Развод. Я о тебе позабочусь

Глава 1 Людмила

— Я принял решение, Люда. Мы разводимся.

Его голос ровный, будто он объявляет о планах на завтра. Но от этих слов столовый нож выскальзывает у меня из пальцев, со звоном падая на тарелку. Я застыла, не веря ушам. Может, ослышалась? Может, это шутка?

— Что? — Губы сами растягиваются в неестественную улыбку, будто тело отказывается принимать его слова всерьёз.

Но когда я поднимаю глаза, меня пронзает. Его взгляд — холодная сталь. Голубовато-серые глаза, всегда такие выразительные, теперь пустые. Лицо, которое я знаю лучше своего, сейчас чуждое. Жёсткая линия скул, тень от ресниц, аккуратная борода — всё то же, но в нём нет меня.

И сердце сжимается, пропуская удар.

— Что ты сейчас сказал, Назар? — Голос дрожит, но я выравниваю его, цепляясь за последние крупицы самообладания.

— Ты услышала. Развод. Окончательно.

От этих слов воздух вырывается из лёгких, будто меня ударили в живот.

26 лет. Двадцать шесть лет рук, переплетённых в темноте. Двадцать шесть лет его смеха, его гнева, его тела рядом. Двадцать шесть лет — и вот так?

— Ты совсем с ума сошёл?! — Резко отодвигаю тарелку, еда внезапно кажется противной. В горле ком, но я глотаю его, впиваясь в него взглядом. — Мы прошли через всё! Дети выросли, мы должны наконец…

— Это рациональное решение, — перебивает он.

Его тон — лёд. Тот самый, которым он ведёт переговоры, которым ломает сопротивляющихся. Только теперь этот холод — против меня.

— Рациональное? — Хриплю, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Назар, очнись! Какой ещё развод?! Ты мой, я твоя, ты же сам… — Голос срывается на предательской дрожи. "Снежиночка". Он называл меня так с самого начала, когда мы были молоды и глупы, когда его руки обжигали мою кожу…

— Люда, хватит. Без истерик, — режет, как лезвие. — Будь разумной. Иначе не будет разговора.

— Я не буду разумной! — Вскакиваю, стул с грохотом падает назад. В висках стучит, в глазах мутно. — Ты несешь какой-то бред!

Он медленно откидывается на спинку стула, скрещивает руки. И тогда я понимаю — он уже давно не здесь.

— Это не бред. У меня другая.

Мир рушится.

Тело сжимается в комок, будто пытаясь защититься от удара. В груди — ледяная пустота, а потом… Ревность. Острая, ядовитая, разъедающая изнутри. Перед глазами всплывают картины: его сильные руки на чужой талии, его губы на чужой шее, его низкий смех в темноте… С кем-то моложе. С кем-то, кто не знает, каким он был в двадцать пять. Кто не помнит его первого седого волоса.

— Нет… — Шёпот хрипит в горле. — Ты не мог…

Но он мог. Он — Назар Зимин. Холодный. Решительный. Беспощадный.

И теперь — не мой?

Я смотрю на него — на своего мужчину. Назар. Высокий, плечистый, с той самой осанкой, от которой у женщин перехватывает дыхание. Голос низкий, бархатистый, даже сейчас, когда он разбивает мне сердце. Лицо — будто высеченное из мрамора: резкие скулы, густые брови, пронизывающий взгляд. Тестостероновый мужик — так шепчутся за моей спиной девчонки из офиса. И он знает это. Знает, какое влияние имеет.

И теперь… теперь он её?

Не мои больше руки, которые будут обнимать его по ночам. Не мои губы, которые он будет целовать. Чужая женщина уже чувствует его тепло, его вес, его дыхание на своей коже.

— Тебе нужно время, Люда. Осознать. Успокоиться. — Его голос ровный, будто он диктует деловые условия. — Плачь, если надо. Но не при мне. Ты знаешь, как я терпеть не могу истерики. Я требую разумного подхода. Мы всё равно останемся семьёй.

Семьёй?

— Нет… — Руки впиваются в край стола, ногти врезаются в ладони. Лёгкие отказываются работать. — Не верю… — Поднимаю на него глаза — и вижу в его взгляде усталость. Назар смотрит на меня, будто на тяжёлую ношу.

Когда? Когда он так устал от меня?

— Почему, Назар? Когда это случилось? Кто она?

— Люда, хватит. — Он отворачивается, резко проводит рукой по лицу. Будто ему больно на меня смотреть. — У тебя всё будет хорошо. Имущество делить не станем, дети взрослые… Мы уже изжили друг друга, понимаешь?

Изжили?

— Нет! Мы не «изжили»! Я не изжила! Я ещё готова! Готова на тебя смотреть, дышать тобой, жить тобой! О чём ты говоришь?! Мы только должны начать настоящую жизнь!

Но он уже встаёт. Медленно, будто каждое движение даётся с усилием.

— Нет, Люда. Уже нет.

Глава 2 Людмила

Как я могла не заметить?

От его слов меня будто физически отшвыривает. Тело сжимается от боли, как будто кто-то вырвал кусок плоти прямо из груди. Он отворачивается, скрещивает руки — этот жест я знаю слишком хорошо. Так он отгораживается. От мира. От меня.

— Назар, смотри на меня! — Голос рвется, превращаясь в хриплый крик.

У него другая. Эти слова крутятся в голове, как нож. Я стою здесь, унижаюсь, рыдаю, клянусь в вечной любви — а он уже выбрал кого-то другого. Какой-то частью сознания понимаю, как это жалко выглядит, но остановиться не могу.

— Я бы прожила с тобой тысячу жизней! — Выговариваю сквозь спазмы в горле. — В других мирах, в других вселенных...

Тело вспоминает его тепло раньше, чем ум успевает осознать. Кожа помнит каждое прикосновение, каждый ночной вздох, когда он, вопреки своему ледяному характеру, прижимался ко мне так крепко, будто боялся, что я исчезну. А теперь... Теперь его руки будут обнимать другую. Его губы…

— Успокойся, я сказал. — Он резко встает из-за стола.

Единственное, чего я хочу — чтобы он обнял меня. Чтобы сказал, что это шутка, кошмар, ошибка. Мое тело реагирует быстрее мысли — я бросаюсь к нему, вцепляюсь в его дорогую рубашку, прижимаюсь лицом к груди.

