риточка, — она наклонилась ближе, и её голос стал мягче, словно мёд, в котором растворён яд. — Посмотри на эти макеты. Разве это не прекрасно? Твоё лицо на обложках журналов, на билбордах. Ты станешь ещё более узнаваемой.

— У меня сейчас столько дел в компании, — я попыталась возразить, чувствуя, как голос предательски дрожит от обиды. -- Я не знаю, смогу ли уделить этому достаточно времени...

— Время? — она усмехнулась и откинулась на спинку стула. — Рита, милая, ты же понимаешь, как это важно для нас. Для семьи.

Должна. Надо. Семья.

Эти слова звучали в моей голове, как заезженная пластинка. Слова, которые въелись мне под кожу. Внедрились в мою ДНК.

— Съёмки начинаются через две недели, — продолжила она с улыбкой, которая не достигала ее глаз. — Всё уже согласовано. Договор почти готов. Осталось только твоё согласие.

Она не спрашивала. Она ставила меня перед фактом, красиво упакованным в слова о семье и долге.

Я посмотрела на яркие, броские макеты. На одном из них было фото модели, очень похожей на меня. Они уже начали работу. Без моего согласия.

— Элеонора Павловна...—снова пытаюсь сказать так, чтобы она меня услышала.

— И ещё кое-что, Рита, — она перебила меня, отпивая глоток своего латте. — Я хотела поговорить с тобой о другом. О более важном.

Воздух в лёгких закончился моментально. Я знала, что сейчас будет. С этих слов всегда начинает неприятная часть для меня.

— Вы с Кириллом женаты уже пять лет, — она произнесла это спокойно, почти буднично, но каждое слово било под дых, выбивая последние капли кислорода. — Достаточно времени прошло, не находишь?

Я замерла, уставившись на неё.

— Я понимаю, что молодые люди сейчас не спешат с детьми, — продолжила Элеонора, и в её голосе появились стальные нотки. — Карьера, самореализация, всё это, конечно, важно. Но, Рита, семье нужен наследник. Кирилл молчит, он вообще не любит обсуждать личные вещи. Но я вижу. Я мать, я чувствую, что он переживает.

— Это очень личная тема, — я с трудом заставила себя говорить ровно, хотя внутри всё кричало, рвалось наружу, царапало до боли. — Я не думаю, что...

— Личная, — кивнула она. — Но и важная. Понимаешь, Рита, когда объединяются две такие семьи, как наши, у людей есть определённые... ожидания. Вопросы начинают возникать. Шёпот. Ты же знаешь, как это бывает.

Конечно, я знала. Я слышала этот шёпот за спиной на каждом мероприятии. Видела сочувствующие взгляды. Читала намёки в интервью. Моя жизнь как на ладони. Ничего не скроешь, даже такое личное, как боль.

— Может быть, стоит подумать об этом серьёзнее? — Элеонора наклонила голову, изучая моё лицо. — Обратиться к специалистам? Сейчас столько возможностей. Репродуктивные технологии творят чудеса.

Что-то внутри меня начало трещать по швам. В ушах стоит отчетливый звук рвущихся нервов.

— Я... мне нужно подумать, — выдавила я.

Глава 11

— Простите, — выдыхает она первой, и голос у неё взволнованный.

Я едва успеваю открыть рот, чтобы спросить, кто она, что здесь делает? Но брюнетка проскальзывает мимо меня. Быстро, почти призрачно. Её плечо задевает моё. Но она не поворачивается, а наоборот, спешит к воротам. Будто бежит от чего-то или кого-то.

— Подождите! – но она меня уже не слышит.

Она спешит к подъехавшему такси. Машина стоит у ворот, мотор работает вхолостую. Девушка распахивает заднюю дверцу и буквально ныряет внутрь. От меня. От этого дома.

Дверца захлопывается с глухим ударом.

Я стою на пороге, всё ещё держа ключи в руке, и смотрю, как такси срывается с места. Красные огни мелькают между деревьями, потом исчезают за поворотом.

Что это было?

Сердце колотится так сильно, что по ребрам проходит вибрация. Учащённый пульс отдаётся в висках и в горле. В голове проносится вихрь мыслей, и все они сходятся к одной, самой простой, самой очевидной.

Измена.

Классика. Стереотип. Банальная история, о которой пишут в романах и снимают слезливые мелодрамы. Муж, жена, другая женщина. Треугольник, в котором я оказалась одной из вершин, сама того не зная.

Кирилл изменяет мне. Я верю, и одновременно не верю.

Прямо здесь, в нашем доме. В доме, где мы должны были строить будущее, где я пыталась создать уют, семью, что-то настоящее для нас. Пока я мотаюсь по делам, пытаюсь удержать видимость, что все хорошо, он...

Других вариантов в голове просто нет. Они не помещаются, не укладываются в пространство, заполненное внезапной, острой болью.

Живот сводит так, будто кто-то сжимает внутренности в кулак, а потом выкручивает. Обида поднимается волной, горячей и липкой, застревает комом в горле.

Я всё стою на пороге, не в силах сдвинуться.

Нет. Нельзя так.

Нужно войти. Найти его. Спросить прямо, в лицо. Пусть скажет правду, любую, даже ту, которая разобьёт меня вдребезги. Уничтожит последнее, что еще между нами осталось. Только не молчание. Только не эта пустота, в которой я тону словно в болоте.

Я вхожу в дом, захлопываю дверь за собой. Коридор встречает приглушённым светом и тишиной. Сумка соскальзывает с плеча, падает на пол, но мне всё равно. Ключи звенят, когда я бросаю их на консоль.

— Кирилл! — выдыхаю я, и голос звучит чужим, сдавленным.

Тишина в ответ. И по позвоночнику проходит едкий холод.

Свет горит в кабинете. Я иду туда, почти бегу. Сердце бьётся так громко, что, кажется, его слышно на весь дом. Не снимаю обуви, не останавливаюсь. Распахиваю дверь так резко, что слышу тихий скрип петель.

Открываю рот, чтобы спросить, потребовать ответа, выкрикнуть всю боль и обиду разом.

Но слова застревают в горле, превращаясь в немой крик.

Кирилл не один.

В кабинете мужчина в синем костюме, похожем на больничную униформу. Он методично складывает в небольшой металлический чемоданчик ножницы, бинты, использованные ампулы. Движения отработанные, профессиональные, автоматические. На столе валяются обрывки бинтов, и пустые упаковки от шприцев.

Мой взгляд скользит к Кириллу.

На его ноге новая повязка. Тугая, белоснежная, аккуратно перебинтованная. Она заменила старую.

— Добрый вечер, — мужчина поворачивается ко мне с дежурной улыбкой медработника. — Я из клиники. Приехал на осмотр.

Я стою в дверях, пытаясь отдышаться. Сердце всё ещё бешено колотится, в ушах звенит. Я прилагаю усилия, чтобы понять, что происходит, и что мне говорят.

