Рецепт твоей одержимости

1.

Алина

Мобильный показывает 14:58. До конца рабочего дня осталось пять часов и две минуты. В разгаре двенадцатая подряд смена, и голова идет кругом. С тех пор, как в прошлый понедельник Валька, моя сменщица, внезапно уволилась, я работаю без выходных.

Главный офис никак не может выделить мне новую сменщицу. Обещают выпустить нового человека со следующей недели и дать мне четыре дня выходных. Да, было бы очень кстати. Я уже дико вымоталась. Не говоря уже о том, что дома бардак и вечерами нет сил даже еду себе приготовить.

Дверь моей крохотной аптеки на Литейном открывается, и входит Владислав Сергеевич, главный провизор нашей аптечной сети. Он высокий, плечистый, крепкий мужик под сорок. В нем нет ничего лишнего. Ни веса, ни слов, ни эмоций. Он технократ, все должно быть подчинено эффективности.

В его присутствии мне всегда становится неловко, хотя к моей работе нареканий нет. На нашей точке поддерживается полный порядок, хотя косяки на переучетах, конечно, бывают, но так у всех.

— Привет, Алина, — здоровается он тяжелым тоном.

Через тонкую неприметную дверь он заходит за стену из витрин, за которой прячусь я, стоит касса и расположены шкафы для хранения препаратов. — Покажи, пожалуйста, морфин.

Выборочная проверка. Это нормально для рецептурных препаратов, но сердце у меня тревожно екает. Я включила его в огромную заявку в отдел снабжения. Сегодня приезжал наш постоянный инвалид и попросил как раз морфин. А его не оказалось. Или я его не нашла? Может, Валька переложила куда. В общем, инвалид укатил ни с чем и, похоже, позвонил с жалобой на горячую линию.

— Закончился морфин, — отвечаю честно и открываю ящик с рецептурными анальгетиками.

Там всего понемногу, но морфина определенно нет.

— А где-то еще он может быть? — голос Владислава Сергеевича звучит устало. Немудрено, конец рабочего дня.

— Сейчас посмотрю, — отвечаю бодро, но уже чувствую неладное.

Принимаюсь осматривать другие ящики. Обычные анальгетики, другие рецептурные препараты — морфина таки нет.

— Говорю же, закончился, — рапортую виновато. — Я включу в ближайшую заявку.

— На точке числится десять упаковок морфина, Алина, — тон Владислава Сергеевича скрипит гневом. — Его нужно найти.

Холодею. Морфин — наркотическое средство. На строгом учете. Припоминаю — в этом месяце мы вообще морфин не продавали. Да и берут его всего несколько человек, по рецепту. То есть он просто пропал?! Вспоминается заявка, в которую я добавила виагру, которой тоже нет, и еще несколько дорогостоящих препаратов. Нас обнесли?

— А если я его не найду? — сама слышу, что голос пищит.

— Составим акт о выборочной проверке наличия рецептурного препарата, ты его подпишешь, потом наши юристы оформят заявление в полицию… — Он говорит это с такой житейской холодностью, будто рассказывает ребенку, в каком порядке убирать квартиру. — Следователи будут разбираться, куда делось наркотическое средство…

— Я его не брала! — выговариваю возмущенно. — Все на меня повесить хотите?!

— Я ничего не хочу на тебя вешать, Алина, поэтому расследовать это исчезновение будут следственные органы, — сдержанно отвечает Владислав Сергеевич. — Может, поищешь все-таки, чтобы нам не морочиться с полицией?

Похоже, он правда думает, что я прикарманила морфин, и таблетки все еще в аптеке. Великодушно дает шанс вернуть украденное. Но я ничего не крала, и морфина нигде быть не может!

— Я не крала морфин, еще раз повторяю! — начинаю злиться.

— Тогда подпиши акт, пожалуйста, — он вынимает из внутреннего кармана плаща файл с отпечатанными листами. — В двух экземплярах.

Раскладывает листы на столе у кассы.

Читаю. «Акт выборочной проверки аптеки такой-то сегодняшнего числа на предмет соответствия количества рецептурного препарата…» и бла-бла-бла. Внизу место для подписи, что работник согласен с проведенной проверкой, и второе, что экземпляр акта получил.

— Я не буду это подписывать! — возражаю, хотя и понимаю, что акт составлен верно. Владислав Сергеевич ехал сюда, уже зная, что морфина нет. Приехал исключительно для того, чтобы припереть воровку к стенке. Но я не воровала ничего!

— Или ты находишь морфин прямо сейчас, Алина, — голос Владислава Сергеевича становится стальным. — Или подписываешь акт!

На самом деле не согласиться с актом я по факту не могу. В нем не говорится, что я украла морфин, а только то, что количество препарата на точке не совпадает с количеством, которое числится в системе.

Ставлю подписи на обоих листах и один забираю себе. Складываю и сую в сумочку. Хочу спросить, что теперь, но Владислав Сергеевич меня опережает.

— А теперь закрывай аптеку и поедем в офис, — тон не терпящий возражений.

— Но… рабочий день же еще… — мямлю, не понимая, чего он хочет.

— Зато мой скоро закончится, Алина! — Владислав Сергеевич повышает голос. — Прежде чем заявление отправится в полицию и начнутся разбирательства с госнаркоконтролем, мы проведем свое расследование. Давай, закрывай смену, снимай зед-отчеты с кассы, все как полагается. Сегодня закрываешься раньше.

Колени становятся мягкими. Мне дурно. Выходит, мне предстоит беседа с СБ? Это серьезные ребята, которые не любят шутить. С другой стороны, компании тоже не нужен скандал с госнаркоконтролем. Есть вероятность, что СБ по-настоящему займется делом и сможет-таки найти виновного в краже морфина.

_____________

Алина Александровна Мельникова

2. 

Алина

До офиса Владислав Сергеевич везет меня на своем Ниссан Экстрейл. Еще середина дня, хотя темновато — небо затянуто тучами. Наверное, я бы могла насладиться весенним Питером, посмотреть на красиво подсвеченные дома, но душа капитально не на месте. Кроме предстоящей беседы с СБ, я вообще ни о чем думать не могу.

Главный офис нашей аптечной сети, которая носит ласковое название «Добрый доктор», находится на Ваське. В красивом современном бизнес-центре. Машина заезжает в подземный паркинг, и мы выходим. Лифт поднимает нас на верхний этаж. Насколько я знаю, тут сидит только дирекция. Владислав Сергеевич ведет меня в конец коридора, который тянется метров на пятьдесят от лифта, и заводит в один из кабинетов, рядом с которым висит табличка «Начальник службы безопасности Швецов Савелий Игнатьевич». Ох, имя-то какое! Родители наверняка были оригиналы.

Савелий Игнатьевич сидит за столом. Не понимаю, почему нужно говорить именно с ним. Этот человек меня пугает. Он еще больше, чем Владислав Сергеевич, и более накачан, хотя ему тоже под сорок и он уже немного заплыл. Он стреляет в меня колючим взглядом из-под пушистых бровей и смотрит на Владислава Сергеевича.

— Кого привел, Влад? — спрашивает, откидываясь в мягком крутящемся кожанов кресле, снова обводит меня взглядом.

— Савелий, займись, пожалуйста, — произносит главный провизор, называет адрес моей аптеки. — На точке пропал морфин и много чего еще. Пахнет сам понимаешь чем.

Меня начинает потряхивать от формулировки «займись, пожалуйста». И почему много чего еще пропало-то?

— А девочка сама что говорит? — Савелий Игнатьевич пронзает меня черным тяжелым взглядом, точно копьем.

— Божится, что не брала, — теперь и Владислав Сергеевич оборачивается ко мне.

Они говорят так, будто меня тут нет!

— Я ничего не брала и признавать вину отказываюсь, — шиплю на пониженных тонах. — Если вашу аптеку ограбили, я тут ни при чем!

— Рот закрой! Тебя не спрашивали, — жестко осаждает меня Савелий Игнатьевич. Чувствую, что бледнею. — Пусть посидит в конференц-зале, Влад. Отправлю на Литейный пару ребят, чтобы проверили. А потом мы потолкуем.

Главный провизор коротко кивает, протягивает файлик с подписанным мной актом и ведет меня к двери.

— Владислав Сергеевич, а зачем в аптеку поедут сотрудники службы безопасности? — спрашиваю, когда мы покидаем кабинет главного СБшника.

— Ты сегодня заявку составляла? — он упирает в меня жесткий взгляд. Киваю. — В ней половина позиций на остатках в аптеке, а раз ты их заказала, значит, их нет. Понимаешь? Там сумма недостачи около семисот тысяч.

У меня внутри все обваливается. Душа с треском падает в пятки. Семьсот тысяч, которые хотят повесить на меня?! Но я вообще ни при чем! Но кто тогда? Ну не Валька же. Мы с ней дружили. Зачем ей красть? Вряд ли она торгует.

— И что теперь будет? — мой голос звучит надтреснуто.

Владислав Сергеевич открывает передо мной дверь конференц-зала и пропускает внутрь.

— Когда закончится переучет, станет ясно, какие препараты отсутствуют, в каком количестве, точная сумма недостачи, — отвечает с усталым раздражением в голосе. — Тебе потом Савелий все скажет. А пока побудь тут.

На этом он уходит, оставляя меня наедине с собой и гулко колотящимся сердцем. Дверь снаружи пикает замком. Подлетаю к ней и дергаю ручку — меня заперли! Ну да, кто ж отпустит воровку, которая наворовала на семьсот косарей? Только я не воровала!

В любом случае сейчас остается сидеть и ждать, когда сотрудники СБ перевернут аптеку вверх дном и определят недостачу.

***

В тревожном ожидании проходит несколько часов. Телефон сел, когда на часах было пять. За окнами уже во всю светят фонари, и небо потемнело до чернильной синевы.

Дверь наконец-то пикает открытием. В проеме показывается Савелий Игнатьевич и жестом зовет меня с собой. Следую за ним как на казнь. Он запускает меня к себе в кабинет и, зайдя следом, закрывает дверь. Указывает мне на стул для посетителя с другой стороны своего стола. Садится в свое кожаное кресло и протягивает мне две пачки по три листа в каждой.

— Вот еще один акт несоответствия, — цедит гневно, — подписывай.

Просматриваю список препаратов — огромный. Тут не на семьсот тысяч, а на все полтора миллиона недостача будет! Меня начинает тошнить. Ставлю таки свою подпись на обоих и протягиваю Савелию Игнатьевичу один. Второй тоже прячу в сумочку.

— И так, Алина Александровна. Ты знаешь, что это означает? — спрашивает он, опираясь локтями на стол, и сплетает пальцы. Прожигает меня недобрым взглядом. — Что это значит для компании, осознаешь?

Непонимающе качаю головой. Мне кажется, тут только одна жертва, это я.

— Ладно бы анальгин пропал, мы бы его списали, — Савелий Игнатьевич тяжело вздыхает. — Исчезли наркотики, за каждую пачку которых мы отчитываемся перед Госнаркоконтролем. Скажи честно, ты приторговываешь? Всё нормально, все свои. Эту ситуацию надо как-то решать.

— Н-нет! — отвечаю возмущенно и качаю головой. — Ни таблетки с работы не унесла! Это противозаконно!

— Тут ты верно подметила, — он оглядывает свой огромный стол и снова впивается в меня взглядом. — То есть ты идешь в отказ.

— Я не стану себя оговаривать! — понижаю голос для весомости.

Савелий Игнатьевич откидывается в кресле и постукивает пальцами по подлокотнику.

— Ну тогда я тебе расскажу, как все будет.

_____________

Савелий Игнатьевич Швецов

3.

Алина

Мурашки бегут по спине, и слух сам собой обостряется. Плечи ползут вверх. Мне страшно, но выбора все равно нет. Это нужно выслушать.

— Первая проблема — это недостача. Сумму в лям четыреста тысяч нужно откуда-то взять, — он говорит скорее устало, чем раздраженно. Похоже, произошедшее — для него такая же головная боль. — Вторая проблема — наркотики. Пропавшие пачки рецептурных препаратов надо будет найти. Физически. Ты и сама знаешь, что у каждой из них уникальный штрихкод, который нужно провести по кассе. Ты уже начинаешь понимать масштаб бедствия?

Киваю. Мне дурно. Сейчас Савелий Игнатьевич не выглядит враждебно, каким показался в начале. Похоже, мы оказались в одной лодке.

— Так вот, решать эту проблему придется, — начинает Савелий Игнатьевич. — Вариантов решения два — с привлечением полиции и без. Ты меня слушаешь, алё?

Он щелкает пальцами у меня перед лицом. Отмираю и киваю. Взгляд, наверное, остекленел. Я плотно задумалась о том, что быть материально-ответственным лицом — жуткий трешак. Я никогда не думала, что могу оказаться в такой заднице.

— Первый, — Савелий Игнатьевич поднимает длинный указательный палец. — Наши юристы пишут заявление на тебя за кражу и попытку распространения наркотических средств, и мы передаем тебя в руки полиции. В этом варианте ты с большой долей вероятности получишь срок лет этак в восемь и возместишь убытки. Хотя их ты в любом случае возместишь.

Чувствую, как от лица отливает кровь. Я знаю, как работает наша доблестная полиция и как работают государственные адвокаты. А на нормального у меня нет денег. Ни гроша за душой. Живу от зарплаты до зарплаты.

— Или второй. Компромиссный. Ты спокойно отрабатываешь сколько потребуется в нашей компании подальше от препаратов, например, уборщицей или оператором колл-центра, и с каждой зарплаты у тебя списываются деньги в счет уплаты долга. Остальное компания возьмет на себя. Все останутся в выигрыше.

— Подождите, а расследование? — язык онемел и еле ворочается. — Вы даже не попытаетесь найти настоящего вора?

Савелий Игнатьевич одаривает меня гневным взглядом.

— Мы проведем расследование, но сама понимаешь, шансы отыскать Валентину Викторову стремятся к нулю. С ней уже связались, не отвечает. Домой к ней съездят, но у нее нет питерской прописки, я ставлю на то, что ее уже нет в городе.

— То есть вы даже не допускаете, что украсть препараты мог кто-то извне? — выговариваю возмущенно. — Валя честная. Я не верю, что она могла украсть!

— Знаешь, мне вообще плевать, кто украл. Расплачиваться тебе, поскольку в твою смену это обнаружилось. Ты — материально-ответственное лицо. Ты проводила инвентаризацию, как предписывают правила, когда Валентина увольнялась?

В солнечном сплетении остро колет безысходность. Не проводила. Нарушила правила, потому что доверяла ей. А она еще уволилась одним днем, потому что спешила… на поезд. Вот я идиотка!

— Не проводила. На точке в твою смену отсутствуют препараты на полтора ляма. Вот и весь сказ, — суровым тоном добивает меня Савелий Игнатьевич. — Так что, как поступим?

Во рту пересыхает. На глаза наворачиваются слезы. Это несправедливо! Но я сама подставилась. Сама и буду расхлебывать. Второй вариант по всему лучше. Без взаимодействия с полицией мне будет спокойнее. Ну и отработаю… сколько — год, два? — в должности без материальной ответственности, возмещу убытки, раз мне все равно не доказать, что украла не я. Зато уйду потом с чистой совестью. А главное, откуда брать рецепты и как проводить пропавшие наркотики по кассе, думать буду не я. Уверена, у Савелия Игнатьевича есть свои прикормленные врачи, которые за скромное вознаграждение выписывают любые рецепты. Такие врачи в любом случае нужны. Наркотики пропадают в каждой аптеке, просто это не случается разом и в таких объемах.

— Второй вариант, Савелий Игнатьевич, — выдавливаю с трудом. — Когда приступать к уборке?

— Ты простая такая. Сдай ключи от аптеки… — выкладываю ему на стол небольшую связку. А он тянется к телефону и кого-то набирает. — Ром, рад, что ты еще на месте. Я зайду?

Слушает ответ, кладет трубку и смотрит на меня ровным бесстрастным взглядом. Ему и правда плевать, кто украл. Ему на голову свалился геморрой с возмещением убытков и подложными рецептами. Он тоже не виноват в краже, а решать проблему все равно придется.

В коридоре за дверью кабинета раздаются шаги, а затем она резко распахивается. Меня даже струей воздуха обдает. Оборачиваюсь и вижу генерального. Я знаю его по фото на сайте компании. Это настоящий небожитель, который до простых смертных даже на корпоративах не снисходит. Я три года работаю, на всех новогодних праздниках за него работников поздравлял его помощник.

Роман… Как же его? Роман Родионович Ростовский. Высокий, головы на полторы выше меня, крепкий, крупный, но, как и Владислав Сергеевич, — без лишнего веса. Тоже без ничего лишнего — строгий черный костюм, немного приспущенный галстук, расстегнутая верхняя пуговица на сорочке, зачесанные назад ухоженные волосы.

Он порывистой походкой заходит и захлопывает дверь. Сначала смотрит на меня, щупая взглядом пронзительных светло-карих, будто даже желтых глаз, затем переводит взгляд на Савелия Игнатьевича.

— Говори, у меня всего пара минут, — произносит голосом, от которого у меня внутри что-то дрожит, и поднимает запястье с дорогими часами, затем кивает в мою сторону и добавляет: — Проворовалась?

— На полтора ляма, Ром, — тяжелым тоном выкатывает Савелий Игнатьевич. — Я лишь хотел узнать, поступаем как обычно?

Взгляд Романа, сейчас прожигающий меня насквозь, становится заинтересованным.

— А девушка чего хочет? — спрашивает, глядя только на меня. — В полицию или своими силами?

— Своими силами, — ответ Савелия Игнатьевича доносится до меня как сквозь вату.

Меня охватывает такая тревога, что я туго соображаю. Душу затапливает страшное предчувствие, что Роману Родионовичу что-то от меня надо. Он вынимает из кармана пиджака телефон, кого-то набирает и строго произносит.

4.

Алина

— Я никуда с вами не поеду! — чеканю срывающимся голосом. — Вы меня похитить собираетесь?

Роман Родионович усмехается и делает взмах рукой в мою сторону.