И тут — неожиданность. Его сердце бьется так же бешено, как мое. Этот ритм я узнаю из тысячи — столько ночей засыпала под него.

— Скотина... — Шепчу в шелк его рубашки, пропитывая ткань слезами. — Ненавижу...

Но руки не разжимаю. Потому что знаю — стоит отпустить, и он уйдет навсегда. Боюсь.

А под "ненавижу" на самом деле значит "люблю". Всегда значило. Он это знает.

Назар принимает мои объятия, но как чужой. Его руки касаются моих волос механически, без тепла, будто он выполняет неприятную обязанность. Этот жест должен успокаивать, но от его отстраненности становится только больнее.

- Мы не будем чужими, - говорит он, и его голос звучит так разумно, так спокойно, будто он обсуждает деловой контракт. - Мы не станем как те пары, что ссорятся и ненавидят друг друга. У нас есть дети, мы будем встречаться на мероприятиях, интересоваться делами друг друга...

Его слова - как ледяная вода. Я резко отрываюсь от его груди.

- Кто она?! - мой голос больше похож на животный рык. - Говори! Немедленно!

Кулаки сами собой бьют по его широкой груди, но Назар даже не шелохнулся. Слезы текут ручьями, обжигая кожу, голос срывается на хрип. Мне все равно, как я выгляжу - эта размазанная тушь, опухшие глаза.

А ведь я всегда была для него безупречной. Его Снежинка. Его роскошная Люда, которая не жалела денег на уход, на платья, на духи, которые сводили его с ума. Я ловила восхищенные взгляды мужчин на всех светских раутах, зная, что потом, дома, он будет сжимать мои запястья так сильно, что останутся синяки, будет прижимать меня к стене в лифте или к сиденью в машине, дыша горячо в шепотом: "Ты только моя, поняла?"

И теперь... Теперь он говорит о "разумном разводе"? О том, что мы "останемся друзьями»?

- Ты думаешь, я поверю в эту ложь?! - выкрикиваю я, хватая его за рукав. - После всего... После двадцати шести лет? Кто она, Назар? Твоя сотрудница? Та блондинка из маркетинга? Или может...

Мысли путаются, в голове проносятся десятки женских лиц - всех, кто за последний год оказывался рядом с ним. Каждая кажется возможной предательницей.

Назар вздыхает и аккуратно высвобождает рукав из моих пальцев.

- Сейчас не время, Люда. Решение принято.

Его глаза снова становятся ледяными. Те самые глаза, в которых я тонула двадцать шесть лет. Теперь они смотрят на меня как на... делового партнера. Не больше.

А его сердце... Оно больше не бьется так часто. Оно успокоилось.

И в этот момент я понимаю - все кончено. По-настоящему кончено.

- Сейчас же скажи!! — выдыхаю я, кулаки со стуком обрушиваются на его каменную грудь. Каждый удар отдаётся болью в костяшках — его мускулы твёрдые, как броня, но я продолжаю бить, снова и снова, пока пальцы не немеют.

Он даже не шелохнулся.

Только почувствовала, как под тонкой тканью рубашки напряглись его стальные мышцы — привыкший к контролю, он даже сейчас не позволит себе дрогнуть.

Но мне всё равно.

Не остановлюсь, пока он не почувствует хоть каплю этой боли.

Его огромная ладонь в одно мгновение захватывает оба моих запястья, с лёгкостью скручивает за спину. Вторая рука грубо обхватывает шею, приподнимая моё лицо вверх. Я чувствую, как его пальцы впиваются в кожу - не больно, но достаточно жёстко, чтобы лишить возможности двигаться.

- Скажу, - его голос режет как лезвие, - когда успокоишься и прекратишь этот позор.

Он наклоняется ближе, и его дыхание обжигает мои губы.

- Ты выглядишь жалко, Люда. А ты этого не любишь.

Моё сердце разрывается от этой фразы. Я задыхаюсь, но всё равно выдыхаю самый глупый, самый унизительный вопрос:

-Ты… разлюбил меня?

Сразу ненавижу себя за эти слова. За эту надежду. За то, что всё ещё цепляюсь за него, когда он уже давно сделал выбор.

Назар резко выдыхает, отворачивается. Его взгляд теперь где-то за моим плечом - он даже смотреть на меня не хочет.

- Люда… - произносит раздраженно и устало.

- Скажи, - шепчу, цепляясь за последнюю соломинку.

В его глазах читается только холод.

Ощущаю что он уже не здесь. Его мысли там, с ней.

С той, которая не рыдает, не унижается.

Он разжимает хватку.

Этот жест красноречивее любых слов.

Глава 3 Людмила

Вчера Назар все разрушил. Уничтожил. Оставил пустоту вместо себя. И ушел.

А теперь я стою у огромного окна, вцепляюсь в подоконник, чтобы не рухнуть. Всё моё – этот дом, эта жизнь – вдруг стало чужим. Потому что я больше не его.

А ведь я всегда была на высоте. Всегда – желанной, любимой, единственной. Я дарила ему страсть, безоглядную, как пожар. И была уверена: мы – не те, кто разваливается. Мы – крепче.

Он любил меня сильнее, чем я его. Все об этом знали.

А теперь… что? Отступить? Сдаться? Но как бороться за человека, который уже не хочет меня?

Это режет по живому, но я понимаю: не заставить. Не заставить любить. Не заставить вернуться.

Особенно если у него уже есть она. Та, ради которой он готов вычеркнуть меня из своей жизни.

Стоя у окна, своей огромной гостиной, вижу как двое наших охранников волокут моего сына. Саву. Самого младшего, двадцатилетнего, вечного бунтаря.

И я в шоке.

Потому что Сава — хулиган, да. Вечно в драках, вечно проблемы с учёбой, вечно что-то ломает, крушит, не слушается. Но пьяным я его никогда не видела.

Он не пьёт. Я уверена — никаких наркотиков, ничего запретного. Да, у него ссадины на лице — обычное дело, он же кикбоксер. Еще наши соседи… нет, только не о них сейчас.

Но вот это... Его тащат, он еле на ногах…

И вдруг пронзает мысль: а вдруг он узнал? Узнал, что отец бросает мать, и от горя напился?

Но нет. Не может быть. Сава не из тех, кто будет убиваться из-за развода родителей. Сейчас все разводятся — кому какое дело? Редко кто, как мы с Назаром, держится до последнего.

