Рекламный бизнес попаданки

Глава 1.

— Не слишком ли сильная травма? — голос женский, хрипловатый, тревожный.

— Зато компенсацию хорошую дали, — ответил парень ломанным голосом. — Сможем долг закрыть и дрова на зиму купить.

Какая компенсация?..

Кому?..

Я попыталась открыть глаза, и пожалела об этом почти сразу.
Мир поплыл. Потолок, деревянный, неровный, будто из плохо подогнанных досок, зашатался, как корабль на волнах. В глазах заплясали пятна. Голова гудела так, будто по мне проехался автобус.

Я моргнула несколько раз.

Пахло дымом, чем-то кислым и старым, будто я находилась в подвале.

Надо мной стояла женщина лет пятидесяти, морщинистая, с выцветшими глазами и серыми, спутанными волосами, собранными в пучок. Одета в грязно-серую тряпицу, не то рубаха, не то мешок с прорезями. Рядом пацан, лет пятнадцати, босой, худой, волосы торчат клочьями, на щеке грязная полоса. Смотрит настороженно, будто боится, что я сейчас с кровати вскочу и укушу.

— Мам, глянь, она проснулась, — тихо сказал он.

— Да вижу я, — женщина склонилась ко мне. — Ну что, очнулась?

— Где я?.. — прошептала я, с трудом ворочая языком.

— Где-где, дома ты, — буркнула она. — Слава богам, пришла в себя. Мы уж думали, всё, конец тебе.

Я замерла.

Дома? Какого дома?

Где офис, кофе, коллеги, отчёты?

Почему я лежу на деревянной кровати, под одеялом, которое пахнет так, будто его не стирали примерно никогда?

Я медленно приподнялась, и тут же рухнула обратно. Голова пошла кругом. Мир качнулся.

Пацан подхватил меня за плечи, неловко, но осторожно.

— Тише, сестра, — сказал он. — Ещё снова головой приложишься, хуже будет.

— Какая я тебе сестра?.. — выдохнула я, но он только удивлённо уставился.

Женщина нахмурилась.

— А ну не дури, Мила. Ишь, шутить вздумала. Сотрясение у тебя. Ты что, не помнишь ничего?

Мила?

Кто такая Мила?

Я судорожно провела рукой по себе, под пальцами грубая ткань, словно мешковина. Никакой пижамы, никакой футболки. Всё тело ломит, ноги ноют, как после марафона.

Я с трудом сглотнула.

— Послушайте, — начала я, чувствуя, как в груди нарастает паника, — мне нужно в больницу. Или хотя бы позвонить...

— Чего? — женщина прищурилась.

— Телефон! — я почти выкрикнула. — У вас есть телефон? Или… не знаю, связь, интернет, хоть что-нибудь?

Пацан переглянулся с ней.

Женщина покачала головой и, как-то осторожно, будто разговаривала с безумной, сказала:

— Лежи спокойно, Мила. Всё уладится. Голова у тебя, видно, сильно треснулась. Какой ещё «телефон»?

Я уставилась на неё.

Сердце стучало где-то в горле.

Телефон. Интернет. Электричество.

Нет. Это сон.

Это точно сон.

Переработалась. Опять не спала ночь, дописывала отчёт. Может, потеряла сознание в офисе. Сейчас открою глаза, и всё исчезнет.

Я зажмурилась. Сосчитала до трёх.

Раз. Два. Три.

Открыла.

Тот же потолок. Та же женщина. Тот же мальчишка. И никакого выхода.

— Вот и лежи, — сказала она, поправляя мне одеяло. — Отдыхай. Слава богам, что жива осталась.

— Да уж, — буркнул пацан. — И дрова теперь купим.

Я судорожно вдохнула.

Пока я лежала, пытаясь сложить в голове хоть какой-то осмысленный пазл из этого кошмара, женщина исчезла куда-то за занавеску. Я лихорадочно думала: ну как? Почему? Может, авария? Кома? Галлюцинации?

Нет, всё вокруг слишком... реально.

Женщина вернулась с глиняной чашей, из которой поднимался пар.
Запах ударил в нос, терпкий, травяной.

— На, выпей, — сказала она, протягивая. — От головы поможет.