— Сав, проводи, пожалуйста, девочку в мою машину, — потом поворачивается ко мне. — Поедешь, если правда хочешь без полиции обойтись. Полтора миллиона не шутка.

Сникаю. Угроза бьет в самое сердце. В душе белесым дымом стелется слабая надежда, что он предложит мне должность, на которую я гожусь по итогам его быстрого осмотра, но что-то подсказывает, что это будет вовсе не та работа, на которую я захочу согласиться.

Савелий Игнатьевич без возражений поднимается из-за стола и подходит ко мне. Прикасается к локтю, но я выдергиваю руку и вскакиваю.

— Сама пойду, — скрежещу сквозь зубы и иду к двери под внимательным взглядом Ростовского.

Раз отвертеться не выйдет, хотя бы узнаю, что от меня хочет генеральный.

Внизу на парковке Его Величество уже ожидает роскошный внедорожник. Водитель — или помощник — стоит у капота и, когда Савелий Игнатьевич подводит меня к задней двери, открывает ее мне. Ростовский загружается назад с другой стороны. Водитель садится за руль, и машина выезжает из паркинга.

В замкнутом пространстве салона начинаю ощущать запах горького древесного парфюма, которым пахнет Ростовский. Очень приятный и нестандартный аромат. Не дешевый директорский, не сладкий, не свежий, а пряный прямо.

Сам Ростовский не обращает на меня внимания, что-то набирает в телефоне, будто с кем-то переписывается. Потом вдруг прислоняет телефон к уху и звонким голосом, едва сдерживающим негодование, произносит:

— Миша, что ты несешь? Как это, они договор не подписали? Какие еще условия? — слушает ответ. — Вот что. Ты сейчас поедешь туда и добьешься подписания. Упасть можно, но не больше, чем на двадцать процентов. И то в крайнем случае. И без подписанного договора не возвращайся.

Отключает звонок и снова, как ни в чем не бывало, возвращается в холодно-отстраненное состояние.

Машина останавливается у ресторана неподалеку от Мухинской академии.

— Приехали, — произносит Ростовский, убирая телефон в карман пиджака. — Думаю, ты не откажешься со мной поужинать.

Не похоже, чтобы у меня был выбор. Ничего не отвечаю. Позволяю Анатолию вытащить меня из машины и жду, пока главный монстр вечера поведет меня в ресторан.

Внутри у гардероба нас встречает милая девушка-хостес и предлагает раздеться. Я снимаю пальто и собираюсь ей его передать, но Ростовский перехватывает мое движение и сам вручает девушке нашу верхнюю одежду. Она вешает ее в гардероб и провожает нас в просторный зал, заставленный круглыми столами, которые покрыты белыми скатертями.

Ростовский просит посадить нас к окну, и мы оказываемся в самом дальнем углу ресторана.

— Что предпочитаешь, рыбу, мясо или птицу? — спрашивает почти галантно, будто у нас тут романтический ужин.

— Я не голодна, — отвечаю сдержанно, хотя желудок урчит. Спина сама вытягивается в ровную линию.

Он улыбается уголками губ и снова прищуривает желтые глаза. Тут к нам подходит официант, чтобы выдать меню. Ростовский делает останавливающий жест, отказываясь.

— Девушке куриное фрикассе с шампиньонами и шпинатом, мне как обычно, — произносит тоном завсегдатая этого места. В качестве аперитива он просит вино с замысловатым французским названием. Даже не слушаю. И пить не буду. Как и есть.

— Расслабься, Алина, — лениво-спокойным тоном продолжает он. — Разве здесь не уютно?

Молчу, считая вопрос риторическим. Я бы предпочла забиться в дальний угол своей съемной комнаты и забаррикадироваться подушками. Меня невыразимо напрягает его внимание. Он вроде просто смотрит, но так пристально, что его взгляд скользит по коже, точно шершавый язык.

До появления на столе вина мы сидим молча. У меня вообще возникает чувство, что он взял меня с собой просто полюбоваться. Не понимаю только, на что. Я совершенно обычная девушка. К двадцати трем умудрилась сохранить узкую талию и выпирающие косточки только благодаря быстрому метаболизму. Волосы свои, светло-русого цвета. Глаза карие, как у многих. Я вообще не выделяюсь среди среднестатистических девушек, а за все, что во мне есть плюс-минус симпатичного, я должна благодарить природу и наследственность.

— Так и будешь молчать? — спрашивает Ростовский, дождавшись, когда официант принесет вино. Разливает его по хрустальным бокалам, берется за свой. — Боишься меня?

— Говорить не тянет, — отвечаю прямо. — Скорее сердите, я не знаю, что от вас ждать.

Ростовский медленно оглядывает ресторан и обворожительно улыбается. По-настоящему красиво, правда в его оскале есть какая-то азартная хищность.

— У меня к тебе предложение, — он отпивает вино, возвращает стакан на стол. — Неделовое и неформальное. Мужское предложение, обращенное к женщине.

5.

Алина

Рука сама тянется к бокалу с вином. Я понимаю, о чем речь. Не глупая. Трудно не догадаться, чего он от меня хочет. Становится трудно дышать, и я делаю большой глоток вина. Этот человек пугает меня даже больше откровенно сурового Савелия Игнатьевича. И, кажется, у меня снова нет права отказаться.

— И тогда вы не станете доводить дело до полиции, так? — сглатываю, понимая, что услышу. Я боюсь этого человека. — Тогда это не предложение, а шантаж.

В глазах Ростовского на мгновение вспыхивает гнев, но быстро успокаивается.

— Нет, все-таки предложение, — он улыбается уголками губ. — Мне нравятся красивые вещи. Я окружаю себя красивыми вещами, — говорит спокойно так, как бы рассказывал о себе на светском рауте. — Ты красивая. Лицо красивое. Скулы, глаза, люблю карие глаза… Губы нежные. Уверен, ты шикарно целуешься, — он замолкает, а мне хочется выкрикнуть, что его-то они никогда не поцелуют. — Так вот. Я хочу тебя себе.

У меня в желудке поднимается такая тошнота, что я даже прикрываю рот рукой. Выглядит, будто я подавилась воздухом.

— Не шокируйся так, — произносит Ростовский сюсюкающе-успокаивающим тоном. — Не навсегда. Только на время. На, положим, месяц.

Тошнота не проходит. Глубоко вдыхаю, задерживаю дыхание. За ножку верчу бокал на гладкой скатерти.

— В течение этого месяца ты беспрекословно подчиняешься мне и делаешь то, что прошу. Не оцениваешь, не обдумываешь, просто исполняешь. Это несложно, — не понимаю, он правда пытается этими фразами меня успокоить? Бред какой-то. — По истечении месяца ты будешь полностью свободна от обязательств перед компанией. Тебе простят долг в полтора миллиона и, конечно, никаких обвинений в краже выдвинуто не будет.

В его ужасной тираде меня убивает каждое слово. Начиная со срока, заканчивая подслащением пилюли в виде снятия обвинений. Я изначально ничего не крала… Но с Савелием Игнатьевичем мы уже выяснили, что компании неважно, кто украл. А полиция и разбираться особо не будет.

Не могу ничего ему ответить. Будто и вовсе дар речи потеряла. А он точно питается моим смятением. Облизывает губы, наклоняется над столом и полушепотом произносит:

— Расслабься, Алина, тебе понравится! — выпрямляется, обновляет бокалы мне и себе и делает глоток вина. Катает на языке. — Твоя жизнь улучшится. Можно сказать, со мной ты окунешься в мир денег и возможностей. Сбывшихся мечтаний и удовлетворенных амбиций.

— В качестве кого? — нахожу в себе силы спросить. — Ручной зверушки? Аксессуара?

Голос против воли скрипит агрессией.

— Я думал о другом, но и аксессуар в виде тебя меня устроит, — холодно и недобро отрезает Ростовский.

Замолкаем. Официант ставит на стол тарелки с моим фрикасе, которое выглядит как произведение искусства, и со стейком, по краям которого выступает свежая кровь, для Ростовского.

Не хочу притрагиваться к еде, которую он дает. Вообще не хочу от него ничего принимать. Демонстративно кладу ладони на стол.

— Савелий Игнатьевич предложил мне отработку в колл-центре, — произношу отчетливо. — Я готова полтора года работать за тридцать тысяч в месяц и отдавать пятнадцать из них в уплату долга. А ваше предложение меня не интересует.

— Савино предложение больше не актуально, — Ростовский отрезает ломтик стейка и отправляет в рот. — Или мой… аксессуар на месяц, или небо в клеточку. Выбирай.

Не верится, что это происходит со мной. Ростовский, конечно, красивый мужчина, и при других обстоятельствах я, наверное, смотрела бы на него с восхищением. У него мужественное лицо, четкая нижняя челюсть, прямой нос без изъянов, губы, которые даже на первый взгляд кажутся чувственными. Улыбаясь, он становится и вовсе само обаяние. Харизматичный мужик, ничего не скажешь. Но потребительская прямота отшибают у меня всякое желание с ним даже общаться.

— А если я все же рискну? — спрашиваю с вызовом. — Подавайте на меня заявление, пусть полиция расследует и найдет-таки вора. К тому же, существует такая профессия, как адвокат…

— Рискни, — бросает он и отрезает очередной кусок стейка. — И тогда шить тебе варежки в Сибири, Алина. Подумай, восемь лет — это долго. Сколько тебе сейчас? — будит телефон и смотрит в экран. — Двадцать три. Выйдешь в тридцать. Самый сок, молодость, а ты проведешь ее на зоне. Нравится перспектива?

Спина холодеет, а в желудке остро колет возмущение, смешанное с ужасом.

— Вы совсем не верите в российскую правоохранительную систему? — пытаюсь храбриться.

— Я просто знаю, как они работают, — парирует Ростовский. — Мне по роду деятельности положено знать такие вещи. Ты плотно влипла, Алина. А я могу быть твоим личным дьяволом и отправить за решетку, или ангелом и спасти от всего этого. Вытащить из нищеты.

Его голос на последних словах становится настоящим. Не холодным, не суровым, не насмешливым, а человеческим. Но это мгновенно проходит. Дальше он продолжает в привычной надменной манере.

— Сава прислал мне твое досье. Снимаешь комнату на Марата в шестикомнатной коммуналке. Выплачиваешь кредит за мотоцикл Кавасаки, которым не владеешь, денег хватает только на еду…

Хватаю ртом воздух и чувствую, что бледнею. Откуда ему это известно?

— Не удивляйся так, — перехватив мою реакцию, добавляет Ростовский. — Анализ соцсетей. Это когда на фоне яхты и Феррари, сложно верить постам, а когда люди пишут о том, как им хреново, они обычно не лгут.

Ничего я такого не писала. Упоминала пару раз, как распределяю деньги на продукты и вещи… Щеки стремительно вспыхивают, их даже пощипывает.

— Да, я не подпускаю к себе не проверенных людей, так что собрал о тебе информацию, — говорит так, будто ему совестно, а потом тон наполняется металлом: — Сейчас я даю тебе последний шанс сделать правильный выбор. Что ты выбираешь, Алина?

_______________

Привет, прекрасные!

Уже интересно? А дальше будет еще интереснее!

6.

Алина

Выбор из плохого и очень плохого. Нет положительного варианта, при котором я останусь цела физически и эмоционально. Этот волк сожрет меня, стоит дать ему только разинуть пасть. Хотя чего кривить душой — я уже между его хищных челюстей. Ему нужно только их сомкнуть.

Звук, с которым он отрезает стейк, царапанье ножа по фарфору, вгрызаются в уши. Хочется закрыть их руками. Хочется спрятаться. Но западня расставлена отлично, а у меня, похоже, нет выбора, кроме как согласиться на его условия.

— Я делаю правильный выбор, — произношу серо и отвожу взгляд.

Он меня переломил, продавил.

— Посмотри на меня, Алина, — приказывает, не просит.

Не хочу, но делаю. В его глазах светится превосходство и власть. Легко быть властным, когда тебе ничего не грозит, когда твое положение такое, что тебя никто с Олимпа при всем желании не сдвинет. Легко быть им. Гад!

— А теперь скажи развернуто, что ты выбрала, — слова проваливаются в сознание тяжелыми валунами. Вдавливаются в разжиженную почву моего илистого сопротивления. — Не уходи от ответа. Никогда.

По-хорошему мне нужно сказать «быть его аксессуаром», мы ведь об этом договорились. Но у меня язык не повернется такое говорить.

— Я принимаю ваши условия, Роман Родионович, — цежу сквозь зубы. Как же мне хочется плюнуть в остатки его стейка. — Я подчиняюсь вам в течение месяца, а дальше вы меня отпускаете. Правильно я все поняла?

— Правильно! Умничка, — он с хитрым прищуром смотрит на меня. — Я слышу треск, с которым ты себя ломаешь. Я с первого взгляда на тебя понял, что это будет интересно. В тебе есть то, что меня восхищает в людях.

Изгибаю бровь, но молчу. Если сам пояснит, узнаю, а нет — и плевать. Пусть восхищается чем хочет.

— Стержень воли и принципы, — он поясняет, не глядя на меня. — Тем интереснее будет присвоить тебя. Сделать из тебя послушную… куклу.

Пальцы на ножке бокала начинают подрагивать, я обхватываю его и делаю еще один большой глоток. Похоже, трезвой я этот вечер не переживу. Мне вообще весь ближайший месяц желательно ходить в дупель пьяной, чтобы не было настолько противно от того, что меня ожидает.

— Вам чего, заняться нечем? — спрашиваю, за презрением маскируя отчаяние. — Послушных кукол полно. Есть девушки, которые и меньше, чем за полтора миллиона в месяц, будут смотреть на вас покорными глазами.

Ростовский кровожадно скалится, как каннибал, готовящийся разделать свою жертву.

— По праву сильного, — тоже отпивает вино, — я могу взять что хочу. А я хочу тебя.

Внутренне меня колотит. Только алкоголь немного скрывает мой душевный раздрай.

— Право сильного… Легко быть сильным в вашем положении, с деньгами и властью… — выговариваю досадливо. — А где гарантия, что по праву сильного вы меня не убьете? Не покалечите?

Ростовский таки приканчивает отбивную и отодвигает тарелку. Его щупающий взгляд скользит по моему лицу, цепляясь за губы, затем спускается к шее и двигается ниже к груди.

— Я не причиню тебе физического вреда, — чеканит деловито. — И психического тоже, если ты доверишься течению и спрячешь иголки.

Даже думать не хочу, что он собирается делать, если я не спрячу иголки, но в душе плещется море яда. Вряд ли я смогу начать подчиняться ему по щелчку пальцев, и тогда что? Он будет меня ломать?

Ростовский выглядывает официанта и жестом просит счет. Моя порция фрикасе осталась нетронутой. Он заметил это, но вообще никак не комментирует. Расплачивается картой, бросает на стол тысячную бумажку на чай, встает и, подойдя ко мне, подает руку. Демонстративно отворачиваюсь и встаю с другой стороны стула, показывая, что не собираюсь принимать его заботу. Его лицо озаряет довольная ухмылка. Как будто ожидал этого. Кажется, он прекрасно меня читает.

Да пусть хоть обчитается! Месяц. Мне нужно продержаться месяц, по истечении которого я стану свободной. От Ростовского, от долга и от угрозы сесть в тюрьму.

Он делает приглашающий жест в сторону гардероба и пропускает меня вперед. Девушка-хостес, завидев нас, снимает плечики с нашей верхней одеждой и протягивает ему.

Ростовский вынимает вешалку и распахивает пальто передо мной. Не хочу принимать его знаки внимания! Пытаюсь вырвать пальто из его лап, но он держит слишком крепко. Снисходительно склоняет голову набок и встряхивает пальто, показывая, что мне придется сунуть в него руки.

— Не упрямься, Алина, — добавляет мягким чуть хриплым голосом. — Позволь за тобой поухаживать.

Чувствую на себе взгляд хостес. Она дыру во мне прожжет. Ощущение, будто она меня сейчас люто ненавидит. Ах да, такой-растакой мужчина-принц на черном внедорожнике заботится обо мне, а я, кошка драная, нос ворочу.

— Я сама, отдайте пальто, — шиплю сквозь зубы.

— Нет, — жестко отрезает он. — Ты подчиняешься мне, забыла? Или расторгаем наше соглашение?

Воротит от его напоминаний. Разворачиваюсь к нему спиной и порывисто пихаю руки в рукава. Слышу треск шва. Зараза. Что ж, сама виновата.

Ростовский сзади прощается с хостес и, крепко сжав мой локоть, выводит меня из ресторана. Внедорожник уже ждет его на холостых оборотах.

— Забирайся! — резким тоном приказывает Ростовский, открывая мне заднюю дверь.

— Зачем? — вжимаю голову в плечи, голос пищит.

— Мы, кажется, договорились. Мои приказы не обдумываются и не оцениваются, а просто исполняются! — в его желтых глазах пляшет холодное пламя. Киваю, ощущая, как от безысходности свинцом наливаются ноги. — Так сядешь в машину или нет?

7.

Алина

В пору самой пойти в полицию и написать заявление о краже в моей аптеке. Но сейчас, под колючим жестким взглядом теряюсь и все же залезаю во внедорожник. Ростовский закрывает мою дверь и садится с другой стороны. Велит водителю ехать в Токсово.

Похоже, мы поедем к нему в загородную резиденцию. Нетрудно догадаться, что там произойдет. Ростовский не хочет терять ни минуты в своем стремлении как можно скорее добраться до моего тела. Вспоминаются его слова «доверься течению». В конце концов, если отдам ему только тело, я имею шанс сохранить психику в относительном порядке. Хотя какой там? Насилие и есть насилие. И эмоциональное куда жестче, чем физическое.

Едем в тишине. Ростовский снова сидит в телефоне. Вот и здорово, чем меньше внимания мне, тем лучше. Город полупустой, движемся на север и выезжаем через Девяткино. Дальше водитель втапливает газ, и машина набирает высокую скорость. Тут других участников движения немного.

С трассы мы сворачиваем довольно скоро и некоторое время петляем по полулесной, но асфальтированной дороге и через шлагбаум въезжаем в коттеджный поселок. В будке рядом сидит охрана.