А значит... значит, что-то другое.

Выбегаю на встречу, сердце колотится где-то в горле.

Охранники еле удерживают Саву.

Ему двадцать. Здоровенный, мускулистый, под метр девяносто — весь в отца, только светлее. Белокурый, с модной стрижкой, татуированный с ног до головы. Помню, как Назар орел, когда Сава начал забивать себе первые узоры, как рвал на себе волосы из-за пирсинга. Но потом смирились. Потому что он такой — дикий, неудержимый.

Разъезжает на мотоцикле, дерётся, живёт на разрыв. Мы боролись, пытались впихнуть его в рамки — но не вышло.

А старший сын и средняя дочь — совсем другие. Нормальные, как Назар любит говорить. Консервативные. Уже семьи, дети. Дочка — мать двоих.

А Сава...

Сава — огонь.

И сейчас он еле стоит, глаза мутные, дыхание перебитое.

- Господи, Сава! Что случилось?! – хватаю его за лицо, пытаюсь поймать взгляд.

Он что-то бормочет, слова сползают в пьяную кашу. Во рту – перегар, волосы липкие от пота.

Ядерная смесь ярости и жалости взрывается внутри. После всего, что случилось с Назаром, теперь ещё ЭТО.

— Отведите его наверх, в спальню, – бросаю охранникам и мчусь на кухню.

Ломаю пальцы, пока мешаю адскую смесь – лимон, мёд, ледяная минералка.

Врываюсь в комнату – он лежит плашмя, кроссовки на белоснежном покрывале.

— Пей! – сую стакан ему в зубы.

Он брыкается, как подросток, проливает половину. Но глотает. Потом с силой выдыхает, морщится – и валится на подушки. Глаза сразу слипаются.

— Мам... – выдыхает уже во сне. Пока я с трудом стягиваю с него обувь.

Хочу трясти его, выбить правду – но внизу хлопает дверь.

Назар приехал?

Я быстро спустилась, услышав, как хлопнула дверь. В окне мелькнула его машина – значит, Назар всё-таки приехал.

И впервые за все годы я не знала, как с ним себя вести.

Я не истеричка. Никогда не была. Ненавижу крики, сцены, разборки на эмоциях. Но сейчас внутри всё горит – так и подмывает броситься к нему, вцепиться, орать: "Где ты был?! С кем?!"

Но я молчу. Просто стою.

Он входит – всё в том же пиджаке, в том же костюме, в котором ушёл вчера. Но что-то не так.

Назар – мужчина, который идеален всегда. С кончиков волос (уложенных безупречно, волосок к волоску) до начищенных ботинок. Он тот, кого можно "вылизывать" – настолько безупречен.

А сейчас…

Волосы сбиты, не уложены. Лицо не уставшее – но другое. Будто он не спал. Или спал, но не здесь…

И этот взгляд...

Он смотрит на меня – и я понимаю всё без слов.

Я не выдержала.

— Ты был с ней, да?

Слова вырвались сами — глухо, сдавленно. И сразу стало стыдно. Не за вопрос — за этот унизительный, жалкий тон.

Я никогда так не унижалась.

Я — женщина, привыкшая купаться в его внимании. В его любви. В его желании. Назар всегда был моим — безраздельно, безоговорочно. И я никогда не знала, что такое выпрашивать взгляд, прикосновение, слово.

А сейчас...

Ревность. Грязная, жгучая. И от этого — ещё противнее.

Назар смотрит на меня сверху вниз. Властно. Самоуверенно. Во взгляде мелькает усталость и раздражение.

— Если ты не успокоишься, — бросает он резко, — разговора не будет. Пока не возьмёшь себя в руки, даже не начинай.

Его голос — лёд. Тот самый, что режет до кости.

— Я сейчас тороплюсь, Люда. Мне нужно переодеться и уезжать, важная встреча.

Будто он говорит не с женой, а с назойливым партнёром по переговорам.

— Вечером обо всём поговорим. Я объясню. Просто будь благоразумной... чтобы мы развелись по-человечески. Истерик не потерплю. Уж точно не сейчас.

Я захлопываю рот, словно он вот-вот вырвется — с криком, с проклятиями, с чем угодно. Отворачиваюсь. Пусть идёт. Пусть переодевается.

Стою у окна. Не дышу.

А потом — стук каблуков.

Чужих каблуков.

Идут по нашему мраморному полу. Твёрдо, уверенно.

Разворачиваюсь — и вижу её.

Девушку.

Высокую. На голову выше меня. Блондинку. Роскошную. Дорогую. Молодую.

Она смотрит на лестницу и кричит:

— Назар!

Нежно. По-хозяйски.

Я выхожу в холл. Смотрю.

— А ты... кто вообще?

Девушка взвизгивает — не ожидала, что я подойду со стороны.

— А-ах!

Прижимает пухлые, нарочито-невинные губы, хлопает накладными ресницами, прикладывает ладонь к груди — играет в испуг.

Глава 4 Людмила

— Ты мне делаешь больно! И как ты вообще мог протащить её сюда? - всхлипываю, закрывая пылающее лицо ладонью.

Назар только сильнее вжимает меня в стену. Его ладони, привыкшие к итальянской коже и дорогим часам, теперь сжимают меня так, будто хотят оставить синяки. Я хватаюсь за его плечи — широкие, знакомые до боли — и пытается оттолкнуть. Но он не шевелится.

А ещё этот запах. Чужой, сладкий, дешёвый. От него сводит желудок.

Назар фыркает — грубо, по-звериному — и вдруг подхватывает меня, как пустую сумку. Бросает на стол.

И смотрит. Так, как раньше не смотрел никогда. Холодно. С отвращением.

— Прекрати, Люда. Твои игры на мне больше не работают. Ни гипноз, ни магия.

Он отходит, вытирает ладонь о брюки — будто я грязь, пятно, что-то липкое. И в этот момент меня накрывает волной тошноты. Впервые за двадцать шесть лет мне хочется, чтобы он ушёл. Сейчас же.

— Ты омерзителен... Твоей любовнице лет столько же, сколько твоей дочери! Боже, Назар... Меня от тебя тошнит.

Он не оправдывается. Не говорит "так вышло". Вместо этого — холодное:

— Да, Алла теперь моя женщина. Я её выбрал. — И ещё хуже, добавляет — Ты должна быть мне благодарна.

