Людмила
– Это не то, о чем ты подумала!
– Правда? – дрожащим от ярости голосом спрашиваю я и швыряю в своего голого мужа вещи. – Как я еще это могла понять?
Блондинка в нашей постели тихо что-то пищит и быстро собирается. Я же не могу оторвать взгляда от мужа, который виновато смотрит на меня и натягивает штаны.
– Как ты хочешь оправдать свою измену? – сжимаю руки в кулаки, пытаясь унять свою боль. Внутри ревет буря. Он меня предал. Предал! После десяти лет совместной жизни, после того, что я сделала для него!
Выражение вины с его лица сдувает в мгновение ока, теперь там лишь злость. Безграничная и отчаянная, как у человека, которому нечего терять.
– А ты чего хотела? Вечно на своей работе пропадаешь! А мне ласки не хватает! Устал тебя уже ждать!
– Устал? – тихо спрашиваю я, садясь на кресло. – А я не устала? Тащить всю нашу семью на себе, работать за двоих пока ты штаны свои просиживаешь на диване! Пока пьешь, как черт!
– Я говорил тебе, что жду работу! Просто нормальной, моего уровня нет еще!..
Вскакиваю на ноги. Бешенство бьет в голову горячей волной. Я даже не обращаю внимания на девку, которая, одевшись, судорожно протискивается мимо меня в коридор, желая исчезнуть. А Миша подбирается ко мне, заглядывает в глаза:
– Ну Людк, ну прости, а? Бес попутал. Это в первый и последний раз. Клянусь тебе!
А я смотрю на этого человека, которого любила, и понимаю, что все. Терпение мое переполнено, рубеж пройден. Кидаю сумки с продуктами на пол, устало произношу:
– Даю тебе два часа, чтобы ты собрал свои вещи. Если не съедешь, вызову ментов. Сам же знаешь, что майор Пегов тебя терпеть не может. За милую душу упакует…
– Ну ты и сука, Людка, – сплевывает Мишка. На пол моего частного дома, пол, который я вчера ползала на карачках, отмывала после работы. Пол, который Мишка никогда не мыл, считая это “женским” занятием.
– Я же сказал тебе, что это было в первый и последний раз…
Качаю головой и горько усмехаюсь:
– Сколько их было, этих раз, Миш? Я уже устала считать. И устала закрывать глаза…
Его лицо вытягивается. Он не ожидал, что я знала о его многочисленных изменах. И я бы рассмеялась над этим глупым выражением, но сейчас мне так больно и гадко, что я больше не хочу видеть Мишку.
Разворачиваюсь и ухожу. Из своего собственного дома, на окраине деревни, лишь бы не наблюдать жалкую картину того, как теперь уже бывший муж собирает свои вещи.
***
Когда это все началось? Может быть, с того момента, как Мишу уволили с работы? Или когда мы перебрались из города в деревню? А может быть он был ленивым с самого начала, и я, ослепленная любовью, просто ничего не замечала?
Устало бреду по вечерней сельской улице. Благо, народ весь уже ужинает, а кто-то смотрит телевизор. Молодежь уехала либо в клуб в соседней деревне, либо в город… Так что свидетелей моим слезам не осталось.
“Скорее всего, Миша изначально был таким…” – слезы текут и текут из глаз, пока я бреду, не видя впереди дороги.
Да, все верно. Мы начали встречаться еще тогда, когда учились в университете. Мне страшно повезло, что он обратил внимание на меня. Так я тогда думала. Сын обеспеченных родителей, который решил поступать в ветеринарку вместо того, чтобы быть адвокатом… Высокий, красивый, статный… Завидный жених. Так красиво ухаживал, что я подумала: вот она, судьба, ожившая мечта, которую необходимо хватать обеими руками.
“Только вот моя Синяя птица оказалась обычной мертвой птичкой…” – мелькает в голове грустная мысль. Я прикладываю руку к пылающей от боли голове. Перед глазами все плывет от слез, поэтому вылетевший из-за угла огромный черный джип я вижу в последнее мгновение.