— С ногой всё в порядке, — продолжает он, защёлкивая замки чемоданчика. — Сильный ушиб, но внутренних повреждений нет. Тугая повязка и уход, вот и всё, что нужно. Меняйте повязку раз в день, следите за отёком. Если появится краснота или повысится температура, сразу звоните в клинику.

Он говорит ещё что-то. Стандартные медицинские фразы, инструкции, рекомендации по уходу. Слова скользят мимо меня, не задерживаясь, не проникая в сознание. Не оставаясь в памяти.

Потому что я смотрю на мужа.

Кирилл сидит в кресле, откинувшись на спинку. Лицо непроницаемое, как маска. Взгляд уставший, немного раздраженный. Он смотрит на меня с беспокойством, смешанным с отстранённостью. Будто он здесь, но одновременно где-то далеко.

И я чувствую.

Чувствую, что что-то не так. Не просто не так, что-то очень, очень неладное. Ощущение тревоги ползёт по позвоночнику холодными щупальцами, впивается в затылок острыми иглами. Воздух становится плотным, тяжёлым, давит на грудь.

Как перед бурей.

Как после затишья, после обманчивого штиля, когда небо вот-вот разверзнется громом и молниями. Когда ты знаешь, сейчас что-то случится. Обязательно случится. Тело напрягается, будто ждет удара. Каждая клеточка сжимается. Нервы напряжены до максимума.

Но ничего не происходит.

Мужчина надевает куртку, берёт чемоданчик.

— Я провожу вас, — слышу я собственный голос откуда-то издалека.

Он кивает с профессиональной учтивостью. Я иду следом, на автомате. У двери обещаю, что обеспечу должный уход. Киваю. Улыбаюсь, натянуто, фальшиво, но он не замечает. Или делает вид, что не замечает.

Закрываю дверь за ним и прислоняюсь к ней спиной.

Тишина. Но от нее становится только хуже.

Нужно вернуться в кабинет. Нужно спросить. Выяснить. Кто была та девушка? Почему она выглядела так, будто была здесь не первый раз? Почему сбежала, когда, увидев меня? На этих вопросах сейчас держится наш брак.

Но ноги становятся ватными. Они отказываются идти в нужном направлении, словно тело понимает то, что разум ещё не готов принять.

Внутри разливается неприятное чувство, похожим на панику. Холодное, липкое, оно ползёт по венам, сковывает движения, заполняет каждый миллиметр моего тела. Я копаюсь в себе, пытаясь понять, в чём причина? Почему так страшно? Что я боюсь услышать?

Делаю шаг. Потом ещё один. Коридор кажется бесконечным, словно я иду по тоннелю, который всё удлиняется и удлиняется.

Глава 12

Ночь окутывает спальню густой тишиной, и я лежу, уставившись в темноту, когда чувствую движение за спиной. Затем теплое дыхание Кирилла касается моего плеча, обжигает кожу сквозь тонкую ткань пижамы. Его рука скользит по моей талии, притягивает меня ближе, и я замираю, каждой клеточкой ощущая это прикосновение.

Он зарывается носом в мои волосы, вдыхает глубоко, и на одно безумное мгновение мое тело предает меня. Хочет откликнуться. Хочется повернуться к нему, обнять, прижаться, раствориться в этой близости. Снова стать его Ритой. Просто женой. Просто любимой.

Но обида, она сильнее. Она вспыхивает где-то в груди ярким, жгучим пламенем, напоминая обо всем. О той девушке. О его холодности, и закрытости.

И я замираю, превращаясь в ледяную статую. Силой воли запрещаю себе чувствовать. Отключаю тело, которое уже готово капитулировать, сдаться на милость мужу.

Нет. Не сейчас. Не после всего.

Кирилл замирает, чувствуя мое сопротивление, но не отпускает. Просто держит меня, и это еще больнее. Знать, что мы так близко и так далеко одновременно.

Но я проглатываю ком в горле и запрещаю себе думать об этом. Внутри все дрожит от холодного, пронизывающего страха, что именно с этого все начнется. Та пропасть, что встала, между нами, в конечном итоге мы оба в нее упадем.

Утро встречает меня ранним будильником и тихой надеждой, которая теплится где-то глубоко внутри. Задержка. Уже десять дней задержки. Может быть, на этот раз... Может, именно сейчас под моим сердцем уже живет малыш? Наш малыш. Тот, о котором я мечтаю каждую ночь, который наполнит этот холодный дом смехом и жизнью.

Я одеваюсь быстро, стараясь не шуметь, но Кирилл просыпается. Ловит меня у двери, сонный, взъерошенный. Такой родной, что сердце сжимается.

— Ты куда? — голос хриплый, еще не проснувшийся.

— Дела, — коротко бросаю я не оборачиваясь.

— Я думал, ты сегодня проведешь со мной день... — в его голосе слышится что-то похожее на надежду, и это раздражает. Где была эта надежда вчера?

— Твоя мать предложила мне стать лицом ее новой компании. Так что в ближайшие пару месяцев мой график загружен.

— Почему не отказалась? — он спрашивает это так легко, будто не знает Элеонору Павловну. Будто ей можно отказать, не получив в ответ шквал манипуляций и упреков.

— А у меня был выбор? -- обернувшись, я смотрю на него.

Настроения выяснять отношения у меня нет. Спорить. Не сегодня.

В душе будто полный штиль. Мертвое спокойствие перед бурей.

— Рит... — он зовет меня, когда я уже на пороге.

— Что? — обреченно выдыхаю и останавливаюсь.

— Она приехала вместе с медработником. Она что-то типа практикантки... не знаю, мне было все равно…

Кирилл поднимается на локти. Смотрит на меня, и взгляд его искренний. Сейчас мне хочется ему поверить. Правда. А может это просто привычка? Не перечить. Верить всему, что мне говорят. Не сомневаться в словах мужа.

— Хорошо, — слишком спокойно отвечаю я. Слишком ровно. Будто говорю не о чем-то важном, что касается нашей семьи, а о погоде.

Через час я уже в кабинете врача. Доктор Светлана Игоревна знает нашу историю. Все попытки. Все разочарования. Она всегда внимательна, всегда находит нужные слова.

— Маргарита, давайте пока не будем торопиться. В нашем случае нужно сначала точно убедиться, что это не просто сбой цикла.

Я киваю, но внутри меня уже бушует радость. Десять дней задержки. Это же не может быть просто сбоем? Это должно быть оно. Наконец-то.

Дальше осмотр. Я лежу на кушетке и боюсь дышать. Боюсь посмотреть на ее лицо. Просто смотрю в потолок и молюсь всем святым, которых знаю и не знаю.

Пожалуйста. Пожалуйста, пусть на этот раз...