Замираю. Благодарна? За что? Что уже не прячется? Как будто это делает его честным. Как будто предательство можно взвешивать на весах — вот это подло, а это уже почти благородно.

— Я не стал встречаться с ней а жить с тобой. Мне это не нужно. Я такое не люблю, — бросает он, словно делает одолжение.

Потом взгляд на часы — дорогие, блестящие, подарок, который я сама выбирала.

— Всё, я тороплюсь. Надеюсь, ты успокоишься, и мы… разойдёмся нормально. Без истерик. Не забывай, у нас дети. Внуки. Отношения мы в любом случаи будем поддерживать, и не просто отношения, а дружеские и культурные, с уважением к друг другу.

Как будто она может забыть. Как будто он не разрывает на части всё, что они строили годами.

Он уже поворачивается к двери, когда раздаётся стук.

— Войдите.

Дверь открывается — на пороге охранник, напряжённый, избегает смотреть на меня:

— Назар Савельевич, там Чернов вас спрашивает.

— Интересно… — Назар медленно растягивает слова, его голос становится опасным, как лезвие. — Какого черта Чернов осмелился переступить порог моей, территории?

Он резко разворачивается и уходит за охранником, оставив меня сидеть на столе - раздавленной, униженной, с комом боли в горле. Но через мгновение я спрыгиваю и бросаюсь вслед, сердце бешено колотится в груди.

В коридоре нас встречает сюрреалистичная картина: Сава больше не лежит, а сидит, развалившись на ступеньках, его пьяный взгляд блуждает по фигуре Аллы, которая замерла рядом. Слышу, как он заплетающимся языком бормочет:

— Откуда ты, красотка, в наших владениях?

Назар, проходя мимо, вдруг резко останавливается. Его лицо искажает гримаса ярости. Он хватает младшего сына за грудки поднимает и прижимает к стене:

— Я с тобой, сопляк, поговорю… позже. Ты ещё пожалеешь обо всём. Моё терпение лопнуло.

С лёгким толчком он отшвыривает сына в сторону и, бросив взгляд на раскрасневшуюся Аллу, бросает сквозь зубы:

— Алла, быстро в машину.

Она покорно выскакивает за ними, её шпильки цокают по мрамору, будто торопливые кастаньеты. Она едва поспевает за широкими шагами Назара - его плечи напряжены, спина прямая, даже сейчас, в гневе, он движется с грацией хищника. Я стою в дверях, сжимая косяк так, что ногти впиваются в ладони, и вижу, как она запрыгивает в черный "Мерседес".

Ворота медленно распахиваются с металлическим скрежетом - и там, за оградой, стоит он. Алексей Чернов.

Мой живот сжимается в тугой узел. Даже после всех этих лет одно его присутствие заставляет кровь стынуть в жилах.

Высокий, мощный, как всегда в дорогом костюме. Они даже с Назаром носят одни и тоже бренды.

Его глаза - холодные, серые, как февральский лед - встречаются с моими на мгновение, прежде чем переключаются на Назара.

Черновы и Зимины.

Сто лет ненависти. Сто лет крови. Наши деды стреляли друг в друга во время революции. Отцы подстраивали "несчастные случаи" на рудниках. А мы... Мы продолжили эту «прекрасную» традицию.

Я помню, как двадцать лет назад Назар и Алексей дрались посреди улицы - кулаки в крови, рваные рубахи, хруст костей. Тогда я думала, это мужская бравада. Теперь понимаю - это болезнь, передающаяся по наследству, как проклятие.

И вот теперь наши сыновья подхватили эту чуму. Двадцати летний Демьян Чернов - копия отца в молодости - уже успел "отметиться" в жизни нашего младшего.

Это проклятие. Настоящее родовое проклятие.

Я видела, как это начиналось — два шестилетних мальчишки, вырывающиеся из-под нянек, перелезающие через трехметровые заборы, только чтобы схватиться в пыли, царапаясь и кусаясь, как щенки. Только щенки не хрипят от ненависти. Не смотрят друг на друга глазами, полными первобытной злобы.

Я все надеялась, думала — дети, перерастут.

Они не переросли.

Каждое поколение Черновых и Зиминых будто специально рождается с этой яростью в крови. В десять лет — драки во дворе школы. В пятнадцать — ножи и переломы. Сейчас... Сейчас это стало тоньше, опаснее. Они научились прятать зубы за улыбками, но я-то вижу. Вижу, как Демьян Чернов смотрит на моего Саву — будто измеряет, прикидывает, где слабее.

Были моменты, когда казалось — утихло. Год, два... Потом — бац! — и снова: разбитые носы, угрозы, вызовы на "разборки".

И самое страшное? Они хотят этого.

Эта ненависть — как наркотик. Как лихорадка, которая то затихает, то вспыхивает с новой силой. Мы, взрослые, пытались их растащить, развести по разным городам, — бесполезно. Они будто магнитом притягиваются к друг другу, чтобы снова и снова повторять один и тот же сценарий.

Назар выходит к Чернову, и между ними даже не пробегает искра притворной вежливости. Они не здороваются. Не кивают. Даже бровью не ведут. Просто стоят — два матерых волка на одной тропе — и меряются взглядами, в которых читается одно: "Ты для меня даже человеком не являешься".

Глава 5 Людмила

Он просто уехал.

Резко зашагал к ней — к этой... девке. Вцепился в руку, почти грубо, потащил к машине. Но сквозь эту жёсткость читалось нетерпение — будто он уже не мог дождаться, чтобы остаться с ней один на один.

А меня... меня прожгло. Не просто защемило где-то под рёбрами — нет, это было адское пламя, выедающее всё внутри. В тот момент я готова была на всё, лишь бы перестать чувствовать. Вырвать это из себя — эту дикую ревность, эту боль, которая когда-то называлась любовью.

И самое ужасное? Я всё ещё чувствовала. Даже сейчас.

Обидно до боли. Как можно настолько предать свою семью? Его сын дерётся с их кровным врагом, а он... просто уезжает. Бросает всех ради этой девчонки, оставляет жену и сына под присмотром трёх охранников, которые даже не могут разнять двух сошедших с ума мажоров, сцепившихся в ярости.

Стою, смотрю, как дерущиеся наконец отпускают друг друга, отходят, запыхавшиеся. Замечаю — Гульнара цокает от ужаса, глядя вслед уезжающей машине. На её лице — не злорадство, а шок. Даже их враг, Чернов, кажется ошеломлённым. Настолько всё вышло за рамки...

