Рецепт любви из хаоса

Пролог

Все совпадения — аллегоричны.

Истинная магия начинается там, где кончаются заклинания и начинается вкус домашнего пирога? Вовсе нет. Она начинается там, где кот уронил этот пирог на себя, а ты смеешься.

В бескрайней хрустальной пустоте, где ветры сплетаются из звёздной пыли и намёков на сны, парил мир Рось — исполинское, переливающееся всеми оттенками лазури и изумруда, облако живой воды. Мир дышал тихим гулом течений и мерцал затерянный в вечности. Это не был просто шар из воды и камня; Рось была единым, дышащим, мыслящим, чувствующим, любящим и веселым сознанием.

Основу мира составляла Руса — разумное, бескрайнее море-океан, пронизанное токами древней магии. Его тёплые, ласковые воды были источником жизни, колыбелью и душой мироздания. В безграничных просторах океана, словно жемчужины на дне небес, плавали острова — тысячи и тысячи Росинок. Каждая Росинка была миром в миниатюре: со своими холмами и лесами, рождёнными из сгустков сновидений и волею течений.

На самой уютной и зелёной Росинке, что лежала на перекрёстке тёплых течений, раскинулся город Мурлыков. Его разноцветные, будто игрушечные домики карабкались по крутым склонам, сбегая к самой воде, где у деревянных причалов покачивались рыбацкие лодки. Воздух здесь навсегда был пропитан: солёной свежестью Русы, смолистым дыханием хвойных лесов, степным зноем и согревающим душу ароматом свежеиспечённого хлеба. Ибо главной магией этого места была не сила заклинаний, а живое тепло печи и доброе сердце, что черпало свою силу прямо из сердца мира — из светлых глубин Русы. Мир был добр. Он отзывался на движения души своих обитателей. И особенно сильно этот мир любил ведьм. Маленьких рыженьких и миленьких.

Агата Караваева, ведьма-пекарша, как всегда, встретила рассвет на ногах. Первые лучи солнца, что светили здесь, в мире Рось, сквозь толщу живой воды Русы, играли в оконных стёклах её пекарни радужными зайчиками. Она подошла к распахнутой настежь двери, вдохнула полной грудью воздух Росинки, на которой стоял Мурлыков.

Где-то внизу, у кромки морской, уже слышались крики чаек и плеск рыбацких снастей. Её мир просыпался. И она знала, что сегодня её пироги должны быть особенно хороши. Ведь она замешивала в них не просто муку, а каплю волшебства самой Русы.

Но всё это — потом. Сейчас же она хотела только одного — огромную, просто огроменную, гигантскую чашку какао с корицей. Это был каждодневный ритуал: вкусное, натуральное какао и частички сладкой корицы на языке. Разве это не счастье? Какао с корицей — это как объятие изнутри. Только никто не спрашивает потом, хорошо ли ты себя вёл.

Маленькая ведьмочка была доброй, но натура её — до жути вспыльчивая; она не терпела несправедливости и всегда, не раздумывая, вступалась за слабых. Её доброта не была слабостью. Это была сознательная, решительная сила, подобная самой Русе, что могла быть ласковой и животворящей, но в гневе своём крушила скалы и меняла берега.

Агата принимала мир целиком, со всей его возможной болью и несправедливостью, и потому её сердце, как щит, должно было быть прочным, а реакции — быстрыми, как удар молнии. Её вспыльчивость была не недостатком, а оборотной стороной безграничного сострадания — она не могла терпеть там, где страдало другое живое существо. Она была той самой нежной и доброй защитницей, что ни разу в жизни не смогла пройти мимо человека, нуждавшегося в помощи.

Её отзывчивость была настолько заразительной, что местные хулиганы, завидев её, начинали немедленно помогать старушкам переходить дорогу, заодно снимая с деревьев застрявших на них котят — просто на всякий случай.