Тишина затягивается. Слишком долго. Слишком тяжело. А потом она откашливается, неловко, осторожно, и я уже знаю. Знаю еще до того, как она произнесет:

— Только вы не расстраивайтесь...

Все. Мир останавливается. Внутри что-то надломилось…больно, так что отзывается в костях и мышцах.

Кровь отливает от лица, руки холодеют. Меня буквально морозит, будто я голая стою на ледяном ветру. Гусиная кожа покрывает руки, и я не могу пошевелиться.

Нет. Нет. Нет.

— Цикл скоро начнется, — продолжает она, вытирая руки. — А сбой может быть из-за стресса.

— Да, конечно, — отвечаю я бесцветным голосом. Чужим. Будто говорит кто-то другой.

Она что-то еще рассказывает о рекомендациях, витаминах, отдыхе. Слова сливаются в единый гул, в котором невозможно разобрать ни звука. Я киваю автоматически, беру листки бумаги, которые она протягивает.

Зачем они мне? Разве они заменят мне ребенка?

Иду по длинному коридору, прокручивая в голове каждый раз, с одним и тем же результатом. Это как приговор, который нельзя оспорить. Но и мириться я не собираюсь. Что делать? Мои анализы все в порядке. Кирилл говорит, что тоже. В чем тогда проблема?

Выхожу из больницы и иду на парковку. Мимо проходят люди. Кто-то оборачивается мне вслед. Сегодня я не могу жить под маской успешной и счастливой жены. Не могу улыбаться, излучая радость. У меня нет моральных сил.

Я сижу в машине, не знаю, сколько прошло времени. Просто смотрю в одну точку, сквозь лобовое стекло, где люди спешат по своим делам. У них есть цель. А у меня...

Пустота.

Телефон разрывается. Раз. Два. Три. Я игнорирую. Хочу побыть одна. Это такая редкость в моей жизни. Просто посидеть в тишине, не натягивая улыбку, не играя роль идеальной жены и невестки.

На пятый звонок я сдаюсь.

— Рита! Ты почему не отвечаешь? — голос Элеоноры Павловны звучит так, будто я совершила преступление.

— Элеонора Павловна, я вам позже перезвоню...—отвечаю сдавленным голосом.

— Рита, не расстраивайся, — перебивает она, и в моей груди что-то сжимается. — У меня есть на примете хороший репродуктолог. Ну или можно найти суррогатную мать. Она выносит нам внука...

Глава 13

Проходит время. Я продолжаю делать вид, что все в порядке. Дни текут, словно мутная вода, в которой я захлебываюсь, но продолжаю улыбаться. Потому что так надо. Потому что Маргарита Ярцева не имеет права на слабость.

Все подмечают мою оболочку. Красивую, глянцевую. Но никто не знает, что творится у меня в душе. Какой раздрай разрывает меня на кусочки каждый день. Никто не замечает пустоты в глазах, они просто красиво блестят в искусственном свете.

Отношения с Кириллом — это качели, от которых уже не просто кружится голова. Меня от них тошнит. Физически тошнит. То он самый нежный и внимательный муж. То становится отстранённым и холодным, словно мы чужие.

А ночами... ночами он становится другим. Навязчивым. Его прикосновения лишены нежности, а есть лишь голая потребность в близости. И это не страсть, что была раньше. Это совсем другое. Мое тело принимает его, на физическом уровне. Но эмоционально он меня опустошает. Выжигает подчистую. Он даже этого не замечает, что делает со мной.

С Элеонорой держаться нейтрально--вежливо становится трудно. Она давит, лезет с советами, смотрит на меня так, будто я бракованная вещь, которую нужно срочно починить. А последней каплей стала то, что она меня записала к репродуктологу. Она сама записала меня. Сама решила. Даже не спросила.

— Милая, это для твоего же блага, — сказала она тем тоном, каким говорят с детьми. — Нужно понять, в чем проблема.

Проблема. Я проблема – это я уже поняла.

И самое убивающее, моя мать с ней согласна. Они обе смотрят на меня, как на испорченное звено. Как на ту, которая не может родить так нужного всем ребенка. Не им. Всем. А я? А где здесь я?

Жизнь проходит как в тумане. Встречи, интервью, съемки. Чем больше я выдавливаю из себя улыбку, тем больше теряюсь в себе самой. Замыкаюсь. Прячусь. Ото всех. Даже от зеркала, от той пустоты, что увижу в отражении своих глазах.

Я приезжаю в студию для съемки новой косметической линии. Позади остались встречи и презентации. А впереди еще два часа, которые мне предстоят выдержать.

Вечер. Студия. Съемка затягивается уже на четыре часа. Тело онемело, скулы болят от натянутой улыбки. Яркий свет софитов режет глаза, воздух пропитан запахом косметики и раздражения.

Фотограф, мужчина за тридцать, какой-то именитый профессионал в своих кругах. В очередной раз опускает камеру и смотрит на меня с нескрываемым недовольством.

— Маргарита, в ваших глазах читается неискренность, — его голос звучит холодно. — Покупатели такое быстро раскусят. Вы этого хотите?

А чего я хочу? На самом деле?

Мне плевать на эту компанию. На контракт. На то, как я выгляжу в объективе его чертовой камеры. Я хочу думать о себе. Хотя бы раз. Хотя бы сейчас.

— Да, конечно, — устало киваю я, потирая переносицу. — Просто съемки затянулись. Может, доснимем в следующий раз?

Давление на висках усиливается. Пальцами смазываю тональный крем, и фотограф, кажется, его зовут Глеб, недовольно цокает языком.

— Подправьте ей лицо, — бросает он раздраженно, девочке-визажисту, даже не глядя на меня.

— Я не хотела... — бормочу виновато, и сама себя ненавижу за эту слабость. — Простите...

Но какая разница? Всем плевать на мои чувства. На мое состояние. Плевать, что я раздавлена. Что внутри меня все горит и рушится.

Знаете что? Хватит!

— Я ухожу, — говорю резко, поднимаясь с высокого стула. Голова кружится, ноги ватные. Ловлю с трудом равновесие. — Мне действительно нехорошо.

— Маргарита... — начинает он.

— Глеб, простите, но на сегодня все.

Тишина повисает тяжелым, сдавленным воздухом. Все замирают: ассистенты, визажистка, даже свет софитов будто приглушается.

— Вы лицо компании, — медленно произносит он, и в его голосе звучит что-то едкое. — Я понимаю, кто я такой, чтобы вас останавливать. Вы ведь привыкли диктовать правила.

Я застываю. Не верю, что слышу это.

— Что?

— Вы меня прекрасно поняли.

— Это несправедливо, — голос дрожит, и я ненавижу себя за эту дрожь.

— Несправедливо работать с такими, как вы, — отрезает он, складывая руки на груди. — Избалованными. Капризными. Которым все достается на блюдечке, а потом вы устраиваете истерики, потому что устали.

