Рецепт нас

Пролог

Меня зовут Айви Патель, и… я до сих пор не верю, что сейчас в моей кровати мирно посапывает Сет Эванс. Вам, наверное, интересно, как мы оказались вместе? В голове сразу всплывают слова из популярного видео: «Как я докатился до жизни такой...».

Но мы не докатились. Мы пронеслись на всех скоростях — через виражи наших ссор, когда в стену летела посуда… И через примирения, когда он рвал с меня одежду быстрее, чем я успевала прошипеть «ненавижу».

Наши отношения — как гоночный трек. Я всегда жму на газ до упора, пока двигатель не взревёт, а он методично просчитывает каждый поворот. Сет называет меня «Шумахер в кружевном», когда я врываюсь в его идеально спланированный день. Я же зову его «Черепахой в Brioni» — если он делает что-то неожиданное, а это выглядит чертовски элегантно.

Он — моя солёная карамель. Когда обжигает — кричу, когда остывает — требую добавки. Вчерашний вечер — тому доказательство. Швырнув мою туфлю в угол с привычным: «Ты невыносима!», он уже через десять минут демонстрировал свои методы воспитания… Ну, вы поняли.

Итак, венчики вверх — мы начинаем!

Глава 1: «Миндальные зубки»

Десерт: «Миндальные зубки»

Любая приличная кулинарная книга начинается с закусок. А кто сказал, что я приличная? Правила созданы, чтобы их нарушать. Особенно чужие.

Ингредиенты: щепотка детской ненависти (ровно столько, сколько помещалось в моих зубах), одна лопатка французского шарма (спасибо, мама), горсть его «правильных» реплик («Никакого воспитания!»).

Эту фразу семилетний Сет бросил в наш первый «семейный ужин» — если, конечно, можно так назвать тот хаос, где я, двухлетняя обезьянка в кружевном платье, впилась зубами в его брата.

Наши родители познакомились на вечеринках в Челси, но вскоре их тусовки превратились в домашние посиделки: я с Алфи ползала под столом, а Сет сидел на стуле, как маленький лорд, с салфеткой на коленях.

Саму сцену я не помню, но отец, Бернард Патель, обожал рассказывать её на коктейльных вечеринках.

— Моя принцесса кусает его за палец. Тишина. Все смотрят друг на друга. И тут громкий крик: «Уберите этот ужас!» — папа мастерски передразнивал Сета, и гости дружно смеялись.

Так началась наша «неприязнь».

Я ещё не умела толком говорить, но уже прекрасно изучила науку раздражения Сета Эванса: впивалась молочными зубками в его руку; просилась только к нему на ручки; пускала слюни на его идеальные туфли. Все взрослые умилялись: «Ой, смотрите, она его обожает!» А его густые ресницы дёргались, будто крошечные метрономы, отсчитывающие мой уровень невыносимости. Только Сет не считал меня милой.

«Мелкая проблема» — лучший комплимент, какой только могла получить маленькая разрушительница в подгузниках.

Возможно, поэтому, когда я пыталась звать его, у меня получалось что-то среднее между «ми-и-и-ля-я» и «ми-ня-ль». Его отец тогда перевёл мой лепет в слово «миндаль». Гениально! Сет и правда был как тот орех в шоколаде: снаружи безупречный мальчик в пиджаке Brooks Brothers (да, в семь лет), а внутри — твёрдый, с горчинкой.

Вскоре у нас появились официальные титулы:

— У тебя не дочь, а пиранья, — заявлял Дилан Эванс, вытирая с лица брызги шампанского после моих очередных «зубных» выходок.

— Зато ваш сын — ходячий учебник этикета, — парировал мой отец.

Прошло двадцать пять лет. «Учебник этикета» до сих пор пытается меня перевоспитывать. Но теперь, когда его «пиранья» пускает в ход зубки, в его глазах читается уже не раздражение, а жгучее желание «кусай меня дальше»…

В четыре года мы внезапно переехали жить в Биарриц. Официально — бабушке «стало плохо». Неофициально — мама (Одетт Патель, парижанка до кончиков ресниц) заявила, что её коже срочно необходим «морской воздух».

Отец даже не спорил — он уже давно понял, что перечить маме бесполезно, когда в её глазах загорается тот самый «парижский огонёк», но свою мебельную империю в Лондоне никому не доверял. В тридцатиградусную жару он валялся на пляже в пиджаке, потягивал лимонад и ворошил кипы контрактов, выискивая каждую неточность.