Я смотрела на чашу, не двигаясь. От головы?.. Мне бы сейчас лекарство от безумия.

Она чуть наклонила чашу ближе, настойчиво.

— Пей, Мила. Тебе лучше станет.

И тут в голове щёлкнуло: опоили!

Точно. Я где-то в глуши, меня похитили, а теперь подсовывают какую-то бурду. И этот пацан её подельник.

Надо выбраться. Пока не поздно.

Я рванулась, оттолкнув чашу.

Теплая жидкость брызнула на одеяло. Женщина вскрикнула, но я уже встала, шатаясь, босыми ногами на неровный пол. Голова закружилась, мир плыл, но страх был сильнее слабости.

Где-то тут должна быть дверь.

Окно.

Что угодно.

— Эй! — женщина шагнула ко мне. — Осторожно, ты ж еле стоишь!

— Не подходите, — выдохнула я, оглядываясь.

Маленькая комната, деревянные стены, на лавке грубые тряпки, в углу глиняные кувшины, на крюке чугунок.

Я искала глазами хоть что-то, что можно использовать. Кочерга, камень, нож, хоть ложка - ничего. Только чаша и табурет, который я готова была схватить, если они сделают шаг.

Женщина подняла руки, будто пыталась меня успокоить.

— Дочка, да ты чего, — сказала она мягче. — В отхожее место хочешь? Так бы и сказала. Провести тебя?

Я моргнула.

Что?..

— В… отхожее?.. — переспросила я.

— Ну, нужду справить, — пожала плечами она, искренне озадаченная. — После травмы-то, небось, слаба ещё.

Я судорожно замотала головой, пятясь к двери.

— Нет… сама… я просто… воздухом подышу.

— Ты гляди, не упади, — вздохнула она. — Шатает же тебя ещё.

Я не ответила.

Схватилась за косяк, выскользнула в соседнюю комнату.

Там было просторнее - низкий потолок, большая печь, лавка вдоль стены, над ней висят связки трав. На полу шкуры, обугленные поленья, в углу грубый стол.

Сердце билось в висках.

Я шла вдоль стены, скользя рукой по неровным доскам, пока не наткнулась на дверь. Толкнула, послышался скрип.

За дверью яркий свет.

Я вышла наружу.

И застыла.

Холодный воздух ударил в лицо. Передо мной раскинулась деревня - десяток другой перекошенных домишек, крытых соломой, дорога из утоптанной земли, ручей, чёрные пятна копоти на стенах.

Никаких машин. Никаких фонарей. Только дым из труб и вороны, каркающие где-то над крышей.

Глава 2.

Я осторожно подошла к перекошенной калитке, обвитой сухими ветками. Петля жалобно заскрипела, когда я толкнула её. Холодный ветер ударил сильнее.
Дорога вела мимо покосившихся заборов, между которыми тянулись узкие тропинки. Земля под ногами была твёрдая, утоптанная, но местами мокрая, глина неприятно липла к ступням.

Я шла медленно, держась за штакетник, стараясь не дышать слишком часто, чтобы не закружилась голова. Солнце било в глаза, от него хотелось закрыться рукой.

У ближайшего дома, у забора, сидел старичок - щуплый, седой, в коротком жилете поверх рубахи, подоткнутой в штаны, зашнурованные верёвкой. Он возился с чем-то деревянным, похоже, чинил ведро. Заметив меня, поднял голову, и морщинистое лицо расплылось в широкой, добродушной улыбке.

— Гляди-ка, кто идёт! Милочка, очухалась, значит! — произнёс он, вытянув шею, чтобы рассмотреть получше.

Я застыла.

Милочка.

Опять.

Это имя снова прозвучало.

— Вы… вы меня знаете? — осторожно спросила я.

— А как же! — Старик хмыкнул, с трудом поднялся на ноги и отряхнул ладони. — Да я тебя с пелёнок вижу, дочка Рыжих ты. Ох, и напугала ты всех, ох, напугала. Говорили, совсем того, а ты, гляди-ка, жива! Боги миловали.

Я уставилась на него, не понимая ни слова.
Дочка кого? Рыжих? Каких Рыжих, чёрт возьми?