Её дом никогда не был просто жилищем — он был убежищем, тихой гаванью, где любой нуждающийся мог найти заботу, миску с едой и уголок для отдыха. Двери его были открыты для всех, кого судьба обделила теплом, и ни одно существо не уходило от её порога непокормленным.

Местные коты, кажется, даже завели себе дежурство у её порога, чтобы не пропустить момент, когда она появится с очередной порцией угощения. Это был их собственный, строго соблюдаемый график приёма пищи, с расписанием, утверждённым на кошачьем собрании.

Но главной её страстью — да-да, именно Страстью с большой буквы! — была магия. Она обожала колдовать. Это увлечение зародилось в ней с самого детства, когда обычные вещи в её руках начинали обретать чудесные свойства. Для Агаты магия была не просто набором заклинаний, а настоящим языком, на котором мир разговаривал с ней, и она отвечала ему тем же.

Первый торт она испекла не по рецепту, а по заклинанию. И он сам выбрал себе начинку. Гости до сих пор вспоминают тот самый торт, который сам допёкся, когда гость сказал: «Что-то серединка сыровата».

Население города Мурлыков было весьма и весьма откормленным — и всё это благодаря её кулинарному колдовству. Местные фитнес-клубы, терпящие катастрофические убытки из-за всеобщей сытости и довольства, в отчаянии предложили Агате войти в долю.

Они надеялись, что она хотя бы научит тренажёры наглядно демонстрировать, сколько магических эклеров нужно отработать за час на беговой дорожке.

За окном буйствовали коты, с азартом покоряя древесные вершины, а в это время Агата вела неторопливые, но напряжённые переговоры со своей старой печью. Угли в ней упрямо тлели, отказываясь разгораться, словно требуя не просто поленьев, а особого подхода — ласкового слова и магического намёка.

У каждой ведьмы есть свой алтарь. У одних — это заставленный таинственными склянками тёмный чердак, у других — каменный круг на вершине одинокой горы. Для Агаты Караваевой алтарём была эта самая печь — душа дома, источник тепла и вдохновения.

Глава 1. Сдобный Дракончик и Ведьма в Муке

Уперев руку в бедро и смахивая со лба непокорную медную прядь, я завела очередной спор со своей «драгоценной» печью.

«Драгоценная» в тот миг больше напоминала обиженного дракона. Она демонстративно коптила потолок, выпуская струйки дыма из всех щелей, и ехидно шипела на каждое брошенное в неё полено. Она требовала не просто дров — она требовала извинений, ласковых слов и признания её незаменимости.

Украдкой я глянула в зеркало — скоро уже начнут подтягиваться первые гости пекарни. Я смотрю себе в глаза.

Левый — зелёный, как весна, когда лист ещё не знает, что станет деревом. Правый — оранжевый, как осень, когда всё знает, но всё равно горит. Люди смотрят — и не понимают, почему становится тепло. Ведьмы смотрят — и знают: одна половина меня видит рост, другая — прощание.

Невысокая, крепко сбитая. Не хрупкая фея, не изящная пророчица, а ведьма, у которой руки знают вес дров и упругость теста. Каждое моё движение — будь то подбрасывание охапки поленьев или замешивание закваски — наполнено внутренней силой и уверенностью. Она просто есть. Я вижу её — в плечах, в локтях, в подбородке, в упрямой пряди, что снова легла на лоб, как вызов.

И в этих глазах — искры. Настоящие. Отражение пламени и моего неукротимого нрава.

— Ну да, конечно, опять у тебя сквознячок в душе? Или дрова не той породы? — бормочу я, суя в ненасытное чрево полено. — Я тебе сейчас такое заговорю, что ты у меня запечёшься даже без углей!

Печь в ответ не просто потрескивает. Она с грохотом захлопывает заслонку, выбрасывая облако пепла пахнущего конкретно оскорблённым достоинством, прямо мне в лицо. Это её фирменный способ выразить презрение к качеству дров. «Ненасытное чрево» сегодня в особенно скверном расположении духа.

