Развод. Я сотру тебя из памяти и песен

Глава 1. Не верьте софитам: они скрывают детали

Прожектора и софиты ярко горят, позволяя выдернуть из сценической реальности то, что кажется важным, нужным. Никто не хочет распыляться на детали. Сегодня “важной” для софитов являюсь я: именно меня видят почти полторы тысячи зрителей, которых вмещает концертный зал. Они видят красивую молодую девушку, которая за концертный вечер меняет семь платьев, которая три часа подряд ублажает их слуховые каналы тем, что они хотят слышать – красивыми мелодиями, лирическими песнями о любви.

Они приходят сюда, усталые от измен, ничего не стоящих обещаний, бесконечных будней, серого даже в снежный день города, чтобы окунуться в праздник любви. Правда, есть и другая часть, которая приходит посмотреть на Мирона Вознесенского – моего мужа. Приходит, чтобы послать ему поцелуй, подарить игрушку, передать письмо и испепелить меня взглядом.

Моя миссия – показать всем им, что мир хорош, в нем есть любовь, любовь, которую мне дарит мой дорогой Мирон. За эту ложь я получаю миллионные гонорары, интервью в элитных изданиях, завистливые вздохи. Немало, согласитесь? Поэтому продолжаю отрабатывать гонорар:

–А теперь, мои самые любимые зрители, я хочу подарить вам новую песню, и посвящаю ее человеку, которого люблю больше всех на свете, больше жизни – моему мужу Мирону – Вознесенскому Мирону Станислововичу.

Шквал аплодисментов, который не затихает еще добрых три минуты и зал наполняется невероятно нежной музыкой. Искусственный снег порхает, кружится на сцене и, прежде чем я успеваю подхватить мелодию и начать петь, на сцену выходит Мирон и накидывает мне на плечи нечто вроде меховой накидки. Тонкая имитация заботы. Зрительниц это восхищает. Новый, еще более мощный шквал аплодисментов оглушает зал. Я вынуждена пропустить вступление и жду, когда мелодия заиграет сначала.

Зал в восторге от своих же аплодисментов, а камера ловит мою нежно-скромную улыбку. Интересно, кто-нибудь думает о том, что все это предсказано, каждый жест отрепетирован до мелочей? Время выверено по секундам: когда накинуть манто на плечи, когда закончатся эти хлопанья ладони об ладонь – Мирону зрительницы обычно аплодируют больше чем мне, – когда нужно повторно включить вступительную часть мелодии – здесь нет ничего спонтанного. Наконец, зал успокаивается и я слышу свой голос, который теперь принадлежит не мне, а представляет одно целое с микрофоном, залом, атмосферой:

Дрожат ресницы, я распахну глаза,

Не плачу, не плачу, но катится слеза.

Не больно, не больно все начинать с нуля,

Не страшно, не страшно, когда ты у руля.

Дыхание сбито от счастья, от счастья,

И все изменилось у нас в одночасье.

Лечу вниз с горы, лечу бесконтрольно –

Ты ждешь, потому – не страшно, не больно.

Снова взрыв аплодисментов. Снова софиты ярко слепят глаза, помогая зрителям увидеть Мирона, заботливо снимающего с меня накидку. Искусственный снег уже давно разлетелся по полу. Мирон целует меня в губы – естественно, все очень целомудренно, а потом посылает миллион воздушных поцелуев залу, и помещение в сотый раз взрывается первобытно-дикими, как мне кажется, полушаманскими звуками.

Софиты не показывают детали, мелочи. Детали никому не интересны. Никто в зале не может догадаться, что из всего, что я пела, правда только в двух словах – «дрожат ресницы». Только дрожат они не от волнения, а от горечи и непролитых слез. От того, что на сцене стоит искусственная Азалия Вознесенская. От того, что настоящая Я никому неинтересна. От того, что я – выбрала свободу, а угодила в ловушку. От того, что я перед началом концерта очень просила своего мужа провести эту ночь вдвоем, но так и не получила внятного ответа. Оттого, что отдав всю себя залу и зрителям, домой буду возвращаться одна, даже дверь открыть мне будет некому.

…Дрожат ресницы. От тяжести непролитых слез…

Глава 2. Ненавижу зиму. Ненавижу снег.

Я ненавижу зиму. Я ненавижу снег. Поэтому этот Новый год я встречу, нежась на песке на роскошных пляжах ОАЭ. А мандаринами и запахом хвои пусть наслаждаются другие. Я так просила Валеру, чтобы хотя бы в этом Новом году все было, так как я хочу – хотя бы неделя без концертов и в теплой стране. Он же продюсер, может! И он же сначала обещал! Мы так тесно общаемся, Валера же понимает мои непростые отношения с зимой!

...Где-то лет до десяти я была уверена, что зима – это прекрасно. Она прекрасна во всех своих проявлениях. В солнечный день – это роскошь рассыпанных по сугробам бриллиантов, на которые можно смотреть, но которые нельзя забрать. Они казались мне прекрасными. Прекраснее, чем пышноцветье летних лугов, так как цветы люди могли рвать и эту красоту сажать в банку или вазу с водой. И зачем? Чтобы наблюдать как с каждым днем красота увядает, оставляя после себя горечь утраты, а иногда, если вовремя не менять воду и несвежий запах? Зима никому не позволяла так обращаться со своей роскошью. Эти бриллианты одновременно принадлежат всем и не принадлежат никому.

Зима прекрасна своими ветрами, даже когда они пронзают насквозь на поле или в лесу. Потому что – что такое ветер, когда рядом счастливые папа с мамой, пышные ели, горячий, даже обжигающий чай из термоса? Да и ветер – кажется страшным только при бездействии, а начни прыгать, скакать, валяться, бежать – он уже и не враг, а даже как будто союзник, напарник для веселой игры.

А потом, в один из дней февраля от нас ушел папа.

И в этот день я поняла, что зима – некрасива.

Папа собрал спортивную сумку и ушел, неловко чмокнув меня в щеку, а я отвернулась в сторону. Захлопнулась дверь, а я не вышла провожать, просить, умолять его не оставлять нас, хотя, мне кажется, мама этого хотела, даже надеялсь как-то. Сама она никого ни о чем не просила. Приказывала. Указывала. Но не просила.

В спальной комнате плакала мама, некрасиво шмыгая носом, а я не побежала утешать ее. Не знаю, хотелось ли ей моего утешения или нет.

Просто я смотрела в окно и увидела, что какая-то маленькая девочка уронила в сугроб варежку. Зимний вечер не позволял рассмотреть, какие они, но мне казалось, что это – серые варежки с розовыми снежинками – мои любимые. Были. Как я умудрилась потерять их в школьной раздевалке – не понимаю. Но когда я в слезах пришла домой, это никого не тронуло. А мама сказала, что раз я не умею следить за своими вещами, то до конца зимы буду ходить в перчатках.

И я продолжала смотреть в окно. Мне было жалко не маму, а вот эту девочку. Мне хотелось крикнуть, что варежки здесь, в сугробе, возьмите, пока не отошли далеко.

Но я не кричала.

Темнело.

За выпавшей варежкой так никто и не пришел.

А я продолжала смотреть в окно. Смотрела и видела, какая она некрасивая – зима. Пасмурный вечер оглушал все цвета, так что весь мир казался серым. Ветви березы были тонкими и черными. Если бы ночью в порывах ветра они постучались в окно, я бы кричала от ужаса до хрипоты, так как ветви напоминали руки мертвецов, пытающихся проломиться через окно, чтобы забрать твою душу.

Смотрела в окно и видела, что воздух не свеж и не прозрачен, редкие хлопья снега делали его каким-то грязным, словно нефильтрованная вода из ржавого смесителя. И когда мама зашла на кухню, чтобы сказать что-то ободряющее для меня, а может не так, скорее что-то уничтожающее образ отца, я опередила ее:

–Уродское время года. Ненавижу зиму.

Знакомство с героями. Визуалы

Азалия – молодая певица. С подросткового возраста росла с отчимом, с которым, к счастью, сложились теплые взаимоотношения.

Благодаря таланту, работе в режиме нон-стоп и бойкому продюсеру Валере приобрела настоящую известность и заработала немалое состояние. Счастлива ли она? Большой вопрос.

Мирон – муж Азалии, красавчик, по которому сохнут многие девчонки. Пока нет явных доказательств, но вряд ли он хранит верность Азалии. Да это и не единственный его недостаток. Хотя надо отдать должное: Мирон – очень осторожен, и возможные похождения не вредят их репутации идеальной молодой семьи в отечественном медиапространстве.

Но вы же догадываетесь, что в нашей истории будет кое-кто еще?

Вот с такими героями и не только с ними нам предстоит пройти путь. Порой будет горячо, а порой очень холодно; порой будем радоваться за героев, но будет и больно. Но без счастливого финала мы не уйдем!

Чтобы не потерять друг друга, предлагаю подписаться на мою страницу тут: https://litnet.com/shrt/tuec и добавляйте книгу в библиотеку.

А еще не забывайте делиться радостью в виде звездочек и своим мнением в комментариях! Спасибо!

Глава 3. Таких певичек – вагон и маленькая тележка

Месяц до Нового года, а моя жизнь превращается в сплошные разборки. Моя мечта о Новом годе под пальмами под реальной угрозой. Я же просила своего продюсера, Валеру, чтобы хотя бы в этом Новом году позволил отдохнуть от публики и концертов. Я отпахала так, что он тоже, кстати, себе квартиру в новостройке начал рассматривать. Неужели мало? Я же не капризная зазвездившаяся певичка. Я согласна и дальше работать, даже на тот же режим согласна, хотя он больше напоминет рабство. Просто дайте мне встретить один Новый год так, как я хочу. Пожалуйста!

Однако Валера неумолим:

– Пойми, Вознесенская...

– Можно меня называть не по фамилии?

– Неважно, пойми, что в нашем рабочем дуэте главным являюсь я. Ты красишь волосы в тот цвет, который я говорю. Ты работаешь столько часов, сколько я говорю. Ты едешь своими концертами-выступлениями туда, куда я говорю.

И прежде чем я успеваю хоть на сантиметр открыть рот, произнести не то что слово – звук, он добавляет свою коронную фразу:

– Таких, как ты “гениальных” певичек – вагон и маленькая тележка, а талантливых продвигателей-продюсеров – не так уж и много. Понимаешь, о чем я говорю?

Что мне остается? Буркаю недовольно в ответ:

– Да.

У меня еще есть крохотный шанс превратить это “да” в “нет” и улететь далеко-далеко.

На следующий день сразу после возвращения из звукозаписывающей студии я старательно готовлю домашний ужин, накрываю стол новой скатертью и даже покупаю белое вино.

Мирону нравится. Мы с аппетитом едим салат, рыбу, запиваем бокалом вина. Все очень красиво. Такие мгновения позволяют мне думать, что у нас на самом деле счастливая семья.

– Милый, Валера же твой друг? – спрашиваю, хотя скорее констатирую факт. То, что они друзья известно даже прессе.

– И? Он ведет себя непристойно? Если что говори, Азалька.

– Нет, он отличный продюсер, очередь из певиц и певцов, которые бы хотели попасть к нему внушительная. И я благодарна ему. И тебе, милый.

Я знаю, что Мирону льстит эта дружба, и то, что меня, как он говорит, “раскрутил” его друг. Не совсем это правда, я и до него пела, неплохо было и с другим продюсером, хотя с Валерой мои доходы кратно возросли, но и нагрузка – тоже.

Мирон, как мне кажется, самодовольно улыбается. Надо пользоваться моментом.

– Ты не мог бы поговорить с Валерой, чтобы он дал мне неделю отдыха на Новый год? Ты же знаешь, я так хотела в Эмираты. Хочу лежать под горячим солнышком и ничего не делать, никому не позировать, не отвечать ни на какие вопросы...

Замечаю, что губы Мирона начинают кривиться.

– Милый, я не капризничаю, я просто устала. Ты же знаешь, я много работаю...

– А я нет? Я не работаю, Азаль?

– Ты тоже. Но пойми, у тебя нормированный рабочий день, а у меня концерты могут длиться до полуночи. А еще я обязана поддерживать форму, встречаться с журналистами...

Прекрасно вижу, что Мирона не особо сильно все это волнует, поэтому перехожу к более жестким методам – легкому шантажу и манипуляции.