Я унаследовала от отца ямочки на щеках и его фирменную хватку — только если он сжимал деловые контракты, то я вцеплялась в жизнь так, будто это последняя бриошь в буфете. (Сет до сих пор пытается вырвать у меня штурвал, однако он так и не понял, с каким перчиком связался).

Французский шарм (или как разозлить англичанина)

Биарриц пах жареными каштанами и беззаботным детством. До шести лет я бегала босиком по песку, пока меня не отправили в школу Виктора Дюрюи. Эта тюрьма для юных леди учила меня есть улиток вилкой (абсурд) и сидеть с прямой спиной (явное нарушение прав человека).

Лето начиналось с приезда Эвансов. Алфи сразу бросался в песочные войны, а Сет был особым случаем. В тринадцать он расхаживал по пляжу в рубашке (точная копия папиного дресс-кода) с книгой о биржах под мышкой и выражением лица, будто его вот-вот стошнит от нашего веселья.

— Построй песочный замок! — командовала я.

Если отказывался — хватала свою розовую лопатку и орала так, что отдыхающие оборачивались. Его лицо было как учебник по мимике: сначала брови поднимались к волосам («Она не шутит?»), потом ноздри расширялись, как у разъярённого жеребца («Я не лопатка!»), и, наконец, наступала капитуляция с вздохом и медленным опусканием на колени. И вот он уже роет песок с важностью архитектора, строящего секретный объект для особо капризного клиента.

— Маленькая разрушительница, — ворчал он, когда Алфи (предатель) швырял в него медузой и визжал: «Это Айви!». Однако всегда достраивал последнюю башенку, даже если уже собирался уходить.

Он делал вид, что мы ему безразличны, но, когда я, обмазанная кремом до ушей, подбегала к нему, он доставал платок и вытирал мне лицо. А если сильно злилась за его серьёзность, я специально пачкала ему рубашку. Я мечтала увидеть, как этот маленький джентльмен наконец сбросит проклятый галстук и полезет в воду вместе с нами.

«Манговый принц»

Десерт: «Манговый принц»

Ингредиенты: мешочек упрямства (чем больше, тем лучше — никогда не переборщишь), щепотка фантазии (ну куда же без неё), один непослушный ребёнок (джентльменские манеры не предлагать), подросток (добавить по вкусу, но осторожно), розовая ваниль (для подкормки бабочек в животе), разбитая коленка (не специально).

Как только мы переехали в Лондон, родители тут же закатили званый ужин. А мне, честно говоря, было не до торжеств. Я скучала по морю, по французским одноклассникам, по дому, где по утрам в мою комнату заглядывали солнечные лучи. А тут — серое небо, бесконечный дождь и какое-то всеобщее уныние. Ну ладно, не всё так плохо: в Лондоне тоже были свои плюсы.

И этим плюсом был Алфи — он хоть как-то спасал меня от скуки, пока родители спорили, в какую частную школу меня определить. Мама настаивала на Хаммерсмите, папа — на Бекингемшире (там, кстати, учился сам Алфи). В итоге победила мама… или, точнее, моё желание заниматься искусством.

Сета я почти не видела. Он редко приезжал — закрытая школа, бесконечная учёба. А если и выдавались каникулы, то всё свободное время он проводил в отцовском офисе, постигая науку управления бизнесом. Ну а мы с Алфи тем временем вовсю наслаждались английской жизнью. Я была частым гостем в их Хэмпстедском особняке. Дом в георгианском стиле, конечно, не шёл ни в какое сравнение с нашим таунхаусом на Чейн-Гарденс. Но мой отец обожал жить в Челси — за доступность, скорость, возможности. И, конечно, за время, которое он терпеть не мог тратить попусту.

Все выходные я проводила у Эвансов, играя с Алфи и его друзьями — Харли и Артуром — в супергероев. Моя роль, конечно, сводилась к «принеси-подай», но хоть какое-то развлечение. А потом начинался настоящий ад…

Пять утра. Подъём. Чистка зубов (иногда «забывалась»). Причёска от няни. Выговор от мамы за ворчание. Завтрак. Школа (иногда меня отвозил отец, иногда мамин водитель).

Первый урок — литература (скучно). Второй — экономика (очень скучно). Третий — математика (сойдёт). И четвёртый — искусство (обожаю).

Вечером — быстрый поцелуй маме в щёку и марш на дополнительные занятия (до сих пор не понимаю, зачем они были нужны).

Однажды, едва выбравшись из кабинета отца после урока французского — уставшая и мечтающая лишь о том, чтобы проснуться и обнаружить, что сегодня выходной, — я услышала от мамы «радостную» новость:

— Завтра едем на семейный ужин к Эвансам! У миссис Фет день рождения.