Окончательно машина останавливается уже на богато украшенном участке с большим красивым домом. Тут, наверное, соток сорок. Я была недалеко на даче у подруги, участок у нее раза в четыре меньше.

Из машины меня вынимает водитель и дожидается, пока Ростовский примет эстафету. Он снова за локоть ведет меня к дому. Вырываюсь.

— Хватит меня таскать, как корову! — плотнее обхватываю сумочку. — Я способна идти сама.

— Тогда иди, — в тон гневно отвечает Ростовский и ключом открывает передо мной дверь дома. — Проходи.

За спиной щелкает выключатель и закрывается дверь. Да тут не дом, а целый дворец! С улицы в темноте я его не разглядела, а изнутри он кажется огромным. Широкая прихожая через арочный проход впадает в просторную гостиную, откуда виднеется лестница на второй этаж.

— Позволь? — снова по ушам ездит голос Ростовского.

Предлагает мне забрать пальто. Сил огрызаться уже не осталось. Обреченно расстегиваю пуговицы и позволяю мужчине снять его с меня. Ростовский вешает мою одежду на плечики в шкаф. Уже совершенно спокоен и расслаблен, будто разом забыл, как только что показывал мне клыки и рычал перед дверью.

По коже пробегает озноб. Чувствую себя священным жертвенным животным. Которое откармливают, всячески заботятся, чтобы потом ритуально прикончить, задабривая невесть каких богов. Хотя тут известно, о каком боге речь — имя ему похоть пресыщенного жизнью богатея.

Ростовский жестом указывает мне в гостиную, а там на лестницу. Иду как на убой. Плечи сгорбились — не расправить. Не хочу, внутри все сопротивляется тому, что он от меня потребует.

Лестница приводит меня на балкон второго этажа, по стене натыкано две двери в комнаты.

— Я хочу, чтобы ты разделась, — из-за спины доносится голос Ростовского, и на плечи опускаются мягкие ладони.

Он скользит ими вниз по рукам и обвивает меня под ребрами. Шею сбоку обжигает дыхание, а потом кожи касаются его губы. По телу бегут мурашки, забираются под волосы на затылке. Пытаюсь дернуться, но он держит крепко, это бессмысленно, к тому же я знаю, что услышу следом.

Ростовский вроде нежно себя ведет, но целует как-то жадно и хищно. В том месте, где он присосался к шее, кожа слегка саднит. Эта боль скорее приятная, и от этого на душе становится гадко. Он взрослый опытный мужчина и наверняка умеет доставлять удовольствие женщине. Но я не хочу его испытывать! Мне противно.

Еще раз пытаюсь отстраниться, и Ростовский на удивление отпускает. Рывком отпрыгиваю от него и оборачиваюсь. Ухмыляется, гад. Качаю головой, отворачиваюсь. А он подходит по балкону второго этажа к двери напротив лестницы, открывает ее и зажигает внутри свет.

— Прошу, — приказывает чуть хриплым голосом.

Бросаю взгляд в проход. Внутри нет мебели! Стены белые, и на их фоне черное ночное окно кажется пробоиной от взрыва. Отчасти я испытываю даже любопытство, что же там может быть, но внутри все равно больше протеста. Только вряд ли смогу его показать. Подчиняюсь и порывистым шагом захожу в белую комнату.

Ростовский входит следом и закрывает дверь, выкрашенную белой краской с этой стороны. Оглядываю комнату — это фотостудия! Зонтик освещения посередине. Несколько фотоаппаратов на металлическом столе у дальней стены, напротив под потолком ролованная бумага для фона серого, черного, синего и бежевого цветов. Все смотаны, так что сейчас фоном выступает матовая белоснежная стена.

— Разденься до белья, пожалуйста, — повторяет он вкрадчиво. — Я хочу сделать несколько снимков. Секса сегодня не будет.

У меня глаз начинает дергаться от его причуд. Он кажется каким-то лютым извращенцем. Как он собирается меня фотографировать? Почему нужно раздеться именно до белья? Я уже почти смирилась с тем, что он меня просто трахнет, но нет, этому упырю охота поиграть!

Ставлю сумочку на пол и принимаюсь расстегивать рубашку.

— Я вас расстрою, — произношу с насмешкой, — я не ношу лифчики.

Это правда. Из белья на мне только тонкая нательная майка на узких бретельках, а-ля короткая комбинация, и совершенно обычные белые хлопковые трусики. Нич-чего примечательного и сексуального.

— Я заметил, Алина, — довольным голосом отвечает Ростовский. — И намеренно приказал раздеться до белья.

Не понимаю. Значит, до трусиков? Становится зябко, хотя тут не холодно. Мысленно заставляю себя смириться. Это происходит не со мной, а только с моим телом. Этот гад не заберется мне в душу.

Откладываю на металлический раскладной стул рубашку, снимаю брюки и уже собираюсь снять майку, как он останавливает меня.

— Оставь, не снимай, — голос бархатистый и снова чуть хриплый. Ростовский берет что-то со стола, подходит ко мне и вручает небольшой предмет. — Я хочу, чтобы ты использовала это.

Оторопело хлопаю ресницами, глядя на него. Вообще ничего не понимаю.

8.

Алина

Ростовский вкладывает мне в ладонь цилиндрический чёрный тюбик. Глянцевый, с золотой полосой. Это помада?! Вот же извращенец!

— Накрась губы, пожалуйста, — эта его манера приказывать со словом «пожалуйста» на конце взрывает мозг.

Ростовский смотрит на меня так, что у меня не остаётся сомнений, если я сама не накрашу себе губы, это сделает он.

Сейчас даже стеснение, что я перед ним в одном белье, отходит на другой план. Он ждёт. Взгляд становится с каждой секундой нетерпеливее.

А плевать. Губы накрасить — да подавись! Подхожу к окну и исполняю волю Ростовского, используя чёрные стекла вместо зеркала. Ярко-красный цвет, делает меня похожей на дешёвую проститутку. Но пока волосы собраны в хвост на затылке, это не так очевидно.

За спиной вижу Ростовского. Приближается. Но так тихо, что не слышно шагов. Замираю, не зная чего ждать, а он снимает резинку с моих волос и смотрит в отражение, как они распадаются вокруг головы. Небрежными движениями поправляет их, будто составляет натюрморт.

Я ощущаю его напряжение, но внешне он выглядит спокойно-сосредоточенно. Ему определённо нравится видеть меня с распущенными волосами.

— Ты больше не будешь закалывать волосы, Алина, грех прятать такую гриву, — задумчиво цедит он, продолжая искать идеальное положение прядей.

А потом вдруг резко разворачивает меня к себе лицом, так что я едва не теряю равновесия, и берёт за подбородок. Смотрит, разглядывает, отгибает нижнюю губу, обнажая ряд зубов, а потом… плотно проводит мне по губам большим пальцем, смазывая помаду на щеку.

Я, наверняка выгляжу сейчас вообще по-блядски. В глазах жжется обида. Зачем он меня изуродовал?

Вырываю подбородок из его захвата, но он обхватывает руками мою голову за виски, держит и рассматривает плоды трудов, впившись диким, жадным взглядом. Лицо серьёзное, почти суровое, как будто он меня сейчас ненавидит.

Глаза стремительно наполняются слезами. Сжимаю челюсть, чтобы не заплакать. Даже не понимаю, почему так обидно. Это же происходит только с телом?

Ростовский отпускает меня через несколько невыносимых мгновений.

— К стене, — приказывает глухим голосом и указывает мне на стену с фонами, — на колени.

Нет! Только не это… Он же говорил, что секса не будет?! А кто сказал, что минет — это секс? Хочется запротестовать, но я знаю итог. К тому же сейчас Ростовский — как дикий зверь, выглядит так, будто готов голыми руками мне голову оторвать. Страшно до одури.

Всхлипываю от безысходности, плетусь к стене и почти падаю на колени. Даже больно. Опускаюсь на пятки, тело сжимается само. Не хочу верить, что это все происходит со мной…

— Алина, посмотри на меня, — откуда-то сверху и издалека доносится голос Ростовского.

По инерции подчиняюсь, фокусирую мутный взгляд на его фигуре и слышу щелчок фотика. Забываю вдохнуть на мгновение. Он все это сделал, чтобы меня сфотографировать?

Роман

Несколько раз щелкаю затвором фотоаппарата. Опускаю руки с камерой, пожираю глазами сгорбившуюся на полу фигурку. Тушь потекла, взгляд распахнутых карих глаз ошалелый. Рот Алины медленно приоткрывается. Она в шоке.

Я впитаю все, что она испытает здесь, до последней капли. Идеальная модель. Я люблю женские эмоции. Они заряжают меня. Положительные — как сладкое суфле, а негативные — как сочный стейк с кровью. И эмоции Алины — плотные, откровенные, яркие, искренние — сражают меня наповал.

Она восхитительная девочка. Дала мне то, что я давно искал и никак не мог получить. Ни одна из моделей не могла изобразить такое кристально-чистое отчаяние, как Алина. Наверное, потому что с ней игра была натуральной. По-настоящему пробирающей ее до глубины души.

— Ты даже не представляешь, насколько обворожительно выглядишь сейчас, — произношу, сглотнув, а в горле все равно сухо, как в пустыне. Голос звучит хрипло, но не только поэтому. Алина сейчас — чистый секс. Так бы и взял, но еще рано. — А теперь выпрями спину и сложи руки, будто ты меня умоляешь.

Готовлюсь фотографировать, но девочка вскакивает на ноги, вжимается спиной в стену и выставляет вперед руку ко мне ладонью.

— Вы-ы… вы извращенец! — выкрикивает срывающимся голосом. — Я в таком не участвую!

— Участвуешь, спорим? — улыбаюсь и опускаю фотоаппарат. — Можешь считать, как тебе угодно, я бы назвал себя художником. Мне нравится фотографировать красивых женщин. Я уже говорил тебе про красивые вещи, с красивых женщин получаются красивые портреты.

Алина немного успокаивается, взгляд становится осмысленнее. Мы только начали, девочка, я попробую на вкус все твои эмоции от жгучей ненависти до страстной любви. Я увижу тебя всякой.

Добавляю жестко:

— А теперь вернись на пол и сделай, как сказал, — указываю место, — или тебя взаправду заставить умолять меня?

За мной не заржавеет. Я умею вызывать в людях нужные эмоции. Стоит сделать шаг к ней, она медленно опускается на колени. Смотрит на меня волком. Фотографирую. Да ты ж моя несогласная! Конфетка!

После очередного приказа таки складывает руки в просительном жесте, но смотрит все равно исподлобья свирепо. Значит, умоляющий взгляд я увижу в другой раз.

Приказываю ей лечь на спину, согнуть ноги в коленях и запрокинуть голову. Исполняет через силу. Заставляет себя. В этом положении ее распахнутые глаза смотрят в камеру растерянно. Может, и вправду растерялась. Она все ждет, что я ее трахну. Нет, так просто не будет. Я так не люблю. Женщина — как дорогой коньяк, ей нужно время, чтобы вкус полностью раскрылся.

На сегодня я, похоже, насытился. Не стоит допускать пресыщения. Эта девочка подарит мне много удовольствия, но с ней спешить нельзя. Ей надо привыкнуть ко мне.

Отставляю фотоаппарат на стол.

— Одевайся, Толик отвезет тебя, — приказываю ей, направляясь к двери. — Как будешь готова, спускайся на первый этаж.

На этом я оставляю ее одну и спускаюсь вниз. Звоню в агентство, заказываю скучную податливую игрушку для снятия напряжения. Разрядка после такого вечера просто необходима.

9.

Алина

Секса не было, а ощущение — что он меня изнасиловал. Может, он просто импотент и не может в нормальный секс? Поэтому такой извращенец?

Внутри гулкая пустота. Мысли в кучу не собираются. Вяло натягиваю на себя снятую одежду и выхожу из фотостудии. В гостиной второго этажа по-прежнему светло. Гладкие сероватые стены с мраморными вставками, светлая, но не белая мебель, все в холодных тонах. Элитный футуристичный и минималистичный лакшери. Под потолком модерновая люстра, чем-то напоминающая летающую тарелку.

Прохожу к лестнице. Ноги ватные и заплетаются. Спускаясь, слышу, как Ростовский с кем-то говорит. У него всегда деловой командный тон, точно он владелец всей Земли.

— Да, пусть Зарина приедет, — на мгновение замолкает. — Да, через полчаса. Оплата прошла?

Оплата. Девушка. Через полчаса. На дворе ночь. Хочется думать, что он пригласил массажистку, но вряд ли. А это значит, он точно не импотент. Ему просто нравится играть в игры. Интересно, как быстро его игрушки приходят в негодность? Есть критерий, по которому он сам от меня откажется?

Завидев меня на первом этаже, Ростовский убирает телефон и ставит руки на бока, распахивая полы пиджака на атлетичном торсе.

— Толик уже ждет, — кивает мне на дверь. — Будь на связи. Скоро ты понадобишься.

Меня потряхивает от его хозяйской манеры разговаривать. Рабство вообще-то незаконно. И владение рабами тоже. А он общается со мной так, будто у меня нет никаких прав.

Киваю молча и отправляюсь к двери, но Ростовский вдруг добавляет в спину:

— Напоминаю, если ты вдруг исчезнешь с радаров, для меня это будет значить, что ты сбежала, — оборачиваюсь и вижу направленный на себя палец. — Ты не сможешь спрятаться. Полиция с удовольствием объявит тебя в розыск и однажды найдет. Ты отправишься на зону. Грех не поймать наркодилершу, которая обчистила аптеку. А я сделаю все, чтобы это стало для следаков делом чести.

Киваю и сжимаю губы, чтобы ничего не сказать. Индюк напыщенный! Нет, я не буду сбегать. Я сама пойду в полицию и заявлю, что его компания прошляпила ограбление собственной аптеки и пытается повесить на меня недостачу. Посмотрим тогда, что станет для полиции делом чести!

Забираюсь на заднее сиденье внедорожника через услужливо открытую Толиком дверь, прижимаю к себе сумочку, нащупываю в ней ключи от жилья на Марата. Мне нравится та комната, хотя она и в шестикомнатной квартире, и не все соседи душки. Я стараюсь не влезать в склоки и исправно убираю площади общего пользования, когда наступает моя очередь.

Мне хочется туда, в свою уютную комнатушку. Она крохотная, но мне хватает. Я приспособилась за почти год жизни там. С тех пор, как рассталась с Федей, я переехала в эту комнату и больше не пыталась заводить отношений, потому что от прошлых мне остался только кредит и куча комплексов.

Машина внезапно останавливается. Я просто уверена, что мы не успели бы доехать до Марата за такое время. Выглядываю в окно — определенно не Марата. Это где-то на Гражданке. Мы стоим на парковке у красивого современного дома.

— Почему мы остановились? — спрашиваю у водителя.

— Вы прибыли к месту назначения, Алина Александровна, — он сдержанно улыбается мне в зеркало заднего вида и покидает салон, затем обходит машину, открывает мне дверь, подает руку. — Пойдемте. Мне поручено проводить вас до квартиры.

— Как-кой квартиры? — спрашиваю оторопело.

— В которой вы будете жить, — Толик добродушно улыбается.

Он вообще приятный парень, не хотелось бы ему грубить, но мне все это не нравится.

— Послушайте, Анатолий… Вас ведь Анатолий зовут? — в ответ он кивает. — Отвезите меня, пожалуйста, на Марата. Или знаете, нет, я лучше сама. Спасибо, что подбросили.

Игнорирую его руку и выбираюсь из салона на промозгло-ночную апрельскую улицу. Оглядываюсь по сторонам, в поисках направления к метро. А потом запоздало смотрю на часы. Начало первого. Есть вероятность подойти и поцеловать двери. Значит такси вызову. К черту все!

— Алина Александровна, — озабоченно произносит Толик. — Я дорожу своей работой, поэтому прошу вас сейчас подняться со мной в квартиру.

Вздрагиваю. Он говорит с таким выражением, что невольно думается, не только в работе дело. А, может, и в свободе. Похоже, у Ростовского есть рычаг давления на всех сотрудников.

— Но мне даже зубы почистить нечем! — возмущенно возражаю. — Все мои вещи на Марата. Может, вы тогда просто свозите меня туда?

А у самой в голове мысль, что я могу зайти к себе, запереться и просто не выходить. Наверное, это подстава, но, сдается мне, в этом волчьем царстве не обманул — не выжил.

— Это не получится, Алина Александровна, — совестливо отвечает Толик. — У меня приказ отвезти вас сюда. И времени ровно на это действие.

Вздыхаю. Все выглядит так, что у меня снова нет выбора. За меня все теперь решает Ростовский.

— Не беспокойтесь. В квартире есть все необходимое, а вещи вам доставят завтра, — он немного мнется. — И, если хотите сохранить замок в целости, вам лучше отдать мне ключи.

В душе разливается отчаяние. Если не отдам ключи от комнаты, эти люди просто взломают замок. Попала так попала. Ростовский уверенно заполняет собой все пространство моей жизни. «Это всего лишь месяц» — повторяю себе, как мантру и соглашаюсь пойти за Толиком. Скоро узнаю, в каких условиях мне теперь придется жить.

_______________

10.

Алина

Квартира оказывается под самой крышей. Двухэтажная. На верхнем ярусе полноценная спальня с гардеробной и ванная, снизу кухня-гостиная, кабинет и вторая ванная. Ремонт навороченный, все идеально. Округляю глаза, разглядывая мебель.

— Это квартира Романа Родионовича? — спрашиваю у Толи, справившись с первым шоком.

— Я не уполномочен отвечать на этот вопрос, Алина Александровна, — добродушно парирует он.

Оставляет на узкой тумбочке у двери связку ключей и жестом просит отдать мои от комнаты. Хочется отказаться, но я понимаю, что Ростовский уже отдал распоряжения, и его люди завтра придут в мою коммуналку, взломают замок и все равно привезут мне вещи. Так я хотя бы не буду оплачивать новый замок, когда мой срок в клетке Ростовского закончится.

Получив ключи, Толик желает доброй ночи и уходит.