Сама подливаю себе вино в бокал и добавляю:

– Хотя ты прав. По договору я пока не могу от Валеры требовать отпуск во время праздников. Хорошо, что в феврале предстоит пересмотреть условия и переподписать его. В новом договоре обязательно пропишу пункт про праздники. В конце концов я тоже белый человек...

Вот теперь я вижу эмоции на лице мужа. Завертелся как уж на сковороде:

– Ты что? Да там как раз в феврале самый смак начинается: День, как этих, влюбленных; 23 февраля, день рождение мэра, ежегодный музыкальный фестиваль...

“Да ты что, – думаю про себя, – думаешь, я не знаю? Да я скоро все праздники мира начну ненавидеть”. Добавляю немного стали в голос:

– Мирон, праздники есть всегда. И работаю я тоже всегда. Только поэтому я попросила дать мне отдых. Кстати, а что ты не говоришь про третье февраля – День свободной любви. Спеть что-нибудь для тебя? О, а давай концерт замутим, благотворительный?

– И на что ты намекаешь? – недовольно морщится Мирон.

– На то, что кто-то из нас очень поздно, а иногда рано утром приходит домой и мне это очень не нравится. И не надо говорить, что ты задерживаешься на работе и валить все на папу.

– Что ты бесишься, Азаль? Миллионы женщин завидуют тебе лютой завистью. Да если бы не я и не Валера...

– Что? Что бы случилось, если бы не ты и Валера? А давай проверим? Вот прямо с февраля и начнем проверять. А завидуют не мне. Завидуют певице Азалии, которая стоит на сцене, которой “не страшно и не больно”, а мне больно, Мирон, понимаешь? Мне и страшно, и больно. Я творю со своей жизнью что-то чудовищное. Как будто у меня в запасе есть еще немереное количество жизней, а эта – так, черновик...

Больше не могу говорить и просто вылетаю из столовой комнаты и запираюсь в ванной, потому что не хочу, чтобы муж видел, как слезы рекой стекают с глаз, обжигая щеки.

Глава 4. Как бы живу...

Серебристая струя воды с негромким журчанием стекает в сливное отверстие раковины, чтобы потеряться в центральной канализационной магистрали. Слишком быстро, слишком стремительно она течет, чтобы уйти в небытие. Это ее расплата за жизнь в искусственной среде?

То ли дело стекать горной рекой, тоже стремительной, но к которой не прикасались щупальца цивилизации! Да даже жизнь мелкой реки в самой захудалой деревеньке ярче, дольше и самобытней по сравнению с бытием этой струи из-под крана.

И все равно, спасибо тебе, водичка! Умываю лицо, промокаю его розовым полотенчиком и иду в спальную комнату. Мирона здесь нет, ну и слава богу.

Пусть я и успокоилась, но не уверена, что хочу видеть его. Лежу на нашей кровати и даже не уверена, что люблю его, что хочу быть с ним. Нет, конечно, это пройдет, все будет по-прежнему.

По-прежнему хорошо? Или по-прежнему плохо?

С жиру бешусь? Гормоны виноваты? Не знаю, блин, не знаю. Завтра у меня относительно свободный день, хотя куча мелких хлопот никто не отменял. Надо снять сторис, сходить на тренировку, выбрать фотографа и заказать предновогоднюю фотосессию, – все это не мои прихоти, а требования публичной профессии. Мое реальное желание – просто лечь на диван и лежать. Хотя нет, я бы съездила к папе, тем более в последние месяцы он неважно себя чувствует. Я съезжу, обязательно завтра же съезжу.

Мысль о предстоящей встрече приятно согревает изнутри, обиды начинают потихоньку таять, злость растворяется в воздухе. Конечно, не до конца, ощущение неправильности то ли мироздания, то ли мироощущения еще витают и оседают в душе как мелкие пылинки, но мы же так привыкли их стряхивать. Стряхиваю и я.

– Ты успокоилась, Зай?

Голос Мирона выдергивает из полусна. Пытаюсь скрыть улыбку: я же знала, что он придет, что обнимет! А вот эти его «Зая» или «Зайка-Азалька» вообще невозможно игнорировать, сразу чувствую себя маленькой, пушистой кем-то, кого надо любить, тискать и беречь. Но я старательно прячу улыбку, крепче укутываюсь в одеяло.

Матрас проваливается под тяжестью мужского тела. Мирон загребает меня в охапку:

– Малыш, Заюш…

Не вырываюсь, но и не прижимаюсь.

– Прости, я не должен был так говорить, хорошо? Я знаю, что ты у меня труженица, самая милая пчелка… Пчелка-труженица… Моя…

Мирон целует в щеку и продолжает шептать:

– Не дуйся, хорошо? И про свободную любовь даже не думай, мне никто кроме тебя не нужен, слышишь, Зайка-Азалька?

Хочу сказать, что любящий человек ночует дома, а не приходит в пять, в семь утра, но сил спорить нет вообще. Поэтому Мирону приходится снова скатываться в монолог:

– Мы ж молодые, Азаль, Заюш, у тебя концерты, репетиции, встречи, а я иногда хочу с друзьями встретиться. Я ж не могу все время дома сидеть. К тому же Максим Евгеньевич неважно себя чувствует, и мне тоже иногда приходится допоздна работать. А еще твои концерты… Валера ж правда здорово придумал, что в части из них я тоже как бы выступаю…

Мне режет ухо это слово: «как бы»…

«Я тоже как бы выступаю».

А я как бы живу.

Потому что не живу, живет певица Азалия.

А я…

Я не знаю, что я хочу. Хочу, чтобы Мирон ушел или вот так ласково извинялся дальше?

Хочу с утра в спортзал или с наушниками и любимой музыкой валяться?

Хочу на завтрак овсянку с яйцом или жирный сладкий пончик с повидлом?

Хотя нет. Я точно знаю, что хочу под пальмы и чтобы меня не трогали. Неделю. Но и это «хочу» у меня отберут, убедят, что я хочу на горнолыжный курорт, там круто и романтично, за выступление платят неплохие деньги, да еще заказчик с хорошими связями. И взбрело же в голову какому-то престарелому дяде-владельцу сети курортных отелей сделать нас с Мироном лицом своих новогодних вечеров. Как говорит Валера, «таких певичек вагон и маленькая тележка», что ж ни на кого другого выбор не пал? Ах да, они не замужем. Это я влюбилась по уши и радостно побежала в ЗАГС два года назад. С тех пор мы с Мироном – «идеальная семья и пример для молодежи» и «надо соответствовать».

– Заюш, Азаль, а хочешь, я тебе массаж сделаю?

Так как я до сих пор не отвечаю, Мирон сам переворачивает меня на живот и начинает мять плечи, разминать спину, ягодицы, ноги. Кажется, даже уходит за кремом и продолжает более скользящими движениями, которые потом превращаются в нечто более интимное.

Мирон шумно выдыхает и мне это нравится. В знак примирения я тоже скольжу пальчиками по его плечам, касаюсь губами его кожи. Мирон нетерпеливо ныряет пальцами вниз, а потом наваливается сверху. От потока его бессвязных ласковых слов, от запаха геля для душа кружится голова, кажется, что в нашей сегодняшней ссоре виновата только я, но тело, отзываясь на интимные прикосновения и горячее дыхание, отвлекает меня от мыслей, остается только чувство головокружения. От толчков Мирона внутри меня просыпается некий голод и через непродолжительное время он как бы утоляется. Нет никакого взрыва, салюта, полета в космос – а так, как бы оргазм.

Как бы оргазм в моей как бы жизни. Иронично и даже красиво звучит, да?

Глава 5. Надо было правильно воспитывать

Все-таки овсянка с яйцом. Куча выступлений в преддверие главного праздника года, никак нельзя себя запускать. Правда, от кофе, который заварил Мирон, не отказываюсь и даже кладу туда пол чайной ложки сахара. Кофе для меня. Раньше он часто его делал. Невероятно крепкий и нежный. Я балдела от его кофе. От него самого.

– Божественно, – улыбаюсь мужу уголками губ. Обжигающий напиток со специфической горчинкой бодрит. От вчерашнего разговора где-то в глубине души саднит, неприятно свербит, но разбираться с этой болью – пока что роскошь для меня. Тем более я сегодня собираюсь к папе. Там другой боли хватает, не хватало еще все перемешать и киснуть.

Мирон целует меня в щеку и убегает на работу – в “Янтарные россыпи”, ювелирный салон, который папа бережно возводил, пожалуй, большую часть своей жизни.

Достаю из холодильника почти размороженную курицу, ее я заблаговременно переложила из морозильника, чтобы сварить папе бульон. Между делом окончательно согласовываю дату фотосъемок, вернее, две даты: первая – с Мироном, в стиле семейно-идиллистических картин; вторая – индивидуальная, ее мне девушка-фотограф предложила в качестве подарка. Правда, я предупредила, что приду с Соней, своей лучшей подругой.

Набираю Мирона, чтобы он внес нужную дату в свой календарь, не забываю спросить:

– Через час поеду к папе. Ты не против, если я там же переночую?

– Да, Заюш, конечно, ночуй, – отвечает телефон голосом Мирона. – Только не забывай, что у тебя с утра съемки в рекламе.

Ну да, а потом – съемки клипа, потом – недельный тур с концертом, в котором Мирон уже не будет принимат участие; а потом – либо греться под жарким солнышком ОАЭ, либо днем морозиться в снегу, на горнолыжном курорте, а вечером – концерты перед гостями данного курорта. Все, считай очередной год закончен и под оглушителные звуки фанфары можно открывать гонку за всем, что возможно на следующий год.

Выключаю суп, осторожно переливаю его в термос.

– Папа! – отправляю голосовое сообщение, – будь дома, я же тебе обещала, что заеду на днях, встречай свою красавицу, через час буду!

Добавляю кучу милых смайликов, завожу свою Ауди и несусь по свободным от пробок улицам в ту чась города, где начинаются частные дома.

Давно здесь не была. Ощущаю укол совести. Очень болезненный. Я же знала, что папа плохо себя чувствует. Но сейчас вижу масштаб этого “плохо”: на столе таблетки, неубранная постель, из которой он, кажется, вылез только чтобы встретить меня; болезненное лицо; походка, от былой уверенности которой остался только след.

– Папа! – восклицаю я и крепко сжимаю в объятиях.

– Дочка, Азалия! Ну вот как-то так...– виновато оправывается он то ли за свою слабость, то ли за запущенный дом.

Я знаю, за что полюбила его мама – за неверотяную силу духа и твердость, мама не прощала слабости ни себе, ни другим, прочно поселила это чувство и во мне тоже. Сейчас же папа больше напоминал нашкодившего ребенка, который посмел... стать слабым.

Обнимаю его крепко-крепко:

– Ты что-нибудь ел сегодня?

– Пил чай, Азалия, больше ничего не хочется...

“Или не лезет, и это мне очень не нравится”, – добавляю про себя.

– А если бульон? Свежий, который твоя дочка с утра специально для тебя готовила? – как можно небрежней спрашиваю папу.

Попробую обязательно, – папа даже немного улыбается.

Нарезаю только что купленный в пекарне свежий хлеб. Наливаю бульон в тарелку: и ему, и себе. Завариваю душистый чай. С папой приятно вот так сидеть, что-то жевать и болтать. Конечно, когда он стал моим папой, я уже была не младенцом, а оторвой одиннадцати лет. А еще год терроризировала его, не желая, чтобы в нашей семье появился какой-то посторонний человек, но потом он стал мне едва ли не ближе мамы.

Радостно наблюдаю, что небольшая тарелочка бульона все же ложка за ложкой была съедена папой. Значит, все будет хорошо. Очень хочу в это верить.

– Значит, так, папа. Я так понимаю, в больницу ты не ходил? Я корректирую планы. Ночевать будем не у тебя, а у нас. Сегодня едем к нам, я очень постараюсь, чтобы ты попал на прием к Дмитрию Олеговичу. Завтра с утра – первичный прием и сдаем анализы, а после обеда - с результатами к врачу.

– Да я сам могу...

– Я вижу, как ты можешь, папа.

– Теперь у тебя есть своя семья, Азалия. Ты должна идти вперед, а не оглядываться назад на стариков и немощных, дочь.