Раздается визг шин. Испуганная, я по инерции отступаю с дороги на несколько шагов, но этого оказывается недостаточно. Удар, пришедший на бок, сшибает меня с ног. Мир переворачивается. Я оказываюсь оглушена болью и страхом.
– Черт побери! – слышу громкий мужской голос. – Вы в порядке?..
Хватаюсь за раненый бок. Мир в мгновение сужается до одной-единственной точки: до пульсирующей боли и обиды, которая, кажется, разъедает все внутренности.
Вопрос, заданный встревоженным голосом, доносится будто сквозь толщу воды.
Поднимаю голову, растерянно всматриваясь в мужчину, возвышающегося надо мной.
Про таких принято говорить: самец и хищник.
Высокий. Такой, что едва я поднимаюсь на ноги, оказываюсь ему всего лишь по плечо. Крупный. Окидываю взглядом напряженные мускулы на руках, когда он помогает мне подняться. Черные глаза ошпаривают меня, а случайное прикосновение рук обжигает, так что я дергаюсь, чувствуя себя идиоткой.
Близость странного мужчины отдается в теле странным напряжением. Я прерывисто вздыхаю и обхватываю себя руками. Все что угодно сделаю, чтобы скрыться от этого пронизывающего взгляда. Холодного. Пронзительного. Жесткого.
“Я сошла с ума… Так реагировать… У меня наверное сотрясение мозга”.
– Все в порядке, – тихо отвечаю мужчине. – Простите, что так вышло…
– Максим Игоревич, – дверь шикарного джипа распахивается и оттуда выходит красивая холеная блондинка в белом брючном костюме. Смотрит на меня презрительно ледяными голубыми глазами, а мне сплюнуть хочется.
“Везде блондинки…” – тоскливо думаю я.
– Девушка в порядке, – продолжает блондинка. – Она сама сказала. Дайте ей денег на врача, – она морщит носик и бормочет, впрочем, я отчетливо слышу, о чем она говорит: – Хотя есть ли в этой дыре врач, вопрос… Дайте девушке денег, она…
– Я сам разберусь, что делать, – кидает тяжелый взгляд через плечо названный Максим Игоревич. – Сядь в машину, Дарья Александровна.
Блондинка поджимает губы, но молчит, хотя, кажется, ей не нравится то, как он с ней обращается.
Мужчина поворачивается ко мне и заявляет:
– Я здесь ничего толком не знаю, поэтому поедете с нами.
– Что? – глупо хлопаю я глазами. От удивления на мгновение даже боль пропадает.
Он нетерпеливо морщится. Кажется, я испытываю его терпение.
– Мы едем на ферму, там должен быть врач.
– К Семену Михайловичу?..
– Максим Игоревич! – кричит блондинка из джипа. Нетерпеливо и раздраженно.
Он закатывает глаза, резко отвечает:
– К нему. Пойдемте.
И прежде чем я успеваю что-то сказать, подхватывает меня на руки!
– Что… Что вы делаете? – испуганно трепыхаюсь в его сильных руках. Почему-то отчетливо ощущаю, как его пальцы впиваются в место пониже моих ягодиц, и вспыхиваю ярким румянцем.
– Кажется, у вас нога подвернута. Когда поднимались, не могли встать на нее, я заметил, – он сурово хмурится, глядя на меня сверху вниз. – Возможно у вас повреждены органы, поэтому вам лучше не двигаться лишний раз.
– Спасибо…
– Я делаю это не для вас, – его угольно-черная бровь насмешливо ползет вверх и Максим Игоревич внезапно иронично улыбается, будто удивляясь моей наивности. – Не хочу, чтобы меня в убийстве потом обвиняли.
У него, кстати, внезапно красивая улыбка. Лицо мужественное, грубоватое: глубоко посаженные черные глаза, острые линии скул и носа, едва заметная щетина… Взгляд очень холодный. Такой, будто смотришь в заснеженную глубокую зиму. Но когда он улыбнулся, его улыбка мгновенно преобразила суровое лицо. На щеках я замечаю ямочки, которые почему-то сразу хочется потрогать.