Его слова подобны пощечине. Одна за другой. Они добивают меня. Внутри что-то трескается, словно тонкий лед под тяжестью. На глаза наворачиваются слезы, и я отчаянно пытаюсь их сморгнуть.

Но он не останавливается.

— Вам-то что, да? — продолжает он. — Вы придете домой, в свой особняк, ляжете в свою королевскую постель. А мы будем расхлебывать ваши капризы.

— Вы ничего обо мне не знаете, — шепчу я, и голос срывается. — Ничего.

— Знаю достаточно. Богатые все одинаковые.

Атмосфера накаляется до предела. Мне обидно. Так, обидно, что хочется кричать. Но я не могу. Потому что если начну, то не остановлюсь. Слезы текут сами, и я больше не в силах их сдерживать.

Он смотрит на меня, холодно, безучастно. Привлекательное лицо, правильные черты, но внутри он уродлив. Гнил.

Я прохожу мимо него, и наши взгляды встречаются. И меня будто током бьет. От макушки до кончиков пальцев. Тело напрягается в ожидании удара. Но я не останавливаюсь. Хватаю сумку и выхожу.

Спускаюсь по крутой лестнице. Подошвы туфель опасно скользят. Я наспех вытираю мокрые щеки от слез, размазывая тушь под глазами. Меня не волнует, что кто-то может меня увидеть в таком состоянии. Да, я тоже плачу!

В машине перевожу все звонки на голосовую почту. Уже знаю, что получу порцию поучений от Элеоноры. Знаю, что Кирилл будет недоволен. Но мне все равно. Сейчас мне просто все равно. Видимо, я дошла до своего края, когда нет сил больше скрывать свои чувства.

Я не еду в загородный дом. Не могу. Нет сил снова гадать, в каком настроении Кирилл, притворяться, что все хорошо. Я еду в нашу городскую квартиру. Ту, что стоит без дела. Мы там давно не были. Но сейчас это единственное место, где я надеюсь найти покой.

Глава 14

Я, не раздумывая, набираю номер Кирилла. Мне нужно узнать правду, даже если он мне ее не даст, я почувствую это. Почувствую ложь.

Пальцы дрожат, но я действую на автомате, будто знают эти цифры лучше, чем биение своего собственного сердца.

Вокруг меня их квартира? Наша квартира? Которой мы почти не пользуемся. Но здесь живут. Кто-то живет. Красная пожарная машинка брошена на полу, детский плед со звездами свернут на диване. Я боюсь сделать лишний шаг. Оставить свои следы. Боюсь нарушить чей-то покой. Чужой покой в моей собственной жизни.

В голове миллион мыслей, они рвут меня на части, как стая голодных волков.

Гудки. Один. Второй. Третий. Каждый оседает свинцовой тяжестью во мне.

Кирилл не отвечает.

Я перезваниваю. Руки трясутся так сильно, что я почти роняю телефон. Снова гудки. Пустые, издевательски ровные гудки.

Прохожу по комнате, и каждая деталь ранит. Эта пожарная машинка. Этот плед. Все здесь дышит жизнью, которая не моя. Но я знаю. Боже, я знаю.

Проходит десять минут. Самых долгих десяти минут в моей жизни. Телефон вибрирует в руке.

Сообщение от Кирилла.

«Пришлось уехать по важному делу. Не могу говорить сейчас».

Что-то ломается внутри. Что-то окончательное и бесповоротное. Последняя капля, которая переполняет чашу, что я держала в дрожащих руках все эти месяцы.

Я даю волю эмоциям. Отпуская себя, не в силах больше сдерживаться.

Наконец-то. Наконец, я не прячу эту боль внутри, не улыбаюсь, не делаю вид, что все в порядке. Я выплескиваю ее наружу, и она льется из меня бурной рекой, затапливая все вокруг.

Набираю его номер снова. И снова. И снова.

Слезы застилают глаза, но я на автомате набираю эти проклятые цифры, которые знаю наизусть. Лучше, чем свою дату рождения. Лучше, чем пароль от банковской карты.

Гудок. Сброс.

Гудок. Сброс.

С каждым пустым гудком внутри меня что-то умирает. Больно. Мучительно больно, будто в огне. Моя любовь сгорает дотла. Мое доверие рассыпается пеплом. Мои мечты, все эти глупые, наивные мечты о нашей семье, о наших детях, о нашей совместной старости. Все превращается в прах, из которого уже ничего не слепишь.

От нервов пульсирует боль в висках. Кровь будто кипит в венах, разрывая их изнутри. Я раздавлена.

Опадаю на пол прямо посреди чужой гостиной. Обхватываю колени руками и качаюсь взад-вперед, как ребенок. Слезы текут и текут, и я не пытаюсь их остановить.

Проходит время. Не знаю сколько. Минуты? Часы?

Я прихожу в себя постепенно, будто выныриваю из темной воды, где задыхалась еще секунду назад. Лицо болезненно стягивает от высохших слез. Горло дерет, как при ангине. Боль никуда не ушла, она стала чуть тише, глуше, но все также раздирает меня на части при каждом вдохе.

Я прокручиваю в голове каждую минуту. Каждый момент, который закрался в душу и занял там особенное место. Его смех. Его руки. То, как он называл меня. Все это было ложью? Или было правдой когда-то, а потом просто... закончилось?

Поднимаюсь на ватных ногах. Иду в ванную, чтобы умыться.

И замираю.

В стакане на столике стоят две зубные щетки. Детская с машинками. И взрослая. Женская.

Новый удар, подтверждающий все мои догадки.

Я умываюсь ледяной водой. Промакиваю лицо бумажным полотенцем, даже не взглянув на себя в зеркало. Внутри появляется странный страх, что я могу увидеть там не себя. Кого-то чужого. Кого-то, кем я стала за эти месяцы обмана. А может, годы?

Выхожу из квартиры. Закрываю за собой дверь. Ключ поворачивается со щелчком, который звучит как приговор. По спине вдоль позвоночника проходит словно ток, больно жаля.

В лифте опускаюсь на первый этаж. Знаю, что в соседнем доме есть кабинет службы безопасности. Там дежурит охранник, который следит по камерам наблюдения за обстановкой на территории комплекса. Раньше мне это казалось бредом, а сейчас единственным выходом.

Я настроена решительно. Пусть и не до конца готова принять правду.

Через пять минут стучу в дверь. Слышу тяжелые шаги. Дверь открывает женщина лет сорока пяти в синем костюме.

— Здравствуйте, я Маргарита Ярцева, из сто девяносто шестой квартиры, — голос звучит чужим. Сейчас, мне кажется, это так унизительно, объяснять ей то, что я подозреваю мужа в измене. Слова на миг теряются в голове.

— Добрый вечер, чем могу помочь? — она участливо приподнимает бровь.

— Мне нужно посмотреть записи с видеокамер. Хочу узнать, когда мой муж тут был в последний раз.