– Если ты считаешь это правильным, тогда вот так правильно и надо было меня воспитывать. Надо было самому идти вперед, строить исключительно карьеру, а не заниматься в свое время проблемами ребенка пубертатного возраста, тем более, у этого ребенка были родная мать и родной отец, один из которых ушел, а другой был рядом, но его как бы и не было...

– Не обижайся на мать, Азаль...

– Конечно, нет. Время было такое. А сейчас другое. И мы поедем в больницу.

– А работа?

– А вот тут нам повезло. Завтра у меня свободный день. Целый день свободен, представляешь?

Папа улыбается, но тут же недоверчиво спрашивает:

Глава 6. Вот только порочных фантазий не хватало!

Ночь, тихая, но властная укутала квартиру, заставив всех перебраться в теплые постели. Дома не было холодно, но я плотно завернулась в свое одеяло: так уютнее. Хотя уютнее молодой девушке зимней ночью должно быть, я думаю, в объятиях молодого мужа. Выглядело бы куда естественней, если бы я сопела у Мирона под мышкой, а не взяла себе отдельное одеяло.

Куда там!

Бешеные глаза Мирона разве что не стреляли молнией. Спасибо, что умеет сдерживаться при отце.

– Ты знаешь, сколько зарабатывают популярные певцы на рекламе? Знаешь? От семи миллионов в год, Азаль! От! А верхнюю границу мне и представить страшно!

Не хочу скандалить. Завтра с утра идти в больницу.

– Милый, съемки перенесли, ты сам сказал, что Валере удалось все разрулить, просто мне придется поработать лишний день практически без перерыва.

– Вот именно, что Валера старается, а ты рушишь… Еще один такой перенос, и можешь навсегда забыть о деньгах через рекламу.

Хочу сказать, что в обязанности Валеры в том числе входит разруливание таких ситуаций, но знаю, что Мирон не услышит. Поэтому делаю ход с козырей:

– Я поеду в вашу горнолыжку, буду петь, раздавать автографы, если сейчас ты не играешь на моих нервах и даешь мне завтра целый день побыть с папой. Целый день!

Взгляд Мирона смягчается.

– Милый, ты – хамелеон, – констатирую факт без лишних эмоций.

– Просто я люблю тебя и беспокоюсь о нашем с тобой будущем, – Мирон сам искренне верит, поэтому его слова звучат убедительно. Вернее, звучали.

Когда я перестала верить им? Когда случайно увидела, как из его кабинета выходит прекрасная молодая хищница: в которой все идеально, только роскошные нарощеные волосы слегка растрепаны и помада поползла вниз; а еще взгляд зацепился за маникюр, яркий, цвета венозной крови, только один ноготь покрашен в черный цвет и украшен россыпью ярко-красных страз. Ее взгляд тогда скользнул по мне словно полоснул ножом. Но никаких причин предъявлять что-то Мирону у меня не было: мало ли почему ее волосы слегка не в порядке, будто их приглаживали в условиях дефицита времени? Бежала, работа такая, нервная, в зеркало посмотреть некогда... Потом такой же волос я нашла на его пиджаке, но все это – всего лишь звоночки, расскажи о которых – он рассмеется в лицо.

Тихонько свешиваю ноги с кровати и скидываю с себя кокон-одеяло. Подхожу к окну. Если б не неоновый свет, искрящийся, переливающийся на друго стороне улицы, темнота поглотила бы всю улицу, и даже плотный слой снега на площадках и газонах не помог бы пробиться лунному свету. Точно так же как в детстве, тонкие березовые ветви тянули свои веточки-пальчики во все стороны, только теперь плотный слой инея и снега, а также свет фонарей делали их уродство не страшным, а смешным и нелепым. Да и я точно знала, что весна наступит, наступит обязательно и каждое дерево станет невероятно нежным, зеленым, дарящим тепло и надежду, а не отбирающим их.

Приоткрываю окно – всего на несколько секунд, заболеть мне никак нельзя. В комнату врывается поток холодного воздуха, такого свежего, что хочется открыть рот шире и дышать, дышать им, напитываться им. Вместе с тем в голове проносится хаос мыслей: я сама придумала, что Мирон и я идеальная пара, что мы будем счастливы, а теперь я понимаю, что счастье не бывает таким ...глухим.

Я сама придумала, что зима – злая, что умеет только отбирать, а может и здесь я ошибаюсь? Может, горнолыжка и станет тем поворотным местом, когда изменится все?

Ложусь и накидываю на себя одеяло. Нет, теперь плотно завернуться не получается. Фантазия разгулялась вовсю. Ладно, признаюсь, я успела полазить в интернете и пролистать страницы сайта этого курорта. Неплохо! Очень все было неплохо! Может быть, мне даже удастся подружиться с лыжами. А если нет – буду наслаждаться спа-процедурами.

А еще там, в соцсетях, были спасатели – подтянутые, в сине-красных куртках. Представляю, как я, неумелая, падаю с ног и меня спасает один из них. Снимает лыжи, бережно поднимает, несет в медпункт, заботливо ошупывает ногу. Мне не больно, но так хочется, чтобы трогал еще. Украдкой бросаю взгляд на Мирона, который разве что не храпит и словно воришка просовываю ладонь под резинку трусиков. Воображение рисует, как неизвестный спасатель уносит куда-то далеко-далеко, не разрешает вставать, и только все массирует и массирует, его пальцы задевают все, что можно, заставляя пылать, сгорать. Он не разрешает вставать, а мне надо, надо двигаться к нему навстречу, низ живота начинает невыносимо ныть, я хочу его, невыносимо хочу прямо тут, в медпункте посреди гор. Усилием воли заставляю себя вынырнуть из фантазий, так как боюсь рабудить Мирона.

Снова подхожу к окну, потому что недополученная разрядка оставила после себя ноющую пустоту. Там, далеко-далеко за неоновыми огнями, почти за тридевять земель ждет меня мой спасатель, я заплету свои волосы в косы и словно Рапунцель спущусь к нему из своего заточения и он спасет меня, унесет вдаль, только не на коне, а на лыжах...

Какая глупость! Иду на кухню, чтобы выпить теплого молока с медом, вот только бессонницы с невесть откуда взявшимися порочными фантазиями мне не хватало...

__________

Дорогие мои! Вы читаете книгу, которая пишется в рамках литмоба “О любви шепчут снежные горы”. Представляю вам еще одну книгу нашего авторского проекта:

Лита Летинская “Мой спаситель”

Глава 7. Мечтая - мечтай всерьез.

В последнее время замечаю за собой привычку прицепиться к Мирону. Не словами, конечно, но вот мысленно раздражаюсь на первое, второе, десятое. С утра пыталась накормить папу – даже бульон не зашел, выпил подслащенный чай с лимоном и все. Я тоже поковырялась в своем омлете и отправила половину порции в мусорное ведро.

Разумееся, отсутствие аппетита – это наша с папой проблема, у него обусловлено это скорее физиологическими процессами, мое – черт знает чем, но я видела, как неторопливо, с удовольствием, даже с каким-то снобизмом и упоением завтракает Мирон и мне хотелось прибить его. Честно! Ни за что! Просто за то, что ест! Мало того, что прикосновениям мужа вчера предпочла свои фантазии, так теперь мне не хотелось видеть его за одним столом!

– Пап, поехали, – мягко трогаю его за плечи и отправляю переодеваться. Вынуждаю себя подойти к Мирону и хотя бы чмокнуть его в щеку.

– Азаль, ты обещала про горнолыжку. Я сегодня заеду к Валере...

– Зачем? Он не в состоянии оформить путевки? Дозвониться до отеля?

– Азаль, ты чего такая колючая? – Мирон целует в щеку, в шею, чуть прикусывает кожу. Вместо привычных мурашек, пробегащихся табуном и пробуждающих сладкую судорогу внизу живота ощущаю легкую раздражающую боль и вырываюсь из объятий.

– Ну все, Мирон, мне к папе надо. Не до этого сейчас...

Ловлю себя на том, что в очередном потоке мыслей между тревогой о том “Лишь бы с папой все было в порядке”, “А вдруг что-нибудь серьезное, а я собралась покинуть город на целую неделю, чтобы заработать деньги на горнолыжном курорте” навязчиво мерцает мысль: “А что было бы, если бы мы с Мироном развелись? Что бы делал Мирон? Ушел бы из “Янтарных россыпей?” Женился бы на блондинке с ногтями цвета венозной крови? А что бы делала я? Кажется, я даже заметила как где-то в глубине сознания мелькнул образ красавца-горнолыжника...

Мой внутренний критик ворчит, что, во-первых, ситуация вовсе не благоволит к подобным размышлениям, а во-вторых, мечтая – мечтай всерьез, а не как я: помечтал и тут же спрятался в череду повседневных забот. Прячешь голову – значит тебе сносно, тебе терпимо, значит, живешь дальше, представляя, как в кабинете Мирону отсасывает шикарная блондинка и изредка в ночи фантазирешь о накачанном горнолыжнике, который, конечно, выдернет тебя из твоей серой реальности в сказку.

Ну-ну, Азалия Вознесенская. Круто, че уж там. Мысли, достойные девчонки-подростка. А ты дуй давай заводить свою Ауди, впереди – нелегкий день.

Глава 8. Рыжая обезьянка

– Сонь, а ты поможешь мне выбрать горнолыжный костюм, очки, аксессуары там какие-то?

Сидим с подругой на верхнем этаже кофейни, огромные окна, видимо по задумке дизайнера неприкрытые ни занавесками, ни жалюзи, позволяли следить за улицей, создавая эффект живого присутствия.

– Конечно, Азаль! Знаешь, мне даже нравится идея с этой горнолыжкой. Ну что там в этих Эмиратах ты не видела? Пальмы и песок – сто раз еще будешь так отдыхать, а вот вытащить тебя на горы – Валере за это памятник можно ставить.

Хмыкаю в ответ, я сама не ожидала, что почти без боя сдам свои позиции. Зато за папу теперь спокойна. Пятый день лежит в больнице, но теперь сам и с удовольствим начинает есть. Слабость пока не совсем прошла, но уже разрешают навещать его в палате. К Новому году врач обещал подумать о выписке, но я смирилась, что меня в этот день не будет.

Спасибо Соне! Я уверена, что она организует достойную выписку и папу проводят до дома. Организацию диетического питания в первый месяц я взяла на себя, с рестораном договорилась, моя любима Сонечка опять-таки обещала все проконтролировать.

– Допивай свой смузи, и пойдем, завтра ты уезжаешь за 400 километров с концертами, приедешь – уже и в горы надо вещи паковать.

За рулем сегодня Соня, я расслабляюсь, прикрываю глаза. Все хорошо. С папой все хорошо. С Мироном вот уже сколько дней не ругаемся. Правда, каждый так занят своими делами, что почти и не пересекаемся.

Зато в магазине расслабиться у меня не получается! Глаза разбегаются от обилия спортивной одежды. Я бы купила себе любую, лишь бы не мерзнуть и лишь бы меня в случае чего заметили спасатели, потому что даже если случай незначительный – я пострадаю обязательно. Нелюбовь к друг другу с зимой у нас взаимная.

Но Соня ведет меня по другим рядам, с совсем другим ценником:

– Не все так просто, Азаль. Во-первых, у той куртки, что ты смотрела мех на капюшоне не отстегивается. Представляешь, если она намокнет, как ты будешь выглядеть! Во-вторых, давай поищем вариант со светоотражателями?

– Понятно, – делано дуюсь на подругу. – Ты тоже очень высокого мнения как о горнолыжнице, да?

Но Соня всегда отличалась находчивостью, потому шепчет мне в ухо:

– Не, просто хочу, чтобы тебя спас какой-нибудь крутой чувак с горами мускулов под курткой. А то, что это такое сокровище достается только хамелеону по имени Мирон?

Год назад я надулась бы на эту шутку, а теперь мы весело смеемся и идем мерить и мерить. Так что, когда мы выходим из магазина, короткий и ленивый зимний день уже торопится в свою опочивальню.

Реальность на улице встречает несколькими звуками, которые сливаясь в один, образуют ужасную какафонию. Во-первых, я вижу, как огромный пес заливается лаем на мелкий рыжий комок в сугробе. Во-вторых, комок пищит из последних сил, то ли пугаясь этого бугая, то ли умоляя спасти его мелкие лапки и худое отвисшее туловище от холода. В-третьих, из магазина в нашу сторону быстырми шагами приближается мужчина, размахивая руками.