В ванной действительно есть новая зубная щетка, паста, небольшие тюбики с шампунем и кондиционером. Полотенца для любых частей тела тоже присутствуют. В холодильнике стоят несколько бутылок воды и по одной банке разных лимонадов. Ощущение, что я попала в гостиничный номер.

Ложусь спать с тяжелым чувством. Завтра мне предстоит сложная авантюра — заявление в полицию об ограблении моей аптеки. Это, наверное, создаст Ростовскому проблем, но если начнутся следственные действия, следователи запросят данные с камер, мое непричастие к краже станет очевидно.

Просыпаюсь рано. На улице еще темно. Телефон мертвый, это досадно, и зарядка осталась на Марата. Приходит мысль съездить туда самостоятельно, но вспоминаю, что сама отдала ключи Толику. Чувство, что я попала в западню. «Доверься течению» — снова всплывают в голове слова Ростовского. Похоже, течение подхватило и несет меня в неизвестном направлении, а мне остается думать только о том, как бы ненароком не захлебнуться.

Но я твердо решила сбросить с себя его гнет. Так что ничего не беря из холодильника, собираюсь и выхожу из дома. Раздумываю над тем, чтобы выбросить ключи в почтовый ящик. Оставляю пока себе. Сделать это я всегда успею.

Меня потряхивает, внутри лютый мандраж. Вдруг меня арестуют? Да ну нет! Я — заявитель. Я в худшем случае свидетель, а не обвиняемая.

За полчаса на метро я добираюсь до отделения полиции на улице Чехова и сообщаю дежурному, что хочу сообщить о краже. Мне дают бланк заявления и обещают беседу со следователем.

Я все еще полна решимости и заполняю бланк со всей скрупулезностью. Паспорт остался в комнате, но я помню данные наизусть. Заполнив, вручаю обратно дежурному, и он просит меня подождать. Внутри поднимается волнение, но пока нечего паниковать. Сейчас меня должны опросить, я дам свидетельские показания, а потом они начнут расследование.

Ко мне подходит крупный рослый полицейский в штатском, представляется майором Васильевым и просит пройти с собой. Заводит в комнату для допросов. Небольшую, где только стол и несколько стульев. На столе стоит звукозаписывающее оборудование. Паниковать рано! Все в порядке! Пытаюсь себя успокоить, но волнение не утихает. Я принципиально боюсь людей в форме и сейчас, по сути, нахожусь в чреве их логова. Меня некому защитить, и если этот Васильев захочет задержать меня, никто не поможет.

Сначала разговор протекает спокойно. Майор Васильев, Сергей Петрович, задает мне вопросы, и я честно на все отвечаю. Что переучет по увольнению Вальки не сделала, потому что поленилась, человеческий фактор. Что теперь всю недостачу вешают на меня, а я ни при чем.

— Так вы подаете заявление о краже или о мошеннических действиях со стороны руководства аптеки? — уточняет Сергей Петрович.

— Похоже, и о том, и о том, — мямлю, понимая, что плыву.

Я и не подумала, что тут несколько разных преступлений. Точнее, решила, что расследование одного автоматически вынудит полицию расследовать другие, как это показывают в сериалах. Ага. Вот мне и столкновение с суровой реальностью.

— Я понял, Алина Александровна, — наконец заключает Сергей Петрович. — Мне нужно составить необходимые документы, чтобы вы их подписали, и я к вам вернусь. Побудьте тут, пожалуйста.

Киваю. Душа не на месте, но я уже заварила эту кашу. Теперь только расхлебывать. Я жертва в этой истории. Точка. Жду. Наверное, ему надо составить протокол или что у них там, с моими показаниями, на котором я поставлю свою закорючку.

Спустя примерно полчаса Сергей Петрович возвращается с отпечатанными листами, просит подписать. Вроде все правильно — мои показания, протокол опроса. Ставлю подписи и поднимаю утомленный взгляд на Сергея Петровича.

— Мы начнем расследование и будем держать вас в курсе, — ласково произносит он. — А сейчас вы свободны. Я провожу вас до дверей управления.

Мы вместе направляемся к проходной, и следователь прощается. А я выхожу наружу и цепенею. Забываю вдохнуть.

_____________

Майор Васильев Сергей Петрович

Оперативно-уполномоченный сотрудник полиции Центрального района СПб.
Работает исключительно за деньги и не больше, чем с восьми до шести.

11.

Алина

Напротив полицейского управления стоит уже известный мне внедорожник, а рядом — знакомый мне Толик. От его добродушной улыбки по коже ползет горячая судорога. Он открывает мне заднюю дверь и велит забираться внутрь.

Качаю головой и пытаюсь обойти машину, но Толик преграждает путь и рычит, что силой запихнет меня в машину, если я не подчинюсь. Похоже, ему на это выдан карт бланш.

Таки залезаю в салон, игнорируя его руку. Сначала ощущаю знакомый запах древесного пряного парфюма, а потом только соображаю, что в машине сидит сам Ростовский.

— Какая отважная и непослушная девочка, — цедит сквозь зубы, но при этом дьявольски улыбается. — Скажи, ты просто хотела сделать мне пакость?

Последнее звучит снисходительно, как бы родитель журил ребенка. Толик забирается за руль и газует. Машина трогается.

— Нет, — огрызаюсь, — я хочу честного разбирательства!

— И ты готова ответить за кражу? — он изгибает бровь. Смотрю на него округляющимися глазами. Мы же уже определили, что я ничего не крала! — Понимаешь ли, полиция, начав расследование, в понедельник попросит у нас записи с камер.

Он разворачивает ко мне телефон, на котором проигрывается видео.

— Оборудование не всегда работало исправно, но в момент, когда оно работало, есть запись, как ты убираешь в сумку какие-то таблетки, — запись в телефоне это и показывает. — Полюбуйся.

Меня начинает тошнить. Да, я как-то раз купила у нас, провела по кассе как полагается, дорогой антигистамин для одного из соседей по коммуналке. Взяла сразу три пачки, потому что лекарство редкое и регулярно пропадает с полок. Но на видео не видно, что я за него заплатила!

— А того, как Валентина крала препараты, на записях нет. Ребята Савы их уже посмотрели, — продолжает Ростовский. — Поэтому если не хочешь оказаться на скамье подсудимых, давай прекратим этот нелепый танец.

Поджимаю губы и отворачиваюсь к окну.

— Умей достойно принимать поражения, — снова по ушам бьет его голос, хотя он и говорит мягко. — И прекрати наконец сопротивляться. Извлеки выгоду для себя.

Выгоду? Избавление от опасности присесть и списание долга? Выходит, он меня покупает. Я не из этих. Противно, но выбор, похоже, и правда отсутствует.

— Еще тридцать дней, Роман Родионович, — выдавливаю своим самым твердым голосом. — И вы меня отпустите.

В салоне повисает гнетущая пауза. Поворачиваюсь к нему — смотрит на меня, плотоядно прищуривая желтые глаза.

— Условия сделки изменились, — чеканит жестко и показывает на меня пальцем. — Ты позволила себе создавать мне проблемы, поэтому срок, по истечению которого ты станешь свободна, я определю сам.

Глаза наполняются слезами от воспоминаний о вчерашних играх этого жестокого человека. Сознание затопляет паника. И досада, смешанная с обидой. Я злюсь на себя, на него, на Вальку, на жизнь. Это несправедливо. Ростовский теперь сколько захочет будет издеваться надо мной, держа за горло угрозой посадить, и нет никакой речи о спасении. Захлопнулась моя клетка.

— И что теперь будет? — спрашиваю сдавленным голосом. — С моим заявлением…

— В понедельник наша служба безопасности ответит на полицейский запрос, что в аптеке ничего не пропало, и по твоему заявлению не будет никакого движения, — задумчиво отвечает Ростовский уже глядя в телефон. — Этот финт ушами был в последний раз. Подчиняйся, если не хочешь сесть.

Молчу, изо всех сил пытаясь взять себя в руки. Меня трясет и колбасит от его повелительной манеры держаться и того, что он фактически владеет моей жизнью.

— Расслабься, Алина, в который раз тебе повторяю, — он убирает телефон и упирает в меня прямой взгляд. — Тебе будет легче, если ты прекратишь барахтаться.

Машина останавливается у уже знакомого мне дома на Гражданке.

— Сейчас поднимись в квартиру и разбери вещи. Их уже привезли, — приказывает. — Пока у тебя свободное время. Отдохни.

Анатолий выпускает меня из машины и провожает до подъезда. Достаю ключи и при нем захожу в дом. Через небольшое окно в верхней части наружной стены наблюдаю, как отъезжает внедорожник Ростовского.

Отдохни, он сказал. Сейчас бы выпить чего-нибудь, да покрепче. Да только на карте остались крохи. Еды лучше куплю.

Поднимаюсь в квартиру и замираю на пороге. Часть гостиной заставлена аккуратно упакованными коробками, которые даже подписаны. «Посуда», «одежда», «белье». Какая предупредительность! Сверху лежит возвращенная связка ключей.

Первой открываю коробку с подписью «Электронные устройства» и ищу зарядку для телефона. Втыкаю в розетку и оглядываю гору коробок. Не буду ничего разбирать! От безысходности хочется выть.

Телефон включается и пиликает сообщением от Сбербанка.

Читаю. Баланс карты пополнен на сумму триста тысяч. Что?! В горле пересыхает и перехватывает дыхание. Комментарий к транзакции — «На расходы. РРР».

Ростовский! От гнева аж перед глазами на мгновение темнеет. Сумму прислал, полностью покрывающую остаток по кредиту, оставшемуся от Феди.

Захожу в историю операций, выбираю последнюю запись и, войдя в нее, нажимаю кнопку «Отправить обратно». Подавись своими деньгами!

Откладываю телефон и выдыхаю, но успокоиться не выходит. Все мысли прикованы к телефону. Он ведь сейчас заиграет дефолтный рингтон, потому что мою выходку Ростовский просто так не оставит. Бросаю взгляд на телефон. Ну и пусть звонит! Я не проститутка, чтобы меня покупать!

12.

Роман

Переведенная сумма возвращается на карту.

Нет, я не удивлен. Какой-то частью сознания даже допускал подобное, хотя и надеялся, что девочка, получив такую сумму, как-то ею воспользуется. Разом закроет остаток по кредиту за мотоцикл, например. Или приоденется наконец по-человечески. Или хотя бы в СПА сходит.

Нет, Алина у нас принципиальная. Это ничего. Она согласится взять мои деньги. Потом.

Но все же какая она непримиримая. Не готова признавать мою власть. Сопротивляется. Не понимает, что ее сопротивление только прибавляет мне желания ее покорить. Вызывает прямо покалывание в пальцах от одной мысли, что однажды эта строптивица окажется у моих ног.

Женщин по типажам можно сравнить с животными.

Есть, например, коровы — они смотрят на тебя глупыми, но любящими глазами, послушно делают что скажешь, пережевывают одну и ту же жвачку по двадцать раз на дню. Неповоротливы и тупы.

Есть лисы — обольстительные, хитрые и игривые, таким палец в рот не клади. А если что не по ней, хвостом взмахнула и убежала. Непостоянные создания, не созданные для серьезных отношений.

Есть собаки — преданные, верные, честные, работящие, правда с ними со скуки умираешь, если ничего экстраординарного не происходит. Но в критической ситуации такая за тебя кому хочешь глотку перегрызет.

А есть такие, как Алина, дикие кошки, которые в случае опасности отключают тормоза и действуют невзирая на последствия, готовые защищаться до последнего. Такая при удобном случае вцепится тебе в лицо. Зато когда приручаешь — милейшее создание, посвящающее всю себя тебе одному.

Я хочу укротить Алину. Мне нравится укрощать женщин Хотя, наверное, кто-то скажет, что это слово не очень подходит, и правильнее сказать «ломать». Может, и так. Но все зависит от самой женщины. И Алина пока показывает чудеса упертости.

В любом случае ближайшие пару дней я не буду ее трогать. Сейчас надо дать ей немного времени смириться с текущим положением вещей. А потом я начну планомерно захватывать ее свободу и однажды выжру целиком. Займу все мысли, присвою тело, заберу себе ее душу.

Пока моя девочка «настаивается», пора вернуться к делам. Встреча с Агрохимом, которую я отменил в вчера, никуда не делась, я перенес ее на сегодняшний вечер. Встретимся с владельцем в ресторане. Моей фарм-компании нужны новые каналы поставки сырья. Пока Толик везет меня на Ваську в Золотой Орел — один из самых дорогих и фешенебельных ресторанов для переговоров — просматриваю фото Алины, которые вчера сделал и залил в облако. Следовало сфотографировать ее с нормальным макияжем, прежде чем его испортить, но я увидел ее губы и уже не смог удержаться. Мозг как отшибло.

Надо будет как-нибудь взять ее с собой на подобную встречу. Она красивая. Хороший аксессуар, как она выразилась. С макияжем и без. Она просто красивая, хотя сейчас больше, как неограненый алмаз, ее надо отшлифовать, чтобы она засверкала.

Переговоры проходят успешно. Игорь Хищин — владелец ресторана — создал, наверное, лучшее место для подобных встреч. Мы с Рустамом Камиловым отлично проводим время и приходим к предварительному соглашению о поставках био- и неорганического сырья для моего производства.

Как назло, всю беседу Алина не выходит из головы. Я даже ловлю себя на мысли, что отвлекаюсь из-за нее. Ее выходка с деньгами занозой засела в мозгу. Хочется сегодня же снова наведаться к ней. Но я уже решил, что жду до среды. Значит, жду. Мне есть чем занять жизнь так, чтобы выкинуть женщину из головы.

Алина

Еще какое-то время сижу над телефоном в тревожном ожидании ответки, но ничего не происходит. На душе неспокойно, но я иду в душ. Не может же Ростовский спустить мне это с рук? Или может? Наверное, поговорить решил, тогда я ему твердо скажу, что деньги принимать не буду.

Выйдя немного посвежевшей, вспоминаю, что весь день ничего не ела. В холодильнике пусто. Собираюсь и выхожу на улицу. Продуктовый, к счастью, находится с обратной стороны дома. Покупаю сосиски, рис, яйца, консервированное лечо, подсолнечное масло и зеленый пакетированный чай «Ява». Надо поэкономить деньги. В глубине сознания мелькает мысль, что, если бы приняла деньги, сейчас могла бы купить себе нормальную еду. Пресервы из морепродуктов, например, по которым я скучаю. Или куриную грудку. И чай не Яву, а Гринфилд.

Отгоняю эти отвратительные, разъедающие думки. Я не хочу ни копейки получать от Ростовского. Я лучше буду голодать, чем кормиться с его руки.

Расплатившись картой, понимаю, что на счету осталось совсем мало. Около пяти тысяч. И, с учетом ситуации на работе, деньги мне вряд ли выплатят. Уволили уже, наверное.

Вечер проходит в печали. Я ведь даже не знаю, надо ли мне на работу. Ключи от аптеки я сдала, так что работать мне негде. А спрашивать по поводу работы я точно не буду.

Без удовольствия ем простой ужин в виде жареной сосиски, вареного риса и лечо в качестве соуса. Запиваю зеленым чаем.

Ложусь спать в убитом состоянии. Моя жизнь в мгновение ока разрушилась. И когда я смогу собрать ее по кускам обратно — одному Богу известно. Точнее, одному человеку с рычащими инициалами.

Сплю отвратительно. Всю ночь мне снится комната в полицейском участке, где я беседовала со следователем, только со мной в ней находится не полицейский, а Ростовский со своим фотоаппаратом. И я постоянно пытаюсь не дать ему себя сфотографировать, а он каждый раз настигает и делает очередной снимок.

Наутро просыпаюсь разбитой. С такими приходами мне скоро потребуется успокоительное. Запах в квартире странный, будто едой. Выбираюсь из постели, спускаюсь на первый этаж. Да ну нет! Что за чертовщина?!

______________

Привет, прекрасные!

Пока мы гадаем, что же увидела Алина, приглашаю вас прогуляться в книгу «Трофей для Хищника», в которой фигурирует Игорь Хищин и ресторан «Золотой Орел».

13.

Алина

На кухне копошится незнакомая мне девушка в короткой футболке и обтягивающих пышную попку слагсах. Волосы заколоты в тугой пучок на голове. Завидев меня, она улыбается и приветственно машет.

— А вы, простите, кто? — спрашиваю с возмущением.

— Я Маша, — добродушно отзывается она, высушивая руки полотенцем. — Ваша домработница. Алина Александровна, вы завтракать яичницей привыкли или кофе с тостами сварить?

— Вас… Ростовский прислал? — голос вот-вот зарычит от ярости.

— Да, меня нанял Роман Родионович, — она произносит это с ласковым придыханием, явно очарованная работодателем. — Он вас не предупредил?

Мне хочется гаркнуть на нее, чтобы выметалась, выставить ее за дверь вместе со всем, что изрыгается из Ростовского, но она не виновата. На ней не стоит срываться. Она приятная девушка моего возраста, и тоже зарабатывает, чтобы оплачивать счета.

— Маша, у вас телефон Ростовского есть ведь? — спрашиваю вкрадчиво. Она кивает. Не уверена, что она пойдет навстречу, но попробовать стоит. — Дайте мне, пожалуйста?

По счастью, Маша нисколько не сопротивляется. Вынимает телефон из кармана брюк и диктует.

Сохранив номер, благодарю и закрываюсь в кабинете. Здесь безумно уютно, большой стол, удобное кресло, шикарный стеллаж для бумаг и мелочей. Но сейчас обстановка на меня давит. Мне не нужно все это великолепие.

Набираю Ростовского. Часы телефона показывают 10:12, ничего, проснется.

На удивление, он отвечает на третий гудок.

— Алина? — голос звучит удивленно-довольно, будто он ожидал этого звонка.

— Заберите свою Машу, — сходу налетаю на него. — Мне не нужна домработница!

— Я не спрашивал у тебя разрешения, Алина, — строго отвечает Ростовский. — И смени тон.

— Мне. Не. Нужна. Никакая. Домработница! — только сильнее распаляюсь. Чеканю каждое слово. — И говорить с вами буду так, как мне удобно!