Старик, заметив мой растерянный взгляд, перестал улыбаться. Глаза прищурились, губы дрогнули.

— Ты чего, Мила? — настороженно спросил он.

Я покачала головой, но, кажется, это только усилило головокружение, мир чуть качнулся, а старик шагнул ближе, словно боялся, что я упаду.

— Что с тобой, дитя? — тихо добавил он. — И чего ты, босиком, в одной рубахе? Холодно ведь.

Я машинально посмотрела на себя. Да, рубаха, грубая, мешковатая, едва прикрывает колени. Сами колени в грязи, на коже ссадины.

Если бы кто-то показал мне сейчас фото со стороны - я бы не поверила, что это я.
Выгляжу, как бомжиха, вытащенная из канавы, а не как топовый маркетолог Москвы.

— Всё в порядке, — выдавила я, отступая на шаг. — Просто… свежим воздухом дышу.

Старик нахмурился.

— Воздухом, значит? — протянул он. — Ты бы лучше домой шла, пока не застудилась.

Я открыла рот, чтобы возразить, но промолчала.

Старик снова взглянул на меня и покачал головой и, чуть помедлив, поднял со скамейки шаль, а затем протянул мне.

— На, хоть плечи прикрой, а то срам-то какой, люди ж глядят.

Я автоматически взяла, сглотнула, чувствуя, как внутри поднимается липкий, холодный ужас.

— Спасибо, — прошептала я.

— Ступай домой, — повторил он, уже мягче.

Я кивнула, сделала шаг назад.

Домой…

Да какой, к чёрту, домой?

Я стояла посреди дороги, прижимая к себе старикову шаль, и чувствовала, как холод медленно пробирается под кожу. Ветер тянул ткань, в носу начало щипать от мороза, а пальцы окоченели.

Да, конечно, можно было идти дальше, куда-то, куда угодно, лишь бы подальше от этого бреда.

Но куда?

Деревня тянулась в обе стороны, одинаково серая и безликая, а за ней начинались каменные дома, уходящие в туман. Ни машин, ни проводов, ни намёка на цивилизацию.

Я втянула голову в плечи и, чертыхнувшись, повернула обратно. Как минимум в доме тепло. А если это кома или галлюцинация, пусть мозг сам разбирается.

Когда я вернулась, женщина уже возилась у печи, подкладывая поленья. Увидев меня, она всплеснула руками:

— Ох ты ж, боги милостивые! Мила, ты совсем с ума спятила?

Я не ответила. Просто прошла мимо, стараясь не встречаться с ней взглядом.
Каждый шаг отзывался тупой болью в голове.

В большой комнате пахло дымом, хлебом и травами. Воздух густой, тяжёлый, но после ветра даже этот запах казался уютным. Я опустилась на лавку у стены, обмотала плечи старой шалью и уставилась в пол.

Снаружи доносился лай, треск дров, чей-то окрик.

И тут до меня дошло. Я - не я. Меня называют Милой. Значит... я в чужом теле? И не имею ни малейшего понятия, кто эта Мила и почему я в её теле.

Я закрыла глаза, стараясь не паниковать, но внутри уже всё клокотало. Где я? Почему? Что теперь делать?

— Мила…

Я вздрогнула и открыла глаза.

Передо мной стояла девчушка - крошка лет пяти, с взъерошенными рыжеватыми волосами и огромными серыми глазами. Лицо в веснушках, носик в муке, платье короткое, явно с чужого плеча.

Она держала в руках кусок хлеба и смущённо тянула его ко мне.

— Ешь, — сказала она серьёзно. — Мамка сказала, тебе силы нужны.

Я моргнула, глядя на неё.

Маленькие пальцы в заусенцах, тонкие запястья. Взгляд настороженный, взрослый не по годам.

— Спасибо… — выдохнула я. — А ты кто?

— Таська, — ответила она, и уголки её губ чуть дрогнули. — Ты меня не помнишь, да?

Я промолчала.

Что я могла сказать? Что моя память закончилась где-то в Москве, между отчётом по клиенту и планеркой на завтра?

Девочка нахмурилась.

— Мамка говорила, ты головой сильно ударилась. Это пройдёт. Ты только не пугай нас, ладно? Мы ж тебя любим.

