Редакция конца света

Глава 1: Мир не просил объяснений

«Некоторые рассветы — не начало, а сбой в сценарии, где ночь просто не успела исчезнуть.»

Солнце не встало. Его включили. Щёлк — и подвал, где давно никто не платил за свет, ожил наверху. Лучи ударили по крышам и окнам не мягко, а проверяюще: кто ещё жив, а кто просто забывает лечь.

Эйлин сидел на краю старого технического этажа. Бетон под ним крошился, как печенье, забытое слишком надолго. Рядом валялся блокнот — не инструмент, а надгробие его прошлым попыткам.

Он смотрел не на город, а сквозь него. Или делал вид. Так проще: реальность можно игнорировать, если притвориться, что она всего лишь фон.

Под ногами хрустел гравий — раздражающе, как разговор с человеком, которого давно пора послать. Ветер таскал обёртки и чужие чеки. Всё выглядело так, будто мир сам решил выброситься, но пока не нашёл мусорку.

Эйлин знал: сегодня что-то случится. Не предчувствие. Скука и статистика. Если цикл повторяется достаточно раз, нелепость всё равно вернётся.

— Если кто-то снова сотрёт квартал, пусть хотя бы принесёт вина, — сказал он. — Белого. Красное уже надоело.

Он достал из кармана пустую бутылку, потряс её и со вздохом швырнул в сторону. Стекло глухо ударилось о стену и остыло в пыли.

Он поднялся, отряхнул брюки. Пальцы пахли чернилами, хотя он давно не писал. Метафора? Или мир снова решил подкинуть дурной анекдот?

Позади щёлкнула дверь. Слишком тихо.

— Опаздываешь, дружище, — сказал он, не оборачиваясь. — По графику ты должен был рухнуть в мою реальность ещё главой раньше. Но ладно, сценаристы нынче халтурят.

Он повернулся.

В дверях стоял пришедший. Белые волосы — ровные до нелепости. Костюм без единой складки. Лицо — камень из холодильника. В руке — пергамент. Тёмный. И он капал. Не чернила — чёрный воск, будто печать плавилась прямо в его пальцах.

Одна капля упала на ботинок Эйлина. Тот посмотрел вниз и хмыкнул:
— Спасибо. Теперь у меня носки в антиквариате.

— Ты должен был быть в двадцатой, — сказал Эйлин. — Значит, ускоряемся? Люблю экспресс-версии.

— Я не читал сценарий, — ответил голос. Бархатный. Словно записанный на успокоительном.

— Потерял. Все теряют, — пожал плечами Эйлин. — Но метафора про смерть как синтаксическую ошибку у тебя окей. Почти убедила, что третий запуск был не зря.

Собеседник не двинулся. Только пергамент капал — и этот звук стал единственным, что здесь называлось временем.

— Ты переписал слишком много, — сказал он наконец.

— Не переписал. Переосмыслил. Хотя да, звучит как оправдание для тех, кто боится конца. Или начала. Зависит от прогноза.

Небо над крышей пошло трещинами. Не буквально — мозг просто любит спецэффекты. Значит, сюжет уже где-то начался и, как обычно, забыл предупредить.

— Это не твоя история, — сказал пришедший. Без угрозы. Почти с жалостью. А это всегда больнее ножа.

— Все истории мои, — отозвался Эйлин. — Они просто ещё не в курсе. Демократия такая: я у руля, пока автор пьёт кофе.

Ветер сменился. Похолодало. Тень пришедшего зашевелилась отдельно от тела — модный трюк из прошлых версий. Эйлин зевнул.

— Убедительнее, чем раньше, — признал он. — Но молчаливая аура всё равно дешевеет.

— В третий раз ты сказал «ещё». В четвёртый — промолчал, — ответил тот. — Ты снова внутри цикла.

— А стабильность — признак регресса, — бросил Эйлин. — Привет, любимая петля.

Они смотрели друг на друга: один — с лёгкой тоской, другой — с усталостью, выставленной на витрину, как старый товар в антикварной лавке: треснутый, но гордый.

Пергамент продолжал капать. Каждая капля звучала, как секундная стрелка, уставшая жить. Эйлин смотрел слишком долго — и понял: это не время. Это напоминание. Рано или поздно перепишут и его. Как Девятого. Как Одиннадцатого. Все они думали, что смогут отшутиться, а остались пеплом и чужими пометками на полях.

На миг его ухмылка треснула, как плитка под ногой. В глазах мелькнуло то, чего он боялся сильнее всего: быть стёртым и заменённым другой вариацией. Не умереть. Не исчезнуть. А потерять свой голос — язвительность, единственное, что делало его самим собой.

Он выдохнул. Маска вернулась.

— Отличный эффект. Страшно должно быть, да? Не волнуйся. Я впечатлился. Честно. Ну, почти.

— Это не твоя история, — повторил пришедший. На этот раз мягче.