— Такой запрос вы можете отправить в главный офис...

— Пожалуйста... — перебиваю ее. Мой голос звучит так жалко, отчаянно. — Я думаю, что он... что он… мне изменяет…

Между нами повисает тяжелая тишина. Сердце стучит так громко, что я слышу его эхо в коридоре.

— Заходите, — женщина меняется в лице. Становится более понимающей.

Она, не спрашивая меня, наливает мне чай. Я принимаю чашку, грею холодные пальцы о ее пузатые бока. От тепла покалывает кожу.

— Какая, говорите, квартира? — она садится за компьютер, щелкает мышкой.

Я повторяю номер. Она пролистывает записи. Снова щелкает. И снова.

Я делаю маленькие обжигающие глотки крепкого чая. Чувствую, как внутри вниз горячей струйкой стекает жидкость и теряется где-то в районе живота, оставляя след тепла.

— Ох, милая... — тихо говорит женщина.

Я замираю.

— Я развелась семь лет назад. Узнала, что у бывшего вторая семья есть в другом городе.

Ее слова западают мне прямо в сердце.

— И как вы решились? — тихо задаю вопрос.

— Тяжело было. Все родственники твердили, что в моем возрасте можно и глаза прикрыть...

А мои, думаю я, не позволят разрушить красивую картинку. В голове всплывает образ Элеоноры, матери Кирилла. Слышу ее поучительный тон: «Сама виновата, надо было меня слушать, искать суррогатную мать для наследника».

Скрип стула привлекает мое внимание. Я вздрагиваю, стряхиваю непрошеные мысли. Женщина отодвигается в сторону, открывая мне экран компьютера.

Глава 15

Я выхожу из комнаты охраны, и мир вокруг будто теряет фокус. Все размыто, нереально, словно я смотрю на реальность через мутное стекло. Ноги несут меня вперед, одна перед другой, механически. Я не помню, как прошла через холл. Не помню, как толкнула тяжелую стеклянную дверь. Не помню, как оказалась на парковке.

До Кирилла я так и не дозвонилась. Но теперь понятно, что за срочное дело появилось. Какая чертова срочность могла быть у человека, который пять лет обманывал меня каждый божий день. Каждая мысль, больно бьет, словно пощечина.

Перед глазами все еще стоит эта картинка. Стоп-кадр с записи камеры наблюдения. Кирилл. Мой муж. Мужчина, с которым я делила постель, -- завтраки, мечты о будущем. Он держит на руках мальчика лет трех. Темные кудрявые волосы, точь-в-точь как у Кирилла в детстве. Ребенок обнимает его за шею, уткнувшись лицом в плечо, и в этом жесте столько доверия, столько близости, что я физически ощущаю, как что-то рвется внутри меня. Они не посторонние друг другу. Это отец и сын. Без всяких сомнений.

А рядом брюнетка. Стройная, одета просто, но со вкусом. Лица не видно, она стояла спиной к камере, но даже по осанке, по тому, как она держит руку на плече Кирилла, видно, что они вместе. Идеальная семья. Папа, мама, ребенок.

А моя семья? Взятая с займы. Построенная на лжи. Пять лет обмана.

В это сложно поверить. Если честно, это вообще не укладывается в голове. Мы были вместе каждый праздник. Каждый день рождения. Мой, его, наших родителей. Новый год, годовщину свадьбы, обычные выходные. Всегда вместе.

Когда же он успевал? Когда успевал общаться с ребенком, который, без всяких сомнений, его? Когда успевал любить другую женщину? Или он никогда и не любил меня?

Вопросы, вопросы, одни вопросы и ни одного ответа.

Подхожу к машине и утыкаюсь лбом в холодный металл. Делаю глубокие вдохи. Закрываю глаза, пытаясь хоть что-то почувствовать. Но внутри пусто. Ничего. Ни ярости, ни боли, ни отчаяния. Просто огромная, всепоглощающая пустота.

Каждая мышца онемела. Каждая клетка будто парализована. Я словно застыла, замерзла, окаменела изнутри. Превратилась в ледяную статую, которая все еще умеет ходить и дышать, но разучилась чувствовать.

Я знаю, что мне больно. Знаю, что эта боль меня разрывает на части. Знаю, что хочу кричать, орать на весь мир, разбить что-нибудь, ударить кулаком по этой чертовой машине, пока кожа на костяшках не лопнет. Но не могу. Просто не могу. Тело не слушается. Эмоции заморожены где-то глубоко внутри, под толстым слоем льда.

Сажусь в машину, завожу мотор. Руки действуют на автопилоте. Ремень безопасности, передача, газ. Выворачиваю из двора, не глядя в зеркала.

Ночные улицы. Цветные огни. Красные, желтые, зеленые, неоновые вывески баров и ресторанов. Люди на тротуарах, парочки в обнимку, одинокие прохожие. Все смазывается в единое пятно, как акварельные краски под дождем.

Музыка орет на весь салон. Я даже не помню, когда включила ее. Какая-то попса с припевом про любовь. Про то, как «мы будем вместе навсегда». Все это ложь. Но даже эта музыка не может перекричать мои мысли.

Они словно стальные. Каменные. Холодные и тяжелые, как надгробные плиты. Уже окончательно сформировались в моей голове, выстроились в четкую логическую цепочку:

«Он изменял. У него есть ребенок. Он лгал мне каждый день. Моя жизнь, фальшивка. Все, что я считала реальным, оказалась иллюзией.»

Страх перед принятием? Конечно, есть. Он сжимает горло, не дает дышать полной грудью. Потому что принять эту правду, значит признать, что я потратила пять лет своей жизни на человека, который никогда не был моим. Значит, признать, что я была настолько слепа, настолько глупа, что не видела очевидного.

Но и желание покончить с ложью тоже есть. Сильное, почти физическое. Я устала жить в этой красивой декорации, где все идеально только снаружи.

Когда первая волна истерики прошла, а она прошла там, в комнате охраны, когда я рыдала в плечо незнакомой женщине, неспособная произнести ни слова. Я ощущаю дикую усталость в теле. Голова словно чугунная, налитая свинцом. Веки тяжелые, слипаются. Реакция замедленная. Я понимаю, что за рулем в таком состоянии быть опасно.

От центра я уехала достаточно далеко. Район незнакомый, дома ниже, улицы шире. Скольжу по улицам взглядом, ища, где мне переночевать. Домой я не вернусь. Ни за что. Не смогу войти в нашу спальню, лечь в нашу постель, где он касался меня после того, как касался ее. Не смогу увидеть его вещи, фотографии на стенах, все эти маленькие детали общей жизни, которые теперь превратились в насмешку.

Как только на горизонте появляется подходящий вариант, плавно сворачиваю. Отель, три звезды, ничего особенного. Серое здание, неоновая вывеска «Аврора».