От этих слов внутри что-то сжалось. Я посмотрела на этот крохотный кусочек хлеба в своей ладони и внезапно поняла, что у меня ком в горле.

Где-то глубоко, за пеленой ужаса и растерянности, шевельнулось странное чувство. Как будто память этой «Милы» коснулась меня на миг. Любовь к этой девочке. Тепло. Боль. Ответственность.

Я резко выдохнула, словно отмахиваясь от этого.

Нет.

Это не моя жизнь.

Но глаза Таськи были такие доверчивые, что я не смогла отвернуться. Она улыбнулась, стеснительно, как будто боялась, что я прогоню её, и присела рядом на лавку.

— Мамка сказала, если боги тебя вернули, значит, всё будет хорошо, — прошептала она. — Только ты не уходи больше, ладно?

Я сглотнула. Голос дрогнул, когда я ответила:

— Ладно… не уйду.

Глава 3.

Через какое-то время я успокоилась настолько, чтобы трезво думать. Голова перестала звенеть, дыхание выровнялось. Где-то за перегородкой возилась женщина, изредка бормоча себе под нос, а Таська сидела на полу, вырезая маленьким ножом из щепки что-то похожее на человечка и поглядывая на меня снизу вверх.

Я потянулась за стоящей на столе миской, в которой плескалась вода. Хотелось пить, но я остановилась, заметив отражение.

И замерла.

На меня смотрела девушка, но не я. Совсем не я.

Лицо молодое, худое, бледное, но с правильными чертами - высокие скулы, тонкий нос, мягкие губы. Каштановые волосы, спутанные, длинные до пояса, свалялись в колтуны и торчали в разные стороны. Кончики расслаивались так, будто их стригли серпом. Кожа была светлая, без прыщей, но уставшая, с тенью под глазами. Брови тонкие, почти выгоревшие, губы бесцветные.

Мила… то есть я теперь, была красивой. Просто какой-то блеклой, стёртой жизнью. Мне бы помаду сюда красную да карандаш для бровей.

Я невольно провела пальцами по щеке, потом по волосам, они оказались сухими, ломкими.

— Господи, — прошептала я. — Про бальзам тут явно не знают.

Отражение повторило мой жест и добавило сверху отчаянное недоумение.

Позже, когда я хоть немного привыкла к ощущению чужой кожи и чужих движений, я осторожно начала расспрашивать Тасю. Не в лоб, просто между делом, чтобы не вызвать подозрений. Девочка охотно отвечала, как ребёнок, которому наконец-то дали поговорить.

— Мамка, — начала она, — говорит, боги тебя хранили. Ты ведь два дня не вставала. Мы думали, умрёшь, а она всё плакала, к ручью бегала, воду заговаривала, чтоб вернулась.

Я молча кивнула, не зная, как реагировать.

— А кто у нас в доме живёт, Тась? — спросила я как можно спокойнее. — Ты, мамка… кто ещё?

— Мы! — гордо ответила она. — Нас пятеро. Я, потом Васька, потом близнецы, а потом Лёшка. А ты старшая, тебе двадцать уже.

Двадцать.

Двад... цать.

Я чуть не выронила миску.

Мне тридцать два! Или было. Было?

— А отец? — осторожно спросила я.

Тася прикусила губу, и глаза у неё стали круглыми, как монеты.

— Пропал, — сказала она шёпотом, будто боялась, что нас услышат. — Два года как. Ушёл на заработки и не вернулся. Мамка говорит боги забрали. А бабка шепчет, что в город ушёл, новую жену нашёл.

Я кивнула.

Вот оно - классика. На лицо менеджмент кризиса, причем семейного.

— Мамка хорошая, — добавила Тася. — Только слабая. Всё плачет, а потом смеётся, а потом опять плачет. Говорит, не справляется. Ты раньше помогала, и с детьми, и на рынке, и работала. А потом...

Она замолчала и отвела взгляд.

— Потом что? — спросила я.

— Потом упала с телеги, — тихо ответила она. — Головой ударилась. Все думали, не очнёшься.

Я застыла.

Телега. Травма. Кома.