Пока мы с Соней стараемся отогнать пса, при этом не особо приближаясь к ней, мужчина равняется с нами и ровным спокойным голосом приказывает псу отойти от рыжей грязной морды.

– Ты, дружище, молодец, – объясняет он псу, – если б не ты, эту рыжую Мартышку так никто б и не заметил. Но она тебя боится, понимаешь?

Удивительно, но пес будто понимает его и отступает на шаг, два, три назад. Я вытаскиваю из сугроба дрожащее тельце кошечки. Не младенец, но еще и не взрослая, она дрожит, сначала сопротивляется, но потом вполне осваивается внутри моего пуховика.

–Девушка, вы его домой забираете? – спрашивает мужчина.

– Я? Не знаю...

Я только сейчас понимаю какую глупость совершила. Я уезжаю на три дня, потом – горнолыжный тур, это еще неделя. Кто будет присматривать за Мартышкой? Мирон? Никогда в жизни он не будет заботиться о ком-то, кто не сможет его за это более чем достойно вознаградить. Папа? Он сам нуждается в опеке. Соня сраз заявила, что ей хватает забот с малой, которая ходит неделю в садик, а потом две недели дома сопли лечат.

Но малышка уже пригрелась. Отпустить ее, уже доверившеюся человеку обратно в снег – это не просто омерзительно, это преступление.

– Я... я отвезу ее в ветеринарку, пока подлечат, возможно, разрешат оставить, я заплачу, просто я не могу ее домой...

– Все мы не можем. У всех у нас доброта имеет срок действия – примерно десять минут. Возьмите, - протягивает он мой телефон, – видимо, вы так увлеклись новыми покупками, что оставили его возле зеркала. И вот, возьмите, этого должно хватить, чтобы это рыжее безобразие подлечили, ну а если повезет, может кто и позариться на такое сокровище. Нет, ну со здоровыми глазками всяко легче будет и на улице.

Я не умею сразу адекватно реагировать на грубость, колкость. Я всегда теряюсь, сомневаюсь: а вдруг человек совсем не то имел ввиду? Вдруг это я его не так поняла? И сейчас, пока я стояла с открытым ртом, не зная как реагировать, мужчина сел в свою машину и уехал.

– Он дебил? Какой срок действия? Он что, думает так просто принести домой кота? Это ответственность, в конце концов! А что ж он сам не забрал? Хороший за счет других? Отмазался деньгами? Да я сама в состоянии заплатить ветеринару! Ненавижу такой тип людей, – бешусь и проговариваю все это Сонечке, благо она умеет слушать.

Глава 9. А чего так вздыхала во сне?

А этот хам оказал положительное влияие на нашу семью! Это было так неожиданно. Мирон пришел домой около десяти вместо обещаных и положенных семи, приехал на такси, а на такси он едет либо если машиа на ремонте, либо после пары стаканов виски. Машина была не на ремонте.

Я бы сума сходила от раздражения и злости, но нет! Мне было как-то... все равно. Словно это пьяный сосед: не шумит, и ладно!

А вот этот хам не выходил из головы! Деньгами он разбрасывается, добрый какой! Унес бы с собой Мартышку, вылечил бы, пристроил бы сам, а уж потом строил из себя великого судью чужих поступков. К слову, деньги как раз пригодились. Мартышку оставили на стационарном лечении, обморожения нет, но чтобы спасти глаз, необходимо были не только препараты, но и, естественно постояный врачебый контроль: уличная кошка, могла быть неадекватая реакция на лекарства.

Звоню в ветеринарную клинику уже по пути на гастрольный тур. Прошу выслать фото и полный отчет о ее состоянии сразу после осмотра врача. Валера, сидящий рядом с удивлением спрашивает, неужели мы завели кота. Отчего-то смущаюсь, но меня спасает телефонный звонок с незнакомого номера. Я приучила себя не отвечать на подобные звонки, но сейчас он был просто спасением:

– Доброе утро, это я, Роберт, – заявляет уверенный мужской голос.

Вспомнить бы еще, кого я знаю с таким именем. Точно, никого! А значит, это либо из сферы рекламы, либо предложение о сотрудничестве. В любом случае, это не ко мне.

– Доброе утро, Роберт. Наверное, вы немного ошиблись номером, вам скорее нужен Валерий Матвеевич.

Передаю телефон Валере и шепчу, чтобы никаких заказов, никаких предложений на ближайшее врем не принимал, ничего не хочу, все забито под завязку.

С удовольствием отмечаю, что Валера слушается меня. Не знаю, о чем его расспрашивают, но мой продюсер сначала пытается доказать, что позвонили не по адресу, а когда это не помогает, достаточно твердо отвечает: “К сожалению, в ближайшее время это невозможно, У Азалии Вознесенской пока нет времени и желания заниматься подобной ерундой”.

Интересно, что там предлагают? Мне даже стало любопытно, что Валера называет ерундой.

Убираю телефон в сумку испрашиваю Валеру:

– И что ты там называл ерундой? Наверное, благотворительность какую-то?

– Почти. Чувак несет не знаю что. Говорит про спасенную рыжую кошку и просит дать координаты ветеринарной клиники. Со связью не очень, но этот чел наверняка просит денег для спасения животных. Не обращай внимание, таких звонящих много. А на отказ передать тебе трубку... прости, ответил непечатными словами.

Валера говорит, а меня словно водой холодной окатывают, или наоборот, ошпаривают кипятком. Я пылаю, я просто горю от стыда! Мне почему-то очень важно, что обо мне думает этот несносный тип! Этот хам, Роберт, получается, хотел узнать о Мартышке? Беспокоится о ней? А может, жалеет, что дал денег и хочет получить их обратно? Да, скорее всего так и есть. Надо срочно ему перезвонить...

Как назло, телефон, который я так легко запихнула в свою сумку, не хочет вытаскиваться, потом я судорожно ищу последний входящий вызов, не успеваю выровнять дыхание, как на том конце тот же голос, только теперь очень, очень холодный отвечает:

– Здравствуйте, Азалия. Чем обязан чести разговариват с вами?

– Я ... доброе утро... я не понимаю ваш тон, сарказм простите, я ни в коем случае не хотела бы недопонимания... Понимаете, я не смогла забрать Мартышку домой, там серьезные проблемы с глазами... но если вы по поводу денег, то, конечно...

– Нет, я не по поводу денег, Азалия. А вот Мартышку мне очень хотелось бы увидеть, жалко, что вы с ней так, честно, даже не ожидал...

– Да как я с ней? – Чувствую потребность и даже обязанность рассказать, что с ней все хорошо, что она под присмотром, но машину резко встряхивает так, что телефон просто выпадает из моих рук. Пытаюсь снова и снова дозвониться, но у меня не получается! Он не берет трубку? Занес в черный список? За что?

– Истеричная баба, а не мужик, – злобно шиплю прямо в телефон. – Надо сначала нормально разобраться в ситуации, а потом устраивать самосуд людям, ясно?!

– Азаль, ты чего? Точно переработала? – удивленно поднимает взгляд Валера.

– Ничего, не выспалась просто, – бурчу в ответ и прикрываю глаза. Ровная дорога, действительно, убаюкивает и я уношусь куда-то далеко-далеко и пою, пою для единственного зрителя:

Лечу вниз с горы, лечу бесконтрольно,

Ты ждешь – потому не страшно, не больно.

И этот хам действительно ждет, и я уже не пою, а лечу на лыжах вниз, лечу и кричу, что с Мартышкой все в порядке, и не на улице я ее оставила, а под присмотров ветеринаров.

– Чтоо-оо? Здесь ветер, не слышно? – кричит хам в красно-синей лыжной куртке.

Падаю вниз прямо в мягкий сугроб. Встречаю глаза, полные тревоги и с улыбкой качаю головой:

– Не страшно и не больно. Ни капельки!

Только ответная улыбка Роберта превращается в оскал Мирона, я чувствую, что вообще-то больно, больно так, что даже громко ойкаю и окончательно просыпаюсь.

–Гололед, приходится резко тормозить, извини за неудобство, – спокойно произносит Валера. А потом вдруг резко улыбается и спрашивает:

Глава 10. По-хорошему не понимаешь

Я люблю вот такие не особо длительные туры по малым городам нашей Родины. Мирон обычно их пропускает, свою роль беззаветно любящего мужа он идеально выполняет на концертах в крупных городах, особенно если в первом ряду занимают места лица посолиднее.

А я люблю эти небольшие туры, на таких концертах не только отрабатываю гонорар, но и расслабляюсь. Да, в материальном плане такая работа была, возможно, не столь выгодна, как собирать зрителей в условном “Олимпийском”, но и ощущения были несколько иными. Я здесь пою и чувствую как моя энергия прикасается с энергетикой настоящих, живых людей, как я наполняюсь силой от того, что эти люди растворяются в музыке и песне.

Шикарные букеты – это от столичных концертов, здесь же были люди, которые приходили на концерт, предварительно откладывая на него деньги; часто на шикарный букет их денег уже не хватало, да и не было для меня это важным. Возможно потом, через несколько лет, я смогу иначе и даже свысока смотреть на зрителей в провинциальных городах, возможно, стану воспринимать их так, как сейчас это делает Мирон, но пока я отдавала себя этим выступлениям и наслаждалась ими.

В каждом городке я находила что-то самобытное: необычный памятник самовару или прянику, необычная лавка с самодельными украшениями, но сегодня небольшой купеческий городок поразил меня атмосферой. А может, дело было и не в нем. Впервые я пела на сцене, представляя будто среди зрителей есть мой новый хамоватый знакомый. В мыслях я словно говорила ему:

– Видишь, у меня есть поклонники! Я многого добилась в своей жизни! А ты меня Мартышкой попрекаешь! Хотя на самом деле все с ней хорошо!

Концерт действительно прошел хорошо. Несмотря на то, что чувство выжатого лимона присутствовало, мне было приятно и радостно.

Валера поздравил меня с хорошим выступлением и отправился по своим делам, к армейскому другу, который, как оказалось, живет в этом городе. Правда, обещал не теряться и позвонить в восемь утра: мы должны были выехать в другой город. Все расходились. Водитель ждал меня возле авто цвета асфальта.

– Э-э-э-эй, поди-ка сюда! – я не сразу сообразила, что грубоватый голос обращается ко мне. Оказалось, какая-то худощавая старушка подзывает меня. Обращение, конечно, покоробило, но настроение не испортило. Вытащила из кармана пальто валяющиеся там пятьсот рублей и подала старушке. Ну не от хорошей же жизни она клянчит деньги?

Старушка деньги быстро схватила и спрятала в свой карман. Но от меня не отстала:

–Знаешь, почему ты не можешь ее спасти? Потому что себя надо научиться спасать в первую очередь. А ты дура дурехой живешь...

Водитель, стоящий около авто, жестом призывал к себе, но я не могла отойти от старушки.

О ком она говорит? Не о папе точно. Значит, о Мартышке? Она умерла? Так ведь с утра все было в порядке? А еще днем Соне звонила, она тоже подтвердила, что рыжая безобразница дерется с врачами, но уколы и капли переносит хорошо. Да и вообще, уж если кого и надо спасать, то как раз вот эту старушку в старом пальто, а не меня, которую вообще-то ждет водитель, чтобы отвезти в лучший номер лучшей гостиницы этого городка. Да и городок словно за секунду превратился в какое-то страшное и неуютное место.

Хочу хоть как-то возразить этой старушке, но она меня опережает:

– Сколько тебе дано для этой жизни! Некоторые души вступают в земную жизнь, не имея и половины твоих ресурсов! А ты ... ты ценить не умеешь, что тебе дано! Свою жизнь ценить не умеешь! Смотри, терпение твоего ангела не безгранично! Другой давно преподал бы тебе урок, а он, бедный, ждет что ты сама поймешь! А ты как глупый страус, все глубже голову в песок. Но ничё, и тебе объяснят как надо. Уж ежели по-хорошему не понимаешь, объяснят как следует...