Гульнара подходит к Алексею, хватает его за руку. А он... он даже не смотрит на своего сына, на котором минуту назад сидел мой, пытаясь задушить. Для него это будто фон, обыденность.

— Алёшенька, уходим, — говорит она, хватая его за руку. — Нечего тут стоять, прохлаждаться...

И тут Чернов оборачивается.

Холодным, оценивающим взглядом скользит по мне, будто я — просто неудобная деталь на фоне этого бардака. Потом резко поворачивается к своим охранникам — те уже оттащили его сына, Демьяна, этого проклятого парня, пока наши еле удерживали моего.

Они ещё шипят друг на друга, перебрасываются грязными оскорблениями, пытаются вырваться — но силы уже на исходе.

И тогда Чернов бросает своим через плечо, высокомерно, словно это всё его вообще не касается:

— Тащите этого идиота в дом.

Он точно так же относится к своему сыну, как Назар — к их младшему. Абсолютно параллельно. Ему плевать.

Гнев вскипает где-то в груди. Резко поворачивается к своей охране и кричу, нарочито грубо:

—Тоже тащите его в дом, быстро!

***

— Привет, доченька... как ты? — Голос срывается, и я уже не могу сдерживаться. Слезы душат меня, слова вырываются наружу, как прорвавшаяся плотина.

Двое суток. Целых двое суток, как он уехал — и не вернулся. Не позвонил. И я тоже молчу, потому что... зачем? Все же ясно. Все кончено.

— Мы с отцом... разводимся, — выдавливаю я, чувствуя, как горло сжимается от кома.

Тишина в трубке. Потом:

— Мам, я... знаю.

Мир вокруг меня рушится.

— Как... знаешь? — шепчу я, и пальцы так сильно сжимают телефон, что кажется, он вот-вот треснет.

— Они вчера... у нас были…

— Что значит "у нас были»?

— Мам, ну... так получилось. Папа приехал, она вышла из машины... Дети ее увидели. Он объяснил, что вы... что вы расстаетесь.

Я перебиваю, и голос мой теперь — сплошная дрожь от боли и ярости:

— То есть ты ВЧЕРА знала, что мы разводимся, но мне... МНЕ не позвонила? И ты... приняла ее? Эту...

— Мам, да что ты сразу! — вдруг огрызается дочь, и в ее голосе столько раздражения, будто это Я что-то натворила. — Что я могла сделать? Они приехали, отец все объяснил... Я что, должна была ее выгнать?

— Ты... детей познакомила с ней?!

— Мам, да хватит! Господи! Я тоже переживаю. — взрывается она. — Вы же взрослые люди! Если разводитесь, разбирайтесь сами. Отец сказал, что все будет нормально, что у вас "дружеские отношения", что он тебя не оставит без денег…

Я больше не слышу слов.

Во мне все обрывается.

Моя родная дочь. Моя Кира. Та самая, которую я носила под сердцем, ради которой терпела все эти годы... Теперь на его стороне. И на стороне ЭТОЙ...

Какой, в сущности, смысл удивляться? Максим, муж дочери, — полностью зависит от Назара. Все его проекты, весь его бизнес — всё под контролем моего мужа, и благодаря Назару. Нет, уже бывшего мужа. Конечно, они будут на его стороне. Конечно, дочь не станет перечить отцу, от которого зависит благополучие её семьи.

Но всё равно... Как она могла так легко это принять? Не просто промолчать, а впустить ту девку в свой дом, познакомить её с моими внуками. Уже вчера всё знала — и даже не позвонила. Не спросила: «Мам, как ты? Ты вообще жива?»

Я всхлипываю в трубку, голос дрожит:

— Я не ожидала от тебя такого, дочь.

И тут взрывается она.
— Ой, мам, ну не начинай! — кричит она, и в её голосе столько злости, будто это я во всём виновата. — Неудивительно, что папа от тебя ушёл!

У меня перехватывает дыхание.
— В... каком смысле «неудивительно»?

— Да в прямом! — выкрикивает она. — Ты только себя и любишь! Он не выдержал, с тобой же невозможно разговаривать!

Я замолкаю. Меня будто ошпарили кипятком.

Я медленно опускаю телефон.

Больше нечего сказать.

____________________

Спасибо за ваши отзывы, лайки и поддержку! 🌟
Поставьте звёздочку (❤️) — это секунда для вас, но важный шаг для меня как начинающего автора.

Подпишитесь, пожалуйста — мне нужно 150 подписчиков, чтобы страница стала коммерческой.
Для вас мелочь, для меня — огромное продвижение вперёд!

Добавляйте книгу в библиотеку, чтобы не потерять.
Будет горячо и откровенно, искренне и без прикрас! 🔥

Вот инструкция:

Глава 6 Людмила

Телефон взорвался звонком. Артём. Старший сын.

— Мам, приветствую. Как ты себя чувствуешь? — голос у сына ровный и вежливый.

— Значит, ты тоже уже в курсе? — сжала трубку так, что пальцы побелели. — Мы с отцом разводимся, и вот ты решил позвонить. Узнать, как я себя чувствую.

Тут же пожалела о своих словах — Артём ни при чём. Но чёрт возьми, почему он позвонил только сейчас.

— Да, мам, я в курсе, — он ответил спокойно, будто обсуждал погоду. — Просто сейчас звонила Кира. В слезах. Говорит, ты на неё наехала.

— Что?! — я аж подпрыгнула. — Я вообще не наезжала! Просто удивилась, что она пустила эту… девку твоего отца в дом! Да ещё и моих внуков с ней познакомила! Или ты тоже меня в этом обвинишь?

Пауза. Короткая, но достаточная, чтобы сердце упало.

— Никого обвинять не буду, — наконец сказал Артём. — Вы взрослые люди. Сейчас все разводятся. Думаю, вы справитесь. Отец уверен, что всё будет хорошо, сохраните тёплые отношения. Для меня это главное.

Главное. Да, конечно. Главное — чтобы всем было хорошо.

А она?

Она пока даже дышать нормально не могла.

Артём, конечно, будет на стороне отца. Они же вместе в бизнесе, всегда на одной волне. Сердце сжалось, но скандалить я не стану. Не маленькая девочка, чтобы рыдать и требовать справедливости. Да и успокаивать уже ни кто не станет.