Школу разрешили пропустить (ура). Но вот домашние занятия — ни за что (ну, конечно).

На следующий день всё пошло наперекосяк с самого начала. Вместо нормальных косичек мама умудрилась сделать мне два дурацких хвостика с красными бантами (ненавижу хвостики). И это оказалось ещё не самое страшное.

Потом пришла она. Лепка.

Моя учительница — донья Аурора Каталина Эспехо Рио (да, именно так полностью, иначе она просто не отзывалась) — пахла так, будто её духи перебродили вместе с её любимым камамбером (терпеть не могу этот сыр с тех самых десяти лет).

— Слепите вазу — пойдёте на ужин, — объявила она утром, сунув мне в руки ком глины. — Не справитесь — будете лепить всю неделю.

Разумеется, у меня ничего не вышло.

— Обезьяна слепила бы лучше, юная леди! — фыркнула она, разглядывая моё «творение» с видом эксперта по керамическим катастрофам.

Что ж… Я слепила обезьяну.

Точный её портрет. Со всеми морщинками, презрительно поджатыми губами и с вечным выражением лица — «вы бездарность».

Не люблю, когда мне указывают… Это так, к слову.

Папа меня поддержал (тихо посмеялся и сказал: «Гениально»). Мама же фыркала всю дорогу до особняка Эвансов.

Хорошо, что со мной был Мистер Жираф — моя первая мягкая игрушка, с которой я до сих пор не расстаюсь (Сет знает: один его косой взгляд в сторону Мистера — и он неделю на «ночной» диете).

Дверь открыла миссис Эванс. Мама тут же ринулась к ней с возгласом: «Фет!» — а я, собравшись продемонстрировать свои безупречные манеры, едва не слетела с ног от стремительного нападения «золотистого торнадо» — то есть Алфи.

Этот бешеный сорванец толкнул меня так, что я чуть не приземлилась в цветочный горшок. Я сразу же покраснела от ярости, а он спрятался за маминой юбкой (трус) и показал мне язык. Мне! Королеве хулиганства! Я уже бросилась в погоню, но мама ловко придержала меня за хвостик (вот для чего они нужны). Пришлось ограничиться ядовитыми рожицами издалека.

Жаль, что в тот день я не прихватила свою розовую лопатку — на его пшеничной шевелюре она смотрелась бы идеально.

И тут появился ОН. Я не видела Сета два года, а судя по его росту и телосложению, можно было подумать, что за это время он прокачался из хлюпенького мальчика в костюме в красивого подростка.

«Разбитое сердце»

Десерт: «Разбитое сердце»

Ингредиенты: мешок чёрного перца (главное — не чихнуть на собственные мечты), очень много сопливой романтики (девочки поймут), красивая девушка (подавать с гарниром из детских иллюзий), щепотка наивности (она же «как я верила в сказки»).

После того званого ужина взгляд Сета не покидал мои мысли. Моя десятилетняя логика подсказывала: если он такой идеальный, значит, его просто нужно правильно «воспитать». В моём воображении я представляла, как он весело играет в догонялки и смеётся, как обычный ребёнок. Да, я была уверена, что пять лет разницы — это не преграда. Так родился мой план «Как стать лучшей подругой Сета Эванса».

Пункт первый: учимся убирать.

Точнее, создаём видимость. Всё, что валялось на полу, летело под кровать — метод, который я позже назвала «уборкой по-айвовски». Мой мистер Ворчун до сих пор ругает меня за беспорядок, но, когда я встречаю его без одежды, он уже не обращает внимание на хаос в нашей спальне.

Пункт второй: стратегия присутствия

Когда родители собирались в путешествие на лето, мы с Алфи просили не брать нас и бросали слёзные клятвы, что ни одна няня не пострадает. Родители соглашались. Отчасти потому, что иногда с нами оставался Сет.

Я тут же включила режим «его тень». Шахматы (скучно), книги (не люблю читать), «Уно» втроём (уже скучал Сет). Близости не случилось. Сет Эванс — крепость, которую не взять лобовой атакой. И тогда я перешла к плану «Б» — диверсионные операции.

В одиннадцать, на день рождения Алфи, я решила блеснуть взрослостью. На мне было платье цвета озера Муриско, волосы собраны в изящный бант, белые балетки — ну прямо юная леди. Весь вечер я терпеливо сидела рядом с Сетом, подавляя желание носиться с остальными детьми. Даже вызубрила пару экономических терминов.

— У тебя много акций?