Я хочу перебить старушку, я хочу убежать от нее, но не могу сдвинуться с места. Кажется, будто я построила себе дом из песка, а она его растоптала и сказала, что взрослый человек не может жить в таком доме. Домик жалко. Себя жалко... И злюсь... Я пашу как лошадь, а это, оказывается, у меня просто ресурсы были? И почему это я ценить не умею эту жизнь? Очень хочу ответить старухе, но не могу, не могу отвести глаза от ее насмешливо изогнутых губ. Наконец, наше невербальное общение прерывается и она уходит со словами:

– А за денежку спасибо. Это мне на молоко, кошкам на корм, да еще и голубям на пшено хватит.

До гостиницы на авто – минут десять. В номере – подарок от отеля: фрукты, сырная нарезка, вино, шоколад. Я знаю, что правильно – легкий горячий ужин или хотя бы чай. Но я не хочу сегодня правильно. Наливаю целый бокал белого вина, цепляю ломтик сына на вилку и отправляю в рот.

Раздвигаю шторы: ночь не прячется под неоновыми огнями, не переливается ярким светом. Единственный свет, который разбавляет мрак – два одиноких уличных фонаря. Под их струящимся светом редкие мелкие хлопья снега кружатся и так же спокойно ложатся на землю. Земля спит, уютно затянутая белым покрывалом. Здесь ее ничто не тревожит. А вот у меня в ушах снова и снова звучит голос старухи в старом пальто:

– Ты как глупый страус...

– По-хорошему не понимаешь...

– Терпение на исходе..

– Объяснят...

Глава 11. Навстречу к переменам?

Сумки собраны. Документы готовы. О близких, как могла, позаботилась еще вчера: папа уверенно идет на поправку и пожелал мне не только работать, но и наслаждаться горами и снегом, а Мартышку вчера благополучно перевезли к Соне на счастье ее четырехлетней дочери. Правда, был страх, как она перенесет переезд и настойчивые “ухаживания” ребенка, но диковатая с врачами Мартышка, казалось, не испытывает неудобств от постоянного назойливого внимания ребенка. Правда, Есения была не глупой девочкой и прекрасно поняла, что кошечка только из больницы и ее нельзя мучить, долго тискать. Это не избавило нашу Рыжулю от того, что девочка носила ей корм вплоть до постели, укутывала в большое полотенце и бесперебойно целовала в пока еще тощий живот.

– Как ты, Заюш? Волнуешься?

– Мирон... не знаю... у меня какое-то чувство, что не надо ехать, что что-то случится.

– Азаль, только не говори, что веришь всякому бреду какой-то старушки. Она профессионально клянчит деньги, понимаешь? Это ее бизнес. И здесь, с ее точки зрения, все средства хороши. Вот видишь, как она поймала тебя на крючок. Сама не заметила, как и деньги ей отдала, и поверила во всю чушь.

Чувствую себя невероятно глупой и наивной перед Мироном. Зря я ему про старушку рассказала.

– Наивный Зайчик, как же легко тебя окрутить вокруг пальца, Азаль, – Мирон прижимает к себе, покровительственно гладит по волосам, по носу легонько щелкает, – что бы ты делала без меня и Валеры, малыш?

Вопрос, конечно, риторический, подразумевающий ответ, что ничего бы не делала и ничего бы не добилась, но жутко неприятно. Всегда было неприятно, когда он говорил нечто подобное, а сегодня прямо злость просыпается.

– Уйди, Мирон, еще много чего приготовить надо, – отталкиваю Мирона и ухожу в гардеробную, якобы рассматриваю одежду. Но Мирон не слишком трепетно разворачивает меня к себе и внятно произносит:

– Мы едем туда не только как певица Азалия и ее муж. Владелец отеля – сети отелей четко сказал: “Открытие Нового года – года семьи будет предоставлено вам”. Там отдыхают большие люди, Азалия, очень влиятельные. Мы должны правильно играть роль идеальной семьи. Будь добра, не порти ситуацию мелкими капризами, вот такого пренебрежительного тона по отношению ко мне там никто видеть не должен. Да и мне это неприятно, поняла?

Спорить? Перед дорогой? Нет, не хочу, и так все внутренности распирает то ли от волнения, то ли от какого-то предчувствия. Впереди – самолет, а потом еще ехать на автобусе. Потираю руку, за которую Мирон слишком сильно схватил, когда разворачивал лицом к себе.

– Я помню. Мы – идальная семья. Но даже в идеальной семье люди ссорятся и обязательно мирятся, правда? Все будет хорошо. Ты прав, я просто себя накрутила. В добрый путь?

Мирон довольно улыбается и помогает надеть пуховик.

– Умничка! – целует меня в щеку. – Такси подъедет через пару минут, можем идти.

А мне неприятно. Согласилась, как всегда с Мироном – ведь так проще, чем спорить, – а осталось чувство, будто предала кого-то родного и близкого, кого никогда нельзя предавать – себя. Будто впервые такое чувство колыхнулось, не знаю как с ним справиться, да чтобы еще никто не видел этого. Спасает вовремя приехавшее такси.

Сажусь в авто. Прикрываю глаза. Не хочу смотреть в окно, не хочу сейчас видеть этот мир. Как будто это мир виноват, что я предаю себя.

Хочу под пальмы – еду на горнолыжку.

Хочу крикнуть в лицо Мирону, что я не наивная девочка-зайчик, а сама согласно киваю, когда целует в щеку.

Хочу объяснить хаму Роберту, что с Мартышкой все хорошо, она не брошена на произвол судьбы – сначаля мямлю, а потом роняю телефон.

Как можно быть такой никчемной! Или прав Мирон, что без него и Валеры я бы ничего не добилась?

До аэропорта ехать добрых сорок минут. Погружаюсь в состоянии дремоты, как чувствую, что кто-то трясет меня за плечи:

– Эй, девочка, это ты уронила варежки в сугроб?

Старушка! Та самая старушка протягивает мне мои любимые варежки: серые, пушистые, с розовыми снежинками! С радостным криком хватаю варежку, прижамаю ее к щеке. Мягкая! До сих пор такая мягкая! Моей радости нет предела, из горла вырывается какой-то победный клич и... с громким криком “ура” просыпаюсь.

Мирон с улыбкой смотрит на меня:

– Ура? Я рад, что поездка начинает тебя радовать.

Промолчать уже не получается, упрямо твержу:

– Просто сон хороший приснился. А хотя, ты прав, мне начинает нравиться наше путешествие.

Я не вру. Около груди поселяется какой-то драйв, живой огонь, жаждущий эмоций, энергии, требующий перемен. Будут ли они? Не обманываю ли себя в очередной раз? Не знаю...

Знаю только, что теперь это зависит от меня. Уж точно не от Мирона с Валерой.

_________

Дорогие мои! Вы читаете книгу, которая пишется в рамках литмоба “О любви шепчут снежные горы”

Представляю вам еще одну книгу нашего авторского проекта:

Марина Сумцова

Если бы не было тебя

Глава 12. Зима в этом году непредсказуемая

Я вижу, как Мирон довольным взглядом окидывает местность, в его движениях чувствуется восторженность, так, что я даже немного завидую. Из окна авто, которое прислал владелец отеля, я вижу горы, вижу и лесистую часть. Но даже признавая невероятную красоту местности, мне словно чего-то не хватает, если бы была еще одна какая-то маленькая деталь, все сложилось бы в паззл-картину “Счастье”. Преодолевая небольшое расстояние до шикарного здания, ловлю себя на мысли, что пешком идти куда веселее, великолепие окружающего мира видится ярче, громче, ароматнее. Жмурюсь от удовольствия, пью маленькими глотками горный воздух.

– Здорово? – прижимает меня к себе Мирон – Скажи ж круто? Не будешь долбить мне мозги со своим пляжем в Эмиратах.

Вообще-то и не собиралась, если не считать небольшой тревоги внутри, чувствовала себя великолепно. Даже то, как Мирон прижал к себе понравилось, но вот эти его последние слова заставили спуститься с небес на землю.

Слишком грубо.

Словно мои мечты были мусором или нелепой забавой.

И я опять теряюсь в своих ощущениях: с Мироном неплохо, даже хорошо, но какая-то ерунда мешает насладиться, заставляя думать, что полноценное счастье невозможно. Это как, например, летом лежишь на поляне, на ковре из трав. Все идеально: стрекочут кузнечики, жужжит пчела, все это складывается в восхитительную симфонию. Смотришь на небо и не можешь оторвать глаза от его сверкающе-чистой голубизны. Чувствуешь, что это – твой рай, это и есть Эдем, но в этом момент по ногам начинает ползать невесть откуда взявшийся муравей: чешешься, хлопаешь себя по ноге, чтобы прогнать непрошеное насекомое, а оно ползет и ползет, убивая ощущение счастья. Вот и Мирона временами хотелось встряхнуть со своей ноги. Или жизни.

В отель мы заселяемся мгновенно, номер – шикарный, вид отсюда – потрясающий.

– Надеюсь, вам у нас понравится, - милым голосом щебечет девушка то ли секретарь, то ли администратор. – Однако мы предупреждаем всех гостей, что обязательным требованием является соблюдение правил безопасности. Зима и снег в этом году несколько непредсказуемы. Пожалуйста, на любое тревожное сообщение о возможности схода лавины оставайтесь в номере. И еще: Руслан Акберович хотел лично с вами и с господином Мироном познакомиться, не могли бы вы минут через двадцать подойти в кофейный зал?

Причем явно принимается только положительный ответ, вежливо киваю в знако согласия. Посвящаю свободные двадцать минут, чтобы привести себя в порядок и спускаюсь в так называемый кофейный зал. От основного ресторана он отличается особенной атмосферой, камерностью. Нам подают не только кофе, но и полноценный обед.

Мирону удается войти в роль практически сразу: он двигает стул, чтобы мне было удобнее присесть за столик, трогательно берет мои ладони в свои, при обращении использует не чопорное “дорогая”, а свои фирменные “Заюш”, “Зайка”. Все это выходит так естественно, подкупляет, хочется прикрыть глаза и поверить, что наша семья именно такая, какой играет ее сейчас Мирон.

Руслану Акберовичу это нравится. И нам он нравится. И отель оправдывает все ожидания. Даже стандартные номера имеют удобную добротную мебель и постельное белье без пятен; кухня не изысканная, но сытная и безумно вкусная. Персонал работает без лишнего шума и суеты: четко и слаженно. Мне кажется, гостить и выступать здесь сочли бы за честь куда более именитые представители шоу-бизнеса, поэтому как бы ни силилась сдержаться, я все же спросила:

– А почему Азалия Вознесенская? Это очень, даже будто бы слишком почтительно для меня?

Руслан Акберович тихо-сдержанно улыбается:

– Мне очень нравится ваш голос, сильный, но без надрыва, чистый и искренний, но я приглашал не только вас, но и вашего мужа. Мне важно показать гостям нашего отеля и курорта в целом, что нет ничего прекраснее семьи, любви, верности. Никакого пафоса, сверхправильных идей. Просто… в свое время не понимание этого привело к трагедии – я почти лишился дочери. Но этой грустной историей омрачать ваше настроение не хочу. Кто, как не вы должны открыть новый год – год семьи?

Руслан Акберович призывает официанта, заказывает у него сладкий десерт для меня:

– Девочек надо баловать, правда, Мирон?

Мирон вместо ответа прямо при всех чмокает меня в щеку так, что хочется вытереть пальцем целованное место.

Конечно, я этого не делаю, а с легкой вежливой улыбкой смотрю на владельца отеля:

– Когда нам покажут зал? Мне бы хотелось проверить акустику, да и в целом познакомиться с местом. В абсолютно незнакомом зале слишком волнительно, – объясняю Руслану Акберовичу. Этому человеку хотелось доверять, с ним хотелось работать. В нем я чувствовала мощный стержень и в то же время была в нем какая-то отеческая теплота. Его ответ был несколько неожиданным, но ни капли не разочаровал:

– Так, Азалия, тебе еще много трудиться. Ты сегодня отдыхаешь, можешь проехаться по трассе для новичков, но не усердствуй, наши гости должны видеть красивую, любящую, любимую юную женщину, а не перетруженую лыжницу, хорошо? А вот Мирон может помочь моим ребятам. Они, конечно, опытные, но давайте подойдем к делу ответственно: личный контроль еще никогда не мешал. А для тебя, Азалия, у меня одна личная просьба: полноценный концерт в честь открытия елки, согласно договору, состоится завтра. Но некоторые гости уезжают уже с утра. Могу ли попросить от тебя всего одну песню? Только если ты не против?