Упала одна, очнулась другая. Кому расскажи, не поверят ведь.

Я уткнулась взглядом в пол, чувствуя, как мир снова начинает медленно переворачиваться. Таська болтала что-то дальше, но я уже не слушала.

Мила.
Двадцать лет.
Пятеро братьев и сестёр.
Мать, судя по рассказу, почти ребёнок в душе.
Отца нет.

Долго размышлять мне не дали, за перегородкой скрипнула дверь, и раздался голос женщины:

— Мил! Тась! Идите ужинать, остынет всё к лешему!

Таська, как по команде, подскочила с пола, швырнула щепку и с радостным визгом помчалась к двери. Я выдохнула, поставила миску обратно и медленно поднялась. В животе предательски заурчало. Да, страх страхом, а тело-то живое. И ему есть хочется.

Мы с Таськой прошли в большую комнату. Там уже сидели остальные - целая орава, и от этого мне вдруг стало не по себе. На лавке во главе стола сидел тот, кого я увидела первым, когда очнулась. Долговязый парень лет пятнадцати, худой, с растрёпанными тёмными волосами. Должно быть, это и есть Алеша. Рядом с ним мальчишка лет десяти, нос курносый, глаза наглые, такой в любом дворе станет заводилой. А у печи копошились двое малышей - близнецы. Рыжие, весёлые, одинаково щербатые, с горящими глазами.

Когда мы вошли, все дружно повернулись ко мне. Мгновение, и комната наполнилась гомоном:

— Милка пришла!

— Сестричка, гляди, я сегодня поймал!

— Мам, а ей можно уже есть?

Женщина повернулась ко мне с усталой улыбкой.

— Ну вот и ты, — сказала мягко. — Садись, дочь.

Я села туда, где Таська показала, на свободную часть лавки. Сразу почувствовала, как к спине подступает жар от печи. Тёплый, живой, пахнущий дымом и чем-то знакомым, домашним.

А потом я посмотрела на стол - и внутри что-то болезненно ёкнуло.

Тарелки. Глиняные, сколотые по краям. Их было шесть. И во всех одна и та же серо-жёлтая масса, похожая на жидкую кашу из пшена. Никакого мяса, овощей, масла, ничего.

Только каша.

Женщина поставила на стол кувшин с водой и деревянные ложки.

— Ешьте, пока горячее, — произнесла она.

Дети схватились за ложки, и комната наполнилась чавканьем. Каша плескалась в тарелках, падала обратно с ложек, близнецы смеялись, Васька спорил с Лёшкой, что «тот съел больше». И только я сидела, глядя на свою порцию.

Жидкая, комковатая. Я аккуратно взяла ложку, поднесла к губам, и тут же остановилась. Есть это было... страшно. Не потому что невкусно, а потому что такое люди едят только тогда, когда выбора нет.

Но никто, кроме меня, не жаловался. Таська улыбалась, старательно заглатывая каждую ложку. Младшие хихикали. Лёшка ел молча, быстро.

Я смотрела на них и чувствовала, как сжимается горло.
— Ты чего, Мила? — спросила женщина, заметив мою неподвижность. — Есть не хочешь? Или голова опять болит?

— Нет… всё нормально, — выдавила я, заставив себя улыбнуться.
Зачерпнула ложку и осторожно попробовала.

На вкус будто овсянка, сваренная на воде, без соли и масла.
Глотнула. С трудом. Желудок заурчал благодарно, мозг возмутился, а рецепторы на языке умерли.

От авторов.

Мои дорогие, рада видеть вас всех в новой истории в рамках очень интересного литмоба "Труженица попаданка".
В честь старта книги я приготовила для вас небольшой подарок а именно промокоды к книге - Хранительница для герцога
https://litnet.com/shrt/AvV_
1. UVuggmn_
2. Zo2PrARq
3. kVTPOzL7


Удачи счастливчикам, следующие промокоды будут опубликованы в случайных главах)

Глава 4.

Ночью я почти не спала. Стоило закрыть глаза – начиналось. Мне постоянно казалось, будто кто-то мелкий и наглый ползал по мне и кусал. Я вскакивала, хлопала ладонью по матрасу, но через какое то время все начиналось заново.