Он повернулся, не улыбаясь:

— Пока нет.

— Значит, ты не можешь жить бесплатно в своих отелях?

— Где логика между акциями и бесплатно, — начал он, но вдруг уголки его губ дрогнули.

И понеслось! Полчаса лекции о гостиничном бизнесе (до сих пор могу наизусть рассказать всю структуру). Я кивала, улыбалась и украдкой поглядывала на Алфи, манившего меня присоединиться к веселью.

А потом случился Харли с его колой. Коричневая жидкость обрушилась на моё красивое платье. Сет молча подал руку, проводил в ванную и достал пятновыводитель. Без насмешек и язвительных фраз. Просто помог оттереть пятно и исчез.

В тот момент в моей голове заиграли скрипки. Ну, или что там играет у одиннадцатилетних влюблённых девочек. На следующий день он уехал в Бредфорд, а я вздыхала так громко, что мама спрашивала, не астма ли у меня началась.

Пункт третий: вербовка Алфи.

После долгих уговоров (и пары подзатыльников) мой друг согласился шпионить. Он исправно докладывал, чем занят Сет, звонил ли он (и кому) и во что был одет.

К двенадцати годам мой книжный шкаф напоминал филиал библиотеки Сета. Читала ли я «Основы корпоративного управления»? Нет. Зато знала все аннотации наизусть. Главное — правильная расстановка по алфавиту и едва заметная потрёпанность корешков для эффекта «усердного изучения».

Чем старше становился Сет, тем виртуознее он уворачивался от моих объятий, как папа от маминых: «Сходим с девочками в кафе!». Видимо, этому учат на тайных мужских курсах. Но если папины отговорки казались мне милыми, то равнодушие Сета разжигало во мне бунт.

Наши редкие встречи напоминали монолог Гамлета в исполнении гиперактивной белки (я) и немого камня (он).

Единственное, что могло его растрогать и проявить заботу, — мой чих! Так что чёрный перец стал моим тайным оружием. Я научилась чихать по заказу — лишь бы он беспокоился обо мне. (Сейчас всё проще: достаточно положить градусник на тумбочку и слабо охнуть — мой Перфекционист тут же превращается в тревожную няню.)

Правда Сета

Я искала Алфи, чтобы обсудить новый план по завоеванию Сета, когда из-за дубовой двери кабинета донёсся гневный голос:

— Ещё раз ослушаешься — пеняй на себя!

Глухой удар. Тишина. Потом — прерывистый шёпот, в котором дрожали сдавленные слёзы:

— Больше не повторится.

Я замерла, вжавшись в стену. Родители Сета всегда казались мне идеалом — улыбчивые, благородные, безупречные. Но этот шёпот, этот звук, будто кто-то сломал птице крыло, въелся в память навсегда.

— Подслушивать неприлично, Патель.

Я резко обернулась. Сет стоял на лестнице, пальцы судорожно сжимали перила. В его глазах я увидела то же, что когда-то поймала в своём отражении, случайно раздавив хрустальную фею из маминой коллекции — страх и беспомощность, которые нельзя показать.

Глава 2: «Любовь меня вскружила»

Десерты от Айви Патель съедены. Надеюсь, вам не жаль калорий. Переходим к напиткам.

Шампанское с тоником — мой личный наркотик. Две дольки лайма, веточка мяты, взмах ложки — и вот он, идеальный баланс между «праздником» и «катастрофой». Пьётся на одном дыхании — как те сообщения, на которые он так и не ответил.

У Сета, конечно, виски. Старомодный, односолодовый. Обожаю целовать его губы после — холодные, пропитанные дубом бочки и снисходительностью взрослого мужчины.

Итак, бокалы вверх — можно залпом.

Коктейль «Любовь меня вскружила»

Ингредиенты: солёная вода с пляжа Кот-Де-Баск (достаточно брызг на запястье, чтобы слизать с тоской), долька обольщения (зелёная, кислая, как моё «Ненавижу тебя!» в тринадцать лет), страстный поцелуй (осторожно: можно задохнуться), учебник по философии (можно швырнуть, разрешаю).

Встряхнуть, не взбалтывая эмоций. Украсить намёком на второй шанс (декоративный зонтик обязателен). Подавать в бокале с трещинкой — напоминание: «Да, именно так всё и было».

После Рождества мама проболталась папе о моих «нежных чувствах» к Сету. Мы сидели на его кровати, давили грецкие орехи (скорлупа трескалась так же резко, как моё детское сердце).

