Регистр постояльцев. Отель револис

Предисловие

Если вы открыли эту книгу, значит, вас зацепила аннотация. Прежде чем погрузиться в историю Иветты, мне хотелось бы предупредить: в тексте есть темы, которые могут показаться тревожными или тяжелыми.

В тексте есть упоминания и образы психических заболеваний: биполярное расстройство, шизофрения, депрессия, паранойя, ПТСР, тревожные состояния и пр. Реальность постепенно смешивается с галлюцинациями, из-за чего сложно разобраться, где правда, а где вымысел главной героини.

В повествовании будут упоминания самоубийств, убийств, насилия и крови, психологического и телесного абьюза, изоляции, манипуляции и газлайтинга, религиозных сект и травм прошлого. Герои переживают стресс, опасность, эмоциональное и физическое истощение.

Также могут встречаться сцены, вызывающие чувство безысходности героя, постепенное нарастание безумия, панические атаки, селфхарм и удержание заложников, потайные комнаты, замкнутые пространства и психологические ловушки. Атмосфера истории намеренно создавалась тревожная, с символизмом и знаками, которые могут усилить чувство напряжения как для героев, так и для вас, читателя.

Если перечень предупреждений вас не смутил, значит, вы готовы погрузиться в историю. Желаю вам сполна насладиться мрачной атмосферой Отеля Револис.

И помните: иногда именно маленькая деталь оказывается ключом к разгадке.

Глава 1. Иветта, где же ты?

— Иветта… — голос отца звучит глухо, как сквозь толщу воды. — Выходи… Я знаю, что ты где-то здесь.

В кладовой под лестницей пахнет хвоей, керосином и малиновым вареньем. Я замираю, стараясь не дышать. Прижимаюсь телом к шершавой, деревянной стене, надеясь слиться с ней. Сквозь щель между ступенями вижу слабую полоску пляшущего света. Под весом отца половицы чуть поскрипывают, каждый его шаг ощущается как удар по затылку тупым предметом.

До этого всё случилось настолько быстро, что я не сразу успела осознать ужас происходящего. Сначала все собрались в церкви на молитву. Голос отца был мягким и обволакивающим. Он легко мог пустить пыль в глаза любому. Может, поэтому у него получилось организовать секту. Он всегда говорил уверенно и красиво. Неудивительно, что все его слушали и никогда не перечили.

Как только молитва закончилась, он попросил каждого подойти ближе к кафедре и встать в полукруг. Сказал, что Бог заговорил с ним напрямую прошлой ночью и пришло время для очищения. Я осталась сидеть на лавке вместе с мамой, как через пару минут прозвучали выстрелы. Сперва в потолок. Потом — в лицо дяди Ноа.

Капли крови брызнули на белоснежное платье. Кто-то истошно закричал, а я сидела в оцепенении до тех пор, пока мама не схватила меня за запястье и не прошептала: «Бежим». Не раздумывая, я ринулась, не разбирая дороги, пока мама бежала где-то позади.

Добежав до дома, ныряю через коридор в чулан под лестницей, который всегда казался самым безопасным местом. Время тянется медленно, я уже не слышу криков, выстрелы стихают. По моей щеке катится соленая дорожка слез, смахиваю её рукавом и стараюсь вести себя тихо, чтобы он не услышал.

Шаги на пороге приближаются. Отец открывает скрипучую дверь в дом. Я слышу, как дуло дробовика царапает стену. От этого начинает сводить зубы. Отец идет на второй этаж, а затем оттуда раздаются едва различимые всхлипы мамы. Далее — пронзительный крик и мольба не убивать.

Я осторожно наблюдаю через едва заметную щель в двери. Отец тащит её за волосы по полу, а затем кидает на пол в кухне. Мама захлебывается слезами, пытаясь вырваться, но отец бьет её ладонью по лицу.

— Пчёлка, я знаю, ты где-то здесь. Выходи, — он оглядывает комнату. — Семья всегда должна держаться вместе, — его огромные глаза и не менее безумная улыбка заставляют сердце сжаться от страха. — Каждый должен пройти через очищение. — Щелчок. Он перезарядил дробовик. Пустые гильзы покатились по полу. — Так сказал Бог.