Я вздрагивала, шептала сквозь зубы:

— Да чтоб вас, тут еще и тараканы что ли живут...

Печка остывала, дрова тихо трещали, а рядом кто-то из малышей храпел. Запах дыма, пота и старого дерева был такой густой, что хотелось вылезти на улицу и спать на дереве.

Под утро я всё же вырубилась, и тут же проснулась от голоса над ухом:

— Вставай! Умываться пора.

Таська трясла меня за плечо. Я с трудом поднялась, чувствуя себя как после корпоративной вечеринки, где поставили бесплатный бар. Во дворе я отчаянно зевала, ожидая своей очереди.

В итоге выяснилось, что умыться означало подойти к большой бочке из которой торчал облезлый ковш. Я заглянула внутрь - вода мутная, с плавающими листьями.

— И этим мы умываемся? — вырвалось у меня.

Таська пожала плечами:

— А что такое? У нас вся деревня так делает.

Я стиснула зубы. Обожгла ладони ледяной водой, быстро умылась, стараясь не думать о бактериях и последствиях, потом пальцем кое-как растёрла зубы, потому что ни пасты, ни щёток тут, естественно, не водилось.

Всё это выглядело так жалко, что я едва не рассмеялась от отчаяния.

«Не стоит переживать, — мысленно отметила я. — Я всегда любила минимализм. Надо наслаждаться новыми гранями».

За завтраком я сидела притихшая, с лёгкой дрожью в руках от холода.
На столе снова каша, теперь гуще, но, похоже, из тех же запасов.
Близнецы дёргали ложками, хлюпали носами, один вдруг шмыгнул и заплакал:

— Хочу молокааа…

— И я хочу! — подхватил второй. — Мам, ну дай!

Женщина, которая хлопотала у печи, резко выпрямилась и всплеснула руками:

— Да нет у нас молока! Где я вам его возьму?

Она вытерла лоб подолом, тяжело выдохнула и обернулась ко мне. И тут я вспомнила: я ведь так и не спросила, как её зовут.

— Тась, — шепнула я, наклонившись к девочке, — маму как зовут?

— Аграфена, — так же шёпотом ответила она. — Только зови мамкой, а то сердится будет.

Аграфена в этот момент ворчала:

— И чего вы все на меня глядите, а? Думаете, я в подполе бочку молока прячу? Ха! В долг не дают больше.

Васька, тот что постарше, буркнул из-под носа:

— А если соседу помочь с забором, он, может, нальёт.

— Он и сам без молока сидит, — отрезала Аграфена. — Все без. Сейчас его разве что на дрова обменяешь. Зима на носу, а мы как те воробьи - что найдём, то и едим.

Я молча ковыряла ложкой кашу, наблюдая за этой сценой.
Близнецы ревут, Таська суёт им свою корочку хлеба, Лёшка хмурится, Аграфена спорит с воздухом.

Я подняла взгляд на Аграфену, на Тасю, на малышей, и у меня в голове вдруг щёлкнуло. Рынок. Тася говорила, что мы ходили на рынок.

Если там продают хоть что-то, значит, есть оборот. А где есть оборот, есть спрос.

Я выдохнула, поставила ложку и тихо сказала:

— Мам… — женщина удивлённо обернулась, — а на рынок сегодня кто-нибудь идёт?

Аграфена уставилась на меня, будто я только что предложила ей построить корабль.

— На рынок? — переспросила она, приподнимая брови. — Да что ты там делать собралась, доча? В таком состоянии ты и метлу не поднимешь. А у меня спина… — она постучала себя кулаком по пояснице, — спина не та, чтоб за тебя работать.

— Подожди, — я моргнула. — Метлу?

— Ага. — Аграфена посмотрела на меня с искренним недоумением. — Мы улицы метём. За деньгу. Кто ж нас товаром-то торговать пустит?

Я опешила.

— Мы... не продаём? Ничего?

Она хмыкнула.

— Что продавать-то, Милка? Воздух? У нас ничего нет. Вот и ходим на рынок улицы мести, воду таскать, кому нужно - полы домыть. За копейку, за булку, как придётся.

Меня будто ледяной водой окатили.

— А я думала, вы что-то продаёте, — пробормотала я растерянно.