“Людмила, успокойся! Слишком много потрясений за сегодня…”
Он осторожно открывает дверь, слегка наклоняясь ко мне, и я ощущаю холодный запах его одеколона. Одеколона и сигарет. Сглатываю непослушный комок в горле, изо всех сил ругая себя. Что со мной сегодня такое?
Максим Игоревич сажает меня в салон, и я тут же натыкаюсь на откровенно враждебный взгляд блондинки, которая, обернувшись с переднего сиденья, неотрывно смотрит на меня.
– Хочешь сказать, что на сделку с Суворовым она поедет с нами?
– А что тебя не устраивает? – вопросом на вопрос отвечает Максим Игоревич, но я уже не слушаю их дальнейшую перепалку, погружаюсь в мысли.
“Какая сделка может быть у этих городских с моим шефом? Неужели он хочет продать нашу ферму?”
Слухи о продаже фермы, на которой я работаю, ходят уже давно. Мой шеф, Семен Михайлович, в силу своего преклонного возраста, уже не справляется с ведением дел. Пора на пенсию ему, да ферму некому было передать. Ни сыновей, ни внуков нет, всю жизнь свою ферме отдал, даже о создании семьи не позаботился.
Грустно это все. Хотя я сама понимаю, что продажа фермы – единственный выход, который может лишь существовать для Семена Михайловича.
Да и коровы, которых и так осталось немного, стали болеть. Уж больно часто болеть, на мой взгляд. И виню я в этом хозяина соседней фермы, Владимира Андреевича. Потому что несчастья начались с тех пор, как он организовал свое хозяйство рядом.
“Может он, а может, мне это все просто кажется…” – уныло думаю я, трясясь в джипе. Сейчас нет смысла рассуждать о будущем фермы, потому что я не уверена в своем собственном.
С чего бы начать? С тех пор, как я оказалась здесь, в деревне? Или с того момента, как мы с Мишей поженились и он проиграл нашу квартиру? Даже всего и не упомню на самом деле, только понимаю, что как только связала с ним свою судьбу, не стало ни одного спокойного дня в моей жизни.
О том, что Миша играет, я узнала аж на второй год нашего супружества. До этого он как-то умудрялся скрываться, возможно, в этом помогал раздельный бюджет семьи. Миша преуменьшал свою зарплату, а играл на утаенные деньги.
Когда я узнала об этом, простила. Дура, конечно, была. Нужно было гнать его в шею, но тогда я забеременела. Свекровь говорила: “Куда ты пойдешь? Оставить ребенка без отца хочешь? Семью разрушить? Как думаешь, другие живут? Все также! Лучше моего сына не найдешь!”
Теперь, когда свекрови нет, я жалею, что послушала ее. Нужно было бежать, сверкая пятками. Но время было упущено.
Когда дочке Полине стало пять, Миша проиграл нашу квартиру. Сходил в казино – где он только его нашел?! И проиграл.
Помню, как к нам пришел мужчина с хитрым взглядом, показал бумагу, и я осела в кресло. Миша был тихим и виноватым, все утешал меня, сказал, что мы начнем новую жизнь, стоит лишь переехать в деревню…
Туда мы переехали, но та новая счастливая жизнь, которую обещал мне муж, так и не наступила. Поля пошла в первый класс, а я устроилась на ферму ветеринаром. А Миша… он был как всегда. Тогда умерла его мать, и это стало еще одним обоснованием того, что он не работал и пил.
Теперь я понимаю, что в том, что происходило, была огромная часть моей вины. Если бы не наивность, не вера в то, что в Мише осталось хоть что-то человеческое… Все было бы по-другому.
Но он, кажется, воспринял мою любовь и веру, как слабость. И продолжал пользоваться мною, пока мое терпение, да и любовь не закончились.
***
– По-моему, мы заблудились… – прерывает мое тяжелые размышления голос Дарья Александровна. – Ты уверен, что мы едем туда?
Максим Игоревич не отвечает, но вздыхает так тяжело, что я понимаю, как его раздражает ее вопрос. Мы останавливаемся перед развилкой, и я тихонько подсказываю:
– Вам налево. Там ферма.
