Ре бемоль мажор

Часть первая. Увертюра.

«Ваше понимание любви…» Как выяснилось теперь, в любви Лиля мало что понимала. Именно поэтому она просидела за рабочим столом над кипой измятых, исчирканных вдоль и поперёк черновиков, положив подбородок на колени, в бесплодных попытках сделать домашнюю работу, пока солнечный свет не лизнул заспанные крыши домов, а разбуженные птицы не завели свои звонкие песни – наверняка о любви, в ней-то они точно понимали, ведь пели так красиво. Лиля гипнотизировала название темы заданного ещё две недели назад эссе шестой или седьмой час – единственная надпись на листах, не подвергшаяся бескомпромиссному зачёркиванию – и корила себя за то, что отложила работу на последний вечер. Когда потолок из светло-серого стал ярко-жёлтым, девушка окончательно приняла своё поражение и всецело капитулировала. Она взглянула на часы – до будильника оставалось всего полтора часа. Глубоко и печально вздохнув, Лиля встала, немного размялась и остановилась возле фортепиано. Девушка любовно коснулась прохладных гладких клавиш и слегка надавила на ноту «ми», а затем на ноту «ля» первой октавы. Фортепиано издало два тихих – ведь все, кроме солнца, птиц и меня, ещё спят, пусть спят и видят красивые сны, не хочу их тревожить – ласковых звука, отдалённо напоминающих девушке её имя.

Лиля прислушивалась к шёпоту чистой кварты в надежде получить от той подсказку. Конечно, можно было бы, похлопав ресницами, рассказать преподавательнице глупую и душещипательную историю в надежде выпросить отсрочку, но это бы значило лишь то, что Лиля – обманщица, а эссе повиснет тяжким грузом до осеннего семестра и омрачит летние каникулы. Нет, с этим нужно разобраться сегодня. Последнюю «ля» Лиля сыграла чуть громче, погрузившись в принятие непростого решения, вздрогнула и, не дыша, прислушалась. За окном уже вовсю распелись птицы, вдалеке шумела поливальная машина, нота с тихой вибрацией растворялась в воздухе, а родители в другой комнате спали. Не разбудила. Облегчённо улыбнувшись, девушка села за рабочий стол и принялась старательно переписывать высказывания классиков о любви на свой лад. Эссе она решила построить на анализе чужих тезисов и безоговорочном с ними согласии, честно признав свою несостоятельность в такой сложной теме. Дешёвый и избитый приём, и вряд ли я получу за такое сочинение выше четвёрки, но зато буду свободна почти всё лето.

Будильник прозвенел аккурат в тот момент, когда Лиля закончила эссе. Оставалось его только переписать в чистовик – сделать она это собиралась на паре по биологии, что стояла у неё в расписании первой, а если совсем повезёт, ещё и перехватить полчаса сна на задней парте. Хоть время с пользой проведу. Девушка искренне не понимала, зачем музыкантам биология, но смиренно несла на плечах это бремя, как носила сильно превышающий её в размерах контрабас, изо дня в день, не пропуская ни одной пары по общеобразовательным предметам. Собрав черновики в одну стопку, Лиля вложила их в тетрадь по литературе и положила в сумку к другим тетрадям, бросив полный негодования взгляд на напоминающее недоразумение соседство Бертольда Хаммеля и учебника по биологии.