— Торговать? — Аграфена покачала головой, вздохнула. — У нас на то и права нет. Торговать можно в городе, где богачи живут. А тут если мешок дров обменял на полмешка муки, уже праздник.

Таська, жуя корку хлеба, встряла:
— А тётка Маня на рынке пирожки продаёт!

— Маня... — фыркнула Аграфена. — У Мани муж жив, да и лицензия есть. Вот и может пирожки печь. А нам бы дров достать, чтобы хоть каша сварилась.

— А где тогда можно заработать, если не на рынке? — осторожно спросила я.

Аграфена пожала плечами.

— Да где придётся. Кто в деревне богатей, тому помочь. У мельника мешки потаскать, у попа в доме убрать, у кузнеца в меха подуть. Платят кто чем может, кто хлебом, кто медью.

Васька, сидевший на другом конце стола, хмыкнул:

— А если к ним не идёшь, они сами к нам идут. Где еще дураков найдут так дешево работать.

Аграфена покосилась на него, но промолчала.

— Хорошо, — сказала я твёрдо. — Раз улицы мести я пока не могу, значит, займусь чем-то другим. Только сначала посмотрю, как у вас всё устроено.

Аграфена нахмурилась.

— Гляди, чтоб не взбрело в голову чего лишнего, — пробормотала она. — В городе чужих не любят. Да и кому ты там нужна?

Я улыбнулась ей чуть криво.

— А вот это я и собираюсь выяснить.
****
Мои дорогие, ловите промокоды на книгу - Хранительница для герцога
s0vplQxz
H7iC6sBG
https://litnet.com/shrt/zAr7

И на книгу - Хозяйка приюта, или я мама по желанию
1BGtF7E5
4ZiTCELf
https://litnet.com/shrt/2DON

Глава 5.

После завтрака я ушла в угол, где стоял сундук с одеждой. Открыла и грустно вздохнула.

Серые, выцветшие тряпицы, кое-где штопанные. Платья одинаковые, мешковатые, без намёка на талию. Ни пуговиц, ни шнурков, ни даже намёка на какой то стиль.

Я долго рылась, пытаясь найти хоть что-то, что не развалится у меня в руках.
В итоге выбрала тёмно-синее, если это слово вообще применимо к этому унылому тряпью. Когда-то оно, наверное, действительно было синим, но теперь цвет больше напоминал воду после стирки китайских джинсов.

Ткань кололась, как наждак. Я вздохнула, натянула платье через голову и посмотрела вниз. Подол едва доставал до щиколоток, на рукавах дыры.

— Супер, — пробормотала я. — Гламур девятнадцатого века. Коллекция «крестьянка в беде».

Нашла под лавкой кусок бечёвки, перехватила талию - хоть какой-то намёк на форму. Волосы попыталась привести в порядок: пальцами распутала часть колтунов и заплела косу. Коса вышла кривая, зато теперь хотя бы ничего не лезло в глаза.

Когда я вышла, Аграфена посмотрела на меня с сомнением.

— Слабенькая ты, — буркнула она, поджимая губы. — Ветер подует улетишь.

— Не улечу, — сказала я.

Лёшка, сидевший у двери, поднял голову:

— Мам, я с ней пойду. А то ещё заблудится.

Аграфена хотела возразить, но махнула рукой:

— Гляди за сестрой, чтоб не грохнулась где. И чтоб к речке не шла.

Мы обулись и вышли на улицу, гле меня тут же окатило свежим, колким воздухом. Солнце пробивалось сквозь серые облака, а под ногами хлюпала грязь.

Я шла медленно, прислушиваясь к непривычным звукам вокруг. Лёшка шагал чуть впереди - высокий, сутулый. Не мальчишка, уже почти мужчина.

— Ты чего на рынок-то собралась? — спросил он, не оборачиваясь.

— Хочу посмотреть, как люди живут, — ответила я. — Может, и работу найду.

Он хмыкнул.

— Работу... Тут все её ищут. Если б она валялась, я б тебе мешок принёс.

Я усмехнулась.

— Не надо мешок, хватит одной приличной вакансии.

— Вак... чего? — не понял он.