Идеально.

Иду оформляться. Сонная девушка на ресепшене даже не взглянула на меня толком. Бросила равнодушный взгляд, приняла мою карту для оплаты и права, чтобы внести данные в компьютер. Щелкают клавиши. Монотонное гудение старого принтера, распечатывающего чек.

— Номер двести семнадцать, -- бормочет она, протягивая мне ключ-карту. -- Второй этаж, направо, в конце коридора. Завтрак с семи до десяти.

Я беру карту, но в номер не иду. Сворачиваю направо, к указателю «Бар». Разрушать себя наедине с собой, уже пройденный этап.

В баре играет тихая музыка. Посетителей немного. Пара мужчин в деловых костюмах за столиком у окна, одинокая женщина с ноутбуком, и бармен, полирующий стаканы. Каждый занят своим делом. Никто не обращает на меня внимания. Отлично.

Устраиваюсь на высоком барном стуле. Бармен, парень лет двадцати пяти, с татуировкой на предплечье. Стоит ему подойти ко мне, как я сразу делаю заказ:

— Минералку с вишневым соком, — говорю я устало.

Бармен кивает, не задавая вопросов. Молодец. Ставит передо мной высокий стакан с красной жидкостью. Лед звонко звякает о стекло.

— Так значит, богачи снимают свою усталость?

Глава 16

Вырываюсь из рук Глеба, и мое сердце колотится как бешеное.

— Отпусти меня... -- голос срывается на полушепот.

— Могла бы просто сказать спасибо... -- укоризненно бросает он.

Кажется, в баре стало тише. Или это кровь так шумит в ушах? По коже бегут мурашки. Острые, будто осколки моих разбитых иллюзий. Такой короткий контакт, кожа к коже, воспринимается в штыки. Мое тело будто отторгает чужое прикосновение.

Всю жизнь я знала лишь руки Кирилла. Только его ладони, его пальцы, его тепло. А теперь...

Глеб ставит меня на ноги и отходит на шаг назад. Но глаз не отводит. Сканирует меня взглядом, словно пытается понять, насколько я в себе. Насколько я цела. А я не цела. Совсем не цела.

Кровь начинает шуметь в ушах еще громче. Сердце грохочет в груди за ребрами так, что, кажется, вот-вот выскочит, ломая кости. Моя жизнь сейчас буквально разваливается на части, рассыпается, словно песок сквозь пальцы, и я не знаю, что ждать от следующего дня. Не знаю, кто я буду завтра. Кем я стану, когда скажу это вслух.

— Спасибо, -- слишком резко бросаю я и разворачиваюсь.

Ухожу. Быстро. Почти бегу к лифту. Поднимаюсь на свой этаж, и войдя в номер, запираю дверь. Щелчок замка звучит как выстрел. Завтра, когда я выйду отсюда, все уже будет по-другому. Мне придется встретиться с семьей и рассказать о своем решении. И я уверена. Абсолютно уверена, что у них не возникнет желания поддержать меня в моем решении.

Грустно это осознавать, но такова моя реальность. Быть частью семьи, когда ты удобна, и стать никем, когда решаешь, что с тебя хватит.

Иду в ванную, смываю с себя остатки косметики. Черная тушь размазывается под глазами, и в отражении на меня смотрит чужая женщина с пустым взглядом. Делаю вдох, получается рвано, еще один. Глаза снова становятся стеклянными от слез, что в них стоит. В горле снова ком и я с усилием проталкиваю его.

Затем забираюсь на широкую кровать прямо в одежде и, укрывшись одеялом с головой, проваливаюсь в тревожные сны.

Точнее, балансирую на грани жестокой реальности и кошмаров. Сон приходит рваными обрывками. Там Кирилл с ребенком на руках, там брюнетка смеется, там я падаю, падаю, падаю...

Моя бесконечность заключается в вечном падении.

Просыпаюсь утром с больной головой. Внутри будто напихана плотная вата, которая душит каждую мысль. Сажусь в кровати и, прикрыв глаза, неосознанно вспоминаю все, что вчера произошло. Видео с камер, где отчетливо видно Кирилла с ребенком на руках и брюнетку рядом. Его улыбка. Его нежность. Та нежность, которая должна была принадлежать мне.

Солнечное сплетение сковывает так больно, что я ойкаю вслух и начинаю растирать место удара. Будто меня ударили. Будто кто-то вогнал кулак прямо мне под ребра и выжал весь воздух из легких.

Затем вспоминаю бар. Встречу с фотографом. Как он поймал меня своими руками, не дал упасть, удариться физически. Хотя по сравнению с внутренней болью это было бы меньшей из зол. Гораздо меньшей.

Минут десять пялюсь в одну точку. Туда, где виден стык обоев на стене напротив. Мой мозг ищет оправдания и причины, чтобы остаться здесь, в безопасности. Хочет уберечь меня от предстоящего разговора. А впоследствии и скандала. Но все зря. Мне нужно это сделать. Я должна.

Через полчаса выхожу из номера и прикрываю за собой дверь. Внизу игнорирую аппетитные запахи завтрака, что разносятся со стороны столовой. Мне просто кусок в горло не полезет. Все внутренности связались в тугой узел. Напряжение осязаемо на кончиках пальцев, оно гудит под кожей, как высоковольтные провода.

Отдаю ключ и выхожу на улицу. Делаю глоток воздуха, наслаждаюсь простым счастьем. Еще могу дышать. Еще жива.

— Так значит... увидимся на съемке? -- и снова он.

Глеб стоит чуть в стороне, но не смотрит на меня. Изучает что-то в своем телефоне с показным безразличием.

— Сомневаюсь, что к концу дня я останусь лицом компании. Да и вообще... — делаю еще один вдох, глубокий, обжигающий. -- Спасибо, что не дал упасть.

Не жду его ответа. Зачем? Мы больше вряд ли увидимся. Подхожу к машине, и уже через пару минут выезжаю с парковки.

Я не передумала. Я настроена решительно. Эта решимость, единственное, что держит меня на плаву.

По дороге к родителям включаю телефон. И уже в следующий момент вздрагиваю от сигналов уведомлений, что разносятся по всему салону. Пропущенные от Кирилла. От моих родителей. От матери Кирилла, Элеоноры. Паника превращается в страх, в тревогу. Она разливается внутри меня липкой жижей, заполняет каждую клетку тела.

Приезжаю в дом родителей. Особняк выглядит, как всегда, величественно и холодно. И первым, кто меня встречает, это Кирилл.

Он так быстро, так стремительно ко мне подходит и хватает за локоть, что я от шока не могу сопротивляться. Его пальцы впиваются в мою кожу как клещи.

— Какого черта, Рита? -- рычит он мне в лицо.

Его голос, и крепкие пальцы на моей коже. Вспышка перед глазами, ослепляющая, как удар молнии. И я вырываюсь из его хвата. Дергаюсь так резко, что он отступает.