Оставив родителям омлет и записку с пожеланием доброго утра, Лиля выпорхнула из дома и направилась на автобусную остановку. Стройная арка, венчающая середину дома, выдохнула девушку на залитую солнцем улицу, утопающую в запахе цветущей черёмухи и распускающейся сирени. Лиля подставила лицо солнечным лучам и улыбнулась – усталость от бессонной ночи таяла на солнце, как сливочное мороженое. Впереди шумел оживлённый проспект, сумка была чуть тяжелее, чем хотелось бы – столько весит груз наспех написанного эссе, но всё же предчувствие наступающего лета и осознание, что поставленная задача так или иначе выполнена, придавали сил и радости. Девушка бросила взгляд на куст сирени и задержалась возле одной из веток. Найдя пятилепестковый цветок, она аккуратно сорвала его – правда, для этого пришлось встать на носочки – и, прошептав цветку своё желание, отправила его в рот. Горько. Лиля поморщилась и продолжила свой путь. Дело сделано, а значит, остаётся лишь немного подождать, чтобы волшебство подействовало и загаданное сбылось. Подойдя к остановке, девушка увидела подъезжающий автобус. Её автобус. Хороший знак, значит, сбудется. Открывающиеся двери обдали Лилю жаром вырвавшегося из автобуса воздуха. Девушка со вздохом взглянула на забитый людьми салон. Собственно, ничего нового. За год, что Лиля ездила в музыкальное училище, она привыкла к каждодневной толкучке, к необходимости вставать на полтора часа раньше, чем в те славные дни, когда она училась в обычной школе на соседней улице, а ещё она выяснила одну тайну – большинство кондукторов любят сажать маленьких музыкантов с большими инструментами на своё место. Особенно Зинаида Михайловна. Пожилая женщина с длинной седой косой, неизменно ярким макияжем и огромными перстнями на каждом из десяти пальцев прониклась к Лиле симпатией с их первой встречи. В те вечера, когда Лиля поздно возвращалась домой с общих оркестровых репетиций и засыпала, опустив голову на кофр, Зинаида Михайловна аккуратно будила её перед нужной остановкой. Иногда она угощала Лилю конфетами, с упоением слушала истории о репетициях, сама щедро делилась своими рассказами о походах в Мариинский театр и кокетливо сообщала, переходя на доверительный шёпот, что предметом её неизменного интереса всегда была оркестровая яма. Однажды Зинаида Михайловна подарила Лиле счастливый билет. Лиля в свою очередь, пряча его в кармашек кошелька – на удачу!, пообещала, что когда-нибудь обязательно проведёт экскурсию по оркестровой яме Мариинки.

Держа в уме своё тайное знание, Лиля всегда заходила в дверь рядом с местом кондуктора. Забравшись в автобус и одарив окружающих пассажиров целой россыпью толчков, а после – извинений за свой контрабас, девушка взялась за поручень и начала ждать. Три, два, один. Ничего не произошло. С другой стороны, у сирени она загадывала не свободное место в автобусе, а кое-что другое... Об этом Лиля боялась даже думать, чтобы не спугнуть, не сглазить, чтобы желание обязательно сбылось. Лиля не могла вообразить, как такой маленький цветок справится со столь большим желанием, но искренне верила в его волшебство и мечтательно смотрела на сменяющийся вид за окном. Автобус замер на светофоре, Лиля взглянула на серо-голубую ленту Обводного канала, стянутую дугами мостов. Небо и редкие белые облака отражались в воде, принимая причудливые формы из-за бегущей по поверхности ряби. Девушка прислонила голову к поручню и закрыла глаза.

Часть вторая. Полифония. Глава первая.

На учёбу я прихожу в растянутой футболке и старых джинсах, на которых, пусть и давно застиранные, но всё ещё довольно яркие, целым фейерверком рассыпались пятна краски. Всю пару я не подаю признаков жизни и пытаюсь слиться с воздухом. Осознание вчерашнего пришло с запозданием и резким ударом под дых нашло меня по пробуждении, когда я коснулась пустого пространства на кровати, где спала мама.

Родители сидели за столом, пили кофе и непостижимым для меня образом находили в себе силы смеяться. Наверно, когда я вырасту, смогу познать таинство этого мастерства, но не сейчас. Точно не сейчас. Потом был разговор. Я молча слушала и водила ложкой по тарелке с овсянкой, не в состоянии к ней притронуться. От каждого произнесённого родителями слова меня всё сильнее начинало тошнить. Мама предложила остаться дома. Сначала идея показалась мне отличной. Я думала, что приведу мысли в порядок или в крайнем случае просто посплю. Но стоило входной двери закрыться, как на квартиру обрушилась тишина. Внутри меня всё сжалось. Захотелось скулить. Не знаю зачем, но я тут же представила, что так тихо будет, если она.... Не в силах произнести это даже мысленно, я быстро собралась и отправилась на учёбу. Шум улицы, спешка людей, порывы тёплого весеннего ветра – всё это пусть и слабо, но заполняло пустоту внутри, наспех прикрывало воспоминание о тишине в квартире и о вызванном ею ужасе.