— Да так, — махнула рукой. — Просто работа, где не нужно подметать улицу.

Лёшка обернулся, посмотрел на меня с сомнением.

— Тут если не мести, то таскать. Или грести. Или чинить. Других не бывает.

Я прищурилась, вглядываясь вдаль. Дорога тянулась к площади, где уже виднелись люди.

— Увидим, — сказала я. — У любой системы есть слабое место. Даже у вашей.

— Слабое место? — переспросил он. — Чего? Ты как с книжки читаешь.

Я улыбнулась краем губ.

Когда мы дошли до городской площади, я на мгновение остановилась, просто чтобы перевести дух и… осознать масштаб.

Это был не деревенский базар, который я себе нафантазировала, а настоящий рынок - шумный, разноцветный, живой.

Воздух гудел от разговоров, смеха и ругани, пахло выпечкой, дымом и чем-то пряным, сладким. Вдоль мощёных рядов тянулись аккуратные шатры и палатки - где-то брезентовые, где-то из добротной ткани, расписанные красками и символами.

Я не удержалась от лёгкого «вау».

Центральная часть рынка, как рассказал Леша, принадлежала богатым купцам: там всё блестело - яркие навесы, прилавки из лакированного дерева, груды товаров, ткани, специи, фрукты, амфоры, бочки.

Торговцы громко зазывали покупателей, перекрикивая друг друга:

— Свежее масло! Из южных земель!

— Платки из заморской нити, господа! Дешевле не найдёте!

— Зелья от головной боли! Проверено храмом!

Толпа бурлила, как кипяток. Суета, запах жареного теста, звон монет, щебет женщин, всё сливалось в единый гул, почти приятный после тишины деревни.

А вот нам, деревенским, выделили место у самого края - за последним рядом купеческих шатров. Там стояли простые, покосившиеся навесы, кое-где из обрезков ткани, подпертые палками. Никаких вывесок, никакой яркости, всё серое, скучное. Люди здесь сидели молча, кто с корзиной картошки, кто с глиняными кувшинами, кто просто ждал, пока кто-нибудь проявит жалость и купит хоть что-то.

— Вот, — сказал Лёшка, кивнув на крайний ряд. — Нам сюда можно.

— Это... и есть наше место? — я приподняла бровь.

— Ага. — Он пожал плечами. — Купцы нас ближе к центру не пускают. Говорят, вид портим.

Я хмыкнула.

Классика. Даже в этом мире есть деление на вип-зону и задворки.

Мы прошли мимо купеческих рядов, и я, сама не замечая, начала смотреть на всё глазами специалиста. Оформление, потоки, подача. Одни торговцы кричали до хрипоты, другие улыбались и разговаривали с каждым покупателем, третьи просто сидели, сложив руки. И угадай, у кого очередь?

У тех, кто умел работать с вниманием.

В центре стояла женщина в зелёном переднике и продавала хлеб. Обычный, грубый, даже кривоватый. Но у неё очередь. На полке перед ней аккуратно разложены буханки разного размера, и над каждой воткнута дощечка с надписью:

«Для детей с мёдом»,

«Для мужей с солью»,

«Для гостей с маком».

Я чуть не рассмеялась.

Интересная и необычная сегментация рынка. В чистом виде.

— Лёш, — позвала я, не отрывая взгляда. — Эта тётка хлеб продаёт, ты её знаешь?

— Тётка Варя, — ответил он. — У неё всегда так. Все говорят, она колдует, вот и покупают.

— Колдует, — повторила я и пробурчала под нос. — Ага. Или просто понимает психологию продаж.

Я стояла и смотрела, как она ловко обращается с людьми, спокойно, без зазываний, но с теплом в голосе.

Подаст буханку, улыбнётся, что-то скажет каждому. Не покупка, а маленький ритуал.

И люди тянутся.

Мир, конечно, другой. Но принципы те же.

— Лёш, — сказала я тихо. — А что если… научить и других делать так же?

Он нахмурился.

— Как «так же»?

— Ну… красиво. Не просто стоять с мешком, а чтобы глаз радовало. Чтобы захотелось подойти.

Лёшка пожал плечами.

— Если хочешь, попробуй. Только тебя засмеют.