— Знаешь, почему мама выбрала меня, а не французского выскочку из юридического? — папа неожиданно положил молоток и посмотрел на меня так, будто собирался раскрыть главную тайну вселенной. — Я залез на дуб в Хайд-парке и орал на весь Лондон, что не слезу, пока она не выйдет за меня замуж.

Молоток застыл в моей руке.

— Ты и дуб? А как же страх высоты?

— Моя принцесса, когда у тебя фамилия Патель, то страх притупляется. А когда ты влюблён, то уже не можешь остановиться. Мы любим по-особенному. Запомни это.

И моим «по-особенному» стали непредсказуемо-скучные мальчишки, которые пялились на мои только-только начавшие округляться бёдра.

Однако Сет, как мне тогда казалось, смотрел на меня так, будто я была не тринадцатилетней девочкой, а кем-то гораздо важнее — взрослой. И когда я говорила что-то глупое (а говорила я много глупого), он не закатывал глаза, как папины друзья, а улыбался — только мне. И никогда другим.

Я старалась больше не думать о нём. Не ждать совместных ужинов. Не ловить его взгляд через стол. Но всё равно болело. Я перестала быть собой. Той, что смеялась громче всех и не боялась сказать глупость. Вместо этого я плакала в подушку и проверяла телефон каждые пять минут. Глупая девочка, которая так рьяно верила, что сможет влюбить в себя подростка.

В последний вечер в Лондоне Алфи расписывал для меня «гениальный план» по завоеванию Сета (что-то про ролики, падение и крики «Спаси меня!»).

Я кивала и делала вид, что слушаю, но внутри уже знала всё. Пора возвращаться в Биарриц.

Обнимая Алфи в аэропорту, я сдерживала слёзы. С ним всегда всё было просто. Как в детской считалочке: дружить, смеяться, но не влюбляться. А Сет был как папина овсянка по утрам: скучный, пресный, пока не добавишь горсть малины (он её любит) и мёда (который всегда должен стоять на столе). И тогда — волшебство.

Сета я не видела в тот день. Он укатил в Амстердам с той самой девушкой. Может, и к лучшему — детская обида грызла меня изнутри, как та белка из «Ледникового периода» (я смотрела его с папой сто раз) — яростно, но безрезультатно. В одном папа был прав: Патели никогда не выбирают лёгких путей. Даже если этот путь — невозможный и взрослый Сет Эванс.

В Биаррице мама устроила мне «День рождения новой жизни» (просто совпало с моим четырнадцатым днём рождения). Я грустно задула свечи, без энтузиазма приняла подарки и болтала по скайпу с Алфи. Никто не обижался на моё настроение — все понимали, что мне нужно было пережить первое разочарование.

А я просто скучала. По Алфи и нашим играм. По посиделкам в кафе и прогулкам по Лондону. По мишени под названием «Сет» я тоже скучала. Писала ему, но он не отвечал. А мне хотелось просто доказать ему, что я всё та же «малышка-подружка» и ничего не изменилось. Но взрослые редко отвечают надоедливым детям…

Пока Сет развлекался в компании девушек (спасибо социальным сетям), я с головой погрузилась в учёбу. Как ни странно, школа перестала казаться тюрьмой. Я втянулась, занималась с одноклассницами, ходила на вечеринки, влюбилась в песни группы Backstreet Boys и мечтала, что Кевин Ричардсон однажды заметит меня. Типичная жизнь подростка, если не считать, что по вечерам я часами болтала по скайпу с Алфи и даже завела новое хобби.

От лепки мне пришлось отказаться — вернее, преподавательница сама от меня отказалась. Я театрально рыдала в подушку (конечно, притворялась) и выбрала фортепиано.

Моя новая учительница, мадам Анриэтт Морель, жгучая брюнетка с пухлыми губами и взглядом, способным расплавить даже самый холодный скотч, при первой встрече рассмотрела мои руки и заявила:

«Швейные бестии»

Коктейль: «Швейные бестии»

Ингредиенты: письмо с гербом (хранить как зеницу ока), четыре сорта безумия (фиолетовое, тихое, взрывное и ваше личное), дорогой плащ (готовый к акриловому апгрейду), один случайный показ (который окажется неслучайным).

Не взбалтывать. Дать настояться до состояния: «Я смогла».

После того фиаско с учебником философии я сосредоточила все свои силы на поступлении. Папины деньги лишь приоткрыли дверь, но удержаться в этом аду мне пришлось в одиночку. Когда пришло письмо с гербовой печатью Лондонского колледжа моды («Дорогая Айви, мы рады...»), я уже стояла у такси, крепко сжимая чемодан, из которого торчали ножницы и мой антистресс — полупустой пакет мармеладок «для вдохновения». (Вру, он был новый, но мне нравилось представлять себя такой измученной.)