В трубке повисает недолгая пауза, и, кажется, я слышу усмешку.

— Ты вчера отказалась от денег, Алина, — спокойно на удивление говорит Ростовский. — Значит, есть тебе не на что. А я хочу, чтобы ты питалась нормальной едой. Маша перестанет приходить тогда, когда я буду уверен, что ты не жрешь помои!

На последних словах интонация твердеет.

— И если не хочешь, чтобы в квартире прибавилось работников, которые будут помогать тебе жить, как я требую, — добавляет он жестко, — не воспринимай в штыки мои подарки. Это ясно?

Мне остается только согласиться. И он вешает трубку.

Трагично вздыхаю. У меня нет ни выбора, ни маневра. Он плотно держит за горло. И, судя по всему, любой шаг влево-шаг вправо он будет толковать, как попытку избавиться от его гнета, и будет закручивать гайки.

С каждой минутой срока в его лапах стоимость сопротивления возрастает. Накапливается критическая масса рамок, и я уже предчувствую момент, когда придется сдаться. Чем больше я сопротивляюсь, тем сильнее он меня ограничивает. Но сдаться и плыть по течению — разве выход? А лучше дождаться, когда он ко мне охрану приставит или запрет в подвале?

Выхожу обратно в кухню-гостиную. Маша все еще у плиты.

— Так яичницу или кофе с тостами, Алина Александровна? — спрашивает елейным голоском.

Мне неловко чувствовать себя барыней, но это же просто вопрос. Нужен просто ответ.

— Я бы кофе с молоком выпила, но его тут нет, — произношу, окидывая взглядом гору коробок. — Так что яичницу и чай.

— Кофе уже есть, я сварю вам, — отвечает Маша и вынимает из кухонного шкафа турку.

Так вот, что имел в виду Ростовский, говоря про нормальное питание. Маша не только готовить будет, но и продукты покупать. Становится совсем противно. Мне все это не нужно. Но Машу я приняла, и у меня не будет возможности отказаться от прочих подосланных «работников».

Воскресенье я провожу за разбиранием вещей. Не хочу, но делаю. Потому что больше заняться нечем. Маша вертится рядом, то подметет, то протрет, то еще что полезное сделает. И ее нарочитое обращение ко мне по имени отчеству начинает надоедать.

— Маша, а может, вы домой пойдете? — спрашиваю у нее, вытирая со лба пот, закончив складывать пустые коробки.

— Не могу, мое рабочее время закончится в девять вечера, — она пожимает плечами. — На ужин что хотите, Алина Александровна? Куриное филе с…

— Хватит называть меня по имени отчеству, Маша, мы же одного возраста! — вспыхиваю.

— Не, Алина Александровна, простите, нет, — она качает головой. — Все, кто работает на Романа Родионовича, понимают, что такое субординация. Так что даже не просите.

Ее голос, до этого ласковый и даже чуть наивный, сейчас звучит совершенно серьезно. Она знает, зачем она тут и как себя вести. А еще, похоже, так же боится потерять работу.

— Приготовьте на ужин, что вам проще, Маша, — оставляю все как есть и поднимаюсь на второй этаж.

Когда она зовет меня ужинать, прошу оставить на плите, и дожидаюсь, когда она наконец уйдет. Это невыносимо жить с чужим человеком под боком, который к тому же постоянно трется вокруг тебя. Меня прям колбасит от мысли, что эта услужливая Маша целыми днями будет тут крутиться. И выходит, если я хочу, чтобы ее не было, надо просто принять деньги и питаться нормально? Подчиниться. Меня коробит перспектива прогнуться, но ощущение, что Ростовский именно этого и добивается. И будет давить, пока я не сломаюсь. А я… Смогу остаться при своем?

_______________

Мария Ивановна Полесова (Маша)

14.

Понедельник и вторник проходят одинаково скучно. Из полиции мне не звонят, с работы тоже. Похоже, я, как тот комар, угодила в смолу влияния Ростовского и теперь останусь окаменелостью в куске янтаря. Маша продолжает успешно прислуживать мне. Готовит завтрак-обед-ужин, в остальное время что-то убирает, метет, протирает. Я вот удивляюсь, она на меня собирается без выходных пахать? Зная Ростовского, не удивлюсь, если так.

В среду днем я привычно провожу время за книгой, когда раздается звонок в дверь. Сердце пропускает удар. Кто еще пожаловал? Мозг уже догадывается, но я не хочу верить в эту догадку. Не успеваю спуститься на первый этаж, Маша уже тут как тут. Расторопная работница! Проходя по гостиной, слышу мужскую речь.

— Позови, пожалуйста, Алину Александровну, — голоса я не знаю, зато его обладатель, похоже, знаком с моей новоявленной домработницей. — У меня для нее посылка.

Не Ростовский. Ну да, стал бы Его Светлейшество снисходить до посещения такого клоповника, как этот дом? А в желудке возится плохое предчувствие. Зараза. Не посмотришь — не узнаешь.

— Вот она я, — появляюсь в прихожей собственной персоной. — Что за посылка?

Парень лет двадцати семи поднимает на меня серьезный взгляд. Весь он нарочито аккуратный. С идеальным ежиком темных волос, в костюме с галстуком, поверх которого надет красивый черный плащ по колено, в до блеска начищенных ботинках. Явно не пешком ходит. Одеждой и стилем поведения он напоминает Анатолия.

— Здравствуйте, Алина Александровна, — произносит он четко поставленным голосом. — Роман Родионович просил передать это вам. У вас есть час на сборы. Мне поручено доставить вас на ужин. Я подожду в машине, пока вы спуститесь.

На полу у порога уже стоит одна объемистая коробка и пара поменьше сверху. Все завернуты в подарочную бумагу. Содержимое не разглядеть.

— А если я откажусь? — спрашиваю с вызовом. — Не переоденусь и не поеду?

— Роман Родионович оставил послание на этот случай, — парень смущенно улыбается и будит телефон: — «Если Алина попытается отказаться, то передай, что мы все равно поужинаем, только я приеду к ней сам, и есть она будет голой. Никакую другую одежду я на ней видеть не хочу».

Он окидывает меня взглядом, точно по-быстрому раздевая и представляя, как я буду выглядеть на ужине, если не переоденусь и не поеду. Краснеет и отводит глаза.

Что-то мне подсказывает, что вынуждать Ростовского приезжать ко мне сюда — плохой план. В душе клубится тревога. За ним не заржавеет, он ведь приедет. И, уверена, найдет способ заставить меня раздеться. Не силой, а как тогда, в своем доме. Просто заставит.

Чувствую себя перед ним беззубым котенком. Он каким-то незримым образом вынуждает меня выполнять свои требования, а я, как бы ни барахталась, ничего не могу противопоставить. Овечка на веревочке.

— Хорошо, не знаю, как вас зовут, я спущусь через час, — отвечаю парню и, оттеснив Машу от коробок, забираю их с пола.

— Я Василий, — долетает в спину от мужчины.

Киваю не оборачиваясь. Головой понимаю, что ни Маша, ни этот Василий не виноваты в том, что я злюсь. Но не получается иначе. Ростовский ломает меня, а достается им. Говно стекает вниз, так говорят?

Дохожу до своей спальни и распаковываю коробки. В одной небольшой оказывается шикарный комплект белья — лифчик, трусики, пояс и чулки, во второй — платье в пол без рукавов, с разрезом по бедру и декольте. В ней же лежит уже знакомый мне тюбик помады. А в большой — короткая норковая шубка роскошной дымчатой окраски, черный клатч и ботильоны на тонкой шпильке, похожей на гвоздь.

Я даже знаю, как он объяснит такой дорогой подарок. Я ведь отказалась от денег, а он должен быть уверен, что я ношу нормальную одежду. Его насильственная забота душит, от нее хочется сбежать и спрятаться.

Глядя на всю эту красоту, разложенную на кровати, борюсь с лютым протестом и желанием порезать все в лоскуты. Такая одежда, должно быть, стоит безумных денег. И самое главное, если я ее уничтожу, потраченные деньги для Ростовского не будут играть никакого значения. Он с холодностью естествоиспытателя отметит лишь то, что я отказалась, не подчинилась, значит, нужна другая тактика, больше давления, новые угрозы. Но я ничего не уничтожу. Разве что лифчик не надену. Меньше всего мне хочется предстать перед ним голой, а это неминуемо случится, если я не подчинюсь.

Переодеваюсь. Вся одежда такого качества, какого мне и не снилось. Швы идеальные, нигде и ниточки не торчит. И садится все как влитое. Интересно, каким образом Ростовскому удалось настолько точно попасть в размер? Каким-каким, он видел меня в белье, сфотографировал, а глаз у него наверняка наметан.

Кручусь перед зеркалом в платье и норковом полушубке. Надо заставить себя нанести помаду. Раз он ее положил, значит, хочет, чтобы она была. Воспоминания пробегают колючими мурашками по спине. С ней связаны неприятные ассоциации. Интересно, Ростовский нарочно заставляет меня делать это снова? И снова смажет помаду, когда я приеду? Снова изуродует?

Таки крашу губы. Теперь я однозначно выгляжу как очень дорогая проститутка, эскортница. Не вульгарно, не пошло, но нарочито сексуально и слишком шикарно. Мне претит так одеваться! А еще я ненавижу мех. Ненавижу изо всех сил, потому что ради него убивают животных, которые не используются в пищу. Это неправильно.

Спустя час, собрав в кучу все мыслимые и немыслимые эмоциональные ресурсы, спускаюсь к подъезду. Меня ожидает темно-синий блестящий внедорожник марки Инфинити. Василий открывает мне заднюю дверь и помогает забраться внутрь. На сопротивление еще и его заботе сил у меня уже нет.

В клатче вибрирует телефон. Вынимаю — сообщение от Ростовского. Не хочу читать, но не читать страшно. Открываю и забываю вздохнуть от нового требования.

______________

15.

Алина

Несколько раз читаю сообщение в три строчки. «Вы скоро приедете. Я хочу, чтобы ты сняла трусики и положила их в карман шубы. По приезде отдашь мне».

Он знает, что я уже в пути. Наверняка потребовал именно сейчас, чтобы я сделала это при водителе. И даже не написал, что мне грозит в случае отказа, но я уже знаю, что он не простит неподчинения, накажет, и это однозначно будет хуже, чем если бы я подчинилась. Такой его метод. Насилие и за неподчинение еще большее насилие. И физически он не причинял мне страданий. Они все на эмоциональном уровне, на порядок острее и больнее, если бы он меня просто ударил или натурально изнасиловал.

Чулки на силиконе, поэтому пояс я не закалывала. Приподнимаюсь на сиденье, упираясь пятками и лопатками, аккуратно проникаю под подол платья через разрез и стягиваю трусики. Щеки полыхают огнем, и я то и дело бросаю взгляды в зеркало заднего вида, пытаясь определить, видит ли меня водитель. То, что он ощутит движение и возню — наверняка.

К счастью, Василий насупленно смотрит только на дорогу. Или он правда не заметил того, что я делала, или он проинструктирован вести себя так. В любом случае, маленькие кружевные стринги оказываются у меня в кулаке. От бессильной ярости сжимаю их со всей силы и прячу в карман. Я снова прогнулась. Ростовский в очередной раз меня продавил.

Даже не смотрю по сторонам. Нет смысла знать, куда я еду. Меня привезут туда, куда нужно Ростовскому, и я пробуду там ровно столько, сколько он захочет. Я не решаю вообще ничего.

Машина останавливается где-то в центре, но я не узнаю мест. Василий помогает мне выйти и ведет к красивой дубовой двери с массивной ручкой. Жмет на единственную кнопку серебристого домофона и в ответ на дежурное «Да?» произносит:

— Девушка к Роману Родионовичу Ростовскому.

Дверь открывается, и Василий аккуратно подталкивает меня в спину. Переступая порог, оказываюсь в интимно освещенном холле, и дверь закрывается. Навстречу выходит красивая девушка в строгом длинном платье. Здоровается и обещает провести меня к РРР. У меня все большее ощущение, что я выгляжу, как шлюха. И по представлению Василия, и по холодности девушки-администратора. Но выбора нет, я плетусь за ней сквозь большой зал со столиками, наполовину заполненный людьми, в отдаленную часть, где начинаются, похоже, приватные комнаты. Администратор доводит меня до одной из филенчатых темных дверей и приоткрывает ее. Со словами «Вам сюда» уходит.

Сердце пускается вскачь и даже в ушах поднимается шум крови. Я снова не представляю, что меня ждет, но точно знаю, кто, и страшно испытывать его терпение. Толкаю дверь и вхожу в VIP-комнату.

Тут все прилично. Комната на удивление просторная. Интимное освещение, по центру круглый стол, с несколькими стульями, один из которых занимает Ростовский. С потолка свисают модерновые светильники, похожие на свернытые в рулоны золотые листы.

Ростовский встает и подходит ко мне. Пиджак, небрежно расстегнутая на две пуговицы рубашка, поблескивающая в слабом свете пряжка ремня. Он останавливается напротив, окутывая меня запахом своего крышесносного парфюма, смешанного с его собственным очень мужским ароматом, и делает движение, чтобы обнять меня за талию. А потом я чувствую, как его руки проникают в карманы полушубка.

Ростовский с хищным видом забирает трусики, которые я положила в карман, как он и велел, и подносит к лицу. Это одновременно заводит и пугает. Он хочет меня, это желание можно ножом резать, настолько оно плотное и густое. Меня в жизни никто так не хотел. И жутко становится оттого, что он растягивает прелюдию. Каким тогда будет продолжение?

— Привет, Алина, — Ростовский прячет мои трусики во внутренний карман пиджака и довольно улыбается. — Рад, что ты выполнила мою просьбу, и мне не пришлось это делать самому. Ты, должно быть, голодна?

Он ласково снимает с меня шубку и на плечиках вешает на вешалку в углу. Я уже не пытаюсь протестовать. Он сделает так, как хочет, или заставит меня пожалеть о сопротивлении.

— Я не голодна, — вру, — ваша Маша кормит меня как на убой.

Он отодвигает мне стул, и я сажусь. Чувствую себя непривычно — я никогда не ходила без трусиков. И сейчас в каком-то далеком уголке сознания мигает ощущение доступности и незащищенности. Щеки чуть теплеют. Вот бы он не заметил! Наверняка он одел меня как шлюху и забрал трусики, именно чтобы я чувствовала себя… распутной?

— Это же здорово! — Ростовский опускается напротив и нажимает кнопку вызова официанта. — Ты выглядишь лучше. Цвет лица стал ровнее на нормальной пище.

Да ну нет. Он просто так это говорит. А внутри жжется желание посмотреть на себя в зеркало, чтобы убедиться в его лжи.

— Зачем вы меня привезли сюда? — перевожу тему, не хочу пускаться в полемику по поводу еды.

Он прищуривается и чуть склоняет голову набок.

— А сама как думаешь?

________________

Интерьер VIP-комнаты, в которой ужинает Ростовский

16.

— Вы непредсказуемы, Роман Родионович, я не знаю, — отвечаю честно.

Я правда не знаю, что и думать. Мне вообще кажется, у него в каждом, даже микроскопическом действии, вроде изгибания брови, есть смысл. Все подчиняется какой-то цели.

— Разве неочевидно? Я собираюсь поужинать с тобой, — он чуть хмурит брови.

Хочется его поправить — поужинать мной он собирается, а не со мной. Мне его поведение кажется странным. Он уже записал меня в игрушки, но зачем-то изображает развитие несуществующих отношений.

После короткого стука в випку входит официант и раскрывает перед нами меню, похожее на старинную книгу, даже пластиковые листы внутри стилизованы под жухлые страницы. Я сразу закрываю его и, подперев подбородок ладонью, смотрю на Ростовского. Он перехватывает взгляд, и я замечаю мимолетный гнев в его лице. Ну-ну, есть тоже будешь меня заставлять?

— Буженину «По-Царски» с соусом «Брусничный можжевельник» и бутербродную тарелку, — он звонко захлопывает меню. — И принесите вино.

Снова нелепое французское название, а меня внутри уже подколбашивает. Может, в следующий раз выбрать блюдо, но не есть? Ага. Вот я уже придумываю, как приспособиться обходить его волю вместо того, чтобы устроить открытое восстание. Рабская позиция. Тьфу.

— Я не хочу есть один, — цедит Ростовский строго. — От бутербродов с икрой и фуа гра еще никто не умирал.

Отвожу взгляд. В желудке уже копошится голод. Я же не ужинала, а обед был почти пять часов назад. И бутерброды с икрой мне определенно зайдут, а фуа-что-то-там я даже ни разу не пробовала.

— Хватит, Алина, — добавляет Ростовский. — Не вынуждай ломать тебя. Ты же понимаешь, что это несложно. Сохрани достоинство, сдайся красиво.

Ничего не отвечаю. Боюсь, в какой-то момент я и правда сдамся. И тогда потеряю всякую независимость. Он присвоит меня целиком.

Официант вскоре приносит вино и бутербродную тарелку. Выглядит восхитительно и очень аппетитно. Эти бутерброды манят меня сочетанием цветов и ароматами свежей зелени, икры и этого самого, на «фуа…». Желудок звонко урчит, и Ростовский усмехается, разливая вино.

— Ешь давай, принципиальная Алина, — пододвигает мне бокал вина. — И ответь на вопрос, работа провизором — предел твоих мечтаний?

Замираю. Почему он спрашивает? Хочется потянуть время, и я таки беру небольшой круглый бутерброд из багета, на котором горка красной икры с торчащими из нее иголочками укропа живописно утопает в подушке из творожного сыра. Вкуснота неописуемая. Красная помада остается на огрызке бутерброда.

— Ты ведь взяла с собой помаду обновить макияж? — требовательно спрашивает Ростовский.

— Чтобы вы снова ее размазали? — выговариваю гневно.

— Тогда не удержался, — отвечает он ровно и холодно, — сегодня я этого делать не буду.

Значит, не сегодня будет? Вот же извращенец! Дожевываю бутерброд, чтобы ничего не ляпнуть.