— Какого черта, Кирилл! -- кричу я, и мой голос раскалывает тишину утра. -- Я с тобой развожусь! Я знаю про твоего сына! И про твою...

Слова застревают в горле. Не могу произнести. Не могу назвать ее вслух. Потому что тогда это станет реальностью. Окончательной. Бесповоротной.

Сердце бьется так сильно, что больно. Руки дрожат. Но я стою. Стою прямо и смотрю ему в глаза. Впервые за все эти годы.

18+

В нашем литмобе новый скандал от Анны Жуковой
"Развод. Перепишу свою жизнь"
https://litnet.com/shrt/ylZS

Глава 17

Воздух между нами останавливается. Замирает, густеет, превращается в нечто осязаемое, тяжелое. Кирилл смотрит на меня так, будто впервые видит. Будто я для него незнакомка. Чужая женщина, что ворвалась в его жизнь.

Сердце в груди бьется глухо, медленно, тяжело. Будто боится, что может быть еще больнее. Будто готовится к новому удару, который неизбежен.

— Что за чушь ты несешь? -- голос его низкий, опасный.

Он снова надвигается на меня. Шаг. Еще один. Заполняет собой все пространство, отрезает пути к отступлению.

— Это не чушь, -- выдавливаю я сквозь сжатое горло. — Это правда, которую я видела собственными глазами.

Слова даются с трудом. Каждое, будто осколок стекла, режущий изнутри. Но я не могу остановиться. Не должна.

Опускаю взгляд вниз, ведусь на свое чувство, что что-то не так. Чего-то не хватает. Отчего Кирилл стал, таким быстрым.

Он стоит на обеих ногах. Ровно. Уверенно. Та самая нога, на которую еще два дня назад он не мог опереться без гримасы боли. На которую я сама накладывала холодные компрессы, приносила обезболивающее, верила каждому его стону.

А сейчас он стоит на ней прекрасно. Даже не морщится. Как будто и не было никакой травмы.

— Что, нога уже прошла? -- вырывается у меня.

Голос звучит саркастически, зло. Я не узнаю себя в этих интонациях.

— Как видишь, -- он прищуривается хищно.

Не отрицает. Даже не пытается оправдаться. Просто смотрит на меня этим холодным, расчетливым взглядом. Взглядом хищника, который загнал добычу в угол и знает, что она никуда не денется.

Что-то ломается внутри. Окончательно. Безвозвратно. Последняя ниточка надежды обрывается с тихим звоном, и я чувствую, как пустота заполняет грудь.

— Я подаю на развод, -- говорю я, и голос дрожит, предательски дрожит от злости. -- Я ничего не хочу знать. Мне достаточно того, что я увидела. Ты делал из меня дуру, пользовался тем, что я тебе верила. Наш брак, это просто выгодная для тебя сделка.

Останавливаюсь, пытаюсь вдохнуть, но воздуха не хватает. Горло сжато, будто чья-то невидимая рука душит меня.

— Я ведь тебе на самом деле и не нужна...

Последние слова отдают болью в сердце. Тупой, щемящей болью от правды, которую я осознала слишком поздно. Эта боль растекается по груди волнами, сжимает ребра, не дает вдохнуть полной грудью. Каждый удар сердца отзывается этой острой, невыносимой болью.

Я не нужна ему. Никогда не была нужна. Все это время я была просто удобной деталью в его жизни. Выгодной сделкой.

— Рит, перестань истерить, -- бросает Кирилл раздраженно.

Он делает еще шаг в мою сторону, закрывая меня своим телом, будто скалой. Огромный, подавляющий, непроницаемый. Даже на шпильках я ему достаю чуть выше плеча. Он нависает надо мной, отрезает путь к отступлению, заполняет собой все мое пространство.

— Это не истерика, -- я сжимаю руки в кулаки, собирая всю свою злость в этом жесте. -- Я уже все решила.

Ногти впиваются в ладони так сильно, что я чувствую, как кожа прорывается. Больно. Резко. Но эта боль ничто по сравнению с той, что разрывает меня на части.

Он не принимает меня всерьез. Смотрит на меня, как на капризного ребенка, который закатывает истерику. И это обидно. Больнее всего остального. Больнее, чем его ложь, чем его предательство.

— Значит так, -- голос его становится жестче, властнее, приобретает тот командный тон, который не терпит возражений. -- Я закрою глаза на твои капризы, на твою истерику. Мне плевать, что ты там увидела и что тебе там показалось.

Он говорит это так спокойно, так обыденно, будто речь идет о погоде. Будто мое сердце, разорванное на куски, — это просто капризы.

— Внутри нас уже ждут. Мои и твои родители. У них есть для нас новость, так что не порти настроение всем.

Он протягивает руку, чтобы снова схватить меня за запястье. Чтобы потащить против воли в дом. К некогда родным людям, которые играть в счастливую семью, не замечая, что все давно рухнуло. Мы все вместе, потому что это выгодно. Деньги, власть, статус, это все ради чего они живут.

Но я успеваю отдернуть руку. Резко. Инстинктивно. Мышцы реагируют быстрее, чем мозг успевает подумать.

— Нет! -- качаю головой так сильно, что волосы хлещут по лицу. -- Я с тобой никуда не пойду.

Слова вылетают твердо, решительно. Впервые за все это время я чувствую, что контролирую ситуацию. Что это мой выбор. Мое решение.

— Наплюешь на традиции и правила? -- в его голосе появляется угроза.

Тонкая, почти незаметная для постороннего, но я слышу ее отчетливо. Знаю эту интонацию слишком хорошо. Видела, что бывает, когда Кирилл не получает желаемого.

— Ты же наплевал на свои клятвы, -- бросаю я ему в лицо.

Слова вылетают сами, острые как ножи, направленные точно в цель.

— Неужели ты настолько труслив, что отрицаешь очевидное?

На виске пульсирует венка. Чувствую, как она бьется. Быстро, отчаянно, словно пытается вырваться из-под кожи. Этот ритм переходит на мои нервы, такие тонкие, словно шелковые струны. На вид прочные, способные выдержать любое напряжение, но на самом деле я уже на грани.

Еще немного и они порвутся. И я не знаю, что будет потом.

Мир качается перед глазами. Краски расплываются, сливаются в одно размытое пятно. Контуры теряют четкость. Земля под ногами будто уходит, проваливается куда-то вниз.

Руки дрожат. Я пытаюсь их контролировать, сжимаю кулаки сильнее, но дрожь только усиливается. Она поднимается выше, к локтям, к плечам. Кончики пальцев покалывает, будто тысячи иголок впиваются в кожу одновременно. Ощущение такое, будто по венам течет не кровь, а электрический ток.

К спине прилипла рубашка. Влажная, липкая, неприятная. Холодный пот стекает по позвоночнику, собирается в ямочке между лопаток, пропитывает ткань. Я чувствую, как она тяжелеет, облепляет кожу.