— Хорошо, — тихо сказала, сглатывая ком в горле. — Если хочешь, приходи. С невесткой. Увидимся, поговорим.

— Мам пока дела, но на днях увидимся конечно.

Голос не дрогнул, хотя внутри всё переворачивалось. Разве это справедливо? Разве она не имеет права на злость, на боль? Но нет — надо быть мудрой. Надо сохранить лицо.

Положила трубку и вдруг почувствовала, как по щеке скатывается предательская слеза. Чёрт.

Но плакать не стану.

Потому что если начну — может не остановлюсь.

И в этот момент в кухню вошёл Сава. Уже вполне очухался — телефон в руке, легкие синяки под глазами, небольшие ссадины на скулах, и эти его вечно растрёпанные белокурые волосы, которые он так любит закидывать назад — мол, смотрите, какой я небрежно-идеальный.

Обычно я умилялась его безалаберности. Но сейчас мне не до умиления. Горе давило на плечи тяжелым грузом, и даже взгляд в зеркало, брошенный утром, вызвал горькую усмешку.

Я всегда выглядела безупречно — даже дома: шёлковые платья, каблуки, укладка, будто только что из салона. А сейчас? Спортивный костюм, небрежно собранные волосы (я ведь тоже блондинка, хоть и на тон светлее Савы), лицо без макияжа.

Хотя…

Машинально провела рукой по волосам. Всё ещё мягкие, блестящие, недавно красилась в лучшем салоне города. И у косметолога была буквально на прошлой неделе.

Всю эту красоту поддерживала ради Назара.

А он…

Глупец.

Либо не понял.

Либо ему это больше не нужно.

Сава, не замечая моего состояния, лениво потянулся:

— Мам, есть что-нибудь пожрать?

Я вздохнула.

Хорошо хоть один сын дома.

— Надюш, голубушка, накрой, пожалуйста, Саве завтрак.

— Пап где? — Сава моргает, будто только что очнулся после трёхдневного отключения. Вид у него потрёпанный.

Вздыхаю, хочется погладить сына по растрёпанным волосам:
— Папа больше не живёт с нами.

— Круто, — бросает Сава, набивая рот яблоком. Ему двадцать, мир вертится вокруг него, а проблемы родителей кажутся далёкими и несерьёзными.

— Сава, ты правда ничего не помнишь? — не выдерживаю.

— Ты про эту красотку? — сын хмыкает, откидываясь на стуле.

— Да, Сава. Эта «красотка», любовница твоего отца. Он ушёл от меня к ней.

Сава пожимает плечами: Ну и что? Бывает.

Сжимает кулаки — ему тоже всё равно. Совсем.

Но вдруг сын резко меняется. Отбрасывает напускное безразличие, лицо становится серьёзным:
— Да ну нах, мам? Серьёзно?

— Да, сынок. Вот такая жизнь, — тихо отвечаю.

Сава приступает к еде, уткнувшись в телефон, будто ничего не случилось. Ну вот и успокоил.

И в этот момент — скрип ворот.

По двору медленно подкатывал его автомобиль.

Сердце ёкнуло, забилось чаще. Неужели…

За эти три дня впервые осознала: соскучилась.

Ноги сами понеслись к входу, но уже через секунду мысленно прокляла свою слабость. Зачем бежать? Зачем трястись из-за его появления? Надо встретить его холодно, твёрдо сказать, чтобы забирал свои вещи — чтобы ничего от него здесь не осталось.

Дверь распахнулась.

Назар вошёл — и дыхание перехватило.

На нём была новая одежда — лёгкие светлые брюки, белоснежная футболка, обтягивающая торс. Он всегда следил за собой, но сейчас…

Будто помолодел.

Будто стал ещё спортивнее, подтянутее.

В голове пронзительно дёрнулось: Неужели из-за нее? Из-за этой девки?

Он и раньше был идеален, но теперь — будто специально старался выглядеть ещё лучше.

И этот проклятый укол ревности снова вонзился в сердце.

— Люда, — спокойно сказал он, задерживая на ней взгляд.

Скрестила руки на груди, чтобы они не дрожали.

— Ты за вещами? — Господи, как же больно. — Собирай свои вещи. Чтобы я больше не видела тебя в своем доме.

Но он лишь ухмыльнулся — спокойно, будто я просто пошутила.

— Здравствуй, Людмила, — произнес он нарочито медленно, и от этого её имя звучало как насмешка. — Пойдём ко мне в кабинет. Поговорим. Думаю, время пришло.

Его взгляд скользнул по мне, оценивающе, и я почувствовала, как под этим взглядом горит. Он видел всё: небрежный спортивный костюм, растрёпанные волосы, синяки под глазами — следы двух дней слёз, в которые никто не удосужился вмешаться.

Стиснула зубы, чтобы не выкрикнуть всё, что накипело. Но вместо этого — молча кивнула и пошла за ним, сжимая в кулаках ярость и обиду, чтобы не взорваться раньше времени.

Как он смеет?

Глава 7 Людмила

— Опа, ты ко мне, малышка!

Эти слова раздаются из холла, как только Алла переступает порог. За ней, кряхтя, водитель тащит два огромных чемодана.

А она, вся румяная, в обтягивающем платье, с блестящими от помады губами, она игриво поправляет волосы, хихикает и, глядя на Савву, заявляет:

— Ну что, теперь я тут тоже буду жить! Вообще-то… я девушка твоего папы!.

Савва застывает с открытым ртом.

— Чего? — только и выдавливает он.

И в этот момент мы с Назаром заходим в парадный холл.

Картина, которая предстаёт перед нами, — это мой сын с лицом, полным шока, и эта… эта Алла, сияющая, довольная, будто только что выиграла джекпот.

А Назар… Назар, как ни в чём не бывало, громко командует:

— Надя! Покажи Алле гостевую спальню, помоги разобрать вещи.

— Чего? — снова вырывается у Саввы, но теперь в его глазах уже мелькает понимание.

Он думал, что это шутка. Но сейчас до него дошло.

И я… я не выдерживаю.

Бросаюсь вперёд, закрываю собой ступени, пока водитель пытается поднять чемоданы. Мое унижение вызывает у меня отврашение.

— Ты… Я её не пропущу!

— Я думал, это ты мне девку заказал, чтоб развлекать! — не выдерживает Савва, и его голос дрожит от возмущения.