— Ты отучилась в провизорском колледже и пошла работать в аптеку, — снова начинает Ростовский. — Ты всю жизнь хочешь продавать бабушкам лекарства? Серьезно? Это предел твоих амбиций?

Злит и обижает. Я подавала документы в Мечниковскую академию после колледжа, но мама умерла, а отец привел домой другую, которая меня выжила и восстановила его против меня. Мне стало негде жить и не на что есть. Пришлось пойти работать вместо того, чтобы реализовать мечту стать врачом. А этот гад собрал досье и узнал только голые факты, поэтому так походя обесценивает мои мечты.

— Это простой вопрос, Алина, — его голос уже надоел и скребет по ушам.

— Не получилось поступить, — рычу и беру следующий бутерброд с неведомой фуа-что-то-там. Вкусный, зараза. Божественный вкус. А голод наваливается с такой силой, что рука сама тянется за следующим бутербродом.

— Один раз попробовала и сдалась? — усмехается Ростовский. — А кредит на мотоцикл тебе зачем? Права есть?

Что же за допрос он устроил? Пропускаю вопрос с универом мимо ушей, обойдется!

— Нет, прав нет, — огрызаюсь. — И кредит я брала не для себя. Мотоцикл бывший купил, я только потребительский кредит взяла. Потому что зарплата официальная.

Сама знаю, что повела себя как дура. Федя попросил взять кредит, потому что у него заработки левые, ему б не дали. А после расставания платить отказался. Мотоцикл забрал себе, а кредит оставил мне. Красиво развел идиотку.

Поднимаю взгляд и жду очередной насмешки. Но Ростовский не смеется. На удивление внимательно слушал.

— А тебе самой мотоциклы нравятся? — задает новый вопрос. — Может, скутеры? Какую машину бы ты хотела?

— Мне приятнее передвигаться на… метро, — вру. Конечно, я хотела бы ездить на авто, но как пассажир. И чтобы быть честнее, добавляю: — Или такси. Зачем все эти вопросы, Роман Родионович? Под кожу влезть пытаетесь?

— Просто хочу узнать тебя поближе, — невозмутимо отвечает он. — Я люблю узнавать людей, которые оказываются в поле моего действия.

«Поле действия», говорит так, будто он — центр притяжения.

Официант приносит ему «Буженину По-Царски» с отдельной соусницей с бордовым соусом и цепляется за меня заинтересованным взглядом. Наверное, с его роста открывается интересный вид на декольте. Да и сам Ростовский разглядывает меня будто эскортницу. Аппетитную и готовую на любой каприз.

— Можно вы больше не будете одевать меня, как шлюху? — решаюсь все-таки задать этот вопрос, когда за официантом закрывается дверь.

— Тебе не понравилось, как этот мальчик смотрит на тебя? — Ростовский искренне удивлен.

А меня поражает… отсутствие в нем ревности. Ему, похоже, плевать на меня. Нормальный мужчина не стерпит сальных взглядом от других на свою женщину. Я ему никто. Кукла для экспериментов. А это значит, никакого сострадания, сочувствия, эмпатии. Он не станет смирять аппетиты и останется таким же жестоким.

— Нет, не понравилось, — отвечаю твердо. — Мне дискомфортно в этом платье и особенно в шубе.

Ростовский жестоко улыбается, заостряя суровые черты лица, и прищуривает желтые глаза. Я уже знаю, что он ответит, и в душе поднимается волна протеста. Но он произносит то, чего я вообще не ожидаю услышать.

17. 

Алина

— Хорошо, на днях прогуляешься по магазином со стилистом, — отвечает Ростовский. — Она подберет тебе одежду, которая не покажется тебе шлюшеской, но учтет мои пожелания.

Оторопело хлопаю ресницами. Я полагала, он скажет что-нибудь вроде «если не так, то никак, ходи голой». С него станется. Но нет. Он действует умнее. Закрути гайки так, чтобы не осталось возможности дышать, а потом открути немного, и жертва будет счастлива принять такую милость.

— Но ведь у меня полно своей одежды, — возражаю, справившись с шоком. — Ваши люди ее привезли.

— Мои люди привезли все твои вещи. Я хочу, чтобы ты выкинула свое тряпье, — Ростовский переплетает пальцы и протыкает меня бесстрастным взглядом. — Вся твоя одежда — дешевка. Пока ты со мной, ты будешь одеваться нормально.

В его понимании «нормально», а в моем — не так, как я хочу. Он захватывает все больше моей свободы, забирает главное — индивидуальность. И самое отвратительное — после демонстрации с одеждой у меня уже нет желания сопротивляться. Будет так, как он сказал, а любые возражения только усугубят его экспансию.

— Да, Алина, — добавляет он, видимо, мои мысли отпечатались у меня на лице. — Или так, или я буду сам покупать тебе одежду. Но мы уже определили, что в ней ты чувствуешь себя шлюхой.

Вот и весь сказ. Киваю. Мне бы хотелось убраться отсюда, но я ведь знаю, что сегодня он наверняка захочет чего-то еще, кроме ужина. И, похоже, единственный способ хотя бы немного сохранить психику, отключить эмоции. Действительно стать послушной куклой.

Разговор затухает. Ростовский принимается есть свою буженину, а я беру еще один бутерброд. Какое-то время сидим молча. На его части стола вибрирует телефон, и он бросает на него быстрый взгляд, затем что-то набирает и блокирует экран. Сейчас от него исходит такая тяжалая энергия, что я невольно ежусь и стараюсь сидеть как можно тише.

А Ростовский отправляет в рот еще пару кусков буженины и встает за моим полушубком. Снимает с плечиков, распахивает его для меня:

— Твое время вышло, Алина, — произносит недовольным тоном. — Василий отвезет тебя домой.

Молча поднимаюсь из-за стола и сую руки в рукава полушубка. Ростовский снова вызывает официанта, велит ему проводить меня к машине и сделать счет. А мне на прощание бросает, чтобы я ничего не планировала на выходные.

Да что я могу спланировать, когда вокруг меня всегда трется кто-то из его многочисленных слуг? У меня и друзей-то нет особо. Валька была, но сплыла. А больше ни с кем отношения не продолжились. Осталось дай бог пара приятельниц со школы и столько же из колледжа.

Василий отвозит меня в квартиру. Там уже пусто, что приятно. Маша закончила работу и ушла. Раздеваюсь. За вечер я успела привыкнуть к тому, что на мне нет трусиков, и, сняв платье, снова заливаюсь краской, хотя меня тут никто не видит. И снова вспоминаю Ростовского. Этот гад не только отобрал у меня жизнь, но и забрался ко мне в голову. Как его оттуда вытравить — одному Богу известно.

Вешаю одежду в шкаф, принимаю душ и ложусь спать. А около десяти утра просыпаюсь от звонка. Не успеваю снять трубку, но вижу кто звонит — хозяйка квартиры, в которой я снимаю комнату. Маша тихо шуршит на кухне — ума не приложу, как она умудряется проникать в квартиру так, чтобы не разбудить меня!

Перезваниваю, немного нервничая. С чего бы ей звонить? Она за все время, пока я там живу, ни разу не звонила. Эта женщина ушлая каких поискать. Зарема. В нашей квартире только у меня с ней плюс-минус ровные отношения, остальные ее побаиваются.

— Доброе утро, Зарема, — здороваюсь, когда она отвечает. — Что-то хотели?

— Привет, Алина, — она включает деловой тон. — Ребята сказали, ты съехала, я бы хотела расторгнуть договор. На твою комнату есть желающие.

Задумываюсь. По факту, я ведь и правда съехала. Вещей там моих нет, но договор еще действует! Я могу туда вернуться… Не могу. Ростовский не позволит. И сколько он будет держать меня тут — неизвестно.

— Хорошо, что для этого нужно? — спрашиваю нехотя.

Зарема объясняет порядок действий — приехать в квартиру, передать ей ключи, получить обратно свой залог, расстаться. Все просто. Ну и съезжу. В конце концов, потом сниму новую комнату и в квартире получше. Договариваюсь с Заремой встретиться в двенадцать и иду умываться.

После завтрака, заботливо поданного Машей, одеваюсь в свои джинсы и рубашку, сверху накидываю демисезонный пуховичок и спускаюсь к подъезду, готовая ехать на Марата на метро, но замечаю знакомую машину и Василия внутри. Похоже, он бессменно стережет меня. Подхожу к машине, и он опускает переднее стекло.

— Вы теперь постоянно будете меня катать, Василий? — прищуриваю один глаз. — Не сгорите на работе без выходных?

— По выходным дням у вас будет другой водитель, Алина Александровна, — добродушно парирует парень. — Куда поедем?

Называю адрес и загружаюсь на заднее сиденье внедорожника.

До Марата мы долетаем за полчаса, и я поднимаюсь на последний пятый этаж, где под самой крышей находится моя квартира. Отпираю скрипучую филенчатую дверь и попадаю в общий коридор. Какое же все здесь убогое! Прохожу на кухню, Зарема должна скоро подойти.

— Алина! — вдруг из-за спины доносится каркающий голос.

Черт. Так ведь и знала, что столкнусь с этой грымзой.

______________

Соседка-грымза

18.

Алина

Оборачиваюсь. Светлана Петровна, полноватая женщина пятидесяти с лишним лет, мать одной из моих соседок по квартире. Она уже как месяц гостит у дочери и ест меня чайной ложкой с самого начала.

— Твои грузчики вчера тут такой бардак развели! Ты слышишь, Алина? Я полночи убирала! — верещит она.

Хочется спросить, что она весь вечер делала. Люди Ростовского были здесь в середине дня. Но я молчу, с ней препираться себе дороже.

— Ты скажи, почему я за тебя убирать должна?

Наверное, потому что моя очередь убирать настанет через пару недель только? Какая же душная баба! Скольжу взглядом по покосившимся шкафам на кухне, будто выиская, чего бы разбить о ее голову. Желательно потяжелее. Скорее бы Зарема пришла.

Во входной двери со скрежетом старого замка проворачивается ключ. Вот и хозяйка. Выдыхаю. Скрип двери возвещает о том, что она вошла. Приближаются шаги, попискивающие рассохшимся паркетом. Зарема всегда ходит в обуви на высоких массивных каблуках.

— Ой, Зарема Карамовна! — елейно восклицает Светлана Петровна. — А мы вас и не ждали… Эта лентяйка не убирает коридор!

Зарема ничего не отвечает, только смеряет бранящуюся женщину привычно презрительным взглядом и подходит ко мне. Выкладывает на грязный кухонный стол свой экземпляр нашего договора.

— Внизу напиши: «Договор расторгнут», — с датой, и: «Стороны претензий друг к другу не имеют». Ниже поставь свою подпись. Я с другой поставлю свою, — произносит деловым тоном.

— Давайте вы сначала комнату примете и залог мне вернете, — отвечаю недоверчиво.

Зарема кивает, соглашаясь, и велит показать ей комнату.

Протискиваюсь между могучим телом Светланы Петровны и стеной в узкий коридор, подхожу к своей двери и открываю. Внутри пустота и грязь. Моя мебель — стеллаж из Икеа, низенький столик и обеденный стол с двумя самыми дешевыми табуретками — осталась, я не обеднею. Лучше куплю новую, которая будет дороже и определенно новее.

— Так… Вроде все нормально, — цедит Зарема. — Назови сумму, сколько хочешь за мебель, я накину.

— Покупала за восемь тысяч, но все износилось, давайте три, так будет честно, — отвечаю без запинки.

— Идет, Алина, — она кивает в сторону кухни. — Договор мне подпиши, и разойдемся.

Что ни говори, Зарема деловой человек, и это приятно. Ведет себя, конечно, будто царица, вышедшая из кареты в квартале бедняков, но в конкретности и твердости ей не откажешь. Пока она отсчитывает восемнадцать тысяч наличными, я пишу что она попросила. На этом Зарема получает от меня ключи и уходит, а я прячу деньги в бумажник.

На душе очень странное чувство. С одной стороны ощущение утраты — мне нравилось тут жить, несмотря на то, что комната у меня была меньше десяти квадратов. С другой стороны — облегчения. Мозг, который всегда ищет где получше, знает, что теперь тело, являющееся его носителем, живет в лучших условиях.

— Так ты чего, выезжаешь что ли? — снова в поле зрения появляется сварливая Светлана Петровна. А она не очень умная, раз только сейчас до нее дошло. — А что такое?

Как будто ей правда дело есть! Просто хочет оставаться в каждой бочке затычкой. Будет потом с остальными соседями кости мне мыть.

— Чтобы вас не видеть, Светлана Петровна! — отвечаю со злостью и понимаю, что сказала правду. За последний месяц она меня невыносимо доставала, особенно вечерами, когда я работала без выходных. — Приятно прозябать!

Разворачиваюсь и направляюсь к двери, попутно слыша карканье из-за спины, что я сама на помойке окажусь, и много чего еще. Не обращаю внимания. Я, конечно, в той еще западне, но точно не на помойке. Живу в таких условиях, которые ни этой сварливой язве, ни ее дочери не снились.

Меня колбасит от эмоциональной встряски с этой каргой. Сбегаю по лестнице, опасаясь ехать на нестабильном лифте, и с облегчением вылетаю на улицу. Василий выходит из машины, чтобы открыть мне дверь. Забираюсь в салон и попутно велю ему везти меня обратно на Гражданку.

В салоне приятно пахнет какой-то эфирно-масляной отдушкой, и я невольно ощущаю, как успела провонять в той квартире. Какой-то тухлятиной, старым деревом, жареной треской и луком. Пока была там, я даже не ощущала этой вони. Господи, надо постирать всю эту одежду, а самой принять душ.

И в этот самый момент я ловлю себя на отвратительной мысли, которую даже думать не хочется, но она уже возникла у меня в голове. Зараза.

_____________

Зарема

Хозяйка квартиры, в которой Алина снимает комнату.
Деловая жесткая женщина, умеющая держать жильцов в рамках.

19.

Алина

Наверное, Ростовский этого и добивается. Чтобы я привыкла. Продалась. Сначала насадил мне квартиру, затем домработницу, потом водителя… Он же обещал поменять мою жизнь к лучшему. Вот оно, лучшее. Только я этого не просила! Я могу сама себе готовить, сама снимать комнату и так же сама передвигаться на метро!

Но новшества удивительно легко вписались в мою жизнь. Приятно и удобно, что есть такой Василий, который и дверь подержит, и руку подаст, и домой отвезет. Приятно, что есть Маша, которая постирает и погладит одежду. И самое ужасное, я даже не заметила, как перестала этому сопротивляться. Я все равно этого не изменю, к тому же скандалить и портить жизнь наемным работникам — совсем стервозно, я не такая. Вот и выходит, что я не хочу, но невольно пользуюсь благами, которые дал Ростовский. На душе от этого гадко. Он окружил меня своеобразной заботой, от которой нельзя отказаться, и мягко, но неотвратимо ломает мои стереотипы. Не резко, не тараном, но неотвратимо, как танк.

Это такая изощренная мягкая манера контроля. Он неуклонно отбирает у меня самостоятельность. А мозг человека так устроен, что быстро привыкает спихивать рутинные дела на других исполнителей. Моему мозгу нравится пользоваться дарами, которые с барского плеча ссыпает мне Ростовский.

Но мозг — это набор клеток и по факту паразит. У меня есть душа, которая сопротивляется. И вряд ли сможет смириться до конца.

Когда я поднимаюсь в квартиру, меня уже ждет готовый обед. Маша сегодня расстаралась, сварила грибной суп-пюре с крошечными греночками из черного хлеба. Хотела бы я отказаться, но тут включается мое нищебродское сознание, что еду нельзя выбрасывать. Так меня воспитывали родители, а потом я никогда не жила настолько богато, чтобы позволить себе выкидывать пригодные к потреблению продукты. Не могу сказать Маше, чтобы она вылила этот суп.

— Пообедай со мной, пожалуйста? — искренне прошу ее, потому что не хочу есть одна. — Заодно суп наверняка не испортится.

К моему удивлению, Маша легко соглашается. Накрывает стол на двоих.

— Ты как-то сказала, что работники Романа знают, что такое субординация, — начинаю издалека, — кем ты на него работаешь?

— Я не должна отвечать на этот вопрос, Алина Александровна, — Маша отвлекается от поедания супа и поднимает на меня хитрый взгляд. — Скажу так. Он попросил об услуге, и я согласилась.

Интересно, что ж он для нее такого сделал, что она согласилась работать домработницей на ровесницу?

— Если бы не Роман Родионович, я бы уже сдохла от передоза в какой-нибудь канаве или продавала бы себя за деньги на дозу, — она сама отвечает на незаданный вопрос. — Так что я питаю к нему исключительную благодарность. Обязана жизнью, можно сказать.

Похоже, он просто выбирает женщин, которые попали в беду, и делает предложение, от которого невозможно отказаться. Использует, но щедро вознаграждает их за сотрудничество. Только мне беду создал он сам.

— Он и тебя фотографировал? — не могу удержаться и не спросить.

— Что? Нет! — отвечает она, а сама краснеет. Врет.

Ну и пусть. Ее реакции мне досоаточно, чтобы понять тактику Ростовского. Можно предполагать, что он оставит меня в покое, когда наиграется. Однажды же его интерес ослабеет?

Но мелкая ревность, что эта девчонка тоже побывала в его фотостудии, заседает в мозгу занозой. Долго это длилось с Машей? Что он еще придумывал? Спал ли с ней? Ловлю себя на мысли, что не могу на нее смотреть, как на наемную работницу. Она внезапно перешла в разряд… соперниц? Вряд ли это действительно так. У меня сложилось ощущение, что РРР не станет играть сразу в несколько игрушек. Он из тех, кто предпочитает погружаться, увлекаясь. И тут же в голову влезает возражение — он же купил себе Зарину, когда выпроводил меня тем вечером.

Доедаю свой суп в полной задумчивости. Ростовский ставит меня в тупик и ломает сложившееся понимание мужчин. Хотя какое может быть понимание у девчонки в двадцать три года? По книгам, сериалам и рассказам подруг? Ростовский — вещь в себе и, как бы он ни был мне противен, азарт разгадать его уже поселился у меня в душе. Хотя, думаю, ничего я не разгадаю. Он закончит всякие пляски со мной, ни на йоту не пустив в свой мир. Я — красивый реквизит для фотосессий, не более.