Он смотрит на меня в зеркало заднего вида, но вновь молчит. Просто поворачивает туда, куда я сказала. Напряжение, повисшее в автомобиле, кажется, можно рукой потрогать. И я не понимаю, почему, да и не очень хочется в это вникать. Своих проблем предостаточно.
Не проходит и пяти минут, как мы подъезжаем к старому двухэтажному зданию. Максим Игоревич выбирается из машины и, прежде чем я успеваю что-то произнести, быстро открывает дверь в моей стороны. На ногу наступать действительно тяжело, поэтому я снова оказываюсь у него на руках. И вновь ощущение близости с этим почти незнакомцем вызывает во мне странное тяжелое волнение, от которого даже дыхание перехватывает.
– Максим Игоревич, добро пожа… Людмила? Что с тобой?..
Семен Михайлович спешит к нам, встревоженно глядя на меня.
– Все в порядке, – спешу успокоить старика. У нас с ним сложились хорошие отношения, он меня даже пару раз дочкой называл.
Максим Игоревич медленно ставит меня на ноги, и я, не удержавшись, ойкаю. Хватаюсь за мускулистое предплечье и лишь потом понимаю, что сделала.
– Простите… – шепчу, глядя на него. Взгляд Максима Игоревича темнеет, и на мгновение мне кажется, что мышцы под моими пальцами напрягаются.
– Ничего страшного, – низкий баритон мягко льется мне в уши, и я чувствую, как непрошенный внезапный румянец расползается по щекам. Да что это такое?!
– У вас есть врач здесь? У нас кое-то случилось… – начинает Максим Игоревич, но я перебиваю его:
– Ничего страшного не произошло!
Ни к чему Семену Михайловичу, хроническому гипертонику, знать о моих неприятностях. И Максим Игоревич, к счастью, это понимает, кивает, пристально глядя на меня. Воздух между нами, кажется, сгущается, но невольно возникшее напряжение рушит Семен Михайлович:
– Да, конечно, врач есть. Светлана Васильевна, Людмиле Григорьевной нужна ваша помощь!
– А? – доносится из дома голос нашего врача. Она выбегает на улицу, всплескивает руками:
– Людка, ты чего это?
– Да тут ерунда… – морщусь я от боли. Делаю нерешительный шаг вперед, затем другой, но вновь вскрикиваю, когда сильные руки хватают меня за талию.
– Зря я вас отпустил, – горячее дыхание щекочет мне ухо, от чего я мгновенно покрываюсь мурашками. Максим Игоревич вновь поднимает меня на руки и идет вслед за Светланой Васильевной.
В его руках тепло и уютно. Но я все равно насторожена. Потому что кажется, весь лимит доверия к миру я израсходовала на своего непутевого мужа. Так и мерещится, что меня сейчас скинут с рук… Этот Максим Игоревич доверия особого не вызывает, пусть и не оставил помирать на дороге.
Вопреки моим мрачным мыслям, когда мы проходим в кабинет врача, он осторожно кладет меня на кушетку. Осматривает внимательно кабинет, недовольно хмурится и молча покидает помещение.
– Какой он пугающий… – шепчет Светлана Васильевна.
Пожимаю плечами и расслабляюсь. У меня не остается сил на то, чтобы что-то говорить. Главное, чтобы врач подняла меня на ноги, потому что мне еще нужно встретить дочь со школы.
***
Светлана Васильевна тщательно осматривает меня и ставит свой вердикт: ушиб груди и растяжение связок на ноге. Хорошо, хоть перелома нет.
С ее помощью я ковыляю до кабинета Семена Михайловича. Только хочу постучать, как слышу негромкое, доносящееся из кабинета:
– Я прошу оставить весь персонал на своих местах.
– Вы же понимаете, что я построю на месте вашей фермы большой гостиничный комплекс? Некоторые из ваших работников сами уйдут… Неволить я никого не буду, но и увольнять – тоже. Только тех, кто совершенно не подойдет по профессии…
Мое сердце сжимается. Гостиничный комплекс… Что ветеринару делать там? Кажется, я скоро лишусь работы…
– Семен Михайлович продает ферму? – Светлана Васильевна стремительно бледнеет. – Как же так…
– Не беспокойтесь, вам-то на новом месте точно найдется работа, – горько улыбаюсь я. И моя улыбка тут же пропадает, когда дверь кабинета распахивается и передо мной предстает Максим Игоревич. Он мрачно, сверх вниз, смотрит на меня, и теперь его взгляд не сулит ничего хорошего.