Кирилл подходит совсем близко.

Настолько близко, что я чувствую тепло его тела. Запах его одеколона. Когда-то такой знакомый, родной, успокаивающий, а теперь удушающий. Наши границы сливаются в единое целое. Его пространство поглощает мое, растворяет, не оставляет места для побега, для воздуха, для меня самой.

Глава 18

Воздух застревает в груди. Я тяжело дышу. Каждый рваный вдох дается с трудом, будто кислород внезапно стал слишком густым, слишком тяжелым для моих легких. Кирилл напирает на меня. Не физически, нет, но его присутствие давит сильнее любых рук. Он стоит так близко, что я чувствую жар его тела, вижу, как напряжены его скулы, как дергается желвак на щеке.

— Да, готова... — слова срываются с моих губ, прежде чем я успеваю их обдумать.

Я смотрю прямо на него, не отводя взгляда. И в этом взгляде читается вызов, страх, отчаяние, смешанные в один коктейль. Кирилл открывает рот, губы его шевелятся, и я знаю, сейчас он скажет. Сейчас расскажет мне свою правду, ту самую, которой я боялась и которую одновременно так отчаянно хотела услышать. Секунда растягивается в вечность. Его глаза темнеют, в них мелькает что-то похожее на боль, на решимость, на...

Шаги.

Сначала мы не слышим их. Или не хотим слышать. Но четкий, настойчивый стук каблуков по гладкой дорожке приближается. Мое тело мгновенно каменеет. От напряжения сводит мышцы между лопаток, нервы натянуты до предела, как струны, готовые лопнуть в любой момент. Воздух между нами вибрирует от недосказанности, оттого что еще секунда и все изменилось бы. Но секунды больше нет.

Все замирает.

Время, дыхание, сердце, все останавливается в момент, когда рядом с нами звучит голос матери Кирилла.

— Мы вас ждем, а вы тут решили уединиться...

Эльвира. Ее голос звучит мягко, обволакивающе, но в нем слышится стальная нотка. Я вздрагиваю всем телом, словно меня окатили ледяной водой. Резко оборачиваюсь. На лице Кирилла не дергается ни один мускул. Он стоит неподвижно как статуя, только в глазах что-то темнеет, гаснет. Тот момент, когда он был готов открыть завесу своей второй жизни, исчезает, будто его и не было.

— Кирюш, давайте в дом, -- Эльвира улыбается, но улыбка эта не касается глаз.

— Эльвира... -- начинаю я, голос дрожит, слова путаются. Мне нужно что-то сказать, нужно остановить этот маховик, который вот-вот меня раздавит. Но...

— Рита, давай позже, -- она перебивает меня мягко, но категорично. -- У нас для вас есть важная новость. Важнее, чем что-либо еще.

Эльвира ничего слушать не хочет. Она уже развернулась и направляется к дому, ожидая, что мы последуем за ней. Я замираю, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Кирилл все также пристально смотрит на меня. В его глазах теперь читается нечто новое, похожее на страх? Недоверие?

Он не уверен, что я промолчу. Сейчас, когда в доме и мои, и его родители, я за один раз могу положить конец всему этому обману. Сказать свое твердое решение. Разрушить все.

И он это знает.

Но я молчу. Пока.

Мы заходим в дом. Мои ноги движутся автоматически, будто я марионетка, которую дергают за ниточки. На мое удивление, Эльвира ведет нас не в гостиную, где обычно мы собираемся большой и дружной семьей, а в кабинет моего отца.

Массивная дубовая дверь открывается, впуская нас в святая святых. Место, где всегда решались важные дела, где подписывались контракты, где вершились судьбы.

Мужчины стоят в стороне. Мой отец и Геннадий, отец Кирилла. Они тихо, но эмоционально что-то обсуждают, жестикулируют, их лица серьезны и сосредоточены. Моя мама сидит на кожаном диване, руки сложены на коленях, спина прямая. К ней подходит Эльвира и садится рядом, две королевы на своем троне.

Все в сборе.

Кирилл встает рядом со мной. Он будто хочет максимально создать видимость, что у нас все в порядке. Его рука тянется ко мне, чтобы приобнять за плечи, изобразить счастливую пару. Но я кошусь на него предупреждающим взглядом.

Не смей. Не сейчас.

Его рука застывает в воздухе, затем медленно опускается.

— Итак, дети, -- начинает мой отец, его властный и уверенный голос наполняет кабинет. -- У нас для вас замечательная новость.

И следующие полчаса я погружаюсь в шок. Медленно, но, верно, будто погружаюсь под лед.

Слова льются на меня потоком, накрывают волнами, каждая сильнее предыдущей. Наши семьи объединяют капиталы. Они решили строить новый масштабный бизнес — семейный. И для каждого из нас уже прописана роль. Моя роль. Роль Кирилла. Все продумано, все спланировано. Контракты, инвестиции, долгосрочные обязательства. Слова «навсегда», «семейное дело», «наследие» звучат снова и снова, как приговор.

С каждой минутой, что я слушаю их бизнес-план, с каждой цифрой, каждым пунктом, я понимаю — это петля. Петля, которая затягивается на моей шее все туже и туже. Это еще сильнее привяжет меня к семье. К Кириллу. К этой жизни, которая не моя, которая никогда не была моей.

На долю секунды я начинаю сомневаться в себе.

А потяну ли я борьбу за собственную свободу? Справлюсь ли? Хватит ли у меня сил разорвать эти путы, которые с каждой минутой становятся все прочнее?

Вот мой отец заканчивает свою речь. Он говорит что-то о будущем, о благополучии, о силе объединенных семей. Все четверо, начинают обсуждать отдельные моменты, детали, условия. Голоса сливаются в гул, слова теряют смысл. А я стою в стороне, будто за стеклом, отделенная от этой реальности невидимой стеной.

— Рита, дорогая, а ты что молчишь? -- голос мамы прорезает туман в моей голове. Она поворачивается ко мне лицом, на губах играет довольная улыбка. -- Разве ты не рада такой отличной новости?

Четыре пары глаз устремляются на меня. Мама. Папа. Эльвира. Геннадий. И Кирилл. Он смотрит на меня с таким напряжением, что я чувствую его взгляд кожей.

Я слышу свой пульс, чувствую, как сердце бьется в горле. Оно колотится так сильно, так отчаянно, будто пытается выпрыгнуть, будто хочет сбежать из этой комнаты раньше меня. Если я открою сейчас рот, оно выпрыгнет от паники, я это знаю.

В это мгновение я перестаю что-либо чувствовать.

От лица отхлынула вся кровь. И из всего тела тоже. Я стою, холодная, пустая, и смотрю на них. На свою семью, на семью мужа, на людей, которые решили за меня всю мою жизнь.