***

Четверг заканчивается быстро, за ним пролетает пятница, наступает суббота. Ростовский не связывался со мной со среды, и я почти уверена, что сегодня он меня куда-нибудь дернет. Морально готовлюсь и настраиваюсь, что это всего лишь на время и я скоро обрету обратно свою свободу и возможность жить самостоятельно.

Логично предположить, что РРР не проявится раньше вечера, а на день ничего не запланировано. Хочется погулять. Я, не считая среды, всю неделю просидела в четырех стенах, оплакивая собственную судьбу. Сколько можно киснуть?

После полудня собираюсь прогуляться по окрестностям. Может, даже дойти до Сосновки! Не ближний свет, но и я никуда не спешу. Одеваюсь потеплее, но не успеваю даже до двери дойти, как раздается звонок. Похоже, Ростовский обо мне таки вспомнил.

Маша открывает. За дверью снова не РРР, а еще один его ручной пес. Одетый так же, как и Василий, с иголочки. Костюм, короткое пальто, начищенные ботинки. Ростовский их клонирует, что ли?

— О, вы уже одеты, Алина Александровна! — он, похоже, искренне рад! — Я — Марк. Раз вы готовы, пойдемте. У вас запланирована встреча.

— С кем? — пытаюсь придать голосу твердости.

Этот Марк будто нарочно тянет время. А у меня в душе растет смятение. Вспоминаю, что Ростовский требовал ничего не планировать на выходные. Как бы ни старалась себя подготовить к встрече с этим зверем, все равно поперек души. Уже не страшно, а противно. И еще больше настораживает, что Марк ничего не говорит про мой внешний вид. Не получил указаний? Или сегодня моя форма одежды не имеет значения? Стало быть, место будет непубличным, а одежду Ростовский сразу снимет?

20. 

Алина

— К походу за покупками, Алина Александровна, — нехотя отвечает Марк.

Что? Только и всего? Вывезет меня прогуляться по магазинам? Ростовский хочет, чтобы я что-то себе купила? Мне только непонятно, каким образом он собирается меня заставить это делать? Деньги-то я не взяла? Может, снова прислал? Или…

— Если вы готовы, пойдемте, стилист уже ждет нас, — договаривает мой водитель.

Стилист. Ах ну да. Ростовский же говорил про стилиста. Не удивлюсь, если в следующий раз меня повезут к косметологу. РРР ведь художник, мало ли, как он видит?

— Как я полагаю, отказаться я тоже не могу, — произношу иронично и иду обуваться.

— Я бы не рисковал на вашем месте, — отвечает Марк.

Этот более дерзкий, чем Василий. Тот, думаю, не позволил бы себе такие фразочки.

Мы спускаемся к машину, и он везет меня куда-то в центр к модному магазину, чье название написано в таком стиле, что я не могу сразу прочитать, а потом уже и не вчитываюсь.

Стилист ждет меня внутри, похоже, это работница самого магазина. Выше меня, с длинными русыми волосами, ухоженными, как и она сама. Одета строго, в бордовый брючный костюм с белой рубашкой. Здороваюсь и оглядываюсь.

Одежда на плечиках такая, какую носят модели на подиумах. Нет, не вычурная, вроде платьев из яичных упаковок, а нормальная, но нарочито модная, в пастельных тонах и соответствующих фасонов. Просторные пиджаки, обтягивающие юбки, широкие шорты и полупрозрачные рубашки. Я бы себе такое за бесплатно не взяла, мне этот стиль не нравится, но, похоже, выбора нет, и мне придется на встречи с Ростовским одеваться именно так, как чертов манекен с показа.

Злость разливается лавой по венам. Хорошо, Роман Родионович. Мне придется согласиться на такую одежду, и я поучаствую в этой клоунаде, но потом устрою вам собственную! Гарантирую — вам не понравится!

— Я ваш персональный стилист, — воркует девушка. — Меня зовут Регина. Какой стиль в одежде вы предпочитаете?

— Только не этот, — окидываю взглядом вешалки с плечиками.

Регина на мгновение впадает в ступор, но потом обретает прежнюю улыбчивость.

— Роман Родионович предупредил, что вы попытаетесь отказаться, так что будем мерять, пока вам не понравится! — она почти светится от радости оттачивать навыки подбора на беспомощной жертве. — Поверьте, из здешних вещей можно собрать любой образ! Мы обязательно найдем, что приглянется именно вам!

Вот, значит, как! Стратегия замучить меня до смерти бесконечной примеркой, чтобы я наконец просто сдалась? Как бы не так! Раз Ростовский так хочет, я скуплю чертову половину магазина!

Послушно меряю одежду, которую предлагает мне Регина. Жакеты, жилетки, блузки, к ним шорты, прямые брюки, бриджи. Из обуви то лодочки, то на танкетке, то вовсе туфли без каблука. Мне все не нравится, но я вру, что берем. А потом в какой-то момент я меряю зауженные джинсы пепельно-с потертостями бежевого оттенка и белую футболку без рукавов с серым, будто напыленным принтом в виде звуковой волны на фоне диджейской головы в наушниках. И мне обе вещи по-настоящему нравятся! Это похоже на то, что я хочу носить… Да ну как так? Это просто привыкание к одежде этого бренда или мне правда по душе?

Последующие вещи уже не вызывают яростного отторжения. Этот магазин, кажется, отравил меня вкусом к подобной одежде. Переформатировал мое видение прекрасного? Разве так бывает?

Может, и бывает. В машину я сажусь с ворохом пакетов. Даже близко не представляю, на какую сумму только что набрала вещей. Магазин выставит Ростовскому счет за то, что я унесла с собой. Внутри немного теплеет от своеобразной мести, но ощущение безысходности сильнее. Он с легкостью заставляет меня делать то, что хочет, даже не присутствуя рядом. Прописался на прошивке, въелся в кожу. Все дело в том, что такое становится удивительно просто, когда есть деньги. Не может купить меня, покупает все, что меня окружает.

Посмотрим, индюк напыщенный, что ты скажешь, когда я надену то, что ты мне оплатил! Ведь из купленного можно скомпоновать не только красивый образ!

_______________

Регина

Стилист-консультант бутика одежды, куда Ростовский отправил Алину приодеться.

21. 

Роман

Я бы сам хотел посмотреть, как моя девочка выбирает себе одежду, но навалились дела и пришлось вверить ее в руки стилиста. Надеюсь, ей приглянется одежда, которую предлагает бренд. В ней она будет смотреться отлично. И это определенно качественные вещи, созданные по последним веяниям моды.

— Вернул домой, Роман Родионович, — отчитывается Марк вечером субботы.

Эти ребята — отличные исполнители, хотя и не работают у меня в штате. Я беру их в аренду у одного проверенного человека. Он поставляет профессиональных водителей, телохранителей, курьеров для особых заказов. Из бывших военных, у которых в крови подчинение приказам. За деньги, которые им платятся, Василий будет целыми днями сидеть в машине у дома Алины. К тому же так всяко лучше, чем столько же времени лежать в окопе.

— Много набрала? — спрашиваю ради интереса. Меня не волнует, какой счет придет от магазина.

— Вышла увешанная пакетами, — Марк усмехается. — Забил почти весь багажник.

— Будь у ее дома. Захочет прогуляться, сопроводишь, — приказываю и заканчиваю разговор.

До сих пор злит, что внезапные дела сорвали мне вечер среды и сейчас мне приходится следить за Алиной дистанционно.

Снова открываю ее фотографии. Рассматриваю те, где она лежит на полу, запрокинув голову. Невинная, чистая, манящая. Мне хочется вторгнуться в ее непорочность и присвоить себе. Оставить свои метки на ее теле. Подчинить и забрать себе ее целиком. Она уже моя, только пока не знает об этом.

Я скучаю. Это уже нельзя отрицать. Вернусь в Питер к концу недели и заберу ее с собой на выходные. Оторвусь за все время, пока мы не виделись. Предвкушение будит спящее желание, в штанах мгновенно становится тесно. Кровь вскипает в венах. Хочу эту девочку. И получу. Через несколько дней. Она сама попросит сделать ей хорошо, и я с удовольствием сделаю.

***

Я возвращаюсь в Питер в среду и звоню в один из лучших СПА города. Такие вещи нельзя доверять помощникам. Хочу заказать комплекс бьюти-процедур, чтобы увидеть Алину отдохнувшей и… гладкой во всех местах. Стоит назвать свое имя, администратор становится совсем шелковой и воркует так, точно хочет от меня детей. Это приятно. Мое имя на слуху в их индустрии. Любая компания, которая пользуется местными анальгетиками, знает мой бренд, а слухи быстро разлетаются. Имя Романа Ростовского неразрывно связано с целым спектром препаратов, которые используются в бьюти-сфере.

Велю Василию передать Алине напутствие — если она откажется от процедур, которые я оплатил, она их получит, но уже в моем присутствии. Внутренне улыбаюсь. Конечно, при таких вводных девочка согласится. Но, если вдруг взбрыкнет, даже интересно будет посмотреть на то, как мастерица бьюти-центра будет делать ей эпиляцию глубокого бикини. Предвкушаю море оголенных эмоций, и внутри поднимается волна возбуждения.

Удивительно, давно никто меня так не заводил, как эта колючая Алина. Вроде молоденькая, двадцать три года всего, мелочь пузатая, а зубки ого-го! Острые. Тем приятнее будет увидеть покорность в ее глазах. Услышать «да» с томным придыханием в голосе. Постепенно так и станет. Все они однажды приходят к этому. И теряют для меня всякую ценность.

Четверг я провожу в офисе. Сегодня у Алины процедуры по прихорашиванию, а у меня — работа.

— Так как поступим с пропажей на Литейном? — спрашивает Сава, стоя у окна в моем кабинете.

— Наркотики пока заморозь, — отвечаю, просматривая почту. — Сообщи в отдел закупок, чтобы не трогали недостачу наркотикам на той точке. Остальное списать за истекшим сроком годности.

— Деньги тоже списать? — уточняет Сава.

— И деньги, — отвлекаюсь на него. — Что-то о сменщице слышно, Сав?

— Пока не всплывала. Но я предупредил другие сети, — деловито произносит он. — Где бы она ни объявилась, нам сообщат.

— Правильно, никогда не недооценивай людскую тупость, — улыбаюсь и встаю из-за стола. — Она обязательно вернется и попытается провернуть тот же фокус. Там-то мы ее и возьмем!

— И что сделаем? — удивляется Сава. — В полицию сдадим?

— Поэтому ты и заморозишь пропажу наркотиков на той точке. А когда найдем воровку, свершим правосудие! — внутренне потираю руки. Хочу увидеть лицо Алины, когда она это узнает.

— А с той, как ее… Алиной, что? — не отстает Сава.

— А что с ней? — голос на удивление твердеет. — Сосредоточься на поисках настоящей воровки. А по Алине… единственное, что ты можешь сделать — пробей, кому принадлежит мотоцикл, который она оплачивает, и пришли данные, — хочется сказать «того мудака», — мне на почту.

Сава кивает и уходит, а я впервые констатирую факт, что ревную там, где ревновать вообще не с чего. Как приворожила меня эта Алина, будто вписалась в структуру моего ДНК. Мы не виделись всего восемь дней, а меня уже ломает. Есть в ней то, что отличает ее от прочих, кто был до нее. Эта засранка первая, кто вернул мне деньги. Ничего, и не таких принципиальных ломали. Подчинится.

Пятница не радует количеством рабочих дел. Когда управляешь большими бизнесами, приходится постоянно решать проблемы. То Роспотребнадзор, то Госнаркоконтроль, то еще какая-нибудь структура возбудится. Это все решаемые сложности, рабочие моменты, но отнимают время и загружают мозг.

Вечером от Савы приходит письмо с инфой по мотоциклу Алины. Его обладателем оказывается некий Федор Антонович Пятаков, того же года рождения, что и Алина, проживающий по Питерской прописке в окрестностях Ветеранов. Пора потолковать с этим упырем.

— Антох, привет, — набираю человека, который поставляет мне водителей. — У тебя найдется несколько крепких ребят, способных поговорить по душам с одним придурком?

_______________

Привет, прекрасные!

Вы уже, должно быть, догадались, какому Антохе позвонил Роман? Правильно! Антохе Денисову, который держит охранное агентство.

22.

Алина

Когда в три часа дня в четверг за мной заезжает Василий и объявляет, что я еду в СПА-центр на бьюти-процедуры, я уже даже не удивляюсь. Как в воду глядела, когда предполагала такое течение событий. Ростовский захочет изменить и мою внешность, это просто дело времени. Однако когда я узнаю, что мне оплачена эпиляция, какие-то там обертывания и пилинг горячим песком, на голове шевелятся волосы. Стоит возразить, Василий зачитывает мне угрозу Ростовского, что в случае моего отказа процедуры пройдут в его присутствии.

Становится досадно. Эта угроза кажется несостоятельной на первый взгляд. Но стоит представить себе, как это будет происходить в его присутствии, содрогаюсь и передергиваю плечами. Я, похоже, снова не могу отказаться.

Хочется запротестовать и вообще не позволять никаким косметологам притрагиваться к моему телу, но в голове на писклявой ноте комаром зудит страх, что Ростовский запросто применит силу. Если не в стенах СПА-центра, то в другом месте, где он сможет это провернуть. И у меня нет сомнений, что он может. Ему хватит веса и денег воплотить такой сценарий. Любой сценарий. Все будет так, как хочет он, а я лишь могу уменьшить ущерб.

Соглашаюсь и остаюсь в СПА-центре под надежным присмотром приставленной ко мне косметологини. Приятная девушка по имени Анджела, здешняя сотрудница, немного старше меня — мастер на все процедуры с десятилетним стажем.

Перебарываю стеснение и таки полностью раздеваюсь. Позволяю Анджеле приступить к заявленному первым пилингу.

Этот горячий песок какой-то странный, больше похожий на образивный крем «Комет», только гуще и более тягучий. Ощущения от него приятные и немного обжигающие. Смыв его с себя в душе, который оборудован тут же рядом с кабинетом, чувствую себя точно заново родившейся. Поразительно кайфово.

Следом приходит черед эпиляции. Это неприятно и местами болезненно, хотя Анджела и использует местное обезболивание.

Напоследок происходит обертывание. Я лишь слышала это слово и всегда думала, что по телу размазывается что-то липкое и противное, а потом заворачивается в фольгу, будто курица гриль. Но на деле состав, который наносит Анджела, больше походит на гель, но он разогрет и не холодит кожу. А оберткой выступают лоскутки полубумаги-полуткани, которые идеально облегают кожу. Все полчаса, пока я лежу обклеенная этими «обертками», Анджела развлекает меня разговорами. Только я не хочу поддерживать беседу, так что только она рассказывает о себе.

В восемь вечера гладкой, благоухающей и даже отдохнувшей я выхожу из СПА-центра. Не успеваю оглядеться по сторонам, как синяя Инфинити выезжает из-за угла и тормозит напротив меня.

— Вы что, меня прям караулите? — удивляюсь, опускаясь на заднее сиденье.

— Скорее ожидаю, Алина Александровна, — отвечает Василий, сев за руль. — Моя работа сопровождать вас, куда бы вы ни отправились, и я жду вас там, где вы находитесь, если не приказано иного.

Водитель, а заодно сторож. Ростовский вроде заботится, но все, что он делает — прутья в решетках клетки, которую он вокруг меня создает.

— А если я захочу прогуляться? — в голос сам собой просачивается яд. — Не позволите?

— Надеюсь, нам не придется это проверять, — добродушно отвечает Василий, а слова отнюдь не добродушные. — По-хорошему, мне следует прогуляться с вами.

Откидываюсь на сиденье. Несмотря на божественно приятные СПА-процедуры, за исключением эпиляции, настроение падает в нули. Не хочу больше говорить. Ростовский накинул мне на шею удавку и все время затягивает. Отбирает даже такие простые житейские радости, как прогулка в парке. И хотя я раньше не особо много гуляла, теперь, когда я лишилась возможности пройтись в одиночестве, становится совсем грустно.

До пятницы я доживаю в отвратительно подавленном настроении. Ростовский однозначно встретится со мной на выходных. Иначе зачем процедуры? Зачем шопинг? Он и так слишком долго не проявлялся. Копил жажду. У меня почти нет сомнений, что на этот раз секс неминуем. Ростовский слишком долго мариновал меня, осыпая ненужными мне дарами, чтобы теперь не употребить в пищу главное блюдо.

Василий заезжает за мной в пять и дает час на сборы. Иду к шкафу, в который повесила покупки и рассматриваю их на предмет максимально несочетаемых вещей. Я ведь уже решила, что выряжусь как пугало дворовое. Пусть Ростовский лопнет со злости. В глубине сознания маячит мысль, что ничего он не лопнет. А вот ответка мне прилететь может. Но я теряюсь в догадках, как он может меня наказать за демонстративно формальное подчинение.

Перебираю плечики и все-таки остаюсь при своем. Выбираю травянисто-зеленую водолазку, к ней воздушную желтоватую шифоновую юбку-солнце, под нее черные капроновые колготки в крупную сетку, а сверху укороченный синий жакет от брючного костюма. Смотрюсь в зеркало. Как та девочка, которая уехала из деревни, а деревня из нее нет.

Накидываю пальто, влезаю в ботильоны и в таком виде спускаюсь к машине. Вижу, как краснеют щеки у Василия, который открывает мне дверь. Кажется, я все-таки переборщила. Внутри появляется звенящий колокольчик тревоги, но я гашу это чувство. Нет уж. Я решила показать Ростовскому, что не буду подчиняться его требованиям, вот и покажу.

Василий как всегда молчалив, но в машине витает нервозность, и она передается мне. Я не спросила, куда мы поедем. Предположила, что в резиденцию Ростовского. А что, если в ресторан или клуб? Я об этом не подумала, а Ростовский точно не захочет оказаться рядом с таким убожищем. Что он сделает тогда — прогонит меня или превратит мою жизнь в еще больший ад? Что, если заставит раздеться прямо там? Сидеть в одном пальто? А что тогда сделаю я?