Глава 13. Бежать

Я стараюсь не привлекать к себе внимание. Боюсь, если на сцене как певица я умею сохранять лицо в самых разных условиях и каждый шаг, каждый вздох репетирую и контролирую, то на трассе это вряд ли получится. А вот сесть при всех на задницу – вполне.

Только зря старалась. Едва успела сориентироваться куда идти, чтобы получить лыжи, ко мне немного несмело подошла молодая пара. Немного смущаясь, девушка протянула мне руку:

– Я Юлия, а это – мой муж Артур. А вы… Азалия Вознесенская, я же не ошиблась? Просто в отеле уже есть афиши про вашу программу. Кстати, я была на вашем концерта в Нижнем Новгороде. Мы с Артуром оттуда.

Видно было, что подойти сюда – инициатива Юлии, а Артур немного смущался и, даже забывшись поздороваться, добавил:

– Вы уж простите нас, вы, наверное, хотели отдохнуть, а не здороваться и беседовать тут с каждым встречным.

– Все в порядке, ребята.

Юлия и Артур тут же обещают не беспокоить меня во время катания, зато помогают добраться до пункта выдачи лыж и подъемника. Я и сама заявляю:

– Познакомиться с вами было очень приятно, но кататься я, пожалуй, буду одна, боюсь, это будет совсем не изящно.

Мило прощаемся и я начинаю спуск с трамплина для новичков. Здорово! Про пляжи Эмираты я точно вспоминать не буду.

Я думала, отсутствовала час, а оказалось – прошло почти три часа. И тут началось волшебство. В какой-то миг везде одновременно включились фонари. Желто-оранжевый свет рассеял сумеречный – темный. Тот, не желая уходить, всего лишь несколько сдал позиции, со стороны лесистой части территории сумерки проявлялись отчетливо, темно. Словно это было отдельное царство или даже мир. Гостей курорта ожидал теплый, яркий, приветливый мир. А этот – темный – зловеще посматривал. Руслан Акберович, который застал меня за созерцанием данной картины, вежливо поинтересовался, понравилась ли мне трасса.

– Поужинайте с Мироном в том же кофейном зале. Вас обслужат. В общем зале, мне кажется, вам будет неудобно, все-таки узнаваемая личность и так далее. Впрочем, против ничего не имею.

– Спасибо, Руслан Акберович. Я очень ценю вашу заботу о нашем комфорте. Во сколько мне спуститься в конференц-зал?

– В семь начнется вечерняя программа. Небольшие конкурсы займут час времени, затем ваши песни и дискотека для желающих. Программа закрывается в полночь.

То, что Руслан Акберович назвал «тихой вечерней программой» на самом деле грохотало, шумело, искрилось, смеялось. Здесь кипела жизнь. Если после трехчасового катания мою усталость смыл горячий душ и безумно вкусный ужин, то сейчас с меня клочьями удалялась какая-то другая усталость.

Какой бледной и блеклой, несмотря на освещение софитами, была моя прежняя жизнь! Движение, плавный полет на лыжах на трассе, бесконечное созерцание белого и голубого, теплый прием талантливого владельца гостиничного бизнеса, наконец, такой вкусный и такой горячий домашний гуляш с картофелем сделали мою жизнь яркой. Это невероятно! Я хотела делиться со своей радостью с Мироном, хотела посидеть с ним обнимку в номере, однако он заявил, что сейчас не время расслабляться. В семь он проводил меня до конференц-зала, и, сославшись на головную боль и усталость, поднялся в номер.

Даже в том, что он пожелал мне не торопиться к нему, а повеселиться от всего сердца я не почувствовала подвоха.

А надо было!

А еще надо было послушать Мирона и не подниматься в номер раньше времени.

Надо было хотя бы прислушаться к звукам, которые раздавались из нашего номера – негромким, но сладким, то протяжным, то с надрывом – и бежать, бежать, чтобы вернуться через два часа – тогда, когда я и должна была вернуться в номер.

Но, наверное, мне простительно. Ведь меня так больно еще никогда не предавали. У меня не было опыта переживания таких эмоций. Мне надо было убежать. Убежать и зализать раны. Не важно куда, но бежать.

Я хотела крикнуть Мирону, что ненавижу его, что не приближусь к нему ни на сантиметр, но взгляд так и норовил скользить по пышногрудой брюнетке, обнаженной полностью, стоящей на коленях перед Мироном со спущенными штанами. Понадобились сверхусилия, чтобы подавить слезы, но голос все равно прозвучал неестественно:

– Я прогуляюсь. А на твоем месте помыла бы член с мылом и продезинфицировала. Не надо таскать в нашу кровать всякую грязь.

_____________

Дорогие мои! Вы читаете книгу, которая пишется в рамках литмоба “О любви шепчут снежные горы”. Представляю вам еще одну книгу нашего авторского проекта:

Энни Дайвер

Сила притяжения

https://litnet.com/shrt/hmVP

Читайте с удовольствием!

Глава 14.  Про молоденьких девушек и нерадивых туристов

Глава 14. Про молоденьких девушек и нерадивых туристов

(от имени Роберта: у нас появился новый герой!)

Разрыв с Розой дался мне нелегко. Чтобы я еще раз связался с молоденькой девушкой – упаси Боже! Вся жизнь на страницах соцсетей, такое ощущение, что виртуальная жизнь заменила реальную даже не на половину, а полностью. Не умеет разбираться ни в своих, ни тем более в чужих эмоциях, признаки мыслительной деятельности проявляются только при виде красивой картинки, и то этой деятельности надолго не хватает – вобрала в себя кучу негативных характеристик поколения зумеров.

Но кто виноват?

Конечно, я виноват, сам выбрал двадцатилетнюю девушку-картинку, ведь совать член в нее гораздо приятнее, чем в своих ровесниц, как бы цинично это не звучало. Только вот история с Розой явно показала, что «совать» в мои почти тридцать пять уже не устраивает. Душа требует какой-то теплоты и отдачи.

И пока ее мне мог дать только Янис. Несмотря на то, что попал ко мне только в зрелом возрасте и в не самых благоприятных условиях, мы с ним понимаем друг-друга и без слов, и со словами. Правда, я говорю на человеческом, а он – на своем, на собачьем.

Вот и сейчас рвется, рвется куда-то его собачья душа, и мне покоя не дает. Ведь не спроста же, не спроста!

– Янис, мальчик мой, погуляй возле дома, как ты всегда делаешь. Ну погода никуда не годится, разбушевалось к ночи…

– Р-р-р… - Недовольное рычание.

Когда что-то взбредет в голову, ворчание, ругань, игнор мой леонбергер не воспринимает, не слышит и настойчиво добивается своего. Если раньше я пытался еще как-то воспитывать своего взрослого питомца, то давно уже плюнул на это дело и оказался прав. Янис – бывшая собака-спасатель. Она каким-то невероятным образом чувствует, когда кому-то нужна помощь. Мы уже вот так помогли парочке заплутавших туристов, и вот теперь мне не особо хотелось идти на поиски очередных бедолаг, страдающих географическим кретинизмом. Только Янис же не отстанет. Надо будет – за штанину начнет тянуть.

– Да понял, я понял, – объясняю псу. И все же делаю последнюю попытку:

– А может, я тебе вкусняшку? Которую даю только по праздникам? Двойную порцию?

В ответ получаю повторное рычание, только теперь уже с угрожающими нотами, так что приходится натягивать штаны и куртку.

Но оказывается, это были только цветочки. Как только выходим на дорогу, Янис начинает тянуть меня в сторону лесистой части.

Да на этих склонах никто не катается. Предупреждение же было буквально пару тройку часов назад… Кто же после такого туда попрется…

С другой стороны Янис почти никогда не ошибается…

– Ну знаешь, – рычу на Яниса, – когда вернемся, попадет либо тебе, либо нерадивым туристам.

Янис, как обычно, в одном месте хотел вертеть мои угрозы и продолжает упорно тащить вперед.

А это наш новый герой Роберт. В следующих главах покажу его уютный дом в горах.

_____________

Дорогие мои! Вы читаете книгу, которая пишется в рамках литмоба “О любви шепчут снежные горы”. Представляю вам еще одну книгу нашего авторского проекта:

Инна Деми

На склонах любви

https://litnet.com/shrt/hMhx

Читайте с наслаждением,

Ваша Майя Тень

Глава 15. Яркое пятно на снегу

– Янис, – твержу упрямому псу, – как и предупреждали, здесь был сход лавины. Во-первых, после предупреждения из отелей и домов вряд ли кто в здравом уме выходил. Во-вторых, даже если выходил, мы с тобой здесь бессильны.

Смотрит. Прямо в глаза смотрит умный пес. Все понимает. Но продолжает с лаем нестись вперед. Колючий ветер проникает прямо в сердце, когда я вижу в зубах Ясина ярко-розовую мембранную перчатку. Хорошо, если это давнишняя потеряшка. Плохо, что факты твердят об обратном. Даю еще раз понюхать перчатку другу, срочно вызываю службу.

Теперь я уже сам превращаюсь в ищейку. Нюх у меня, конечно, хуже чем у Ясина, но взгляд тоже цепкий. Внимательно осматриваю каждый квадратный метр снежного покрова, но нет нигде и намека на наличие живого человека.

На наличие живого человека… Фраза проскакивает в мозгу, ее жуткий смысл я начинаю понимать только через несколько секунд. Нет! Какая бы идиотка по какой бы то ни было причине не устроила себе праздную прогулку, такой страшной смерти не заслуживает.

Возможно, она не такая уж идиотка, и кинула перчатку, прежде чем ее снесла лавина. Ведь так легче найти человека. Черт, где же спасатели, счет идет на минуты, не на дни или хотя бы часы.

А может перчатку сняла не она сама, ее содрало во время схода? Вот тогда совсем худо. Очень худо.

Хотя…есть еще один вариант. Он приходит мне в голову, когда я вижу, как Ясин особенно пристальное внимание оказывает одному из деревьев. Конечно, маловероятно, но… возможно это была довольно спортивная девочка и, не растерявшись, ухватилась за дерево, где и выпала перчатка? Хорошо бы, ох хорошо бы. Только вот ни Ясин, ни я не можем откопать под деревом ровным счетом ничего. Только снег, снег, снег.

– Черт! – громко выругиваюсь от бессилия. Да, приходится признавать, что человек бывает беспомощен перед стихией.

Черт! Не надо позволять, чтобы стихии входили в твою жизнь, ни в прямом, как сейчас, значении, ни в переносном, как это было у нас с Розой. Черт! Как же я ненавижу это ощущение беспомощности!

Янису удается на секунду раньше меня увидеть ярко-красное пятно на снегу и рвануть туда, я следую за ним быстрыми твердыми шагами.

Осторожно слежу за лицом: вроде дышит, конечности на месте. В глазах – полное безразличие и желание погрузиться в сладкую дрему. Ну уж нет, дорогая, это самый легкий и быстрый путь умереть, а ты девчонка совсем. Ну что ж вы все глупые-то такие, а?

Янис снова оказывается умнее меня, трется об девчонку, лает, отвлекая и даже извлекая девочку из губительного сна.

– Тише, Янис, мальчик, не трогай ее, надо сначала осмотреть, пока не трогай хорошо?

Осторожно накидываю поверх ее красной свою куртку, она размеров на три-четыре больше, тем лучше. Скоро приедут спасатели, смертельно замерзнуть точно не успею. Максимум ангину или бронхит заработаю, хотя не хотелось бы. Что-то мне подсказывает, что выхаживать эту юную красоту тоже придется мне.

Глава 16. Янтарный котенок

Глава 16. Янтарный котенок

– А-а-ах…

Слышу тихий стон. Моя девочка-находка оказалась не слишком капризной, что меня, в общем-то, удивило. Я примерно представляю насколько ей сейчас несладко. Кроме физического дискомфорта, скорее всего она ощущает еще и испуг, и растерянность.

Я же, слыша ее тихие стоны, только радовался: жива, готова бороться за себя!

В первую ночь она металась и стонала, только после укола забылась сном на целый день: организм восстанавливался. Жар спал быстро, а вот обезболивающие я ей колол два раза в сутки стабильно. Вот такой вот тихий стон – показатель, что действие лекарства заканчивается и скоро надо колоть еще.