Назар медленно поворачивается к сыну, и я вижу, как его пальцы сжимаются в кулаки. Глаза — ледяные.

— Рот закрой. Я тебе никого не заказывал. — рычит низко, опасно. — Марш в комнату. Я с тобой ещё поговорю. И с этого дня у тебя всё будет по-другому. Твоя свобода, закончилась.

Савва бледнеет, но не спорит.

А потом Назар поворачивается ко мне.

Я стою на две ступени выше, но он всё равно нависает надо мной — огромный, мощный, как скала. Его тень накрывает меня целиком.

Он наклоняется, и его дыхание обжигает щёку, когда он шипит:

— И ты… снова меня разочаровываешь, Люда.

Я не отступаю.

— Я твою шлюху не пропущу.

Его глаза вспыхивают.

Я даже не успеваю вдохнуть — он хватает меня, перекидывает через плечо, как мешок. Его ладонь — огромная, грубая — впивается мне в ягодицу, сжимая так сильно, что я чувствую, как под кожей лопаются капилляры.

Это не страсть.

Это наказание.

Он хочет, чтобы мне было больно.

Чтобы я запомнила.

И я… я стискиваю зубы, но не кричу.

Он уносит меня, прочь от ступенек. Меня бросают на ноги, но прежде чем я успеваю вдохнуть, его рука впивается в мой затылок, притягивая так близко, что губы почти касаются уха.

— Раз уж ты решила остаться в особняке… — его шёпот обжигает, как лёд. — Я тебя ни в коем случае не выгоню.

Он улыбается.

И я чувствую, как по спине ползёт холод.

Это уже не Назар.

Его пальцы впиваются в мои волосы, в талию — со стороны это может выглядеть как объятия, как страсть. Но в этом нет ни капли нежности. Только контроль. Только угроза.

— Тогда слушай внимательно… — шепот, тихий, ровный, будто он объясняет что-то очевидное. — Ты поднимешься в спальню. Так уж и быть, наша спальня пока останется твоей. Я не ханжа.

Он делает паузу, и его пальцы слегка сжимают мою кожу — будто проверяют, дрожу ли я.

— А потом я позову врача. Тебе сделают укол. Ты явно не в себе, Людочка…— он произносит это с фальшивой заботой, будто сквозь зубы. — Я ведь о тебе беспокоюсь. Ты мне не чужой человек.

В наш с Назаром адский диалог врывается Савва.

Он стоит в двух шагах, сжав кулаки, весь напряжённый, как пружина. Глаза горят – не страхом, а яростью.

— Какого хера?! – вырывается у него, грубо, по-пацански. — Пап, что за пиздец тут происходит?!

Назар медленно поворачивается к нему, и я вижу, как сжимаются его челюсти.

— Ты знаешь, что происходит. Мы с мамой разводимся. И от тебя, как от младшего, требуется закрыть рот, подняться к себе, и мы поговорим позже.

Но Савва не отступает. Он всегда был непредсказуем – не боялся отца, в отличие от других. И сейчас он идёт ва-банк.

— Нет, блядь! Я спрашиваю, какого хера ты нанял эту шлюху?!

Назар взрывается. Я вижу, как он готов броситься на сына – но я резко хватаю его за лицо, прижимаю ладонь к щеке.

И… о чудо.

Он замирает.

Моё прикосновение действует на него, как стоп-кран. Так всегда было, и магия пока действует.

Я поворачиваю его к себе, заставляю посмотреть мне в глаза, и шепчу:

— Я всё поняла, Назар. Я ухожу. Дай мне просто собрать вещи.

Он буквально сканирует меня взглядом – будто рентгеном, ищет подвох.

Но в итоге… кивает.

— Хорошо.

И отпускает.

— Поднимайся. Быстренько. И, Люда… – его голос снова становится опасным, – Без фокусов. Иначе успокоительное тебе всё равно колоть будут.

Я врываюсь в спальню — нашу когда-то, а теперь чужую.

Меня трясёт.

И я наконец понимаю — это не мой дом. Окончательно.

Не ревность. Не боль.

Отвращение.

Страх.

И где-то глубоко — разочарование, но сейчас это не важно. Важно — выбраться.

Потому что если я останусь ещё на минуту — сойду с ума.

А Назар… Назар не блефует.

Он сделает то, что обещал. Сведет меня с ума.

Я хватаю чемодан, сметаю с полок всё, что необходимо, что нельзя оставить.

Туфли на шпильках. Шёлковые платья. Юбки в обтяжку.

Всё, что когда-то делало меня элегантной, желанной — теперь кажется бессмысленным.

Где джинсы? Брюки?

Нет. Только тонкие ткани, только уязвимость.

Чёрт!

Я сваливаю всё в чемодан, захлопываю его и бросаюсь в комнату Саввы.

Собираю его вещи. Он должен уехать со мной. Дверь распахивается. Савва.

Он матерится, глаза горят.

Я хватаю его за руку:

— Ты со мной? Мы уезжаем. Сейчас.

И тут — Тень в дверях, Назар. Он не кричит, он спокоен. Но от этого ещё страшнее.

— Люда. Я же сказал, не трогай его вещи. Он остаётся здесь.

Савва взрывается первым.

— Я нихуя не останусь! — его голос рвётся, глаза горят. — Ты так и не ответил, какого хера привёл эту шлюху! И почему мать должна уйти?!

Визуалы

Любимые это примерные визуалы, если честно я пока в поиках)) но они будут пополнятся и другими героями, Черновы тоже появятся ))) спасибо что читаете я очень рада что так много заинтересованных этой историей, учтывая что это новый акаунт

Людмила (Снежинка)

Всея Руси Назар Зимин)))

Сава, он же Снег

Как вам герои?? опять же Визы примерные, будут пополнятся, я думаю вы очень хотите увидеть Черновых, Аллу и других новых героев ) далее глава

Глава 8 Людмила

«ЦУМ, International» — ресторан на последнем этаже легендарного торгового центра, где хрустальные люстры отражаются в панорамных окнах, а официанты в белых перчатках носят блюда. Ненавижу это место — слишком сладкое вино, слишком натянутые улыбки, слишком много золота в интерьере. Но сегодня пришла. Потому что больше не к кому.