Колледж встретил меня запахом крахмала и дешёвого кофе из автомата. В мастерских царил хаос: где-то дымился утюг, кто-то рыдал над испорченным шифоном, а в углу покоился «Лохнессо» — наш потрёпанный манекен, больше похожий на абстрактную скульптуру. Ходила легенда: сломаешь три иглы на одном платье — обретёшь удачу. Я же просто собирала коллекцию ожогов на пальцах и таскала этих чудовищ по лестницам.

Именно здесь я нашла своих «швейных бестий».

Эмили Картер — бывший математический гений, сбежавшая из Оксфорда, потому что шитьё успокаивало её «перегретый мозг» (по её словам). Наша дружба началась с драки за последний кусок бордовой кожи. В итоге сшили платье-трансформер, которое при желании превращалось в комбинезон (идеально для побега от бывшего, проверено). Её фишка — предлагать незнакомцам раздеться «ради искусства», причём с таким лицом, что они соглашались.

Хлоя Морган — «тихоня» с розовыми волосами, что было её маленьким бунтом против консервативных взглядов отца. Мы встретились в тот момент, когда она, охваченная творческим порывом, разрисовала мой плащ за пять штук баксов. Как она потом объясняла преподавателям, её вдохновение пришло после лекции о зигзагообразных швах.

Белл Рид — ходячий перфоманс. Наша дружба началась довольно необычно. В туалете колледжа она устроила «секс-квест»: затолкнула первого растерянного парня ко мне в кабинку, а второго — в соседнюю. Позже она подарила мне рисунок: на нем я, кабинка и два полуголых красавца, прикрывающих мне рот, с надписью «Девочка с персиками». Это было неожиданно, но в то же время идеально отражало её непредсказуемую натуру.

Мы жили в ритме «ночь-игла-кофе»: кроили, шили, засыпали на обрезках ткани. Цеплялись за любую подработку, даже если это означало целый день подавать булавки капризным ассистентам.

И вот в марте я увидела Сета. Два года я вычёркивала Лондон из маршрутов, закапываясь в Биаррице, лишь бы не наткнуться на его тень. Но судьба, как заскучавшая портниха, решила скроить нас зигзагообразным швом — криво, с напуском, да ещё и без припусков на ошибку.

На Неделе моды мы с девчонками работали «подиумными рабами»: ловили падающие шарфы, успокаивали плачущих моделей и прятались от бунтующих дизайнеров. Я допивала шампанское, когда заметила Сета. Всё такой же выглаженный, с той же привычкой поправлять непослушную прядь волос. Рядом — девушка с лицом «детка, завидуй молча».

— За кем так шпионишь? — Эмили вынырнула из-за моего плеча.

— Так... Старый знакомый.

— Подбери нитку, а то шов расползается, — она сделала паузу. — А это случаем не тот самый Философский Камень, в которого ты швырнула книгой?

Я кивнула. В голове крутилась мысль: «Ну конечно, мы должны были встретиться именно в тот момент, когда у меня под глазами темные круги, а волосы пахнут лаком».

Эмили вздохнула, хлопнула меня по плечу — и ринулась в атаку. Прежде чем я успела её остановить, она уже вцепилась в руку спутницы Сета.

— Вы не Камилла Мю? Ваш выход на показе Маккартни был обворожителен!

Модель расцвела. (Эмили коллекционировала модные сплетни, как другие — марки.)

— Не против, если я украду вашу спутницу на пять минут? — Эмили бросила взгляд на Сета, но её глаза кричали мне: «Шевелись, тряпка!». — Наши первокурсницы просто сдохнут от разочарования, если не расспросят её про Милан...

Сет посмотрел на меня так, словно сверял с прошлой версией меня — яркой, дерзкой Айви, а не измотанной, которая месяц не видела нормального сна и напоминала скорее потрёпанный эскиз, чем готовый наряд.

— Только недолго, — произнёс он ровным голосом, словно давал указания секретарю.

Когда Эмили увела его спутницу, он спросил:

— Какими судьбами, Айви?

Голос звучал так, словно мы виделись вчера, а не два года назад.

— Я здесь по учёбе, — ответила я, слишком резко скрестив руки. — А ты? Завёл новое хобби?

«Секс с видом на Трафальгарскую»

Коктейль: «Секс с видом на Трафальгарскую»

Ингредиенты: немного английского безумия (желательно в компании таких же отчаянных), шёлковая простыня (для идеального скольжения), капля персикового аромата (нет, правда, не надо).