– Привет, – здороваюсь с ней, когда вижу, что вовсю таращит на меня свои глаза, напоминающие при свете солнца янтарь.

– Я не знаю вас, – испуганно шепчет котенок.

Отлично! Похоже, сегодня будет день выяснения и отношений, и ситуации в целом. Выброшенный волею судьбы на снежные сугробы котенок окончательно очнулся.

– Болит где-нибудь?

– Рука как будто затекла, но не болит. Спину тянет, сесть трудно.

– Голова?

– Не болит, но как будто тяжелая, и сил нет. Вы – доктор?

– Да, – нагло вру ей, иначе боюсь, начнутся лишние капризы, а укол делать надо. Вот после него – поговорим.

– Итак, – начинаю свой допрос, дождавшись сначала, когда она выпьет бульон и отвар, а потом подставит попку для медицинских манипуляций, – что ты делала в горах, когда ясно было сказано о возможности схода лавины?

Теряется. Глаза блуждают по комнате.

– Я шла… Снег.. И что-то жжет руку, мне надо было это выбросить…

Машинально кидаю взгляд на ее ладонь, хотя осмотр уже был совершен и врачами, и мной – нет там никаких следов ожога. Пару синячков были на бедрах. Гематома была на поясничной области, которую осмотревший доктор назвал следствием ушиба спины, слава Богу, легкой степени. Но ладонь была идеальная.

– Ты потеряла или выкинула перчатку, возможно, ощущала жжение из-за мороза.

– Нет, – отказывается принимать мою версию янтарный котенок, – это какой-то маленький предмет, мне казалось, если не выброшу его, будет плохо. А почему мне никто не сказал про лавину? Я не помню, чтобы кто-то говорил мне про нее…

– А когда и с кем ты прибыла сюда?

Растерянность котенка увеличивается в геометрической прогрессии.

– Я не знаю…

– Так, а кто ты?

– В смысле?

Когда я соглашался приютить и даже выхаживать эту девицу, речь шла о паре дней, пока наладится связь с отелями и больницами. Но если вдобавок у нее еще и амнезия, то это продлится черт знает сколько времени, а отпуск у меня всего месяц и вообще-то я предполагал отдохнуть в родных краях, а не играться в доктора и больную…

– В смысле, да в прямом смысле, имя, профессия или место учебы…

В место ответа – ручеек по щеке. Мда, я тоже, конечно, не совсем вежливо спросил.

– То есть не помнишь?

Жалостный всхлип вместо ответа.

Через некоторое время сверлит меня еще более янтарными от слез глазами:

– Но память же вернется? Вы же врач, скажите, когда это будет?

Неловкая пауза.

– Понимаешь, котенок, я не совсем врач. Врачи тебя осмотрели, нужды вызывать вертолет не нашли, а по-другому тебя бы в больницу не доставили. Дороги закрыты, работы ведутся. Разумнее было оставить тебя в медпункте, но и там условия не предполагают стационарное лечение, да и местная медсестра не испытала радости от необходимости находится там день и ночь…

– Но ведь это ее работа…

Ухмыляюсь, как же мало знает девочка о реалиях жизни обычных людей. Тамара Анатольевна и так первую ночь провела у меня дома, поставила капельницу, а меня научила делать уколы. Круглосуточное наблюдение за потеряшкой в горах ей бы вряд ли оплатили. А я… вроде как ответственен теперь за нее.

«В общем-то, – цинично заявляю сам себе. – Это даже в какой-то степени терапевтично. По крайней мере в последние дни я не вспоминал о Розе ни разу. Глубокое равнодушие. Пусть будет счастлива. В своем мире. Без меня".

– Тебе чем-то не нравится мой дом? – Решаю немного напасть на этого котеночка, чтобы предотвратить слезы и истерику. – Обижает кто-то? Не так кормят? Не так ухаживают?

Укрывается в одеяло с головой, поворачивается к стене. Лежит. Не шелохнется. Если бы не легкое колыхание одеяла, подумал бы, что и дышать перестала.

Обиделась? Черт, да, не совсем тактичен я. Учитывая, что она даже не оправилась еще. Хочу попросить прощения, но вижу, что одеяло немного раскрывается, а котенок натягивает улыбку:

– У вас очень красивый дом. Камин. Просторно. Спасибо, что не бросили и ухаживали.

Должен был обрадоваться ее словам, а в душу вгрызается некий червячок с острыми зубами. Как будто обидел, а она проглотила это. Сделала над собой усилие и проглотила противный комок обиды.

Глава 17. Мой горячий рай и сладкий ад

Оказалось, это очень неудобно, когда с тобой в одном доме живет та, которую хочется… эээ приласкать, что ли. Нет, сначала было очень удобно: я – вместо главного, от нее требуется только все делать по моей указке, то есть лежать, пить лекарство, подставлять попу для укола, есть. На третий день она уже почувствовала себя значительно лучше. Я, конечно, радовался ее самочувствию, но… стало значительно сложнее справляться с моим самочувствием, особенно тем, что чувствовало нижняя половина моего тела. Длинная футболка и велосипедки, которые я купил в магазине ну никак не скрывали стройные ноги, изящные лодыжки манили, фантазия работала вовсю. Оставалось надеяться, что девочка не догадывается о них.

Мне нравилось слушать, как она говорит. Сначала стеснялась, робела, а потом оказалась весьма словоохотливой. К тому же у моей потеряшки хороший голос, она напевала и в ванной, и когда мыла посуду.

– Слушай, а может, ты певица? – спросил я ее как-то, не слишком серьезно, разумеется, но все же… – У тебя замечательный голос. Знаешь, когда в лесу ты открыла глаза, я про себя назвал тебя янтарным котенком. У тебя глаза были похожи на янтарь. А сейчас, мне кажется, даже голос какой-то янтарный, в котором застывают время, чувства…

– Тихо, стой, – прерывает меня малышка. Я думал, рассмеётся в лицо, уж слишком пафосно высказался, но нет, ее сознание за что-то зацепилось.

– Янтарь… Может, я в ювелирном работаю? Янтарь… Это слово такое знакомое, в нем что-то такое родное, оно вот рядом, мне просто надо сначала немного сделать усилие и я вспомню…

– Не надо, – жестче, чем обычно прерываю малышку, все вспомнится потихоньку, делать усилие сейчас – мартышкин труд, кроме головной боли ничего не даст. Хотя, честно говоря, я сам бы сейчас многое отдал, чтобы узнать и ее прошлое, и ее мысли.

Азалия

Мартышкин труд! Он сказал "мартышкин труд"! Еще одна вспышка озаряет мозг. Смотрю на Роберта во все глаза. Нет, этого не может быть! Он бы узнал меня, если бы это было правдой. Но я точно вспомнила! Я вижу себя в машине, звонит телефон, и он хамит мне по телефону!

Улыбаюсь, нет, смеюсь. Может, это нервное? Роберт смотрит на меня с недоумением.

– Ты хам, – сообщаю ему, – хотя губы вовсю расплываются в улыбке. – Настоящий хам! Ничего не узнал, зато уже сделал вывод обо мне. Естественно, плохой. Это ж ты только идеальный!

Знаю, что теперь уже я хамлю больше положенного, но ничего не могу с собой поделать. Мне хорошо, память подкидывает неожиданные эпизоды, фрагменты. Они всплывают легко, но с непривычки осознавать их трудновато. Нет, надо остановить это, надо потихоньку, иначе, снова в висках начнет давить. Тем более Роберт в отличие от меня вовсе не улыбается.

– Ты не перебарщиваешь? И я вроде ничего плохого о тебе не говорил…– осторожно интересуется он. – Думаешь, раз только начинаешь выздоравливать, от меня не прилетит?

Конечно, нет! Я такие вещи за версту чувствую… Откуда я это знаю? У меня был опыт, что прилетало? Прислушиваюсь к себе. Нет, больше никаких фрагментов. Не отказываю в удовольствии еще больше подразнить Роберта.

– Мартышка в ветеринарной клинике. Она не на улице, ясно?!

Роберт взрывается радостью. Честно, я никогда не видела, чтобы человека так озаряла его улыбка. Преображается все: глаза, черты лица, мне кажется, даже волосы на его голове становятся мягче.

И я не знаю, что происходит в следующее мгновение, но Роберт просто загребает в охапку, а потом впивается в мои губы. Впивается так жестко, что я непроизвольно распахиваю их, чтобы оказаться … не знаю … для Рая это слишком горячо, для Ада – слишком сладко, это какая-то абсолютно другая вселенная. Губы пухнут. Трогаю их пальцами: так и есть, припухли. И все равно мало, хочется еще, еще… Только секундная передышка позволило мозгу усомниться:

– Роберт, а вдруг я замужем?

Испуг, страх – все вмещаются в эти слова, но Роберт находит успокаивающие слова:

– Нет, у тебя нет кольца на пальце, значит, ты свободна. Свободна для меня. – Целует дальше. Прерывается на минуту:

– Был бы муж, поставил бы весь курорт на уши, вызвал бы вертолет, но нашел бы уже. Ты ж сокровище, янтарь, который дороже бриллианта.

И снова поцелуй. Такой сладкий, дурманящий, опьяняющий. Не уверена, что испытывала в жизни что-нибудь лучше, пробовала что-нибудь слаще.

Не хочу возвращаться в прошлую жизнь. Это Роберт спокоен, а мне кажется, что прошлое может помешать мне насладиться моим Раем, от которого кружится голова и пухнут губы.

Глава 18. Не отпускай меня

После сегодняшней ночи я начала понимать, как много сделал для меня Роберт. Безусловно, я понимала это и раньше, с первого дня. Но я не знала, что он менял себя для меня. Ни разу за эти несколько дней я не почувствовала себя лишней, мешающей, бесполезной. Наоборот! Я искренне верила, что и Роберту со мной хорошо! Хотя если мыслить объективно – ухаживать за свалившейся на голову идиоткой, которая невесть зачем в метель поперлась в опасную зону – не такое уж большое удовольствие. Особенно для человека, который планировал спокойно и с пользой провести активно-спортивный отпуск в родном краю.

Нет! Я об этом не думала. Роберт был мягок, предельно вежлив и предупредителен, ни одним жестом ни разу не показал, как ему не хочется, чтобы его теснили в его же доме. Некоторую непреклонность я видела только, когда он входил в роль доктора, но и я была не слишком капризным пациентом. Поэтому и здесь мы прекрасно ладили.

А вот сегодняшняя ночь…

Она заставила задуматься.

Не сразу, конечно. Сначала мысли просто разом вылетели из головы.

Это было как наваждение.

Стихия. Катастрофа.

Она надвигается на тебя, и ничего не можешь поделать.

Как землетрясение. Земля уходит из-под ног от поцелуя. Он нежен только в первую секунду, а потом обрушивается и ты уже погребена под напором губ. Не возникает даже мысли о том, чтобы спастись. Какое там! Наоборот, мне казалось, что мое спасение здесь, под завалами чувств и ощущений.

Как цунами. Накрывает головой и несет, несет. Навстречу губам подставляешь шею, готовишься чуть ли не умолять, чтобы не задерживался на горошинках груди и двигался вниз, вниз, потому что иначе можно потонуть в бездне разочарования.

Как огонь. Пожираешь каждое прикосновение, разгораешься от каждого движения, влага сочится, не в силах справиться с огнем. Кажется, еще чуть-чуть, и она будет стекать по ногам, но и природный стыд пожирается огнем. Сейчас нет стыда. Есть потребность. Потребность выгнуться дугой и двигаться навстречу, поддаться мускулистым рукам, что жестко, до отметин хватают за бедра; требовательным губам, которые уже не ласкают, а терзают грудь; мужскому естеству, что врывается мощным толчком, а дальше… дальше начинается какая-то круговерть эмоций и наслаждений, глаза закрываются, но…

– Открой глаза. Я хочу, чтобы ты меня видела, малыш, открой.

Вроде просьба, а ведь попробуй не послушайся…

Я попробовала.

Движения замедлились, а потом прекратились. Просьба повторилась…

Я не хочу открывать глаза. Я вдруг понимаю, что всегда кончала с закрытыми глазами. Я так привыкла, пожалуйста. Хнычу и приподнимаю бедра, но движения не возобновляются. Тянусь к клитору, чтобы хоть немного помочь себе. Но мои руки одним взмахом убирают оттуда. Разочарование перерастает в всхлип.