_________________
Алина выглядит как-то так )

23. 

Алина

По дороге я успеваю дико себя накрутить и почти ликую, когда машина тормозит у загородного дома Ростовского. Ворота отодвигаются в сторону, и я в лобовое стекло вижу самого хозяина дома на крыльце перед входом. В светлом мягком по виду лонгсливе и брюках. Расслабленный и спокойный. Посмотрим, как Его Высокоблагородие отреагирует на мой видок!

Василий выпускает меня из машины не глядя на нанимателя. А я ловлю на себе цепкий взгляд Ростовского. Внутри тонким ручейком пробивается злорадство, но мандраж его пересиливает.

Василий садится в машину и уезжает с участка. Ворота закрываются. Провожаю их взглядом и осознаю, что я осталась один на один с монстром. И, похоже, мое заключение здесь продлится больше, чем один вечер.

— Проходи, Алина, — голос Ростовского касается ушей точно издалека. — Я рад, что ты носишь купленные вещи!

Я уже начинаю жалеть, что так вырядилась. Зачем я испытываю его терпение? Одергиваю себя — я ничего не испытываю, а показываю свое несогласие. Он меня бесит. Я отказываюсь плясать под его дудку!

Вздергиваю подбородок и захожу в особняк.

Ростовский по обыкновению помогает мне снять пальто, делает приглашающий жест и ведет меня на второй этаж.

— Снова фотографировать? — спрашиваю, не скрывая язвительности.

Ростовский указывает на одну из дверей натыканных вдоль всего балкона, и открывает ее передо мной.

— Не сейчас, — бархатисто отвечает он. — Я думал, мы выпьем и побеседуем, прежде чем перейдем к остальной части вечера, но сейчас нужно кое-что исправить.

Вопросительно изгибаю бровь, пытаясь казаться невозмутимой, хотя мне уже очень страшно. Комната, куда мы пришли, обставлена как женская спальня. С большой кроватью, туалетным столиком, комодом и шикарным зеркальным шкафом.

Ростовский закрывает дверь и направляется к комоду.

— Сними, пожалуйста, одежду, — он опирается бедрами о кромку столешницы и глазами указывает мне на кровать.

Не двигаюсь. Не хочу осознавать его приказ, хотя головой, конечно, понимаю. Неужели вот так просто? Без прелюдий и соблазнения? Даже без поцелуев в шею? С места в карьер?

Ростовский смотрит на меня с нетерпеливым огоньком гнева в глазах.

— Алина, всю одежду на кровать, живо! — добавляет с нажимом. — Или я ее с тебя срежу!

Тон, пробирающий до костей. Ростовский поворачивается к комоду и извлекает оттуда большие портновские ножницы. Откуда они тут? — только и проносится в голове, когда он начинает надвигаться на меня с дьявольским выражением лица.

Мелко киваю и снимаю жакет. Швыряю на кровать. Затем забираюсь руками под юбку и стягиваю колготки. После берусь за кромку водолазки и, вдохнув поглубже, снимаю через голову. На мне по обыкновению нет лифчика.

Щеки против воли начинают пылать. Хотела бы я не показывать ему стеснения, да какой там. Даже без пунцового лица он по всему видит, как нелегко мне дается выполнение его приказов.

Тяну время, не решаясь положить на кровать водолазку. Прижимаю к телу, как эфемерный щит, и не могу поднять глаз на Ростовского. Зато кожей ощущаю его взгляд. Прожигает насквозь.

— Юбку, Алина, — требует он чуть хриплым голосом и добавляет ласково: — Пожалуйста.

Собираюсь с духом и делаю это. Она на резинке. Я легко стягиваю ее с бедер, а дальше она падает на пол под своим весом. Остаюсь лишь в трусиках. Хочется закрыться и спрятаться, но я знаю, что он не позволит. Впрочем, я сама виновата. Наверное, я могла бы дольше оставаться одетой, если бы не вырядилась как артист шапито. Я же знала, что он ответит на неподчинение, накажет. Зачем лезла на рожон и проверяла гада на изобретательность?

Поднимаю юбку с пола, отправляю на кровать ко всем остальным вещам и, вернувшись на место, прикрываю грудь руками.

— Умница, — слышу в голосе Ростовского улыбку. — В этой одежде ты ходить больше не будешь.

Киваю, не понимая, это он про сегодняшний вечер или вообще. Так и не могу посмотреть ему в глаза. Вижу только ноги. Он отлипает от комода и направляется ко мне, но на полпути останавливается. Напротив кровати. А затем берет вещи по одной и принимается их… резать! Ножницами! Да он же конченый псих! Непредсказуемый псих.

— Подождите… — сиплю, в горле пересохло, и язык липнет к нёбу. — А в чем… Как же…

— Ты еще не скоро отправишься домой, — невозмутимо отвечает Ростовский. Я позже позволю тебе одеться. А пока… Обнаженной ты выглядишь гораздо лучше.

Оставив от моей одежды горку лоскутов, он убирает ножницы в комод и подходит ко мне. Я смотрю на тряпичные останки, с трудом сдерживая слезы. Сейчас я ненавижу его. И себя. Себя, наверное, больше, за идиотские выходки, которые привели меня в это положение. Теперь придется ходить перед извергом голой. Внутри все переворачивается и сжимается от этого осознания. Но выхода нет. Надеть мне больше нечего.

— Ну не расстраивайся так, — Ростовский поднимает мою голову за подбородок. — Согласись, было бы хуже, если бы я изрезал эту одежду прямо на тебе, доведя уродство твоего внешнего вида до абсурда? В последний момент решил, что наблюдать тебя обнаженной будет все же приятнее, чем в лохмотьях.

Стискиваю челюсти и молчу. Пора уже зарубить себе на носу, что на любую мою выходку он найдет, чем ответить, и ответка мне не понравится! Но это так сложно — заставить себя сложить лапки и перестать протестовать…

— Теперь все хорошо, — он улыбается. От нетерпения и гнева в глазах не осталось и следа. — А теперь можно и фотографировать.

24.

Алина

Он заставляет согласиться.

— В таком виде вечер для меня приятным не будет, — следовало бы промолчать, но я не могу.

— В этом только твоя вина. Мне неприятно смотреть на Квазимодо в юбке, — холодно парирует Ростовский. — А я привык получать удовольствие от времяпрепровождения.

Ах да, долбанный художник. И мой внешний вид причинил страдания его высокому эстетическому чутью. Это лишь объяснение. Раздеть меня он мог и не таким варварским способом. Проявил жестокость в наказание.

Он делает приглашающий жест и выходит из комнаты. Следую за ним. Мы спускаемся на первый этаж, и Ростовский открывает мне дверь в… ванную. Она не уступает по размеру спальне наверху. Просторная, с темно-серым кафелем, который больше похож на неоштукатуренный бетон.

Душевая кабина по центру — коробка, огороженная толстыми стеклами, с верхним распрыскивателем. На одной из стенок такая же стеклянная полочка, на которой стоит пара мужских уходовых средств. В дальнем углу роскошно оформленная черная джакузи.

Ростовский протягивает мне белую тонкую мужскую сорочку.

— Я хочу, чтобы ты надела это и встала под душ, — глазами показывает на душевую и берет фотоаппарат из хромированного стеллажа рядом с дверью.

Все подготовил. Верен себе и своему увлечению. Рывком забираю у него рубашку, надеваю и ловлю носом запах. Его запах. Тот самый бомбический парфюм, смешанный с его собственным ароматом. Мне хотелось бы сморщиться, но рецепторам не прикажешь. Они находят этот запах очень приятным. В голове молнией пролетает мысль, что он вручил мне сорочку, в которой недавно ходил сам. Не знаю, почему мозг за нее цепляется, но тонкая ткань будто обжигает кожу.

В душевой начинает литься вода, и я вздрагиваю от неожиданности. Только сейчас замечаю, что внутри нет никаких ручек включения воды. У Ростовского в руках различаю небольшой серебристый пульт.

— Заходи, вода теплая, — бархатисто произносит он. — И намочи, пожалуйста волосы.

Да тут невозможно не намочить волосы — вода льется чуть ли не по всей площади стеклянной коробки. Намочить волосы означает, что макияж потечет. Я подкрасила ресницы, собираясь на эту встречу. Что ж, не буду возражать или предупреждать, теперь пусть он пожалеет, что придется смотреть на девочку из Звонка.

Вхожу за стеклянную дверь и встаю под струи воды. И правда теплые, приятно массируют кожу головы. Сорочка тут же намокает и липнет к телу. Бросаю взгляд на Ростовского — уже фотографирует. Шум воды заглушает щелчки фотоаппарата, но не заглушает его голос:

— Стяни сорочку с плеч, — он перекрикивает шум воды и обходит душевую кабину, выискивая более выгодный ракурс.

Я понимаю, о чем он говорит, видела такие фото, когда девушки жеманно оголяют плечи, стягивая мужскую рубашку на груди, но нарочно делаю это максимально несексуально. Ростовский ходит вокруг и делает снимки. Чертов псих!

— Верни рубашку на место и поставь руки на стены, — он отдает новый приказ.

Исполняю нехотя и поднимаю на него взгляд. Волосы давно намокли и облепили голову. Тушь наверняка потекла. Ростовский приседает, делает снимок снизу и жестом показывает мне не двигаться. Что он еще придумал?

Так и стою, уперев ладони в противоположные стенки душевой кабины. Сорочка прилипает только по плечам, ниже висит свободно. Полы прикрывают грудь, оставляя обнаженной полоску тела посередине.Трусики тоже мокрые, но они черные и не просвечивают.

Ростовский как ни в чем не бывало достает пульт и что-то нажимает. А я запоздало догадываюсь о том, что он сделал. Вода с потолка стремительно становится ледяной. Я инстинктивно отпрыгиваю и вжимаюсь в стену сзади, но это закономерно не помогает. Распрыскиватель над головой огромный. Зубы начинают стучать.

Мозг не сразу соображает, как укрыться от ледяной воды, а когда я догадываюсь попытаться выбраться из душа, Ростовский с обратной стороны придерживает дверь ногой, не давая мне выйти. И фотографирует! Представляю растерянность и гнев, которые сейчас отражаются на моем лице. Очередная постановка с натуральными эмоциями. Вот же подонок! Извращенец!

Толкнув стеклянную створку, понимаю, что он нарочно это сделал. Отступаю на шаг и, сжимаюсь, обхватив себя руками — очень холодно, но деться отсюда некуда. Тело бьет дрожь. Не смотрю на Ростовского. Этот изувер не даст мне выйти, пока не получит свои кадры.

А потом вода снова становится теплее, даже горячей, но не обжигает. Невольно расправляю плечи. В душе непрошенной появляется благодарность. Но мне не за что благодарить этого садиста! Он сначала причинил мне страдания, а потом просто прекратил их. Это не забота, но мозг радуется тому, что тело больше не страдает, и впрыскивает в кровь соответствующие гормоны.

Вода вдруг выключается. Ростовский открывает дверь душевой. Ждет, что я выйду. Не хочу. Отступаю на шаг. Шарю взглядом по мокрому полу душевой. А потом в поле зрения появляются босые мужские ноги с ухоженным педикюром. Ростовский мягко берет меня за локоть и все же выводит из душа. Заходит за спину, бережно снимает с плеч мокрую сорочку. Бросает ее на пол, стягивает с меня мокрые трусики и сразу накидывает на плечи махровое полотенце.

— Видела бы ты себя в этой сорочке, поняла бы мое желание фотографировать тебя, — бархатно шепчет мне на ухо.

— Вы нормальный вообще? — рычу, кутаясь в полотенце.

— Замерзшей ты выглядела обворожительно, — отвечает он. — Прости за дискомфорт.

Он обходит меня спереди и раскладывает мои мокрые волосы по плечам. Снова будет фотографировать. Отворачиваюсь. Он вроде не делает ничего ужасного, но все его действия вызывают протест у меня в душе. Что такого — дать себя пофотографировать? А я не могу избавиться от чувства, что с каждым снимком он забирает себе часть меня.

— Вечер еще не закончен, — рокочет Ростовский, берясь за кромку полотенца. — Это нам не понадобится.

25.

Алина

Пальцы Ростовского проникают под полотенце и тянут на себя. Только крепче прижимаю его локтями, не давая снять. Понимаю, что сопротивление бесполезно, но иррационально стремлюсь сохранить на себе хотя бы подобие одежды. Под полотенцем я совсем, полностью, голая.

Заметив, что я не позволяю просто так забрать полотенце, Ростовский усмехается и исчезает из поля зрения. Маленькая отсрочка. Почти бесполезная. Но так необходимая.

Изверг возвращается через несколько мгновений и берется уже двумя руками и не за полотенце, а за мои запястья. А затем сквозь все мое сопротивление просто разводит мои руки в стороны. Он невероятно сильный. Почти не напрягаясь это сделал, хотя я прикладывала силы, чтобы свести запястья.

Полотенце падает на пол. Ростовский отпускает запястья, и я сразу прижимаю руки к телу, пытаясь прикрыться. Смотрю куда угодно, только не на него.

— Убери руки за спину, Алина, — слегка хрипло приказывает Ростовский и ловит пальцами мой подбородок. Так требовательно смотрит в глаза, что я подчиняюсь, пересиливая стеснение. Ростовский не отрывает взгляда от моих глаз, но плотоядно скалится. — Хорошая девочка. Не раздумывай, просто исполняй.

Он отпускает меня и жестом велит идти к двери. Мы перемещаемся на новое место действия. По пути Ростовский прихватывает осточертевший мне фотоаппарат. Инструмент извращенных пыток. Орудие собственной жестокости.

Мы снова поднимаемся на второй этаж, и Ростовский открывает передо мной очередную дверь. На этот раз в свою спальню. Она будет как две ванных по размеру, выполненная в черно-серых тонах, с обилием натурального камня и мрамора. В одной части — кровать с тумбочками, все как полагается, в другой — низкий столик, кресла, бар. Но есть еще одна зона, устланная красным ковролином, которую можно было бы принять за спортивную благодаря установленному там турнику. Но по периметру этого снаряда наварены кольца для фиксации.

Оцепенев, рассматриваю этот турник, уже догадываясь, зачем он нужен, и Ростовский перехватывает мой взгляд.

— Искусство шибари, Алина, хорошо только с теми, кто его ценит. Вряд ли ты к ним принадлежишь, — ласково успокаивает, а у меня по коже ледяные колючки катятся. — Да и сегодня у меня нет настроения использовать этот девайс. Иди на кровать.

Ну вот и приплыли. Это случится сегодня. Сейчас. Сглатываю тяжелый ком и послушно топаю к кровати на макаронных ногах. Останавливаюсь у изножья и жду указаний. Ростовский подходит не спеша, ставит фотоаппарат на одну из тумбочек и извлекает из нее несколько черных матерчатых бочонков. Вглядываюсь — это шелковые ленты. Качаю головой, не желая соглашаться с происходящим. Чертов извращенец!

Ростовский бросает два побольше на кровать, с еще одним обходит меня со спины. Расцепляет мои руки, отправляя их по швам, целует в шею, снова вызывая у меня в теле внутреннюю дрожь и мурашки по коже. Целует, как тогда, хищно, ощутимо, засос точно останется.

— Сейчас я завяжу тебе глаза, не пугайся, — предупреждает рокотливым бархатистым голосом.

Теперь я начинаю дрожать по-настоящему. Внутри дикая смесь эмоций от страха и протеста до запретного любопытства. Мне стыдно за это. Я уже ненавижу себя за то, что какой-то части моей души интересно происходящее. Как так может быть? Но так есть.

Ростовский прикладывает мягкий плотный шелк к моим глазам, проводит по вискам руками и рывком завязывает концы ленты на затылке. Делает еще один узел. Проверяет надежность — довольно хмыкает. Под локоть влечет меня на кровать и просит лечь на спину.

У меня закончились моральные резервы на сопротивление. Он хочет играть моим телом в куклы, пусть. Подчиняюсь. Он отводит одну мою руку в сторону, и я ощущаю, как запястье обхватывает новая шелковая лента. Снова рывок, и кожу плотно облегает приятная на ощупь ткань. Ростовский натягивает ленту, и я осознаю, что он повязывает ее конец на стойке кровати. Дергаюсь от страха, но не успеваю ничего сказать.

— Это чтобы ты не помешала себе получить удовольствие, Алина, — его убаюкивающий голос обволакивает разум желейным спокойствием. Или это просто потому что я устала нервничать? — Я не причиню тебе вреда.

Ага. Пока ты не причинил мне ничего, кроме вреда!

Он проделывает с моей второй рукой те же действия, а потом уходит. У меня теряется ощущение времени. Отсутствует он мгновение или час — понять невозможно. А потом я ощущаю давление на матрасе в ногах и пальцы Ростовского на лодыжках. Он, будто нарочно растягивая удовольствие, медленно разводит мои ноги в стороны. И снова не делает ничего. Даже фотиком не щелкает. Просто смотрит?!

Внезапно между ног меня касается что-то холодное и скользкое. Прислушиваюсь к ощущениям — пальцы в… смазке, похоже. Ростовский ласкает меня в самом интимном месте, размазывая желейную субстанцию по нежной коже. Это приятно. Слишком приятно и настолько же отвратительно. Моему телу это нравится. А в душе растет чудовищный протест. Пытаюсь свести колени, но Ростовский не позволяет. Убирает руку и добавляет смазки, снова размазывает, проникая внутрь, ощупывая меня изнутри.

А потом я ощущаю что-то инородное, проникающее внутрь и одновременно касающееся самой чувствительной точки. И что-то вроде тесемок, обхватывающих ягодицы. Их Ростовский с тихими пластиковыми щелчками застегивает последними.

Снова его пальцы прикасаются к телу, только теперь к гурди. Он поочередно щекочет соски, и они подло твердеют. Я сейчас чувствую себя максимально распутной. Против воли распутной. Я этого не хочу.

И вдруг штуковина, которую Ростовский зафиксировал у меня между ног, начинает вибрировать. Боже, только не это!