— Всё, что я трогаю, — моё, — сказал Эйлин. — Так работает кража со взломом. Особенно если замок бумажный.

Сверху зависло небо. Капли падали на крышу. Тишина стала формой крика — громкой и вежливой.

— Ладно, — он пожал плечами. — Раз уж ты тут, пора снова «писать». Или хотя бы изображать попытку. Начнём с того, чего не было в прошлый раз.

Эйлин опустил голову на плечо, глядя на блокнот и перо у кромки крыши. В ладони перекатывался мелкий камешек — он дважды подбросил его и со вздохом отправил в даль, как знак самому себе: беззаботная жизнь закончилась.

Он протянул руку к блокноту. Перо само прыгнуло в пальцы, как нож, который ждал этого слишком долго.
— Конечно, — буркнул Эйлин. — Типичный понедельник.

Глава 2: Одиннадцатая вариация

Они вошли. Дом встретил их, как чужой долг — без радости, но с узнаваемым холодком. Пол заскрипел так, будто жаловался на старые ошибки. Воздух был сух, пах гарью и пылью; в углах стояли тени, будто у каждой было имя, просто он его ещё не вспомнил.

Перо лежало в центре стола, слишком аккуратно — как приманка. Слишком чистое для этого пыльного дома, слишком правильное, чтобы быть случайностью.

Эйлин уже протянул руку, но в последний момент заметил сбоку узкую бумажку. На ней было одно слово:

СНОВА.

Он усмехнулся и отдёрнул руку от пера.
— Ага. Значит, опять выбор. Только мы оба знаем, чем это кончится.

— Ты всегда выбираешь перо, — сказал беловолосый. Голос его звучал так, будто прошёл через десятки чужих редакций и вернулся усталым.

— Оно хотя бы красиво, — пожал плечами Эйлин. — В следующий раз поставь револьвер и кофе. Лучше два: запасной
— для апокалипсиса.

Беловолосый словно на миг улыбнулся — или это просто тень дрогнула.

В углу стояло треснувшее зеркало.

Эйлин подошёл, наклонился, поправил чёлку и посмотрел на себя. Трещина делила отражение пополам: слева — он, растрёпанный, с красными от недосыпа глазами; справа — чужак, слишком спокойный, будто отретушированный.

— И кто из нас настоящий? — спросил он, не отводя взгляда.

— Мы оба. По очереди, — ответил беловолосый. — И каждый раз один из нас это стирает.

Эйлин отстранился. На столе, рядом с пером и бумажкой, появилась новая вещь — чёрная тетрадь. Узкая, как приговор.

Он взял её; бумага была тёплой, будто только что написана. На первой странице — его почерк:

Если ты это читаешь — один из нас снова решился вспомнить. Мы не первые. И не последние. Иногда мы меняемся местами. Иногда играем в одного.

Пальцы на секунду дрогнули. Он закрыл тетрадь, как будто захлопнул не книгу, а сердце.

— Сколько раз это уже было?

Беловолосый смотрел в окно, за которым не было ничего — только бледный свет, как испорченная плёнка.
— Это не первый цикл. Ты сбежал девять раз. Но вариаций было одиннадцать. Две прожили без тебя.

— Какая честь, — сухо сказал Эйлин. — А в какую яму я падал, когда не сбегал?

— В другую историю. Трижды — в романтическую драму. Ты сжёг сценарий сам.

— Вкусу — жить, — хмыкнул Эйлин.

Он прошёл в дальнюю комнату, будто хотел отложить
разговор. Там была крошечная библиотека: закрытые книги, пустые полки. Пыль тянулась тонкими нитями, как паутина, в которой никогда не ловили мух.

— Я запомнил слова Восьмого, — произнёс он тихо. —
«Если это повторяется, значит, кто-то ещё не закончил».

Он повернулся. Лицо — бледное; в глазах — знакомая половина и вторая, чужая, где прятался страх: не умереть, не исчезнуть — быть переписанным.

— Ты сказал — одиннадцать, — уточнил он.

— Одиннадцать — те, кого ты успел переписать, — ответил беловолосый. — Остальные остались между строк. Тебя сшили из них.

На столе снова лежала узкая бумажка, как уведомление, приходящее каждый раз в одно и то же время. Эйлин не стал читать. Губы едва шевельнулись:

— Ковах.

Беловолосый кивнул. Медленно. Словно весь этот театр ставили ради одного имени.
— Разрушение начинается с памяти.

Где-то внутри него, очень тихо, прозвучал его же голос — но другой:
Мы не разные. Мы — то, что осталось от одного выбора.

Эйлин глубоко вдохнул. Выдохнул. Он вернулся к столу, посмотрел на перо как на старую ловушку — и всё равно протянул руку.

Перо легко легло в пальцы, как оружие, которое слишком долго ждало своего часа.

— Ладно, — сказал он. — Снова.