– Открой глаза. Я хочу, чтобы ты меня видела, котенок.

Открываю. Вижу его глаза, темные от желания. Не могу удержать стон, когда мощные толчки снова возобновляются, еще секунда, две, пять… и я улетаю куда-то вниз, в пропасть и зову, зову его по имени, только чтобы не разбиться внизу.

Не могу собраться ни телом, ни духом, ни мыслями. Нет меня единой целой, все разлетелось, вся разлетелась…

Только глухой стон Роберта, в котором я разбираю свое имя, возвращает в реальность, а медленные поцелуи помогают снова собрать себя по кусочкам.

– У меня такого никогда не было, – шепчу ему, потому сил говорить вслух не осталось. – Не знаю, что было, но я только что умерла и воскресла.

– Если тебе от этого станет легче, то мы только что сделали это вдвоем, – выдыхает Роберт.

– Обними меня, – прошу его.

Загребает меня в свои объятия, словно окутывает коконом. Не знаю, сколько нам дано этого счастья, но я готова бороться за каждый его кусочек, лишь бы Роберт не выпускал меня из своих рук.

_______________

Дорогие мои! Вы читаете книгу, которая пишется в рамках литмоба “О любви шепчут снежные горы”

Представляю вам еще одну книгу нашего авторского проекта:

Дарина Вэб

Опасный Kiss клиент

https://litnet.com/shrt/hPaY

Желаю насладиться прекрасными историями!

Ваша Майя Тень

Глава 19. Поток воспоминаний

Два последних дня становятся островком счастья в моей жизни. Воспоминания хлынут в мозг, в сердце. Некоторые терзают душу, некоторые заставляют радостно трепетать.

Потеряла варежки и не знаю, как сказать об этом маме…

Тьма за окном и папа собирает сумку, чтобы уйти навсегда…

Холодные вечера, потому что мама всегда на работе…

Дядя Максим, который держит в руках куклу, а я кричу, что уже не маленькая и просто выкидываю ее...

Дядя Максим, который приходит к нам по вечерам с конфетами, а я хлопаю дверью и запираюсь...

Дядя Максим, который возит меня в больницы на уколы после жуткой ангины...

Папа Максим, который уверяет, что Пашка из 10 “Б” полный придурок, раз показал нашу переписку всему классу и вообще настоящий мужчина никогда не обидит свою девушку, женщину...

Папа, который дарит мне и маме на Новый год специально сделанное для нас на заказ янтарные брошки.

Сцена, цветы, цветы, и я пою...

Мы с Соней покупаем мне горнолыжный костюм…

Варю бульон для папы…

И все же не хватает какой-то детали. Важной и страшной детали.

Я не знаю, что это может быть, но попытки вспомнить этот паззл моей жизни вызывают головные боли.

– Мне кажется, когда память вернется до конца, мы с тобой не сможем быть вместе, – делюсь со своими страхами с Робертом.

Только он непреклонен и спокоен.

– Даже если выяснится, что перед поездкой ты ограбила банк и сейчас находишься в федеральном розыске, не откажусь от тебя, – шепчет и целует меня в губы, нет, прямо в сердце.

Его слова успокаивают, но ненадолго.

Впрочем, Роберт больше делает, чем говорит. Делает то, от чего кружится голова, отчего мысли резво вылетают из головы. Пара секунд! Пары секунд ему хватает, чтобы снять мою футболку, выкинуть куда-то на пол и начать тянуть горошину груди. Это невыносимо, почти невыносимо терпеть, и все усугубляется, когда он погружается туда ртом. Сладкие импульсы стреляют внизу живота. Хватаюсь за его плечи, чтобы окончательно не потерять связь с реальностью, да разве это поможет! Я уже там, где вселенная состоит из наслаждения. И я хочу окунуться туда головой, а потом вынырнуть вернуться в настоящую жизнь. Мне туда очень надо, потому что иначе сгорю. Я тороплюсь, царапаю его спину, бедра сами поднимаются вверх, только…

– Не торопись, малыш, потом слаще будет.

Я знаю, что будет, но мне хочется сейчас, прямо сейчас, до дрожи хочется, до одури хочется. От невозможности достичь пика собираются слезы. Легкие дразнящие движения мучают, мучают…

Закрываю глаза. Я знаю, как надо. Ухватываюсь за одну из своих любимых эротических фантазий, чтобы кончить наверняка. Я знаю, что так делала, что так надо, что так можно помочь себе.

Но все мои надежды снова терпят крах. Мягкий и галантный в жизни, в постели Роберт превращается в настоящего мучителя. Он словно угадывает мои планы, корректирует их так, как нужно ему; так, как отвечает его ценностям:

– Открой глаза.

Открываю. Знаю же, что бесполезно перечить.

– Умница. Вот так правильно. Когда мой член двигается в тебе, ты думаешь только о нем, ясно?

Вытирает готовые пролиться слезы, целует в губы после моего кивка согласия. Я ненавижу его в эти минуты и нуждаюсь в нем одинаково сильно. Не так, я люблю его, люблю так как не любила никого и никогда. Осознание этой мысли не успевает еще прийти до конца, как все внутри сжмается от сладкой судороги. Глубокое удовлетворение и счастье заполняет изнутри, просится наружу слезами.

– Моя девочка, моя умница, – целует уголки губ Роберт.

Лежу в его объятиях – мой тихий рай. Я готова поселиться здесь на вечность.

– Хочешь первая в душ?

Отрицательно качаю головой. Я еще не вернулась в реальность. Я хочу побыть еще немного в этом волшебном состоянии.

Слышу шум воды, Роберт отправляется туда первым, приглашая присоединиться. Только мне лень... Вода смывает все, я не хочу, чтобы волшебные ощущения были смыты так быстро.

– Раздвинь шторы, – прошу Роберта. Он уже вышел из душа и надел длинный халат. А я ловлю себя на мысли о том, что мне не хотелось ничего с себя смывать. Ни на секунду я не чувствовала себя грязной, зато ощущение тихого счастья заполнило каждую клеточку, а в области сердца образовался теплый комок нежности и благодарности

– Нравится? – спрашивает Роберт.

Очень. Окна в пол позволяют наслаждаться необычной зимней красотой прямо лежа на кровати. Но я укутываюсь в простыню и подхожу к Роберту:

– Тишина. Никого нет. Я так скучала по этой тишине. Не знаю, как буду привыкать к ярким софитам.

– Я рад, что память начинает возвращаться, но...

Я знаю, что есть “но”. Я его чувствую, оно какое-то эфемерное, все время ускользает, а может, мое желание его поймать не является искренним, потому что “оно” разлучит нас, я это точно знаю.

Глава 20. Все изменилось, прости

«Но» для меня и для Роберта означают разное.

– Я рад, что память начинает возвращаться, но не надо торопиться, не напрягай себя. Просто радуйся жизни, горам и пирожным. Как насчет круассанов с утра?

Он и сегодня с утра приносил что-то невероятно вкусное из безе. И поцелуй потом был со вкусом безе.

Улыбаюсь. Интересно, поцелуй со вкусом круассанов такой же вкусный?

– Если ты готова, сегодня же позвоним и расскажем, что ты жива и здорова, тебя ищут...

Вот оно, настоящее “но”! Роберт уверен, что все так просто. Мы позвоним, я останусь здесь. Он даже против отработки положенного числа концертов, потому что “не стоит переоценивать свое здоровье”.

– Давай завтра. Завтра с утра позвоним, – прошу его. Потому что я знаю , откуда-то точно знаю, что просто не будет.

Не хочу возвращаться в свою прошлую жизнь... Кажется, что там, в прошлом есть что-то еще, невероятно грязное, постыдное, жалкое. Я отстраняюсь от Роберта, чтобы не испачкать собой.

Реакция Роберта мгновенна: хватает и прижимает, прикасается губами к щеке, к волосам.

– Пусти! – яростно кричу и вырываюсь.

Роберт и не думает выпускать, а я смотрю в окно, и мне кажется, как будто из прошлого выныривает образ другого мужчины. Это с ним я должна делить все: радость, горе, наслаждение. Это он должен меня обнимать и целовать, как когда-то давал клятву. Этого его я должна любить, но… Голова снова начинает трещать, виски сдавливает, невозможно удержать стон боли и хватаюсь за спасательную таблетку.

– Ложись, – требует Роберт, – пожалуйста, забудь про концерты. Ты же видишь, что тебе еще рано на сцену. Пока тебя надо кормить сладким и ухаживать…

Я не знаю, что мне помогает больше: объятия или парацетомол, наверное, одно без другого не возымели бы должного эффекта. А еще утренний секс. Он такой лениво-безупречный вначале, а потом глаза Роберта темнеют. Секунда и я уже перевернута на живот. Мне казалось, после вчерашнего с утра все должно ныть и болеть, но нет, я готова принять Роберта, я хочу его всего в любом виде. Мелкая дрожь заставляет тело трепетать, когда он одним рывком заставляет приподняться и тут же находит заветную дырочку, влажную, ждущую, бесстыжую. В такой позе Роберт не просит открыть глаза, не заставляет ждать, не замедляет движения, а вколачивается так, что у меня дрожат колени. Каждый миллиметр тела заполняется сладкой яростью, отдаюсь вся, отдаю всю себя и забираю его, не хочу отпускать его и рассыпаюсь, выкрикивая его имя – просто потому, чтобы если я сейчас умру от наслаждения, его имя осталось жить в воздухе.

Чем безжалостнее Роберт проникает в меня, тем нежнее он после. Это он, его дыхание, его слова помогают мне собраться и снова оживать.

– Ты как? – выдыхает он мне в ушко.

– Восхитительно-ужасно, – улыбаюсь ему. – Без сладкого точно не смогу подняться.

– Так я и думал, – шутливо-укоризненно качает головой Роберт.

Я же просто валюсь на кровать и, кажется, даже засыпаю.

Звонок в дверь и я бегу открывать. Не знаю, что принес сейчас Роберт. Предвкушаю круассаны или корзиночки с кремом, хотя мне и так сладко, очень. Сладко от прикосновений, от его заботы. Сладко так, что становится страшно: а не слишком ли много счастья для меня одной? Не последует ли за это расплата?

Звонок в дверь повторяется. Еще не открыла, а мои губы расплываются в улыбке. Я люблю Роберта, люблю свою жизнь рядом с ним, а главное - я себя люблю рядом с ним. Я дышу счастьем последние дни, и если кто-то разлучит нас, мне просто нечем станет дышать.

Открываю дверь. Словно выкидывает на мороз. На сугробы. В поток лавины, которая на этот раз снесет мое счастье. Мою жизнь. Меня.

За дверью стоит Мирон. Я знаю, кто это. Это мой муж. Это мое прошлое. Пришло за мной, за моим счастьем. Он не был плохим, он не был моим - все это понимаю сейчас.

Я вижу его глаза, которые скользят по мне. По волосам, которые растрепались после утреннего секса, и которые мне лень было расчесать. По футболке, которая хранит запах своего владельца – запах Роберта. По глазам – в которых еще не потух огонек счастья. По губам, которые с непривычки от того напора, которым ими овладевают, до сих пор пухнут. По ногам, которые хранят следы любви и похоти – я еще не сходила в душ.

Понимает ли Мирон, что здесь происходило? Безусловно! Мало того, он без приглашения проходит в комнату, а я стою. Не могу выговорить ни слова. Только сейчас я в полной мере осознаю, насколько страшна, холодна была моя жизнь. Где-то в груди зарождаются позывы к рыданиям от осознания того, что сейчас все кончится. Я не могу так. Я должна бороться за свое счастье. Пусть Роберт мне ничего не обещал, но в свое прошлое я не хочу.

Усилием воли заставляю себя произнести:

– Здравствуй, Мирон. Прости. Многое, вернее все изменилось.

– Я искал тебя. Уже вчера ты должна была знать, что тебя ищут.

– Я хотела позвонить. Сегодня же. И сказать что со мной все в порядке…

– Когда ты хотела это сделать? Когда натрахаешься?

Поднимаю гневный взгляд на него.

– Кто дал тебе право так со мной разговаривать?