Взболтать до состояния «Трафальгарская площадь в марте» — мурашки по коже обеспечены.

Я потягивала шампанское, наблюдая, как эта модель грациозно вьётся вокруг Сета, словно лента, обвивающая дорогую коробку. Вскоре к нему подошла его свита — высокие парни в строгих костюмах, создающие ауру безупречности. Мой «взрослый друг» обнял спутницу за талию с легкостью и безразличием, будто это было естественным продолжением вечера. «Ну конечно, Сет Эванс. Даже в этом ты должен быть безупречным».

— Держи. — Эмили сунула мне тюбик с кремом. — Твой философ велел передать. От ожогов. Видимо, переживает, что ты обожглась о его величие.

Я фыркнула, но внутри что-то ёкнуло — ровно как в десять лет, когда он вытирал мне слёзы своим пиджаком. Сжала тюбик так, что крем вылез наружу. Только теперь мне не десять, а восемнадцать, и его снисходительность бесила куда больше, чем холодность. Особенно потому, что где-то под этим льдом всё ещё жил тот мальчик, который носил меня на спине, когда я притворялась, что подвернула ногу.

— Пошли, — дёрнула меня подруга за рукав. — Там уже начинается самое интересное, и сотня красавчиков без пиджаков ждёт, когда ты выберешь себе жертву.

И там я познакомилась с Роландом Дорси. Полная противоположность Сета. Не скучный аристократ, а парень с горящими глазами и смехом, от которого становилось тепло. Он был моим доказательством, что мы с Сетом — как тот коллекционный виски в баре отца, годами пылившимся на полке в ожидании особого случая, который никогда не наступит.

Роланд был солнечным хаосом — кудри, нос с горбинкой и губы, как половинки спелого персика. Он снимался для рекламы боксёрских трусов и в клипах звёзд. Играл мне на гитаре (не под луной, а в прокуренном баре), пел каверы на Бибера (романтика) и смотрел так, будто кроме меня в комнате никого не было. С ним я впервые почувствовала себя просто девушкой, а не вечной девочкой из прошлого. Когда он целовал меня, я не вспоминала ни о чём. И это было прекрасно.

Поэтому именно ему я доверила самый неловкий шаг во взрослую жизнь (или по-айвовски: сорвать «пуговку»).

Наши отношения тогда перешли от невинных свиданий к попыткам остаться на ночь, и мы решили встретить лето под лозунгом: «Айви, эту ночь ты не забудешь». Студия в Брикстоне встретила меня ароматом «Персикового сада» и морем лепестков. Они были везде — даже на кровати из них был выложен мой силуэт. Не спрашивая, он подхватил меня на руки и швырнул в это розовое безумие.

Кто вообще придумал, что это романтично? Когда лепесток прилип к моей губе, я поняла — это не страсть, а повод вызвать 911.

Я закатила истерику (спасибо мадам Морель за уроки драмы), потом глубоко вздохнула (вторая лучшая роль), накричала и демонстративно хлопнула дверью. Дойдя до машины, я в ярости пнула колесо, развернулась и ворвалась обратно. Схватила его за руку — и мы поехали в гостиницу.

Не куда-нибудь, а в «Эванс». Тот самый отель, где мне в восемь лет Дилан Эванс подарил личный люкс с корзиной конфет и плюшевым мишкой. Ирония? Да. Поездка в прошлое? Только теперь не с тем, кто считает меня «безалкогольным коктейлем»…

Шёлковые простыни, духи с нотками жасмина, вид на Трафальгарскую площадь…

Ощущения — как от первого глотка ледяного мартини: мурашки по спине, подкашивающиеся колени, звон в ушах. Где-то между третьим поцелуем и расстёгиванием молнии на моём платье, я поняла — дрожу не от холода. Так я и узнала, что взрослый мир пахнет не только духами, но и потом, его парфюмом, и чем-то ещё, отчего сердце бьётся так, будто хочет вырваться наружу.

Утром мы «закрепили результат» на переднем сиденье моего жёлтого мини-купера. Тесно? Ужасно. Неудобно? Ещё бы. Но когда его зубы впились в мою ключицу, а руль вдавился в спину так, что остался след, я подумала: «Хочу ещё».

Всё лето пахло персиками и дешёвым шампанским из супермаркета. Секс в тесных туалетах кафе, где мы потом рисовали друг на друге смайлики ручкой. Платья с яркими принтами, которые к августу выцвели от ночных стирок в раковине.