Громкий выстрел звучит как удар хлыста. Сквозняк доносит едкий, едва уловимый, но от этого не менее противный запах пороха. Я инстинктивно морщу нос и прикрываю рот дрожащими руками, чтобы не закричать. Жмурю глаза, надеясь, что это всего лишь страшный сон и я скоро проснусь. Но, открыв глаза снова, вижу: мама лежит посередине комнаты. Волосы раскинуты, будто её уложили спать, только глаза открыты. Она смотрит в потолок, пока рваная рана в груди медленно кровоточит, оставляя багровое пятно на половине.

— Это ради нас, — шепчет отец, стоя над трупом с опущенным ружьём. — Ради тебя…

Я не верю глазам. Ноги подкашиваются, хочется выбежать, закричать, но тело оцепенело. До этого дня мне не доводилось видеть настоящую смерть, тем более такую жестокую.

— Иветта, — зовёт снова. — Всё закончилось. Папа тебя не тронет, — он падает на колени рядом с трупом. Осторожно скидывает прядь с её лица. — Я не хотел. Честно, не хотел… — он тараторил что-то бессвязное, пропускал истеричные смешки.

Я прижимаю ладони к ушам. Не хочу его слышать. Не хочу. Не хочу!

— Он сказал мне, что это акт очищения, — отец продолжает смеяться. — Все должны пройти через это, чтобы оказаться в лучшем мире, — он поднимает голову и подставляет дуло дроби под подбородок. Его руки подрагивают, ложась на спусковой крючок.

Нет. Он не сделает этого. Это сон. Сон. Я скоро проснусь от кошмара, и всё будет как раньше…

Выстрел.

Звук разносится по всему дому, отражаясь от стен. Снова жмурюсь, в ушах звенит. Около минуты я не решаюсь открыть глаза, но когда это происходит — подхожу ближе. Щель в двери уже не кажется такой узкой. Вижу его: отец лежит рядом с мамой. От лица ничего не осталось, вместо этого — фарш. Его кровь расплывается по полу, смешиваясь с маминой. Я не выхожу сутки – двое, пока мужчина в форме не стучит…

— Ив? — раздается двойной щелчок пальцев под левым ухом.

Я инстинктивно дергаюсь, отпуская воспоминание, будто меня ударили током. Рукой задеваю край тарелки и вилку, та чуть ли не падает с подноса, но я успеваю словить, привлекая ещё больше внимания сидящих вокруг. В столовой не стихает гул голосов, запах разогретой еды и чей-то смех у автомата с кофе. Всё вокруг кажется фальшивым.

В груди остается свинцовая тяжесть, будто я все еще в чулане, наблюдаю за убийством мамы. Мысленно стараюсь убедить себя, что прошло десять лет, я не в общине, а на работе. Жива, здорова. Почти…

— Ты в порядке? — спрашивает Кэйтлин, её голос звучит как издалека.

— Все нормально… — говорю на автомате. — Просто задумалась.

Ненормально. Я возвращаюсь в реальность с таким трудом, будто выныриваю из густого тумана. Пальцы дрожат, а кусок в горло не лез. Все казалось пластмассовым, даже мясо в тарелке.

Остаток обеденного перерыва Кэйтлин как ни в чем не бывало продолжила рассказывать мне о своих интрижках с кардиологом. Чтобы не показаться грубой, изображала полную заинтересованность. Я просто кивала, вырывая из контекста её слова: «ужин», «подбросил до работы»…

Четверг. Кабинет 15:30.

Второй пациент на сегодня — семнадцатилетний Малек. Он наблюдается у меня уже больше года, но к окончательному диагнозу мы пришли недавно: диссоциальное расстройство с признаками психопатии. Занятный парень, улыбается чаще, чем говорит.

— Вы никогда не задумывались, каково это — убить человека? — спрашивает он, смотря на то, как я делаю пометку в блокноте.