Слава бросает на меня короткие, осторожные взгляды и, я уверена, с удивлением для себя отмечает, что я не веду конспект. Я сижу неподвижно и гипнотизирую взглядом обложку учебника по биологии. Биологию я теперь ненавижу ещё больше. У меня с ней личные счёты. Чёртов амитоз. Даже звучит отвратительно. Будто фальшивая нота. Хотя не так страшно, как карцинома. Стоит признать, что в моём некогда бедном списке ненависти-до-гроба за последние сутки прибавилось пунктов. Теперь кроме пунктов щи (ты хотела сказать жир с капустой?) и биология, я ненавижу деньги (их нехватку) и время. Время ненавижу больше всего. Теперь это мой враг номер один. Мы с ним соревнуемся. И борьба будет ожесточенной. Главный и единственной приз – моя мама. Вчера почему-то было легче, хотя боль была острее. Пока я бегала, пока слушала музыку, пока ехала домой – теперь я это понимаю – я не осознавала случившееся. Сейчас же, мне кажется, осознаю. А потому мне так страшно, что я готова грызть свои ногти. Ещё я придумала план. Осталось только претворить его в жизнь. И успеть. Во что бы то ни стало успеть. Ставка слишком высока. Пока может, мама будет работать, потом, она обещала, всецело посвятит себя лечению и выз-до-ров-ле-ни-ю. Папа нашёл работу на лето, вероятнее всего, она будет не одна. И я тоже должна внести свой вклад. Разумеется, родители ни о чём меня не просили. Я так решила сама. Разве может быть по-другому, когда твой близкий в беде? Разве можно остаться в стороне, когда происходит такое?

Слава не задаёт вопросов. Она молча ждёт, не двигаясь с места, не обращая внимания на то, что урок кончился. Из транса меня выводит голос преподавательницы, которая, судя по всему, не первый раз с нами прощается и делает это несколько громче, чем следует, видимо, таким образом привлекая моё внимание. У неё больше нет занятий, нужно закрыть класс. Неужели куда-то торопится? Я тоже тороплюсь вообще-то, но сижу здесь. И что? Злюсь. Очень злюсь. На время, на людей, на судьбу, на злой рок, на бога, на себя. Я хочу злиться на всех и ненавидеть каждого. Я хочу найти виноватого. Потому что это несправедливо. Потому что так не должно быть. Только никто не виноват. Не на кого злиться. От этого тяжелее всего. Делаю глубокий вдох, скидываю вещи в сумку и выхожу, прощаясь с преподавательницей одним только кивком головы. Моего протеста хватило лишь на дурацкую одежду, поэтому уйти и совсем не попрощаться с Екатериной Семёновной не могу. Глупо. Особенно, если учесть, что никто, кроме подруг, мой протест не заметит. В училище все ходят кто во что горазд.

Слава идёт следом и сохраняет молчание. Удивительно, как ей удаётся быть рядом и при этом совершенно не привлекать к себе внимание своим присутствием. От её молчания не становится тяжело. Скорее наоборот. Она даже дистанцию соблюдает между нами идеальную: намного меньше, чем если бы мы были незнакомками, но больше, заметно больше, чем когда всё хорошо, и мы весело проводим время. Оранжевым вихрем на нас несётся Алиса. Её улыбка меркнет, когда она видит мою понурую фигуру. Краем глаза замечаю, как она бросает быстрый взгляд на Славу. Видимо, поэтому не задаёт мне вопросов, хотя беглого взгляда на неё было достаточно, чтобы заметить, сколько вопросов сейчас роится в её голове. Они буквально проступают у неё на лице сине-фиолетовыми чернилами из-за того, что слишком долго остаются невысказанными. Десять секунд для Алисы – это действительно слишком долго. Поджимаю губы. Мне стыдно перед ними. Они заслуживают правды. Но мне страшно. Страшно рассказать им всё. И я не знаю, почему. Чувствую себя уставшей, больной и старой. Особенно старой. Мне кажется, что я едва передвигаю ноги, что я ссутулена, что мои мышцы усохли, а суставы потеряли подвижность. Мне кажется, что я передвигаюсь, издавая жуткий скрип. Не знаю, как смогу отсидеть ближайшие полтора часа оркестра.