— Ну, рассказывай, — подруга Марина хлопает ресницами — нарощенными, как всегда, до нелепых паучьих лапок. Её силиконовые губы, которые я безуспешно уговаривала не увеличивать после последнего фиаско с «уткой», складываются в карикатурно-сочувственную гримасу.

Сжимаю бокал. Марина — ходячий памятник эстетической медицине: грудь четвертого размера (после второго развода), нос, который теперь напоминает «как у Анджелины Джоли», и вечная одержимость «омоложением» ультразвуком. Но она — единственная, кто примчится ко мне в трудную минуту. Единственная, кто действительно любит меня — не за дизайнерские связи, не за «правильную» фамилию, а просто так.

— Трагедия-то классическая, — делаю глоток вина. Оно противное. Как и всё сегодня. — У Назара любовница, мы разводимся.

Марина замирает, и её искусственные ресницы отбрасывают тень на лицо, где ботокс пока не добрался до морщин удивления.

— Назар выгнал меня, — говорю и сама слышу, как голос трещит. — Привёл другую. Нашу спальню. Наши…

Подруга аж поперхнулась своим коктейлем.

— Ты что, блядь?! — её голос такой громкий, что официант вздрагивает. — Да он же на тебе помешан был! Весь город знает, что Зимин без Людки — не человек, а ходячая тень!

Я горько усмехаюсь. "Был" — ключевое слово.

Тишина. Даже её обычно болтливый рот закрывается.

— Люд... — наконец выдавливает она. — Да он же...

— Теперь он "же" для другой, — допиваю вино до дна. — И знаешь что самое противное? Я до сих пор не верю, что это случилось. Даже когда видела их... вместе.

Моя "идеальная" подруга вдруг смолкает. Впервые за десять лет.

Маринка внезапно заглянула за мою спину, начала махать рукой и широко улыбаться. Я обернулась — и мир перевернулся.

Передо мной стояла моя дочь. И она. Алла.

Кира замерла, сжимая в руках брендовые пакеты. Похоже, они только что вместе ходили по магазинам. Как подруги. Как… семья.

У меня перехватило дыхание. Сердце колотилось так, будто рвалось наружу.

— Кто это? — шепотом спросила подруга, не понимая моего оцепенения.

— Алла, — прошипела я. — Любовница моего мужа. Теперь, видимо, и подруга моей дочери.

Лицо подруги исказилось в гримасе шока.

В этот момент Кира неуверенно сделала шаг вперед:

— Мам… Привет. Не ожидала тебя здесь увидеть…

Голос дрожал. Ей было стыдно.

Но не ее новой подружке.

Алла лишь сладко улыбнулась, грациозно поправила сумку на локте и легким движением откинула волосы:

— Вы тут поболтайте, а я пока пройдусь. Кирусь, набери, как освободишься.

И повернулась, демонстративно покачивая бедрами. Эти чертовы оранжевые пакеты — словно флаги победы.

Подруга резко перевела взгляд на Киру, и в её глазах читалось удивление с нескрываемым отвращением.

— Может, и я вас оставлю? — бросила она ледяным тоном и, не дожидаясь ответа, резко поднялась, развернулась и направилась к уборной.

Я не хотела оставаться одна. Не сейчас. Но подруга уже уходила, оставив меня наедине с дочерью, которая разочаровала меня.

Мы остались одни. Воздух между нами сгустился до густоты сиропа — липкий, сладковато-отравленный.

Кира первая нарушила тишину, нервно теребя ручку пакета от Dior:

— Мам, ты только не подумай ничего такого! — её голос звучал фальшиво, как надтреснутая струна. — Я просто… Немножко общаюсь с Аллой. Мы списались, и оказалось, что у нас общий вкус в одежде…

Она хихикнула. Этот звук резанул мне слух.

Я не смотрела на неё. Вместо этого уставилась куда-то за её плечо, где в витрине отражались мы — мать и дочь, разделённые невидимой пропастью.

— Я думаю только об одном, — сказала я тихо. — Чтобы ты никогда не испытала того, что чувствую сейчас я.

Кира закатила глаза — этот жест был точь-в-точь как у моих сыновей и у их отца.

— Ой, мам, ну вот опять! — она фыркнула, скрестив руки на груди. — Объясни, что я такого сделала? Ты хочешь, чтобы я вообще с ней не общалась? Но я не могу отрицать, что она существует! Папа с тобой разводится, у всех моих подруг родители в новых семьях — и ничего, все нормально общаются! Почему у нас должен быть цирк?

Её щёки горели румянцем.

—Ничего дочь, может еще не время тебе понять, хотя уже давно не маленькая, ты сама уже мать. Просто дай Бог, что бы с тобой такого не случилось.

— У меня так не будет! — Кира вдруг взорвалась, её голос дрожал от ярости. — Знаешь почему? Потому что я люблю не только себя! И своего мужа люблю — и уделять ему должное внимание!

Последние слова она бросила как нож в спину. Мой муж тоже твердил, что я «не уделяла ему внимания»…

— Ты ещё слишком молода, доча, — я вздохнула, чувствуя, как под рёбрами ноет старая рана. — Мало знаешь. Мало поняла.

— Вот видишь! — Кира резко махнула рукой. — С тобой невозможно говорить! У тебя всегда найдётся «мудрый» ответ! Ты вообще меня слышишь?

Я закрыла глаза на секунду. Где-то вдали мелькнула Алла — она неспешно прогуливалась у фонтана, будто давая нам время «на семейную сцену».

— Иди, — прошептала я. — Твоя новая подруга ждёт.

Кира замерла на мгновение, потом резко поднялась, развернулась и зашагала прочь, высоко задрав подбородок. А я стояла и смотрела, как оранжевые пакеты в её руках качаются в такт шагам — яркие, как флаги на параде предательства.

* * *

Шикарный ремонт, который когда-то был моей гордостью, теперь казался чужим. Каждый предмет — диван Minotti, люстра Flos, даже дурацкая ваза, которую Сава подарил на годовщину, как он тогда сказал «по приколу»— всё кричало о предательстве.

Я вошла в гостиную и замерла: Сава лежал на диване, уткнувшись в телефон, и ухмылялся. Тот самый смех — лёгкий, беззаботный. Очевидно что общается с девчонкой.

Визуалы

Алексей Чернов

Гульнара Чернова (она же "моя сладкая булочка" от Алексея)

Демьян Чернов (ну я еще в поисках его виза, это примерный)

Алла