– Подслушивали? – мягко улыбается он. Но улыбка эта, тонкая и острая, как бритвенное лезвие, заставляет меня невольно съежиться.
– Я… Мне надо идти. Я зашла попрощаться.
В моем случае слова о прощании могут оказаться пророческими. Ветеринару правда нечего делать в гостиничном комплексе. А судя по напору нового хозяина и то, что он смотрит на меня, как на надоедливую букашку, рассчитывать на какое-то снисхождение у меня не выйдет.
Поэтому я быстро прощаюсь со всеми. Беру небольшой костыль, который мне дала Светлана Васильевна, и бреду на выход из фермы.
Внутри все трясется от тяжелой тревоги.
“Я, кажется, скоро останусь без работы… Куда устроиться? Деньги будут очень нужны… Осень ведь, начало учебного года у Яны, нужно будет как-то выкручиваться… Развестись с Мишей, подать на алименты… Пусть где хочет, там и ищет деньги…”
Я устала быть ломовой лошадью, устала тащить и наши с ним отношения, и семью на себе. В конце концов, Яна меня поймет, нам с ней будет лучше вдвоем… Легче. Правда же легче?
От тяжелого отчаяния подкашиваются ноги, но я усердно бреду до школы, почти опаздывая.
К счастью, тут идти недалеко, да и дочка должна дождаться.
Как только Яна видит меня, ее лицо вытягивается, а в глазах мелькает тревога.
– Мама, что с тобой?
Кажется, что еще немного – и моя девочка заплачет. А вместе с ней и я зареву, как маленькая. Но я же взрослая, не могу позволить дочери еще больше волноваться за себя.
“Я должна быть сильной”, – та сама фраза, которая впечаталась в мой разум подобно клейму. Потому что нет другого выбора. Я бы и рада стать слабой, да только опереться не на кого.
– Дочь, да все в порядке, – мягко улыбаюсь я. – Небольшое происшествие на работе…
Сказать ей о том, что работы как таковой уже нет, я пока не готова. Даже сегодня я пришла с фермы пораньше, потому что работы, как таковой, уже не осталось. Еще одна корова Нюрка подохла, и я, расстроенная тем, что не смогла ее спасти, пошла домой. А придя, застала мужа за очередной изменой.
Про то, что Нюрки больше нет, тоже не спешу говорить Яне. Ей нравилась эта корова, она вообще у меня животных любит. Поэтому увожу разговор на другую тему:
– Как дела в школе?
Яна поджимает губы. Ее глаза затуманиваются, и она вздыхает:
– К нам в класс пришла новая ученица. Вся важная такая…Городская.
– Как ее зовут? – на автомате спрашиваю я, а у самой сердце сжимается.
“Слишком много городских в нашем селе…”
– Юлия Максимовна Левицкая, – хмурит брови дочка. – Мне она не понравилась…
“Максим Игоревич…” – всплывает в памяти имя будущего босса фермы. Кажется, он приехал не один. И, очевидно, собирается остаться здесь надолго.
“Значит у меня совсем нет шансов…” – уныло думаю я. – “В продуктовый магазин что ли попроситься? Недавно как раз новый открыли, может, им нужны продавцы…”
Отметаю грустные мысли. И тяжело вздыхаю. Главное, чего я сейчас жажду – это того, чтобы Михаила не было у нас дома. Иначе очередной сцены моя психика попросту не выдержит.
***
К счастью, будущего бывшего мужа действительно нет дома, когда мы возвращаемся. Как и его вещей.
“Неужели действительно послушался меня…”
– А где папа? – Яна с тревогой смотрит на меня.
Глубоко вдыхаю и выдыхаю. Кажется, сейчас состоится самый тяжелый разговор в моей жизни.