Алиса не выдерживает: она крепко обнимает меня, делая немного больно – её серёжки впиваются в скулу – а потом шепчет, что любит меня. Из объятий не выпускает. Она не знает, что произошло, но верит в целительную силу объятий и произнесённых шёпотом слов. Не знаю, права ли она, но, кажется, ей точно удалось поймать меня за секунду до того, как я развалилась бы на куски. Мы так и стоим в нелепой позе. Слава чуть позади наблюдает за нами и молча ждёт. Мне бы хоть каплю её выдержки и мужества. Подступают слёзы – так случается, когда целительная сила слишком долго концентрируется на источнике боли. Я юрко высвобождаюсь из объятий, бросаю Алисе улыбку – единственная благодарность, на которую я сейчас способна – и ускоряю шаг, чтобы не разреветься. Теперь каждая пролитая слеза кажется мне кощунством и несправедливостью по отношению к маме. Во-первых, очевидно, что ей тяжелее, хотя бы просто потому что это ей придётся сражаться один на один с поселившимся в темноте её тела врагом, а во-вторых, потому, что это ей будет больно, просто физически больно. А ещё наверняка очень страшно. И пусть мы с папой рядом, мы не можем выйти сражаться вместо неё. Мы можем только поддерживать маму из зрительного зала. И мы будем поддерживать.

Глава вторая

У каждого действия есть последствие. Нетрудно догадаться, что Лиля выбрала самый рискованный из доступных путь для того, чтобы совершить подвиг, и это принесло свои плоды. Не два-три случайно упавших яблочка, а огромный урожай. То ли ещё будет. Я не в состоянии всё предусмотреть. Трудно действовать из тени, не привлекая к себе лишнего внимания, особенно когда одна твоя подруга – Алиса, которая теряет сознание или начинает самовоспламеняться, если слишком долго молчит, а другая твоя подруга – Лиля, которая… у которой и без того сейчас кипит голова. И сердце. Мне не в чем её винить. Думаю, что поступила бы на её месте так же. А может, и не решилась бы на это. Сложно предполагать, когда у тебя дома всё в порядке. Легко быть смелым, когда ничем не рискуешь. Может, мне стоило быть внимательнее и больше слушать свое чутьё? Но разве я могла представить, что первое, внешне такое красивое, алое, блестящее будто восковое яблочко окажется внутри гнилым червивым плодом? Разве могла расслышать глухой стук его удара о брусчатку под сводами арки Генштаба в бешеном рёве гитар и барабанов? Конечно, не могла. Но что-то внутри меня говорит, что я должна была это сделать. Так общается со мной любовь. И сейчас мне не нравится её голос. Потому что это пустая трата ресурсов, которые стоило бы потратить на что-то другое, более полезное.

И вот теперь, в это самое мгновенье, мой взор устремлён на самый последний плод – на ядерный гриб, на бубонную чуму, на сибирскую язву – и он вот-вот хлопнет Лилю по макушке. Через три, два… Он лежит, наливной и яркий, в ладони этого подлеца, а у меня в голове кадр за кадром проносятся все события – ранетки – последних двух недель. Яблочный спас. Как никогда понимаю Лилю – хочется кого-то обвинить. И виноват, конечно, он. Кулаки чешутся несколько видоизменить прямую линию его носа. Но по иронии судьбы именно он поделился со мной тем, что музыканты из уважения к искусству и ремеслу берегут руки и бьют друг друга ногами. А ногой до носа я не дотянусь. И ведь самое смешное, поделился не когда-нибудь, а когда пришёл под личиной защитника. Троянский конь. Бойтесь данайцев, дары приносящих. Интересно, он это сразу выдумал? Или чуть позже? Или… раньше? Стоило догадаться, когда он только появился на горизонте. Но откуда я могла знать? Я справлялась хорошо, нет, я справлялась прекрасно. Может, именно поэтому в какой-то момент потеряла бдительность.