Я вытираю с лица пепел, фыркаю, но не сержусь.

Прабабуля Аграфена, чей портрет висел над камином, учила:

«Магия — это не заклинания, внученька. Не светящиеся руны и не громкие слова. Магия — это когда тесто поднимается ровно в тот момент, когда ты улыбаешься. Это когда печь, старая и капризная, вдруг соглашается работать, потому что ты её назвала красавицей».

Я улыбаюсь. И печь, кажется, слышит.

Иногда я думаю, что моя печь — это портал. Может быть, в другой мир, а может — в нечто ещё более странное. В мир, где булочки разговаривают, коты ведут политические дебаты, а я — просто проводник между тестом и смыслом жизни.

Я замешиваю муку с пониманием, что это не просто мука. Это память. Это прошлое. Это бабушка, которая учила меня печь, и дедушка, который говорил, что корица — это специя богов. А потом я добавляю мёд и думаю: а если всё это — иллюзия? А если я — булочка, которая мечтает быть ведьмой?

Моя печь — мой алтарь. Я с ней спорю, уговариваю, ругаюсь, благодарю. Она знает мои настроения, а я — её. Мы вместе творим. И каждый пирог — это не просто еда. Это заклинание. Это письмо миру: «Я здесь. Я люблю. Я пеку».

В конце концов, печь капитулирует — правда, не столько от колдовства, сколько от прозрачных угроз и обещаний на следующую топку пригласить сердитого кирпичного колдуна с соседнего болота.

Сдавшись, она с глухим стоном принимает дань. Угли наконец разгораются ровным жаром, но один уголёк выстреливает, как из рогатки, и попадает Пышеку прямо в лоб. Печь знает, с кем можно связываться, а кого можно безнаказанно пощипать. С колдунами с болота шутки плохи.

Старая, добротная, дровяная печь занимает полкухни в моём родовом гнёздышке, известном всему Мурлыкову как пекарня «Сдобный Дракончик». Я продолжаю ворчать на печь.

— Ну давай же, — ворчу я, подбрасывая охапку дубовых полешек в ненасытную огнедышащую пасть. — Будь сегодня сговорчивой, красавица. Мне ещё ковриги для булочника месить, а ты копишь жар, как скаредная драконица золото.

Печь в ответ лишь весело потрескивает, пожирая дрова с аппетитом, которому бы позавидовал сам огнегривый змей. Жар пляшет в её чреве, отражаясь в медных тазах и кастрюлях на стене. Воздух гудит от тепла и пахнет — о, боги, как он пахнет! — сдобой, только что вынутым хлебом, мёдом и чем-то неуловимо магическим, сладким и пряным.

На засыпанном мукой столе, рядом с миской тёплых булочек, развалился рыжий кот Сдобрик. Не кот — холмик, пушистый и величественный. Его шерсть отливает янтарём и медью, мордочку украшают бледные полосы, похожие на древние ритуальные узоры. В его позе и в тяжёлом, спокойном взгляде жёлтых глаз есть что-то от спящего дракона, охраняющего свои сокровища. Он бдительно следит за процессом одним приоткрытым глазом, изредка лениво подёргивая кончиком хвоста.

— И не смей, — предупреждаю я, заметив это подозрительное подёргивание. — Это для графа. Он сегодня с утра пораньше обещал зайти.

Сдобрик фыркнул, выражая всё своё отношение к графам, ранним визитам и излишней суете вокруг еды. Истинный гурман должен получать наслаждение в тишине и без спешки.

Второй кот, юркий Пышек цвета закопчённого печенья (но с тем же огненно-рыжим подпалом, что объединяет всех обитателей моей пекарни), в это время носился по подоконнику, пытаясь поймать солнечного зайчика.

Его тень, отбрасываемая утренним светом, на миг упёрлась в потолок несоразмерно длинными лапами и размашистыми крыльями. Я, не оборачиваясь, крикнула:

— Пышек, осторожно с горшками!