А потом я застала его с дизайнершей из Милана — он даже не отпрянул, просто пожал плечами, будто я застала его за чашкой чая, а не с чужими губами на «нашей» подушке.

Горький привкус во рту смешался с остатками помады. Мой первый коктейль взросления оказался именно таким — сладким, крепким и с послевкусием дешёвого вермута.

Тост от Айви:

Настоящий мартини, как и первый секс, не терпит репетиций. Лёд должен быть прозрачным, оливка — чуть солёной, а дрожь в голосе — рвать тишину. И главное — никаких «ой, я передумала».

«Чужая боль»

Коктейль: «Чужая боль»

Ингредиенты: стакан ледяного сентябрьского дождя (можно и два), четыре капли тишины (той, что звенит в ушах после ужасных новостей), запах остывшего кофе в чашке, оставленной на столе (никто не допил — не успели), лёд не добавлять.

Сентябрь встретил меня дождём, который барабанил по крыше так же хаотично, как пульс у меня в висках. Всего неделю назад я с наслаждением швыряла вещи Роланда в мусорный бак, а сегодня утром мама распахнула дверь без стука.

— Дилан и Фет разбились на вертолёте.

Не «погибли», не «ушли» — разбились. Как та дурацкая ваза, которую я уронила в двенадцать лет. Только новую уже не купишь...

По дороге к их дому я вспоминала миссис Эванс — как она в детстве защищала меня от мальчишек. И самого Дилана, который, несмотря на свою жестокость, научил меня главному: «Если стена — грызи бетон. Если бетон — стань алмазом».

В гостиной Сет стоял, будто вкопанный в пол. Его пальцы впились в спинку кресла так, будто это единственное, что удерживало его от падения. Он плакал по-эвансовски: беззвучно, без слёз, лишь челюстные мышцы дёргались.

— Они даже не успели... — прошептал он, когда моя мама обняла его.

Я знала, о чём он. Не успели поссориться в последний раз. Не успели обнять друг друга утром. Не успели стать теми родителями, которых он так ждал всю жизнь.

Когда я взяла его холодную руку, он не отдёрнулся, а лишь слегка сжал её в ответ.

Алфи вжался в угол, сгорбившись, как будто хотел провалиться сквозь стену. Мой вечный партнер по проказам теперь выглядел потерянным и маленьким — совсем как ребенок. В кармане жужжал телефон. Опять эти пустые слова… Люди, которые на самом деле не знали его. Не знали нас.

Я опустилась рядом, боясь лишним движением разбить эту хрупкую тишину. Лоб уперся в его холодное колено. В горле стоял ком, хотелось орать, бить кулаками в стены, трясти его, чтобы вернуть обратно. Но он просто сидел, не шевелясь, и одно слово, как заевшая пластинка, вырывалось наружу:

— Ненавижу…

До сих пор слышу.

Папа поставил на стол хрустальный графин с «The Macallan M» — тот самый, что они с Диланом купили на аукционе, споря, кто упрямее.

— За них, — прохрипел он.

Сет резко встал и налил себе полный стакан:

— За то, что они наконец вместе. — И опрокинул виски одним глотком, будто это был дешёвый напиток из придорожного бара.

Даже в горе мы соблюдали ритуалы — Эвансы и Патель не пьют плохой алкоголь. Особенно когда на дне стакана — вся боль мира.

Я подошла к Сету перед уходом — и он внезапно обнял меня. Впервые за все годы. Задрожала, услышав сбивчивый ритм его сердца. Я ждала этого с тринадцати лет — а смерть притянула нас за секунду.

А потом он оттолкнул меня. Резко, как будто ошпаренный. Его взгляд прожигал насквозь — словно это я виновата, что гроб опускали в сырую землю. Люди в горе ищут тепло. Даже Алфи прижался ко мне, когда звучали последние молитвы. Но не Сет. Ни слёз, ни дрожи — только ледяная стена, от которой кровь стыла в жилах.

Дома я содрала кожу, пропитанную его «подрасти», «это несерьезно», «ты не понимаешь». Натянула новую — жёсткую, без следов его одобрения.

Но стоило закрыть глаза — и он снова возникал передо мной. С бокалом виски у окна, которое так и не стало нашим.

После того случая я твёрдо решила: никаких Эвансов. Только учёба, жёсткий график и железный контроль. Если мир всё равно рухнет в любой момент, то хотя бы свои развалины я огражу стеной.

Совет:

Выпить залпом. Закусить кулаком. И никогда не верить, когда говорят, что хуже не будет.

БУДЕТ!