Вот оно – первое яблочко. Тихо-тихо падает на росистую зелёную траву…

После «Лестницы» я нашла Лилю мягкой, как мармелад в сахарной посыпке. Телом, конечно, она была здесь, но мыслями унеслась куда-то далеко. Ребята действительно сыграли восхитительно, а потому нечего удивляться, что Лиля со свойственным ей умением «растворяться» погрузилась в далёкий мир грёз и переживаний. Песня располагала, да и её ситуация тоже. Отбуксировав её к скамейке, я нашла Алису и проводила их на остановку. То, что я не поехала с ними, подозрений не вызвало – я живу в другой стороне. Но домой я не собиралась. На самом деле мой день только начинался, пусть солнце и склонилось к горизонту: в моей голове оставалось множество пробелов, которые необходимо было заполнить, чтобы как можно скорее приступить к уличным выступлениям. Стритам. Так это, оказывается, называется. Это я как раз выяснила в тот день, как и много другой информации разной степени полезности. Несколько раз я прошла от Думской башни до пятака возле Адмиралтейства и обратно, чтобы собрать максимум данных, лавируя между нескончаемым потоком людей. Сделала кассу трём кофейням. В ходе моего личного расследования выяснился целый ряд неприглядных обстоятельств. Об этом я догадывалась и раньше, но теперь знаю наверняка, например, то, что классике, в моём понимании этого слова, люди предпочитают классику русского рока, а именно творчество группы «Король и шут». Чаще всего заказывают именно их песни. Как бессонница в час ночной – брр. О вкусах, конечно, не спорят.

Ещё я узнала, что существует корреляция между репертуаром и публикой. Однако люди – таких, увы, немало, чей градус оказывается несколько выше, чем средняя температура остальных людей на Невском проспекте, в музыке не разбираются совершенно, зато исполняют дикие танцы, рискуя сломать шею, и могут сорвать выступление – на них репертуар не действует.

У одной группы стоимость заказа составляла три тысячи, и по всей видимости, это не предел. Такая информация меня обрадовала. Я с самого начала, как только Лиля озвучила своё решение, готова была сделать то, чего бы делать не стала ни за что в жизни, лишь бы только она как можно меньше находилась на улице среди всех этих сомнительных лиц – ходить со шляпой и просить поддержать уличных музыкантов. Клянчить деньги. Улыбку, которой нельзя отказать, я начала тренировать ещё в тот вечер, когда вернулась под арку и случайно сцепилась языками с Аней. Вернулась я туда с головой, дымящейся от информации, поэтому хотелось просто послушать хорошую музыку и отвлечься.

Она подошла ко мне из-за спины. Такое я в принципе не очень люблю. Но не понравилось мне даже не это, а я её манера разговаривать будто мы лучшие подруги, знакомые сто лет. Ещё полезла обниматься. Если с Лилей такое в теории можно понять – она приходила на стрит второй день подряд, то причин для объятий со мной не было никаких. По её разговору я поняла, что Аня догадалась о том, что мы с Лилей знакомы. Галочка в голове была тут же поставлена – пока мы следили за ними, она следила за нами. Только вот зачем? Хитрая, но не очень умная, раз так легко разбрасывается подобной информацией. Я не стала ничего отрицать и решила воспользоваться сложившейся ситуацией с пользой для себя. За пару минут, что мы общались я успела узнать все их имена, возраст, музыкальные предпочтения, то, сколько они в среднем зарабатывают за вечер, сколько раз за год им выпадает возможность выступать на корпоративах, о сложностях во взаимоотношениях с полицией, о необходимости получения разрешения на выступления, которой они зачастую пренебрегают. Мысленно отправляла благодарности Небесам за милосердное избавление от прослушивания более интимных историй о взаимоотношениях в группе. Аня уже начала щедро лить на меня подробности, когда к ней подошёл молодой человек – спасибо, добрый самаритянин – и сделал заказ для своей девушки. Заказал он, кстати, не абы что, а «Вишнёвый пирог», за что мысленно я поблагодарила его ещё раз. И ведь тогда я подумала лишь о том, что могу посоревноваться с Алисой в детективных способностях, порадовалась лёгкости, с которой в голове идеально вырисовывались детали наших предстоящих выступлений, а стоило прислушаться к звуку ещё нескольких упавших в траву яблок.